Бумажные города Грин Джон

– Да, но ведь уже дня четыре прошло. Почти рекорд даже для нее. Блин, отстойно, понимаешь – Крейг знал, а я нет. Меня это так взбесило, что я с ним порвала, и теперь у меня и пары на выпускной нет, и лучшая подруга куда-то свинтила, может, она сейчас в Нью-Йорке или еще где и думает про меня такое, чего бы я НИ ЗА ЧТО не сделала.

Я метнул взгляд на Бена, он – на меня.

– Мне надо в класс уже, – сказал я. – Но почему ты думаешь, что она в Нью-Йорке?

– По-моему, она за пару дней до того, как смоталась, говорила Джейсу, что в Америке есть только одно место, где нормальный человек может жить хотя бы полунормальной жизнью – и это Нью-Йорк. Хотя, может, она это просто так сказала. Не знаю.

– Ладно, я побегу.

Я знал, что Бену ни за что не убедить Лэйси пойти с ним на выпускной, но он заслужил хотя бы возможность попытаться. Я побежал к своему шкафчику, на пути мне попался Радар, и я на ходу взъерошил ему волосы. Он разговаривал с Энджелой и какой-то первокурсницей из оркестра.

– Это не мне надо говорить спасибо, а Кью, – сказал он, и она крикнула:

– Спасибо за двести баксов!

Я, не оглядываясь, прокричал в ответ:

– Ты не меня, ты Марго Рот Шпигельман благодари. – Ведь это она дала мне необходимый инструмент.

Я достал из шкафчика тетрадь по математике, да так и остался на месте, даже после того как прозвенел второй звонок; я стоял посреди коридора, а мимо меня неслись в разные стороны ребята, я чувствовал себя разделительной полосой на шоссе. Кто-то еще поблагодарил меня за двести баксов. Я улыбнулся в ответ. Теперь школа казалась настолько моей – у меня за все прошлые годы не было такого чувства. Мы восстановили справедливость для лишившихся великов ребят из оркестра. Со мной заговорила Лэйси Пембертон. А Чак Парсон передо мной извинился.

Я так хорошо знал эти стены – и теперь у меня начало возникать чувство, что и они меня тоже знают. Прозвенел и третий звонок, а я все стоял, толпа поредела. И только через некоторое время я все же пошел на математику и сел на место сразу после того, как мистер Джиминес начал свою очередную бесконечную лекцию.

Я взял с собой «Листья травы», положил книжку на колени и снова принялся перечитывать подчеркнутые строки в «Песни о себе», пока мистер Джиминес писал что-то на доске. Прямых указаний на Нью-Йорк я не увидел. Через несколько минут я передал сборник Радару, он немного почитал и написал в ближайшем ко мне уголке своей тетради: «Зеленые подчеркивания должны что-то означать. Может, она хочет, чтобы ты раскрыл двери своего восприятия?» Я пожал плечами и ответил: «Или просто читала два раза с разными фломастерами».

Через несколько секунд я посмотрел на часы – всего лишь в тридцать седьмой раз за этот урок – и увидел за дверью Бена: он танцевал от радости, как сумасшедший.

Когда звонок позвал меня на обед, я бросился к своему шкафчику, но Бен каким-то образом меня обставил, а еще каким-то образом Лэйси Пембертон снова оказалась рядом с ним. Он лип к ней, чуть ссутулив плечи, чтобы смотреть прямо в лицо. У меня иногда при разговоре с Беном начинался приступ клаустрофобии, и это при том, что я не был сексапильной девчонкой.

– Привет, – сказал я, подойдя поближе.

– Привет, – отозвалась Лэйси, явно воспользовавшись возможностью сделать шаг назад. – Бен рассказал мне, как обстоят дела с Марго. В ее комнату никто никогда вообще не заходил. Она говорила, что предки не разрешают ей гостей приглашать.

– Серьезно?

Лэйси кивнула.

– Ты знала, что у Марго миллион пластинок?

– Нет, мне Бен только что сказал! Марго о музыке никогда не говорила. Ну, то есть она комментировала, когда по радио что-то прикольное крутили, например. Но в целом – нет. Какая она странная.

Я пожал плечами. Может, Марго и странная, а может, это мы все странные. Лэйси не смолкала.

– Мы как раз говорили о том, что Уолт Уитмен из Нью-Йорка.

– В Мультипедии написано, что и Вуди Гатри там довольно долго прожил, – добавил Бен.

Я кивнул:

– Легко могу поверить, что она именно туда и двинула. Но думаю, что надо найти следующую подсказку. Не может же все кончаться на книге. В этих подчеркиваниях наверняка что-то зашифровано, или еще что есть.

– Можно я во время обеда почитаю?

– Ага, – согласился я. – Если хочешь, отксерю в библиотеке.

– Не, я просто посмотрю. Я-то в стихах не разбираюсь. К тому же у меня там, то есть в Нью-Йорке, кузина учится, я послала ей объявление. Она распечатает и расклеит в музыкальных магазинах. Я понимаю, конечно, что их там до фига, но все же.

– Хорошая идея.

Они пошли в сторону столовки, я тоже.

– Слушай, – спросил Бен у Лэйси, – а платье у тебя какого цвета?

– Гм, типа сапфировое, а что?

– Хочу быть уверен, что мой смокинг подойдет, – пояснил он.

Я впервые видел, чтобы Бен так нелепо лыбился, а это о многом говорит, потому что он и так-то довольно нелепый.

Лэйси кивнула:

– Хорошо, главное, чтобы мы не выглядели совсем уж как из одного набора. Может, тебе все же классику предпочесть: черный смокинг и черный жилет?

– Пояс, думаешь, не надо?

– Ну, можно, только не с гигантскими складками, ага?

Они продолжили обсуждать эту тему – я так полагаю, идеальная ширина складок на поясе к смокингу может стать предметом многочасовых дискуссий; я слушать перестал, встав в очередь за пиццей. Бен нашел себе пару на выпускной, а Лэйси нашла парня, который будет рад обсуждать грядущий выпускной часами. Теперь у всех есть пара – то есть за исключением меня, но я идти и не собирался. Единственная девчонка, с которой я хотел бы пойти, пустилась в праздные странствия или что-то вроде того.

Когда мы сели, Лэйси принялась читать «Песнь о себе» и сказала, что ей не кажется, будто в этом есть какой-то особый смысл, и вообще, по ее мнению, это не в духе Марго. В общем, мы так и не поняли, что она хотела нам этим сказать, если вообще хотела. Лэйси протянула мне книжку, и они с Беном вернулись к обсуждению выпускного.

После обеда я решил, что смысла перечитывать эти цитаты нет, но мне то и дело становилось скучно, и я снова доставал книжку из рюкзака и клал ее на колени. В самом конце учебного дня, седьмым уроком, у меня был английский. Мы только начали «Моби Дика», поэтому доктор Холден много распространялась о рыбалке в девятнадцатом веке. На парте у меня лежал «Моби Дик», а на коленях – Уитмен, но даже тот факт, что я находился в кабинете английского, не помог. Зато я умудрился целых несколько минут не смотреть на часы, так что очень удивился, когда зазвенел звонок, и дольше остальных складывал вещи в рюкзак. Когда я повесил его на плечо и направился к двери, доктор Холден улыбнулась мне и сказала:

– Значит, Уолт Уитмен?

Я робко кивнул.

– Хороший поэт, – признала она. – Настолько хороший, что я даже почти не против того, чтобы ты читал его на моих уроках. Но все же не совсем.

Я тихонько извинился, вышел и направился к стоянке для старшекурсников.

Пока Бен с Радаром музицировали, я сидел в ЗПЗ, оставив двери открытыми, чтобы его продувало сквознячком. Я пытался читать «Записки Федералиста», по которым у нас на следующий день должен был быть тест, но мысль постоянно возвращался к замкнутому кольцу загадок: Гатри, Уитмен, Нью-Йорк, Марго. Она уехала в Нью-Йорк слушать фолк? Может, существует тайная Марго – любительница фолка, с которой я не знаком? Может, она поселилась в квартире, где некогда жил один из них? Но почему она решила мне об этом сообщить?

В боковом зеркале я увидел Бена с Радаром, Радар шагал быстро, размахивая футляром с саксофоном. Они поспешно забрались в уже открытый ЗПЗ, Бен повернул ключ, мотор зафыркал, мы принялись надеяться, он снова зафыркал, мы еще понадеялись, и он, наконец, с бульканьем ожил. Бен немедленно выехал со стоянки, и только когда кампус остался позади, завопил:

– ТЫ, БЛИН, МОЖЕШЬ В ТАКОЕ ПОВЕРИТЬ! – Он начал лупить по гудку, но тот, естественно, не работал, так что Бен кричал в такт своему стуку: – БИ-БИ! БИ-БИ! ПУСТЬ БИБИКНЕТ ТОТ, КТО С НАСТОЯЩЕЙ ЗАЙКОЙ ЛЭЙСИ ПЕМБЕРТОН! БИ-БЭЙБИ-БИ!

Бен не затыкался почти всю дорогу.

– Знаешь, в чем причина? Помимо отчаяния? Мне кажется, они с Беккой Эррингтон поссорились из-за этой, ну, измены, и теперь ей стало стыдно еще и за мою кровавую репутацию. Она этого, конечно, не сказала, но по поведению ясно. Так что в итоге Кровавый Бен вступает в и-иг-ру.

Я был очень за него рад и все такое, но меня все же больше занимала необходимость отыскать Марго.

– Ребят, у вас хоть какие-нибудь идеи есть?

Я какое-то время ждал, а потом Радар посмотрел на меня в зеркало заднего вида и сказал:

– Эта фраза про двери – единственная выделена другим цветом, к тому же она более странная, чем все остальные, незаконченная мысль, так что, я думаю, надо копать здесь. Прочти-ка ее еще раз.

– «Прочь затворы дверей!/И самые двери долой с косяков!» – ответил я.

– Надо признать, что Джефферсон-парк – не лучшее место для того, чтобы снимать закоснелые двери с косяков, – предположил Радар. – Вдруг она это хотела сказать. Она же вроде Орландо бумажным назвала? Может, Марго просто объясняет, почему сбежала.

Бен притормозил перед светофором, а потом повернулся к Радару:

– Старики, по-моему, вы зайку Марго на слишком высокий пьедестал вознесли.

– В смысле? – не понял я.

– Затворы с дверей, – ответил он, – двери с косяков.

– Ну, да, – подтвердил я.

Снова зажегся зеленый, и Бен надавил на газ. ЗПЗ затрясся так, как будто сейчас развалится, но потом все же поехал дальше.

– Это не стихи. И не метафора. Это руководство к действию. Надо пойти в ее комнату и снять замок с двери, а дверь – с косяка.

Радар посмотрел на меня, а я – на него.

– Иногда, – сказал он, – идиотизм Бена оборачивается гениальностью.

Приехав ко мне, мы перешли через узкую полоску травы, отделявшую мой дом от дома Марго – как и в субботу. И снова дверь открыла Руфи, она сказала, что родители вернутся только в шесть; Мирна Маунтвизель возбужденно нарезала вокруг нас круги. Мы поднялись по лестнице. Руфи принесла нам ящик с инструментами из гаража, после чего мы какое-то время смотрели на дверь Марго. Мы не были мастерами на все руки.

– Ну, и что делать-то, черт? – спросил Бен.

– При Руфи не ругайся, – сказал я.

– Руфи, ты не протии, если я буду говорить «черт»?

– Мы в чертей не верим, – ответила она.

Радар перебил нас:

– Ребята. Ребята, дверь.

Он выудил из ящика с барахлом крестовую отвертку, опустился на колени и принялся скручивать ручку с замком. Я взял отвертку побольше, чтобы открутить петли, но там винтов вообще не оказалось. Я снова уставился на дверь. Руфи все это надоело, и она пошла вниз смотреть телик.

Радар снял ручку, и мы все, по очереди, заглянули в круглую дырку с необработанным деревянным краем. Там никакого послания не было. Ни записки, ничего. Я расстроился и перешел к петлям, гадая, как же снять их. Я принялся открывать-закрывать дверь, пытаясь понять, как там все устроено.

– Этот идиотский стих такой длинный, – сказал я, – неужели старик Уолт не мог уделить строчку-другую тому, как снимается дверь с косяка?

Только услышав ответ Радара, я понял, что он снова включил комп.

– Согласно Мультипедии, у нас тут двустворчатая торцевая петля. Надо просто отверткой выдавить штырек. Какой-то умник тут еще пошлость приписал. Ох, Мультипедия, любезнейшая, станете ли вы когда-либо точной?

Как только Мультипедия сообщила нам, что делать, дело пошло на удивление быстро. Я вытолкнул штырек из всех трех петель, а Бен снял дверь. Я осмотрел и петли, и дверную коробку. Но ничего особенного не увидел.

– На двери ничего нет, – констатировал Бен. Мы поставили ее обратно, а Радар вколотил штырьки на место ручкой отвертки.

Мы с Радаром пошли к Бену, дом которого по планировке был похож на мой, играть в «Ярость Арктики». Мы дошли до «игры в игре» – пейнтбол на леднике. Если попадешь противнику по яйцам, получаешь дополнительные очки. Очень изощренно.

– Старик, да она точно в Нью-Йорке, – сказал Бен.

Я заметил, как из-за угла показалось дуло, но и с места сдвинуться не успел, как он уже выстрелил мне между ног.

– Черт, – буркнул я.

Радар добавил:

– Похоже, что все ее прошлые подсказки указывали на какое-то место. Она говорит Джейсу о Нью-Йорке; потом указывает нам на двух человек, которые прожили там почти всю жизнь. Все сходится.

– Старик, она этого хочет, – сказал Бен. Я уже к нему подкрался, а он нажал на паузу. – Чтобы ты поехал в Нью-Йорк. Что, если это единственный способ найти Марго, согласно ее замыслу? Именно поехать туда?

– Что? Там миллионов двенадцать человек.

– Может, у нее тут есть доверенное лицо, – предположил Радар, – которое сообщит ей, что ты поехал.

– Лэйси! – воскликнул Бен. – Это точно она! Да! Тебе сейчас же надо садиться в самолет. Лэйси об этом узнает, сообщит ей, а Марго встретит тебя в аэропорту. Да. Старик, я тебя сейчас домой отвезу, ты соберешь вещи, а потом я доставлю тебя в аэропорт, ты купишь билет по своей кредитке, предназначенной только для экстренных случаев, Марго узнает, каким ты стал крутым мужиком, таким крутым, что Джейсу Ворзингтону и не снилось, и в итоге мы все трое пойдем на выпускной с самыми классными телками.

Я не сомневался в том, что рейс на Нью-Йорк будет скоро. Из Орландо, куда ни захочешь попасть, – вылет скоро. Но вот во всем остальном я уверен не был.

– Если ты позвонишь Лэйси… – сказал я.

– Она не признается! – воскликнул Бен. – Ты только подумай, сколько они уже прикидываются – наверное, они лишь сделали вид, что поссорились, чтобы ты не заподозрил, что именно она – поверенная Марго.

– Не знаю, как-то не особо складывается, – засомневался Радар.

Он говорил что-то еще, но я почти не слушал. Я смотрел на застывшую картинку игры и обдумывал ситуацию. Если Марго с Лэйси только притворились, что поссорились, Лэйси и с парнем своим, значит, порвала не по-настоящему? И ее беспокойство за подругу тоже было наигранным? Она показывала нам многочисленные письма – получается, фальшивые – отклики на объявления, которые развесила ее кузина в музыкальных магазинах Нью-Йорка. Нет, не может такого быть, Бен придумал идиотский план. Тем не менее, радовало, что у нас появился хоть какой-то план вообще. Но до конца учебного года оставалось всего две с половиной недели, и если я улечу в Нью-Йорк, то пропущу как минимум два дня – уж не говоря о том, что меня убьют родители, если я куплю билет на самолет по своей резервной кредитке. Чем больше я эту идею обдумывал, тем глупее она казалась. А вдруг я смогу увидеть ее прямо завтра… Но нет.

– Я школу не могу пропустить, – сказал наконец я. И продолжил игру. – У меня завтра тест по французскому.

– Знаешь, – ответил Бен, – ты такой романтичный, просто жуть.

Поиграв еще несколько минут, я пошел домой через Джефферсон-парк.

Мама мне однажды рассказала про больного мальчика, с которым она работала. До девяти лет он был совершенно нормальным, а потом у него умер папа. Несмотря на то что в мире полно девятилеток, у которых умирают отцы, мало кто из них сходит с ума; этот пацан, похоже, оказался не как все.

Он взял карандаш и стальной компас и начал рисовать на бумаге кружочки. Все они были ровно два дюйма в диаметре. Он обводил и обводил компас, пока лист не становился совершенно черным, а потом брал новый и начинал все с начала, и так каждый день, с утра до вечера; в школе он тоже рисовал эти кружочки, даже на тестах. Мама объяснила мне, что это повторяющееся действие, которое он придумал себе, помогало ему справляться с болью утраты, но вскоре привычка стала оказывать пагубное влияние. Ну так вот, мама с ним поговорила, заставила поплакать о папе, или что там еще у них было, парнишка прекратил рисовать круги и, предположительно, будет жить еще долго и счастливо. Но я иногда думаю об этом пацане, потому что мне кажется, что я его понимаю. Мне всегда нравилась монотонность. Мне, наверное, скучная жизнь никогда не казалась скучной. Я сомневаюсь, что смог бы объяснить это человеку вроде Марго, но рисовать всю жизнь кружочки – казалось мне довольно разумным сумасшествием.

Поэтому я не должен был беспокоиться по поводу своего решения не лететь в Нью-Йорк. Это же все равно была глупая затея. Но пока я следовал заведенному порядку весь вечер и следующий день, меня глодала эта мысль, мне казалось, что размеренная жизнь отдаляет меня от встречи с Марго.

Во вторник вечером – Марго не было уже шесть дней – я поговорил с родителями. Не то чтобы я прямо принял какое-то серьезное решение, просто так сложилось. Я сидел за кухонным столом, папа нарезал овощи, а мама обжаривала говядину на сковородке. Папа принялся высмеивать меня за то, что я так долго читаю одну тоненькую книжонку, а я ответил:

– Вообще-то это не школьная программа; просто кажется, что Марго оставила мне в ней какой-то ключ.

Они смолкли, и я рассказал про Вуди Гатри и Уитмена.

– Да, ей явно нравятся эти игры с недосказанностью, – прокомментировал папа.

– Я не виню девочку в том, что ей хочется внимания, – сказала мама, а потом добавила, обращаясь ко мне, – но это не значит, что ты должен нести ответственность за ее благополучие.

Папа сбросил морковь с луком в сковороду:

– Да, верно. Конечно, никто из нас не сможет поставить Марго диагноз, пока мы ее не увидим, но я думаю, что она скоро вернется.

– Не будем строить предположений, – тихонько сказала ему мама, как будто я не услышал бы.

Папа хотел что-то ответить, но я перебил:

– А мне что делать?

– Окончить школу, – ответила мама. – И доверять Марго – она может сама о себе позаботиться, эта способность у нее хорошо развита.

– Согласен, – добавил папа.

А после ужина, уйдя к себе и включив «Восстание» без звука, я понял, что они обсуждают эту тему. Слов я не разобрал, но они оба были довольно взволнованы.

Ближе к ночи позвонил Бен на мобильник.

– Привет, – сказал я.

– Старик, – начал он.

– Да, – ответил я.

– Я пойду с Лэйси за обувью.

– За обувью?

– Ага. С десяти до полуночи скидка тридцать процентов. Она хочет, чтобы я помог ей выбрать туфли на выпускной. У нее, конечно, уже есть какие-то, но я к ней вчера заходил, и мы согласились, что они не… ну, понимаешь, туфли для выпускного должны быть просто идеальными. Так что эти она хочет вернуть, а потом мы едем в «Бердинс», а там мы собираемся типа…

– Бен, – сказал я.

– Что?

– Чувак, я не хочу обсуждать туфли Лэйси. Я даже скажу почему: у меня есть такая штука, из-за наличия которой меня обувь для выпускного совершенно не интересует. Член называется.

– Я просто нервничаю и никак не могу перестать думать о том, что она мне серьезно нравится, не просто потому что мы вместе на выпускной идем, а в том смысле, что она классная и мне нравится с ней тусить. Мы же будем танцевать там, а представь, если мы будем целоваться прямо посреди танцпола, и все такие: «Вот это ни фига себе», так что всё, что они там обо мне выдумывали и трепали, всё это затрещит по швам…

– Бен, – снова перебил я, – просто прекрати слюни пускать, как идиот, и все будет нормально.

Он еще какое-то время нес эту чушь, но потом мне удалось распрощаться.

Я лег, и на меня навалились депрессивные мысли по поводу этого выпускного. Я отказывался расстраиваться из-за того, что не иду туда, но я – как бы это ни было глупо и нелепо – мечтал о том, чтобы успеть найти Марго и уговорить ее пойти туда со мной. И все это должно было случиться в самый последний момент, в субботу ночью. Потом мы войдем в праздничный зал в Хилтоне в джинсах и поношенных майках, успевая только на последний танец, и закружимся, все остальные будут показывать на нас пальцами и дивиться возвращению Марго, а мы, танцуя фокстрот, выскользнем из зала на улицу и побежим есть мороженое. Так что да, я, как и Бен, предавался смехотворным фантазиям по поводу этого выпускного. Но я, по крайней мере, вслух о них не распространялся.

Бен иногда делался эгоцентричным идиотом, и мне приходилось напоминать себе, что я в нем вообще нашел. Даже если бы у него и не было никаких достоинств, мысли ему иногда приходили на диво гениальные. Например эта, с дверью. Она себя не оправдала, но все равно была хороша. Просто, видимо, Марго хотела сказать мне что-то другое.

Мне.

Эти ключи – мои. Значит, и двери – тоже мои!

Чтобы попасть в гараж, мне сначала надо было пройти через гостиную, а там перед теликом сидели родители.

– Хочешь посмотреть с нами? – предложила мама. – Они уже близки к разгадке.

Это было телешоу, где расследуются преступления.

– Нет, спасибо, – отказался я и пролетел мимо них через кухню в гараж.

Я отыскал самую широкую отвертку с прямым наконечником, сунул ее за пояс своих шортов цвета хаки и покрепче затянул ремень. В кухне я взял печенье и, двигаясь немного неловко, пошел обратно к себе через гостиную; пока на экране разворачивалось расследование, я вынул все штырьки из своей двери. Когда вышел последний, дверь скрипнула и начала отходить, так что я одной рукой открыл ее на максимум, чтобы она уперлась в стену. И тут из верхней петли вывалился крохотный кусочек бумаги – размером примерно с мой ноготь. Вполне в духе Марго. Зачем прятать что-либо у себя, если можно засунуть это ко мне? Я задумался, когда и как она успела это сделать. А еще я не смог сдержать улыбку.

Это был обрывок газеты «Обозреватель Орландо». Я понял, что это именно она, потому что на оборванном краешке было напечатано «тель Орландо 6 Мая, 2». Как раз в тот день она и сбежала. Записка явно была от нее. Я узнал почерк:

8328 Бартлсвилль-авеню.

Чтобы поставить дверь на место, надо было забивать штыри, а это бы точно привлекло внимание родителей, поэтому я оставил открытую дверь висеть на петлях. Положив штырьки в карман, я сел за комп и нашел на карте адрес с записки. Названия этой улицы я раньше никогда не слышал.

Она оказалась в тридцати четырех и шести десятых мили от меня, ехать нужно было по Колониал-драйв почти что до города с названием «Рождество». Я приблизил снимок здания со спутника – черный прямоугольник, облицованный чем-то неярким, серебристым, за ним – трава. Может, это фургон? Размер сложно было оценить, потому что вокруг была только зелень.

Я набрал Бена и рассказал ему все.

– Значит, я был прав! – обрадовался он. – Не терпится рассказать Лэйси, она тоже считает, что это была крутая идея!

На мнение Лэйси я внимания не обратил.

– Ну, я поеду, наверное.

– Конечно, надо ехать. И я с тобой. Давай в воскресенье утром, я, конечно, жутко устану после выпускного, но фиг с ним.

– Нет, я сейчас прямо выезжаю.

– Старик, темно же. Не поедешь же ты в этот странный дом с таинственным адресом в темноте. Ты что, ужастики не смотришь?

– Может, она там.

– Ага, а также там может оказаться демон, питающийся исключительно поджелудочными молодых парней, – спорил он. – Боже, ты хоть до завтра подожди, правда, после репетиции мне надо заказать ей корсаж и домой заехать на случай, если она в сети и написала мне что-нибудь, потому что мы в последнее время много переписываемся…

Я перебил:

– Нет, я еду сегодня же, я хочу ее видеть.

Круг сужался. Если потороплюсь, может, через час я ее уже увижу.

– Старик, я тебе не позволю ехать не известно куда среди ночи. Я должен прикрыть твою задницу.

– Завтра утром, – сказал я, в первую очередь себе. – Завтра утром поеду.

Мне, в общем-то, уже начинала надоедать моя стопроцентная посещаемость. Бен молчал. Я лишь слышал, как он выпускает воздух через передние зубы.

– Да, я чувствую, что заболеваю, – сказал наконец он. – Жар, кашель, все болит и ноет.

Я улыбнулся. Попрощавшись с ним, я тут же набрал Радара.

– У меня тут Бен на другой линии, – ответил он, – я тебе сейчас перезвоню.

И перезвонил через минуту. Я даже поздороваться не успел.

– Кью, у меня такая жуткая мигрень. Я завтра точно в школу не смогу прийти.

Я засмеялся.

Потом я разделся, оставшись только в трусах и майке, высыпал мусор из ведра и поставил его рядом с кроватью. Завел будильник на безбожно ранний час – шесть утра – и все оставшееся время тщетно пытался заснуть.

На следующее утро в комнату вошла мама и сказала:

– Ты даже дверь не закрыл, соня.

Я открыл глаза и ответил:

– У меня что-то с животом. – И показал на ведро: в нем была блевота.

– Квентин! Боже ж ты мой! Когда это случилось?

– Часов в шесть, – сказал я честно.

– Почему ты нас не позвал?

– Сил не было. – Тоже честно.

– Ты плохо себя почувствовал и проснулся? – спросила она.

– Ага, – сказал я на этот раз неправду.

Проснулся я, потому что в шесть прозвенел будильник. Потом я прокрался на кухню, съел батончик из мюсли и выпил апельсинового сока. Через десять минут я сунул в глотку два пальца. Я решил не делать этого ночью, чтобы не воняло у меня под носом. Блевать тошнотно, но быстро об этом забываешь.

Мама унесла ведро и помыла. Потом принесла его обратно.

– Я, наверное, сегодня останусь… – начала она, поджав от волнения губы.

Я поспешно ее перебил:

– Все в порядке, правда, просто слабость какая-то. Съел что-то не то.

– Ты уверен?

– Если станет хуже, я позвоню, – пообещал я.

Мама поцеловала меня в лоб. Я почувствовал, что на коже отпечаталась ее липкая помада. Мне на самом деле не было плохо, но отчего-то стало лучше.

– Дверь закрыть? – предложила она, взявшись за ручку. А дверь едва держалась на петлях.

– Нет-нет-нет, – сказал я, может быть, слишком уж напуганно.

– Ладно. Я по пути на работу в школу позвоню. А ты дай мне знать, если тебе что-нибудь понадобится. Что угодно. Или если захочешь, чтобы я приехала. И папе можешь звонить в любой момент. В обед я заеду, ага?

Я кивнул и натянул одеяло до подбородка. Хотя мама и помыла ведро, я даже сквозь запах моющего средства все еще ощущал вонь блевоты, от чего почему-то снова тянуло сблевать, но я старался не думать об этом и медленно дышать ртом, пока не услышал, как «крайслер» отъехал от дома. Было 07:32. В кои-то веки приеду вовремя, подумал я. Не в школу, правда. Но все же.

Я принял душ, почистил зубы, надел темные джинсы и черную майку без рисунка. В карман положил обрывок газеты, оставленный Марго. Потом вколотил штырьки в петли и принялся собирать вещи. Я не особо знал, что взять с собой, но на всякий случай бросил в рюкзак отвертку, которой снимал дверь, распечатку спутниковой карты, указания, как добраться, бутылку воды и Уитмена – на случай, если найду ее там. Хотел расспросить о нем.

Бен с Радаром приехали ровно в восемь. Я забрался на заднее сиденье. Они подпевали «Маунтин гоутс».

Бен развернулся и протянул мне руку, сжатую в кулак. Я легонько ударил по нему, хотя терпеть не мог этот вид приветствия.

– Кью! – проорал он, перекрикивая музыку. – Ну, как тебе все это?

Я знал, что Бен имеет в виду: слушать «Маунтин гоутс» с друзьями в тачке, несущейся майским утром в среду навстречу Марго и маргофигенному призу, который полагается тому, кто ее отыщет.

– Лучше математики, – ответил я.

Музыка орала слишком громко, разговаривать было невозможно. Въехав в Джефферсон-парк, мы тут же открыли единственное работающее окно, чтобы поведать всему миру о нашем превосходном музыкальном вкусе.

Мы гнали к Колониал-драйв мимо кинотеатров и книжных магазинов, в которые и мимо которых я ездил всю свою жизнь. Но эта поездка была лучше предыдущих, потому что в школе сейчас шла математика, потому что со мной были Бен с Радаром, потому что я думал, что мы ее сейчас найдем. Через двадцать миль Орландо, наконец, сдался и уступил место оставшимся в живых апельсиновым рощам и недостроенным ранчо – в общем, это была бесконечная равнина, заросшая густым кустарником, с ветвей дубов свисал испанский мох. Было жарко и безветренно. Именно в таких местах я проводил лето в скаутских лагерях, терпя укусы комаров и гоняясь за броненосцами. На дороге теперь были почти одни грузовички-пикапы, а каждую милю из ниоткуда возникали поселения: кучки домиков, между которых петляли узенькие улочки. Городки напоминали обшитые винилом вулканы.

Через некоторое время мы увидели полусгнившую деревянную вывеску «ГРОУВ-ПОИНТ». Уходящая в сторону потрескавшаяся дорога из асфальтобетона вскоре кончилась – а дальше шла просто серая земля. Моя мама такие места называла «недопоселениями» – их бросили, так и не застроив. Она показывала мне их, когда мы ездили куда-то вместе, но они никогда не были настолько заброшенными.

Мы проехали еще миль пять, когда Радар вдруг сделал музыку тише и сказал:

– Около мили осталось.

Я вдохнул побольше воздуха. Радостное возбуждение по поводу того, что я не в школе, начало угасать. Что-то не верилось, что Марго может скрываться в таком месте, я даже подумал, что вряд ли бы она сюда сунулась. Полная противоположность Нью-Йорку. Это была та часть Флориды, которую часто видишь из окна самолета и непременно думаешь: зачем людям вообще нужно было селиться на этом полуострове? Я смотрел на пустую дорогу, асфальт настолько раскалился, что она плыла перед глазами. Потом в этом раскаленном мареве показался торговый центр.

– Это оно? – Я наклонился и показал на него.

– Должно быть, – ответил Радар.

Бен выключил стерео, и стало очень тихо. В этой тишине Бен остановился на стоянке, занесенной серым песком: природа вновь отвоевывала свое. Когда-то тут пестрели вывески. У дороги стоял ржавый столб восьми футов высотой. Но указатель уже давно сорвало ветром, или он просто отвалился от старости. Да и у центра дела шли не лучше: это было одноэтажное здание с плоской крышей, кое-где уже просвечивали шлакоблоки. Краска на стенах потрескалась, и облупившиеся кусочки из последних сил цеплялись за бетон, как умирающие насекомые. Между окнами влага нарисовала абстрактные картины. Фанера, которой заставили окна, уже покоробилась. Меня пронзила ужасная мысль, от которой уже было не избавиться: мне показалось, что сбежать из дома, чтобы жить тут – нелепо. В такое место можно лишь прийти умирать.

Как только машина остановилась, в нос и даже в рот ударил мерзкий запах смерти. Мне пришлось сглотнуть: к горлу в который раз за сегодня подкатила тошнота. Только сейчас, потеряв столько времени, я осознал, что не так понял ее игру и не тот приз себе вообразил.