Сикстинский заговор Ванденберг Филипп

Благовещение

– Вы меня звали, аббат?

– Да, – ответил аббат Одило, впуская брата в свою секретную библиотеку и торопливо запирая дверь за спиной Августина. – Я хочу еще раз поговорить с тобой.

– По поводу того, что хранится в подвале?

– Именно. – Аббат Одило предложил Августину стул. – Теперь, когда тебе известно все, ты должен позаботиться о том, чтобы никто ничего не обнаружил. Меня все больше беспокоит расследование смерти отца Пио. Я опасаюсь, что может быть раскрыта и наша тайна. Ты, вероятно, уже заметил, что у нас в монастыре гость!

– Немец из бенедиктинского монастыря? Почему же вы приветили его?

– Наш христианский долг – принимать братьев, пока есть место в монастыре. Я же не знал, что он будет проводить столь странные исследования. Он заявил, что ищет папки с документами по Микеланджело. Святая Дева Мария, я сказал ему, что здесь, в ораторианском монастыре, нет материалов по Микеланджело, даже если раньше кое-что и было. Но у меня такое чувство, что брат Бенно не верит мне, так же как и я ему. Ты располагаешь достаточными сведениями, чтобы понять, действительно ли он ведет научное исследование или ищет здесь что-то другое?

Августин согласно кивнул.

На следующий день за ужином архивариус занял место подле гостя. Как они и договорились накануне аббат оставил их наедине.

Августин спросил, не может ли быть полезным гостю в его работе.

Брат Бенно поблагодарил за предложение и пояснил что, как он уже говорил аббату, ищет документы по Микеланджело, которые здесь некогда держал в руках. Неужели эти материалы были отправлены в Ватикан?

– Я об этом ничего не знаю, – Августин отрицательно покачал головой. – Скажите, брат, а что было в этих материалах? Чему посвящена ваша работа?

Брат Бенно вздохнул:

– Вы должны знать, брат во Христе, тогда я еще не носил рясу, был молодым ученым, занимающимся историей искусств. Из-за тяжелой болезни, которую в те годы не могли излечить, я вынужден был носить очки с толстыми стеклами и избежал военной службы. Стипендия, выплачиваемая Германией, позволила мне учиться и работать здесь во время войны. Я изучал творчество Микеланджело, самого загадочного из всех гениев, а стало быть, и Сикстинские фрески. Поверьте, я проводил в капелле много часов, подолгу стоял, закинув голову, и у меня, как у Микеланджело при создании этих фресок, начались судороги. В то время в библиотеке ораторианского монастыря хранились письма Микеланджело – материалы огромной важности, которые проливали свет на загадки его творчества и мировоззрения.

– Перед смертью он сжег все свои письма и наброски. Это широко известно в исторических кругах, брат.

– Верно, но не совсем. Микеланджело сжег все, что не казалось ему важным, и передал своему ученику Асканио Кондиви железный ларец, в котором, как известно, было найдено лишь его завещание. – Брат Бенно улыбнулся и покачал головой. – Но это не соответствовало истине, брат Августин. Я собственными глазами видел письма из этого ларца, и они находились здесь, в монастыре. Во многих из них речь шла о вопросах веры. Я тщательно изучил эти документы и сделал потрясающее открытие, и подтверждение ему нашел в Сикстинских фресках. Господи, это было так захватывающе! В то время ходили слухи, что немцы хотят оккупировать Ватикан, конфисковать все документы и произведения искусства, а папу и курию выслать на север. Гитлер, похоже, не хотел, чтобы папа оказался в руках союзников и попал под их влияние. Папу планировалось отправить в Германию или Лихтенштейн. Нацисты уже начали собирать экспертов, которые должны были позаботиться о перевозке сокровищ, – экспертов, которые, кроме итальянского, знали греческий и латинский языки. В одном из списков было и мое имя. Папа Пий XII, узнавший об этом плане, заявил, что добровольно он Ватикан не покинет. Если нацисты намереваются вывезти его, им придется применить силу. Он не отдаст им произведения искусства. Гестапо уже наблюдало за Ватиканом, а один из отрядов СС жил в этом монастыре. Для того чтобы развлечь солдат, я читал им лекции. Могу сказать, что у меня были очень внимательные слушатели. Однажды вечером я рассказывал о Микеланджело: о моих открытиях, о его ненависти к понтификам и интересе к каббалистике. Со всем пылом молодого ученого я говорил о документах, которые обнаружил и которые могли быть опасны для Церкви, и обещал показать оригиналы на следующей встрече. Я заметил преувеличенный интерес слушателей к моему исследованию. На другое утро, еще до рассвета, меня растолкал человек в форме, который вручил мне повестку в армию. Я должен был вернуться на родину. В волнении я паковал вещи, хотел в последний раз зайти в библиотеку, но она была заперта. Оберштурмбанфюрер СС запретил мне туда входить: мне там больше нечего делать, сказал он. Так что мне даже не удалось вернуть на место одно из писем Микеланджело, которое я взял для того, чтобы скопировать.

Отец Августин покачал головой.

– А когда вы решили постричься в монахи?

– Меньше чем через полгода. Меня завалило после взрыва бомбы, и я заглянул смерти в глаза, когда через три дня начал задыхаться под обломками. Тогда-то я и дал слово постричься в монахи, если останусь в живых. Несколько часов спустя меня отрыли и вывезли.

– Чего же вы хотите теперь?

– Мне необходимо поговорить с понтификом, а вы должны помочь мне в этом!

– Но, брат во Христе, папа вовсе не занимается этим вопросом. Он откажется принять вас, если вы намереваетесь говорить на эту тему. Побеседуйте с кардиналом Еллинеком.

– Еллинек? У Еллинека мне тоже велели подождать.

– Кардинал Еллинек возглавляет консилиум, который занимается толкованием Сикстинской надписи. Я доверяю ему, а он верит мне. Мне будет нетрудно организовать вашу встречу. И я сделаю это для вас.

В понедельник на Страстной неделе

Еллинек принял брата Бенно в здании священного собрания. Кардинал был одет в отделанную пурпуром скромную темную сутану. Лицо его было серьезно, на лбу выделялись две глубокие морщины. Под красной шапочкой седые волосы были расчесаны на пробор, как у образцового служащего. Разделенный надвое подбородок, узкие губы крепко сжаты. Лицо не выражало ни единой мысли. Весь облик кардинала, сидевшего за массивным письменным столом» призван был пробудить в госте глубокое уважение.

Еллинек протянул гостю руку:

– Отец Августин доложил мне о вас. Вы должны понять нежелание курии афишировать подобные вещи. С одной стороны, дело действительно очень щепетильное, с другой стороны, почти все уверены в том, что могут помочь в решении проблемы. Мы выслушиваем всех, но пока никто не рассказал ничего существенного. Поэтому курия столь сдержанна. Вы, конечно, все это понимаете.

Брат Бенно кивнул. Он сидел перед кардиналом выпрямившись:

– Уже долгие годы я несу в своем сердце груз, который может меня раздавить. Я хотел скрыть свое знание в отдаленном монастыре. Верил, что у меня хватит сил, чтобы никогда и ничем не выдать этого знания ни одному христианину: открытый секрет повлечет за собой все больше и больше несчастий. Но затем я услышал о находке, сделанной в Сикстинской капелле, и о расследовании, которое было начато. Я решил, что смогу помочь избежать беды, если поясню благочестивому человеку смысл угрозы Микеланджело. Я хотел поговорить именно с папой не из-за гордыни, а из-за осознания важности моей информации.

– Понтифик, – перебил его Еллинек, – не занимается этим делом. Поэтому вам придется говорить со мной. Я провожу консилиум ex officio. Он созван именно по этому поводу. Скажите, брат, вы действительно уверены, что знаете, почему использовано имя Абулафии, начертанное флорентийцем Микеланджело на своде капеллы?

Брат Бенно помедлил с ответом. В его голове пронеслись сотни мыслей, вся его жизнь, затем он ответил:

– Да.

Еллинек вскочил из-за стола, приблизился к брату и, склонившись над ним, прошептал тихим угрожающим голосом:

– Повторите, что вы сейчас сказали, брат во Христе.

– Да, – ответил брат Бенно, – я знаю причины, и в надписи есть резон.

– Рассказывайте же, брат, рассказывайте!

Тогда брат Бенно в своей прежней манере повел рассказ о жизни, о детстве, о проблемах со зрением, которые начались с ранних лет и из-за которых ему пришлось носить очки. Так он стал иным, непохожим на остальных. Единственным доступным ему удовольствием была учеба. Да, после смерти отца он стал маменькиным сынком. Как и хотела мать, он увлекся искусством. Так он попал в Рим, начал исследовать творчество Микеланджело и вскоре обнаружил великолепную библиотеку в ораторианском монастыре на Авентинском холме. В ней хранились письма, оставленные флорентийцем. Среди них он обнаружил письмо Микеланджело, адресованное Кондиви, в котором художник говорит об Абулафии и «Книге знака». Сначала он не придал значения его словам, однако они все же разбудили его любопытство. Он начал поиски «Книги знака» и обнаружил один ее экземпляр в библиотеке ораторианцев. Знакома ли эта книга кардиналу?

– Конечно, – ответил Еллинек, – вот только… Я никак не могу связать «Книгу знака» и роспись в Сикстинской капелле.

– Вы читали «Книгу знака»?

– Да, – нерешительно ответил кардинал.

– Полностью?

– Всю, кроме последней страницы, брат.

– Но дело именно в ней! Почему вы пропустили эту страницу?

– Ее нет в нашем экземпляре. Кто-то вырвал ее!

Брат Бенно взглянул на кардинала:

– Ваше Высокопреосвященство, на этой странице, как я считаю, находится ключ к тайне или, по крайней мере, важное указание на него. Там – горькая правда о Церкви.

Ну так расскажите, что же там написано?

Абулафия пишет, что от своего учителя он узнал потрясающую правду о Церкви и вере, о чем написал в своей «Книге молчания». «Книгу молчания» Абулафия собирался передать папе Николаю III, но глава инквизиции тайно сообщил папе о содержании этого документа еще до их встречи. Папа Николай III счел содержание настолько опасным, что готов был сделать все, чтобы завладеть документом. Но прежде, чем ему удалось схватить Абулафию у городских ворот и изъять рукопись, папа умер. Тем не менее Абулафию все же задержали, отправили к ораторианцам на Авентинский холм. Там рукопись и хранится по сей день. Абулафию держали в заточении, заставив молчать о содержании книги. В «Книге знака» каббалист пишет о том, что в курии полно людей, для которых личная власть – превыше всего. В рукописи содержалась ужасная правда о Церкви, которая могла бы потрясти все ее устои и изменить картину мира. Да, была бы проведена необходимая реформа Церкви, поэтому курия заставила молчать каббалиста. Церковь отказалась выслушать его доказательства и навсегда избавилась от неприятной истины. Но все это было сделано не из чувства долга по отношению к верующим, а из жажды власти. Абулафия пишет, что Церковь – колосс на глиняных ногах. А доказательства этому можно найти в «Книге молчания».

– Вы отыскали «Книгу молчания»?

– Да, я обнаружил ее вместе с документами по Микеланджело. Никто не придал ей особого значения.

– Брат во Христе, что за странные намеки! – возмутился кардинал. – Может, вы, наконец, скажете мне, о чем написано в «Книге молчания»?

– Господин кардинал. «Книга молчания» – это иудейский документ. Вы знаете, как тяжело расшифровывать подобные рукописи. Я дошел лишь до половины, но то, что я успел прочесть, было таким ужасным, что я навсегда лишился душевного покоя. Абулафия сообщает, о чем поведал ему учитель. Святая Церковь исходит из неверных предпосылок, как и евангелист Лука. Абулафия писал: «Лука врет…»

– Лука врет! – прервал его кардинал. – Об этом мы уже говорили. Но почему Лука? Что такого есть в Евангелии от Луки?

Брат Бенно осторожно, словно боясь говорить с кардиналом, служителем церкви, о евангельском писании, произнес:

– Я долгие годы занимался этим вопросом. Вы знаете, Ваше Высокопреосвященство, что ранние Евангелия одинаково описывают деяния Иисуса Христа. Все опираются на Евангелие от Марка, который повествует о земной жизни Спасителя. Но его книга обрывается на эпизоде об открытом Гробе Господнем. Последующий текст, говорящий о воскресении и вознесении Христа, – это приложение, дописанное позже, когда остальные Евангелия уже были готовы.

– То есть вы имеете в виду, что Лука…

– Да, Лука первым написал о явлении воскресшего Христа. Разве вы не помните: он был учеником Павла. Тот в Первом послании к Коринфянам как бы по словам кого-то сообщает о воскресении Христа. Данный текст был написан еще до Марка, до Евангелия.

– Я припоминаю это место. – Еллинек улыбнулся при этом, но морщины на его лбу стали лишь четче. – «Ибо я первоначально преподал вам, что и сам принял, то есть что Христос умер за грехи наши, по Писанию, и что Он погребен был, и что воскрес в третий день, по Писанию».[140] Эти слова всегда так много для меня значили.

– Это то же послание, – продолжил брат Бенно, у в котором далее он пишет: «А если Христос не воскрес, то вера ваша тщетна: вы еще во грехах ваших. Поэтому и умершие во Христе погибли… Как в Адаме все умирают, так во Христе все оживут».[141] Я часто спрашивал себя: может, исследователям, которые занимаются фресками Микеланджело, стоило обратиться не к Ветхому, а к Новому Завету?

– Вы имеете в виду сопоставление Адама в Ветхом Завете и Иисуса в Новом?

– Я был историком искусств, им и остаюсь – не так легко забыть выученное за десятки лет. Я занимался фресками Сикстинской капеллы. Долго не понимал, почему флорентиец поместил в начало росписи опьянение Ноя и потоп, затем – апокалипсический грех, за пять дней разрушил созданный мир и окончил ужасным Страшным судом, во время которого разгневанный Господь низвергает людей в воды Стикса. В данной ситуации как не согласиться с Ноем, произнесшим: «Какая мне польза, если мертвые не воскресают? Станем есть и пить, ибо завтра умрем!»[142]

– Это и есть загадка Сикстинской капеллы? В том, что Микеланджело, творец фресок, отрицает воскресение Христа и воскресение тела? – Еллинек снова встал. У него началось головокружение. Не потому, что он понимал: предложенный вариант толкования целиком соответствует общей картине, разъясняя многое из того что до сих пор оставалось туманным. Становилось очевидным, почему флорентиец так боится смерти. Ведь если не воскрес Иисус, первый из умерших, то и у людей почивших после него, не было никакой надежды. Таким образом, не только основы Церкви были поколеблены, но все ее здание медленно погружалось в зыбучий песок.

– Ересь! – Кардинал Йозеф Еллинек, префект Конгрегации доктрины веры, стукнул кулаком по столу: – Церковь пережила уже множество лжеучений, манихейство например. Сейчас об этом никто и не помнит!

– Авраам Абулафия, – возразил брат Бенно тихим голосом, – не просто говорит о том, что он верит или не верит, будто Иисус воскрес на третий день. В «Книге молчания» есть тому доказательство.

– В чем же оно заключается?

– Я не дочитал до этого места в книге, – признался брат Бенно. – Я был отослан, когда находился на середине моих исследований. Солдаты СС, которым я еще накануне читал лекции, отказали мне в посещении библиотеки.

– Я никогда раньше не слышал о «Книге молчания», – ответил Еллинек.

– Но Микеланджело наверняка были известны и «Книга знака», и «Книга молчания». Знал он и о необычной биографии Авраама Абулафии. В этом письме, – брат Бенно достал из кармана лист бумаги, – Микеланджело говорит об Абулафии, здесь же и ключ к разгадке фресок.

– Выкладывайте скорее, брат! Что это за письмо…

– Во время работы я взял прочитать его, но мне лось вернуть письмо на место, ведь я был отослан из монастыря. Все эти годы я берег его.

– Дайте же его мне!

– То что вы держите в руках, – лишь копия. Оригинал я передал папе Джанпаоло, терзаемый муками сети. как видите, я старый человек и не хотел взять с собой в могилу эту тайну. Джанпаоло любезно принял меня, и я поведал ему свою тайну. Папа был поражен. Я оставил у него письмо и вернулся домой. Миссия была выполнена.

– Но ведь об этом письме ничего не известно курии!

– Я не знаю, оказало ли какое-то влияние письмо Микеланджело. Но на Джанпаоло оно явно произвело впечатление, так как только он мог послать человека на Авентинский холм. Аббат Одило сообщил, что некто из Ватикана много лет назад спрашивал о документах Микеланджело. Аббат точно не припомнит, когда это было. На мои настойчивые расспросы он ответил, что это случилось уже после конклава, на котором был избран Джанпаоло, то есть примерно тогда же, когда я навестил Папу – Джанпаоло умер, и я не знаю, было ли расследование приостановлено или продолжено. Заметка в газете стала причиной, по которой я снова приехал сюда.

– Да, – произнес Еллинек, – это хорошо, что вы здесь. – Кардинал углубился в чтение письма.

«Дорогой Асканио! Ты задал мне вопрос, я хочу на него ответить. Знай, что с самого моего рождения и по сей день я никогда не стремился предпринять ничего, что было бы направлено против Святой Церкви в какой бы было степени. Переехав из Флоренции в Рим, я принялся за работу и смог сделать больше, чем выпадает на долю простого христианина, исполняя капризы скучающих понтификов. Скульпторы выполняют свой долг, придавая точную форму камню, как это видится их внутреннему взору. В их обязанности ничего другого не входит. Художникам сложнее: в их работе больше своеобразия, особенно здесь, в Италии, где гениальных художников больше, чем где бы то ни было в мире. Нидерландскую живопись считают более невинной, чем итальянскую, потому что от нее на глазах человека выступают слезы. Наша же оставляет зрителя бесстрастным. Нидерландцы воздействуют на зрение, изображая милые и приятные сердцу вещи. Такая особенность по существу не имеет ничего общего с искусством. Я презираю эту манеру живописи за то, что подчас на картине сосредоточивается множество всевозможных предметов, каждый из которых сам мог бы стать сюжетом произведения искусства. Я всегда так считал и не стыжусь этого. Я имею в виду фрески Сикстинской капеллы, которые создавал в древнегреческом стиле. Ведь наше искусство – это искусство Древней Греции. Ты возразишь, что искусство не принадлежит стране, оно послано с небес. Но мне не стыдно за Сикстинскую роспись, пусть даже кардиналы возмущены ею и проклинают мой свободный дух, которому я дал волю, создавая фрески. Они ставят мне в вину то, что я не ввел в сюжет райского великолепия ангелов, святые же на моей росписи бесстыжи. В своем гневе кардиналы и понтифики дошли до того, что не увидели главного, того, что я изобразил на своде Сикстинской капеллы. Ты должен знать об этом, дорогой Асканио, но сохрани это в тайне, покуда я жив, иначе, если они узнают правду, то побьют меня камнями. Никому из тех, кто возмущен наготой фигур на своде, не бросилась в глаза любовь к чтению пророков и сивилл, одетых строго. Они заняты своими книгами и свитками. Я уж думал, что унесу свою тайну в могилу. Тут ты, дорогой Асканио, заметил эти восемь букв и спросил, что они означают. И вот мой ответ: эти восемь букв – моя месть. Ты, как и я, посвящен в учение каббалы и знаешь о великом учителе Аврааме Абулафии. И для посвященных я нанес там, наверху, знаки, которые нельзя не заметить. Абулафия знал роковую для Церкви правду. Он был смелый, честный человек, как и Савонарола. Обоих папы оболгали, оба преследовались как еретики. Церковь не такая, какой ей быть должно. Любая опасная для нее истина утаивается. Случилось это и с Абулафией. Так было и с Савонаролой. Савонаролу предали огню, у Абулафии отняли его рукописи. Об этом я узнал от моих друзей. Все, что доказал Абулафия, замалчивалось. Папы ведут себя как правители мира, и Церковь – такая же, как во времена Абулафии. Ты знаешь, как они со мной обращались. Но там, наверху, моя месть, моя, Микеланджело Буонарроти. Будут другие папы, и, если они поднимут глаза на своды Сикстинской капеллы, на благочестивого пророка Иеремию, праведника из праведников, то увидят его подавленность и молчаливое отчаяние. Потому что Иеремия знает правду. Они найдут знак, который я, Микеланджело, сделал видимым для всех и в то же время незаметным. Свиток у ног Иеремии гласит: „Лука врет“. Однажды человечество узнает, что я хотел этим сказать.

Микеланджело Буонарроти, Рим».

Еллинек молчал, брат Бенно взглянул на него, воцарилась долгая пауза.

– Какая дьявольская месть, – произнес кардинал Еллинек. – Настоящая дьявольская месть флорентийца. Но о чем говорит Абулафия? Каковы доказательства? Древний заговор Церкви против человечества?

– Мысль об этом мучает меня и по сей день.

– Ересь, все ересь! Где папки с документами Микеланджело, над которыми вы работали в то время, и где «Книга молчания»?

– Не считая этого письма, я все оставил в библиотеке ораторианского монастыря. Я искал их, но ни одного документа не обнаружил. А библиотекарь не помнит, что когда-то в ней хранились папки с документами Микеланджело. Аббат Одило подтвердил, что и посланник из Ватикана много лет назад ничего не обнаружил и ушел ни с чем.

– Странно. Документы пропали? Где же они теперь? – Кардинал задумался. Разве не он нашел в архиве документы по Микеланджело? Разве не он тогда удивился, что они хранятся в Riserva? Может быть, речь шла о том самом наследии Микеланджело, над которым работал брат Бенно? Но Еллинек сомневался. Ведь он сам никогда не видел оригинала письма Микеланджело, копию которого держал сейчас в руках, да и «Книги молчания» тоже.

Еллинек попросил брата Бенно припомнить, какие же документы и письма находились в ораторианской библиотеке.

Брат Бенно сказал, что это было давно, но, если память ему не изменяет, дюжина писем к Микеланджело и от него самого, что показалось ему достаточно странным. Кто же хранит собственные письма? Кроме данного письма были и другие, адресованные Кондиви, письма папе, письма отцу во Флоренцию и, разумеется, письма Виттории Колонне, платонической возлюбленной мастера.

В тот вечер кардинал Еллинек прибыл в палаццо Киджи. Он выглядел совершенно разбитым. Даже Джованна, с которой он встретился на верхнем пролете, не вызвала у него обычного интереса.

– Виопа sera, Signora,[143] – бесстрастно поздоровался с ней Еллинек и закрыл за собой дверь.

Оставшись один, кардинал направился в библиотеку и вновь прочитал письмо Микеланджело. Содержание страшило его.

Иисус, Господь, не воскрес. Он не понимал этого и отказывался в это верить. Но была еще странная надпись Микеланджело на своде Сикстинской капеллы. Копия письма Микеланджело, оригинал которого был передан папе Джанпаоло, но исчез. Была «Книга знака» Абулафии в чужом переплете. Важнейшая страница отсутствовала. И были письма – наследие Микеланджело, которые по непонятным причинам хранились в секретном архиве. А также – «Книга молчания», всего содержания которой не знал никто. Найти ее невозможно было даже в секретном архиве.

Кардинал не мог сопоставить все это. Его разум не в состоянии был что-либо анализировать. Нужно ли сообщать консилиуму кардиналов, епископов и монсеньоров обо всем, что узнал? Этого нельзя было делать. Слишком опасна сложившаяся ситуация. Кардинал Еллинек решил вначале посвятить в происходящее отца Августина и обсудить все с ним.

Во вторник на Страстной неделе

Кардинал Еллинек встретил отца Августина в одном из отдаленных уголков Ватиканской библиотеки, там, где запах преющей бумаги был самым сильным и где он с трудом дышал от пыли. Кардинал рассказал ему о своем разговоре с братом Бенно и сообщил, что обнаружил Buste с документами по Микеланджело, о которых говорил брат Бенно, в секретном архиве. Не было только одного письма Микеланджело и загадочной «Книги молчания». Больше Еллинек ничего не знал.

Отец Августин был поражен, в первую очередь тем, что на последней странице «Книги знака» говорилось, что Евангелие – это ложь.

– Вы когда-нибудь слышали об этой «Книге молчания»? – задал вопрос кардинал, и Августин ответил:

– Я не припомню, Ваше Высокопреосвященство, но погодите! – Он исчез среди полок, пролистнул книги и каталоги, вернулся с новостью, что в Ватиканском архиве нет рукописи с подобным названием.

Еллинек достал листок и передал его архивариусу: – Это шифр писем Микеланджело. Вы можете определить, когда они попали в архив? Августин сощурился:

– В любом случае, после Второй мировой войны.

– Значит, я понимаю, что тогда произошло!

– Расскажите, Ваше Высокопреосвященство!

– Вы уже слышали об ODESSA?

Августин поднял на него глаза:

– Об организации бывших нацистов?

– Именно ее я и имею в виду. Недавно я говорил с Антонио Адельманом, президентом Banca Unione. Он рассказал мне о связи надписи Микеланджело с одним позорным эпизодом из истории Церкви.

– Вы об этом знаете?

– Я знаю, что у ораторианцев на Авентинском холме после окончания войны прятались нацисты и что их снабжали фальшивыми документами. Это делалось с согласия Ватикана.

Августин смотрел на Еллинека. Он не знал, молчать вщ или говорить.

– Но как это относится к Адельману и к Микеланджело? – произнес он наконец.

– Адельман – еврей. Нацисты хотели уничтожить его вместе с остальными евреями. Он выжил, найдя убежище в Риме. Нацисты обещали не трогать римских евреев, если те дадут тонну золота. Адельман этому не поверил и не вышел из убежища, что спасло ему жизнь. После войны он узнал, что нацисты чем-то шантажировали Церковь, вследствие чего им было позволено укрыться в монастыре на Авентинском холме. Имя Микеланджело напрямую связано с этой историей.

– Не нужно рассказывать дальше, Ваше Высокопреосвященство, я знаю эту историю.

– Вы знаете…

– Аббат Одило поведал мне ее и велел держать в секрете. Он даже показал мне золото!

– Золото все еще там?

– По крайней мере, какая-то его часть. Я не знаю сколько.

Кардинал кивнул и поднял указательный палец:

– Теперь-то я осознаю, что тогда случилось. Когда брат Бенно прочитал свою лекцию, нацисты насторожились. Бенно рассказал, что среди документов Микеланджело обнаружил секретную «Книгу молчания», которая может стать очень опасной для Церкви. Нацисты уже понимали, что их время истекает. А тут в их руки попали документы, с помощью которых можно было оказать давление на Церковь. Это пришлось очень кстати. Отослав молодого немца из монастыря, они присвоили документы, над которыми он работал. Они надеялись, что Бенно погибнет на войне, и вместе с ним его знания.

– Но брат Бенно выжил.

– Он выжил, но не решился обнародовать свое открытие, а нацисты воспользовались «Книгой молчания» для шантажа Церкви. Монастырский план бегства был гениальным, у ораторианцев на Авентинском холме нацисты нашли безопасное укрытие и прекрасный перевалочный пункт, используя который они бежали за границу. Церкви пришлось пойти на сотрудничество с ними, чтобы о «Книге молчания» не стало известно всем.

Еллинек задумался. Если все так и было, то Ватикан после этого должен был вернуть себе компрометируюттие документы, включая и «Книгу молчания», зачем иначе было хранить письма Микеланджело в Riservci tio где же сама «Книга молчания», содержание которой по-прежнему неизвестно?

– Чего я до сих пор не понимаю, – сказал Еллинек, – так это роли отца Пио. Сегони обнаружил «Книгу знака» и должен был узнать что-то или хотя бы заподозрить. Очевидно, Пио вырвал последнюю страницу и вместо нее вложил свое письмо с предупреждением. Он знал, что существует рукопись, компрометирующая Церковь. Иначе его действия были бессмысленны. Но откуда об этом мог узнать отец Пио? И почему он повесился? Знание не лишает человека жизни.

Отец Августин качал головой. Он знал причину, по крайней мере, считал, что знает, ему об этом рассказал аббат. Но вот стоит ли помалкивать либо все же рассказать кардиналу о том, что ему известно? Рано или поздно тот все узнает. Еллинек ведь явно не был человеком, который останавливается на полпути.

И Августин рассказал кардиналу об эмиграционной службе Ватикана, которая занималась отправкой нацистов под видом монахов в Южную Америку. И о монсеньоре Тондини, который руководил этим, и о его помощнике Пио Сегони, который не смущаясь взял деньги и драгоценности, полученные нацистами от римских евреев.

Став главным в архиве из страха, что его предшественник узнает о том, что по желанию неких сил должно быть сокрыто, Пио Сегони был настигнут собственным прошлым. Время лечит раны, но подчас одного воспоминания достаточно для того, чтобы вновь разбередить их. Отец Пио знал что-то «взрывоопасное», что было скрыто в наследии Микеланджело и касалось его прошлой жизни. Он знал о том позоре, который выпал на долю Церкви и о котором теперь могут узнать все если тайна будет раскрыта.

Знал ли отец Пио о «Книге молчания»? Нашел ли он ее? Или, возможно, уничтожил?

В среду на Страстной неделе

Утром члены консилиума собрались на внеочередное заседание. Кардинал-государственный секретарь Касконе экстренно созвал их в этот день. Касконе сразу же спросил, есть ли новые факты по делу. Все ответили отрицательно. Дошло дело до Еллинека, который сообщил, что для разгадки нужна была недостающая страница «Книги знака». Только узнав, что было написано на этой странице, можно будет продолжить работу. Зачем же Касконе собрал консилиум именно сейчас, на Страстной неделе?

Касконе заметил, что Пасха – это праздник мира в Церкви. Он спрашивал себя, не пора ли и этому болезненному вопросу дать покой, если в течение последних недель в его расследовании не было сделано ни шагу. Решение найдено: Микеланджело запечатлел на своде Сикстинской капеллы имя каббалиста; стоит сообщить о его приверженности каббале. Это ведь и так давно известно. Может, у Еллинека есть новые сведения?

Еллинек ответил отрицательно. Не удалось найти ничего такого, что раньше не было бы известно. Он все перевернул вверх дном в архиве и в Riserva, но не отыскал рукописи, которая была изъята у Абулафии инквизицией. Нет и других материалов по Абулафии. Поиски в еврейских библиотеках также пока не принесли результатов.

У Еллинека нет второго экземпляра «Книги знака», он утратил надежду обнаружить в стенах Ватикана хоть что-нибудь, что могло бы пролить свет на тайну. Либо документы были утеряны ранее, либо отец Пио уничтожил их перед своей смертью. Последнее нельзя сбрасывать со счетов, особенно если вспомнить о содержании его писма. Однако новость была: один монах, откликнувшись на газетную заметку о загадке Сикстинской капеллы, принес ему письмо Микеланджело, в котором говорится о мести, воплощенной в росписи капеллы. В письме также есть упоминание о рукописи, изъятой инквизицией. Больше новостей не было. Касконе неуверенно произнес:

– Господин кардинал, это не продвинуло дело ни на йоту! Да и не могло бы продвинуть, ведь мы уже нашли объяснение. Разгневавшись на то, что его заставляли заниматься нелюбимым делом, и на постоянные унижения, которые он терпел от папы, Микеланджело решил дать волю своей ярости. Зачем же нам другие толкования? Тайна разгадана. Нам незачем заниматься человеком, о котором даже документов не сохранилось, которого сочла незначительным сама Церковь. Поиски сведений об Абулафии могут принести только вред. Нам и так многое известно. Микеланджело был каббалистом. Вас для этого сюда и созвали. Мы только зря теряем время. У каждого из присутствующих есть дела и поважнее.

– Но, господин государственный секретарь! – воскликнул Паренти. – Мне мало этого объяснения! Его недостаточно и науке! Касконе резко оборвал Паренти:

– Речь идет о Церкви, а не о науке! Нам этого толкования достаточно! Поэтому я принял решение и прошу господ присоединиться к нему. Мы должны распустить консилиум и считать дело specialissimo modo.

– Я никогда не соглашусь на это! – вновь крикнул Паренти.

– И для вас мы найдем объяснение, профессор. Церковь ничего не прощает, у нее длинные руки! Не забывайте этого!

Еллинек также был против такого решения: несмотря на то, что в данный момент он не продвинулся в поисках, у него был верный след.

Канизиус сказал, что кардинал-государственный секретарь прав, и многие согласно закивали. Он тоже полагает, что необходимо распустить консилиум. Все дальнейшие поиски принесут только вред.

На этом и закончилось заседание консилиума, да и сам консилиум. Большинство проголосовало за прекращение работы. Еллинек был освобожден от своей работы ex officio. Было решено и в будущем считать все, о чем говорилось на консилиуме, specialissimo modo. Паренти обязали в ближайшее время подготовить официальное сообщение. Нужно решить, как поступить с надписью.

Еллинек оставил собрание вместе с Беллини.

– Не нужно так расстраиваться, господин кардинал.

– Я разочарован! Касконе всегда был врагом моих исследований, с самого начала он подгонял, и невозможно было сделать обоснованные выводы. Но я думал, что хоть вы-то на моей стороне! Я рассчитывал на вашу помощь, но ошибся в вас и в Штиклере!

– Должен согласиться с Касконе, действительно, есть и более важные дела. Зачем копаться в документах четырехвековой давности, когда и в настоящем хватает недомолвок? У нас множество обязательств, которые еще не утратили актуальности!

– Возможно, вы правы. Я и сам некоторое время не верил в успех. Столько следов успело затеряться и уйти в небытие с начала работы. Но я не брошу дело, не доведя его до конца. Так просто я не сдамся, иначе я бы не занимал свой пост. И я не сдамся за полшага до разгадки.

– Частенько нам приходится сдаваться, брат во Христе, – бросил Беллини. – Жизнь вынуждает нас идти на уступки. Полагаете, мне всегда легко делать свою работу? Иногда даже приходится пересиливать себя. Помните нашу недавнюю беседу в обществе Штиклера?

– Поэтому я и рассчитывал на вашу помощь в борьбе против вражеского лагеря.

– Как я уже сказал, иногда нужно идти на уступки, чтобы выжить. Хотел спросить: к вам больше незваные гости не захаживали?

Еллинек покачал головой:

– Я до сих пор не знаю, что и думать о том предупреждении. Почему именно мне подбросили этот пакет?

– Я размышлял об этом. У меня есть подозрение, что вы, господин кардинал, невольно помешали секретной организации, слишком далеко зайдя в поисках ключа к разгадке надписи Микеланджело. Скорее всего, кто-то очень боится этого расследования.

– Поэтому мне и прислали пакет с тапочками и очками понтифика!

– Именно. Непосвященному пакет ни о чем не говорит. Но тому, кто в своих исследованиях продвинулся так далеко, что уже узнал многое, пакет будет недвусмысленным предупреждением. Вы ходите по лезвию бритвы, вы в большой опасности!

Еллинек теребил пуговицы сутаны. Он не был человеком, которого легко напугать, но сейчас сердце его дрогнуло.

– Вы, – снова заговорил Беллини, – наверняка слышали о тайной ложе, которая называет себя «Пи-2». Эта организация до сих пор существует. Целью ее является распространение собственной власти и влияния за пределы Италии. Власть ее достигла даже Южной Америки, члены этой организации занимают самые высокие посты в правительствах стран, они – владельцы банков и промышленных предприятий. Уже давно ходят слухи о том, что в этой ложе есть даже священники, епископы и кардиналы. В некоторых епископах и кардиналах, – Беллини на секунду задумался, – я совершенно уверен. Кстати, все это связано и с мировыми финансами. Речь идет о колоссальных суммах. Финансовые операции, которыми руководит Ватикан, не всегда законны и поэтому в высшей степени секретны. Вы, конечно, знаете выражение: как только ты с чемоданом денег входишь в Ватикан, все мировые законы о валютных операциях теряют силу. Любая нежелательная информация, связанная с курией, означает нежелательность для финансовых операций, которые должны протекать беспрепятственно. Расследование и так привлекло к курии излишнее внимание.

– Но ведь Церковь считает причиной для отлучения членство в ортодоксальной ложе!

Беллини пожал плечами:

– Это, очевидно, никому не мешает. Увлечение всевозможными учениями стало очень популярно в Ватикане в последнее время. Ложа «Пи-2» располагает прекрасной разведывательной службой. Она собирает досье о людях занимающих важные посты, ищет их слабые стороны и использует их. Говорят, чтобы вступить в ложу, каждый должен сообщить о секрете, могущем кого-нибудь уличить. Вы недавно в Риме, господин кардинал. Быть может, за вами уже следят?

– Телефонная будка возле моего дома! – воскликнул Еллинек. – И Джованна, эта девка! Все было спланировано заранее!

– Я не понимаю тебя, брат.

– Вам и не нужно понимать, кардинал Беллини, не нужно понимать.

На том они и расстались. Теперь Еллинек осознал, кто звонил из телефонной будки. Теперь он понимал причину благосклонности к нему Джованны; но даже если она была вызвана подобными причинами, он мечтал, что Джованна продолжит выполнять свое задание. Он отправился домой, и голова его была полна греховных мыслей.

В Чистый четверг

Вечером Еллинек отправился в Sala di merce, чтобы узнать, не продвинулась ли вперед игра. В дверях он внезапно столкнулся с Касконе, который поздоровался с ним сухо и как-то бесстрастно. Кардиналу показалось, что тот слишком быстро вышел из комнаты.

Еллинек на восемнадцатом ходу передвинул своего коня с е4 на с5, а противник ответил ладьей с е6 на g6. Теперь конь и ферзь белых блокировали почти все черные фигуры. Еллинек поразился удачности хода противника. Тот явно заманивал его в ловушку, стремясь поставить мат. Позволить разбить себя? Кажется, ему не везет. Консилиум распустили без его согласия, а теперь даже в шахматах у него не было преимущества. Он взглянул на искусно сделанные фигуры, красота и совершенство которых волновали его все больше. Нет, все было не так плохо, кардинал видел выход.

Перевес сил на королевском фланге должно вскоре возыметь действие. Это решающий поворот в игре, и преимущество теперь обязательно будет на его стороне. Может, необдуманный маневр противника внезапно обернется в его пользу. Еллинек решительно переставил ладью с e1 на е3. Действительно ли именно Штиклер его противник? Это безрассудство абсолютно не похоже на игру осторожного тактика, против которого всегда играл Еллинек.

Но Еллинек задумался о другом. В поисках «Книги молчания» он топтался на месте. Он просмотрел сотни архивных папок, множество книг в надежде, что за внешней обложкой скрывается еще один, истинный переплет. Все поиски были напрасны.

Уходя из Sala ai merce, он столкнулся со Штиклером и не смог удержаться от ехидства:

– Все выглядит не так уж и благоприятно для вас, брат во Христе!

– Что вы имеете в виду? – спросил Штиклер.

– Ваш ход, монсеньор!

– Я не понимаю вас, господин кардинал. Вы о чем?

– О нашей партии. Думаю, уже можно и сознаться.

– Извините, я не понимаю, о чем вы говорите, Ваше Высокопреосвященство.

– Хотите сказать, что тот загадочный противник, с которым я играю уже не первую неделю, не вы?

Еллинек провел Штиклера сквозь высокую арку в Sala di merce и показал шахматную доску.

– И вы думаете, я бы… – начал Штиклер. – Должен вас разочаровать, Ваше Высокопреосвященство. Это прекрасная партия, но я не сделал в ней и хода.

Еллинек, пораженный, молчал.

– Кроме нас в стенах Ватикана есть и другие замечательные игроки. Возьмите хотя бы Канизиуса.

Еллинек отрицательно покачал головой:

– Это не его стратегия, я знаю, как он играет.

– Или, например, Франтишек Коллецки, или кардинал-государственный секретарь Касконе. Он замечательный, но смелый стратег, который может лихо подставить противнику подножку, как в жизни, так и в шахматах. В игре проявляется истинная природа человека. Все, кого я упомянул, – мастера, к тому же у всех есть возможность заглянуть сюда.

Еллинек вздохнул:

– То есть я уже долгое время играю против человека, которого не знаю.

Штиклер пожал плечами, и Еллинек задумался:

– В общем, меня это не удивляет. Мы часто не знаем наших настоящих противников.

– Мне вы можете доверять, Ваше Высокопреосвященство, – ответил Штиклер. – Я даже считаю, что вы верите мне, но не доверяете. А это большая разница. Так почему же вы не доверяете мне?

– Я доверяю вам, монсеньор, – ответил Еллинек. – Но это не место для искренней, доверительной беседы. Где мы можем поговорить, чтоб нам не помешали?

– Пойдемте, – ответил Штиклер. Они отправились в квартиру камердинера.

Штиклер жил в маленькой квартирке в особняке понтифика. По сравнению с помпезными апартаментами кардиналов она казалась весьма скромной. Темная мебель была старинной, но недорогой. Собеседники сели на мягкий диван с потертыми подушками, и кардинал сообщил о том, что рассказал ему брат Бенно из монастыря немногословных монахов. О Сикстинской надписи, об удивительных вещах, лишивших его сна. Штиклер попросил кардинала рассказать подробнее, в чем дело.

Еллинек ответил, что брат Бенно передал ему копию письма Микеланджело, содержащего сведения о документах, которые он, Еллинек, не мог добыть. Он думает, что без них загадка останется неразгаданной, а надпись – расшифрованной неверно.

Камердинер спросил: как же копия письма оказалась у брата Бенно?

Еллинек ответил, что тот работал в Риме, исследуя творчество Микеланджело. Так уж случилось, что у него в руках оказался оригинал письма Микеланджело, полного таинственных намеков. Этот оригинал он передал папе Джанпаоло. Не помнит ли Штиклер об этом случае?

Штиклер несколько раз повторил имя брата Бенно и наконец вспомнил, что это имя ему известно. Да, он видел однажды на письменном столе Его Святейшества какое-то очень старое письмо. Джанпаоло тогда много времени проводил в секретном архиве, и Штиклер решил, что письмо оттуда. Он не придал этому письму большого значения. Джанпаоло готовился к новому собору. Но Штиклер попросил о сохранении этой информации specialissimo modo.

– Церковный собор? – Еллинек пришел в ужас. Он никогда не слышал об этом намерении Иоанна Павла I.

– И не мог слышать, – ответил Штиклер. – Джанпаоло так и не огласил своих планов. Кроме Касконе, Канизиуса и меня, никто не знал о них. – В словах камердинера прозвучала гордость. Касконе и Канизиус были ярыми противниками собора. Он не раз слышал, как они убеждали понтифика, что это навредит Церкви. Они даже смели противоречить Джанпаоло, и несколько раз дело доходило до ссоры. Хотя двери были закрыты, он все же слышал взаимные обвинения и взволнованные голоса. Джанпаоло настаивал на своем. Он должен был созвать собор. Но за день до оглашения своих планов во всеуслышание он умер при загадочных обстоятельствах.

Еллинек удивился, что преемник Иоанна Павла I не продолжил готовить созыв собора. Штиклер заметил, что это было невозможно уже потому, что все документы и проекты бесследно исчезли. Штиклер точно знал, что Джанпаоло вечером, накануне смерти, работал над ними, собираясь реорганизовать курию.

– Не считаете ли вы, что документы могли быть украдены?