Блеф Мартин Джордж

Он почти что улыбнулся.

– Я тебя ненавидел, раньше. Пока тебя не встретил. Знаешь, твое общество хорошо тебе голову заморочило. У вас так со всеми, а? Я вижу, что внутри себя ты борешься с этим, знаю, что ты не равнодушна, глубоко внутри. Гимли говорил, что тебе не нравилось многое из того, что говорил Нур.

Теперь он действительно улыбался нерешительно, от улыбки на его толстой коже выросли гребни.

– Можно я пойду с тобой, буду защищать тебя от Стигмата?

Она лишь улыбнулась в ответ.

– Ну разве это не трогательно?

Голос, настолько неожиданный, заставил их обоих резко развернуться. Голос с сильным немецким акцентом. Сутулый анемичный молодой парень в черной одежде прошел сквозь стену склада так, будто она состояла из тумана. Миша сразу же узнала это худое жестокое лицо, узнала болезненный ум, скрывающийся за этим взглядом. От страха ее начало колотить. Юноша двигался с той же самой небрежностью хищника, как и фигурка, висевшая на ниточках Хартманна.

– Кахина, – сказал он дрожащим голосом. Улышав этот почетный титул, она поняла, что все кончено. Юноша прерывисто дышал, как породистый скакун, криво улыбаясь.

Хартманн знает. Он нашел нас.

– Время пришло.

Она лишь покачала головой.

Арахис дернулся вперед, вставая между пришедшим и Мишей. Сардонический взгляд мальчика-мужчины упал на джокера.

– Тебе Гимли про Маки не рассказывал? Парень, все до смерти боятся Маки. Видел бы ты глаза этой суки Фракции, когда я ее приканчивал. У меня такой туз, какой никому не достался…

В голосе Маки слышалось искреннее удовлетворение. Он протянул руку к Мише. Арахис попытался отбить его руку в сторону, но внезапно рука Маки с громким жужжанием завибрировала.

Кровь полила фонтаном. Отрезанное предплечье Арахиса упало на пол.

Арахис мгновение стоял, изумленно глядя на алую кровь, хлещущую из обрубка руки, а потом закричал. Его ноги подогнулись, и он упал. Маки снова поднял руку, и она низко зажужжала, как бензопила.

– Нет! – закричала Миша. Маки замешкался, глядя на нее. Она увидела в его глазах наслаждение, и ей стало дурно. Это был взгляд, который она видела у своего брата, взгляд, который она видела у Хартманна в видениях, посланных Аллахом.

– Не надо, – взмолилась она. – Пожалуйста. Я пойду с тобой. Сделаю все, что ты захочешь.

Дыхание Маки стало громким и хриплым. Его прыщавое лицо озарилось смешанными чувствами, будто быстро бегущими тенями от облаков. Арахис стонал, лежа на полу.

– Он же джокер хренов. Я думал, ты хочешь, чтобы они все умерли. Могу сделать это ради тебя. Быстро и почти безболезненно.

Его лицо стало серьезным, и безумное выражение глаз стало похоже на похоть.

– Пожалуйста.

Маки не ответил.

Миша нагнулась и оторвала полосу ткани от подола юбки. Присела рядом с раненым джокером, корчащимся на полу.

– Прости, Арахис, – сказала она. Намотала полоску ткани на руку выше раны и стала крепко затягивать, пока поток крови не ослаб. Завязала на узел. – Я не ненавидела тебя. Я просто не могла сказать этого.

Рука Маки коснулась ее руки, и Миша вздрогнула. Хотя ужасная вибрация исчезла, он так крепко сжал пальцами ее предплечье, что она вскрикнула от боли.

– А теперь…

Маки поглядел на Арахиса.

– Когда в следующий раз увидишь Гимли, скажи, что Маки сказал ему: «Ауф Видерзеен»[12], – будничным тоном сказал он.

И снова ухмыльнулся, рывком поднимая на ноги Мишу.

– Не бойся, – сказал он. – Это будет весело. Очень весело.

Его безумный смех вонзился в нее, будто тысячи осколков стекла.

Четверг, 3.40

В переулке позади «Кристального дворца» массивная фигура в черном плаще подошла к человеку в маске клоуна. Лицо человека в плаще было скрыто капюшоном и чем-то, похожим на фехтовальную маску.

– О’кей, сенатор, остались только мы? – сказало привидение. – Остальные клиенты разошлись. Персонал ушел только что. Никого нет. Кристалис в кабинете с Даунсом.

Тихий голос был похож на женский, что означало, что сейчас в Странности главенствует Пэтти. Насколько Грегу было известно, когда-то джокер был тремя разными людьми, двумя мужчинами и одной женщиной, у которых были продолжительные любовные отношения. Дикая Карта соединила их в одно существо, но слияние было не окончательным, и существо постоянно менялось. Грег однажды видел существо, не прикрытое одеждой, и зрелище было не из приятных. Оно (или, скорее, «они», поскольку Странность называла себя во множественном числе) претерпевало постоянные изменения. Пэтти, Джон, Эван, никогда оно не было целиком одним из них, никогда не было устойчиво, постоянно борясь с самим собой. Скрипели кости, пучилась плоть, черты лица появлялись и исчезали.

Этот бесконечный процесс был мучителен, Кукольник знал это лучше, чем кто-либо. Странность давала ему богатую пищу эмоций, которыми он питался, чтобы продолжать существовать. Мир Странности был миром боли, а дрожащие матрицы ее сознания легко погружались в черную глухую депрессию.

Единственным постоянным в Странности была сила, присущая ее податливому телу. В этом Странность превосходила Карнифика и, возможно, могла потягаться с Мордехаем Джонсом или Брауном. А еще Странность была очень предана сенатору Хартманну.

В конце концов, она знала, что Грег способен на сострадание. Грег заботился о джокерах. Грег был голосом рассудка, против таких фанатиков, как Лео Барнетт. В самом деле, ведь он был одним из немногих, кто вообще расспрашивал Странность о том, как ей живется, с сочувствием выслушивал любые рассказы джокера, самые длинные. Пусть Грег и натурал, но он не чурался джокеров, разговаривал с ними, пожимал им руки, исполнял предвыборные обещания.

Странность была готова сделать все, о чем бы ни попросил сенатор Хартманн. От этой мысли Кукольник в голове Грега просто плясал от наслаждения. Этой ночью… этой ночью все будет просто восхитительно.

Кукольник устал осторожничать, пусть и Грег еще этого не сделал.

Грег силой загнал эту личность в самые дальние уголки своего разума.

– Спасибо, Пэтти, – сказал он. Почувствовал удовольствие, через Кукольника. Отдельные личности внутри Странности любили, когда их узнавали. – Что еще?

Странность кивнула. То, что могло быть женской грудью, слегка выперло сквозь ткань плаща слева.

– Я следила за всем. Никто не входил и не выходил, только те двое, о которых ты сказал. Все просто.

Слова стали неразборчивыми, когда форма рта под фехтовальной маской начала меняться.

– Хорошо. Я это ценю.

– Никаких проблем, сенатор. Только попроси, как всегда.

Грег улыбнулся и заставил себя похлопать Странность по плечу. Внутри что-то скользило. Он заставил себя не вздрогнуть, слегка сжав плечо.

– Еще раз спасибо. Я вернусь минут через двадцать.

Благодарность и преданность, исходившие от Странности, заставили Кукольника расхохотаться. Грег поправил маску клоуна. Странность уперлась в заднюю дверь. Створки заскрипели, лопнула металлическая цепочка. Грег уверенно вошел через покосившиеся двери внутрь.

– Мы закрыты, – сказала Кристалис, стоя в дверях своего кабинета с внушительного вида пистолетом в руке. Позади нее Грег увидел Даунза.

– Вы меня ждете, – тихо сказал Грег. – Вы послали мне письмо.

Он снял клоунскую маску. Даже не пользуясь силой Кукольника, он ощутил страх и возмущение, едкий металлический вкус которого возбуждал Кукольника. Грег усмехнулся, позволив себе немного проявить собственную нервозность.

Почему так неуверенно?

Все должно быть точно. Даже с той информацией, которую дала нам Видео, мы не знаем всего. Гимли не доверял Видео, не давал ей видеть некоторые вещи. У них есть то, что было у Кахины и Гимли.

А у тебя есть я.

Грег все хорошо спланировал. Видео была чудесной, послушной марионеткой, уже не первый год. Но даже с тем, что она смогла ему передать, даже с тем, что он нашел с помощью правительственных разведслужб и из других источников, он все равно блуждал в сумерках. Один неверный шаг, и все будет кончено.

Грег всегда был осторожен, всегда выбирал безопасный путь. Безрассудство никогда его не привлекало, а нынешнее дело было безрассудством. Но после Сирии и Берлина у него, похоже, не оставалось другого пути.

– Простите, что не смог прийти к вам в приемные часы, – сказал он почти извиняющимся тоном.

– Я решила, что наш разговор имеет слишком приватный характер.

Хорошо. Пусть они думают, что говорят с позиции силы, по крайней мере, хоть чуть-чуть. Тебе нужно знать, что они знают.

Кристалис опустила пистолет, и мышцы под ее прозрачной кожей расслабились. Надетое на ней платье не слишком-то скрывало ее тело. Красные губы, будто повисшие над прозрачной плотью, сжались.

– Сенатор, – сказала она с поддельным акцентом, который так не любил Грег. – Я так понимаю, что вы знаете, что хотели бы обсудить я и мистер Даунз.

Грег сделал вдох и улыбнулся.

– Вы хотели поговорить о тузах, – сказал он. – Особенно о тех, которые, так сказать, являются тузами в рукаве и которые и далее намерены оставаться таковыми. Хотите понять, что я мог бы сделать для вас. Думаю, обычно это называют шантажом.

– Ах, какое некрасивое слово, – сказала Кристалис, делая шаг назад. Ее губы снова сжались, а глаза на черепе, будто из фильма ужасов, моргнули. – Входите, пожалуйста.

Кабинет Кристалис был роскошен. Полированный дубовый стол, роскошные кожаные кресла, дорогой ковер на паркете из ценных пород дерева, деревянные книжные полки с аккуратно расставленными книгами с золотыми переплетами. Даунз сидел, явно нервничая. Нерешительно улыбнулся Хартманну, когда сенатор вошел.

– Привет, сенатор. Что стряслось?

Грег не удостоил его ответом. Лишь жестко посмотрел на Даунза, и тот, шмыгнув носом, откинулся на спинку кресла. Кристалис прошла мимо Хартманна, окатив его волной запаха духов, и уселась за стол. Показала рукой на одно из свободных кресел.

– Присаживайтесь, сенатор. Я не думаю, что наш разговор будет коротким.

– О чем именно мы говорим?

– Мы говорим о том факте, что я раздумываю, сделать ли достоянием гласности то, что вы являетесь тузом. Я уверена, что вас это совершенно не обрадует.

Грег ожидал услышать от Кристалис угрозы. Без сомнения, она умела пользоваться и такой тактикой. И он не сомневался, что она считает, что здесь ей не грозит физическое насилие. Грег краем глаза следил за Даунзом. Во время турне репортер уже показал себя человеком нервным, и сейчас он тоже не мог сдержать возбуждение. По его лбу стекали капли пота, он потирал руки и постоянно ерзал в кресле. Если Кристалис в состоянии с легкостью вести такие переговоры, то он – нет.

Хорошо.

Кукольник воспрял.

Мы ошиблись, не завладев им. Позволь мне завладеть им сейчас.

Нет. Не сейчас. Подожди.

– Вы ведь туз, сенатор, не правда ли? – холодно спросила Кристалис с напускной небрежностью.

Он понимал, что они ждут, что он будет отрицать это. Поэтому просто улыбнулся.

– Да, – столь же холодно ответил он.

– Ваш анализ крови – поддельный?

– И может быть подделан снова. Но я не думаю, что мне придется это делать.

– Тогда вы, возможно, слишком уверены в своих силах.

Грег, глядя на Даунза, почувствовал неуверенность в его словах. Он понимал, о чем думает этот человек. Телепат? Такая же сила, как у Тахиона? Что, если мы не сможем его контролировать?

Грег холодно улыбнулся, решив поддержать это заблуждение.

– Ваш друг Даунз не настолько уверен в этом, – сказал он Кристалис. – Все в Джокертауне знают, что вчера вечером в переулке нашли Гимли, от которого осталась лишь пустая оболочка. И он думает насчет того, какое я могу иметь к этому отношение.

Это был чистейший блеф. Грег сам узнал об этом из новостей, удивившись (и обрадовавшись). Но сейчас он увидел, как краска схлынула с лица Даунза.

– Он думает о том, не смогу ли я принудить вас к сотрудничеству, использовав мои способности туза.

– Не сможете. Что бы там ни случилось с Гимли, это не имеет к вам никакого отношения, по крайней мере, напрямую, – уверенно ответила Кристалис. – Что бы он там ни думал. Я бы предположила, что вы имеете определенные телепатические силы, но они ограничены в пространстве. Так что, даже если вы вынудите нас согласиться сейчас, вы не сможете обеспечить наше дальнейшее повиновение.

Она знает! – завопил в голове Грега Кукольник. – Тебе надо убить ее. Пожалуйста. Это будет так вкусно. Мы можем заставить Странность это сделать…

Она лишь подозревает, вот и все, – ответил Грег Кукольнику.

А какая разница? Убьем их. У нас есть марионетки, которые сделают это с удовольствием. Убьем их, и не о чем будет беспокоиться. Убьем их сейчас и начнем заметать другие следы. Миша ничего не скажет. Мы так и не знаем, какое доказательство есть у Кристалис. Гимли сам вышел из игры, но есть еще другой человек из памяти Видео. Этот русский. И Сара.

Кукольник произнес ее имя с таким презрением, что Грегу стало неприятно.

Но этот внутренний спор длился лишь мгновение.

– Я политик. Мы не во Франции, где Дикую Карту считают шиком. Я веду схватку, в которой Лео Барнетт пользуется ненавистью натуралов к джокерам. Я уже видел, как карьера Гэри Харта рухнула в результате обычных инсинуаций. И не собираюсь допустить, чтобы такое случилось со мной. Но люди могут увидеть доказательства, какие бы они у вас ни были, и заинтересоваться. Я потеряю голоса избирателей. Люди скажут, что анализ крови можно подделать, вспомнят Сирию и Берлин, начнутся подозрения. Я не могу позволить себе дать почву слухам.

– Что означает, что мы можем прийти к соглашению, – с улыбкой сказала Кристалис.

– Возможно, что и нет. Думаю, у вас есть определенная проблема.

– Сенатор, у прессы есть долг перед обществом… – начал Даунз, но замолчал под уничтожающим взглядом Хартманна.

– Журнал « Тузы» вряд ли можно счесть влиятельной прессой. Скажем так, ваша проблема в том, что вы не знаете, на что я способен. Могу лишь сказать, что в Сирии и Берлине случайностей не было. Могу сказать, что маленький отряд Гимли арестовывают, прямо сейчас. Могу сказать, что вам от меня не скрыться, если я захочу вас найти.

Он слегка повернул голову к двери.

– Маки! – окликнул он.

Дверь открылась. Маки вошел, ухмыляясь, поддерживая спотыкающуюся женщину, укрытую длинным плащом. Сдернул плащ с ее плеч, и женщина осталась нагой, залитая кровью. Толкнул ее в спину, и она упала на ковер на глазах у объятой ужасом Кристалис.

– Я человек благоразумный, – сказал Грег Кристалис и Даунзу, которые уставились на стонущую на полу женщину. – И я лишь прошу вас об этом задуматься. Помните, что я оспорю любые доказательства. Помните, что я могу и обязательно сделаю анализ крови, который даст отрицательный результат. Подумайте от том, что я даже не желаю слышать никаких слухов, ни малейших. Поймите, что я оставляю в живых вас обоих только потому, что вы – лучшие из известных мне источников информации. Вы слышите все, что происходит, по крайней мере, вы меня в этом убедили. Хорошо. Используйте ваши источники. Поскольку, если я услышу о каких-либо слухах, если я увижу хоть что-то в газетах или в «Тузах», если я замечу, что люди задают странные вопросы, если на меня нападут, причинят вред или станут хоть как-то угрожать, я знаю, куда мне идти.

Даунз смотрел на Мишу с отвисшей челюстью. Кристалис снова села за стол. Она попыталась не встречаться взглядом с Грегом, но ей это не удалось.

– Сами понимаете, это я намерен вас использовать, а не наоборот, – продолжил Грег. – Вы оба теперь несете ответственность за молчание и безопасность. Вы оба очень хорошо знаете свое дело. Так что начинайте выяснять, кто мои враги, и работать над тем, чтобы остановить их. Я мстителен и опасен. Я – все то, чего боялись во мне Гимли и Миша. Но если об этом узнает кто-то еще, я сочту это вашим провалом. Вы можете сыграть в героев и провалить мою президентскую кампанию, вот и все. Больше вы ничего не докажете. В конце концов, я никогда никого не убивал и не калечил, лично. И я останусь на свободе. Безо всякого труда найду вас. И сделаю с вами то, что делаю со всеми своими врагами.

Кукольник усмехался в глубине его ума, в предвкушении. Грег улыбнулся Кристалис, потом Даунзу. Обнял Маки, который преданно смотрел на него.

– Развлекайся, – сказал Грег Маки. Еле заметно кивнул Кристалис, холодно и небрежно, и вышел из ее кабинета. Закрыв за собой дверь, прислушивался, пока не услышал гудение, означавшее, что Маки начал использовать свою силу туза.

Позволил Кукольнику завладеть странным, ярким в своем безумии умом молодого парня. Того и подталкивать не надо было.

Маки опустился на колени и взял голову Миши в руки. Кристалис и Даунз даже не пошевелились.

– Миша, – проникновенно сказал он.

Женщина открыла глаза, и, увидев в них боль, он вздохнул.

– Такая чудесная маленькая мученица, – сказал он. – Она не заговорила, что бы я ни делал, сами понимаете, – с восхищением сказал он остальным. Его глаза сверкали. Руки блуждали по вспоротому телу.

– Она могла бы стать святой. Такое молчаливое страдание. Такое потрясающее благородство.

Он улыбнулся Мише почти что нежно.

– Сначала я взял ее, как мальчика, пока совсем не порезал. Хочешь что-то сказать, Миша?

Ее голова медленно упала набок.

Маки удовлетворенно улыбнулся, тяжело и быстро дыша.

– Ты, на самом деле, не ненавидела джокеров, – сказал он, глядя на ее лицо. – Не может такого быть, иначе бы ты заговорила.

В его голосе послышался странный оттенок печали.

– Шахид, – послышался шепот опухших окровавленных губ. Маки наклонился, чтобы лучше слышать.

– По-арабски, – сказал он остальным. – Я не знаю арабского.

Его руки зажужжали, а потом и завизжали. Он провел пальцами по ее грудям, будто гладя, и хлынула кровь. Миша хрипло вскрикнула. Даунз согнулся, и его стошнило. Кристалис стоически держалась, пока Маки не сунул руку в живот Мише и на ковер не вывалились влажными кольцами ее внутренности.

Закончив, он встал и стряхнул с себя кровавые ошметки.

– Сенатор сказал, что вы знаете, как тут прибраться, – сказал он. – Сказал, что вы знаете все, обо всех.

Маки усмехнулся визгливым безумным смешком. Принялся насвистывать мотив из «Трехгрошовой оперы» Брехта и, небрежно махнув рукой, ушел прочь, сквозь стену.

Четверг, 19.35

Сара стояла на углу Южной, напротив больницы Джокертауна. С Канады пришел холодный атмосферный фронт, и из низких туч на тротуар падали редкие крупные капли.

Сара снова поглядела на часы. Миша опаздывала уже больше чем на час. «Я там буду. Обещаю тебе, Сара. Если меня там не будет, значит, он остановил меня».

Сара тихо выругалась, не понимая, что и думать. Что чувствовать.

«Тогда тебе решать, что делать дальше».

– Чем могу помочь, мисс Моргенштерн?

От низкого голоса Тахиона она вздрогнула. Инопланетянин с алыми волосами смотрел на нее с искренней озабоченностью, которую она сочла бы смешной в иной ситуации. На последней пирушке он не раз и не два дал понять, что считает ее привлекательной. Она рассмеялась, но с ужасом поняла, что смех ее истерический.

– Нет. Нет, доктор, я в порядке. Я… я кое-кого жду. Мы должны были здесь встретиться…

Тахион сдержанно кивнул, но его странные глаза все так же смотрели на нее.

– Вы, похоже, нервничаете. Я некоторое время следил за вами, из больницы. Подумал, что, возможно, могу вам чем-то помочь. Вы уверены, что я ничем не могу помочь вам?

– Да, – ответила она. Слишком резко. И слишком громко. Сара с трудом улыбнулась, пытаясь смягчить это. – На самом деле, спасибо, что спросили. Я уже собиралась уходить, в любом случае. Похоже, что она уже не придет.

Он кивнул и внимательно поглядел на нее. И пожал плечами.

– А-а-а. Ну, что ж, рад был вас снова увидеть. Нам не обязательно было становиться чужими друг другу, Сара, по окончании турне. Может, как-нибудь поужинаем?

– Благодарю вас, но…

Сара нервно прикусила губу. Ей просто хотелось, чтобы Тахион ушел. Ей нужно подумать, надо уйти отсюда.

– Может, когда я в следующий раз буду в городе?

– Я вам напомню, – ответил Тахион, наклонив голову с достоинством лорда викторианской эпохи. Странно поглядел на нее и развернулся.

Сара смотрела, как Тахион переходит через улицу, обратно к больнице. Начал моросить дождик. Спускались сумерки, и фонари замигали, разгораясь. Она снова оглядела улицу, в обе стороны. Джокер с уродливо искривленными ногами и панцирем, как у черепахи, заковылял, уходя с тротуара под козырек у здания. Дождь начал наполнять водой засыпанные мусором выбоины.

«Мы сестры в этом».

Сара сошла с тротуара и махнула рукой, подзывая машину такси, стоявшую поодаль. Водитель-натурал внимательно поглядел на нее в зеркало заднего вида. Его взгляд был груб и откровенен. Сара отвернулась.

– Куда ехать? – спросил водитель с сильным славянским акцентом.

– В город, – ответила она. – Куда-нибудь отсюда.

«То, что он сделал со мной, он сделает и с тобой. Неужели ты не замечала, как меняются твои к нему чувства, когда он рядом, неужели это тебя не удивляло?»

Андреа. Мне жаль. Как мне жаль.

Сара села на заднее сиденье и стала глядеть, как дождь покрывает пятнами воды небоскребы Манхэттена.

Мелинда Снодграсс

Кровные узы

III

На экране компьютера светилась карта Манхэттена, от Восемьдесят Седьмой до Пятьдесят Седьмой улиц. Тахион поставил на ней метку. Потом переключился на другой участок, тоже в тридцать кварталов размером. Поглядел на две красные точки. Хорошо бы иметь действительно большой экран, чтобы можно было вывести карту всего Манхэттена. И решил, что, несмотря на растущие проблемы, в клинике ему надо провести несколько часов у «Малышки». Ее органы и оборудование намного лучше любых, существующих на Земле, и она сможет дать ему полную картину загадочных случаев с новыми заболеваниями Дикой Картой.

Виктория Куин, заведующая отделением хирургии, вошла без стука.

– Тахион, так больше нельзя. Ходить в патрули с джокерами, работать с пациентами, заниматься исследованиями и при этом еще носиться со своим внуком, пытаясь стать ему лучшим в мире отцом.

Тахион надавил пальцами на слипающиеся глаза, а потом постучал костяшками пальцев по экрану монитора.

– Ответ где-то тут. Я просто должен его найти. Восемнадцать случаев новых заболеваний Дикой Картой за четыре дня. Необъяснимо, такого не может быть. Я надеялся, что все окажется просто. Скопление спор, которое до сих пор оставалось нетронутым. Но случаи распределены по городу, значит, дело не в этом. Я сделал запрос в Национальную метеорологическую службу, они скоро пришлют данные о направлении и силе ветра за последние две недели. Может, это решит проблему. Какая-то аномалия, климатическая или сейсмическая, из-за которой произошел выброс.

– Бессмысленно и безнадежно. Трата времени, которого у тебя и так не хватает.

– БУДЬ ОНО ПРОКЛЯТО!

Тахион оперся на стол, чтобы встать с кресла.

– Эти проклятые журналисты в затылок мне дышат, требуют ответов, требуют хоть чего-нибудь, чтобы успокоить их читателей. Сколько еще я смогу делать ничего не значащих заявлений, пытаясь успокоить людей, пока все это не перерастет в настоящую панику? Только подумай, что может раздуть из этого Барнетт!

Она схватила его за запястья и прижала его руки к столу.

– Ты не можешь отвечать за все подряд, что происходит в этом мире! За бандитские разборки в Джокертауне, за ультраправых, баллотирующихся в президенты! И даже за Дикую Карту.

– Меня вырастили с чувством ответственности. До мозга костей. Тысячи поколений моих предков росли так. Это мой город, мои люди, МОЙ ВНУК, И МОЯ БОЛЬНИЦА. И, ДА, МОЙ ВИРУС!

– НЕ ГОРДИСЬ ЭТИМ ТАК, ЧТОБ ТЕБЯ!

– НЕ ГОРЖУСЬ!

Он высвободил руки и принялся расхаживать по кабинету.

– ТЫ ИРРАЦИОНАЛЕН И ВЫСОКОМЕРЕН!

– И ЧТО ПОСОВЕТУЕШЬ? КОМУ УСТУПИТЬ ЭТУ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ? КОГО Я ДОЛЖЕН ОБРЕЧЬ НА ТОТ ГРУЗ ВИНЫ И ВСЕОБЩУЮ НЕНАВИСТЬ? МОИ ЛЮДИ, ДА, НО В ГЛУБИНЕ ДУШИ КАЖДЫЙ ИЗ НИХ НЕНАВИДИТ МЕНЯ СМЕРТЕЛЬНО!

Уткнувшись лбом в стену, он разрыдался.

Лицо женщины окаменело. Налив в стакан воды из-под крана, она рывком развернула Тахиона за плечо и плеснула ему водой в лицо.

– Хватит! Держи себя в руках!

Каждое из слов она сопроводила рывком за плечо, встряхивая Тахиона.

Закашлявшись, он вытер лицо и, дрожа, вдохнул.

– Спасибо тебе, я уже в порядке.

– Иди домой, поспи хоть немного и не отказывайся от помощи. Приводи сюда Мидоуза, пусть поможет с исследованиями. А патрулями пусть руководит Кристалис.

– А Блез? Что мне делать с Блезом?

Он вцепился пальцами себе в лицо.

– Он – самое главное в моей жизни. А я им пренебрегаю.

– Проблема в тебе, Тахион, – ответила она, уже выходя из кабинета. – В том, что для тебя каждое дело – самое важное в жизни.

Удаление аппендикса, самое обычное. Незачем ему было на это время тратить, но Томми – племянник Мистера Старого Сверчка, а старых друзей не забывают. Сдернув с себя осточертевший зеленый костюм хирурга, Тахион пригладил коротко стриженные волосы и скорчил мину. А потом отправился на обход по всем четырем этажам больницы.

К вечеру освещение убавили, из палат доносились приглушенные звуки работающих телевизоров и невнятный шум разговоров. А из одной – тихий плач безнадежности. Мгновение Тахион думал, а затем вошел. На него уставились темные овальные глаза, ниже которых виднелись мощные жвалы. Лицо обрамляли пряди седых волос. Судя по ночной рубашке, в которую было одето худое тело, это женщина.

– Мадам? – обратился он, беря в руки медкарту. Миссис Вильма Бэнкс. Семьдесят один год. Рак поджелудочной.

– Ох, доктор, простите меня, пожалуйста. Я не хотела… на самом деле, все в порядке. Не хотела беспокоить… медсестра так резко говорила…

– Вы меня не побеспокоили. А что медсестра?

– Я не хочу ябедничать и никому не хочу проблемы создавать.

Совершенно очевидно, что она действительно ябедничает, но Тахион решил вежливо ее выслушать. Каким бы утомительным ни был пациент, он всегда настаивал, чтобы персонал обращался с людьми вежливо и терпеливо. Если кто-то нарушил эти основополагающие правила, он должен об этом знать.

– И дети совсем не навещают. Вот скажите, что хорошего в детях, если они бросают тебя именно тогда, когда более всего тебе нужны? Я тридцать лет с утра до вечера работала, чтобы они получили все, что я могла им дать. А теперь Реджи, мой сын… он же брокер в крупной фирме на Уолл-Стрит, у него теперь дом в Коннектикуте и жена, которая видеть меня не может. Я была у них дома один раз, когда она уехала с внуками.

Что тут можно было сказать? Он сел, тихонько взяв ее руку в свою и слушая. Потом принес с поста медсестер стакан клюквенного сока, по ходу сказав медсестрам пару ласковых. И пошел дальше.

Кофе, который он пил с утра до вечера, едва не выскочил обратно, вместе с желудочным соком. Ну, если уже до такого дошло, пора завязывать со всем и сразу. Он распахнул дверь в персональную палату и вошел. Лежащий там не мог бы позволить себе такую роскошь, но ни один другой пациент не заслужил того, чтобы лежать по соседству с таким ужасом, пусть и находящимся в коматозном состоянии. После сорока лет наблюдений за жертвами Дикой Карты Тахион считал, что привык ко всему, но человек, лежащий в койке перед ним, с легкостью опровергал это.

Застывший посреди превращения из человека в аллигатора, Джек был в ужасающем состоянии, вследствие наложения действия Дикой Карты и СПИДа. Кости черепа уже удлинились, начав образовывать челюсти аллигатора, но нижняя челюсть не успела трансформироваться и осталась человеческой, маленькой и хрупкой, свисая под бритвенно-острыми зубами верхней. И потемнела от отросшей щетины. В области груди кожа начала превращаться в чешую, но не везде, и между разнородными участками виднелись красные полосы. Из трещин сочилась лимфа.

Тахион вздрогнул. Оставалось лишь надеяться, что в глубине комы Джек был за пределами всякой боли. Это уже агония. Годами Джек преданно и терпеливо навещал в больнице Си-Си Райдер. Какая горькая ирония. Теперь она вылечилась и начала новую жизнь, а терпеливый и преданный Джек занял ее место.

– О Джек, есть ли любящий человек, что печалится о тебе, или он умер прежде, чем ты превратился в живого мертвеца?

Взяв в руки медкарту, Тахион снова прочел свои пометки. Судя по всему, пока Джек находился в обличье аллигатора, вирус СПИДа переставал терзать его тело.

Память будто рассыпавшиеся осенние листья, почерневшие и высохшие. Тахион шел меж них, краснея от чувства вины за невольное вторжение. Где-то в глубине умирающего разума Джека теплилась искорка света, неугасимая. Человеческая душа. Где-то глубже, чем то, что заставило бы Робишо окончательно превратиться в аллигатора. Стоит Тахиону неосторожно коснуться ее, и превращение станет необратимым.

Он врач. Он поклялся спасать жизни людей. Джек Робишо обречен на смерть. Дикая Карта вплелась в генетический код его клеток и сдерживает СПИД, пока что. Но это лишь отодвигает неизбежный исход. Со временем Джек умрет.

Если только.

Если только Тахион не изменит его навсегда. То, что не является человеком, не может умереть от человеческой болезни.

Страницы: «« « ... 1920212223242526 » ... »»