Долина Ужаса. Совет юстиции (сборник) Дойл Артур
В конце концов общим голосованием было принято решение деньги выделить, после чего пришел черед обсудить более неприятный вопрос.
Старкье чуть подался вперед и заговорил, понизив голос:
– Товарищи, есть вопросы, требующие немедленного решения, – он достал из кармана сложенный лист бумаги, развернул и разгладил на столе. – Мы так долго бездействовали, что тираны, которых одно название Красной сотни повергало в ужас, стали чувствовать себя в безопасности. Но уже совсем близок час нашего величайшего свершения, – голос его стал еще тише, – когда одним махом будут сметены все угнетатели народа! Мы нанесем такой удар по монархии, который будет помниться даже тогда, когда забудутся победы Цезаря и Александра Македонского, через тысячи лет, когда сами места наших славных свершений покроются пылью и превратятся в руины. Однако день этот еще не настал… Для того чтобы удар наверняка достиг цели, сначала нам необходимо избавиться от стоящих на нашем пути мелких сошек, слуг, а уж потом мы доберемся и до их хозяев. – Толстый указательный палец уткнулся в лежащий на столе список. – Фриц фон Хедлитц, – прочитал он. – Канцлер герцогства Гамбург-Альтонского.
Он обвел взглядом собравшихся и улыбнулся.
– Предприимчивый человек, товарищи… Он очень искусно помешал нам добраться до его хозяина… Я выражу общее мнение, если скажу: смерть?
– Смерть! – ответил тихий хор голосов.
Бартоломью, изменник и аферист, сказал это механически, не задумываясь. Его совершенно не трогало, что благородный человек приговаривался к смерти лишь за то, что честно исполнял свой долг.
Палец Старкье опустился чуть ниже.
– Маркиз де Санто-Страто, личный секретарь принца Эскуриальского.
Ответ был тот же:
– Смерть!
Один за другим читал он имена, время от времени перемежая их описанием злодеяний названного человека.
– А вот Хендрик Хауссманн, – он постучал пальцем по бумаге, – из берлинской тайной полиции. Он уже давно не дает нам покоя. Опасный человек. На его счету арест и наказание одного из наших товарищей.
– Смерть, – привычно отозвался комитет.
Оглашение всего списка заняло полчаса.
– Теперь следующий вопрос, – сказал Старкье.
Члены комитета беспокойно заерзали на своих местах, поскольку именно этот вопрос занимал каждого из них больше всего.
– Товарищи, мы были преданы, – продолжил председатель, и в голосе его уже не было слышно той твердости и холодной уверенности, которая звучала до сих пор. – Существует организация… реакционная по своему характеру… которая поставила перед собой цель расстраивать все наши планы. Эта организация каким-то образом узнала о нас все. – Недолго помолчав, он продолжил: – Сегодня утром я получил письмо, в котором меня называют главой внутреннего комитета и угрожают смертью. – Он снова немного помолчал. – Письмо подписано: «Четверо благочестивых».
Это сообщение было встречено гробовым молчанием… Молчанием, которое привело его в полное недоумение, потому что, хоть он и испытал настоящее потрясение, получив то письмо, в душе Старкье с восторгом предвкушал, какую бурю вызовет это сообщение у его соратников. Впрочем, причина загадочного молчания довольно скоро прояснилась.
– Я тоже получил письмо, – негромко промолвил Франсуа.
– И я.
– И я.
– И я.
Лишь Бартоломью не подал голоса. Никто ему ничего не сказал, но он буквально почувствовал подозрение во взглядах, которые устремились в его сторону.
– Я писем не получал, – сказал он, легко рассмеявшись. – Только вот это.
Он порылся в кармане жилета и достал два кофейных зерна. В них не было ничего необычного, кроме того что одно из них было покрашено в красный цвет.
– Что это значит? – настойчиво произнес Старкье.
– Не имею ни малейшего представления, – пренебрежительно улыбнулся Бартоломью. – Их прислали мне в коробочке, маленькой, как для ювелирных изделий. Никаких писем или записок к ним не прилагалось.
– Но что это означает? – настаивал Старкье. Все вытянули шеи, пытаясь получше рассмотреть зерна. – Это должно быть что-то важное… Думайте.
Бартоломью зевнул.
– Лично я не знаю, что это может означать, – беззаботно проронил он. – Ничего важного в моей жизни не связано ни с красными, ни с темными зернами, насколько я…
Вдруг он замолчал, и все увидели, как лицо его сначала побагровело, а потом сделалось совершенно белым, как бумага.
– Что? – спросил Старкье, и в его голосе послышались тревожные нотки.
– Сейчас, – пробормотал Бартоломью и взял дрожащими пальцами красное зерно.
Он долго крутил его перед глазами, собираясь с мыслями. Он не мог всего объяснить и прекрасно это осознавал.
Если бы только он раньше понял смысл этого послания, что-нибудь можно было придумать, но сейчас, когда на него устремлены шесть пар подозрительных глаз и когда он уже выдал свое замешательство, тянуть с ответом было не в его интересах.
Он должен был выдумать какую-нибудь правдоподобную историю.
– Много лет назад, – начал он, с трудом сдерживая дрожь в голосе, – я состоял в организации, подобной нашей, и… среди нас нашелся предатель. – Капитан уже придумал, что скажет дальше, поэтому немного успокоился, голос его окреп. – Предателя разоблачили, и судьбу его должно было решить голосование. За смерть и за жизнь проголосовало одинаковое количество людей, и мой голос, поскольку я был председателем, должен был стать решающим. Красное зерно означало жизнь, а черное – смерть. Я проголосовал за смерть.
Увидев, какое впечатление произвела его вымышленная история, он решил развить ее.
– У меня есть причины полагать, что этим поступком я нажил себе множество врагов. Один из них, скорее всего, и прислал мне это напоминание.
Он облегченно вздохнул, когда увидел, что подозрительно нахмуренные лица постепенно начинают проясняться. Но вдруг…
– А тысяча фунтов? – спокойным голосом произнес Старкье.
Никто не заметил, как Бартоломью закусил губу, потому что в тот миг, когда прозвучал этот вопрос, он поглаживал свои мягкие черные усы. Все только заметили, как он вполне правдоподобно изображая удивление, поднял брови.
– Тысяча фунтов? – озадаченно переспросил он, а потом рассмеялся. – А, понятно, значит, и вы слышали эту историю… Мы узнали, что именно столько получил этот иуда за то, что предал нас… Эти деньги мы конфисковали на нужды общества… Это было справедливо! – с глубоким убеждением воскликнул он.
Услышав одобрительные возгласы, он понял, что его объяснение показалось убедительным, и окончательно успокоился. Улыбнулся даже Старкье.
– Я не знал про этот случай, – сказал он, – но увидел нацарапанную на красном зерне надпись «1000». Однако это не приближает нас к разгадке тайны. Кто нас предал? Кто сообщил о нас «Благочестивым»?
Как только он это произнес, в дверь комнаты негромко постучали. Франсуа, сидевший по правую руку от председателя, поднялся, бесшумно вышел из-за стола и на цыпочках подошел к двери.
– Кто там? – чуть слышно произнес он.
Кто-то ответил ему по-немецки, и каждый из сидевших за столом узнал этот голос.
– Грачанка! – воскликнул Бартоломью и от волнения приподнялся.
Если для кого-то причина натянутости в отношениях между Старкье и бывшим капитаном нерегулярной кавалерии еще оставалась загадкой, в эот миг она разрешилась. Достаточно было увидеть, какой огонь вспыхнул в глазах обоих мужчин, когда девушка вошла в небольшую гостиную.
Крепче сложенный и более темпераментный Старкье встал и шагнул ей навстречу. Его лицо загорелось от волнения.
– Мадонна, – пробормотал он, целуя ее руку.
Девушка была в богатой облегающей собольей шубе, подчеркивающей все плавные изгибы ее стройной фигуры, прекрасную голову ее венчала круглая меховая шапка.
Она протянула затянутую в перчатку руку Бартоломью и улыбнулась.
Бартоломью, как и его соперник, тоже знал подход к женщинам, но это был более сдержанный подход, отягощенный западными традициями и закованный в цепи условностей. Как мы и говорили, он действительно был презренным негодяем, но в свое время, подолгу пребывая в обществе воспитанных людей, он успел пообтесаться и обзавестись зачатками галантности. Впрочем, сейчас он имел дело лишь с теми людьми, которые ограничиваются снятием шляпы при появлении женщины. Но он повел себя еще более несдержанно, чем Старкье: руку девушки не отпустил да еще, заглянув ей прямо в глаза, задержал взгляд. Видя это, Старкье заволновался.
– Товарищ, – произнес он весьма раздраженно, – с нашей маленькой Марией мы можем поговорить позже. Нехорошо, если она будет думать, что отрывает нас от работы… И «Четверо»…
Он заметил, как девушка вздрогнула.
– «Четверо»? – повторила она. – Выходит, они и вам написали?
Старкье грохнул кулаком по столу.
– И вы… Вы! Они осмелились угрожать вам? Господи…
– Да, – сказала девушка, в ее приятном грудном голосе прорезалась хрипотца. – Они угрожают… мне.
Она расстегнула меховой воротник, как будто в комнате вдруг стало невыносимо жарко и душно.
Старкье, который уже набрал полную грудь воздуха, чтобы что-то сказать, увидев выражение ее лица, смолчал.
– Но я боюсь не смерти, – медленно продолжила она и тут же прибавила: – Хотя я даже не знаю, чего боюсь.
Нарушил повисшее после этих слов молчание Бартоломью, который не обратил внимания на загадочные трагические нотки в голосе опечаленной девушки.
– Посмотрите вокруг! – бодро и беззаботно воскликнул он и весело рассмеялся. – Если вас окружают такие мужчины, право, стоит ли обращать внимание на подобные театральные выходки этих «Благочестивых»? – Но тут он вспомнил два зерна и тоже сник.
Столь полным и непостижимым было охватившее их при упоминании имени врага ощущение надвигающейся беды, и до того тронул их сердца вид готовой разрыдаться женщины из Граца, что все, кто был в гостиной, вдруг услышали звук, который не замечали до сих пор, – тиканье часов.
Повинуясь выработавшейся с годами привычке, Бартоломью сунул в карман руку, достал часы и, чтобы сверить время, обвел взглядом комнату. Это было одним из тех обычных, повседневных движений, которые кажутся столь неуместными, когда в воздухе висит давящее ощущение трагедии, но оно развязало языки собравшимся, и все загомонили.
Старкье взял в свои медвежьи руки дрожащие ладони девушки.
– Мария, Мария, – взволнованно зашептал он, – не берите в голову, все это глупости. Подумайте сами, женщина из Граца, которая бросила вызов России! Которая не склонила головы перед Миртовским… В чем дело?
Последние слова были произнесены грубо и громко и адресовались Бартоломью. Ибо уже во второй раз за этот вечер он смертельно побледнел и стоял, озираясь по сторонам расширившимися глазами, не в силах произнести ни слова.
– Боже правый, да что с вами? – воскликнул Старкье и взял его за локоть. – Что случилось?.. Говорите! Вы пугаете ее!
– Часы! – сдавленным голосом пробормотал Бартоломью. – Где… где часы? – Его глаза беспомощно метались из стороны в сторону, не находя циферблата со стрелками. – Прислушайтесь, – прошептал он, и все затаили дыхание. Тиканье было слышно совершенно отчетливо: тик-так, тик-так.
– Под столом, – пробормотал Франсуа.
Старкье приподнял край скатерти. На полу в тени стояла черная коробка, из которой и доносился зловещий звук.
– Спасайтесь! – опомнившись, заорал он отчаянным голосом и бросился к двери. Но оказалось, что она заперта снаружи.
Снова и снова Старкье бил могучим плечом в дверь, но он не мог пустить в ход весь свой немалый вес, потому что был окружен охваченными паническим страхом людьми, которые кричали, выли и тоже пытались добраться до двери.
Тогда он сильными руками раздвинул их, отступил на шаг и бросился на дверь с разбега. Дверь с грохотом отлетела в сторону.
Из всех запертых в столовой лишь женщина из Граца сохранила спокойствие. Она стояла у стола, почти касаясь ногой адской машинки, и ей казалось, что она всем телом своим ощущает каждое зловещее движение смертоносного механизма. Но тут Старкье схватил ее своими огромными ручищами и бросился вместе с ней в узкий коридор. Он не отпускал ее до тех пор, пока они не оказались в безопасности на улице.
Прохожие, которым в это время случилось оказаться на этом месте, увидев беспорядочно высыпавшую из дома компанию и почувствовав что-то неладное, тут же окружили их.
– Что, что там было? – зашептал Франсуа, но Старкье лишь зарычал и отодвинул его в сторону.
Он окликнул проезжавшее мимо такси, усадил в него девушку, прокричал адрес и тоже сел рядом с ней.
Когда автомобиль стремительно унесся, оставшиеся на улице члены Внутреннего комитета растерянно переглянулись. Дверь в дом они оставили широко раскрытой, в прихожей было видно мерцающий газовый рожок.
– Нужно уходить! – вскричал Бартоломью.
– Но там же бумаги… Документы! – воскликнул Франсуа, всплеснув руками.
Бартоломью стал лихорадочно соображать.
Действительно, нельзя было допустить, чтобы документы, которые находились в этом доме, попали в чужие руки. Насколько ему было известно, в них эти сумасшедшие не раз упоминали и его имя. Он не был трусом, но ему понадобилось собрать все свое мужество, чтобы решиться вернуться обратно в комнату, где тикала загадочная машинка в черной коробке.
– Где они? – быстро спросил он.
– На столе, – совсем тихо, чуть ли не шепотом ответил Франсуа. – Mon Dieu! [8] Вот беда!
Но англичанин уже не слушал его. Он перемахнул через три ступеньки крыльца и оказался в прихожей. Двумя прыжками он подскочил к распахнутой двери гостиной. Еще шаг – и вот он уже у стола и снова слышит устрашающее тиканье. Бартоломью бросил один быстрый взгляд на стол, потом на пол и в считанные секунды снова выбежал на улицу.
Там его ждал Франсуа. Остальные члены Внутреннего комитета исчезли.
– Бумаги? Где бумаги?! – взволнованно воскликнул француз.
– Пропали, – мрачно процедил Бартоломью.
Менее чем в ста ярдах от них в это же самое время проходило другое собрание.
– Манфред, – неожиданно произнес Пуаккар (до этого разговор ненадолго прерывался), – а не стоит ли пригласить нашего друга?
Манфред улыбнулся.
– Вы имеете в виду милейшего мистера Джессена?
Пуаккар кивнул.
– Пожалуй, стоит, – спокойно ответил Манфред. – Если честно, я сомневаюсь, что дешевый будильник в коробке из-под печенья убедит членов Внутреннего комитета… А вот и Леон.
В комнату вошел Гонзалес и стал неторопливо снимать пальто.
Тут они увидели, что рукав его фрака порван, а одна ладонь кое-как перевязана носовым платком со свежим пятном крови.
– Стекло, – коротко пояснил Гонзалес, увидев вопросительный взгляд Манфреда. – Мне пришлось карабкаться по стене.
– Как прошло?
– Отлично, – ответил Гонзалес. – Он разбежались, как овцы. Мне осталось лишь войти и забрать весьма любопытные документы, в том числе перечень вынесенных ими приговоров.
– Что Бартоломью?
Гонзалес усмехнулся.
– Он испугался меньше остальных. Даже вернулся за бумагами.
– И что, он…
– Думаю, да, – слегка кивнул Леон. – Я заметил, что, спасаясь, он оставил на столе черное зерно… Так что мы, надо полагать, увидим красное.
– Что ж, это упрощает дело, – рассудительно заметил Манфред.
Глава V
Совет юстиции
Среди знакомых Лодера Бартоломью был один угандийский фермер. И нет ничего примечательного в том, что англичанин вдруг вспомнил о существовании своего друга и о его приглашении провести зиму в этой части Африки, хоть оно и было сделано три года назад. У Бартоломью был любимый клуб. Во всех лучших справочниках он завуалированно именовался «клубом любителей общения, литературы и театра», но люди знающие называли его более коротко: «ночной клуб». Надо сказать, что какой-нибудь забредший сюда любитель изящной словесности и литературы обнаружил бы здесь разве что пару-тройку еженедельных газет, «Таймс» да подборку бесплатных расписаний движения транспорта. Но этого оказалось достаточно, чтобы Бартоломью смог узнать, как быстрее всего можно покинуть страну. Утром в Лондоне можно было сесть на катер и догнать (через Бриндизи и Суэц) германское судно, которое за две недели доставит его в Уганду.
Ему это показалось самым правильным решением.
По правде говоря, Красная сотня становилась слишком серьезным делом. У него появилось чувство, будто его начали подозревать, и что прекращение его неограниченного финансирования уже не за горами. По крайней мере, это ему уже давно было ясно, и он заранее продумал план действий на такой случай. Что касается «Четверых благочестивых», пусть с ними Меншиков разберется. Это тоже своего рода предательство, но одним меньше, одним больше – невелика разница. Листая страницы «Брадшо» [9], он мысленно представил себе свое положение. Наличными у него было жалких фунтов семьсот, долгов он в расчет не брал, поскольку мысль о том, чтобы погасить их, ему никогда не приходила в голову. Значит, семьсот фунтов… красное зерно и Меншиков.
«Если они люди серьезные, – сказал он самому себе, – я могу рассчитывать на три тысячи».
Самая очевидная трудность заключалась в том, как выйти на «Благочестивых». Время сейчас было дорого, но ведь и в газету объявления не дашь: «Прошу “Четверых благочестивых” связаться с Л. Б. по интересующему их вопросу».
Впрочем, любые, даже самые скрытые намеки на красные зерна в разделах частных объявлений лондонских газет тоже исключены после того, что случилось на заседании комитета. Про себя он обругал «Благочестивых» за то, что они не продумали, как должна проходить связь. Если бы они упомянули или хотя бы намекнули на какое-нибудь место встречи, затруднения бы не возникло.
Тут к нему подошел какой-то молодой мужчина во фраке и попросил расписание. Бартоломью грубовато ткнул ему справочник и, подозвав лакея, велел принести виски с содовой, после чего устало опустился в кресло, чтобы все-таки принять какое-то решение.
Человек во фраке вернул справочник, вежливо извинившись.
– Простите, что помешал. Видите ли, меня срочно вызывают за границу, – сказал он.
Бартоломью, поджав губы, посмотрел на него. Лицо молодого человека показалось ему смутно знакомым.
– Я не мог вас где-то видеть? – спросил он.
Незнакомец пожал плечами.
– Мы постоянно кого-то встречаем и забываем, – улыбнулся он. – Мне тоже показалось, что мы с вами где-то встречались, только вот не могу вспомнить, где.
Теперь уже не только лицо, но и голос мужчины показался ему знакомым.
«Не англичанин, – прикидывал в уме Бартоломью, рассматривая молодого человека. – Возможно, француз, хотя нет, скорее, славянин… Кто же это такой, черт бы его подрал?»
Однако он даже был рад немного отвлечься от тяготивших его мыслей, поэтому позволил себе увлечься приятным разговором о рыбалке.
Когда стрелки часов сошлись, указывая на полночь, незнакомец зевнул и встал.
– Мне на запад. Нам не по пути? – поинтересовался он.
Никаких определенных планов на следующий час у Бартоломью не было, поэтому он кивнул, и двое мужчин вышли из клуба вместе. Они перешли Пиккадилли-серкус и, приятно беседуя, пошли по улице Пиккадилли.
Мужчины прогулялись по Хаф-Мун-стрит и вышли на Барклисквер. Тут незнакомец остановился.
– Простите, я, кажется, завел вас слишком далеко, – сказал он.
– Нет-нет, все в порядке, – ответил Бартоломью. Они еще немного поболтали, а потом расстались, и бывший капитан двинулся в обратном направлении по тем же самым улицам, вспоминая, о чем думал до того, как отвлекся на приятную беседу с молодым человеком.
Где-то посередине Хаф-Мун-стрит стоял автомобиль, и когда он приблизился к нему, стоявший у бордюра рядом с машиной мужчина, которого он принял за водителя, преградил ему дорогу.
– Капитан Бартоломью? – вежливо спросил он.
– Да, это мое имя, – удивленно отозвался Бартоломью.
– Мой хозяин хочет знать, приняли ли вы решение.
– Что…
– Если, – перебил его незнакомец, – вы остановили выбор на красном, прошу сесть в автомобиль.
– А если на черном? – поразмыслив, несколько неуверенно спросил он.
– При данных обстоятельствах, – бесстрастным голосом произнес странный человек, – мой хозяин считает, что в таком случае ему придется предпринять определенные меры для обеспечения своей безопасности.
В его тоне не было слышно угрозы, тем не менее ледяное безразличие и уверенность поразили этого бесчувственного проходимца.
В тусклом свете Бартоломью заметил, что мужчина что-то держал в руке. И это тонкое яркое «что-то» поблескивало металлом.
– Я выбираю красное! – хрипло произнес он.
Мужчина коротко поклонился и открыл дверцу автомобиля.
К тому времени, когда Бартоломью предстал перед «Благочестивыми», к нему отчасти уже вернулась уверенность в себе.
Ему и раньше приходилось видеть судей, лица которых были скрыты под масками. На одном таком судилище он побывал уже после того, как его приняли во Внутренний комитет. Но эти четверо были во фраках, и вокруг не было всей той театральности, которой с избытком хватало на суде Красной сотни. Ни странной игры света, ни колокольного звона, ни таинственно раздвигающихся тяжелых мрачных портьер – никаких дешевых эффектов, столь любимых Внутренним комитетом.
Помещение, где они встретились, было обычной гостиной, неотличимой от сотен других гостиных, которые он видел за свою жизнь. Четверо мужчин, которые сидели от него на равном расстоянии, ничем особенным тоже не отличались, кроме того что были в масках. Бартоломью показалось, что у одного из них под маской была борода, но он не был в этом уверен. Этот человек и заговорил с ним.
– Итак, вы выбрали красное, – спокойным голосом произнес он.
– Похоже, вам многое известно о моих личных делах, – ответил Бартоломью.
– Вы выбрали красное… снова, – сказал человек в маске.
– Что значит… снова? – спросил пленник.
Сквозь прорези было видно, как поблескивают глаза замаскированного.
– Много лет назад, – спокойно сказал он, – один офицер предал свою страну и своих товарищей.
– Это старая история. И все было совсем не так.
– Он был главным на базе, на которой хранились продовольствие и амуниция, – продолжил замаскированный. – Комендант одного из вражеских отрядов нуждался в запасах, но у него не было достаточно людей, чтобы силой захватить гарнизон.
– Старая ложь! – угрюмо повторил Бартоломью.
– Поэтому комендант придумал необычный план – решил предложить взятку. Дело было рискованное, и в девяноста девяти случаях из ста из этой затеи ничего бы не вышло. Да, думаю, я назвал правильное соотношение… Но хитрый старик комендант знал, с кем имеет дело.
– Нет нужды продолжать, – сказал Бартоломью.
– Они не стали обмениваться письмами, – не обращая внимания на его слова, продолжал Манфред. – Наш офицер был слишком коварен для этого. Но было решено, что ответ свой он даст так…
Человек в маске раскрыл ладонь, и Бартоломью увидел два зерна, одно красное, другое черное.
– Черное зерно означало отказ, красное – согласие. Условия нужно было нацарапать на зерне иголкой… Они сошлись на сумме 1000 фунтов.
Бартоломью промолчал.
– Такую же сумму мы предлагаем и вам за то, что вы станете время от времени снабжать нас информацией о действиях Красной сотни.
– А если я откажусь?
– Вы не откажетесь, – спокойно ответил неизвестный в маске. – Вам нужны деньги, и даже сейчас вы уже думаете о том, как порвать с друзьями.
– Вам столько обо мне известно, что… – передернув плечами, начал бывший капитан, но не договорил.
– Мне многое известно. Например, мне известно, что вы собираетесь как можно скорее бежать из страны… Кстати, вы знаете, что «Лука Вуэрманн» застрял в Неаполе из-за течи в паровом котле?
Бартоломью оторопел, и было от чего – никто, кроме него самого, не мог знать, что «Лука Вуэрманн» был именно тем судном, на которое он надеялся пересесть в Суэце.
Манфред, увидев его изумление, улыбнулся.
– Я не хочу строить из себя ясновидца, – сказал он. – Если честно, это всего-навсего удачная догадка. И все же вы должны отказаться от задуманного путешествия. Для успеха нашего дела необходимо, чтобы вы остались в Англии.
Бартоломью закусил губу. Подобное развитие событий не совсем совпадало с его намерениями. Он сделал вид, что улыбнулся.
– Ну что ж, необходимо значит необходимо, – охотно откликнулся он. – И, раз уж я согласился, могу ли я узнать, с кем имею честь? И коль теперь я буду вашим тайным агентом, могу я увидеть лица своих работодателей?
Манфред презрительно рассмеялся.
– Вас нам представлять не нужно, – холодным голосом сказал Манфред, – но в свои тайны вас посвящать мы не собираемся. Суть нашей сделки в том, что вы доверитесь нам, а не мы вам.
– Но я ведь должен хоть что-то знать, – упрямо повторил Бартоломью. – Что я должен делать? Куда мне слать доклады? Как мне будут платить?
– Деньги получите, когда работа будет выполнена. – Тут Манфред протянул руку к стоящему рядом с ним маленькому столику, и в тот же миг комната погрузилась в темноту.
Предатель отскочил назад, сам не понимая, чего испугался.
– Не нужно бояться, – произнес голос.
– Что это значит?! – воскликнул Бартоломью и сделал шаг вперед.
И вдруг он почувствовал, что пол под ним проваливается, он попытался отпрыгнуть назад, но потерял равновесие и с криком полетел вниз. Ему показалось, что падение было бесконечным…
– Просыпайтесь! Давайте, давайте.
Кто-то тряс его за плечо. Бартоломью почувствовал, что лицо ему обдувает ледяной ветер. Он поежился и открыл глаза. Первым, что он увидел, был железный верблюд с грузом на спине. Мозг его был словно в тумане, поэтому он не сразу сообразил, что это декоративный подлокотник скамейки. Потом он увидел темно-серые грязные камни тротуара и наконец сообразил, что сидит на скамье на набережной Темзы. За плечо его тряс полицейский.
– Ну же, сэр… Вот так-то лучше.
Он с трудом поднялся. Оказалось, что на нем меховая шуба, чужая.
– Как я сюда попал? – сдавленным голосом спросил он.
Полицейский от души рассмеялся.
– Вот уж не знаю! Могу только сказать, что десять минут назад вас здесь точно не было.
Бартоломью запустил руку в карман и обнаружил там кое-какую мелочь.
– Остановите такси, – попросил он хрипловатым голосом, и его просьба была выполнена.
Оставив довольного полицейского радоваться, что утреннее дежурство прошло не впустую, он поехал домой. Каким чудом он попал на набережную? Он вспомнил людей в масках, вспомнил, как в комнате неожиданно погас свет и как под ним провалился пол… Наверное, он потерял сознание, хотя совершенно не помнил, чтобы ударился об пол, да и травм никаких у него как будто не было. Тут ему начало смутно вспоминаться, как кто-то велел ему дышать глубже, и что после этого он почувствовал тошнотворный сладкий запах… и все, на этом воспоминания обрывались.
Он был в чужой шубе! Бартоломью сунул обе руки в карманы и обнаружил письмо, написанное на необычной зеленовато-серой бумаге. Если бы он только знал, что по такой вот бумаге во всей Европе узнают почерк «Четверых благочестивых».
Письмо, даже, скорее, записка была краткой, без единого лишнего слова:
«Преданная служба будет вознаграждена. Если предадите – натянутая сеть больше не спасет вас». Он снова содрогнулся. Но затем собственное бессилие и беспомощность привели его в ярость, слабым голосом он негромко выругался.
Где происходил тот разговор, он не знал. Когда его везли в закрытой машине, он попытался было проследить маршрут, но сбился и в конце концов запутался. Каким образом «Четверо благочестивых» будут передавать ему инструкции, он тоже не имел представления, но не сомневался, что они найдут способ.
Когда Бартоломью входил в свою квартиру, у него все еще плыло перед глазами от наркотика, которым его одурманили. Он как был, в шубе, рухнул на кровать и тут же заснул. Спал он долго и проснулся под вечер, чувствуя тяжесть в голове и раздражение. Руки и ноги затекли и сгибались с трудом. Помогла горячая ванна. Освежившись и переодевшись, он снова вышел на улицу – на сегодня у него была запланирована встреча.
По дороге он недовольно поморщился, вспомнив, что в пять ему нужно быть на собрании комитета. Место собрания еще не было назначено, поэтому он свернул на Лестер-сквер, где, как он знал, можно было найти Франсуа.
Франсуа, как всегда выдержанный, улыбчивый и вежливый, ждал его.
Читать бесплатно другие книги:
