Испытание верностью Арсентьева Ольга
– Вот это все, – он сделал широкий жест рукой, невзначай смахнув рукавом пару мисок, – неважно. И это. И это тоже.
И это, – он перевернул кувшин и вылил остатки вина себе в чарку, – тоже не имеет никакого значения…
Тут Карл подумал, что старец уже в достаточной мере очистил свой разум. Как бы теперь не уснул…
«Значит, говорите, у меня дар подчинять других людей своей воле? Что же, попробуем…»
Карл перегнулся через стол и, пристально глядя старцу в глаза, произнес:
– Я знаю, что это все не имеет значения. Единственное, что имеет здесь значение, – Шамбала. И вы сейчас укажете мне путь к ней.
– И я сейчас укажу тебе путь к ней, – послушно повторил Дэн-Ку.
– Да. Говорите. Я слушаю.
Старец закрыл глаза и рассмеялся.
Он смеялся долго, вздрагивая всем своим сухоньким тельцем, и в конце концов у Карла появилось желание взять Дэн-Ку за меховые отвороты и хорошенько встряхнуть.
Желание было успешно преодолено.
Вместо этого Карл взял в руки отставленную Дэн-Ку чашу с водой и поднес к трясущейся, покрытой редким седым пухом макушке старца, намереваясь вылить воду ему на голову и таким образом прекратить истерику.
Но сделать это профессору не удалось, потому что старец внезапно перестал смеяться и схватил его за запястье.
Хватка у Дэн-Ку оказалась отнюдь не старческой.
– Поставь воду на место, – велел Дэн-Ку, и Карл повиновался.
– Ты позабавил меня. Давно я так не смеялся…
– Рад, что доставил вам удовольствие, – парировал Карл.
– Значит, ты хочешь в Шамбалу, – задумчиво проговорил Дэн-Ку, – а все, что я говорил до этого, для тебя не важно и не интересно тебе?
– Нет, отчего же, очень важно и очень интересно, – вежливо возразил Карл, – но моя цель…
– Цель! Цель! Вы, европейцы, никак не можете уразуметь, что главное – не цель, главное – путь…
Карл недоумевающее посмотрел на него. Дэн-Ку возвел глаза к потолку и тяжело вздохнул.
– Как бы тебе объяснить, чтоб ты понял… Вот смотри, когда, почти десять лет назад, погибла твоя жена, тебя обвинили в двойном убийстве. Тебя посадили в тюрьму и должны были казнить. Но ты же не умер, правда? А какие у тебя в тот момент могли быть цели?
– Ну… – Карл задумался, – выйти из тюрьмы. Найти настоящего убийцу. И потом – дети, о них надо было заботиться…
– Хорошо, – сказал старец, – пусть так. Из тюрьмы ты вышел, убийцу отыскал, детей вырастил. Цели достигнуты. Почему ты до сих пор жив?
– А с какой стати мне умирать? – удивился Карл. – У меня появились иные цели…
85
– Появились иные цели, – передразнил его Дэн-Ку, – ну, предположим. Ты встретил другую женщину, как две капли воды похожую на свою детскую мечту. Какое-то время твоей целью была эта женщина, но теперь-то – нет, потому что ты ее уже получил… Не надо на меня так смотреть, я знаю, что ты собираешься и дальше жить с нею! Я сейчас обращаю внимание на то, что и эта цель тобой достигнута. А ты продолжаешь жить. Зачем? Теперь – чтобы найти Шамбалу? А если все-таки ты ее не отыщешь?
– Я понимаю, что вы пытаетесь донести до меня какую-то мысль, – медленно и очень терпеливо произнес Карл, – но, поскольку сейчас все мои мысли действительно о Шамбале…
– Хорошо! – Дэн-Ку резко взмахнул рукой и встал. – Пусть будет по-твоему. Иди сюда!
Старец велел профессору опуститься на колени у входа в пещеру, лицом к снижающемуся солнцу, и закрыть глаза.
– Что-нибудь видишь? – спросил он, возложив ладони на голову Карла.
– Багровое зарево. Наверное, потому что солнце бьет мне прямо в глаза.
– Что-нибудь слышишь?
– Только ваш голос.
– Что-нибудь чувствуешь?
– Я не… хотя постойте… да!
– Не торопись. Доверься своим чувствам.
– Я слышу… шумит дождь. Я чувствую его капли. Они холодные. Ветер шелестит в листьях. Кажется, надвигается гроза. Я вижу… темные деревья, аллею, большой пятиэтажный дом, красный крест в белом круге на входе. И я чувствую… сильный запах сирени.
Старец удовлетворенно кивнул и опустил руки.
Карл пошатнулся и сжал ладонями виски.
– Что это было? И где?
– Шамбала, – будничным тоном ответил старец и уселся на лавку, – твоя Шамбала. А где – тебе лучше знать.
– То есть… вы хотите сказать… Шамбала – это не долина? Не место на карте? Это… это… внутри меня? То, о чем я думаю? Состояние души? Судьба? Предначертание?
– И заметь, ты сам это сказал, – улыбнулся старец.
Карл, по-прежнему сжимая голову руками, сел рядом с ним.
Старец дружески похлопал его по плечу.
– Да не расстраивайся так! Ты прошел долгую дорогу, чтобы узнать истину, а она всегда была у тебя за плечами, но не это главное.
Главное – как ты шел, через какие трудности и кого взял с собой по дороге. Главное – путь, – сказал старец. – Жизнь – это путь, – добавил он. – Ты еще не прошел свой путь и потому жив.
А цели – что, их было и будет множество. Стоит достичь одной, подняться на сияющую вершину, на краткий миг ощутить себя победителем, как видишь перед собой вторую… и третью… целую горную цепь.
Теперь понимаешь, о чем я?
Карл кивнул.
– Но я не понимаю, для чего тогда вы? Что вы-то тут делаете?
Это прозвучало не очень вежливо, но Карлу в тот момент было все равно.
86
– Ну как же для чего, – ласково, словно несмышленому ребенку, начал объяснять ему старец, – я здесь для таких, как ты.
Для ищущих и беспокойных.
Для тех, кто прошел и пришел.
Для тех, кто заслужил.
Для смертельно усталых, избитых и израненных, но не потерявших надежду. Для тех, чей час еще не пробил.
Ну, и еще потому, что здесь самый чистый на планете воздух, самая прозрачная горная вода, самые красивые закаты, а моя дочь Саддха отлично умеет готовить ячье мясо.
Карл повернул голову и увидел, что старец улыбается.
– Я… мне, наверное, пора уходить.
– Да, – кивнул Дэн-Ку. – Тебе пора. Солнце склоняется, но ты вполне успеешь спуститься до темноты. Иди. Твой ученик заждался тебя. И не только он.
– Передайте Саддхе, что я… А впрочем, не стоит.
– Не стоит, – согласился Дэн-Ку.
Карл встал.
– Рад был познакомиться. – Дэн-Ку тоже поднялся и протянул ему руку. – А теперь иди и не оглядывайся.
Карл и не думал оглядываться.
Это получилось само собой.
Он был уже у входа в пещерный туннель, на другом конце которого его ждал короткий и необременительный для сильного здорового мужчины спуск к снежному полю, как вдруг услышал тихий плач.
В нем не было надрыва и истерики, требования и злобы – лишь бесконечная печаль.
Так мог плакать ребенок, потерявший что-то очень важное, но уже смирившийся с этим, так плачет женщина, почти лишившаяся надежды на встречу.
Еще два шага, и своды туннеля сомкнутся над его головой, отрезав все внешние звуки.
Просто иди и не оглядывайся. Не сворачивай со своего пути.
Еще один шаг.
Плач смолк, завершившись коротким всхлипом.
Карл оглянулся.
И увидел Саддху.
Девушка, сменившая роскошное утреннее одеяние на привычный овечий тулупчик, сидела на очищенном от снега камне и старательно сморкалась в платочек.
– Я ни о чем тебя не прошу, – сказала она подошедшему Карлу, – просто посиди со мной немного, прежде чем уйдешь. Это ты можешь для меня сделать?
– Конечно, – ответил Карл.
Камень, на котором сидела Саддха, оказался на удивление теплым.
– Если бы ты остался со мной, я открыла бы для тебя Шамбалу, – после долгого молчания произнесла Саддха.
Карл горько усмехнулся и отрицательно покачал головой.
Саддха придвинулась ближе и положила черноволосую головку ему на плечо.
– И отцу ты понравился, – продолжала она, перебирая тонкими, нежными, но сильными пальцами его пальцы, – он сказал, что при других обстоятельствах из тебя получился бы хороший отец для его внуков… А вот я не понимаю и не хочу понимать, что это за обстоятельства такие… что может быть сильнее любви… Я же чувствую, что нравлюсь тебе!
87
Карл не стал ее в этом разубеждать, чтобы еще больше не обидеть и не ранить. Он сделал типичную ошибку всех мужчин – попытался объясниться с ней (а заодно и с самим собой) на рациональном уровне.
Но его объяснения – долг, верность, честь – ничего не значили для влюбленной Саддхи. Она по-прежнему не видела в них никакого противоречия своим совершенно естественным и оправданным желаниям и не понимала, отчего светловолосый красавец так упрямится.
– О, если бы ты согласился остаться со мной, – пела она нежным, хрипловатым от недавно пролитых слез голосом, – хотя бы ненадолго… на день, на вечер, на час!
Тепло от камня и от ее тела поднималось в морозный воздух невидимой струей и окутывало его ленивой, расслабляющей истомой.
Все, сказал себе Карл, надо уходить. Прямо сейчас.
И встал.
– Подожди! – встрепенулась Саддха, – поцелуй меня на прощанье! Оставь мне на память хотя бы один поцелуй!
Помедлив, он взял в ладони ее заплаканное личико и коснулся губами девичьего лба.
Две сильных и гибких, как змеи, руки взметнулись вокруг шеи Карла.
– О нет, не так, – зашептала Саддха, пригибая его голову к себе, – совсем не так…
«Благородный муж может быть легко уловлен сетью собственной доброты», – говорил Дэнкэй. Хотя, вероятно, эти слова принадлежат не ему, а Конфуцию или еще кому из великих… неважно, в конце концов!
А важно, что именно так и произошло с нашим героем.
Повторимся – Карл жалел Саддху и ни в коем случае не хотел ее обидеть или огорчить.
Она была ему симпатична.
Он ей сочувствовал. Он ее понимал.
Ну, в самом деле, какой здесь была жизнь у молодой пылкой девушки?
Ее отец, философ и мудрец, мог сколько угодно восторгаться чистотой горного воздуха и золотыми, в полнеба, закатами, но она-то наверняка чувствовала себя одинокой среди этого замороженного великолепия. Отец, яки, снежные люди и – крайне редко, если верить Дэн-Ку, – фанатики-альпинисты составляли все ее общество.
И тут появляется он.
Карл никогда не был склонен к завышенной самооценке, но понимал, что на фоне яков, снежных людей и альпинистов представляет собой достаточно привлекательный вариант.
Кроме того, профессор привык полагаться на собственную выдержку (незаурядную от рождения и подвергнутую жесткому тренингу в молодости) и оттого считал, что в деле утешения Саддхи всегда сможет остановиться, не перейдя известных пределов.
Таковы были причины, по которым он все еще находился здесь, по эту сторону тоннеля, хотя солнце уже закатилось и небо украсила первая пригоршня ярких и крупных, как угли, звезд.
Тем более не стоит спешить – лучше подождать, пока взойдет луна.
Вполне можно будет спуститься и при ее свете.
88
Так рассуждала та часть его сознания, которая еще утром охотно и не без удовольствия внимала уговорам Саддхи.
Сейчас эта часть, не встречая должного отпора со стороны разума, а, наоборот, подпитываясь сочувствием к девушке и не до конца выветрившимися винными парами, как-то быстро и незаметно разрослась.
Подчиняясь ей, Карл тихо гладил прильнувшую к нему Саддху по ароматным шелковым косам и бормотал что-то по-немецки, непонятное для девушки, но явно утешительное.
Когда же Саддха снова попыталась дотянуться до его губ, а он, впавший в полную самонадеянность, позволил ей это, часть окончательно вырвалась на свободу и немедленно осуществила захват всей территории.
Как-то раз Дэнкэй решил навестить своего друга, тоже мудреца, философа и наставника молодежи. Была глубокая ночь, валил снег, и ученики уговаривали Дэнкэя отложить поездку.
– Поеду! – сказал он и отправился в путь.
Под утро, весь облепленный снегом и замерзший, он прибыл к усадьбе друга, но у самых ворот вдруг развернулся и поспешил назад.
– Почему вы так поступили, учитель? – спросили ученики, когда он возвратился домой.
– Было настроение ехать – и я поехал, – объяснил им Дэнкэй, – настроение исчезло – и я вернулся.
Кому из нас, скованных по рукам и ногам внешними условностями и внутренними установками, не хотелось бы иногда пожить настроением? Совершенно свободно следовать капризам и велениям своей души, не тревожась о последствиях? Ну хотя бы изредка – куда уж нам до Дэнкэя?
Кто из нас не хотел бы снова стать молодым? Беспечно пробовать на вкус мир, нырять в его глубины и возноситься к небесам, делать многие вещи в первый раз и так, словно никто никогда не делал этого раньше…
Кто из нас устоял бы, если б ему навстречу, раскрыв объятия, поспешила сама Юность – прелестная и свежая, будто утренний цветок в капельках росы, не знающая сомнений и настойчивая, словно бегущая с гор вода?
О, смотрите-ка, один поднял руку! Еще один, и еще!.. И вы, мужчина? Вы уверены, что устояли бы?..
Что ж, прекрасно. Но только, глядя на этих достойных господ, нам почему-то сразу вспоминается сцена из известнейшей пьесы А. Н. Островского «Бесприданница»:
– А я вот не таков! Я взяток не беру!
– Да ведь вам никто и не предлагает… Чин у вас больно уж незначительный, для взяток-то… Вот ежели б вам предлагали, а вы не брали, тогда другое дело.
Ну, а вы, милые дамы?
Вы-то отчего сурово поджимаете губы, глядя на нашего героя? Вы ведь уже отнеслись с пониманием и даже сочувствием к героине, решившейся сделать аборт, так проявите немного снисхождения и к нему!
Тем более что там, внизу, на сцене, ничего особенного и не произошло.
Пока.
89
Ну что же, после антракта все вернулись на свои места в зрительном зале: и достойные господа, и добродетельные дамы. Женщины возбужденно шушукаются, шелестят программками («Ах, милая, вы не знаете исполнителя главной роли?» – «Нет, я его никогда раньше не видела… до чего хорош!») и с нетерпением ждут начала последнего действия. Мужчины с нарочито скучающим видом разглядывают золоченую лепнину потолка и огромную хрустальную люстру в его центре.
В театральном буфете выпито все шампанское, съедены все бутерброды с икрой и все, до единой, шоколадные конфеты.
В общем, все готовы и все готово.
Чтобы не пропустить ни одной детали из предстоящей любовной сцены, тщательно протерты стекла лорнетов и подкручены колесики театральных биноклей.
Свет! Занавес!
…Карлу казалось, что он летит – не над снежной равниной, а над цветущей, теплой, обласканной лунным светом землей, – и что белые эдельвейсы, огромные, как деревья, роняют на него прозрачные душистые лепестки.
Касаясь его кожи, лепестки тают, оставляя сильный, дурманящий аромат.
Касаясь губ, они оставляют медовую сладость и вызывающую жажду пыльцу.
Волны ароматов, как невидимые ленты, обвивают его тело и мягко, но настойчиво влекут куда-то вниз.
Ему хочется взмыть над землей, устланной белыми лепестками, хочется подняться над гигантскими, покачивающими своими кронами эдельвейсами в лунный простор, в прохладу звездного света – но волны не пускают.
Белые лепестки затевают вокруг него настоящий хоровод, мягкой тяжестью ложатся на плечи. Запах становится сильным до одури, а жажда от сохнущей на губах пыльцы – непереносимой.
И есть одна-единственная возможность утолить эту жажду – там, внизу, под белыми лепестками, бежит горный ручей.
Из него никто никогда не пил.
Он бежит здесь только для Карла.
Глоток воды из этого ручья – и все прочие источники перестанут для него существовать. Навсегда.
Туда, к ручью, и тянут Карла ленты запахов. И, похоже, скоро утянут совсем.
Это Саддха, ее руки, обнимающие его, одна на спине, другая на затылке, это ее поцелуи на его губах и шее.
И он сам, он тоже обнимает Саддху за тонкую, под овечьим тулупчиком, талию, а другой рукой ласкает нежную обнажившуюся плоть над бешено стучащим сердцем. Они стоят, прижавшись друг к другу, а потом Карл легко, словно в девушке нет ни грамма веса, один лишь лунный свет и аромат эдельвейсов, поднимает ее на руки.
И все же отчего-то он медлит, стоит здесь, среди холодных камней и снега, вместо того чтобы унести Саддху в более подходящее место и там дать ей все то, чего она так сильно желает.
Он поднимает затуманенные глаза и смотрит в темное небо – а зачем?
От него уже ничего не зависит, так пусть все идет, как идет…
И тут сверху (небывалый случай в этом месте, на этой высоте и в это время года) на него падает капля дождя. Потом еще одна. И еще.
90
Капли холодные и почему-то соленые, как слезы.
А еще они немного отдают сиренью.
Слезы…Сирень… Делла…
Карл запрокинул голову и жадно выпил их, как лечебную настойку, как снадобье, отрезвляющее, горькое, но возвращающее разум и приводящее в чувство.
Мне не нужны эдельвейсы, заявил он темному небу, горам, Саддхе и самому себе. Мне нужна сирень.
О, Делла! Прости меня! Помоги!
Дождь прекратился так же внезапно, как и начался, но Карл уже пришел в себя.
Трепещущая Саддха была бережно поставлена на ноги.
И ей Карл тоже сказал: «Прости». После чего, не дожидаясь ответа, не разбирая в темноте дороги, кинулся в туннель.
Клаус проснулся оттого, что в палатке кто-то шумно возился.
Он решил, что это снежные люди посетили его в надежде поживиться имуществом или с иными, еще менее благовидными, намерениями. Затаив дыхание, Клаус вытащил из-под подушки складной нож.
В темноте кто-то вполголоса выругался по-немецки.
Обмирая от облегчения, Клаус выронил нож и стал шарить вокруг себя в поисках карманного фонаря.
– Профессор, вы! Какое счастье! Вы нашли Шамбалу? А почему вы такой мокрый? Что вообще с вами было?!!
– Ты все равно не поверишь.
Карл достал из своего рюкзака сухую одежду.
Клаус расширенными глазами следил, как тот переодевается и вытирает полотенцем мокрые волосы.
– Я провалился в трещину, – объяснил профессор. Правда, смотрел он при этом не на Клауса, а куда-то в сторону. – У тебя остались сигареты?
– Профессор! Вы же не курите!
– Дай.
Клаус ущипнул себя за бицепс. Было больно.
Дрогнувшей рукой он протянул профессору последнюю пачку «Кэмел» и спички.
Тот сел у входа в палатку, подобрав под себя длинные ноги, и глубоко затянулся.
Клаус, волоча за собой спальник, подполз к нему и примостился рядом.
– И не называй больше меня профессором, – неожиданно резко обратился к нему герр Роджерс, – я такой же неуч, как и ты. А в некоторых вещах и вообще болван. Кретин самонадеянный…
– Хорошо, как скажете, – неуверенно произнес Клаус. – Буду называть вас по имени и на «ты».
Он опасливо покосился на профессора, но тот лишь согласно кивнул.
Тогда Клаус облегченно вздохнул, отобрал у Карла сигареты и закурил сам.
– То есть Шамбалу ты так и не нашел? – на всякий случай спросил он.
Карл отрицательно покачал головой.
– Ну и ладно, в другой раз, – успокоительно произнес Клаус.
Он еще ни разу не видел профессора, то есть Карла, таким мрачным. Следовало немедленно что-то предпринять. Как-то развлечь его и отвлечь.
– Еда у меня почти кончилась. И уголь тоже, – жизнерадостно поведал Клаус. – И моя нога… она, конечно, поджила, но ползать с ней по скалам я пока не могу.
– Что-нибудь придумаем, – безразличным тоном отозвался Карл.
– Но есть и хорошие новости!
– Да? Какие же?
91
– Ты не поверишь, но мой спутниковый телефон заработал! Взял и ни с того ни с сего включился вчера вечером! Я просто так, интереса ради, набрал номер спасательной службы – так вот, за скромную сумму в десять тысяч долларов они готовы прислать сюда вертолет. Всего-то и надо – сообщить им номер твоего банковского счета…
– Ничего не выйдет. Вертолеты так высоко не летают.
– Это «Ми-восемь» не летают, – гордясь своими аэродинамическими познаниями, возразил Клаус, – а вот у них есть один «Ирокез», так тот очень даже летает. У него динамический потолок как раз шесть тысяч метров!
– Значит, – Карл зевнул и широко потянулся, – позвоним им утром и закажем два билета до Катманду.
Когда успокоившийся Клаус отполз в свой угол палатки и мирно захрапел, профессор долго еще сидел перед входом с погасшей сигаретой в зубах, глядя невидящими глазами в ночную темноту, и занимался самобичеванием.
Он больше не лгал себе, что поддался (или почти поддался) юному очарованию Саддхи только из сочувствия, понимания или, скажем, из благодарности за спасенную жизнь. Сейчас его освободившиеся от дурмана мысли текли, как всегда, холодно, отчетливо и ясно.
В тот момент она понравилась ему, он ее хотел, и плевать ему было на последствия. Потом он, конечно, не бросил бы Саддху – Карл никогда не поступал как подлец, – но это означало, что ему пришлось бы или оставить Деллу, или вести двойную жизнь.
И то, и другое было для него одинаково неприемлемым.