Прощай, детка, прощай Лихэйн Деннис

Из прихожей мы попали в гостиную, освещенную светом с улицы и серебристым мерцанием еле слышного телевизора. В доме было темно, но серый свет все же проникал сквозь жалюзи, наполняя комнаты оловянным туманом, который, впрочем, не слишком скрадывал убожество обстановки. Половики были все драные, разных цветов и рисунков, заплатанные в соответствии с эстетическими вкусами наркоманов-хозяев. Стыки обрезанных и сшитых между собой частей местами выгибались, образуя подобие горных хребтов. Стены были обшиты светлой фанерой, на потолках чешуйками отставала белая краска. У стены стоял диван с рваным футоном,[15] и, когда глаза привыкли к тусклому серому свету, я увидел несколько пар глаз, смотревших на нас из его разорванной ткани.

Из футона доносилось тихое электрическое гудение, будто цикады стрекотали возле генератора. Образуя ломаную линию, в нем двигались несколько пар глаз.

И тут они на нас бросились.

По крайней мере, так нам показалось сначала. Исходу из футона предшествовал хор в десять глоток, и кошки — сиамские, полосатые, пятнистые — выбрались, извиваясь и цепляясь когтями за что попало, из дивана, перемахнули через кофейный столик на сшитый из частей половик, пронеслись между нашими ногами, не сумев вовремя остановиться, под острым углом врезались в плинтус и выскочили за дверь.

— Матерь божья! — воскликнул Пул и запрыгал на одной ноге.

Мы с Энджи прижались к обшарпанной стене. Клок густой шерсти соскользнул у меня с ботинка. Бруссард дернулся вправо, влево и отряхнул полы пиджака.

Мы, однако, кошек нисколько не интересовали. Они стремились к солнечному свету.

Снаружи донесся визг Хелен, по-видимому, животные выскочили в переулок.

— Срань господня! Помогите!

— А что я вам говорила?! — послышался визгливый голос, который, как я решил, принадлежал женщине средних лет. — Напасть. Господь наслал напасть на город Чарлстаун!

В доме стало вдруг так тихо, что я услышал доносившееся из кухни тиканье часов.

— Кошки, — сказал Пул с нескрываемым отвращением и отер лоб носовым платком.

Бруссард, согнувшись, рассмотрел отвороты брюк и стряхнул клочок кошачьей шерсти с ботинка.

— Кошки умные, — сказала Энджи, отходя от стены, — не то что собаки.

— Зато собака газету принести может, — возразил я.

— И диваны не потрошат, — добавил Бруссард.

— Собаки, когда голодные, не едят трупы своих хозяев, — сказал Пул. — А кошки едят.

— Уф, — выдавила из себя Энджи. — Не может быть. Правда, что ли?

Мы медленно прошли на кухню.

Оказавшись там, я остановился перевести дыхание и вдохнуть одеколон с верхней губы.

— Черт! — Энджи уткнулась в носовой платок.

К стулу был привязан голый мужчина. Рядом с ним, прижав подбородок к груди, стояла на коленях женщина, бретельки белого в черных пятнах засохшей крови неглиже свисали до локтей, руки за спиной у запястий и ноги у лодыжек были связаны между собой. Оба тела раздулись и побелели до оттенка вулканического пепла.

Мужчину убили выстрелом, который разнес ему грудину и верхнюю часть грудной клетки. Судя по размеру дыры, стреляли в упор из дробовика. И к сожалению, Пул оказался прав относительно пищевого поведения и сомнительной преданности кошачьих своим хозяевам. Но помимо повреждений, нанесенных выстрелом, временем и кошками, верхняя часть грудной клетки выглядела так, будто ее вскрыли хирургическими ножницами.

— Тут совсем не то, что должно быть, — сказала Энджи, не отводя глаз от зияющей дыры в груди трупа.

— Не хотелось бы огорчать вас, — сказал Пул, — но так выглядят человеческие легкие.

— Они должны тут быть, — сказала Энджи. — Меня сейчас вырвет.

Пул уперся шариковой ручкой в подбородок головы мужчины, приподнял ее и отступил на шаг.

— А, привет, Дэвид!

— Мартин? — спросил Бруссард и сделал шаг к трупу.

— Он самый. — Пул отпустил голову и прикоснулся к темным волосам. — Неважно выглядишь, Дэвид.

Бруссард обернулся к нам:

— Дэвид Мартин. Известен также как Малыш Дэвид.

Энджи кашлянула в платок.

— По-моему, никакой он не малыш.

— «Малыш» не имеет отношения к росту.

Энджи взглянула в промежность покойного.

— Ох!

— А это, наверное, у нас Кимми, — сказал Пул, переступил через лужу засохшей крови и подошел к трупу женщины.

Горло Кимми, как небольшой каньон, пересекал черный разрез. Подбородок и скулы были в черной засохшей крови, глаза смотрели вверх, как бы прося спасения, или помощи, или доказательства того, что хоть что-то, пусть что угодно, ожидало ее за пределами этой кухни.

На руках были широкие надрезы, также засохшие. На плечах и вдоль ключиц кожу покрывали ямки, в которых я узнал ожоги от сигарет.

— Ее пытали.

Бруссард кивнул:

— На глазах у дружка. «Скажи где, не то снова ее порежу». Что-то в таком духе. — Он покачал головой. — В общем, жаль. Для кокаинистки Кимми была вполне ничего женщина.

Пул сделал шаг назад.

— Кошки ее не тронули.

— Что? — переспросила Энджи.

Пул указал на Малыша Дэвида:

— Как видите, над Мартином попировали. А Кимми не тронули.

— Что вы хотите сказать? — спросил я.

Он пожал плечами:

— Любили они Кимми. А Малыша Дэвида не любили. Жаль, что убийцы не разделяли этих чувств.

Бруссард подошел ближе.

— Думаешь, Малыш Дэвид раскололся насчет товара?

Пул осторожно отпустил голову Кимми и цокнул языком.

— Жадный был ублюдок. — И оглянулся через плечо на нас. — Не то чтобы я плохо о покойниках, но… — Он пожал плечами.

— Малыш Дэвид со своей прежней подружкой года два-три назад вломились в аптеку, забрали демерол, дарвон, валиум и так далее. В общем, копы подъезжают, эти красавцы выскакивают через черный ход и спрыгивают с пожарной лестницы в переулок с высоты второго этажа. Девица повредила себе голеностоп. Малыш Дэвид забрал у нее товар и бросил в переулке.

Сначала Большой Дэвид. Теперь Малыш Дэвид. Пора перестать называть детей Дэвидами.

Я оглядел кухню. Плитка с пола была сорвана, кухонные полки пустовали. На полу валялись банки с консервами и пустые пакеты из-под картофельных хлопьев. Панели фальш-потолка громоздились на куче побелки возле кухонного стола. Газовая плита и холодильник были отодвинуты от стены, дверцы буфета раскрыты.

Убийцы основательно здесь все обыскали.

— Хочешь позвонить в полицию? — спросил Бруссард.

Пул пожал плечами.

— Может, сначала сами все тут осмотрим?

Пул достал из кармана несколько тонких перчаток, разделил их и раздал нам каждому по паре.

В спальне и ванной царил такой же разгром: все перевернуто вверх дном, вспорото, вывалено на пол. Впрочем, по сравнению с тем, что я видел в домах других наркоманов, тут было не многим хуже.

— Телевизор, — сказала Энджи.

Я выглянул из спальни, в это время Пул вышел из столовой, а Бруссард — из ванной.

— Никому не пришло в голову посмотреть в нем.

— Наверное, потому что он включен, — сказал Пул.

— И что?

— Сложно спрятать внутри двести тысяч баксов и ничего при этом не испортить, — сказал Бруссард. — Вам не кажется?

Энджи пожала плечами и посмотрела на экран, где Джерри Спрингер усмирял гостей в студии, и прибавила громкость.

Одна дама назвала другую шлюхой, а зрителя, ищущего развлечений, — грязной собакой.

Бруссард вздохнул:

— Поищу отвертку.

Джерри Спрингер понимающе оглядел зрителей. Те зашумели. То и дело повторялся писк, заглушавший нецензурное.

Сзади послышался голос Хелен:

— О, круто! Время Спрингера.

Бруссард нашел в ванной крошечную отвертку с красной резиновой рукояткой.

— Мисс Маккриди, — сказал он, — будьте добры подождать снаружи.

Хелен, не отводя глаз от экрана, села на краешек рваного футона.

— Там женщина ругается из-за кошек. Говорит, вызовет полицию, — сказала она.

— Вы ей сказали, что мы из полиции?

На экране разгоралась бабья драка. Хелен рассеянно улыбнулась.

— Сказала. Говорит, что все равно вызовет.

Бруссард махнул отверткой и кивнул Энджи. Телевизор выключили как раз на очередном долгом писке.

— Блин! — Хелен потянула носом воздух. — Да тут запашок.

— Одеколон нужен?

Она покачала головой:

— Да нет. У моего прежнего дружка в прицепе еще хуже воняло. Имел привычку грязные носки в мойке оставлять. Вот там был запах, я вам доложу.

Пул поднял голову, как бы собираясь что-то сказать, но посмотрел на Хелен, передумал и безнадежно выдохнул.

Бруссард отвинтил кожух на задней стенке телевизора, мы вместе сняли его и заглянули внутрь.

— Есть что-нибудь?

— Кабели, провода, встроенные динамики, мотор, кинескоп, — отчитался Бруссард.

Мы снова приложили кожух к телевизору.

— Пристрелите меня, — сказала Энджи, — сегодня это была не худшая идея.

— Ну что вы. — Пул выставил руки.

— Но и не лучшая, — сказал Бруссард, держа шуруп в зубах.

— Что? — не поняла Энджи.

Бруссард невнятно улыбнулся.

— Гм?

— Вы не могли бы включить? — попросила Хелен.

Пул посмотрел на нее, сощурился и покачал головой.

— Патрик.

— Да.

— Тут за домом дворик. Вы не отведете туда мисс Маккриди? Мы тут пока сами закончим.

— А передача? — сказала Хелен.

— А я вам скажу, что там запикали, — сказал я. — Шлюха. Грязная собака. Пи-ип.

— Бессмыслица получается.

— Ага, — покладисто согласился я.

У двери в кухню Пул сказал:

— Закройте глаза, мисс Маккриди.

— Что? — Хелен попятилась.

— Вам это видеть ни к чему.

Но остановить ее мы не успели, Хелен проворно заглянула Пулу через плечо. Он посторонился.

Хелен вошла в кухню и остановилась. Я думал, она закричит, грохнется в обморок или бросится обратно в гостиную.

— Они что, мертвые?

— Ага, — сказал я. — Очень.

Она пошла по кухне к черному ходу. Я взглянул на Пула. Он поднял бровь.

Проходя мимо Малыша Дэвида, Хелен остановилась и посмотрела на рану в груди.

— Прямо как в кино.

— В каком?

— Где пришельцы вылезают у людей из грудных клеток и истекают кислотой. Как оно называется?

— «Пришельцы», — подсказал я.

— Точно. Они у людей из грудных клеток выбирались. Но кино-то как называется?

Энджи сбегала в «Данкин Донатс» и через несколько минут присоединилась к нам с Хелен. Пул и Бруссард пошли по дому с блокнотами и камерами.

Двор был как двор. У меня в спальне встроенный шкаф больше. Малыш Дэвид и Кимми вынесли сюда ржавый железный столик и стулья, мы сидели и слушали жизнь. День, приближаясь к вечеру, истекал кровью, становилось свежо, матери звали домой детей, рабочие на стройке по другую сторону дома бурили перфораторами кладку, где-то неподалеку играли в уифл-болл.

Хелен через трубочку потягивала кока-колу.

— Очень их жалко. Такие приятные люди.

Я отхлебнул кофе.

— Сколько раз вы с ними встречались?

— Вот только тогда, один раз.

— Не припомните ли чего-нибудь особенного в тот вечер?

Хелен задумчиво залипла в трубочку.

— Все эти кошки. Они были типа везде. Одна Аманде руку оцарапала, зараза. — Она улыбнулась нам в глаза. — То есть кошка зараза, конечно.

— Так Аманда была в доме с вами?

— Наверное. — Хелен пожала плечами. — Конечно.

— Я ведь почему спрашиваю, раньше вы говорили, что могли оставить ее в машине.

Хелен снова пожала плечами, и мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы обеими руками не опустить ей плечи на место.

— Да? Знаете, вспомнила, что кошка ее оцарапала, а до тех пор сомневалась. Нет, Аманда была в доме.

— Что-нибудь еще помните? — Энджи забарабанила пальцами по столу.

— Она была такая милая.

— Кто? Кимми?

Хелен указала на меня пальцем и улыбнулась.

— Да. Это ее так звали, Кимми. Она была крута! Увела нас с Амандой к себе в спальню, показывала свои фотографии в Диснейленде. Аманда прям совсем обалдела. По дороге домой только и ныла: «Мам, а мы поедем смотреть Микки и Минни?», «А мы поедем в Диснейленд?». — Хелен фыркнула. — Дети. Как будто у меня на это есть деньги.

— В этот дом вы входили с двумя сотнями тысяч долларов.

— Но это для сделки Рея. Сама бы я такое не провернула. Я же не Сыр Оламон. Рей сказал, что в нужный момент подключится. Он меня никогда не обманывал, поэтому я считала это его сделкой. А если Сыр узнает, то и проблемы будут тоже у Рея. — И она снова пожала плечами.

— Мы с Сыром старые знакомые, — сказал я.

— Да?

Я кивнул.

— И с Крисом Малленом тоже. Все вместе играли в Малыша Рута,[16] вместе торчали на углу и так далее.

Хелен удивленно подняла брови:

— Правда, что ль?

Я поднял руку:

— Богом клянусь. И Сыром. Хелен, вы хоть представляете, что он сделает, если поймет, что его обули?

Она взялась было за стаканчик с содовой, но поставила его на прежнее место.

— Слушайте, я же вам уже сказала, это все Рей. Я ничего не делала, только пошла в номер мотеля с…

— Сыру — а нам тогда было лет по пятнадцать, совсем дети, — как-то раз показалось, что его подружка загляделась на другого. Так он разбил пивную бутылку о фонарный столб и розочкой располосовал девице всю физиономию. Нос оторвал ей, Хелен. Это был Сыр в пятнадцать. Каков он, по-вашему, теперь?

Она мусолила соломинку, пока кусочки льда не застучали на дне стакана.

— Это сделка Рея…

— Думаете, он убьет вашу дочку и сна лишится? — сказала Энджи. — Хелен! — Энджи потянулась через стол и ухватила Хелен за мосластое запястье. — Так вы думаете?

Энджи смотрела на нее с полминуты, потом покачала головой и выпустила руку.

— Хелен, позвольте вас спросить.

Хелен потерла запястье и посмотрела на стаканчик.

— Да.

— Вы с какой именно долбаной планеты сюда свалились?

Хелен промолчала.

Вокруг нас красиво умирала осень. Полыхали ярко-желтые и красные краски, листья, оранжевые с восковым налетом и зеленые с оттенком ржавчины, слетали с ветвей на траву. Этот волнующий запах отмирания, столь характерный для осени, наточил лезвия воздуха, и они прорезали нашу одежду и заставляли нас напрягать мышцы и шире раскрывать глаза. Нигде смерть не наступает так зрелищно, так гордо, как в октябре в Новой Англии. Солнце, вырвавшись из туч, грозивших с утра дождем, превратило окна в невыносимо яркие прямоугольники и придало кирпичу домов, рядом окружавших дворик, туманный оттенок в тон самым темным листьям. Смерть, думал я, совсем не это. Смерть в доме рядом с нами. Смерть — это разгромленная кухня Малыша Дэвида и Кимми. Смерть — это черная засохшая кровь и неверные кошки, готовые жрать что попало.

— Хелен, — сказал я.

— Что?

— Когда вы в комнате Кимми смотрели фотографии из Диснейленда, где были Малыш Дэвид и Рей?

Хелен слегка приоткрыла рот.

— Быстро говорите. Не раздумывайте.

— На заднем дворе.

— На заднем дворе. — Энджи указала в землю. — Здесь.

Хелен кивнула.

— Вы видели задний двор из спальни Кимми? — спросил я.

— Нет. Жалюзи были опущены.

— Тогда откуда вы знаете, что они находились тут?

— Когда мы уходили, у Рея ботинки были в грязи, — медленно проговорила она. — Рей — неряха во многом. — Она потянулась и тронула меня за руку, будто собиралась поделиться чем-то глубоко личным. — Но, господи, знали бы вы, как он заботится о своей обуви!