Любовь и магия-2 (сборник) Жильцова Наталья

Составление сборника С. Грушко, А. Яблокова

Иллюстрация на переплете В. Нартова

© Бреус Е., Дубинина М., Жакова О., Жильцова Н., Завойчинская М., Керлис П., Князев М., Козлов Д., Лис А., Малиновская Е., Романова А., Рысь Е., Савченкова Е., Сидоренко О., Смеклоф Р., Смирнов В., Ушакова С., Флат Е., Черчень А., 2015

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2015

Плясунья (Малиновская Елена)

– Осторожнее, Триша! – шамкает беззубый рот. – Осторожнее, не упади!

Не слышит девочка. Танцует босиком на ярко-алых, что твоя свежая кровь, раскаленных углях. Золотом вспыхивают на солнце монетки, которыми вышита ее длинная широкая юбка и просторная рубаха. Золотом горят ее распущенные волосы. А глаза – ярко-голубые, как весеннее небо.

Не остыло еще кострище. То и дело пробуждаются среди пепла крохотные оранжевые огоньки, изгибаются под ветром лепестки пламени, которые потом исходят струйками дыма. Но каждая такая жгучая искра – как иголка в сердце старой Лотты. И острой болью отзываются давно зажившие ожоги на ее огрубевших от возраста ступнях. Впрочем, разве могут такие раны зажить без следа?..

Красива Триша, очень красива. Совсем как ее мать, которая умерла сразу после рождения дочери от молочной лихорадки, погубившей столько женщин. Но успела передать дочери дар плясуньи. Дар, который издавна в бродячем племени ашар идет только по женской линии. Очень редкий дар, и от того особенно ценный.

Старуха Лотта с замиранием сердца следит за внучкой. Если та оступится, если сделает лишь один неверный шаг – то сгорит в мгновение ока. Богиня огня Астера не терпит небреженья в служении себе. Уничтожит она ту, которая ошиблась при танце.

А Триша не слышит бабку. Все ускоряет и ускоряет она темп. Вот закружилась, как волчок, вот почти упала на угли, и старая Лотта невольно зажмурилась, чтобы не видеть, как поднимется безжалостное пламя и заберет единственную отраду в ее жизни. Но девочку уже уносит дальше вихрь танца. И Лотта понимает: не услышит Триша ее предостережения, не заметит ее тревоги. В ушах Триши сейчас оглушительно гремит музыка огненной песни, неслышимой остальным. Перед глазами Триши сейчас застыло лицо просящего. Потому как все знают: плясунья из племени ашар может сделать невозможное. За монетку заберет она твое горе и скормит беду всепожирающему огню.

Застыла чуть поодаль от остывающего кострища женщина, уставилась на Тришу и даже не моргает. Молода, в темных волосах – ни ниточки седины. Но кажется, будто старше самой Лотты. Такое горе застыло в мертвых глазах просящей, что старуха то и дело вздрагивает. В жаркий летний день холодом веет от этой неестественно выпрямленной фигуры. Холодом смерти. Потому как пришла просить женщина о том, чтобы к ней в снах перестал являться младенец, которого она сама задушила в голодный год. Долго говорила женщина, перескакивая с одного на другое. Про мужа, который почернел и высох от тяжелой работы, про троих детей, мал мала меньше. И всех надо накормить, напоить. А огород, а скотина? И лето, как назло, выдалось жарким. Почти весь урожай пропал, сгорел от зноя на корню. Как, ну как ей было оставить ребенка? Тут бы старших уберечь от голодной смерти. Да он и не понял ничего. Только раз вскрикнул и замолчал. Но нет ей с тех пор покоя. Каждую ночь видит она ребенка. Каждую ночь слышит последний жалобный всхлип. Каждую ночь чудится, будто прижимает она к себе его маленькое тельце.

Старуха Лотта покачала головой. Гнала бы она эту женщину прочь. Гнала бы поганой метлой, чтобы дорогу забыла к ним в табор. Для нее не было зверя страшнее, чем мать, убившая собственного ребенка. Но Триша выслушала – и молча склонила голову. Забрала из рук женщины медный грошик, на который та наверняка работала не один месяц. И запылал в поле жаркий костер, в котором Триша должна была сжечь чужое горе. Замолить своим танцем богов и уговорить их простить несчастную, обезумевшую от угрызений совести мать.

Эх, добра Триша. Плохое это качество для плясуньи. Очень плохое и опасное. Нельзя принимать каждого просящего. Надо уметь отказывать. Бывают наказания, в которые смертным лучше не вмешиваться. Боги жестоки, но справедливы. Да, иногда кара страшнее преступления, но такова воля небес. А Триша хочет сделать весь мир счастливым. Ох, накликает она на себя беду. Каждый танец – это прожитая за чужого жизнь. Если Триша не научится отдыхать, то сгорит раньше времени. Как ее мать. Да, умерла красавица Асая из-за молочной лихорадки, но старая Лотта была уверена: не прицепилась бы к ее дочери эта зараза, если бы та не брала на себя столько чужой беды. Но что уж теперь. Главное – сберечь Тришу. Последняя она плясунья в их таборе. Если не успеет до смерти передать дар, то и табору не жить. Рассеется он, исчезнет. Кто осядет в каком-нибудь селе, кто уйдет за красивой жизнью в город. А большинство – примкнет к более удачливым соплеменникам, которые сумели сберечь своих плясуний.

Близится к концу танец Триши. Даже отсюда видно, как устала девочка. Все медленнее и медленнее кружится она на углях, и словно тускнеют монетки на ее одежде. Старая Лотта знает: возьми любой грошик, и внучка расскажет, как и от кого, а самое главное – за что она его получила.

Наконец, замерла Триша. Уронила устало руки. Тяжело вздымается грудь, на лбу блестит обильная испарина, а глаза закрыты, подчеркнутые черными кругами изнеможения. И тотчас же встрепенулась просящая. Робко, еще не смея поверить, улыбнулась. Осторожно положила руку на свой живот, словно прикоснулась к хрустальной драгоценной вазе, и о чем-то глубоко задумалась. Лотта опять недовольно цыкнула сквозь зубы. Эх, пропащая! Простили ее все-таки боги, простили за убийство ребенка. А зря, ой как зря. Когда сама Лотта носила под сердцем Асаю – легко ли ей было? Часто ли она ела досыта? Война тогда гуляла по стране. Война шла по ее следам, войну встречала она в сожженных дотла поселках и деревнях. Некому было платить ей за танец. Да и страшно было показать свой дар плясуньи – сколько страждущих кинется тогда, умоляя забрать горе, успокоить сердце, даровать надежду. Ее бы не отпустили с кострища, пока она не сгорела бы заживо, отмаливая чужие грехи. Но и тогда она ни разу не подумала о том, чтобы убить еще не рожденное дитя. Хотя казалось бы – чего уж проще. Выпей особый отвар и избавься от бремени, которое выйдет на следующий день кровавым сгустком. Это даже нельзя назвать ребенком. И то она устояла перед искушением. Честно носила дочь девять месяцев, питаясь всем, что под руку попадется. Пекла лепешки из лебеды, обдавала кипятком корневища одуванчиков. А зимой не брезговала и мышами, со сноровкой и чутьем лисы вытаскивая их из-под снега.

Лотта покачала головой, отгоняя неприятные воспоминания. Торопливо улыбнулась, увидев, как к ней идет внучка. Девочка едва брела, с неимоверным трудом переставляя ноги. И сердце старухи сжалось от боли, когда она увидела, какими жуткими волдырями покрылись нежные ступни ее внучки. Ох, нелегко ей пришлось! Непросто вымолить прощение за такое!

– Эх, Триша, Триша! – буркнула себе под нос Лотта.

И тут же кинулась к ней, заметив, что внучка пошатнулась. Успела подхватить легкое, почти невесомое тело, уберегая от падения на землю. Уложила девочку к себе на колени и принялась легонько поглаживать ее пылающий лоб, пропуская золотые пряди волос между пальцами, узловатыми, скрюченными от старости.

– Не ругайся, бабуля, – чуть слышно шепнула Триша, еще балансируя на зыбкой грани между реальностью и небытием. – Я не могла иначе. Ты не представляешь, какая чернота была в сердце той женщины.

Лотта лишь грустно усмехнулась. Добра ее внучка. Слишком добра. Как бы боги не надумали преподать ей жестокий урок, показывая, что далеко не всех надлежит жалеть. И тут же торопливо поплевала через оба плеча, отгоняя дурные мысли.

А все-таки прекрасной плясуньей выросла Триша! Прошло всего пару лет, а слава о девочке пошла по всей стране. Впрочем, о девочке ли?.. Трише уже пятнадцать. Год-другой – и уберет она под красный платок замужества свои прекрасные длинные волосы. А там, глядишь, и вообще острижет их покороче, чтобы не мешались в хлопотах по хозяйству. Богиня огня Астера не требует для служения себе девственности. Но чем старше становится плясунья – тем реже она всходит на раскаленное кострище. Просить за других можно, лишь когда твое сердце не гложет никакая тревога. Каждый прожитый день увеличивает груз волнений на твоих плечах. Он становится почти невыносимым, когда рождаются собственные дети. И тогда каждый танец может стать последним. Так легко оступиться, испугавшись, что черное крыло чужой беды когда-нибудь накроет и твою семью!

Но все равно старая Лотта продолжала часто ворчать на любимую и единственную внучку. Та беспечно выполняла каждую просьбу, не задумываясь, что платит за них собственной жизнью. Девушка все чаще всходила на кострище с еще не зажившими волдырями. Опасно это, ох, опасно!

И вот очередной город. Очередная главная площадь, куда стягиваются любопытствующие. Лотта знала, что к вечеру она будет заполнена целиком. И их табор получит щедрые подношения, пустив неизменную шапку по кругу. Никто не смеет трогать монеты, подаренные плясунье! Даже в самый плохой и скупой год на них ничего не покупали. Каждый грошик, заработанный танцем, Триша бережно вшивала в свою одежду. Каждый грошик – как напоминание о поцелуях огня.

Но невесела сегодня Триша. Забилась в самую глубь крытой повозки, съежилась на свежем сене, словно пытается укрыться от чего-то. При виде этого сердце старой Лотты забилось вдвое чаще. Что это с ней? Что это с Тришей? Заболела? Обычно она радостным смехом встречала подготовку к очередному свиданию с Астерой, будто не понимала, что рискует остаться в объятиях пламени навсегда. А сейчас мутный страх плещется в ее глазах.

– Приказать, чтобы все отменили? – тихо спросила Лотта, присаживаясь рядом.

– Остальные расстроятся, – чуть слышно отозвалась Триша и сжала с бездумной злостью маленькие остренькие кулачки.

– Пусть! – Лотта пренебрежительно фыркнула. – Ты – плясунья! Ты – сердце табора, его душа! Твое слово – закон для любого! Умрешь ты – погибнет табор. Если чуешь дурное, то не танцуй сегодня.

Долго молчала Триша. Так долго, что Лотта решила, что ответа не последует. И встала, здраво рассудив, что и без того поняла решение внучки. Никакого костра сегодня. Плясунья устала. Пусть в табор полетят склизкие от гнили овощи, пусть на них выплеснут ведра с нечистотами. Им не привыкать.

– Нет, я взойду на кострище сегодня, – полетели в спину старой Лотты слова Триши. После чего она негромко вздохнула и добавила так тихо, что бабушка ее не услышала: – Не от огня придет сегодня зло. Увы, не от огня.

Ах, как танцевала сегодня Триша! Словно пришел последний день перед решающей битвой богов, после которой вся земля погрузится в вечный мрак. Как смеялась она, когда под нею вспыхивало пламя! Как кружилась, будто пыталась оторваться и взмыть в небеса. С каким восторгом принимала ее толпа, разражаясь приветственными криками после каждого удачного поворота! И наблюдая за этим, все мрачнела и мрачнела Лотта. Не чужую – свою беду пыталась заговорить ее внучка. Вот только боги не терпят такого. Накажут они ее за попытку обмануть.

Но не знала старуха, что из окон самой высокой башни графского замка, выходящих на городскую площадь, за ее внучкой следят и другие глаза. По-змеиному холодные, словно полные стылого льда.

Наконец, молодой граф отвернулся от окна. Прищелкнул пальцами – и тотчас же к нему подбежал стражник. Подобострастно склонился в поклоне и замер, ожидая приказаний.

– Хочу, – обронил граф. Кивком указал на далекую площадь, где в лепестках пламени танцевала худенькая девушка, – ее. Привести!

– Но!.. – вскинулся было стражник, омертвев от мысли, что граф собирается сделать.

И ладно бы с любой другой! Сколько раз он приводил графу молодых, полных сил женщин. И сколько раз они выползали из его покоев, оставляя за собой кровавый след. Но то женщины, крестьянки, которые получали достойную плату за жестокие забавы графа. Подумаешь – полежат недельку-другую да оклемаются. Чай, не в первый раз принимают в себя мужское семя. А тут – совсем ребенок еще! Тоненькая, златовласая, то ли девушка, то ли девочка. Граф ведь если не убьет, то навсегда искалечит ее.

Но граф вскинул на стражника взгляд – и тот осекся. Приподнял бровь, удивленный, что надо повторять приказ, – и стражник испуганно попятился. Затем развернулся и кинулся прочь, торопясь выполнить повеление хозяина.

– Привести! – полетел ему вслед гневный даже не крик – рык разъяренного чудовища. – Немедленно!

Завершила танец Триша. Устало спустилась с кострища, не слыша восторженного рева толпы. Перед глазами мерцала темная завеса смертельной усталости. Но хуже всего: она чувствовала, что вот-вот произойдет нечто страшное. Нет, не удалось ей умилостивить богов. Не отказались они от намерения преподать ей какой-то урок. Но какой? И за что?

Лотта поспешила было к внучке, торопясь привычно принять ее в свои объятия, помочь добраться до повозки. Однако в следующее мгновение ее откинуло прочь. Группа хорошо вооруженных людей, одетых в красно-синие одежды графского герба, разрезала толпу, как горячий нож режет масло. И скрылась за их спинами Триша. Только успела жалобно и тоненько крикнуть, пока чья-то рука не закрыла ей рот.

Тихо стало на площади. Стражники исчезли, словно их и не было никогда. А горожане стояли, нерешительно переминаясь и не глядя друг на друга. Не было на этой площади человека, который бы не знал, куда и для чего потащили плясунью. Только пришлые ашары толпились у своих жалких повозок, недоуменно переговариваясь.

– Куда?! – Лотта закричала так, как не кричала даже тогда, когда рожала Асаю. – Триша, куда? Девочка моя, верните мне ее!

– Вернут, – донеслось из толпы стыдливое. – Главное, чтобы после этого сама на себя руки не наложила. А то бывало здесь и такое.

Медленно пустела площадь. А Лотта все сидела прямо на грязной мостовой, в мучительной тревоге заломив руки. И даже ашары не смели ее потревожить.

– Ты… Это… – Остановился перед старухой один из горожан. – Не убивайся сильно. Он заплатит. Он всегда хорошо платит.

И тогда старая Лотта упала. Забилась головой и руками по камням, завыла, словно дикий зверь. Но только ее крик не мог достичь той комнаты, куда привели Тришу. Слишком толстые стены были у графского замка.

Тришу между тем окружила толпа служанок. Девушка пыталась сопротивляться, но что она могла поделать против десятерых дородных женщин, привычных к слезам и мольбам. Ее насильно раздели и выкупали в огромной ванне. Долго умащивали тело ароматнейшим маслом, привезенным из одной далекой восточной страны. Одна капля его – и затянулись свежие волдыри на ступнях, размягчились застарелые мозоли. Затем принесли белоснежное платье из легчайшего шелка. Триша невольно залюбовалась своим отражением в зеркале. Она выглядела сейчас, словно невеста. Золотистые волосы, перехваченные на лбу драгоценной диадемой, ниспадают свободной волной на плечи. Тонкую талию обхватил широкий красный кушак.

– Граф ждет вас, – проговорила одна из служанок. И внезапно Триша уловила в ее глазах влажный блеск жалости к ней. Мгновенно исчезла радость от нового наряда. Девушка помрачнела и сжала кулаки, решив бороться до последнего.

И она боролась. Боролась так отчаянно, что графу пришлось позвать слуг, которые держали ее всю эту безумно долгую ночь. На следующую ночь он обошелся собственными силами. И лишь на третью ночь граф полностью удовлетворил свои желания, пресытившись молодым телом.

Уходя прочь, он обронил возле девушки, лежащей в беспамятстве, кроваво-красный рубин величиной с ноготь. Граф привык считать себя щедрым мужчиной. Упрямица неплохо развлекла его. Она заслужила этот подарок.

Табор ашар терпеливо ждал возле главных ворот города. На площади им остаться не разрешили, но они не могли никуда уехать, не узнав прежде судьбу своей плясуньи. Шатры ставить не стали. Они готовы были в любой момент сорваться с места и никогда больше не приезжать в этот проклятый город. Пусть только вернут им Тришу! Вернут живой или мертвой!

На рассвете третьего дня Лотта, не сомкнувшая глаз все это время, вдруг увидела, как ворота открылись. Из них выехали те же люди, которые украли, утащили ее Тришу. Подъехали к их становищу – и бережно опустили на землю какой-то тюк. Тотчас же развернулись и бросились обратно, нещадно пришпоривая лошадей. Словно опасались, что ашары могут кинуться в погоню. Чудно!

Около непонятного тюка уже суетились люди. Лотта поспешила в ту сторону, но ее ноги, ее распухшие от болезней и возраста ноги, уже не могли быстро бегать. И старуха вполголоса ругалась на себя, на свои года, на свою немощь.

Неожиданно громко вскрикнул чей-то женский голос. И вдруг наступила полная, всеобъемлющая тишина. Ашары испуганно замолчали, разглядывая что-то перед собой.

Лотта знала, что увидит, еще до того, как достигла своей цели. Теперь она не торопилась. Напротив, шла еле-еле, надеясь, что вот-вот она проснется. Очнется от затянувшегося кошмара, так пугающе похожего на правду.

Перед ней медленно расступались соплеменники. Вот, наконец, отошел в сторону последний, и она увидела в отблесках близкого костра нечто.

Глаза отказывались воспринимать это как целую картину, упорно выхватывая из багрового мрака лишь отдельные детали. Вот безжизненно упавшая рука. Вот по земле рассыпались такие знакомые золотистые пряди. Вот некогда белое платье, сейчас изорванное, изрезанное, а в районе бедер густо заляпанное непонятными бурыми пятнами.

Непонятными? Лотта почувствовала, как в сердце пробуждается слепой безрассудный гнев. Ее Триша, ее маленькая Триша лежала перед ней. Лежала без сознания, а возможно – уже мертвая. Тот зверь, который сидит в самой высокой башне замка, поглумился над ней, истерзал и выкинул прочь, как выкидывают надоевшую игрушку.

– Вот, – сказал кто-то рядом негромко, и в ладонь Лотты опустился кроваво-красный рубин. – Он был рядом с нею. Видимо, та самая плата.

Нет, Лотта не заплакала. Страшное горе словно выжгло ее глаза. Она опустилась на колени перед Тришей и с силой, которую никто не ожидал увидеть у старухи, подхватила ее на руки. Унести, унести прочь! От этих сочувствующих и любопытных взглядов, среди которых нет-нет да и промелькнет облегченный – не с моей дочкой и не со мной произошло такое! Спрятать в глубине повозки подальше ото всех. Отпоить, отмолить, отбить добычу у смерти!

Неделю металась Триша в горячке бреда. Неделю в своих кошмарах она сражалась с графом, кричала, молила оставить ее в покое, отпустить прочь. Убеждала, что примет на себя любую беду графа, любой его грех, пусть только он не трогает ее. Неделю не отходила от нее ни на шаг старая Лотта. Насильно вливала через плотно сомкнутые зубы питательный мясной бульон и целебные отвары, останавливающие внутренние кровотечения, меняла под головой самодельные подушки, набитые спасительным хмелем, который, как известно, умеет забирать дурные сны. Вот только произошедшее с Тришей не было сном.

Сама Лотта почти не спала все это время. Лишь изредка проваливалась в глубокий черный колодец небытия, но и там сражалась с чудовищами за свою внучку. И самое главное чудовище имело вид высокого сутулого мужчины с прозрачными ледяными глазами.

На рассвете восьмого дня Триша открыла глаза. Повозка мерно покачивалась, катясь куда-то по разбитой дороге. Табор с момента ухода из города почти не делал привалов, словно опасался погони. Около внучки прикорнула старая Лотта, и Триша с внезапной грустью увидела, как сильно постарела ее бабушка за эти дни. Лицо осунулось, щеки ввалились. Ни дать ни взять череп, туго обтянутый кожей.

– Баба… – тихо прошелестела девушка. Потянулась было прикоснуться к ней, но рука замерла на полпути. Нескончаемой волной нахлынули воспоминания. Про липкие жадные ладони, обшаривающие ее тело. Про резкую боль, словно разрывающую ее изнутри. Про слуг, которые глазели на ее унижение с нескрываемым вожделением. И ни капли сочувствия ни в ком.

– Бабушка… – всхлипнула Триша, свернулась клубочком на свежем колючем сене и тихо заплакала: – Зачем, зачем ты спасла меня?

Встрепенулась старая Лотта, запела вполголоса колыбельную, пытаясь убаюкать девушку, но та уже плакала в полный голос, прижимая обе ладони к животу.

– Зачем ты спасла меня? – повторяла она. – Ведь ты спасла и его. Чудовище. Оно здесь, осталось во мне. Растет, пожирая меня изнутри.

Охнула Лотта, когда поняла, о чем говорит внучка. Потянулась погладить ее, но тут же одернула руку. И как она не заметила этого раньше? Она – бывшая плясунья с поистине звериным чутьем? Бьется под ладонями ее внучки новая жизнь. Совсем крошечная искорка, которую еще не поздно погасить. Такая хрупкая: дунь посильнее – и словно не было ее. Но ведь сама Лотта не забудет, что она была! И половина огня в этой искре принадлежит племени ашар! А вдруг родится девочка? Вдруг ей суждено стать плясуньей? Вряд ли Триша когда-нибудь еще взойдет на костер. Как просить богов о надежде для другого, когда сам погребен в бездне отчаяния?

«А вдруг родится мальчик? – насмешливо шепнул ей в ухо голос бога-искусителя Бальта. – И вдруг он будет похож на отца? Тогда каждый взгляд на него будет возвращать твою любимую внучку в самую высокую башню графского замка. Готова обречь ее на вечное напоминание о пережитой боли и унижении?»

– Помоги мне.

Старая Лотта вздрогнула. Смотрит на нее Триша, смотрит не мигая. Как та женщина, которая просила у ее внучки забвения в убийстве собственного ребенка.

– Пожалуйста, помоги.

Зажмурилась Лотта, закрыла руками уши. Лишь бы не слышать страшной просьбы, лишь бы не видеть слез в глазах Триши. Дать ей отвара? Но ведь ребенок не виноват в том, какой дорогой боги привели его в этот мир. И половина крови в нем все равно от ашар.

– Вырви это чудовище из моего чрева!

Повозка дернулась и остановилась. Послышались снаружи взволнованные голоса тех, кто услышал этот отчаянный крик.

– Возьми, возьми все у меня, – шепчет Триша, пытаясь поймать бабку за руку. – Все мои монеты, хоть душу мою забери! Но помоги! Вытрави эту гадость, чтобы я навсегда забыла о том проклятом городе!

Промолчала старая Лотта. Наклонилась и поцеловала внучку в лоб. И мгновенно закатились у той глаза, уснула она. И вновь стонала и кричала во сне, сражаясь с молодым графом.

Вечером, когда табор остановился на недолгий отдых, старая Лотта приказала развести костер. Пополз среди ашар недоуменный шепоток – что это задумала старуха? Неужто ее внучка решила окончить свои страдания среди милосердного пламени? Но как тогда жить им?

Хмурились люди, но не смели перечить Лотте. Веление плясуньи закон для табора. Если Триша решила уйти из этого мира дорогой огня – то так тому и быть. Ашар на свете много. Они найдут более удачливый табор, к которому примкнут.

Но не Триша сегодня должна была танцевать на кострище. Она опять металась в горячке, в бреду умоляя свою бабушку помочь ей. Рядом сидела Лотта и тихо плакала. Почти негнущиеся от старости пальцы перебирали монетки, вшитые в ее старую одежду. Интересно, налезет ли на нее юбка? За годы, прошедшие с ее последнего танца, старая Лотта раздобрела, раздалась в бедрах.

– Пожалуйста, – беспрестанно шептала Триша, едва шевеля растрескавшимися до кровавой корки губами.

И Лотта решилась. Задумчиво повертела между пальцев кроваво-красный рубин, провела чуть дрожащей ладонью по выбеленным возрастом волосам. Достойная плата за тяжелую работу.

Когда солнце почти скрылось за горизонтом, заливая мир алыми лучами, Лотта вышла к умирающему костру. Ахнули ее соплеменники, увидев старуху в наряде плясуньи, зашептались, не тронулась ли она умом от горя, да только ей уже было все равно. В руке она крепко, до белых от напряжения костяшек, сжимала свою плату за танец – подарок молодого графа.

Ни мгновения не сомневалась Лотта перед тем, как взойти на кострище, хотя понимала, что вряд ли ей суждено сойти с него. Улыбнулась – и словно помолодела сразу на пару десятков лет. Встряхнула победно распущенными седыми волосами – и пошла плясать босиком по раскаленным углям.

Кружится, кружится старуха в танце. Звенят монетки, собранные ею за долгую жизнь. И не замечают собравшиеся ашары, завороженные ее движениями, как разгорается пламя. И вдруг – полыхнуло, да так яростно, что стоящие первыми отпрянули, закрывая лица от жара. А из самой сердцевины огня мелодичным колокольчиком прозвучал смех сгорающей заживо Лотты. Потому как приняла Астера ее дар.

Никто не видел, что именно в этот момент разгладилось лицо Триши. Разжала она кулаки и спокойно, мерно задышала, одержав наконец-таки победу над самым главным своим чудовищем. А одна ладонь ласково легла на живот, оберегая растущую там искорку новой жизни.

Прошел месяц и второй. Да что там – целый год миновал. В положенный срок Триша родила сына. Похожего на нее как две капли воды. Такого же золотоволосого и голубоглазого. Но нет-нет да и вглядывались в него люди, силясь отыскать черты того, другого. Только сама Триша так никогда не делала. Потому как знала, о чем просила перед богами старая Лотта. И ведала, что придет день, когда ее сын убьет… нет, не отца, а чудовище из графского замка.

Быстро время течет. Глянь – мальчонке, нареченному Илариком, уже пять лет миновало. И четыре из них Триша провела на одном месте. Оставила табор, осела у доброй вдовы в далеком горном поселке, куда не добраться без провожатого из местных. О своем даре плясуньи она не вспоминала. Ни разу за это время не всходила она на остывающее кострище. Но свой наряд не выбрасывала, похоронив его под грудой старых вещей.

Вдова никогда не спрашивала, откуда и почему пришла к ее дому молодая красавица с годовалым ребенком на руках. Ждала, что та сама ей расскажет, когда окончательно исцелит свои душевные раны. Но Трише было нечего ей поведать. Она словно забыла тот город, на главную площадь которого выходили высокие башни графского замка. Забыла она и о кочевой жизни. Научилась пасти скот на крохотных высокогорных лужайках, доить коз, делать терпкий ноздреватый домашний сыр. Нежные пальцы огрубели, долгими вечерами беспрестанно прядя тончайшую пряжу.

А по стране между тем катилась новая война. Однако отголоски ее почти не доходили до этих мест. Здешняя земля была добра к своим детям, давая вдосталь пропитания, а горы служили надежной преградой для любых захватчиков.

Но однажды ранним весенним деньком Триша вдруг воочию лицезрела перед собой свидетельство этой войны. Она как раз направлялась на дальнее пастбище, захватив с собой сына, как вдруг увидела чуть поодаль от тропинки взнузданную лошадь. Она устало щипала травку, и чуть слышно позвякивала ее сбруя.

Триша остановилась. Сердце кольнуло внезапной тревогой. Лошадь здесь, а где же всадник? И почти сразу раздался тихий жалобный стон.

Она могла бы пройти мимо. Точнее, она так и собиралась сделать, почти убедив себя в том, что происходящее ее не касается. Судя по изможденному виду лошади, той пришлось преодолеть большой и трудный путь. Что, если за ее хозяином отряжена погоня? Если она оставит незнакомца здесь, то преследователи быстро отыщут его и не сунутся дальше в горы.

Но стон раздался опять, и сын требовательно дернул ее за руку. В его голубых глазах застыл немой вопрос, и Триша устыдилась своих мыслей.

Триша быстро отыскала несчастного. Тот полусидел-полулежал, привалившись спиной к одинокому чахлому деревцу. Он дернулся, как от удара, когда его накрыла чужая тень. Потянулся к мечу, но ножны были пусты. Видимо, он выронил где-то оружие в горячке бегства. Усилие оказалось чрезмерным для него, и незнакомец потерял сознание.

Триша стояла, внимательно глядя на него, и задумчиво покусывала губу. Чужестранец – это видно сразу. Волосы такие черные, что отливают в синеву. Упрямая линия подбородка. Скулы остры, что кажется, будто о них можно порезаться. Одежда без лишних украшений, но из дорогой ткани и хорошего пошива. Явно, что подгоняли по фигуре.

Намерение уйти в этот момент стало невыносимым. Триша не любила таких людей – с властью и деньгами. И считала, что имеет полное право на это. Но сын вновь дернул ее за руку и покачал головой. Прослыть чудовищем в его глазах она не могла. Потому тяжело вздохнула и сделала шаг вперед.

Триша не стала тревожить сердобольную вдову своей неожиданной находкой. Она прекрасно понимала, что если ее поступок откроется, то она рискует навлечь беду на весь поселок. А местные жители были добры и к ней, и к сыну. Поэтому она оттащила мужчину в одну из укромных пещер, о которой никто не знал. Здесь Триша порой укрывала скот от непогоды, поэтому держала запас дров, немного сухарей на случай затянувшегося ненастья.

Она натаскала воды и развела огонь. Маленьким ножичком осторожно разрезала засохший от крови правый рукав рубахи и довольно качнула головой. Рана глубокая, но неопасная. Кровоточит еще, но с этим она справится.

Вечером Триша ушла, чтобы не возбуждать подозрений у жителей поселка, но на рассвете следующего дня пришла опять. В ее котомке на этот раз был свежий хлеб, сыр и несколько толстых ломтей вяленого мяса.

Незнакомец жадно наблюдал за тем, как она достает снедь из мешка. Но ничего не трогал, пока Триша не кивнула ему, разрешая. Было видно, что ему хочется накинуться с жадностью на еду, однако он нашел в себе силы есть медленно и с достоинством.

Наконец, насытившись, он откинулся на лежанку. Посмотрел на Иларика, играющего в камушки неподалеку. Вздернул бровь и перевел взгляд на свою спасительницу.

– Сын, – коротко обронила она. Помолчала немного и, наученная горьким опытом, добавила с нажимом, предупреждая дальнейшие расспросы: – Мой сын. Только мой!

Незнакомец горько усмехнулся. Сдернул с груди серебряный медальон, раскрыл и протянул его. На Тришу из него посмотрели двое: высокая темноволосая женщина и совсем маленькая девочка.

– Жена и дочь, – проговорил он. Помолчал немного и добавил, странно кривя губы: – Мертвы.

Триша отвела глаза. Горе, прозвучавшее в голосе мужчины, было ей слишком хорошо знакомо.

– Зачем ты спасла меня? – совсем тихо спросил он. – Зачем? Лучше бы я погиб. Как мне жить, когда я видел, что с ними сделали?..

Триша чуть слышно хмыкнула. Переплела перед собой пальцы, сомневаясь мгновение, но затем твердо взглянула в темно-карие, почти черные глаза незнакомца.

– У тебя есть монетка? – спросила она. – Я спляшу для тебя.

Триша танцевала сегодня для мужчины, имени которого не знала. Танцевала впервые за много лет. И улыбалась, видя, как расслабляется упрямая линия его губ, а из глаз пропадает жестокий стальной блеск невыплаканных слез. Танцевала – и не замечала, как тускнеют ее воспоминания о графском замке, истончаясь и превращаясь в ничто.

И старая Лотта рассмеялась, наблюдая за своей внучкой из мира теней. Она знала: осталось совсем немного времени до того момента, как Триша накинет на свои волосы красный платок замужества. Незнакомец, сидящий сейчас напротив Триши, увезет ее в другую страну, научит не бояться мужских прикосновений, покажет, что это несет не только боль, но и наслаждение. А там, глядишь, в мир придет новая плясунья. И будет танцевать на раскаленных углях так, как будто в мире нет больше горя.

Давай поженимся? (Милена Завойчинская)

– Давай поженимся?

Проследовала длинная пауза, а затем прозвучал совершенно неожиданный ответ:

– Извини, но нет.

– Но почему?!

Кто-то, наверное, удивится, почему ответ был неожиданным. Казалось бы, такое случается со многими. Ну не хочет любимый человек ставить в паспорт штампик, жизнь, она такая… Но это неправильно! Такое могло и может случиться с кем угодно, но только не со мной. Ведь лучше меня ему никто не подойдет, и вообще – мы же идеальная пара! Как так – нет?!

Вот именно поэтому я сейчас смотрела на Макса и чувствовала, что у меня начинает дрожать нижняя губа. Почему нет-то?!

– Макс, почему?

– Не хочу. – Парень, сидящий напротив меня за столиком в кафе, виновато отвел взгляд.

– Что значит – «не хочу»? – Я опешила. – Мы ведь все равно живем вместе уже два года, так какая разница? Всего-то оформим наши отношения юридически.

– Алис, ну пойми же… – Он тяжело вздохнул.

– Что я должна понять?

Так, не нервничаем, держим себя в руках и не скандалим. Я ведь умница, красавица и вообще замечательная девушка. А Макс – шутит. Наверняка шутит. Вот сейчас он рассмеется и скажет, что это розыгрыш и, конечно же, он мечтает жениться на мне.

– Я просто не хочу торопиться, – наконец, ответил он. – Куда нам спешить? Ты совершенно права. Мы и так живем вместе, так зачем что-то менять? Я ведь и так терплю все и не ругаюсь…

– А что это ты терпишь? – Я нахмурилась. Он о чем вообще? Что значит – терпит?

– Алис, не начинай. Все терплю. И даже привык уже есть из пластиковой и металлической посуды. И не возмущаюсь, если снова что-то пересолено или подгорело.

– Вот ты опять?! – возмутилась я. – Ну я же не виновата, что посуда все время бьется! Они такие скользкие, эти чашки и тарелки, так и норовят вырваться из рук. А еда? Нашел чем попрекнуть девушку! Ну не дается мне кулинария, и что теперь? Убить меня за это? В конце концов, пельмени и замороженные котлеты тоже вкусные. – Я помолчала немного и честно признала: – И намного вкуснее, чем получается у меня.

– Алис, я же не спорю. Ем пельмени и другие полуфабрикаты и не возмущаюсь. Заметь, я не стал скандалить с тобой даже сегодня.

– Ой, Макс! Ну подумаешь, футболки полиняли! Мы новые купим, еще лучше.

– Да-да, Алис. Обязательно купим, – кивнул Макс и отпил кофе. – Все равно теперь выбора нет. Зря ты, конечно, засунула стираться одновременно свой красный блейзер и мои белые футболки, но что уж теперь.

Я насупилась. Да, стирка сегодня как-то не задалась. Но я же не специально! Он-то мог бы понять!

Некоторое время мы молчали. Макс пил кофе, я мрачно ковыряла тирамису.

Как-то не так все пошло. Я-то думала, что это будет весело. Я – предложу пожениться, хотя обычно это делают мужчины. Но ведь мы уже столько времени вместе и любим друг друга. Так какая разница, кто первый произнесет это вслух? А Макс – улыбнется и согласится. Купит цветы, и мы вместе сходим в ювелирный магазин, чтобы выбрать мне кольцо. Я даже присмотрела уже то самое колечко, которое и мне нравится, и Макс может позволить себе купить. А-а, как же я забыла?! Кольцо!

Вот сейчас все изменится!

– Макс, а у меня даже кольцо есть, – улыбнулась я.

– Какое кольцо?! – Парень аж поперхнулся кофе.

– Ну… в подарок. Для тебя, – пояснила я, как только он перестал натужно кашлять и сморгнул выступившие слезы. – Ты ведь должен подарить мне кольцо как символ любви, ну и… предстоящей свадьбы. А я тебе взамен – тоже. Оно красивое и дорогое, ты не думай!

– Алиса-а-а… – простонал Макс.

– Ну, а что? Я подумала, что тебе же будет обидно, если ты мне кольцо подаришь, а я тебе взамен – нет.

– Алиса, не надо никакого кольца! – твердо ответил он и решительно отодвинул от себя так и не допитый кофе. – И вообще! Я ведь уже сказал, что не хочу жениться на тебе.

– На мне?! – уловила я самое важное. – То есть ты не вообще не хочешь жениться, а именно на мне?!

В ответ мне достался тяжелый вздох и многозначительное молчание.

– Та-а-ак! – чайная ложечка обрушилась на ни в чем не повинное тирамису и проложила в нем ущелье. – А я-то дура! Думала, что ты любишь меня. А ты…

– Алиса-а…

– Я уже двадцать два года Алиса! – огрызнулась я. – Раз так, то нечего нам продолжать жить вместе. Ищи себе другую кухарку, прачку и посудомойку. А я… Я подарю кольцо, которое выбирала для тебя, первому встречному. Вот! Пусть хоть он порадуется! Свои вещи я сегодня же заберу. Возвращаюсь жить к родителям! – и решительно встала из-за стола.

– Алис, прекрати. Никто тебя никуда не гонит. Давай оставим все как есть? Нам ведь неплохо вместе.

– О да! Неплохо! Только я хочу, чтобы было хорошо!

Решительно развернулась на каблуках, да так, что юбка взметнулась, и направилась к выходу из кафе. Нет, ну это надо так влипнуть?! Вот же я дура!

В тот же день я вывезла все свои вещи к родителям и проплакала до самого вечера. Я ведь думала, что Макс тоже меня любит, а он! А он!!! Кольцо я точно подарю первому встречному.

Высморкавшись, достала из большой картонной коробки с вещами, которые привезла из квартиры Макса, бархатную коробочку и открыла ее. Моя преле-ес-с-сть! Такое красивое кольцо, а он! А кольцо-то золотое, с тонкой черной вязью на неизвестном мне языке. Антикварное, между прочим! Я не стала бы покупать какую-то дешевку. Ведь оно должно было служить верой и правдой много лет, а потом Макс показывал бы его нашим внукам и рассказывал веселую историю о том, как когда-то, много лет назад…

Это мужское кольцо я случайно увидела в маленьком антикварном салоне, затерявшемся в самом конце какого-то переулка в центре старой Москвы. Есть там такие тупики и переулочки, в которых можно заблудиться даже с навигатором. Вот и этот магазинчик попался мне тогда, когда я пыталась найти выход из этого лабиринта.

Ы-ы-ы… На глазах снова выступили слезы.

А я все деньги за это кольцо отдала! Даже те, которые отложила на босоножки. Собственно, в обувной магазин я тогда и ехала, только проехала свою остановку, вышла не там, да и заблудилась.

Вынула кольцо из коробочки и еще раз посмотрела на него. Такое красивое! Нет, совсем первому встречному такое замечательное украшение отдавать – жаба давит. Я его отдам… Отдам… Вот! Я его подарю первому встречному парню, блондину с голубыми глазами, не слишком высокого роста. Да, так будет правильно. Раз Макс высокий, с каштановыми волосами и серыми глазами, то кольцо достанется его полной противоположности. Решено!

Потекла другая жизнь, отдельная от Макса. И знать я не хотела, что там у него и как.

И все бы ничего, но встреча с первым встречным, которому было решено отдать кольцо, затягивалась. Колечко я теперь всегда носила с собой. Ведь я же кремень! Надумала отдать первому встречному и отдам! Я такая! Уж если что решила, то обязательно так и сделаю.

Только вот беда! То блондины попадались не с голубыми глазами, а с серыми или зелеными, то глаза и волосы у них были нужных цветов, но рост высоченным. А мне-то нужен был – невысокий! То парень был голубоглазым и роста подходящего, как я и задумала, но волосы оказывались недостаточно светлыми. Пару раз встретились идеально подходящие кандидатуры, но оба персонажа были глубоко женаты и шли под руку с женами. И что-то мне подсказывало, что супруги оных мой порыв не одобрят. А потому я вздыхала и проходила мимо этих «первых встречных». Хотя нет, вру. Встречала я еще несколько раз подходящих парней. Но мне категорически не понравились их лица. Недостаточно симпатичными ребята были, если уж честно. А я ведь не абы что хотела отдать в безвозмездный дар, а очень красивое и дорогое золотое кольцо. Саурон удавился бы от зависти! Так пусть оно достанется привлекательному первому встречному!

Прошло три месяца.

В какой-то момент я отчаялась и решила изменить планы. Но все же это было невероятно странно. Ну как так? В самом большом городе России, в столице, в огромном мегаполисе, где живут представители всех республик бывшего Советского Союза и множество иностранцев со всего мира (даже из Скандинавских стран), не встретить невысокого голубоглазого блондина приятной наружности? Ведь это самый распространенный славянский типаж. Может, я где-то не там хожу? Не по тем улицам?

После раздумий было решено сменить типаж одариваемого. Он будет высоким, с широкими плечами, накачанными бицепсами, рыжими волосами и зелеными глазами. Насчет бицепсов – это тоже, чтобы отличался от Макса. Мой бывший хоть и высокий, но спорт не жаловал, а потому похвастаться мускулатурой не мог.

С подходящими под описание рыжими все оказалось еще печальнее. Прямо беда какая-то. Рыжие зеленоглазики, ау! Ау-у! Вы где? У меня для вас колечко! Вас ищет Властелительница кольца! Хочу подарить мою прелес-с-сть!

Миновало еще два месяца.

Нужный рыжик не находился, а мой пыл поумерился, и я не была уже так решительно и злобно настроена. Поразмыслив, решила сделать последнюю попытку. Итак! Кольцо получит высокий брюнет с хорошей фигурой, синими глазами и обаятельной улыбкой. И не надо мне рассказывать, что это еще большая редкость, чем рыжие и зеленоглазые. Все случается, и такие мужчины тоже существуют. Я видела. Правда, не парня, а мужчину средних лет. Но ведь он тоже был когда-то молодым, а значит, есть и другие такие же.

Время шло, а «первый встречный» синеглазый брюнет с хорошей фигурой все не встречался. Я почти забыла про свой гневный порыв отдать в дар «свою прелесть» неизвестному парню, но по привычке продолжала носить кольцо с собой. Без исключений: выходя из дома, коробочку с кольцом всегда убирала либо в карман, либо в сумочку. А то ведь провороню нужного молодца.

Жизнь продолжалась, текло время, и подкралась зима со всеми ее праздниками и забавами.

А какое любимое время зимой у незамужних девушек? Правильно! Рождественская неделя. Ну как же? А погадать на суженого? Это ведь святое! Что мы с подругой и делали самозабвенно и от души. Новогодние и рождественские праздники мы проводили у нее на даче, что сильно облегчало жизнь в угадывании будущего. По крайней мере, не приходилось объяснять родителям, что мы нормальные. Нормальные! Просто любознательные!

Мы перепробовали уже все способы гадания, о которых вычитали в Интернете. У Танюшки ничего путного не выгадывалось, что не мешало ей продолжать развлекаться со мной за компанию. У меня же во время гадания от сожженной бумаги на стене отразилась тень страшной горбатой фигуры, а воск в тарелке застыл в виде какого-то динозавра, что несколько поумерило мой пыл, но не отвратило от интересного занятия. Наконец, неиспробованными остались только гадания на перекрестке.

Зима, правда, выдалась очень уж холодная. Идти в ночи на перекресток за пределами дачного поселка ужасно не хотелось, но… А ладно, полнолуние, небо чистое, видно все хорошо. Даже фонарик брать не нужно.

И потом, мы не ищем легких путей! Мы же русские! А русские не сдаются даже в лютый мороз. Между прочим, у нас, в России, до сих пор где-то по улицам медведи ходят. Точно-точно, я сама читала на каком-то англоязычном форуме. Одна молоденькая американка из небольшого городка в Техасе с ужасом спрашивала меня, мол: «Элис, а это правда, что у вас по городам медведи зимой ходят?» Я ответила, что не только медведи. Еще пьяные мужики с медведями в обнимку, а иногда им компанию составляют зеленые черти. Американка тогда надолго затихла и больше недели мне не писала. Наверное, размышляла о загадочных русских. Впрочем, я отвлеклась.

Итак, всё было готово, чтобы идти гадать на перекресток. За неимением лишних пар сапог взяли с собой по туфельке. Главное ведь в обуви – что? Чтобы она была твоя личная, имела мысок, пятку и каблук. В туфельках все это имелось. Кроме того, обернули в плед, чтобы не разбить по дороге, и положили в авоську зеркало среднего размера.

И вот, хряпнув для смелости и для сугрева по рюмочке горячительного, мы пошли на дело!

Первым гаданием было упасть в снег навзничь, а потом аккуратно встать, чтобы утром посмотреть на отпечаток. Почему мы решили это сделать на перекрестке, а не во дворе – не спрашивайте. Но учтите, нужно меньше пить, тогда не найдете себе лишних проблем.

Первой шлепнулась на снег Танюшка. Я помогла ей подняться, чтобы не разрушить отпечаток, и пришла моя очередь. Упала, полежала, таращась в ночное небо и на кружащиеся снежинки, и с помощью Татьяны поднялась. Удалось мне, правда, это не с первой попытки, но главное, что встать я таки смогла. Только вот отпечаток мой в снегу несколько смазался – в районе плеч получилась яма, словно я с рюкзаком на спине падала. Ну да ладно.

Дальше по плану было кидание башмачка, осмотр местности через зеркало – нужно ведь попытаться увидеть, кто там идет по дороге. Вдруг суженый? Ну и спросить у прохожего его имя. Откуда на ночном проселочном перекрестке прохожий? Не спрашивайте, но я напомню – пить нужно меньше!

Первой башмачок кидала Таня, потом, повернувшись к перекрестку спиной, она долго стояла и смотрела в зеркало, пытаясь увидеть – не идет ли там ее суженый? Никто к ней не пришел, только руки окоченели, пока зеркало держала. Забрала она свою туфельку и уступила место мне.

Я решила действовать в другой последовательности. Сначала стояла и смотрела в зеркало. Потом, не поворачиваясь, швырнула себе за спину туфельку и проследила в зеркальном отражении, как она летит.

А затем одновременно прозвучало три вопля. Танюшкин, мой и гневный мужской. Потому что именно в тот момент, когда моя туфелька должна была приземлиться, неизвестно откуда на ее пути возникла высокая мужская фигура и получила каблуком промеж глаз.

– Алиска, ты его убила! – завопила Таня, развернулась и бросилась бежать к дачному поселку.

А я… Нет, я не герой. Но, во-первых, туфлю жалко. Во-вторых, зеркало тяжелое, а бросать его тоже жалко. И, в-третьих, вдруг не убила, а только оглушила? Что же мне потом до конца жизни мучиться, гадая, убийца я или нет? Аккуратно положив зеркало на снег, я на подгибающихся от страха ногах подошла к неподвижно лежащей на снегу фигуре.

– Эй! Мужик! – шепотом позвала я жертву моего броска. – Ты живой?

– Живой! Что это вообще такое было? – рука мужчины поднялась и провела по лицу.

– Туфля.

– Что? Какая еще туфля? – Мужчина сел и уставился на меня, а я на него.

Оказался он молодым, смуглым, с ярко-голубыми, почти синими, глазами. Волосы длинные, черные, собраны в высокий хвост на макушке, а в том месте, где их стягивала резинка, – воткнуты две серебристые спицы. Точно как в кино про азиатских воинов, правда, там с такими спицами китайцы и корейцы щеголяли, а у этого типа черты лица европейские. Несколько длинноватый прямой нос, глаза большие, скулы высокие. Точно не азиат. Ну… если только араб?

Ух ты ж! Так это же мой тот самый «первый встречный». Ура! Все, мужик, ты попал! Сейчас я тебе подарю подарок, никуда ты теперь от меня не денешься. Одарю, одарю, не помилую!

Осторожно, чтобы не спугнуть столь редкое явление, как подходящий первый встречный, я засунула руку в карман и на ощупь выколупала колечко из коробки. Осталась самая малость: подобраться к жертве поближе и окольцевать.

– Это мы так играли с подругой. Туфельки кидали, – заговаривая парню зубы, я начала подкрадываться поближе.

– Играли? – Он снова потер лицо, в том месте, куда попала моя обувь.

Разговаривал он, кстати, необычно. С каким-то тягучим акцентом, и слова выговаривал слишком правильно и старательно, словно они ему не родные. Иностранец? Похоже на то. Да и одет странно: черные обтягивающие брюки, кожаная куртка, а сверху длинный плащ, как в фильмах про старину – длинный такой, с капюшоном. И парень-то, похоже, инвалид. На спине у него под плащом явно угадывался большой горб.

Тут я вспомнила про следующее гадание – спросить у прохожего на перекрестке его имя, дабы узнать, как будут звать моего суженого.

– А тебя как звать? – задала ему вопрос.

– А зачем меня звать? – удивился он.

– Да нет же. Имя у тебя какое? – Ну точно – иностранец. Простых вопросов не понимает.

– Элим, – после паузы ответил он. – А твое?

– У-у-у, – пригорюнилась я. – В смысле, Алиса, – и старательно растянула губы в улыбке.

Хотя, откровенно говоря, радоваться было нечему. Мало того, что чуть не убила человека, так еще и зовут его так, что вовек мне не сыскать в Москве парня, у которого может оказаться такое же редкое имя – Элим.

Пострадавший явно не понял реакции на свое имя, но промолчал, разглядывая меня.

– Какого цвета у тебя волосы? – задал он неожиданный вопрос.

– Эм-м… Русые, а что?