Они найдут меня сами Литвин Александр

16

Сон. Он был очень неожиданным. Я уже месяц не видел снов и специально ничего не заказывал. Сон был цветной, очень короткий и очень яркий.

Я шел на лыжах, обычных беговых лыжах, старых, деревянных, с брезентовыми ремешками креплений, в валенках, подшитых моим дедом. Я шел на лыжах из моего детства. Сначала идти было сложно и тяжело, снега почти не было, так, легкая изморозь на земле, но потом снега становилось все больше и больше, скорость моя возрастала, и в какой-то момент я взлетел и увидел сверху долину реки, заваленную снегом, кусты тальника, уходящие к горизонту, и снег, переходящий в синеву неба.

Я проснулся от всепоглощающего восторга, от невероятной радости осознания того, что, оказывается, я могу летать. Я проснулся в квартире на своем надувном ложе, в состоянии блаженства от полета над землей. И не просто над землей, а над той территорией, которая мне знакома с детства, — я узнал эту реку и этот тальник, настолько густой, что там можно было заблудиться. Я исходил эти места вдоль и поперек, но вот теперь я увидел их сверху, с воздуха. Я увидел свою родину, и я летел над ней.

Мне не нужно было никаких интерпретаций этого сновидения. Это хороший сон, и родина моя — это вся страна, это просто знак, что я иду правильным путем. То есть стратегия правильная, а тактика скрыта в деталях. Детали — лыжи, мои старые лыжи, на которых я ходил в детстве, они опять со мной, они не подвели, оторвали меня от земли, и, значит, я не должен менять свои приоритеты, я не должен менять свое мировоззрение как инструмент познания мира, у меня есть мои старые добрые лыжи, которые дадут мне возможность взлететь.

Традиции менять нельзя, категорически нельзя, можно обучиться новому, но оставаться самим собой. Да, сначала было тяжело, почти не было снега, но его становилось больше и больше, и я взлетел. Если рассматривать все с точки зрения моего участия в проекте, да, вначале было сложно, очень сложно, это действительно тяжело, как тяжело идти на лыжах по земле. Ну что ж, будем ждать настоящую зиму и много-много снега — и взлетим!

Была еще интересная деталь, мелкий штрих, еле уловимый. Полет в сторону запада, а такое ощущение, что на восход солнца, чуть южней от курса. Сон есть сон. Там бывает все иначе. Но восход солнца на юго-западе, еле заметный, дрожащий белый свет. Это уже не моя фантазия. Это точно знак. Но что он означает? Ну, раз знак был, я узнаю, рано или поздно, но узнаю.

Вот интересно, на какой день придется финал проекта? Эта мысль пришла ко мне после сна. То, что я сдам экзамены успешно, я понимал. Сон окончательно развеял все мои сомнения. Мысль о финале возникла неслучайно. Она просто являлась продолжением сна. У съемочной группы должен быть какой-то график, и они точно знают, когда будет финал, последний эфир, когда будет подведен итог трехмесячного марафона.

Не забыть бы задать этот вопрос, не забыть! Если у меня будет дата финала, я смогу ее рассмотреть и через интуицию, и через китайскую науку. Мирозданию нужна конкретика. Будет дата — будет вопрос и, надеюсь, будет ответ!

В таком замечательном настроении я отправился на очередной экзамен, в центр зала станции «Войковская», где меня ожидали представители съемочной группы, как всегда, с загадочными лицами. И уже с вопросами относительно собственных персон. Они тоже люди.

История с Антоном немного выбила меня из колеи. Оказалось, что непросто работать с этими мертвыми энергиями. Они останавливают все движение вокруг. Напрасно я решил для себя, что эти вещи мне не опасны. Утром, перед тем как идти на испытания, я по привычке, которая появилась еще в детстве, попытался прилепить к ладони ложку, маленькую чайную ложку, которая, как правило, прилипала к руке, как к магниту, независимо от того, из какого металла ложка сделана. В это утро она не прилипла. Я взял ручку — такой же эффект. Мой индивидуальный индикатор не работал. Странно, конечно. По всем характеристикам — день мой, а сил нет. В другой раз я бы огорчился, но приснившийся сон отбросил все сомнения: все будет хорошо, выпадет снег, много снега, и все будет хорошо.

Впервые за все экзамены я пошел первым. Было пройдено уже много испытаний и так получалось, что я всегда шел ближе к вечеру или вообще последним, а сегодня сразу, сходу, с корабля на бал. И опять я не вижу Оксаны! Она опоздала на работу! Вот ведь как привык, а нельзя! Нельзя привыкать. Нельзя из человека делать кумира. И еще знак. Знак большой скорости, но я его не понял. Я попал под энергетику спешки, и меня понесло, как щепку по бурной реке.

Задание не отличалось особой сложностью. Не было какой-то глобальной ответственности, как накануне. Нужно было подойти со спины к людям, которые сидели на барных стульях, выстроенных в один ряд, и определить, кто из них был в плену. Я мог видеть только их затылки. Я не мог посмотреть им в глаза и говорить с ними.

Ошибка была в тактике. Я подходил к каждому из сидящих людей, мысленно задавая вопрос, был ли он в плену или нет. И не получал ответа — ни да, ни нет. Никаких изменений в ощущениях. Только одна девушка «показала» какое-то едва уловимое изменение. Я поспешил, я очень поспешил, но что сделано, то сделано: девушка повернулась, и моя ошибка стала видна. Девушка не скрывала своих эмоций. Она была откровенно рада моей ошибке, и это меня несколько огорчило. Молодая девушка, которая была в плену, сидела через одного человека. Я увидел ее глаза. Молодая и взрослая. Даже без всякой интуиции можно было определить по крайней мере то, что она испытала сильнейший стресс в жизни. Вероятно, именно поэтому организаторы программы развернули людей спиной.

Экзамен не сдан, оценка «неуд». Не торопись! Не торопись даже выяснять дату финала, иди и работай! Хочешь знать все? Работай. И думай, всегда думай, что каждый экзамен — последний! Иначе будет как сейчас! Но мысль о дате финала все же сильно засела в моей голове.

Я вышел с площадки и, пока с меня снимали микрофон, увидел Дарью, линейного продюсера.

— Вы не знаете, а когда финал? Когда будет эфир, подводящий итог экзаменов?

— Экзаменов? Вы рано еще спрашиваете об этом, ведь не все испытания пройдены, и не факт, что вы будете присутствовать.

— Я буду стараться, я очень буду стараться. И все же я понимаю, что существует жесткий график и вы стараетесь уложиться в него.

— Да, график есть, и мы пока укладываемся. Если ничего непредвиденного ни с кем не произойдет, как, например, то, что случилось с вами в начале проекта, финал будет 14 декабря.

Спасибо, Дарья! Я запомнил. 14 декабря 2008 года. В этот день будет эфир программы. В этот день вся страна узнает имя победителя.

Я первым зашел на экзамен и первым вышел, времени теперь очень много, и есть возможность отправиться в музей. Да, я с детства люблю музеи. В моем родном Троицке тоже был музей, и мой первый визит в него был просто потрясающим в плане полученных эмоций! Никогда не забуду этого очарования старинных вещей, каждая из которых имела свою историю. Это была часовая школьная экскурсия. Музей располагался в храме Александра Невского, красивейшем здании, по воле властей ставшем местом экспозиции. Меня поразили экспонаты музея: и древний сарматский воин, выкопанный из кургана, и оружие казаков оренбургского казачьего войска, и пожелтевшие листовки времен революции, и многое, многое другое, чего невозможно увидеть в обычной жизни. С таким же предвкушением, какое я испытывал в детстве, я вошел в здание Исторического музея на Красной площади.

В вестибюле я увидел плакат с информацией об экспозиции терракотовых воинов из Китая. Ого, какая удача! Мое огорчение от провала на экзамене было моментально забыто! Терракотовые воины. Впервые о них я узнал из журнала «Наука и жизнь», в коротенькой заметке, году так в семьдесят пятом. Тогда, я точно помню эту свою эмоцию, я очень сожалел, что никогда не смогу увидеть эту терракотовую армию, но желание мое было сильным, и вот она — реализация. Сейчас я увижу то, о чем мечтал много лет назад!

Я медленно вошел в зал. Скорость моя снизилась как-то автоматически. Двести лет до нашей эры. Вот они, воины, стоят и смотрят на меня из прошлого. Нет ни одного одинакового лица, ни одного. Все они — точные копии реальных людей, тех людей, которые жили в прошлом, и, возможно, один из них — мой предок, а я его прямой потомок. Вдруг я вспомнил того старика с синими глазами, старика из моего сна, который дал мне жезл. Да, он очень похож на этих воинов. Но тогда, во сне, я подумал, что старик старше трех тысяч лет. Да, он был значительно старше этих скульптур, теперь я точно это понимаю.

Я разглядывал их всех, их лица, их одежду, их позы. Они все были разными: кто-то обладал властью, кому-то абсолютно не шла эта военная амуниция, и я понимал, что передо мной человек, по крови своей земледелец, волею судьбы взявший в руки оружие. Были по-настоящему свирепые личности, от действий которых не одна человеческая душа отправилась на небеса. Я не испытывал дискомфорта, я был счастлив оттого, что мое любопытство удовлетворено, и сегодня я вернусь домой и перечитаю все, что связано с этой китайской терракотовой армией. Мне даже нравится само слово — терракота!

Читая китайские трактаты, я раз за разом поражался наблюдательности, правильному пониманию и трактовке вещей людьми, жившими за пять тысяч лет до меня. И вот, глядя на глиняные скульптуры, которым не менее двух тысяч лет, на то, как они сделаны, с каким мастерством, с какой аккуратностью и точностью, с выражением мысли на каждом лице, я подумал, что и тогда, и сейчас все идет по одним и тем же законам, законам гармонии во Вселенной, и письменный источник знаний об этой гармонии я лично получил из Китая.

Учиться надо у прошлого! Пожалуй, это главное, что я вынес из музея. Учиться надо у прошлого. Когда еще понятие «свой — чужой» имело решающее значение, когда черное было черным, белое — белым, а терракотовое — терракотовым! Все, практически все, что с нами происходит, все это уже происходило! То, что мы считаем новым, уже было! Было с одним из наших предков! У меня, у вас, у каждого из нас есть колоссальный опыт прошлых поколений, и именно поэтому учиться надо у прошлого! Надо только вспомнить!

Я вернулся домой и не теряя ни секунды открыл ноутбук. Мне нужен китайский календарь. И меня интересует только одна дата: 14 декабря 2008 года. Календарь дает расчет на территорию срединного Китая. Надо сделать корректировку с учетом моих координат. Так. Исходя из просмотра предыдущих программ, объявление результатов происходит в двенадцать часов ночи. Российские двенадцать часов ночи, это вам далеко не китайские. Время есть зимнее, летнее, декретное. Все это надо учесть и вычислить с максимальной точностью. Ввожу цифры 14.12.2008 и глазам своим не верю… В покере это называется каре тузов! Вот это комбинация!

Я еще не знаю точно, но у меня есть ощущение, что это большая редкость. Каждый час, день, месяц и год в китайском календаре имеет свое значение. Китайцы решили давать этим временным структурам, в зависимости от их энергетики, названия животных. Я наблюдал каре крыс. Результат в эфире будет объявлен в день земляной крысы, в сезон водяной крысы и в год земляной крысы — мороз, как будто мне за шиворот опустили кусок льда.

В каком-то трансе я смотрел на экран монитора. Это не мое решение — объявлять результат в этот день. Я всего лишь хотел выиграть. На момент постановки задачи я и знать не знал о китайской науке, я просто очень хотел выиграть, это был мой долг, я не оставил себе пути к отступлению, делал и делаю все для того, чтобы победить себя и, как оказалось, во время этой борьбы пройти курс специальной подготовки. Специальной подготовки для чего?

Так, стоп, хватит! Для чего — разберемся позже, а сейчас передо мной дата, которая может быть в жизни только один раз, и она приходится на тот самый решающий день, когда будет оглашен результат. Я рожден в час водяной крысы и в год металлической крысы — посему энергия этого дня будет мне максимально благоприятствовать. Невероятно, но это так.

Я привык доверять себе, но доверять какому-то календарю, созданному несколько тысяч лет назад и переработанному сейчас в компьютерную программу, мне было сложно. Ведь в нем есть логика, а я всегда считал ее своим врагом. Я пускал свою логику по следу интуиции, но никогда она не шла впереди! Однако льдина между моих лопаток и озноб говорили об истине. Впрочем, я не собирался сидеть и ждать этого распрекрасного дня. Впереди есть еще несданные экзамены, и, несмотря на сегодняшнюю неудачу, уверенности в себе я не потерял. Эти цифры на мониторе мерцали таинственно и очень обнадеживающе.

17

Телефонный звонок оторвал меня от компьютера. Звонила Светлана Петровна Есенина.

— Саша, доброе утро, смотрю тебя по телевизору. Молодец, все хорошо получается. Как ты? Устал, вероятно? Я не представляю, как ты это делаешь под софитами. Я там немного совсем побыла, и то голова разболелась.

— Я уже привык, Светлана Петровна, практически привык. Не волнуйтесь, Светлана Петровна, все хорошо.

Я был рад оценке этой необычной женщины.

— Саша, я чего звоню-то, если есть время сегодня, давай встретимся на Ваганьковском, а то потом морозы начнутся, да и тебя на части рвать начнут, я точно это знаю. Меня уже все мои знакомые спрашивают про тебя.

День у меня был свободный. Еще ни разу не было так, чтобы испытания шли два дня подряд. Мы договорились на четырнадцать часов.

Я никогда не был на Ваганьковском кладбище. Я вообще не был ни на одном из московских кладбищ, за исключением Красной площади. То, что в центре столицы располагается самое настоящее кладбище, было для меня неприятным. На кладбище должно быть тихо. Нормальное состояние покойника — покой, а не речовки, митинги, фотосессии и свадебные кортежи. Все должно быть гармонично: из музыки — похоронный марш и пенье птиц, из слов — слова молитвы. И этого достаточно. Ни радости, ни грусти. Кладбище в центре города — это презрение к ушедшим. Ну, когда-нибудь мои желания и в этой части будут реализованы. Я нисколько не сомневаюсь.

Я приехал немного раньше назначенного времени. Я бродил по дорожкам, между могилами и рассматривал памятники, они были разные: красивые, и их можно было назвать произведениями искусства, и простенькие, одинаковые. Были очень ухоженные могилы, а были — забытые, заросшие и никем не посещаемые, и даже смотрители этого печального места на них мало обращали внимания.

Могилу поэта я нашел по указателям — хорошо сделали, поклонники таланта не будут блуждать и терять драгоценное время. Я остановился метрах в двадцати. Две девушки, тепло одетые, в зимних пальто и шапках, фотографировали друг друга на фоне памятника Есенину. Приезжие. Москвички так не одеваются. Девушки были серьезные и преисполненные скорби. Наверное, они любят стихи Сергея Александровича, раз пришли сюда. Мне никак не понять людей, фотографирующихся у могил. Неужели все так плохо с интуицией? Но если ты понимаешь Есенина, с интуицией должно быть все нормально. Значит, они не понимают поэта, значит, им просто сказали: «Есенин — это наше все». А дай-ка спрошу!

— Девушки, добрый день, издалека?

Девушки уставились на меня, и я на физическом уровне услыхал шелест их мыслей. Так шелестят таблички с маршрутами поездов в автоматических справочных вокзалов.

— Из Ижевска, вот приехали Москву посмотреть, а вы артист?

Артист? Еще какой, подумал я, и улыбнулся. Девушка, поменьше ростом и побойчей, рассматривала меня и вспоминала кино, в котором могла меня видеть.

— Нет, я не артист, просто похож. Ну и как, что видели?

— Ой, так интересно все, мы на Арбате были, на могиле Высоцкого уже побывали, сейчас вот Есенина посмотрели. Жалко, времени мало, вечером уже поезд. Нам очень все понравилось, в Ижевске такого нет.

Девушка выпалила это на одном дыхании. Да, в Ижевске такого точно нет.

— А хотите, я вас с племянницей Есенина познакомлю? Она сейчас подойдет сюда, — я посмотрел на телефон, — минут через пять-семь.

Девушки удивленно вскинули глаза.

— Нееет, зачем, нам только фотографию, мы уже все, мы торопимся. А вы точно не артист?

— Да не артист я, не артист. Ну ладно, всего доброго вам.

Девушки пошли по аллее кладбища, мимо могил известных и не очень известных людей, с чувством исполненного культурного долга и с предстоящими рассказами о том, как они были в Москве и что там видели.

Светлана Петровна пришла ровно в четырнадцать часов. В ее пунктуальности я нисколько не сомневался. Мы обнялись, как старые знакомые, я действительно был очень рад ее видеть, и она меня тоже.

— Ну что, Саша, что скажешь?

— А я пока не смотрел, тут две барышни фотосессию устроили. Я не мешал им.

— Ну, походи, посмотри, мне очень важно, что ты скажешь.

Я стоял перед могилой, над которой возвышался памятник. Я не готовился и специально ничего не читал про поэта. Я знаю про него только то, что проходил по школьной программе, я знаю его стихи и песни, написанные на его слова, и еще я знаю, что он не самоубийца. Я держал в руках его вещи, его рукописи и красивую шкатулку, что подарила императрица. Этого уже было более чем достаточно. Но что сейчас я должен почувствовать? Что увидеть?

Я не знал, с чего начать. Я смотрел на памятник и просил: ну скажи, что надо мне сообщить твоей племяннице, ей, так ждущей моих слов. Или твоих? Я закрыл глаза и слушал. Памятник молчал. Молчало все, и от этой тишины у меня возникло ощущение какой-то тотальной пустоты, как будто я стою в огромной белой комнате, в которой не видно стен, и, кроме меня, в этой комнате никого нет. «Его здесь нет». Оказалось, я проговорил это вслух.

— Что, что ты сказал? — Лицо Светланы Петровны напряглось, ее светло-зеленые глаза стали просто изумрудными.

— Его здесь нет.

Холод обдал меня с головы до ног. Меня основательно встряхнуло.

— Поедем к нам, отогреешься, я смотрю, ты совсем замерз.

В машине Светлана Петровна долго молчала, уже перед домом она повернулась ко мне.

— Что ты видел?

— Я видел какую-то бескрайнюю комнату с белыми стенами, я знал, что стены есть, но они были так далеко, что только угадывались. Но его я не видел.

Мы поднялись в квартиру, Светлана Петровна налила мне чаю, а сама закурила свою «Приму». Она сделала глубокую затяжку и затушила сигарету.

— Я много лет добиваюсь эксгумации. Я не могу пробить эту стену. Когда умер Сергей Александрович, на похоронах, вот на том самом месте, на кладбище, была вся моя родня, и бабушка, Татьяна Федоровна, и моя мама, Александра Александровна. Она тогда уже достаточно взрослой была, пятнадцать лет ей было, и она очень хорошо все запомнила и мне рассказала, как все происходило. Сколько было народу, кто что говорил, как батюшка отпевал, все в деталях, в цвете, все очень подробно рассказывала. Когда пришло время хоронить мою бабушку, Татьяну Федоровну, моей маме было сорок четыре, а мне семнадцать. Было принято решение похоронить бабушку рядом с сыном. Места было немного, и могилу копали впритык к могиле Сергея Александровича, очень близко. Когда опускали гроб, часть края могилы обвалилась, и обнажился гроб из соседней могилы. Моя мама тогда только мне сказала, что она увидела. Гроб был другой. Она хорошо помнит тот гроб, в котором хоронили Сергея Александровича. Гроб был другой, и кто в нем, я не знаю. Так что ты все правильно увидел. Нет его там. Нет.

Светлана Петровна принесла толстенную папку, набитую документами, там была и личная переписка родственников, свидетелей событий, там были оригиналы уникальных документов в виде опросов свидетелей, там были настоящие фотографии места происшествия, какие-то справки и счета, финансовые расписки и заключения медицинских экспертов, чего там только не было.

— Я занимаюсь этим расследованием практически всю свою жизнь, но, видимо, и ее не хватит. Кто-то очень не хочет, чтобы эта тайна была раскрыта. Я не хочу никого обвинять, я только хочу, чтобы прозвучало одно: он — не самоубийца!

Она достала фотографию. Похороны. Стоит батюшка и еще несколько представителей духовенства. Они отпевают ушедшего.

— Ну посуди сам, двадцать пятый год, служба по всем канонам! Все родственники уверены, и об этом говорят их письма, и как в какую-то стену! Ответ однозначный — нет!

— Светлана Петровна, но то, что я вижу и чувствую, не будет иметь никакого влияния на принятие решения! Если игнорируются реальные факты, подтвержденные реальными документами, что же говорить о вещах неосязаемых?

Светлана Петровна закурила очередную сигарету. Она смотрела на меня в упор. Ох, какой же у нее жесткий взгляд!

— Ты знаешь, для чего я тебя нашла? Для себя! Чтобы мне хотя бы лично быть уверенной в этом. Я всегда это чувствовала и знала, но мне нужна была еще одна точка зрения. Извини, что я тебе устроила проверку, но уж очень важно мне было знать, что ты сможешь разобраться. Я не знаю, как я использую твои слова, по крайней мере они говорят, что я на правильном пути.

Возвращаясь домой, я думал о Есенине. Ведь ему было всего тридцать. Тридцать лет и вечная любовь миллионов. Христу было тридцать три. Все, кто повел за собой миллионы, были удивительно молоды. От старых не приходится ожидать свершений, опыт для них является сдерживающим фактором, ограничивающим свободу. Если бы Есенин был несвободным, разве смог бы он так написать о воле? Нет, это было убийство! Плановое, скрупулезно продуманное и хладнокровное убийство, совершенное по всем правилам конспирации и запутывания следов! Это была целая операция! Я приеду и посмотрю китайскую грамоту. Что скажет древняя наука об этой дате?

Помня свой недавний опыт с камнями, первым делом я пошел в душ. Вода — она нужна мне не меньше воздуха. Тридцать минут под проливным дождем, и я снова в форме. Я обещал Светлане Петровне рассмотреть кандидатуры реальных заказчиков, а возможно, и исполнителей. Я помнил, что моя основная цель сейчас другая, но отказать не мог. Интуиция говорила мне, что времени у Светланы Петровны в обрез, и когда она сказала, что, возможно, ее жизни не хватит, холодок-то пошел, пошел. Она нездорова, держится исключительно на собственной воле и еще вот на этом своем желании поставить точки над «i».

Я просмотрел множество фотографий из папки, предоставленной мне Светланой Петровной, но остановился только на одной из них: как же мне в тот момент стало нехорошо. Я работал по тому же двоичному коду. Кто убил Есенина? Да — нет. Но вот я беру одну фотографию, и мне резко становится нехорошо. На обороте фотографии — надпись. Я не буду называть это имя. Даже сейчас это опасно. Я скажу его Светлане Петровне, она наверняка думает о нем же. Набрав это имя в поисковике, я был удивлен. Он оказался фактически легендарной личностью, руки которой были по локоть в крови, и я уверен, что в крови Есенина тоже. Убийца был опытный, он уже убивал таким образом и так же инсценировал одно свое деяние под самоубийство. Интересно, почему эта личность не попадалась мне раньше? Ведь я достаточно много читал, но нигде, ни в одной книге, он мне ни разу не попался, а тут целый вечер я изучаю его биографию, понимаю, какое это вселенское зло, и мне крайне неприятно этим заниматься, мне кажется, что я сам весь измазан кровью.

Я аккуратно сложил фотографии в папку и опять пошел в душ. Сейчас мне нужен был даже не дождь, а водопад, и он был в моей копилке эмоций, водопад, под которым я стоял, трясясь от холода в жаркий июньский полдень, пробежав перед этим километров пять по сопкам, с полной боевой выкладкой. Когда тебе девятнадцать, холодная вода не страшна, зато воспоминаний на всю жизнь, и иногда они бывают просто необходимыми. Вода отбила грязь, и мне стало намного легче.

Ну что же, теперь я понимаю, почему в этой истории стоит стена. Это не просто стена, это один из камней фундамента, на котором зиждется многое, в том числе и мавзолей вождя.

Мне надо поставить точку. Пока не решу главную задачу, мне надо остановиться. Я понимаю, что все происходящее в данный момент приведет меня к чему-то большему, чем та цель, к которой я стремлюсь. Я задумался: что-то не так, ведь, уходя от основной задачи, я не прекращаю борьбу с самим собой. Напротив, я ее усиливаю. Но мой внутренний диссонанс состоит в том, что то, что я делаю за пределами съемочной площадки, оказывается на порядок важнее того, что я делаю под софитами.

Эта мысль была неожиданной. То ли душ так подействовал, то ли произошла какая-то сверхконцентрация энергии. Понимание того, что я всего лишь в начале пути, было настолько ясным, и то, что моя, как мне казалось, цель — это всего лишь линия старта, и я еще только иду к ней, поразило меня до глубины души. Похоже, это все было всего лишь тренировкой. Возможно, вся моя жизнь, весь мой опыт — это всего лишь тренировка перед чем-то важным, и старт этот не будет забегом на короткую дистанцию, это будет марафон не на год и не на два. И вторая мысль. Она была еле уловимой, практически ее и не было. А ведь промежуточную задачу я выполнил, я сдал себе этот экзамен. Я себе никогда так не доверял, как сейчас, и у меня лучшая форма за все время, и она будет только улучшаться!

Такое резюме в конце длинного дня подействовало на меня лучше всякого снотворного. Я выключил компьютер, сказал своим парням, чтобы особо не шумели, и лег спать. Спал я, как младенец, которого хорошо накормили, — впервые за три месяца я проспал полных восемь часов, и снились мне какие-то хорошие сны, которых утром я не помнил.

18

Станция метро «Сокол». В вестибюле встречает представитель съемочной группы и вопреки обычному режиму секретности рассказывает о задании, которое надо будет выполнить. «Мы сейчас немного пройдемся и сядем в машину. Потом вас отвезут на точку. Ваша задача — остановить в потоке машин нетрезвого водителя».

Мы шли минут десять, и у меня было достаточно времени для того, чтобы продумать, как его найти. Холодный порывистый ветер и минус десять. То, что минус десять, меня не пугало, но если придется работать руками, то ветер — это серьезное препятствие. Ветер, поток воздуха будет оказывать давление, и это давление я могу воспринять как изменение сигнала. Сначала нужно продумать стратегию. Человек, которого надо остановить, не будет испытывать страха и тревоги. Он участник действия, а не человек с улицы. На страхе, как ловятся настоящие нарушители с алкоголем в крови или контрабандисты, его не поймаешь. Эмоцию страха я знаю хорошо, но здесь эта эмоция ни к чему. Какую эмоцию должен испытывать человек, участвующий в эксперименте? Если бы я был в этой роли — только любопытство и его маскировка. Назовем это неким подглядыванием. Организаторы наверняка дадут ему инструкцию не смотреть на меня. А это сложно. Все же он будет сниматься, будут камеры, будут люди, буду я, в конце концов.

Надо вспоминать, есть ли у меня набор подобных эмоций в памяти? Это должно выглядеть так: мне страшно интересно, но я делаю вид, что меня это не интересует. Сложная эмоция. Я не умею делать вид, если мне интересно, я себе шею сверну, но буду смотреть.

И тут я вспомнил тот случай из студенческой жизни, когда девушка ранним утром по ошибке зашла в мою комнату и скинула халат. Да, тогда примерно так и было! Рефлексы разворачивали меня в ее сторону, а воля удерживала на месте. Надо вспомнить в деталях. Правда, там был еще эффект неожиданности, а здесь ничего неожиданного для водителя не будет, он все знает заранее, и тем более, если я пойду не первым, он уже привыкнет, но любопытство все равно никуда не денешь, ему же интересна моя реакция.

Хорошо, что у меня было время. Я вспоминал еще и еще раз то событие из прошлого, конкретные две минуты моей жизни. Мне удалось даже вспомнить галстук, который я повязывал себе на шею в тот момент. Я даже вспомнил, что это был мой любимый галстук, и подарил мне его муж моей сестры Олег. Этот галстук и сейчас в отличном состоянии, потому что я ни разу в жизни не оставил ни один галстук с завязанным узлом. Этот предмет моего гардероба вывел меня на нужную эмоцию. Вот, вот, что я должен чувствовать! Самоограничение, запрет на любопытство! Запрет на желание видеть!

Я пошел не первый и смог согреться в теплой машине. Сформулировав задание, я даже уснул. Проснулся от стука в окно. «Александр, пойдемте». Я пересел в другой автомобиль, и меня отвезли на точку. Там уже стояли установленные камеры. На меня надели микрофон и подвели к машине инспекторов дорожного движения. Ведущий в присутствии двух сотрудников милиции озвучил задание, о котором я уже знал.

— Вы определяете транспортное средство под управлением нетрезвого водителя, а сотрудники по вашей команде останавливают его и проверяют на приборе. То, что водитель будет иметь превышение установленной нормы содержания алкоголя в крови, я вам гарантирую. Вы готовы? По моей отмашке вы приступаете к выполнению задания.

— Да, я готов.

Я встал на обочину дороги. Это Москва, и это не самая маленькая ее улица. И машин более чем достаточно. Средняя скорость — километров сорок в час. Ледяной ветер обжигает руки. Но надо про него забыть, эмоция будет отличаться от холодного ветра, екнет где-то в груди, а не в ладонях. Сигнал опасности был у каждого второго водителя. Это реакция на стоящих рядом со мной гаишников. Но вот я ощутил взгляд. Острый и жесткий. Он рассматривает меня метров за двести, он на светофоре. Он знает, где я стою, и сейчас рассматривает меня. Потом он просто проедет мимо, рассматривая меня до тех пор, пока расстояние позволяет ему быть неузнанным, ну по крайней мере он так думает. Так, желтый, зеленый, поехали.

Да, он среди этих машин. Теперь только не прозевать того, кто в напряжении. Вот, есть, кажется «Шевроле». Вскидываю руку. Стоп. Крепкий паренек, очень спокоен. Он, несомненно он. Прибор показывает содержание алкоголя. Гаишники с удивлением смотрят на меня, ведущий говорит, что, вероятно, просто совпадение. Этот его маневр меня несколько озадачил — как совпадение? Было задание, вот — человек. Я стал немного заводиться. Что за провокация!

— Я прошел испытание?

— Да, вы прошли, конечно, но это как-то невероятно.

— Все, что вы устраиваете, все связано с невероятностью, что вас смущает?

До меня вдруг дошла мысль, что я один сдал этот экзамен.

— Александр, а давайте еще раз? Да, вы прошли испытание, но все же — давайте еще один раз?

— Хорошо. Давайте дубль.

Меня уже потряхивало на ветру. Я залез в милицейскую машину. И стал отогреваться. Так, я же что-то видел перед этим во сне. Машина, черная «Мазда». Меня разбудили и сон улетучился, а сейчас я его вспомнил. Черная «Мазда». На подготовку у команды ушло минут пятнадцать-двадцать. Все, как в первый раз: отмашка, мотор. Себе надо верить. Машины шли, а я искал среди них черную «Мазду». И нашел, она ехала в крайнем правом ряду. Я указал на нее. Да, точно! Аплодисменты.

Инспектор ГАИ предложил мне устроиться к ним на работу или хотя бы просто пару часов в день помогать им на дорогах Москвы. Мы разговорились.

— Да, действительно, когда задерживаешь нарушителя, допустим, человек забыл права и знает об этом, или человек вчера немного выпил, то мы их каким-то образом определяем, не знаем каким, но определяем.

— Вы просто работаете на интуиции, на определении эмоции страха. У нас у всех есть способности, и если ты на своем месте, они максимально раскроются.

Никогда бы не подумал, что это испытание будет мне полезным. А оно оказалось даже очень полезным! Позже, когда я уже сам ездил по Москве и России за рулем, я экономил кучу времени и нервов и, возможно, денег, когда инспекторы дорожного движения узнавали меня и вместо документов просили автограф, при этом почему-то большинство из них говорили, что их жены — мои поклонницы и они не поверят, и поэтому для достоверности нужна еще совместная фотография.

Интересный случай был однажды, когда в тоннеле в районе Сухаревки меня атаковал водитель на «Жигулях», приехавший в Москву из какой-то южной республики. Я был пристегнут и смотрел по сторонам, именно поэтому его внезапная атака не осталась незамеченной: я крепко держал руль и моя машина осталась на своей полосе движения во время бокового удара. Никто не пострадал, ни я, ни водитель, который меня таранил.

В тот момент я понял, что был для него спасением — я остановил его без ущерба для чьего-либо здоровья, но ему этого было не понять, он был страшно расстроен. Он сидел в своей «Ладе» и с огромным недоумением наблюдал, как приехавшие на место аварии сотрудники ГИБДД фотографируются со мной на фоне своего служебного автомобиля. Парень решил, что его жизнь в Москве закончилась, но я его успокоил, сказав, что мой автомобиль застрахован, а я просто понравился сотрудникам милиции, и они решили со мной сфотографироваться.

— А ты, вероятно, им не очень понравился.

— Да, да, наверное, я им не понравился.

Мне показалось, что он даже несколько сожалел об этом.

Осталось всего две недели до финала. Шел снег, было морозно, и все это делало меня сильнее. Люблю зиму. Мне стало очень комфортно в замерзшей Москве. Город принял меня, его жители здоровались со мной и улыбались, а я в ответ улыбался им. Известным быть приятно. Мне нравится. Я думаю, что это нравится всем, не все просто могут себе и людям в этом признаться. Как часто я читал в интервью известных людей о том, как им сложно быть популярными. Пока сам не стал известным, не задумывался. Сейчас, когда меня знают многие люди, эти слова мне представляются большой ложью. Это так здорово — быть популярным!

Как-то мне нужно было почистить костюм в химчистке. Девушка, не глядя на меня, приняла заказ и сказала, что послезавтра все будет готово.

— А можно немного ускорить процесс? Очень надо.

Я смотрел на ее макушку. У меня единственный костюм, и он может понадобиться в любую минуту. Девушка подняла глаза.

— Александр!

Она просто сияла. И я сиял! Потому, что она была искренней в своих эмоциях. Мой чистенький костюм выдали в тот же день. Ох, сколько еще раз люди шли мне навстречу! Жить стало легко. Легко потому, что люди стремились помочь, подсказать, посодействовать. Я никогда не представлялся и не говорил, что я тот самый человек из телевизора, в этом не было необходимости, они сами меня узнавали.

Однажды поздно вечером я возвращался домой на метро. В вагоне было несколько пьяных парней, и вели они себя довольно вызывающе. Они никого не задевали, но их манера поведения больше походила на провокацию, и в какой-то момент один из них достаточно громко выругался матом. «Молодой человек, закройте рот». Я сказал это громко и четко. В этот момент мне показалось, что даже колеса поезда покатились на полусогнутых, тихо-тихо. Пьяная компания разглядывала меня, а я смотрел на них.

У меня когда-то уже был такой опыт усмирения пассажиров в автобусе — таким же поздним зимним вечером я ехал в автобусе и точно так же несколько молодых наглых и дерзких ребят шокировали пассажиров. Так получилось, что у меня в полиэтиленовом черном пакете лежал топор, который полчаса назад я заточил на станке до состояния бритвенного лезвия. Приближались новогодние праздники, и была необходимость нарубить мясо, обычные дела. Я знал, что у меня в пакете топор, а парни этого не знали, но, оказывается, моего знания было более чем достаточно. Эти ребята прочли что-то такое в моих глазах, что заставило их замолчать и на первой же остановке покинуть автобус. Я помню такую же гнетущую тишину и желание пассажиров исчезнуть.

Ситуация повторялась, но у меня не было ни пакета, ни топора. Была только эмоция, рожденная в том автобусе, но существующая здесь и сейчас.

Я смотрел на них и видел, как меняются их лица. Они не знали, что делать. Их агрессия была просто раздавлена моей эмоцией. Один из них вдруг улыбнулся. «А я вас по телевизору видел». Этой фразы было достаточно, остальные как-то облегченно выдохнули, и опять колеса метропоезда весело застучали по рельсам, а мимикрирующие под цвет сидений пассажиры опять стали видимыми.

19

Проснулся я в хорошем настроении. Сон был коротким, но очень ярким. Он был каким-то фрагментарным, каким-то кинематографичным, клиповым.

Эпизод первый: крупным планом красивый шелковый ковер. Эпизод второй: вижу себя со стороны, сидящим в кресле горчичного цвета. Эпизод третий: опять ковер, и на ковре голубоглазый кудрявый мальчик, он играет какими-то машинками. Эпизод четвертый: акцент на солнечный луч, под который попадает и ковер, и мальчик на нем. Состояние счастья и тревоги. Очень яркий сон. Пытаюсь вспомнить детали. Были игрушечные машинки. Вспоминаю, что за транспорт и сколько его. Красный автобус, синяя машинка-кабриолет, белый поезд и самолет.

Ничего не понимаю, но сон не забуду. Я это точно знаю. Возможно, он вылетит на время из головы, но я его вспомню. Такое уже бывало не раз. Сон всплывал в моей памяти внезапно, и я даже помню свои утренние мучения, когда пытался его вспомнить. Позже происходит какой-то сдвиг в природе, и сон открывается. Так и будет.

А вот почта принесла ужасное письмо. У девушки убиты мать и отчим. Смогу ли я помочь? Девушка готова приехать в любое время. Письмо я открыл, как всегда, по принципу «да — нет». Ответ был «да». Запрашиваю исходные данные, имена и даты рождения всех родственников и подозреваемых. Получается интересная картина. Интуицию пока не включаю, работаю только по китайской науке. Она говорит, что подозреваемый чист как слеза. Только в отношении этого человека у меня не было сомнений, остальное нужно доставать через интуицию, под стрессом. Стресс — это присутствие самой девушки. Она — экзаменатор, я сдаю экзамен, у меня стресс.

Девушка живет относительно недалеко, восемь часов на поезде. Отвечаю, что могу с ней встретиться, но она должна быть готова в любой момент выдвинуться в Москву. Девушка пишет, что это не проблема, у нее в Москве есть подружка и на три дня она может приехать. Мы обмениваемся номерами телефонов.

Уже после переписки я вспомнил о том, что, может быть, опять потеряю много сил на то, что будет происходить за пределами съемочной площадки. Но эта мудрая мысль пришла уже позже. Я был уверен, что смогу помочь, но не этой девушке, а тому, кого сейчас несправедливо обвиняют.

Меня не покидало ощущение, что мое обучение продолжается. Жизнь, подкидывая то одну, то другую ситуацию, обкатывала меня в разных режимах и готовила к чему-то более важному, чем победа в этом проекте. Победа — это всего лишь диплом. А дальше будет работа, и я должен буду ее выполнить. Но какая это работа, я еще даже не догадывался.

Мне пришла посылка. Ящик коньяка казахстанского розлива прислали друзья из Троицка. Посылка приезжает на международном поезде «Астана — Москва» на Казанский вокзал. И я поехал за ней. Мне уже не удается просто так проехаться в метро и сидеть там с блаженной улыбкой. Меня узнают, и не все люди могут сдержаться. Придется взять такси, чтобы не трястись с ящиком коньяка в метро. Представляю картину: я еду в метро с ящиком в руках, бутылки мерно звякают на стыках, а пассажиры рассматривают меня и ящик. Нет уж, поеду на такси. Перед отправкой посылки мне позвонил старый товарищ и сказал, что, наблюдая мои успехи на ТВ, друзья решили поддержать и направить презент. «Мы в тебе не сомневаемся и, для того чтобы у тебя было, чем отметить победу, посылаем коньяк. Коньяк заберешь у начальника поезда».

Я, как и поезд, прибыл на Казанский строго по расписанию. Начальником поезда оказался крепкий мужчина, который с восточным радушием пригласил меня в свое купе попить чаю. Я не стал отказываться. Казахи есть казахи. Маленький столик в купе был заставлен всем, чем только можно. К моему визиту явно готовились.

— Дорогой Александр, по нашим обычаям… — мужчина сделал широкий жест руками в этом маленьком купе.

— Знаю я обычаи, поэтому чаю попью, но вот спиртное нет, сейчас не то время, да и день не тот.

— Да, да, понимаю. Мне очень приятно помочь вашим друзьям и вам, мы в Казахстане тоже смотрим и следим, вы ведь почти наш. Когда ребята с таможни попросили передать вам посылку, я был очень рад.

Мы попили чаю, сфотографировались, и я отправился домой. Да, я бы с удовольствием выпил несколько граммов водки или коньяка с этим гостеприимным железнодорожником, который не задал мне ни одного вопроса. В последнее время практически любой мой контакт с людьми сводился исключительно к одной просьбе: «Александр, а скажите что-нибудь про меня.» Неважно, кем были эти люди, мужчины или женщины, молодые или старые, русские или не русские, всем им интересно было знать про себя. Этот человек тоже знал, кто я, но он не спросил, за что ему мое большое спасибо! А коньяк я буду пить позже и, как всегда, своевременно.

На выходе из вокзала, проходя сквозь строй таксистов, предлагающих за недорого свои услуги, я выбрал одного из них, молодого парня лет двадцати пяти. Он подхватил мой ящик, и мы пошли к машине. Я не знаю, как я его выбирал, вероятно, по взгляду, который говорил о том, что парень где-то меня видел. Я научился чувствовать этот взгляд и эту мысль. «Где-то я вас видел…» Он никак не мог вспомнить, где видел меня, а я не говорил. Я смотрел на площадь трех вокзалов и вспоминал свой приезд с Женькой, когда ему надо было поступать в университет. Да, прошло уже семь лет, и все у нас сейчас по-другому. Проезжая мимо Ярославского вокзала, я подумал, что ни разу в нем не был. Надо будет как-нибудь зайти.

Иногда мои желания реализуются очень быстро. Телефонный звонок — и вот, назначено место и время. Место, на котором я был три часа назад! Площадь трех вокзалов. Может, в Ярославль на поезде поедем? Я же хотел посетить этот вокзал. Надо готовиться. Посмотрел в китайский календарь, скорректировал на широту Москвы. Инфантильная, протестная энергетика, связанная с движением без цели. Протест ради протеста. Уровень гравитации будет низкий, интуиция в такие дни всегда на высоте, а моя личная — просто отменная. Мое время. Декабрь 2008 года — это мое время.

Сажусь на спецпитание: только рыба и рис. Опять распахиваю настежь окно в квартире. Душ, отбой и вопрос вслух: «Что за экзамен предстоит мне завтра?» Мне нужен сон, и он приходит.

Я иду по тропинке, к которой очень плотно примыкает высокий камыш. Он стоит стеной, и сквозь него ничего не видно. Я на охоте, у меня ружье. Я чувствую его металл. Это утиная охота. Я подпрыгиваю вверх, пытаясь рассмотреть цель. Нет, горизонт чист. Я слышу, что утки рядом, их много, они крякают то слева, то справа, но я не могу их увидеть. Я подпрыгиваю еще раз и… каким-то образом перепрыгиваю через камыш и приземляюсь на берегу озера. Там плавает один маленький утенок.

Сон интересный, хорошо запомнился. Охота, ружье, камыш, утки, прыжок, утенок.

Приезжаю к назначенному времени на площадь трех вокзалов. Здесь все, как вчера. Сопровождающий отводит меня в подземный переход. В переходе на меня вешают микрофон. Где гример? А, вот и она, получаю заряд энергии в виде тонкого слоя грима, и сразу же команда: «Мотор!» Меня подводят к ведущему. Рядом с ведущим стоит молодой мужчина. Задание следующее: на одном из трех вокзалов спрятался мальчик, вот отец мальчика, вот перчатка мальчика. Выходите из перехода наверх и приступаете к поиску.

Я смотрю в глаза мужчине. Беру перчатку в руки. Лишь бы паренек не закрылся. Для него это шоу и все страшно интересно. Он должен звучать громко — детская энергетика во время роста организма очень сильная. Поднимаюсь на поверхность и начинаю определять один из вокзалов, хотя сон помню и мысль вчерашнюю помню, что неплохо бы на Ярославский зайти, но все равно перепроверю себя. Ярославский отзывается холодом, севером. Собираю в кучу сон и изменение в ощущениях. Иду на Ярославский. Уверен, мальчик там. Иду по прямой, упираюсь в стену. Пытаюсь прекратить дыхание, закрываю глаза. Темный силуэт ребенка на белом фоне. Он там, внутри, в белом помещении. Но как его найти?

Перед входом в вокзал останавливаюсь и берусь за ручку входной двери. Сначала нужно снять критичность всех, кто находится внутри. Это мой метод, я сам его разработал, прикладывая руки к стенам и задавая им вибрацию и мыслями, и голосом, чтобы соответствовать энергетике помещения, чтобы не быть пятым, никому не нужным колесом в телеге, чтобы нравиться тем, кто внутри. Это очень важно нравиться людям! Охота, камыш, утки, прыжок, утенок. Охота уже есть — это сам поиск, охота — это всегда поиск. Ружье, металл, железо — железная дорога, тут вроде все бьет. Утенок рядом, но камыш не дает, стеной стоит.

Захожу вовнутрь. Огромный зал и множество пассажиров, их голоса складываются в какой-то общий гул, и на этом фоне проскакивают отдельные слова и фразы. Впереди лестница вверх. Сигнал с северо-востока. По направлению эскалатора. Это прыжок? Подняться, а потом спуститься? Сигнал идет параллельно земле, вверху его нет. У меня еще есть время, поднимусь и сверху попробую отследить. Охота на утенка. Наверху тишина — нет его здесь, он на первом этаже. Иду довольно быстро, все время боюсь, что связь оборвется, хотя уверен, что найду. Он где-то рядом, внизу. Что там, слева от меня? Широченная лестница, ведущая вниз. Но прохода нет: поперек лестницы стоят вокзальные скамьи, на них расположились пассажиры. Сидят как ни в чем не бывало, ждут свои поезда. С любопытством разглядывают меня и оператора, который все время рядом. Рассматривают все, кроме одного мужичка в беретке — он сейчас просто лопнет от любопытства. Съемка тоже может вызвать любопытство, но это любопытство спрятанное. Он явно что-то знает, но виду не подает. Не артист, нет.

Смотрю вниз — справа белая пластиковая будка. Он там. Беспокою пассажиров, отодвигаю скамью и спускаюсь вниз, к будке. Да, по-другому сюда не попасть, только прыжком через лестницу. Вот он, этот плёс и этот утенок. Утенок в черной куртке. Выглядит младше своего возраста. Да, энергетика у паренька, как у вечного двигателя, на месте ему не усидеть. Еще года три-четыре и будет путешествовать без уведомления взрослых. Материнской энергии рядом нет совсем, а отец с ним вряд ли справится. За кадром даю папе совет, как остановить и как с ним разговаривать. Парень вроде бы толковый, поймет.

Я доволен результатом. Симбиоз интуиции, китайской науки и сновидений дали возможность найти пацана. Опыт хороший, надо запомнить. Иду, анализирую. Я, наверное, был похож на собаку — потом в эфире посмотрю. А сон хорош! Спасибо за ответ! Если бы не прыжок во сне, возможно, я бы просто уперся в стену. Ух, после таких успехов хочется горы свернуть! Жаль, что девушка, от которой я получил письмо, приезжает только завтра. Надеюсь, до завтра мне хватит сил распутать ее сложное дело. Она потеряла маму и отчима. Невозвратно потеряла. Я назначил ей встречу в кафе в полдень. Да, сегодня было бы, конечно, лучше. Моя задача — не растерять сейчас это состояние уверенности и благосклонности судьбы, ведущей меня по следу.

Кафе — на бойком месте, я выбрал его потому, что там меня знают и не мешают работать, и еще потому, что оно буквально в двадцати метрах от станции метро «Проспект Вернадского». На такие встречи я стараюсь прийти заранее, но на сей раз у меня не получилось, так как девушка приехала в Москву в семь утра и прямиком отправилась в это кафе.

Я узнал ее сразу. По грустным глазам. Глаза не спрячешь. Ее боль была острейшей. Времени после трагедии прошло совсем мало, и она еще не начала новую жизнь. Она все еще была в прошлом, и я понимал, что, кроме помощи в раскрытии этого преступления, мне надо будет помочь ей перевернуть эту последнюю страницу тяжелой книги и дать какой-то ориентир. Ей совсем не у кого спросить, как жить дальше. Она сидела напротив, маленькая, сжатая в комок, с покрасневшими и от слез, и от бессонной ночи в поезде глазами. Я поздоровался. Она привстала в ответ и протянула ледяную руку. «Светлана». Она назвала день, месяц и год своего рождения. Да, настрой на работу у нее есть.

«Значит так, Светлана. Я сейчас буду смотреть твою ситуацию, а ты ничего мне не рассказывай, пока не получишь вопрос. Ни единого слова без моего вопроса. Договорились? На вопрос отвечаешь односложно: да или нет. И не более!» Ее «да» было тихим, коротким и жестким.

Я взял фотографию ее мамы. Закрыл глаза. Никто меня не торопит, никто не стоит над душой и не выпытывает подробности. Огнестрельное ранение. Я открываю глаза и говорю, какой была ее мама. Описываю ее характер, что любила есть, что носить, ее любимые слова и фразы. По реакции Светланы мне очевидно, что я говорю все верно. На отношениях мамы со Светланой и ее сестрой делаю акцент. «С тобой у нее все хорошо было, но вот с твоей сестрой — война». При этом меня начинает знобить.

«Давай-ка сестру посмотрим». Симпатичная девушка, тоже молодая. Я запомнил ее лицо, и теперь мне нужно понять свое состояние. Это состояние безысходности и вины. Я не могу больше сдерживать дыхание. Девочка чувствует себя виноватой, но так бывает, когда мы теряем близких — все, что не договорили, не досказали, не помогли в какой-то момент, это все воспринимается как собственная ошибка и как вина. Я делаю небольшой перерыв.

— Сестра-то у тебя очень умна. Расчет и аналитика просто феноменальные и острейшая критика. Она кто, педагог? С детьми работает?

Светлана кивнула.

— Да, она воспитательница в детском саду.

— Все, стоп, молчи!

Я перестал дышать и начал вытаскивать скрученные в трубочку бумажки. Это была третья или четвертая по счету. «Шестое сентября». Просто дата. Убийство произошло позже, но что было шестого сентября?

— Скажи, Светлана, что было шестого сентября?

Девушка задумалась.

— Да вроде бы ничего. День как день. Я была на работе, вечером позвонила маме… — Девочка побледнела. — Мама плакала. Она сказала: «Все, Света, все, с этой тварью я больше не разговариваю!»

— Она имела в виду сестру?

— Да, ее. Они опять поругались, я позвонила сестре, но та трубку не взяла.

Я не знаю, как это происходит. Внезапно возникает ощущение правильного направления движения. Как некий указатель — вам туда.

— Сестра замужем или, может, у нее есть парень?

— Да, она замужем, у нее все хорошо, муж и дети.

— Фото ее мужа и дата рождения есть?

— Фотографии нет, а дату — да, знаю.

Я смотрю на дату рождения этого парня и понимаю, как он привязан к своей жене. Какая-то безумная любовь и вечное доказательство брутальности. Я мужик, я смогу! Похоже, смог. Смог дров наломать на несколько поколений вперед. Парень раздавлен, на грани суицида. Парень сильный и мощный с виду, но энергетика его женская, ведомая. Такой горы свернет, только дай инструкции. Я понял, кто убил мать Светланы и отчима. Я смотрел на Светлану.

— Да, дружная у них семья, очень дружная, хорошо живут. Двое деток маленьких, погодки, все время вместе. Сестра там, конечно, главная, поумней она, чем зять, и командирша.

Я не знал, как озвучить ей то, что я знаю. Это ее родная сестра. Она не убивала, нет, она просто закатила истерику, и парень решил убрать причину ее проблем. Она даже не знает, что ее муж — убийца. И Светлана не знает. А в тюрьме сидит невиновный человек.

— Расскажи, как было дело.

Светлана как-то вся сжалась. Было видно, что воспоминания ей даются тяжело. Я не торопил ее. Она вздохнула и стала рассказывать. Я закрыл глаза, устроился поудобней и стал слушать, но не просто слушать, а попытаться войти в ее рассказ как наблюдатель, как будто я сам в этом рассказе.

— Родители собрались в лес по грибы. Мама, отчим — я его папой звала, он нас с трех лет воспитывал, и друг отчима, они вместе на заводе работают. Они сели в машину и поехали. Примерно в пятнадцати километрах от города остановились на опушке леса. Мама с отчимом в одну сторону пошли, а приятель отчима в другую. Минут через пять папин друг услышал выстрелы. Два выстрела. Он сначала подумал, что это охотники стреляют, там озеро рядом есть. Позвонил отчиму на телефон, тот не отвечал, потом стал кричать, звать моих. Они не отзывались. Он пошел в их сторону и нашел. Застреленных. Сам по сотовому вызвал милицию. Его потом самого и арестовали. Вот и все. В то, что их убил друг моего отца, я не верю, я знаю, что это не он.

Девушка умолкла. Да, это не он, но как сказать? Я все сидел и думал, как ей сказать, что я знаю, кто это сделал? Я не боялся сделать ошибку, я был на сто процентов уверен, я боялся повесить на шею девчонке тяжелейшую ношу, которая разрушит ее род и клан. Светлана подняла глаза.

— Вы думаете, что это она? Вы знаете, мне сон приснился. Мама приходила и просила не ходить к сестре. Я собралась к ним в гости, а она прямо на пороге встала и говорит: только через мой труп!

— Да, иногда сны бывают вещими. Нет, Светлана, я думаю, что это не сестра. Это другой человек, — я выдохнул, — ее муж.

Светлане стало нехорошо. Сыграли сосуды.

— Ну-ка, выпей чаю с сахаром. — Я налил в чашку чай и размешал сахар.

Практически залпом она выпила этот чай.

— Что же мне делать… Как с этим жить? У них же дети, я их так люблю.

Девушка не спрашивала меня: может быть, я ошибаюсь, может быть, это кто-то третий убил? Нет, она просто сидела и думала, как ей поступить, и ждала ответа от меня.

— Сейчас возвращайся к себе. Два варианта развития событий. Либо ты идешь в милицию и говоришь о последних словах мамы в адрес сестры, либо молчишь всю оставшуюся жизнь. Лучше первое, потому что зять не выдержит тайны и лучшим выходом для себя посчитает самоубийство. Этого допускать нельзя!

Мы попрощались. Светлана сказала, что напишет мне.

— У меня вся ночь впереди, буду думать. Я напишу вам, Александр. Спасибо. Я ведь и обратилась-то к вам после того, как мама пришла.

Я шел домой, и настроение мое было подавленным. Сколько раз мне еще придется объявлять вот такие результаты своей работы? К этому привыкнуть невозможно. Я понимаю, что есть вещи, которые созданы в прошлом, и то, что произошло и происходит сейчас, — это тоже из прошлого. И именно поэтому я сказал ей о двух вариантах и о том, что самоубийство будет худшим вариантом развития событий, потому что оно обязательно аукнется в будущем. Пусть он лучше на этом свете несет ответственность, чем переложит ее на плечи своих детей и внуков. Он еще молодой и сможет хоть частично загладить вину.

Случай интересный, и опять вопрос: зачем мне этот опыт? Погружаясь в рассказ, оказываться на месте событий — сейчас ведь практически так и было. Это похоже на некий сон, режиссером которого является рассказчик, и моя роль — роль наблюдателя, и как наблюдатель я вижу больше, чем участник событий. Надо будет использовать этот момент и давать людям говорить. Сначала только «да» и «нет», а потом рассказ, и в это время уходить в легкий транс. То есть я не задаю вопросы, я просто слушаю и по мере повествования погружаюсь в события.

Просто так люди ко мне не приходят. Это для того, чтобы раскрыть конкретную тайну или просто еще раз отточить мою интуицию до предела, или и то и другое? В случае Светланы невиновный будет оправдан. Я знаю, какое решение примет Светлана. Он попадает под принцип справедливости, а орудием этой справедливости являюсь я как указавший правильное направление. Что-то тяжеловата ноша, хватило бы сил.

20

Я смотрю на календарь и понимаю, что вплотную приблизился к стартовой черте. Остался один экзамен, надеюсь, он будет без крови. Слишком много ее в последнее время, и с каждым разом мне все тяжелее и тяжелее. Надо придумать какой-то антидот. Вода мне хорошо помогает, но постоянный стресс держит меня в напряжении, мне он совсем не нужен, это не мое нормальное состояние. Я решил переключиться. Скоро финал. Мне уже сказали, что надо выглядеть хорошо. Да, я понимаю. Это же мой выпускной. Закончилась моя очередная школа.

На выпускной мне надо купить новый костюм, потому что старый висит на мне, как на вешалке. Интересно, сколько килограммов я сбросил за это время? Я как-то ни разу не задумывался по этому поводу. В ближайшие два дня нужно подстричься и подровнять бороду. За тридцать лет службы я привык носить короткую прическу, но недавно мне кто-то прислал письмо и там были рекомендации по имиджу. Женщина-парикмахер так и озаглавила их: «Рекомендации по имиджу». Советует коротко не стричься и прилагает фотографии. При этом вижу на фотографиях себя. Парикмахер неплохо владеет фотошопом. Больше всего мне понравился ирокез. Может быть, она и права.

Я и сам знаю, что волосы мне нужно подлинней, но это не связано с имиджем, это связано с интуицией. Гигроскопичность волос создает вокруг головы дополнительную атмосферу, свою персональную атмосферу, насыщенную влагой. Далеко не случайно новобранцев коротко стригут. «Есть», «так точно», «никак нет». Управляемость коротко стриженными мужчинами на порядок выше, а их способность к рассуждению — ниже. И догматизму они подвержены в большей степени. Но я не солдат и не тибетский монах, и мне нужна интуиция.

Я не брил бороду лет с тридцати трех. Я интуитивно пришел к этому, а не потому, что сочувствую режиму Кастро. Экономия времени опять же значительная, и зимой теплее. А зима была уже в разгаре.

В торговом центре я купил себе костюм и новые туфли. Ну все, с экипировкой покончено, теперь — к парикмахеру. Вот здесь у меня проблема: абы кому я свою голову доверить не могу. Нужен мастер, энергетика которого была бы созвучна с моей и, кроме того, усиливала бы ее или хотя бы просто структурировала. Поэтому в Москве я всегда заходил в салоны с большим количеством парикмахеров — мне нужен был выбор. Вот и сейчас я стоял и рассматривал специалистов. Мое внимание привлекла девушка ростом выше среднего, с тонкой белой кожей, с серо-зелеными глазами. У нее была несколько угловатая фигура, широкие плечи, несколько жестковатые, но все же симпатичные черты лица. Она подстригала какого-то мужчину лет сорока. Я подошел к администратору и, указав на девушку, сказал, что хочу подстричься вон у того мастера. Администратор этого салона телевизор не смотрела, поэтому я на нее впечатления не произвел.

— Вы знаете, а у нее на сегодня это крайний клиент.

Она сказала именно так — «крайний».

— И что, она больше не будет сегодня работать?

— Да, но вы не волнуйтесь, придет другой мастер.

— Но мне нужна именно она.