Игры для мужчин среднего возраста Гольман Иосиф
– А как нам его багаж отдадут? – спросил я. Среди захваченных документов даже паспорта Скрепова не оказалось. Да и был бы – Береславский с ним точно не брат-близнец. Не говоря уже про меня.
– Поехали. – Профессор уже топал к выходу. – На месте решим.
В такси по дороге к вокзалу я мысленно проиграл с десяток способов изъятия бандитского чемодана. И все отверг – ни один не давал никаких гарантий.
Ефим же на переднем сиденье сидел молча и, как мне показалось, с удовольствием разглядывал ночной город.
Что ж, его можно понять. Он с победой завершил дело да еще денег заработал. Для него поход завершен суперуспешно.
Для меня же, если мы не изымем чемодан (либо если в нем окажутся вовсе не деньги, а, например, тот же наркотик), сегодняшний вечер будет просто прожит впустую.
На вокзале было пусто. За десять минут наблюдения лишь один товарищ подошел за вещами. Старик гардеробщик – лет семидесяти, не меньше – чуть не с лупой сверял его багажную квитанцию с паспортом.
– Что делать будем? – спросил я.
– Ждать, – спокойно ответил он. Мне даже стыдно стало: в этом нашем диалоге мы по идее должны были поменяться текстом.
И ведь дождались!
Непонятно откуда набежала толпа китайцев, человек двадцать. С автобуса, наверное. С баулами и чемоданами.
Ефим быстро встал и подошел к молодому менту, от профессионального взора которого мы с ним еще минуту назад старались уйти.
– Извините, ради бога, – деликатно начал профессор, держа в руке, чтоб стражу порядка было видно, багажную квитанцию. – Нас серьезные люди в вашей мэрии ждут. Ночное совещание. А мы чемодан свой забрать не можем, там китайцев целая толпа подвалила. Не поможете?
– Какое еще совещание? – недовольно буркнул сержант.
– По вашей части, – не своим голосом хихикнул Береславский. – Мотивация личного состава органов внутренних дел. Я – консультант из Новосибирска. Кстати, меня пригласил сам… – и Ефим назвал ничего не говорящую мне фамилию.
Зато милиционеру она сказала многое.
– Лично генерал? – уточнил он.
– Лично, – подтвердил Береславский. – И оплатил по-царски. Так что я в долгу не останусь. Ускорите мне процесс? – И он уже откровенно протянул милиционеру багажную бумажку.
– Подождите минутку, – сказал мент и двинулся к окошку выдачи.
– Откуда ты знаешь их генерала? – спросил я.
– Читайте городские газеты, – ответил профессор, – и все у вас будет хорошо.
И это правда.
Потому что уже через две минуты большой серебристый – и очень тяжелый – кейс был в моих руках. А в руках сержанта – пятьсот рублей.
Я бы дал и больше, но, наткнувшись на недовольный взгляд Ефима, одну бумажку из расчета изъял.
– Тоже мне, князь монакский, – сказал он мне потом. – Мент, если что, и за полтыщи не будет сильно много рассказывать.
Мы шли к такси по площади, а я все думал: что же в чемодане? Спасение моего народа или несвежие рубашки г-на Скрепова? Хотя несвежие рубашки не должны были столько весить.
В комнате поставили баул на стол. Оказалось, номерные замки с обеих сторон.
Я было собрался вскрывать консервным ножом, но хозяйственный Ефим не позволил. И мне пришлось в очередной раз убедиться в его нетривиальных, мягко говоря, способностях: аккуратно вращая колесики «секреток», он нагнул вниз свою большую голову и приставил к исследуемому месту тоже немаленькое волосатое ухо.
Уж не знаю, что он там услышал, но не прошло и пяти минут, как чемодан, издав мягкий щелчок, открылся.
И нашему взору предстала…
Теперь – плотная черная пластиковая пленка. Вот уж с ней-то я обошелся без церемоний.
А под пленкой действительно оказались доллары.
Целая гора баксов.Глава 39
Владивосток, 12 августа, ночь
Рассказывает Док
Я не знаю, чем они там весь вечер занимались, – меня не посвятили, до сих пор обидно. Пока не пригласили в номер. Как выяснилось, считать деньги.
Чемодан – чем-то похожий на мой, с инструментами, только побольше – доверху был наполнен долларами.
Сначала мы пересчитывали содержимое пачек, потом стали считать только пачки.
Насчитали – сто сорок восемь.
– Черти, – ухмыльнулся профессор. – Наверняка двадцать тыщ кто-то сп…л.
– Не суди всех по себе, – укорил я его. – Может, изначально сумма такая.
Меня не покидало ощущение, что в этом гостиничном номере снимается кино про гангстеров. Только с моей собственной ролью было непонятно.
– На три не делится, – озабоченно произнес профессор. И предложил свое видение проблемы: нам по сорок девять пачек, ему – пятьдесят. И сам же объяснил почему.
– Потому что я самый жадный, – сказал он.
У меня возражений не было.
Зато были у Самурая. И не по поводу – пятьдесят или сорок девять.
– Ребята, пожалуйста, отдайте мне все деньги, – попросил он. – Действительно, нужно.
Так жалостно сказал, что я сразу согласился. Моей доли, если честно, здесь вообще нет.
А Самурай за эту зеленую кучу был готов на что угодно. И не для себя же просит, в конце концов.
– Ты согласен отказаться, Док? – спросил он, почувствовав мое настроение.
– Легко, – сказал я. – За бутылку пива. Только холодненького и немедленно.
А что, неплохо сказано. Есть у меня парочка знакомых олигархов. Ну, почти олигархов. Очень состоятельных людей. Однако ни один из них не отведал пивка за пол-лимона баксов.
– Один момент! – радостно отозвался Самурай.
– Я не согласен, – сказал Береславский. – Док не должен отказываться. Мы ведь рисковали вместе.
– Док – взрослый мальчик, – мягко сказал Самурай.
– Тогда поделим его долю, – ответил профессор.
Ну, дела. Начинался и в самом деле гангстерский фильм.
– Ефим, – тихо сказал враз погрустневший Самурай. – Ты же знаешь, мне очень нужны эти деньги. И не только Дока. Мне все нужны. Вся эта куча. Для тебя она ничего принципиально не решает. Для меня это – вопрос жизни и смерти.
– Твоей жизни и смерти? – уточнил Береславский.
– Моего народа, – сказал Самурай.
– Тебе лично – дам. И то тысяч сто, не больше. Народу – не дам ни хрена. Народ – понятие собирательное. Состоит из людей. А люди должны сами себе зарабатывать. Ты же знаешь мою позицию.
– Это окончательное решение? – спросил наш пламенный чукча.
– Окончательнее не бывает, – подвел итог Береславский.
– Тогда забери себе все, – сказал Самурай.
– Не вопрос, – ответил профессор, покидал в чемодан деньги, вновь прикрыл пленкой и закрыл кейс на оба замка. – Док, может, передумаешь? – спросил он меня.
– Не-а, – ответил я. Слава богу, не начали друг другу глотки резать. Я даже не знал, на чьей я стороне: и один прав, и второй тоже.
– У твоей семьи пятьсот тысяч – лишние? – не отставал от меня Береславский.
Вот же привязался!
– Может, и не лишние, – ответил я. – Но моя доля уже продана Самураю за бутылку пива. Которую он почему-то до сих пор не принес.
– Сейчас принесу, – ответил Самурай.
Вот, собственно, и все наши вечерние разборки.
Никто никого из-за найденных сокровищ не прирезал. Но настроение они испортили всем троим.
А еще через час ко мне притащился Самурай. И в намеченное на завтра долгожданное океанское плавание мне теперь совсем уже не хочется.
Глава 40
Владивосток, море, 13 августа
Змеиный остров сокровищ
Вода была зеленоватая, катерок был бело-серый, небо было серо-голубое – спокойная такая цветовая гамма. Правда, оживленная вкраплениями сине-желтых пробежных курток. Их обладатели скопились в основном на корме, разглядывая отдаляющийся берег и белый пенистый бурунчик за корабликом.
«А не такой уж он и маленький», – подумал о катере Береславский. Профессор уже успел слазить суденышку в брюхо, где оказалось достаточно просторно и даже комфортно. Не так, конечно, как на морской яхте его знакомого, на которой они почти неделю шлялись по Средиземноморью, однако вполне достойно.
Вдоль стен стояли старые автобусные сиденья – кожзам обшарпанный, но чистый, – а из маленьких иллюминаторов даже пробивался какой-никакой свет.
Происхождение катера уже было в деталях разъяснено шкипером, Александром Веденьевичем. Посудина чуть не полвека состояла на службе во вспомогательном флоте и при нужде могла взять на борт до пятидесяти морпехов с вооружением. Профессор никак не мог себе представить, как бы они тут разместились, но не верить добрейшему Александру Веденьевичу было невозможно – слишком уж честными были немного выцветшие, но по-прежнему наивно-голубые глаза заслуженного пахаря моря.
Кораблик списали на металлолом за ветхостью. Этот металлолом и выкупил старый моряк, не желавший расставаться с кораблем всей своей жизни.
Да, это не было преувеличением: Соколов пришел на новенький борт юнгой, потом служил на нем срочную, потом – сверхсрочную и, наконец, когда все мыслимые и немыслимые сроки были выслужены, – вольнонаемным. Ну и как после этого было допустить, чтобы родное судно, каждый сантиметр которого тебе знаком на ощупь, и вдруг пошло под автогенный нож?
Это было бы нечестно по отношению к другу, которому не раз был обязан жизнью: хоть каботажное плавание – не кругосветное путешествие, но океан есть океан.
Да и экономически такая преждевременная эвтаназия тоже была бы неоправданной. Российское кораблестроение всегда отличалось надежностью своей продукции. Прошедшие полвека не сделали плавание на этом дите 50-х более опасным. А дизелек хоть и не обладал особым проворством и экономичностью, зато не отказывал в опасный момент. Да и в неопасный заводился с полоборота.
Нет, такую посудину грех списывать в утиль. И старый боцман поначалу просто спасал спутника своей жизни. А потом понял, что спутник-то благодарный. Пятьдесят лет кормил, и дальше продолжает.
Зажиточный народ начал активно приобщаться к дайвингу, а у Александра Веденьевича все удовольствия в одном флаконе. И посудина, и оборудование, и знание акватории отменное, и водолазного опыта столько, сколько у троих инструкторов сразу не будет.
Короче, все сегодня нравилось Ефиму Аркадьевичу. Единственное неудобство – он не выпускал из рук пузатый кейс, который был не только объемным, но и тяжелым. Везде таскался с ним. Разве что в гальюн не потащил.
И то только потому, что и без кейса еле в него втиснулся: видно, у морпехов, на которых рассчитывался катер, даже с амуницией размеры были поскромнее, чем у невооруженного профессора.
Безотрывное ношение кейса, упаси бог, не было выражением недоверия к товарищам. Просто свалившиеся на голову деньги сильно и постоянно радовали алчного профессора, и ему было приятно ощущать их тяжесть. И наоборот – неприятно не ощущать, когда он выпускал кейс из рук. Уже как будто чего-то не хватало.
«Не чего-то, – поправил на этом размышлении сам себя Ефим Аркадьевич. – А почти полутора миллионов американских долларов». Уж они-то компенсируют все неудобства.Впрочем, и эти неудобства ненадолго: на завтрашнее утро запланирован ряд встреч, во время которых чемодан сначала полегчает, а потом и вовсе опустеет. И в самом деле, не тащиться же через аэродромный контроль с таким багажом.
А чего с ними делать в Москве, он уже в основном – примерно на лимон – придумал. Остальное додумает в девятичасовом полете: все равно делать нечего, а мысли о том, как потратить дурные деньги, – это точно приятные мысли.
«Все время бы такие проблемы», – расслабленно подумал миллионер-профессор. Особо приятно было представлять удивленную Сашкину рожу, когда компаньон узнает, что платить за аренду офиса больше не надо. И в самом деле, кто ж сам себе платит за аренду?
Катерок ходко шел к видневшимся вдали островам. Погодка начала разгуливаться: солнышко показалось, ветер совсем утих – когда катер остановится, вообще штиль настанет.
Народ, истосковавшийся по загару, срочно начал обнажаться. «Может, еще и в воду полезут, как к острову подплывут», – решил Береславский. Этих мужчин смертоносными медузами точно не напугаешь.
Про смертоносных медуз еще с утра начал болтать Самурай. Типа, вычитал, что течение принесло к нашим дальневосточным берегам. Диаметр тельца – пять сантиметров, зато щупальца метра в три. И все эти три тысячи миллиметров смертельны для человека.
Занятно. Особенно для купальщиков.
Однако к нему это никак не относилось. Береславский слабо представлял себе свое купание при температуре воды ниже двадцати восьми градусов. Еще свежа была в памяти сцена с омовением в таежной речке.
Надо же, как его эта банда тогда подставила.Профессор вспомнил про банду и самую малость загрустил. Все же ему было бы комфортнее, если б деньги разделили поровну. Несомненно, Док и Самурай свои доли заслужили.
Но они же сами отказались. И совесть Ефима Аркадьевича могла быть спокойна. С какой стати он должен был отдавать свои пятьсот тысяч баксов на спасение малознакомого народа? Его кто-нибудь спасал, когда у него ни жилья, ни даже денег на пропитание не было?
Да он и не просил, и в мыслях не было на кого-то рассчитывать. Так почему он должен отдать свои кровные?
Больше всего его удивил Док, который согласился подарить свои бабки Самураю. На хрена тогда было ишачить в Африке? Из любви к чернокожим братьям? Бокассу вон до сих пор с дрожью вспоминает.
Но каждый волен решать, как считает правильным.
Про себя Ефим сразу решил, что, если парни передумают, он обязательно вернет им их доли. Конечно, после покупки офиса это не будет мгновенным актом, но вернет максимально быстро. Или будет эту аренду вновь платить им, пока не соберет требуемую сумму. Всегда найдется честный вариант, если поискать.
А вот вариант с риском для жизни – и раз в жизни! – хапнуть деньжищ, чтоб отдать его неведомым чукчам, – это уж извините. Он и в самом деле не мать Тереза.
Впрочем, все равно нехорошо. Уж лучше бы кейс был потоньше, а счастливчиков – втрое больше. На душе было бы легче, это точно.
Береславский еще раз обошел вокруг катера. Времени это занимало совсем немного, однако требовало определенного навыка, потому что «пешеходная» палуба ближе к рубке кончалась. Чтобы пройти на нос, нужно было изобразить из себя муху, передвигаясь по наклонной поверхности. Это не было слишком сложным делом даже для неспортивного профессора – там есть за что держаться, да и путь – в три метра. Разве что кейс мешал.
На носу он нашел курившего сигарету Дока.
– Тяжела жизнь миллионера, – заржал тот, внезапно обнаружив перед собой видного мужчину в обширном вельветовом пиджаке, с красным галстуком и с кейсом в руке.
Дока явно не заморачивала недавняя потеря состояния. Он наслаждался текущим моментом, подставив солнцу и ветру свой мощный торс, почти такой же мощный, как у Береславского, но в отличие от профессора состоявший в основном из мышечной ткани.
– Чего, купаться собрался? – спросил Береславский.
– Несомненно, – ответствовал Док. – А иначе зачем мы сюда так долго ехали?
Он с удовольствием проделал короткую физкультурную разминку.
«Крепкий, черт», – подумал про друга Ефим, машинально отмечая, что Док – идеальная фигура для рекламы какой-нибудь хрени от простатита: и лет достаточно, и фактура оптимистическая.
Мысль пришлось додумывать самокритично: себя профессор увидел в роли «было». В рекламном стандарте сравнения. А Док, соответственно, «стало». «Было» – в начале ролика. Потом следовало смачное поедание таблеток, а потом – анимационное превращение в то, что «стало», то есть в Дока.
М-да, это было опять печально, и профессор со своим кейсом снова потащился на корму.
Но и там не задержался: парни из других экипажей и приглашенные ими местные девчонки устроили импровизированную студию загара, так что «прикид» Береславского снова не вписывался в антураж.
Тогда он пошел в рубку, к старику Веденьевичу. Они еще с утра показались друг другу приятными людьми, и сейчас профессор готов был продолжить беседу со старым мореманом.
Дед первым делом пожаловался профессору на валун. Домик у него с супругой высоко, на самой сопке. Десять лет бился Соколов за то, чтоб к дому пробили дорогу. Жалобы писал, к депутату ходил.
Наконец пробили. Не шоссе, но дедова праворулька проезжала.
Так надо же было случиться, чтобы на эту новенькую дорогу с верха сопки скатился огромный валун!
– Еле пешкодралом теперь протискиваемся, – сокрушался шкипер. – А «Тойота» моя так наверху безвылазно и стоит. Уже третий месяц. И представляешь – даже ничего не обещают. Говорят – нет в плане.
– Ладно, приедем – я вам камень уберу, – пообещал Береславский. И перевел разговор на заинтересовавшую его еще утром тему: – Так чем кончилась история с осьминогами? – спросил он старика. Тот, не отрываясь от штурвала, с удовольствием продолжил рассказ.История действительно была занятной.
Дело в том, что Соколов и в самом деле был первым легким водолазом Дальневосточного флота. В том смысле, что первый из «строевых» освоил акваланг. И очень скоро стал настоящим мастером, достигнув высот – точнее глубин – своей профессии.
Его так ценили, что позволяли многое. Например, на борту вверенного ему судна долгое время находилась любимая жена. Женщина на корабле – это не шутка! И не просто находилась, а тоже освоила акваланг.
Через какое-то время начальство получило реальную пользу от своего либерализма: два водолаза – не один водолаз.
А супруги, влюбленные в океан и получившие от начальства максимальную свободу, использовали ее на все сто.
И для удовольствия, и для работы, и даже для пополнения семейных продовольственных ресурсов: все, кто чуть постарше, помнят ассортимент тогдашних магазинов «Продукты». Точнее, его отсутствие: дефицит нормальной еды всегда был непременным атрибутом любого строительства социализма.Одним из решений продовольственной проблемы стали… осьминоги. Эти глубоководные жители некоторое время служили пищей семье подводников.
Но только некоторое время.
Потому что очень скоро Александр Веденьевич и его жена обнаружили у осьминогов разум. И не какой-нибудь примитивный, похожий на собачий, – хотя именно из-за этого европейцы критикуют азиатов, любящих отведать собачатинки, – а настоящий, может быть, даже сравнимый с человеческим.
А может быть, и получше человеческого: простили же они Соколову и его супруге поедание себе подобных.
Да, конечно, чета Соколовых теперь тоже скорбит о съеденных ими при развитом социализме подводных друзьях. Но вы бы сумели простить своих новых знакомых, если б они – пусть и по недоразумению – перед этим сожрали старых?
Береславский точно бы не простил, поэтому он только диву давался благородству славных обитателей подводного царства.
– Вот завтра поеду с Аней к Валюхе, – степенно рассказывал моряк, мягкими неторопливыми движениями штурвала подправляя курс катера.
– Аня – жена, – понял Ефим Аркадьевич. – А кто Валюха?
– Супруга Андрея, – привычно попыхивая трубкой, объяснил Соколов.
– А Андрей? – Профессор не любил оставлять за спиной непонятное.
– Осьминог, кто же, – теперь уже непонятливости собеседника удивлялся Александр Веденьевич. – Мы ж с Анютой нырять едем. Уже смесь глубоководную подготовили.
– А… как вы там общаетесь? – осторожно спросил Береславский. – Они по-русски секут?
– Так мы ж не про политику, – нисколько не обиделся водолаз. – Я, когда спускаюсь, – там метров тридцать точно есть, – сразу железками стучу.
– А где железки берете? – Ну зачем Береславскому знать, где Соколов берет под водой железки? Но вот натура такая – докапываться до всего.
– А там баржа затонувшая, – объяснил тот. – Там железяк полно. Стукнешь пару раз – через две минуты прилетают.
– Приплывают, – попытался поправить Ефим.
– Не, – снова пыхнул дымком шкипер. – Именно прилетают. Я ж на них снизу смотрю. Две огромные птицы. Только крыльями не машут.
Впереди – Андрей, за ним – справа и немножко выше – Валюха. Подплывут, посмотрят на нас, мы на них. Руку им протянешь – они об нее трутся, как котята.
– А какие они на ощупь? – поинтересовался Береславский.
– На ощупь? – задумался Соколов. – Ну, как котята и есть. Только без шерсти и холодные.
– Понятно, – из вежливости сказал Ефим Аркадьевич, потому что так и не смог себе представить котят холодных и без шерсти.
А насчет осьминожьего разума он и не сомневался. Уже во Владивостоке зашел в местный океанариум, посмотрел на маленького осьминожку в аквариуме. И, как всегда в зоопарках, пожалел, что зашел.
Бедняга безостановочно плавал вверх-вниз вдоль стеклянной стенки, и даже безо всякого зоопсихолога было ясно, что пареньку (или девчонке? – снова мелькнуло в ученом, постоянно ищущем истину мозгу) очень хочется домой, в море, к маме и папе.
У него даже мысль шальная проскочила – выкупить мальца. Благо денег уже хватало на все, даже весь этот дурацкий океанариум выкупить.
Но на сей раз глупости сделаны не были. Это что же, одни за деньги ловят, другие за деньги выпускают? Короче, остался морской малютка в неволе, только взгляд его, тревожный и укоряющий, теперь догнал Береславского.
– В прошлый раз только Валюха приплыла, – озабоченно вспомнил Александр Веденьевич. – Обычно-то парой. Может, случилось чего?
– Да вряд ли, – отмахнулся Береславский. Сейчас, держа в руках чемоданчик, ему менее всего хотелось вникать в чужие неприятности. Даже если это касалось уже симпатичной ему осьминожьей семьи.
К тому же, может, и нет никаких неприятностей. Вот он, например, все время ездил к подруге жены с женой, а как-то пару раз заехал без жены.
Это же не значило, что с его Наташкой что-то случилось.
Тьфу, черт. Опять не то вспомнилось. Да еще в подробностях. Вот же память! Нет, уж лучше склероз. Было – и прошло. Чего теперь вспоминать?
Да, сегодня точно был не его день, Береславский нутром это чувствовал. Он пошел вниз, в салон, – как, явно льстя себе, называл это место шкипер. Здесь он снял свой модный и дорогой пиджак – Наташка привезла из самого Парижа, – скатал его в аккуратную трубочку и примерил под голову.
Не понравилось.
Ефим раскатал пиджак обратно, сложил вдвое, потом еще вдвое. Подумал и сложил еще раз – габариты позволяли.
Вот теперь получилось удачно. Он примостился на двух диванчиках сразу, положил под голову пиджакоподушку, поставил на пол кейс и, не выпуская его ручки из своей ладони, провалился в приятный полуденный сон.
Рассказывает Док
Давненько я так не отрывался.
Здесь всё не как у людей, и всё – чудесно.
Остров – Змеиный, а змей нет. Мы его весь облазили. Красоты – необыкновенные.
Далее – океан. Теоретически холодный. Но наш капитан-наставник, Александр Веденьевич, нашел нам такую бухточку, что не купался только Ефим. И то, по-моему, не из-за температуры, а из-за самурайских рассказов про смертоносных медуз.
Правда, Самурай пожалел нашего главаря, объяснил тому, что в теплой воде закрытой бухты медузы не водятся, но тот все равно в воду не полез.
Ефим сегодня даже меня удивил. Поехать на пляж в галстуке и с кейсом – это только он может. Хотя с учетом содержимого кейса, может, он и прав.
Однако по мне – солнце, воздух и вода – тоже счастье.
Я даже попробовал нырнуть с аквалангом – дед-шкипер обещал меня научить.
Что забавно – не удалось.
Все наши легко научились, кроме Самурая, который, по-моему, и без скафандра под водой может жить. Остальных проинструктировали – и сразу в воду: на корме специальный сход предусмотрен. Становишься ластами на доску – и сальто назад.
Когда дошла моя очередь, – у нас было три гидрокостюма и акваланга, для двух учеников и тренера-спасателя, – я поступил так же.
Сальто, правда, не получилось – просто плюхнулся на спину. Но не это было самым ужасным.
Самым ужасным было то, что я так и не смог погрузиться под воду.
До меня все обучаемые исчезали с поверхности сразу. А я болтался сверху, сам себе напоминая большую черную жабу.
Шкипер объяснил, что не хватает грузов.
Мне привязали дополнительные грузы – без какого-либо результата.
Тогда он велел дожидаться выхода второго аквалангиста – нашего Василия, – чтоб снять грузы с него.
В итоге на меня надели все грузы, что были, – и опять ничего! Док не только не сгорел в огне, когда упал с вертолетом, но теперь и не тонул!
Впрочем, не все сочли это антинаучное обстоятельство достоинством. Я старался не слушать, как мою сверхплавучесть комментировал Береславский. Но вполне мог догадаться. Уж чего-чего, а пропустить возможность почесать язык насчет того, что никогда не тонет, профессор вряд ли сможет.
Короче, в подводном плавании меня постигло полное фиаско. Которое, правда, ничуть не испортило моего чудесного настроения, несмотря на все профессорские шуточки.
Теперь по второму текущему моменту.
Жалко ли мне было – вчера и теперь – пол-лимона? Как ни странно, нет.
Когда Самурай объяснил, что найденные бандитские баксы для него важнее жизни – и это правда, – я легко отдал ему свою долю.
А что я терял? Голодать – не голодаю. Более того, собираюсь в очередную загранку, которая сильно изменит мое и без того не поганое материальное положение. Да и за пробег мне наши парни тоже вот-вот должны заплатить.
Единственная штука, которая меня материально в последнее время будоражила, – это тот самый набор инструментов, который и так мне купил проницательный Береславский. На те же, кстати, бандитские деньги.Я вот подумал – эти пятьсот тысяч никак не изменили бы моей жизни. Даже на квартиру, которую хотел бы, – с кабинетом, с гостевой комнатой, с огромной столовой, – не хватит. А снова размениваться на промежуточный вариант – да еще с ремонтами, переездами, – пропади оно пропадом.
Видно, не так уж хочу улучшать свои жилищные условия: квартиру, в которой живу, когда получал – такое счастье было. Второе такое счастье и за десять миллионов не купишь.
А что еще мне нужно?
Ну, дача. Ну, хорошая тачка. Но я же не идиот, это ж – разовые деньги. Второго раза – очень надеюсь – не будет. Значит, эти деньги кончатся, следующие – не появятся. А привычки-то буржуйские останутся.
Нет уж, пусть лучше все будет по-старому. Не жаль мне пол-лимона. Честно, не жаль.
А что Береславский не согласился баксы отдать – это легко было предвидеть. Он мужик правильный, но забугорная беда его не торкает. Точнее, не торкает настолько. Попросил бы Самурай тысяч сто-двести – не сомневаюсь, Ефим бы дал.
При условии, что Самурай просит для себя, а не для народа: ну не любит Ефим Аркадьевич абстрактные понятия. Отдельно взятому – поможет, некоей общности – никогда.
А что, нормальная позиция. А то столько бакланов любят нашу Родину и народ в целом, но, откровенно говоря, недолюбливают каждого индивидуально. Так уж лучше подход профессора. Честнее по крайней мере.…Так. Дошли до вопроса честности.
Что-то мне все это не нравится. И хотя грядущая затея, на мой взгляд, полезна всем без исключения, даже предполагаемой жертве, но вот не нравится, и все. А отступать поздно.
О, вон и жертва. Его величество проснулось, глазки узкие трет, щечки свои толстые гладит. И почему-то без пиджака – в трюме, наверное, забыл. Зато с чемоданом.
Шел бы ты обратно в трюм. И до конца рейса.
Нет, чешет прямо к нам. Ну, значит, судьба.
Настроение Самурая тоже было явно не лучшим – все-таки историю он заварил не вполне симпатичную. И Дока втянул. И шкипера отчасти.
Но выхода другого не видел. Ему нужны полтора миллиона. Кроме того, ему не запретил этого делать Шаман.
Это был главный аргумент в сражении с собственной совестью. Если б совсем ужасное творилось – запретил бы. По крайней мере, Самурай на это очень надеялся.