Живым или Мертвым Блэквуд Грант

Глава 05

Азан, призыв на молитву, раскатившийся над крышами Триполи и долетевший до кафе, где сидел, попивая чай, Дирар-аль-Карим, показался ему знаком от самого Аллаха, одобрявшего выбранный им путь. Он точно знал, что совпадение не было случайным. Он настолько сосредоточился на операции, так и этак проигрывая ее в голове, что даже не заметил, как солнце спустилось к горизонту. Неважно. Аллах, несомненно, простит ему это упущение — особенно если он справится со своей задачей. Тем более что оплошал только он сам, и никто другой, а уж к добру это или к худу, будет видно. То, что командиры ошиблись с оценкой расходов на операцию, было, конечно, досадной неприятностью, но Дирар не придавал этому особого значения. Инициатива, если она проявляется по воле Аллаха и с соблюдением исламских законов, это благословение, и можно не сомневаться, что командиры учтут это, когда задание будет выполнено. Останется ли он в живых, чтобы воспринять их похвалу, мог знать только Аллах, но награду он получит наверняка, если не в этой жизни, то после смерти. От этой мысли Дирару становилось теплее, и проходили неприятные ощущения в животе.

До самого последнего времени его участие в джихаде ограничивалось чисто вспомогательными функциями — он передавал информацию, обеспечивал перевозки, предоставлял кров своим товарищам-солдатам и от случая к случаю собирал какие-нибудь сведения и помогал проводить рекогносцировки. Конечно, он умел обращаться с оружием, но, к своему великому стыду, никогда еще не обращал его против врагов. Скоро все изменится — еще до ближайшего рассвета. Но, как он усвоил в учебном лагере в Факхе, от наличия оружия и умения им владеть исход операции зависит лишь частично. В этом, по крайней мере, американские военные были правы. Сражения по большей части выигрываются еще до того, как армии выйдут на поле боя. Планирование, планирование, еще раз планирование и тройная проверка каждого плана. Ошибки — это результат плохой подготовки.

Первая из целей, о которой он задумался, оказалась недоступной; не только потому, что его группа была малочисленной, но также из-за местоположения этой самой цели. Гостиница (из числа самых свежих новостроек Триполи) была многоэтажной, имела столько входов и выходов, что для того, чтобы взять их все под контроль, потребовалось не меньше двух дюжин людей. Она имела также (чего поначалу не учли при планировании операции) собственную охрану, состоящую из бывших офицеров полиции и армии, в распоряжении которой имелось современное оружие и самая совершенная система теленаблюдения. Располагая временем и силами, Дирар, без всякого сомнения, смог бы выполнить свою задачу, но ни того, ни другого у него не имелось. Во всяком случае, пока что не имелось. Может быть, в следующий раз…

Вместо этого он выбрал второстепенную цель, которая предназначалась для другой группы — группы из Бенгази, как предполагал Дирар. Некоторое время спустя сверху дали отбой этой операции. Без всяких объяснений, не дав ничего взамен. И Дирар, как и многие его товарищи, скучал без дела, а Запад тем временем беспрепятственно продолжал свое наступление. Неудивительно, что ему легко удалось отыскать других членов группы, испытывавших те же настроения. Впрочем, вербовка сторонников была довольно опасным делом. Дирар никак не мог знать заранее, какая информация о его плане попадет к тем, кому не предназначается, как внутри организации, так и вне ее. В прошлом году «Хайат Амн аль Джамахирия» — разведка Каддафи — сумела внедрить своих агентов в несколько групп, одну из которых возглавлял друг детства Дирара. Девять человек, все отважные бойцы и преданные последователи истинной веры, очутились в казармах Баб-аль-Азизия и так и не вышли оттуда — во всяком случае, никто из них не вышел оттуда живым.

До второстепенной цели было гораздо легче добраться, к тому же она могла считаться лишь косвенно причастной к той акции, за которую ей предстояло получить возмездие. Зато, если у Дирара все получится, мир получит совершенно ясное сообщение: у воинов Аллаха крепкая память и длинные ножи. За убийство каждого из наших вы ответите сотней своих жизней. Правда, он сомневался, что тут наберется сотня, но это было не так уж важно.

Вместе с несколькими другими посетителями кафе Дирар поднялся, подошел к стене и взял один из лежавших там свернутых молитвенных ковриков. Как и следовало ожидать, коврик был чистым, без всякого мусора. Вернувшись к своему столику, он развернул коврик на кирпичном полу, обратив его верхним краем по кибле в сторону Мекки, встал прямо, опустив руки по сторонам тела, и, за неимением муэдзина, который произнес бы икамат вслух, прошептал икамат — призыв на молитву, — и начал молиться. Он сразу же ощутил, как его разум погружается в покой, усиливавшийся с каждым следующим ракаатом, и завершил молитву салаватом:

Завершая молитву, Дирар бросил быстрый взгляд через плечо, не сомневаясь, что за спиной каждого правоверного ходят ангелы, записывающие каждое доброе и каждое дурное деяние, а затем сложил руки чашей перед грудью и провел ладонями по лицу, будто умывая его.

После этого он открыл глаза и глубоко вздохнул. В мудрости своей Аллах пожелал, чтобы правоверные творили молитву не менее пяти раз в день — перед рассветом, в полдень, перед вечером, на закате и ночью. Как и большинство мусульман, Дирар был уверен, что частые регулярные молитвы не только показатель почитания могущества и величия Аллаха, но и средство для того, чтобы собрать душевные и умственные силы. Он никогда не делился этой мыслью с другими, опасаясь, что его могут обвинить в кощунстве, но в глубине души сомневался, что Аллах сочтет такое отношение к молитве грехом.

Он посмотрел на часы. Пора идти.

Оставался один-единственный вопрос — будет ли он в живых, когда наступит время последней на этот день молитвы. Это знал один Аллах, великий и всемогущий.

Хотя Дрисколл, конечно, не считал эти переходы по Гиндукушу альпинизмом, но в его памяти крутилась фраза кого-то из восходителей на Эверест — достигнув вершины, ты пройдешь только полпути. Общедоступное толкование: спуститься иной раз бывает не легче, а то и труднее, чем подняться. Для него самого и его группы эта истина была истиной вдвойне — альпинисты, как правило, возвращаются с вершины той же дорогой, по какой поднимались к ней. Дрисколл и его рейнджеры не могли так поступить, поскольку слишком велика была опасность попасть в засаду. Положение усугублялось тем, что они тащили с собой двух пленников, которые пока что выполняли все, что им приказывали, но их настроение могло измениться в любую секунду.

Добравшись до ровного участка между двумя валунами, Дрисколл остановился и вскинул сжатую в кулак руку, приказав всем остальным сделать то же самое. Люди, растянувшиеся в цепочку за его спиной, замерли и присели на землю. До дна ложбины оставалось пятьсот футов. Еще минут сорок, прикинул в уме Дрисколл, потом еще пара километров по дну ложбины, а потом поворот к РП — району приземления. Он посмотрел на часы — нормально, в график укладываются.

Тейт неслышно подкрался к Дрисколлу и протянул ему кусок вяленого мяса.

— Пленники слегка задергались.

— Поняли, видать, что жизнь — штука неласковая.

— И всегда кончается смертью, — добавил Тейт.

С пленниками всегда бывало непросто обращаться, а уж в такой местности — особенно. Если кто-то из них, допустим, сломает ногу или даже просто сядет на землю и откажется идти дальше, остаются лишь три выхода из положения: бросить его на этом месте, тащить на себе или пристрелить. Главная хитрость состояла в том, чтобы убедить пленников, что они могут рассчитывать лишь на один — последний — вариант развития событий. «Собственно, как правило, это оказывалось чистой правдой», — подумал Дрисколл. Еще не хватало, чтобы он позволил двоим придуркам снова заниматься пакостями.

— Пять минут, и отправляемся дальше, — сказал Дрисколл. — Передай по цепочке.

Почва под ногами постепенно выравнивалась, громадные валуны сменились сравнительно мелким каменным крошевом, среди которого время от времени попадались обломки с бочку величиной. За сотню метров до дна ложбины Дрисколл скомандовал очередную остановку и долго, пристально смотрел вперед через очки ночного видения. После этого он продолжил путь по извилистой тропе, приостанавливаясь перед каждым местом, где кто-нибудь мог притаиться, и высматривая, нет ли движения. По обеим сторонам ложбины, имевшей метров двести в ширину, вздымались вверх крутые скальные стены. «Идеальное место для засады», — подумал Дрисколл и тут же добавил про себя, что, благодаря топографии Гиндукуша, подходящих для этого мест здесь куда больше, чем неподходящих. Пришельцы усваивали этот урок не одну тысячу лет — и Александр Македонский, и Советы, а теперь американская армия. Дрисколл и так некстати сломавший ногу капитан планировали операцию с величайшей тщательностью, прокручивали все возможные варианты, искали наилучшие пути отхода, но так и не нашли ничего более подходящего, по крайней мере, маршрутов, которые не превышали бы десять километров. Варианты с более длинными переходами не годились, поскольку вывоз группы необходимо было осуществить затемно.

Дрисколл обернулся и пересчитал группу — пятнадцать человек и еще двое. Возвращение без потерь само по себе можно считать победой. Он махнул Тейту — идем! — тот передал сигнал по цепочке. Дрисколл поднялся и зашагал вперед. Через десять минут отряд оказался на каменном крошеве, устилавшем дно ложбины. Дрисколл снова замедлил шаг, оглянулся, чтобы удостовериться, что люди не сбиваются в кучу, и остановился.

Что-то было не так…

Что именно, Дрисколл понял через мгновение: один из пленников, которого вел Питерсон, шедший в цепочке четвертым, больше не производил впечатления больного, который еле бредет. Он выпрямился и крутил головой во все стороны. Похоже, его что-то сильно тревожило. Но что? Дрисколл вновь дал команду остановиться и пригнуться. Через мгновение рядом с ним оказался Тейт.

— В чем дело?

— Придурок, которого тащит Питерсон, что-то сильно заволновался.

Дрисколл внимательно всмотрелся в темноту сквозь очки ночного видения, но снова ничего не увидел. Дно ложбины, где почти не было крупных камней, казалось совершенно пустынным. Никакого движения, ни звука, если не считать негромкого посвистывания ветра. И все же Дрисколл нутром чуял недоброе.

— Что-нибудь видишь? — поинтересовался Тейт.

— Ничего. Но ведь с чего-то этот хмырь задергался. Возьми Коллинза, Смита и Гомеса. Отойдите на полсотни ярдов назад, прижмитесь к обрыву и возвращайтесь на этот уровень. И скажи Питерсону и Флаэрти: пусть уложат пленных носом в землю и следят, чтобы те не рыпались.

— Понял.

Тейт поспешил назад, останавливаясь по пути, чтобы отдать приказы тем, кого упомянул командир. В стекла прибора Дрисколл видел, как Тейт и еще трое солдат пробрались немного вверх по нижнему, отлогому краю склона, а потом покинули тропу и стали пробираться между валунами вдоль ложбины. Сзади к Дрисколлу неслышно подкрался Зиммер.

— Что, Санта, призрачные голоса предупреждают?

— Угу.

Прошло пятнадцать минут. И вдруг зеленая расплывчатая фигура — таким Дрисколл видел Тейта сквозь очки ночного видения — остановилась.

— Босс, — донесся его голос из рации, — перед нами открытое пространство, этакое ущелье. Я вижу там верх палатки.

«Тогда понятно, почему придурок засуетился, — подумал Дрисколл. — Он знал, что мы премся точно на лагерь».

— Есть признаки жизни?

— Приглушенные голоса — пять, может, шесть.

— Понял. Оставай…

Справа, метрах в пятидесяти вверх по ложбине, вспыхнули автомобильные фары. Обернувшись, Дрисколл увидел, что из-за поворота вывернулся и помчался к ним «УАЗ-469». Во время советского вторжения в Афганистан и до сих пор «УАЗ» пользовался особенным почетом у выдубленных солнцем местных плохих парней. Эта машина была открытой, и на ней стоял еще один раритет из вооружения Советской армии — станковый пулемет «НСВ» калибра 12,7 миллиметра. Тринадцать выстрелов в секунду, прицельная дальность 1500 метров. Прежде чем Дрисколл успел это сообразить, дуло пулемета окуталось огнем. Пули гремели по камням, чавкая, впивались в землю, разбрасывая осколки и вздымая фонтанчики пыли. Ниже по ложбине, на скале прямо напротив того места, куда направился Тейт со своими людьми, замелькали выстрелы из оружия калибра поменьше. Пленник Питерсона заорал что-то по-арабски, Дрисколл, естественно, ничего не понял, но решил, судя по тону, что он подбадривает своих товарищей. Питерсон ударил его прикладом за ухом, он заткнулся и вырубился.

Увидев, что их обнаружили, Тейт с группой открыли ответный огонь, сухой треск выстрелов из «М-4» разносился по ложбине резким эхом. Остальные солдаты Дрисколла моментально нашли себе укрытия и принялись обстреливать «УАЗ», который остановился метрах в двухстах, направив на рейнджеров горящие фары.

— Тейт, всади в эти палатки несколько гранат! — приказал Дрисколл и, не теряя ни секунды, сам отполз на пару метров влево и всадил в «УАЗ» две длинные очереди.

— Понял! — услышал он в наушниках голос Тейта.

Барнс нашел немного выше тропы укромное место между двумя валунами, быстро установил на сошки свой легкий пулемет «М-249», тут же начавший изрыгать огонь из дула. «УАЗ» двинулся задним ходом. Его лобовое стекло покрылось паутинкой трещин от пулевых пробоин, но крупнокалиберный пулемет продолжал осыпать пулями склон ложбины. Оттуда, где находился Тейт, до Дрисколла донесся грохот взорвавшейся гранаты, потом последовал еще один взрыв и еще два, почти слившиеся между собой. А затем послышались крики на арабском. Даже вопли. Лишь через полсекунды Дрисколл сообразил, что кричат у него за спиной. Обернувшись с карабином на изготовку, он увидел, что пленник, которого вел Гомес, стоит во весь рост, обернувшись к «УАЗу», и орет. Его знания арабского языка хватило, чтобы понять: «Убейте меня! Убейте меня!» Тут же голова афганца разлетелась, и его труп, отброшенный пулей, повалился навзничь.

— Барнс, заткни эту штуку! — выкрикнул Дрисколл.

В ответ на приказ трасса из дула «М-249» сдвинулась с кабины автомобиля и уперлась в капот. От металла полетели искры; в следующую секунду очередь нашла мотор, и над передком машины поднялся клуб пара. Водительская дверь открылась, оттуда, шатаясь, вывалился человек. Барнс тут же срезал его очередью. Установленный на «УАЗе» пулемет умолк, Дрисколл разглядел скрючившегося возле него человека. Перезаряжает. Дрисколл обернулся и подал знак Петерсону и Дикону — кидайте гранаты! — но парни уже вскочили и размахнулись. Первая граната улетела слишком далеко и бесполезно взорвалась правее цели, зато вторая упала совсем рядом с задним колесом машины. Взрыв подкинул заднюю часть «УАЗа» на несколько дюймов над землей. Пулеметчик перелетел через борт и остался лежать неподвижно.

Дрисколл снова повернулся вперед по направлению движения отряда и внимательно осмотрел скалу сквозь очки ночного видения. Он насчитал там шесть придурков. Все они лежали среди камней и старательно обстреливали позицию, занятую Тейтом.

— Поджарьте этих зас…цев! — приказал Дрисколл, и одиннадцать стволов принялись поливать свинцом противоположный склон. Через тридцать секунд все было кончено.

— Берегите патроны! Берегите патроны! — скомандовал Дрисколл. Солдаты перешли на короткие очереди.

— Тейт, как твои люди? — спросил он по рации.

— Все живы. Несколько царапин от камней, но ничего серьезного.

— Проверь палатки и уничтожь там все.

— Есть!

Дрисколл поднялся и пошел по тропе назад, проверяя своих людей. Никто не получил никаких ранений, если не считать мелких ссадин и царапин от осколков камней.

— Барнс и Дикон, проверьте…

— Санта, погоди!

— В чем дело?

— Твое плечо. Сэм, ну-ка сядь! Доктор, бегом сюда!

Только сейчас Дрисколл почувствовал, что его правая рука онемела, будто он отлежал ее. Он позволил Барнсу усадить себя прямо на землю. Тут же подбежал Коллинз, второй из медиков, участвовавших в операции. Он опустился на колени рядом с Дрисколлом, потом они с Барнсом быстро, осторожно сняли лямки рюкзака сначала с правого, потом с левого плеча командира. Коллинз зажег фонарь с направленным и потому незаметным со стороны лучом и осмотрел плечо Дрисколла.

— Ничего страшного, Санта. Осколок камня. С палец величиной.

— Вот гадость-то. Барнс и Дикон, проверьте-ка машину.

— Будет исполнено, босс!

Они рысцой сбежали по тропинке и приблизились к автомобилю.

— Двое убитых! — крикнул Дикон.

— Обшарьте их, ищите что-нибудь полезное для разведчиков, — сказал Дрисколл сквозь плотно стиснутые зубы. Онемение сменилось резкой болью, от которой перед глазами полыхнуло ярко-белое пламя.

— Кровотечение сильное, — сказал Коллинз. Он запустил руку в свой рюкзак, достал индивидуальный пакет, вскрыл его и наложил на рану. — Завяжите как можно туже.

— Санта, — раздался голос Тейта по радио, — у нас четверо жмуриков и двое раненых. Оба пытались удрать.

— Понял. Быстро обыщите все и возвращайтесь сюда.

— Сейчас нужно вызвать вертушку… — начал было Коллинз.

— И думать об этом брось. Через пятнадцать минут здесь будет столько местных придурков, что нас попросту ногами затопчут. Убираемся отсюда. Помоги мне встать.

Глава 06

Кларк знал, что день предстоит печальный. Его вещи уже были упакованы — этим всегда занималась Сэнди и делала это очень ловко. То же самое происходило и дома у Динга — Пэтси научилась укладывать вещи в дорогу у своей матери. В «Радуге-6» сменилось поколение. Почти все, кто входил в первый состав, покинули команду, американцы вернулись туда же, откуда в свое время пришли по большей части. На базы в Форт-Брэгг, Дельта-Скул или в Коронадо, что в Калифорнии, где ВМФ готовит своих «морских котиков»,[4] чтобы за кружкой пива рассказывать то немногое, о чем им разрешили говорить, нескольким особо доверенным инструкторам. Время от времени кого-нибудь заносило и в Уэльс. Там, в Херефорде, можно было выпить пинту-другую «джона куража» в уютном баре «Зеленый дракон» и потрепаться о военных делах немного свободнее с такими же, как они сами, дипломированными «людьми из тени». Местные понимали, что это за люди, но они блюли секретность ничуть не хуже тайных агентов — их называли здесь «людьми из пятерки», имея в виду прославленную английскую контрразведку МИ-5, — которые тоже постоянно ошивались здесь.

В службе нет ничего постоянного, и неважно, в какой стране она проходит. Залогом здоровья организации является ее постоянное обновление, постоянное включение в свой состав новых людей, кое-кто из них приходит со свежими идеями. Оно же обеспечивает довольно частые и очень теплые встречи в самых неожиданных местах (в частности, в аэропортах по всему никчемному миру), много пива и крепкие рукопожатия после объявления посадки на рейс. Но каждый раз при этом ты испытываешь неуверенность и ощущаешь зыбкость всего происходящего. Начинаешь гадать, когда же кого-то из коллег или даже близких друзей отзовут, и он исчезнет в некоем другом подразделении «теневого» мира, чтобы потом часто являться в воспоминаниях, но крайне редко — наяву. Немало друзей Кларка успели погибнуть «во время учебных занятий», что всегда означало: словил пулю в каком-то из тех мест, где никто из наших якобы никогда не бывал. Но такова была цена принадлежности к этому закрытому от всего мира братству, и ожидать чего-либо другого не следовало. Как любят говорить те же «котики»: «Нравится не нравится — терпи, моя красавица».

Эдди Прайс, например, вышел в отставку в звании полкового старшины 22-го полка авиации специального назначения и сделался «йоменом-тюремщиком лондонского Тауэра, дворца и крепости ее величества королевы», или, проще выражаясь, одним из начальников парадной стражи, бифитеров. Джон и Динг иной раз в шутку обсуждали, понимает ли глава Соединенного королевства, насколько повысился бы уровень защищенности ее «дворца и крепости», если бы церемониальный топор, с которым щеголял Прайс (в старину йомен-тюремщик являлся палачом Тауэрской тюрьмы), был по-настоящему заточен. Можно было нисколько не сомневаться, что он продолжает бегать по утрам и занимается силовой зарядкой. И горе тому из штатных сотрудников службы охраны, чья обувь не будет сверкать, словно зеркало, галстук хоть на сантиметр сдвинется в сторону от вертикали, форма не будет идеально отглажена, а состояние винтовки — не лучше, чем в день выхода с завода.

Чертовски жаль, что от старости никуда не деться, сказал себе Кларк, которому уже оставалось до шестидесяти так немного, что он явственно видел тень этого рубежа, а самой худшей составляющей старости является то, что ты отлично помнишь, как был молодым, помнишь даже то, что лучше бы забыть. Во всяком случае, у него — именно так. Воспоминания — это палка о двух концах. А может быть, обоюдоострый меч.

— Привет, мистер Кей, — донесся от парадной двери знакомый голос. — Не выходной, а черт знает что, согласны?

— Динг, мы ведь уже много раз говорили… — отозвался Джон, не оборачиваясь.

— Да, Джон… извини.

Джону Кларку потребовалось несколько лет, чтобы приучить Чавеса, своего сослуживца, друга и зятя, обращаться к нему просто по имени, но и теперь Динг нет-нет да и сбивался на официальный тон.

— Подготовился на случай, если кто-нибудь захочет угнать самолет?

— Мистер Беретта, как всегда, на своем законном месте. — Они принадлежали к тому крайне немногочисленному кругу лиц, которым в Британии разрешалось проходить в самолеты с оружием, а от такой редкостной привилегии запросто не отказываются.

— Как поживают Пэтси и Джонни?

— Малыш в восторге оттого, что попадет домой. А у вас есть уже какие-нибудь определенные планы на этот счет?

— Пока что нет. Завтра утром нужно будет сделать звонок вежливости в Лэнгли. Через день-другой мне, возможно, понадобится съездить, повидаться с Джеком.

— Посмотреть, не бегает ли он по потолку? — осведомился, усмехнувшись, Динг.

— Насколько я знаю Джека, он скорее будет драть стены когтями.

— Знаешь, мне кажется, что жизнь в отставке — не сахар. — Дальше развивать эту тему Чавес не стал. Слишком уж насущной она была для его тестя. Время шло своим путем, нисколько не считаясь с человеческими желаниями.

— Как же ее переносит Прайс?

— Эдди? Он пользуется любым случаем, чтобы еще раз потягаться с жизнью — так, кажется, говорят у вас, моряков?

— Для пехтуры ты неплохо осведомлен.

— Эй, дружище, я ведь сказал «моряк», а не «флотский».

— Точно подмечено, Доминго. Прошу прощения, полковник.

— Да, это я упустил из виду, — сказал, довольно хохотнув, Чавес.

— Так как дела у Пэтси?

— Эту беременность она переносит лучше, чем прошлую. Выглядит отлично. И чувствует себя тоже отлично — по крайней мере, так она сама говорит. Пэтси ведь не любит жаловаться. Джон, она чудесная девочка… Но ведь ты и сам все это знаешь лучше меня, верно?

— Верно, но и услышать это лишний раз тоже приятно.

— Ну, а мне жаловаться и вовсе не на что. — Будь у него какие-нибудь жалобы, он, прежде чем подойти к делу, развел бы такую дипломатию, что только держись. А сегодня он говорил непринужденно и очень свободно. — Между прочим, босс, «вертушка» уже ждет.

— Проклятье! — вполголоса бросил Кларк.

Сержант Айвор Роджерс уже погрузил вещи в зеленый пикап с эмблемой британской армии, который должен был доставить отъезжающих на вертолетную площадку, и сейчас ждал снаружи, возле двери, генерала (в этой командировке Джон носил виртуальное звание бригадного генерала, или, по британскому уставу, бригадира). Британцы всегда были до крайности привержены к рангам и церемониям, и Кларку, когда он выходил из дома, всякий раз приходилось переносить их в невыносимых количествах. Он рассчитывал уехать потихоньку, но местное командование придерживалось иного мнения. Когда машина подкатила к вертолетной площадке, там собралась вся группа «Радуга» — стрелки, разведчики, даже оружейники. К «Радуге» были приписаны, между прочим, трое лучших во всей Великобритании оружейников — одетые (между собой это называлось «прикинутые») каждый в ту форму, какую им предписали носить в данное время. Присутствовал даже взвод специальных авиадесантных сил. С каменными лицами они дружно, как один человек, вскинули оружие «на караул» классическим, состоящим из трех элементов, движением, которое британская армия ввела в практику еще несколько веков тому назад. Традиции порой бывают очень живописными.

— Проклятье… — в который раз пробормотал Кларк, вылезая из машины. Он уже давно забыл о тех премудростях службы, которые знал назубок, будучи старшим боцманом ВМФ, но ему тоже довелось в свое время походить парадным шагом. Сейчас он понятия не имел, как следует поступить, но решил, что лучше всего будет пройти вдоль строя, тем более что миновать его по пути к вертолету «МН-60К» невозможно, и пожать руку каждому.

Прощание заняло больше времени, чем он ожидал. Почти каждому нужно было, вместе с рукопожатием, сказать пару слов. Все заслуживали этого. Его мысли вернулись к 3-й специальной оперативной группе. С тех пор, казалось, прошла целая жизнь. Они были ничуть не хуже этих, пусть даже в это трудно поверить. Он сам был тогда молодым, гордым и бессмертным. И, что крайне удивительно, бессмертие не сгубило его, как случилось с очень многими отличными людьми. Почему? Вероятно, это было простое везение. Во всяком случае, иного правдоподобного объяснения он не видел. Потом он научился осторожности, прежде всего во Вьетнаме. Научился на множестве примеров того, как не столь везучие люди тяжело страдали из-за глупейших ошибок, часто — из-за простого невнимания. Иной раз приходится полагаться на удачу, но необходимо сначала мысленно прокрутить всю ситуацию и решить, как именно стоит это сделать. Выбрать вариант, обещающий меньше потерь.

Алиса Фургейт и Элен Монтгомери обняли и расцеловали его. Обе оказались изумительными секретаршами, каких бывает чрезвычайно трудно разыскать. Кларк подумал даже о том, чтобы подыскать им работу в Штатах, но британцы, несомненно, ценили их ничуть не меньше, чем он, и попытка переманить их, пожалуй, привела бы к скандалу.

А замыкал строй Алистер Стэнли, новый босс.

— Не беспокойтесь, Джон, я буду хорошо заботиться о них, — пообещал он. Они крепко пожали друг другу руки. Говорить, в общем-то, было больше нечего. — Так и не сообщили, каким будет следующее назначение?

— Думаю, что узнаю об этом, прежде чем поступит ближайшее жалованье. — В чем-чем, а в неумении гонять бумаги по инстанциям правительственные учреждения нельзя было упрекнуть. Во многом другом — да, но только не в этом.

Чувствуя, что все уже сказано, Кларк подошел к вертолету. Динг, Пэтси, Джей Ч. и Сэнди уже давно успели пристегнуться. Джей Ч. очень любил летать, и сейчас его ожидало целых десять часов этого удовольствия. Оторвавшись от земли, вертолет устремился на юго-восток, к Хитроу. Приземлился он на специальной площадке возле 4-го терминала, и пассажиров на специальном микроавтобусе доставили к самолету, избавив их от необходимости проходить через металлоискатели. Лететь им предстояло на «Боинге-777» «Бритиш эйрвейз». Четыре года назад такой же самолет, на котором они летели, попытались захватить баскские террористы. Сейчас те трое парней находились в Испании, ну, а в какой тюрьме они сидели и какие там были условия, никто из участников событий ни разу не поинтересовался. По всей видимости, условия там были похуже, чем в «Уолдорф-Астории».

— Джон, так что, нас уволили? — осведомился Динг, когда самолет сдвинулся с места и покатил по бетонному покрытию ВПП аэродрома Хитроу.

— Думаю, что нет. Но, даже если и уволили, называться это будет по-другому. Тебя могут назначить старшим инструктором на Ферме. Меня… М-м-м… Меня могут подержать в штате еще годик-другой, возможно, мне еще придется посидеть в оперативном центре, прежде чем у меня отберут пропуск на служебную стоянку. Мы уже слишком стары для того, чтобы стрелять. А работе с бумагами не обучены. К тому же они должны бояться, что мы станем откровенничать с неподходящими репортерами.

— Кстати, ты ведь до сих пор не угостил ленчем Боба Хольцмана, верно?

Джон чуть не разлил шампанское, которое стюардессы налили, как только пассажиры пристегнулись к креслам.

— Но ведь я дал слово!

Несколько минут они сидели молча.

— Значит, звонок вежливости Джеку? — нарушил молчание Динг.

— Так ведь мы, Доминго, вроде как должны…

— Понимаю. Черт возьми, да ведь Джек-младший, наверно, уже школу кончил…

— Да. Вот только не знаю, чем он занимается.

— Наверно, какой-нибудь имитацией работы, как это обычно бывает с богатыми сыночками. Акции, облигации, всякая прочая чушь с перекачиванием денег из одного кармана в другой.

— Ну, а ты чем занимался в его возрасте?

— Учился на Ферме, как устраивать тайники — между прочим, ты сам меня учил, а вечерами торчал в Университете Джорджа Мейсона. По большей части передвигался на автомате, как лунатик.

— Но ведь, если я не ошибаюсь, магистерский диплом ты получил? Мне это так и не удалось.

— Да. Получил клок бумаги, на котором написано, что я официально считаюсь умным. Зато ты оставил по всему миру невесть сколько трупов. — К счастью, оснастить подслушивающими устройствами салон самолета практически невозможно.

— Назовем это методами работы лаборатории внешней политики, — заметил Кларк, просматривая меню для пассажиров первого класса. В самолетах «Бритиш эйрвейз», по крайней мере, старались подавать приличную пищу, хотя он не переставал удивляться тому, что авиакомпании до сих пор не перешли на бигмаки и картофель-фри. Или, допустим, на «домино-пиццу». Столько денег сберегут!.. Правда, у «Макдональдса» в Великобритании, кажется, нет подходящего мяса. А в Италии дело еще хуже. Но ведь там национальное блюдо — телятина по-милански, а это похлеще бигмака.

— Волнуешься?

— Насчет работы? Пожалуй, что нет. Я ведь всегда смогу неплохо заработать как консультант. Знаешь, мы с тобой могли бы создать компанию, скажем, личной охраны или еще чего-нибудь в этом роде и разбогатеть по-настоящему. Я буду заниматься планированием, а ты — собственно охраной. Всех-то дел — стоять и смотреть на публику с этаким выражением, смотрите, дескать, у меня. Оно у тебя прекрасно получается.

— Нет, Доминго, я слишком стар для этого.

— Джон, неужели ты думаешь, что у кого-нибудь хватит дури пнуть льва, даже если он уже немолод? Я-то слишком мал ростом для того, чтобы пугать плохих парней своим видом.

— Брось. Я бы не рискнул схватиться с тобой даже в шутку.

Чавес довольно редко получал подобные комплименты. Он всю жизнь переживал из-за своего действительно небольшого роста — жена была на дюйм выше его, — но это давало ему определенное тактическое преимущество. Раз за разом кто-нибудь недооценивал его и приближался на расстояние прямой досягаемости. Конечно, не профессионалы. Те успевали прочесть выражение его глаз и оценить опасность, которую представлял глядевший на них человек. Если дело происходило днем или же он давал себе труд включить свет. Впрочем, до этого доходило редко. Но, скажем, в восточной части Лондона какой-то уличный шалопай, возомнивший себя опасным грабителем, повел себя невежливо. Очнувшись, он увидел перед собой пинту пива, а в кармане обнаружил игральную карту. Это была дама треф, вот только оборотная сторона у нее оказалась совершенно черной. Но такие происшествия случались очень редко. Англия по большей части оставалась цивилизованной страной, а сам Чавес никогда не искал приключений. Да и урок, полученный после этого случая, он запомнил на всю жизнь. Карты с черной рубашкой служили сувениром (естественно, неофициальным) для людей из тени. Это, конечно, стало известно газетчикам, и Кларк стал сурово наказывать тех, кто держал при себе такие карты. Впрочем, суровость была умеренной. Секретность секретностью, а щегольство щегольством. Парни, которых он оставил в Уэльсе, обладали обоими этими качествами, и это, честно говоря, было совершенно нормальным явлением, пока парни соображают, что к чему.

— А какое занятие, по-твоему, нам пошло бы?

— Что ты скажешь о парке развлечений? Мэллой когда-то виртуозно высадил вашу группу в замке, а захват вы провели просто неподражаемо, особенно если учесть, что мы так и не смогли повторить такую операцию.

— Черт возьми, команда тогда была отличная, — кивнул, улыбнувшись, Доминго. — Мои прежние ниндзя ни в какое сравнение с ними не пошли бы, а я ведь думал в свое время, что лучших солдат просто не бывает.

— Они и впрямь, были очень хороши, но ведь опыт очень много значит. — В «Радуге-6» не было ни одного человека, относившегося к тарифной категории ниже Е-6, до которой нужно дослуживаться не один год. — С опытом приобретаешь много таких уловок, какие невозможно узнать из книг. К тому же мы во время обучения спускали с них по семь шкур.

— Давай-давай, рассказывай мне об этом. Если мне когда-нибудь придется куда-то бежать, я сначала потребую себе пару новых ног.

— Да ты еще щенок, — фыркнул Кларк. — Но я тебе вот что скажу: я никогда не видел банды стрелков лучше вашей, а я много чего насмотрелся. Христос! Глядя на них, можно было подумать, что каждый из них родился с винтовкой в руках. Динг, а кто у вас был чемпионом по стрельбе?

— Это нужно было вычислять с микрометром или микроскопом. Я бы поставил на первое место Эдди Прайса — за мозги. С винтовкой лучше всех были Вебер и Джонсон, тут можно и не гадать. С пистолетом — Луазелль, маленький французик… Он сумел бы напугать кого угодно, «Док» Холлидей,[5] думаю, от него удрал бы из Томбстоуна быстрее пули. Но, знаешь ли, ведь единственное, что нужно на самом деле, — положить пулю точно в десятку. Мертвый — это мертвый. Мы все это умели, вблизи или издали, днем или ночью, бодрствуя или спросонок, трезвые или пьяные.

— Потому-то нам и платят хорошие деньги.

— Жаль только, что нас держат на таком коротком поводке.

— Чертовски жаль.

— Но, черт возьми, почему? Я никак не возьму этого в толк.

— Потому что европейские террористы ушли на дно. Динг, мы заставили их притихнуть и тем самым лишили себя полноценной работы. Хорошо хоть, лавочку не прикрыли вообще. Учитывая сущность политиканов, это представили бы полной победой и кадром отъезда героев к заходящему солнцу.

— Еще похлопали бы по плечу и назвали молодцом.

— А ты рассчитываешь на благодарность от демократического правительства? — спросил, скривившись, Кларк. — Наивный мальчик, бедняжка.

У бюрократов из Евросоюза были свои резоны. Ни одна из европейских стран больше не практиковала высшей меры наказания — желания простого народа при этом, понятно, в расчет не принимались, — и один из таких «народных представителей» неоднократно заявлял во всеуслышание, что группа «Радуга» действует слишком жестоко. Чего, собственно, он хотел — может быть, гуманного захвата в плен и оказания всесторонней медицинской помощи бешеным псам, — так и не было сказано толком. Народ тех стран, где приходилось действовать «Радуге», ни разу не сказал о ней дурного слова, а вот их мягкосердечные и любвеобильные демократы наложили в штаны. Беда в том, что реальная политическая сила находилась в руках у этих безликих людишек. Как это бывает во всем цивилизованном мире.

— Знаешь, в Швеции запрещено выращивать телят в стойле. Ты обязан предоставить им возможность общаться с другими коровами, так сказать, «бывать в обществе». А потом их запретят кастрировать, прежде чем они хоть раз трахнут телку, — недовольно проворчал Чавес.

— А что? По-моему, разумно. По крайней мере будут понимать, чего они лишились, — отозвался, усмехнувшись, Кларк. — Зато у ковбоев будет меньше работы. К тому же, думаю, мужикам не так уж приятно делать такие вещи даже со скотиной.

— Иисус сказал, что кроткие наследуют землю, и меня это вполне устраивает. Но все же, когда видишь неподалеку копа, на душе делается спокойнее.

— Я ведь, кажется, не спорю с тобой. Знаешь, Доминго, откинь-ка ты кресло, допей вино и поспи немного. — «А если какой-нибудь м…дак попытается угнать самолет, мы с ним разделаемся», — подумал Кларк, но не стал говорить об этом вслух. Случиться такое вполне могло. Что ж, можно будет еще раз тряхнуть стариной перед тем, как уйти на покой.

Глава 07

— Так чем же здесь кормят? — поинтересовался Брайан Карузо у двоюродного брата.

— Думаю, что каждый день будет одно и то же блюдо, — отозвался Джек Райан-младший.

— Блюдо? — возмущенно переспросил Доминик, второй из братьев Карузо. — Ты так называешь это дерьмо в тарелке?

— Стараюсь сохранять оптимизм.

Все трое, держа в руках первые за день чашки с кофе, шли по коридору, направляясь в кабинет Джека. Восемь часов десять минут — начало очередного дня в Кампусе.

— Есть что-нибудь от нашего друга «Эмира»? — спросил Брайан, отхлебнув кофе.

— Ничего достойного внимания. Он ведь не дурак. Даже электронную почту он отправляет окольным путем, через несколько точек с аккаунтами, действующими всего несколько часов. Но даже если и удается поймать какой-нибудь из них, оказывается, что все документы об оплате — липовые. Может быть, он прячется где-то в пакистанской глуши. А может быть — через дорогу от нас. Где ему удастся купить безопасное укрытие — там его и можно искать. И вообще, меня так и подмывает заглянуть в каморку, где наша уборщица держит свои метлы и тряпки.

«Вот ведь досада», — думал Джек. Первая полевая операция, в которой он участвовал, завершилась блестящим успехом. Неужели это было пресловутое везение новичка? Или случайность? Он отправился в Рим, чтобы провести там рекогносцировку для Брайана и Доминика, и чисто случайно узнал, в каком отеле остановился «56МоНа». После этого события развивались стремительно, прямо-таки молниеносно, и, в конце концов, он вошел следом за МоНа в уборную ресторана…

В следующий раз он не станет так бояться, пообещал себе Джек с непоколебимой (и не менее чем наполовину деланой) уверенностью. Он помнил убийство МоНа во всех мельчайших подробностях, даже лучше, чем первую ночь с женщиной. Сильнее всего врезалось ему в память выражение, появившееся на лице того человека, когда он ощутил действие сукцинилхолина. Джек мог бы испытывать угрызения совести за то убийство, если бы не прилив адреналина, который он ощутил в те мгновения, а также то, что Мохаммед был действительно виновен в тяжких преступлениях. Так что, даже в глубине души, будучи совершенно искренним сам с собою, он не сомневался в том, что поступил совершенно правильно. МоНа был не просто убийцей, а одним из тех, кто готовит и организует угрозу жизням ни в чем не виновных мирных обывателей, и, разделавшись с ним, Джек не испортил себе сон.

Конечно же, помогало и то, что он находился рядом с родными. Он, Доминик и Брайан были внуками одного деда, Джека Мюллера, отца его матери. А отец отца, которому уже исполнилось восемьдесят три, был американцем в первом поколении. Он эмигрировал из Италии в Сиэтл, где прожил шестьдесят лет, работая в ресторане, которым владела и управляла его семья.

Дедушка Мюллер, ветеран армии США и вице-президент финансовой компании «Меррил Линч», находился в довольно натянутых отношениях с Джеком Райаном-старшим. Он считал решение зятя покинуть Уолл-стрит и пойти на правительственную службу дурацкой блажью — блажью, из-за которой и случилась автокатастрофа, в которой чуть не погибли его дочь и внучка, маленькая Салли. А вот если бы зятю не взбрело в голову, вопреки любому здравому смыслу, вернуться на службу в ЦРУ, ничего такого не случилось бы. Конечно, эту уверенность дедушки Мюллера не поддерживал никто, в том числе мама и Салли.

Хорошо и то, решил Джек-младший, что Брайан и Доминик тоже в некотором роде новички. Не в том смысле, что они незнакомы с опасностью, — Брайан служил в морской пехоте, а Доминик был агентом ФБР, — а в том, что они сами совсем недавно попали в «пустыню зеркал», как называл этот мир знаменитый командир американской контрразведки Джеймс Джизас Энглтон. Они быстро и прочно освоились здесь, устранили семерых боевиков РСО, четверых в ходе перестрелки в шарлотвилльском магазине, а еще троих — в Европе, при помощи «волшебной авторучки». Но Хэндли взял их на службу не потому, что они хорошо умели стрелять. Его начальник из Секретной службы Министерства финансов, Майк Бреннан, любил выражение «умные стрелки», и вот оно-то как нельзя лучше подходило для его двоюродных братьев.

— Ну, что? Вываливайте идеи, — предложил Брайан.

— Вероятно, Пакистан. Но не глубинные районы, иначе его люди не могли бы свободно шляться через границу. Какое-то такое место, где много путей для эвакуации. Ясно, что у него есть электричество, но, с другой стороны, переносной электрогенератор в наши дни можно раздобыть и доставить куда угодно. Да и телефонную линию. От спутниковых телефонов они отказались. Усвоили на тяжелых уроках, что…

— Ну, да, когда об этом напечатали в «Таймс»! — громыхнул Брайан.

Журналисты считают, что могут печатать все, что угодно. Видимо, когда сидишь за клавиатурой, трудно представить последствия своих действий.

— Итог — мы не знаем, где в данный момент пребывает его высочество. Даже самые правдоподобные догадки остаются догадками, хотя, если честно, разведданные обычно представляют собой то же самое — догадки, сделанные на основе доступной информации. Иногда они оказываются несокрушимыми, как скала, а иногда рассыпаются от слабого ветерка. Хорошо то, что теперь мы читаем огромное количество почтовых сообщений.

— Сколько именно? — спросил Доминик.

— Процентов пятнадцать, если не двадцать. — Пусть далеко не все, тем не менее объем информации был колоссальным, и сама эта величина давала новые возможности. «Как рост и мощь — бейсболисту Райану Говарду», — думал Джек. Мощные броски, еще более сильные отбивы и выигрыш на перебежках. По крайней мере, на все это можно всерьез надеяться.

— Если так, то почему бы не тряхнуть дерево как следует? Посмотрим, что с него упадет. — Оставаясь в душе морским пехотинцем, Брайан всегда был готов начать десант. — Захватить кого-нибудь и выжать из него все, что нужно.

— Не хотелось бы выдавать наши намерения, — ответил Джек. — Если уж захватывать «языка», то нужно приурочить это к операции какого-нибудь другого плана.

Все они хорошо знали, что лучше не касаться такого вопроса, как ревнивое, даже собственническое отношение разведчиков к тем сведениям, которые им удается добывать. Значительная их часть остается на низовом уровне и не доходит даже до директоров, как правило, являющихся чисто политическими назначенцами. Они блюдут верность тем, кто ставит их на посты, забывая порой о присяге, которую приносят. Президент, которого в разведывательных кругах частенько именуют главнокомандующим, располагает доверенным штатом, но доверие может основываться на какой-то целенаправленной утечке, причем организованной по его же желанию и через тех репортеров, о которых можно не сомневаться, что они истолкуют воронку, образующуюся на месте утечки, так, как нужно. Разведывательные круги стараются не доверять президенту важной информации. Тех, кто попадается на этом, ждет немедленное увольнение и, возможно, другие кары. Они не полностью посвящают в имеющуюся информацию и тех, кто находится на противоположном краю — оперативников, действующих в полевых условиях. Такое отношение имеет определенные причины, и оно же объясняет, почему оперативники редко доверяют разведке. Все объясняется короткой фразой, очень часто встречающейся у военных: «Ознакомить в части касающейся». Ты можешь иметь наивысший допуск из всех, какие только бывают на свете, но если тебе чего-то не положено знать, ты этого так и не узнаешь. Это в полной мере относилось к Кампусу, который с официальной точки зрения вообще ничего не должен был знать и имел от этого определенные преимущества. Невзирая на такой статус, Кампус успешно внедрялся в различные сферы. Главному хакеру Кампуса, суперботанику Гэвин Байери, управлявшему отделом компьютерных технологий, пока еще не попадалась система шифрования, которую он не смог бы взломать.

Когда-то он работал в «IBM», потерял двух братьев, воевавших во Вьетнаме, и после этого пошел работать в правительственные учреждения. Через некоторое время его заприметили охотники за талантами, и он попал в Форт-Мид, штаб-квартиру Агентства национальной безопасности, занимающегося прежде всего обеспечением секретности правительственной и военной связи и службами электронного наблюдения. Жалованье, которое платило ему правительство, давно уже достигло потолка, доступного для гения из старшего командного состава, так что, после выхода на заслуженно щедрую пенсию, он жил на сделанные за время службы сбережения и к пенсии не прикасался. Однако он скучал без дела и, не раздумывая, принял предложение пойти работать в Кампус, как только оно было сделано. По образованию он был математиком, получил докторскую степень в Гарварде, где, между прочим, учился у самого Бенуа Мандельброта. Сейчас он изредка почитывал лекции в Массачусетском и Калифорнийском технологических институтах, а также и в той организации, где работал.

Байери как нельзя лучше подошел бы на роль «сумасшедшего ученого», у него имелись все атрибуты этого амплуа — от больших очков в толстой черной оправе до нездоровой полноты, — но под его руководством все электронные шестеренки Кампуса постоянно были прекрасно смазаны, и машины довольно гудели.

— Разграничение? — уточнил Брайан. — Только не вешай мне на уши всю эту чушь в жанре «плащей и кинжалов».

Джек извиняющимся жестом вскинул ладони и пожал плечами.

— Извини. — Джек Райан-младший, как и его отец, не был склонен к нарушению правил. — Пусть Брайан — его близкий родственник и друг, но раз не положено, значит, не положено. Точка.

— Ты когда-нибудь задумывался над названием? — спросил Доминик. — PCO… Ты ведь должен знать, как эти парни любят всякие подтексты.

«Интересная мысль», — подумал Джек.

Они всегда считали, что название «Революционный совет Омейядов» — это собственное изобретение эмира. Но являлось ли оно тем, чем казалось на первый взгляд — косвенной отсылкой к многократно испытанному символу джихада — Саладину или чем-то сверх того?

Салах-ад-Дин Юсуф ибн Айюб, больше известный в странах Запада как Саладин, родился, как считают историки, в 1138 году в Тикрите (сейчас этот город находится на территории Ирака) и во время крестовых походов выдвинулся на самые первые роли — сначала как защитник Баальбека, а потом и как султан Египта и Сирии. На деле военные успехи Саладина постоянно чередовались с неудачами и не наложили серьезного отпечатка на историю мусульманского мира, но, как это сплошь и рядом бывает с историческими личностями что на Востоке, что на Западе, он обрел исключительное значение как символическая фигура. Мусульмане видели в нем разящий меч Аллаха, преграждающий путь нашествию неверных крестоносцев.

Если из названия РСО и можно было вытащить какое-нибудь откровение, то оно, по всей видимости, должно было иметь связь с третьим словом — Омейяды, а вернее, с мечетью Омейядов, где Саладин нашел свое последнее упокоение. Он лежит в простом деревянном гробу, куда тело султана положили после смерти, а много позже германский император Вильгельм II возвел для Саладина роскошный мраморный саркофаг. И то, что Эмир выбрал Омейядов ключевым словом для названия своей организации, наводило Джека на мысль, что Эмир представляет свой джихад поворотным пунктом подобно тому, как для Саладина смерть явилась поворотным пунктом от жизни, полной борьбы и страданий, к вечному райскому блаженству.

— Надо над этим подумать, — сказал он вслух. — Здорово ты это подметил.

— Тут, знаешь ли, кузен, — Брайан с улыбкой легонько постучал себя согнутым пальцем по виску, — не одни только опилки. Слушай, а чем сейчас занимается твой старик? У него ведь теперь появилось много свободного времени.

— Да я и сам не знаю.

Джек редко бывал дома. Иначе приходилось бы разговаривать с родителями, разговоры неминуемо касались бы его «места работы»; чем больше он рассказал бы о Кампусе, тем больше возрастала бы вероятность того, что отец заинтересуется подробностями, а когда отец узнает, чем его сын тут занимается, у него точно крыша съедет. Ну, а мамину реакцию он даже боялся предугадывать. Мысль об этом неотвязно терзала Джека. Он не был маменькиным сыночком, ни в коей мере, но ведь нормальный человек вряд ли способен отказаться от мысли произвести впечатление на своих родителей или заслужить их одобрение. Как там говорится? Мужчина не станет настоящим мужчиной, пока не убьет своего отца — метафорически, конечно. Он уже взрослый, самостоятельный мужчина и занимается вполне серьезным делом в Кампусе. Пора выходить из отцовской тени, в невесть какой раз напомнил себе Джек. А это непросто — очень уж эта тень велика.

— Могу поспорить, что по утрам он будит охранников и… — бросил Брайан.

— Бегает?

— А ты не стал бы?

— Ты ведь помнишь — я и сам жил в Белом доме. И сыт этим по горло. И потому с удовольствием перебрался сюда и ловлю плохих парней.

«По большей части на компьютере, — добавил он про себя, — но если правильно разыграть карты, можно будет заняться этим и по-настоящему. Так сказать, выйти в поле». Он уже не раз проигрывал в уме свой монолог перед главой всего Кампуса Джерри Хендли. Операция против МоНа должна быть засчитана ему в плюс, верно? Его кузенов называют «умными стрелками». Неужели это определение не подходит и к нему? Пусть его жизнь, в отличие от их, шла очень спокойно — как-никак, он сын президента Джона Патрика Райана, пребывающий под постоянной охраной, но ведь у такой жизни есть и свои плюсы, верно? Его учили стрелять агенты Секретной службы, в шахматы он играл с государственным секретарем и жил, и дышал, ну, пусть не в самом прямом смысле, в той же атмосфере, в какой обитает внутренний круг разведывательного и военного сообщества. Неужели он не впитал естественным образом, так сказать, осмотически, хоть часть тех навыков, которыми с такими усилиями овладевали Брайан и Доминик? Вполне возможно. Но так же возможно, что это лишь его пустые мечты. Так или иначе, но без разговора с Хендли ему не обойтись.

— Но ведь ты — не твой отец, — словно в ответ на его мысли сказал Доминик.

— Тут не поспоришь… — Джек развернулся на своем кресле и включил компьютер для того, чтобы получить утреннюю дозу общедоступной и засекреченной информации. Что-то последнее время очень часто вторая часть лишь на три дня опережала первую. Прежде всего Джек подключился к сводке перехвата сообщений по системам связи для высшего руководства, которые готовило Агентство национальной безопасности. Эта сводка, которую, вместо официальной аббревиатуры ПССВР, обычно фамильярно называли «прыщом», предназначалась для высших офицеров АНБ и ЦРУ, а также для Совета национальной безопасности Белого дома.

Вот, помяни черта… В ПССВР снова фигурировал Эмир собственной персоной. Перехват. Сообщение было чисто административным. Эмир желал знать, чем кто-то (ничего не говорящий код вместо имени) занимается в то время, когда он должен установить связь с неким неизвестным иностранным государством ради каких-то неизвестных целей. Это было обычной, вернее, стандартной особенностью таких перехватов — множество неизвестных деталей, вроде пустых мест на бланках, заполнением которых и занимались аналитики из разведки. Самая большая и сложная мозаика-головоломка, какая только существует в мире. Разгадыванию, в частности, этой загадки должно было послужить безотлагательное совещание (с использованием мозговой атаки) в ЦРУ.