Блеф Мартин Джордж

– Вряд ли кто-то знает о Хартманне больше, чем Сара Моргенштерн, – сказала Миша, отмахиваясь от предложения Гимли. – В ниспосланных Аллахом снах она являлась мне. Это она уничтожит Хартманна, а не Кристалис.

– Уж точно. Любовница Хартманна. Если мы предполагаем, что Хартманн обладает способностями контроля над сознанием, так кого же еще он станет контролировать в наибольшей степени.

Виски Гимли запульсировали от боли, а вся носоглотка была забита слизью.

– Надо идти к Кристалис.

– Мы понятия не имеем, захочет ли Кристалис нам помогать. Возможно, Хартманн контролирует и ее. В видениях…

– Ваши видения – чушь, леди, и я охренительно устал слушать про это.

– Это дар Аллаха.

– Это дар Дикой Карты, и самый последний джокер знает, что идет с ним в комплекте.

Гимли услышал, как открылась дверь, и резко обернулся. Увидел, что Поляков стоит у двери.

– Какого черта ты уходишь?

Поляков резко выдохнул.

– Я уже наслушался. Не хочу связываться с дураками. Идите к Кристалис, идите к Моргенштерн, мне плевать. Могу даже вам удачи пожелать. Но не хочу иметь ничего общего с этим.

– Ты уходишь? – ошеломленно спросил Гимли.

– У нас есть общая цель, как я уже говорил. Но, похоже, более ничего общего. Делайте, что хотите. Для этого я вам не нужен. Я буду пытаться добиться успеха своими способами.

Он кивнул Гимли, Мише, Напильнику и Арахису. Вышел и тихо закрыл за собой дверь.

Гимли почувствовал, что все смотрят на него. Небрежно махнул рукой в сторону двери.

– И черт с ним, – громко сказал он. – Он нам не нужен.

– Тогда я иду к Саре, – сказала Миша. – Она поможет. У тебя нет выбора. Теперь.

Гимли нерешительно кивнул.

– Хорошо, – сказал он и вздохнул, – Арахис возьмет тебе билет на самолет в Вашингтон. А я пойду к Кристалис.

Он прикоснулся рукой ко лбу. Лоб был подозрительно горячим.

– Но сейчас пойду прилягу.

Вторник, 22.50.

Гимли сказал ей, что надо проявить осторожность, убедиться, что за квартирой Сары никто не следит. Миша считала карлика параноиком, но тем не менее выждала несколько секунд, прежде чем перейти улицу, и огляделась. Хотя Саид, ее муж, возглавлявший силы безопасности их секты, вряд ли бы одобрил ее действия.

– Любитель никогда не заметит профессионала, если профессионал сам не захочет, чтобы его заметил, – сказал он как-то раз. Мысли о Саиде принесли с собой горькие воспоминания. Недовольный голос, грубые манеры, чудовищное тело. Она почувствовала облегчение, смешанное с ужасом, когда его сразили у нее на глазах, кости, ломающиеся, как сухие прутья, низкий животный стон, исторгнутый из его изувеченного тела…

Поежившись, Миша пошла через дорогу.

Нажала кнопку домофона у двери, снова поражаясь одержимости американцев бесполезными мерами безопасности. Ведь дверь стеклянная. Она не остановит того, кто действительно захочет прорваться внутрь. Послышался голос, усталый и настороженный.

– Да? Кто там?

– Это Миша, Кахина. Пожалуйста, я должна с тобой поговорить…

Ответом было долгое молчание. Миша уже подумала, что Сара больше не ответит, и вдруг в динамике домофона послышался сухой щелчок.

– Можешь зайти, – сказал голос. – Второй этаж, прямо.

Запищал сигнал дверного замка. На мгновение Миша задумалась, не зная, что делать, но потом толкнула дверь. Вошла в фойе с кондиционером, поднялась по лестнице. Дверь впереди была приоткрыта, и в щели между дверью и косяком она увидела глаз, внимательно следящий за ней. Она подошла, глаз исчез, а потом Миша услышала шорох цепочки. Дверь открылась шире, ровно настолько, чтобы она смогла войти.

– Заходи, – сказала Сара.

Сара стала более худой, чем тогда, когда Миша ее видела, почти тощей. Ее лицо было нездорового цвета, осунувшееся. Под глазами были темные мешки, волосы выглядели так, будто их мыли от случая к случаю, они безжизненными прядями лежали на ее плечах. Закрыв дверь за Мишей, Сара откинулась и привалилась к двери.

– Ты выглядишь по-другому, Кахина, – сказала Сара. – Без чадры, без покрывал, без телохранителей. Но я помню твой голос и твои глаза.

– Обе мы изменились, – тихо сказала Миша и увидела проблеск боли в темных глазах Сары.

– Видимо, да. Жизнь сука, а? – сказала Сара, с усилием оттолкнувшись от двери и потерев глаза.

– Ты написала обо мне после… после того, что случилось в пустыне. Я это читала. Ты меня поняла. У тебя добрая душа, Сара.

– Последнее время я пишу мало, – ответила Сара, выходя в середину гостиной. Горела лишь одна лампа, и Сара погрузилась в полумрак.

– Слушай, что ты не присядешь? Я что-нибудь попить принесу. Что ты хочешь?

– Воды.

Сара пожала плечами. Пошла на кухню и вернулась через десять минут с двумя высокими бокалами. Один дала Мише. Миша почувствовала запах алкоголя из другого. Сара села на диван напротив нее и сделала большой глоток.

– Я никогда в жизни так не боялась, как в тот день, в пустыне, – сказала она. – Думала, твой брат…

Она задумалась и посмотрела на Мишу поверх бокала.

– Я думала, что он полнейший безумец. Понимала, что все мы сейчас умрем. А потом…

Она снова сделала большой глоток.

– Потом я перерезала ему горло, – закончила за нее Миша. Эти слова ранили сейчас, и всякий раз. Они не глядели друг на друга. Миша поставила бокал на столик рядом с диваном. Звон льда о стекло показался ей оглушительным.

– Должно быть, было очень трудно на такое решиться.

– Куда труднее, чем ты думаешь, – ответила Миша. – Нур был и остается пророком Аллаха. Он мой брат. Он человек, последователем которого был мой муж. Я люблю его, во имя Аллаха, во имя моей семьи и во имя моего мужа. Ты не знаешь, что значит быть женщиной в нашем обществе. Не знаешь этой культуры. Не можешь оценить столетий традиции. Я сделала невозможное. Я бы скорее себе руку отрезала, чем позволила бы ей сделать такое.

– Но ты это сделала.

– Я думаю иначе, – тихо сказала Миша. – Но не думаю, что ты в это поверишь.

Она смотрела на Сару против света и видела, по большей части, лишь подсвеченный лампой ореол волос. Смутно различала лишь блеск глаз и жидкости на ее губах, когда Сара снова поднесла к ним бокал.

– Снова видения Кахины? – подшутила Сара, но Миша услышала, что ее голос дрожит.

– Я пришла к тебе в Дамаске лишь потому, что Аллах послал мне видение.

– Я помню.

– Тогда ты помнишь и то, что в том видении Аллах сказал мне, что ты и сенатор – любовники. Помнишь, что я увидела нож, увидела, как Саид пытается отобрать его у меня. Помнишь, что я увидела, как Хартманн ухватился за твое недоверие и преобразовал его, как он смог узнать мои чувства и обратить их против меня.

– Ты сказала тогда очень много, – запротестовала Сара. Сжалась в комок, обхватив колени руками. – Это лишь символы и странные образы. Они могли означать все, что угодно.

– Карлик тоже был в этих видениях, – настойчиво сказала Миша. – Ты должна помнить, я тебе говорила. Карлик – Гимли, он был в Берлине. И там Хартманн сделал то же самое.

Дыхание Сары стало хриплым.

– Берлин… – тихо сказала она. – Это все совпадения. Грег добрый и сострадательный человек. Я знаю это лучше тебя, лучше любого. Я видела его. Я была с ним.

– Это совпадение? Мы обе знаем, кто он такой. Туз, скрывающий это.

– Говорю тебе, это невозможно. Есть анализ крови. И даже если бы это было правдой, разве это что-то изменило бы? Все равно он борется за права и честь всех людей в отличие от Барнетта, твоего брата или террористов из ДСО. Ты лишь выдвигаешь беспочвенные обвинения против Грега.

– Видения Аллаха…

– Это не видения Аллаха, – зло перебила ее Сара. – Это просто проклятая Дикая Карта. Проблески предвидения. Есть еще полдюжины тузов с такими же способностями. Ты видишь проблески картин возможного будущего, вот и все. Бесполезные обрывки, не имеющие отношения ни к какому богу.

Голос Сары стал громче, и Миша увидела, как дрожит ее рука, когда она снова поднесла бокал к губам.

– Как ты думаешь, что он сделал, Сара? – спросила она. – Почему ты раньше его ненавидела?

Миша думала, что Сара станет все отрицать, но она не стала.

– Я была неправа. Я думала… я думала, что он убил мою сестру. Были совпадения, да, но я ошибалась, Миша.

– Однако я вижу, что ты испугана, потому что, возможно, ты была права, потому что сказанное мной может быть правдой. Мои сны сказали мне – они сказали, что после Берлина ты начала сомневаться. Они сказали мне, что ты испугалась, потому что вспомнила еще одно, что я тебе сказала в Дамаске, – то, что он сделал со мной, он сделает и с тобой. Неужели ты не заметила, как твои чувства к нему изменяются, когда он рядом, неужели это тебя не удивляет?

–  Будь ты проклята! – заорала Сара. Откинула бокал в сторону. Он покатился к стене, и она встала. – Ты не имеешь права!

– Я имею доказательство, – тихо ответила Миша в ответ на бешенство Сары. Спокойно посмотрела снизу вверх ей прямо в глаза.

– Сны, – бросила Сара.

– Больше, чем сны. В мечети, когда случилась та перестрелка, сенатор был ранен. У меня его пиджак. Я отдала кровь на анализ. В ней инфекция. Вирус Дикой Карты.

Сара потрясла головой.

– Нет. Ты просто хотела, чтобы анализ дал такой результат.

– Или Хартманн сдал подложный анализ. Для него это очень просто, не так ли? – настойчиво сказала Миша. Дикая боль в глазах Сары ранила ее, но она терпела. Сара была ключом ко всему. Видения ясно сказали, что это так. – А это означает, что ты, возможно, была права насчет твоей сестры. Это может объяснить то, что произошло со мной. Может объяснить то, что произошло в Берлине. Может объяснить все, все те вопросы, которые ты перед собой ставила.

– Тогда отправляйся с этим доказательством к прессе.

– Я делаю это. Уже сейчас.

Сара мотала головой вперед-назад, отказываясь верить услышанному.

– Этого недостаточно.

– Возможно, самого по себе. Нам нужно все, что ты можешь нам сказать. Ты должна знать больше – другие странные случаи, странные смерти…

Сара продолжала качать головой, но ее плечи обмякли, а гнев угас. Она отвернулась от Миши.

– Я не могу поверить тебе, – сказала она. – Пожалуйста. Просто оставь меня.

– Погляди на меня, Сара. Мы в этом, как сестры. Нам обеим причинили боль, и я хочу возмездия за это, как и ты хочешь возмездия за твою сестру. Мы будем плакать и истекать кровью, и нам не будет исцеления, пока мы не узнаем правду. Сара, я знаю, как смешиваются любовь и ненависть в нас обеих. В этом мы будто родственники. Мы обе позволили любви ослепить нас. Я люблю своего брата, но ненавижу то, что он делал. Ты любишь Хартманна, но есть и темная сторона Хартманна. Ты не можешь пойти против него потому, что, сделав так, ты признаешь, что по ошибке отдала себя ему, потому, что, когда он рядом, ты можешь думать лишь о том Хартманне, которого ты любишь. Тебе придется признать, что ты была неправа. Придется признать, что ты отдала себя тому, кто использует тебя. Поэтому ты медлишь.

Ответа не было. Миша вздохнула и кивнула. Она больше не могла говорить, понимая, что каждое ее слово оставляет рану в душе Сары. Она встала и пошла к двери, мягко коснувшись спины Сары, когда проходила мимо нее. Почувствовала, что плечи Сары дрожат от беззвучных рыданий. Миша уже взялась за ручку двери, когда Сара заговорила сдавленным голосом.

– Ты поклянешься, что это его пиджак? Он у тебя?

Миша не отпустила ручку двери, даже не смея обернуться, не смея даже надеяться.

– Да.

– Ты веришь Тахиону?

– Чужаку? Я его не знаю. Гимли он, похоже, не нравится. Но я поверю ему, если ему веришь ты.

– На этой неделе я буду в Нью-Йорке. Жди меня у входа в больницу Джокертауна в четверг вечером, в шесть тридцать. Принеси пиджак. Мы попросим Тахиона сделать анализ и тогда узнаем. Узнаем, вот и все. Этого достаточно?

Миша едва не ахнула от облегчения. Хотела рассмеяться, хотела обнять Сару и плакать вместе с ней. Но лишь кивнула.

– Я там буду. Обещаю тебе, Сара. Я хочу знать правду, вот и все.

– А если Тахион скажет, что это ничего не доказывает?

– Тогда мне придется учиться жить с чувством вины за то, что я сделала.

Миша уже поворачивала ручку, но вдруг остановилась.

– Если меня там не будет, знай, что он остановил меня. Тогда тебе решать, что делать.

– Это дает тебе хорошую возможность выйти из игры, – насмешливо сказала Сара. – Просто взять и не прийти.

– Ты сама в это не веришь. Так ведь?

Ответом было молчание.

Миша повернула ручку двери и вышла.

Вторник, 22.00

Кристалис распахнула дверь в свой кабинет. Она не обратила практически никакого внимания на карлика, сидевшего в ее кресле и положившего босые ноги на ее стол. Закрыла дверь, и вечерний шум, доносящийся из «Кристального дворца», стал еле слышен.

– Вечер добрый, Гимли.

Настроение у Гимли и так было скверное, а то, что в глазах Кристалис не было ни тени удивления, когда она его увидела, хорошего настроения не добавляло.

– Пора бы привыкнуть было, что тебя никогда врасплох не застанешь.

Она наградила его тонкой улыбкой, повисшей в пространстве над переплетением мышц и сухожилий.

– Я знаю, что ты уже не первую неделю здесь. Это уже не новость. Как твоя простуда?

Гимли выразительно шмыгнул носом. По спине пробежал озноб, будто прокатились кубики льда.

– Хреново. Погано себя чувствую. Температуру уже два дня сбить не могу. И, похоже, кто-то в моей организации не умеет держать язык за зубами.

Он печально поглядел на Кристалис.

– Не простудился бы, если бы ходил обутым. А еще ты мне что-то принес.

– Блин, – выругался Гимли. Скинул ноги со стола и соскочил с кресла, скорчив рожу. От резкого движения у него закружилась голова, и он ухватился за стол рукой.

– С тем же успехом я мог войти через главный вход. Почему бы вообще не пропустить разговор, и ты бы сразу ответила, а?

– Я пока что не знаю вопроса в точности, – сухо усмехнувшись, сказала Кристалис. – Есть пределы и моим возможностям, кроме того, в настоящее время для меня политика – не первостепенный вопрос. На улице стало опасно находиться любому джокеру, не только тебе. Но могу сделать обоснованное предположение. Я бы предположила, что твой визит касается сенатора Хартманна.

Гимли фыркнул.

– Черт, после того прокола в Берлине было несложно догадаться.

– Это ты, а не я, удивляешься тому, что я знаю. Это ты прячешься в норе у Ист-Ривер, чтобы тебя федералы не поймали.

– У меня реально большая утечка, – покачав головой, сказал Гимли. Снова обошел стол и забрался в ее кресло. На мгновение закрыл глаза.

Когда вернешься, снова в постель ляжешь. Может, на этот раз проснешься здоровым.

– Боже, как же мне хреново.

– Надеюсь, это не заразно.

– У нас обоих такая зараза, что хуже не придумаешь, – сказал Гимли, глянув на Кристалис покрасневшими от простуды глазами. – Раз уж зашла о ней речь, думаю, ты уже знаешь, что наш сенатор Хартманн – туз, чтоб его?

– Правда?

Гимли фыркнул.

– Я тоже кое-что знаю, леди. Например, о том, что Даунз задает странные вопросы. И что вы с ним часто видитесь. Догадываюсь, что мы подумали об одном и том же.

– А если и так? Допустим даже, что ты прав, а я – нет, какое тебе до этого дело? Может, и хорошо, если президентом станет туз. Многие считают, что Хартманн делает для джокеров куда больше, чем ДСО.

Гимли снова вскочил, напрочь забыв о болезни. Его пухлое лицо прорезали глубокие морщины, от ярости.

– Эта хренова ДСО была единственной организацией, которая втолковала долбаным натуралам, что они не могут просто так пинать джокеров. Мы не стояли, держа шляпу в хоботе, как старый жополиз Дес. ДСО заставила их обращать на нас внимание, пусть для этого и пришлось бить им морду. Я не собираюсь выслушивать чушь насчет того, какой хороший Хартманн и какая плохая ДСО.

– Тогда, возможно, тебе лучше уйти.

– Если я это сделаю, ты не узнаешь, что я тебе принес.

Увидев, что Кристалис задумалась, он улыбнулся, быстро позабыв про свой гнев. Ага, этого тебе хочется. Старушка Кристалис просто круто играет. Знал я, что она захочет это увидеть. На хрен эту Мишу, если ей это не понравится.

– Ты никогда не делал ничего задаром, Гимли. Что будет платой за твою посылку?

– Ты сделаешь это достоянием гласности. Это и остальное, что я тебе расскажу, а заодно и то, что нарыли ты и Даунз. Мы выведем Хартманна из игры.

– Зачем? Потому, что он туз? Или потому, что Гимли хочет совершить свою маленькую вендетту?

Гимли скрипнул зубами, но сам же и разрушил этот образ, громко шмыгнув носом.

– Потому, что он ублюдок, рвущийся к власти. Точно такой же, как остальные, жадные до денег и эгоистичные бюрократы из правительства, вот только имеющий силу туза, которая ему помогает. Он опасен.

– Ты избавишься от Хартманна, и следующим президентом может стать Лео Барнетт.

– Черт, – сказал Гимли и сплюнул. Кристалис с изумлением поглядела на след на ковре. – Он может выдвинуть кандидатуру, но это не значит, что он станет президентом. Барнетт – натурал. От него можно избавиться, если потребуется. Мы знаем, чего ждать от Барнетта. А от Хартманна – ни хрена не знаем. Ты не знаешь, какая сила у него есть, и не знаешь, как он собирается ее использовать.

– Например, что-нибудь исправить.

– Например, сделать что-нибудь еще хуже. Это не ради меня, это ради джокеров. Погляди на чертовы факты, которые ты так ценишь. Все, чего касается Хартманн, гибнет. Он использует людей. Пережевывает их и выплевывает кости, когда жевать уже нечего. Он использовал меня, использовал сестру Нура, вертел умами людей, которые были со мной в Берлине. Он будто бутыль с нитроглицерином. Бог знает, что еще он натворит.

Он замолчал, ожидая возражений, но она не стала этого делать. Гимли достал охапку салфеток из кармана и высморкался. Ухмыльнулся.

– И ты подозреваешь то же самое, – продолжил он. – Я уверен в этом, блин, иначе ты бы тут не стояла так долго и не слушала бы меня, думай ты по-другому. Ты хочешь заполучить мою маленькую посылку потому, что она докажет, что это правда.

– Доказательства – штука туманная. Погляди на Гэри Харта. Никому не надо было «доказательств», достаточно было отсутствия опровержений.

– Есть доказательство того, что у него Дикая Карта. Кровь. А у меня есть кровь Хартманна.

Гимли достал пиджак, который привезла в Нью-Йорк Миша. Развернул на столе тряпку с пятном крови и рассказал Кристалис всю его историю. Когда он закончил, ее прозрачная кожа покрылась легким румянцем. Переплетения кровеносных сосудов расширились и запульсировали от возбуждения. Гимли засмеялся, несмотря на болящую от простуды голову.

– Это твое, даром, – сказал он. У него начался приступ кашля. Дождавшись, когда приступ закончится, Гимли вытер нос рукавом, – Ты меня знаешь, Кристалис. Я могу сделать много что, но я не вру. Если я говорю тебе, что это кровь Хартманна, это правда. Но этого недостаточно, если не добавить кое-что еще. Тебе просто надо что-то с этим сделать. Интересует?

Она взялась за ткань пальцами, нерешительно коснувшись пятна крови.

– Давай-ка это останется у меня, – сказала она. – У меня есть друг, который сделает анализ крови. На это уйдет пара дней. Если это кровь туза, то тогда да, мы договорились.

– Я тоже так думаю, – сказал Гимли. – И это значит, что у тебя еще что-то есть на Хартманна, так ведь? Позаботься об этом пиджаке. Свяжусь с тобой позже. А сейчас пойду домой, помру на хрен.

Вторник, 23.45

Гимли трясло от озноба, когда он ушел от Кристалис. Сюда он приехал на грузовичке Напильника, но сказал джокеру, что обратно вернется сам. Хрен с ним, с риском, сказал он. Устал я играть в беглого. Просто буду осторожен.

Он вышел из «Кристального дворца» через заднюю дверь, в переулок, в котором воняло прокисшим пивом и протухшей едой. Живот свело спазмом, он почуствовал тошноту. Опершись одной рукой о дампстеровский контейнер, стоял, тяжело дыша. Первой волной его желудок опорожнило полностью, второй приступ пошел всухую. Но лучше не стало. Живот все так же сжимало в узел, мышцы болели так, будто его отколошматили, а озноб стал еще сильнее.

– Вот блин, – выдохнул он. Сплюнул.

Лучше бы он послушал Напильника и позволил ему подождать его. Оттолкнувшись рукой от контейнера, медленно пошел в сторону склада. Шесть кварталов, чтоб их. Не так уж далеко.

Он прошел четыре, когда желудок взбунтовался снова. На этот раз было куда хуже. В желудке уже ничего не было. Пытаясь не обращать внимания на тошноту, Гимли пошел дальше.

– Боже! – вскрикнул он. Его лицо перекосилось от неожиданной боли. Такой сильной, что он рухнул на колени позади стоящих в ряд мусорных баков, с трудом пытаясь дышать в перерывах между приступами тошноты. Внутренности горели, голова пульсировала от боли, пот пропитал одежду. Он принялся колотить кулаками по асфальту, пока они не покрылись кровью, пытаясь отвлечь себя от боли внутри болью снаружи.

Становилось все хуже. Казалось, каждую мышцу его тела свело судорогой, и Гимли завопил, издав пронзительный, нечеловеческий вопль. Начал кататься по земле, корчась. Мышцы его тела сокращались сами по себе, руки дергались, кулаки сжимались, спина выгнулась от боли. От неконтролируемого резкого напряжения бицепса и трицепса сломалась плечевая кость, и ее зазубренный край вспорол кожу. Кость болталась прямо перед его глазами, будто живое существо, раздирая края раны. Внутренности горели так, будто их полили кислотой, но боль начала стихать, и это пугало его еще больше. Начинался болевой шок.

Судороги внезапно прекратились, и он остался лежать в позе эмбриона. Гимли не мог пошевелиться. Попытался усилием воли моргнуть, согнуть палец, но понял, что совершенно не контролирует свое тело. На мгновение ему показалось, что все закончилось. Кто-нибудь найдет его, кто-нибудь должен был слышать его вопли. Обитатели Джокертауна хорошо знают, что делать. Отнесут его к Тахиону.

Но все еще не кончилось. Сломанная рука торчала прямо у него перед глазами, и он увидел, как торчащий из нее обломок кости начал растекаться, как свеча, которую положили в печку. Он почувствовал, как его тело становится мягким, расползается, будто превращаясь в жидкость. Кожа надулась и вспухла, как воздушный шар, распираемый потоком кипящей воды. Он хотел закричать, но не смог даже открыть рот. И глаза. Мусорные баки, сломанная рука, стена – все растворилось и исчезло. Мир померк, а потом исчез вовсе. Он не мог вдохнуть. Почувствовал, что задыхается, не в состоянии вдохнуть воздух.

По крайней мере, у Кристалис есть этот долбаный пиджак. Мысль эта поразила его своей окончательностью.

Раздался звук, похожий на звук рвущейся бумаги, который отпугнул любопытную крысу, подбиравшуюся поближе к странному объекту, лежащему на земле. Гимли не видел и не слышал его. Лишь почувствовал, будто добела раскаленная кочерга пронзила ему спину. Посередине его спины появилась небольшая трещина. Она медленно росла, и его плоть разрывалась, расходясь в стороны длинными рваными дырами.

Пребывая в беззвучной пустоте, наполненной отчаянием, Гимли подумал, не умер ли он уже и не попал ли в тот самый вечный ад, который Миша предрекала ему и всем остальным джокерам. В его мыслях родился беззвучный крик, проклятие Мише, проклятие Хартманну, проклятие Дикой Карте и всему этому миру.

А потом он погрузился в спасительное небытие.

Среда, 12.45

Видение наяву настигло ее, когда она открывала дверь склада. Покрытая граффити краска на стене поплыла перед глазами, дверь осела, будто свинцовая фигурка, которую бросили в огонь.

Во тьме она услышала смех – смех Хартманна. Перед ее глазами дергались ниточки, на которых висели марионетки. Миша отпрянула, ниточки натянулись и рванулись вверх. Она увидела, что на ниточках болтается сутулая фигура. Злоба, которой было искажено лицо фигуры, ошеломила ее. Прыщавое мальчишеское лицо, но оно было наполнено таким первородным злом, что, казалось, само его дыхание было отравленным. Она помнила это лицо по прошлым видениям. Кривая жестокая ухмылка, глаза, горящие предвестьем боли. Создание глядело на нее, дергаясь на ниточках, безмолвно, на одном месте. И раскатами грома грохотал смех Хартманна.

А потом все исчезло. Вот дверь, вот ее рука, уже готовая повернуть ключ.

– Аллах, – тихо сказала она и покачала головой. Но это движение не помогло ей избавиться от чувства нависшей угрозы. Образы видения все еще стояли перед ее глазами, она слышала, как колотится ее сердце. Щелкнул замок, и она широко распахнула дверь.

– Гимли? – окликнула она. – Привет.

Внутри склада было темно, как в ее видении, и пусто.

Пульс грохотал в голове Миши, демон из видения был готов вернуться здесь, во мраке. Перед глазами кружились искорки света, голова закружилась.

Дверь офиса распахнулась, и яркий свет ламп едва не ослепил ее. Появилась тень. Миша вскрикнула.

– Прости, Миша, – послышался голос Арахиса. – Не хотел тебя напугать.

Его рука протянулась вперед, будто чтобы похлопать ее по плечу, и Миша отшатнулась. Рука джокера повисла в воздухе. Нахмурившись, Миша взяла себя в руки.

– Где Миллер? – резко спросила она.

Рука Арахиса упала, и он печально уставился на бетонный пол. Его нескладные плечи поднялись.

– Не знаю. Он должен был прийти несколько часов назад, но я ничего о нем не слышал. Напильник, Саван и Видео были здесь, сказали, что скоро вернутся. Они со мной не остались.

– Что случилось, Арахис? Тебя никогда одного не оставляли.

– Поляков… он позвонил. Сказал, чтобы передали Гимли, что Маки здесь, в Штатах. Сказал, что бумажный «след» – совершенно официальный. Из правительства. Сказал передать Гимли, что он опасается, что Хартманн все знает. Все.

– Гимли это знает?

– Нет еще. Я ему должен сказать. Подождешь вместе со мной?

– Нет.

Она сказала это слишком поспешно, слишком резко, но не попыталась смягчить, объяснить.

– Я говорила с Сарой. Мне нужен пиджак. Мы отнесем его Тахиону.

– Ты не сможешь взять пиджак. Гимли с собой забрал. Придется его ждать.

Миша лишь пожала плечами, удивив Арахиса, который ожидал, что она взорвется от ярости.

– Пойду в мою комнату. Вернусь сюда позже, – сказала она, разворачиваясь к двери.

– Я не ненавижу тебя, – послышался у нее за спиной детский голос Арахиса. – Я не ненавижу тебя за то, что тебе повезло с Дикой Картой, а мне – нет. Я даже не ненавижу тебя за то, что ты и Нур делали с такими, как я. Наверное, у меня есть много причин ненавидеть тебя, но я не могу, потому, что мне кажется, что этот проклятый вирус, на самом деле, терзает тебя куда хуже, чем меня.

Миша не повернулась, но замерла, услышав первые его слова.

– Я не ненавижу тебя, Арахис, – ответила она. Она устала, сегодня у нее был длинный день, она летела в Вашингтон, встречалась с Сарой, потом летела обратно, ее продолжало мучить неопределенное дурное предчувствие. Не было сил ни спорить, ни объяснять.

– Нур ненавидит джокеров. Барнетт ненавидит джокеров. Иногда джокеры ненавидят других джокеров. А ты, Гимли и русский хотите причинить вред единственному человеку, который, похоже, о нас заботится. Я не понимаю.

Арахис вздохнул.

– Ну и что, если он туз? Может, это объясняет, почему он так старается ради джокеров. Я бы такое тоже в тайне держал, если бы смог. Я знаю, что это такое, когда люди к тебе относятся по-другому, пялятся на тебя, но пытаются делать вид, что это не имеет значения. А оно имеет.

– Ты нас совсем не слушал, Арахис? – спросила Миша, развернувшись, и вздохнула. – Хартманн манипулятор. Он играется со своей силой. Использует для своих целей. Калечит и убивает людей.

– Я не уверен, что верю в это, – ответил Арахис. – А даже если и поверю, разве ты и Нур не проповедуете, что нужно убивать? Разве вы не стали причиной смерти сотен джокеров?

От его мягкого голоса обвинения ранили Мишу только сильнее.

Кровь и на моих руках.

– Арахис… – начала она, и умолкла. Ей снова очень захотелось закрыться черным покрывалом, скрыть чувства, которые кипели в ее глазах. Но она не могла этого сделать. Могла только стоять, не в силах отвести взгляд от его печального лица, покрытого чешуйками.

– Как же ты можешь не ненавидеть меня? – спросила она.