Ушедший мир Лихэйн Деннис

– Верно, – сказал Дион. – В нормальном. Но двое наших погибли. Это необходимо обсудить. Собираемся на сходку завтра.

– В котором часу?

– Ну, скажем, в четыре.

Джо прикинул, сколько времени уйдет на дорогу до Рейфорда и обратно.

– А нельзя ли перенести на пять?

– Не вижу препятствий.

– Хорошо, буду.

– Ладно. – Дион затянулся своей вечной сигарой. – Как там поживает мой маленький приятель?

– Подцепил ветрянку.

– Что, правда?

– Правда. И Нарциса не желает его видеть, пока он не выздоровеет.

– Интересно, кто на кого работает?

– Лучшей экономки у нас еще не было.

– Надо думать, раз она сама выбирает, когда выходить на работу.

– Как у тебя самого дела?

Дион зевнул:

– Да все то же дерьмо, что и всегда.

– О… Что, корона слишком тяжела?

– Это тебе она была слишком тяжела.

– Вот уж нет. Чарли вышиб меня, потому что я не итальяшка.

– Это ты так запомнил.

– Потому что так и было.

– Гм. А я помню, как кое-кто хныкал, что с него уже хватит: хватит крови, хватит ответственности. Хны-хны-хны.

Джо засмеялся:

– Спокойной ночи.

Повесив трубку, он подумал, не отдернуть ли занавески. Он любил открыть на ночь французское окно, чтобы вдыхать запахи мяты и бугенвиллеи, любоваться мелким прудом, темным садом, оштукатуренными стенами, заросшими плющом и испанским мхом.

Но если кто-то затаился на стене с винтовкой…

Да что он увидит? Джо погасил лампу у себя за спиной. По крайней мере, выглянуть-то можно.

Он развернулся на стуле, одним пальцем взялся за край занавески. Посмотрел через щель на оштукатуренную стену цвета новенького пенни и единственное апельсиновое дерево, попавшее в поле зрения.

Перед деревом стоял мальчик, в белой матроске и таких же белых холщовых штанах. Он наклонил голову, как будто не ожидал увидеть Джо, а потом удрал. Не ушел. Именно удрал.

Джо отдернул занавески раньше, чем успел осознать, что делает, и выглянул в свой замерший, пустынный двор.

А в следующий миг представил себе, как пуля вылетает из ствола, стул под ним опрокидывается, и он падает, потянув за собой занавески.

Он отъехал на стуле подальше от окна, остановившись там, где два книжных стеллажа сходились под острым углом. Он сидел там и видел, как мальчик прошел мимо двери кабинета и направился к лестнице.

Джо вскочил так, что стул завертелся. Выбежал в холл, поднялся по лестнице. Заглянул в комнату Томаса, убедился, что тот спит. Заглянул под кровать. В шкаф. Снова опустился на колени, чтобы проверить под кроватью. Пусто.

Он пробежался по остальным спальням. Жилка на шее пульсировала. По спине, казалось, ползают полчища муравьев, а воздух в доме стал таким холодным, что ломило зубы.

Он обыскал весь дом. Закончив осмотр, вошел в свою спальню, где ожидал увидеть мальчика, однако комната была пуста.

Джо долго сидел без сна. Когда мальчик проходил мимо двери его кабинета, черты его лица показались четче, чем в прежние разы. И Джо увидел бросавшееся в глаза фамильное сходство. У него была крупная нижняя челюсть Коглинов и маленькие уши. Если бы в тот момент он оглянулся и посмотрел прямо на Джо, тот не удивился бы, если бы у мальчика оказалось лицо его отца.

Но с чего бы отцу являться в образе мальчика? Джо сомневался, что его отец даже в детстве выглядел ребенком.

Джо никогда еще не сталкивался с привидениями. И не собирался. После смерти Грасиэлы он ждал – даже молился, – чтобы она вернулась к нему хоть в каком-нибудь виде. Но в большинство ночей она отказывалась приходить даже во сне. Когда же все-таки снилась, сны получались неизменно банальными. В основном снился пароход, на котором они приехали в Гавану в тот день, когда она погибла. Томас был уже шустрым двухлетком. Джо всю поездку гонялся за ним по пароходу, потому что Грасиэла страдала морской болезнью. Один раз ее вырвало. Остаток пути она дышала неглубоко и прерывисто, прижимая ко лбу мокрое полотенце. Когда в том месте, где пухлые облака смыкались с Флоридским проливом, начали появляться из-за горизонта верхушки домов Тампы, Джо принес Грасиэле еще одно мокрое полотенце, но она отмахнулась от него: «Я передумала. Двух достаточно».

Во сне обычно появлялись другие мокрые полотенца, развешенные по всей палубе, свисавшие с ограждения, трепетавшие на флагштоке. Мокрые полотенца и сухие, белые и красные, некоторые маленькие, не больше носового платка, другие – огромные, как матрасы.

На самом деле, насколько помнил Джо, никакого второго полотенца не было, только одно, у нее на лбу.

Грасиэла час истекала кровью, лежа на причале, по которому грузовик с углем раскатал ее убийцу. Джо даже вспомнить не мог, сколько времени простоял рядом с ней на коленях. Томас вертелся у него на руках, иногда начинал плакать, а тем временем свет в глазах его жены угасал. Джо смотрел, как она пересекает некую черту, за которой находится то ли иной мир, то ли пустота. За последние тридцать секунд ее жизни ее веки вздрогнули девять раз. А потом замерли.

Он так и стоял на коленях, когда приехала полиция. Так и стоял, когда врач скорой помощи приложил стетоскоп к груди его жены, а затем посмотрел на старшего следователя и покачал головой. К тому времени, когда прибыл судмедэксперт, Джо в нескольких шагах от ее тела и тел Зеппе Карбоне и Энрико Поццетты отвечал на вопросы детектива Постона и его напарника.

Когда настало время увозить тело, судмедэксперт, не слишком опрятный молодой человек с бледной желтоватой кожей и прилизанными темными волосами, подошел к Джо.

– Я доктор Джеффертс, – проговорил он негромко. – Я должен забрать вашу жену, мистер Коглин, и, по-моему, вашему сыну не стоит этого видеть.

Пока детективы задавали вопросы, Томас так и стоял рядом с Джо, обхватив его за ногу.

Джо посмотрел на молодого человека в помятом костюме. У того на рубашке и галстуке засохли капли от супа, и Джо первым делом подумал: как-то нехорошо, что вскрытие его жены будет проводить такой неряха. Но когда он посмотрел в глаза, то увидел в них сострадание к мальчику, которого он видел первый раз в жизни, и к охваченному горем отцу этого мальчика, и тогда Джо кивнул с благодарностью.

Отцепил от своей ноги сына, поднял его на руки, прижал к груди. Томас положил подбородок на плечо Джо. Он так и не заплакал. Просто повторял: «Мама», монотонно, как мантру. Замолкал ненадолго, а затем заводил снова: «Ма-ма, ма-ма, ма-ма…»

– Мы отнесемся к ней со всем уважением, мистер Коглин, – заверил доктор Джеффертс. – Даю вам слово.

Джо пожал ему руку, не решившись ничего сказать, и понес сына прочь с причала.

Теперь, спустя семь лет после того самого страшного из всех самых страшных дней его жизни, она стала сниться редко.

Последний раз это было месяца четыре-пять назад. В том сне, вместо того чтобы подать ей мокрое полотенце, он принес ей грейпфрут. Она посмотрела на него снизу вверх, сидя в шезлонге на палубе, и повторила ту же фразу: «Я передумала. Двух достаточно».

Он оглядел ее шезлонг, палубу и не увидел больше ни одного грейпфрута.

– Но у тебя даже одного нет.

Она посмотрела на него в недоумении, граничившем даже с неприязнью.

– Некоторыми вещами не шутят.

Кровавое пятно на ее платье начало расползаться, ее веки затрепетали, а затем замерли.

Тогда Джо, проснувшись, выпил стакан виски, выйдя в галерею, и выкурил полпачки сигарет.

Этой ночью он снова взялся за скотч и за сигареты, но не стал выходить и не стал много курить. Он так и уснул сидя, дожидаясь появления мальчика.

Глава девятая
В сосняке, в сосняке…

В тот день 1929 года, когда Джо вышел из тюрьмы, он поклялся себе, что больше никогда туда не попадет. Он три года отсидел в тюрьме бостонского Чарлстауна, одной из самых худших в стране. Даже спустя четырнадцать лет его сны порой отравлял скрип решетчатой двери, запиравшейся в восемь вечера. Тогда Джо просыпался в поту, в панике, и взгляд его метался по комнате, пока не начинал узнавать свою спальню. О том, чту его разбудило, Джо никому не рассказывал и только однажды признался Грасиэле. Та сказала: это вполне нормально, учитывая, что все то время, пока она с ним знакома, Джо никогда не сидел на месте, и она не может себе представить его запертым даже в собственном доме, не говоря уж о камере.

Джо с Томасом летели на грузовом самолете компании «Сахар Суареса» до Кристал-Спрингс, неподалеку от Джексонвилла, и потом проехали еще тридцать миль на юг до Рейфорда. Его доверенным лицом на этой территории был Эл Баттерс, бутлегер и непревзойденный водитель, мастер уходить от погони, из команды Бансфордов. Бансфорды заправляли в округе Дюваль и небольшой части северной Джорджии. Джо выбрал Эла, потому что тот в детстве болел ветрянкой. Когда Томас, разморенный жарой, уснул на заднем сиденье, Эл заверил Джо, что всем нужным людям заплачено и все готово. И в самом деле, в Рейфорде к ним тотчас вышел заместитель начальника тюрьмы по фамилии Каммингс, встретил их у ворот и повел Джо вдоль забора по западному периметру тюрьмы. Они прошагали ярдов пятьсот и оказались напротив дворика, где на поставленном набок ящике из-под апельсинов дожидалась Тереза Дель Фреско.

– Ну, оставляю вас наедине, – произнес заместитель начальника тюрьмы. Он отошел вверх по склону на добрую сотню ярдов, прежде чем остановиться и закурить трубку.

Джо много раз слышал, что Тереза была невысокого роста, и сейчас, глядя на нее, подумал, что весу в ней не больше ста фунтов[7]. Но когда она поднялась с ящика и направилась к ограде, она напомнила Джо пантеру, которую он как-то раз видел на лесном болоте под Тампой. Лесная кошка двигалась будто лениво. И Тереза шла так же, как будто позволяя кому-то на нее поохотиться. Джо побился бы об заклад, что она перелетит через ограду, разделявшую их, быстрее, чем он посмотрит на часы.

– Вы все же приехали, – сказала она.

Джо кивнул:

– Послание было убедительно.

– Что он вам сказал?

– Ваш… друг?

– Ну, пусть будет друг.

– Он уже приучен к горшку?

– Фу, мистер Коглин, – сказала она, – вам это не к лицу.

Он закурил сигарету, снял с языка табачную крошку.

– Он сказал, вас заказали…

– Так и сказал? «Заказали»?

– Нет, – сказал Джо. – Он болван. Я не помню, какое именно слово он выбрал. Но суть сводилась к тому, что если вы умрете, то уже не сможете рассказать мне, кто якобы пытается убить меня.

– Слово «якобы» здесь лишнее.

– Тереза, – сказал он. – Ничего, если я буду называть вас Тереза?

– Конечно. А вас мне как называть?

– Джо. Тереза, с чего бы кому-то меня убивать?

– Именно этим вопросом и я задавалась. Вас, такого хорошего мальчика-блондинчика.

– Я давно уже седой мальчик.

Она улыбнулась.

– Что?

– Ничего.

– Нет, все-таки?

– Я слышала, что вы тщеславный.

– Что тщеславного в том, чтобы признать, что я поседел в тридцать лет?

– Тщеславие в том, как вы это сказали. В надежде, что я стану возражать. Скажу, что не такой уж вы и седой, скажу, что ваши глаза до сих пор заставляют женское сердце биться быстрее.

Он засмеялся:

– Я слышал о вашем остром язычке. Кажется, нас обоих правильно информировали.

Она закурила свою сигарету, и они двинулись вдоль сетки: она – со своей стороны, он – со своей. Заместитель начальника тюрьмы Каммингс брел следом за ними, соблюдая дистанцию в сотню ярдов.

– Ладно, давайте начнем с того, кто пытается убить вас, – сказал Джо.

Она кивнула:

– Думаю, это мой босс.

– С чего бы Люциусу желать вашей смерти?

– Три месяца назад мы на Ки-Уэсте грабанули немецкий корабль.

– Что вы сделали?

Она несколько раз кивнула.

– Немцы шли от Сент-Томаса под британским «Джеком» якобы с грузом для американских войск в Северной Африке. Остановились на Ки-Уэсте, будто чтобы заправиться, а на самом деле у них были контрабандные алмазы, вывезенные Германией через Аргентину, а затем переправленные на Сент-Томас. Часть собирались выгрузить на Ки-Уэсте, чтобы передать в Нью-Йорк немецким агентам и несколько лет финансировать целую шпионскую сеть. Мы их застукали ровно в тот момент, когда шла разгрузка. Убили восьмерых – все немцы. Так что нам можно сказать спасибо: мы помогли нашим войскам.

– Спасибо, – сказал Джо. – Вы бесподобны.

Она сделала реверанс.

– Работу субсидировал Люциус?

Она кивнула.

– И сколько же он взял?

– Цифра жуткая.

– Ну так испугайте меня.

– Два миллиона.

Господи! За всю свою жизнь Джо ни разу не слышал о такой сумме. А он слышал об очень приличных суммах и даже получал с них свою долю. Но два миллиона долларов? Да такие деньжищи железнодорожные и нефтяные компании зарабатывают за год. Черт, да вся Семья Бартоло за прошлый год сделала всего полтора миллиона – на всех! – и они буквально купались в зелени.

Джо спросил у Терезы:

– Ваша доля?

– Пять процентов.

Достаточно, чтобы до конца дней жить совсем не так, как она жила до сих пор.

– Вы боитесь, он не заплатит.

– Я знаю, что он не заплатит. Меня дважды пытались убить, хотя я здесь всего неделю. Я все никак не могла понять, с чего бы это прокурор… Арчи Болл, знаете такого?

Джо кивнул.

– Так вот, я не могла понять, с чего это он такой добрый. Я ведь так измолотила мужнину башку, что ошметки прилипли к шкафу в кухне. А мне дали по статье за убийство по неосторожности. Я было решила, что Арчи Болл запал на меня, подумала, придет ко мне ночью перед отправкой. Но он не пришел. И вот тогда я начала задавать себе вопросы, которые должна была задать раньше, когда мне предложили сделку.

– А почему же вы не задавали их раньше?

– Кто же станет заглядывать в зубы дареному коню? У меня судимость, я итальянка, и, да, я насмерть забила мужа крокетным молотком. Меня могли отправить на электрический стул. А мне вместо того дают пять лет. Когда я выйду, сыну будет всего восемь. Я буду еще достаточно молода, чтобы начать все сначала. – Она кивнула в такт собственным мыслям. – Но если бы я начала задавать вопросы сразу, я поняла бы то, что вы наверняка уже поняли. – Она поглядела на него сквозь разделявшую их сетку.

Он кивнул и сказал негромко:

– Король Люциус купил этого вашего Арчи с потрохами.

– Точно.

– А это значит, – сказал Джо, – что главной целью было отправить вас сюда.

Она снова кивнула, горестно затянувшись сигаретой.

– Когда я убила Тони, Король Люциус смекнул, что можно прибрать к рукам еще сотню кусков. Или, может быть, испугался, что ко мне придут некие люди, которые предложат вернуть то, что принадлежит государству. В любом случае живая я Люциусу как кость в горле. А если меня не станет? Тогда горизонт перед ним чистый, можно нестись вперед на всех парусах.

– Значит, вы хотите, чтобы я с ним поговорил?

Она обкусывала кожу вокруг ногтя.

– Да, моя судьба в некотором смысле от этого зависит.

– Чем вы готовы заплатить за свою жизнь?

Она сделала глубокий вдох, выдохнула.

– Девяносто процентов. Пусть положит десять кусков на банковский счет моего сына и оставит меня в покое. Это будет стоить мне девяносто тысяч долларов.

Джо немного поразмыслил над ее предложением.

– Это большая сумма и мудрое предложение. Но неплохо бы вам принять во внимание еще одну деталь. Что, если Люциус согласится на сделку, а потом начнет сомневаться и рассуждать так: «Она выйдет из тюрьмы и на меня зла. Сейчас она об этом не думает, но потом она будет кусать себе локти. Не теперь, потом. Тогда снова придется решать ту же проблему»?

Тереза кивнула:

– Об этом я уже думала.

– И что?

– Если вы решите с ним поговорить, возьмите с собой свидетеля. Тогда об этом деле станет известно, а огласка нам на пользу. Тогда все узнают.

– Но тогда все узнают, что он пытался убить вас из-за сотни кусков.

– Что такого? Кто не попытался бы? Если бы мой человек попал в затруднительное положение, а я на тот момент была бы ему должна сто кусков, я тоже попыталась бы от него избавиться. Это всего-навсего деловой подход.

Ну и ну, подумал Джо, ну и команда у Люциуса.

– Но если пойдет слух, – продолжала Тереза, – что я выкупила свою жизнь, и задорого, а Люциус все равно меня убил, это будет другое дело. Даже у нас, Джо, есть своя этика.

– Неужели? – Джо немного подумал. – Наверное, вы правы. Но предположим, я найду человека, у которого хватит духу отправиться со мной на яхту к Люциусу, и я передам ваше предложение. Предположим, он согласится. Какая от этого выгода мне?

– Разве вы не можете спасти человеку жизнь просто по доброте душевной?

– Зависит от человека. Вы отправили на тот свет немало народу, в том числе и кое-кого из моих знакомых. Мне ваша смерть не кажется такой уж большой трагедией, какой она кажется вам.

– А как же мой сын?

– Его воспитает кто-нибудь другой, кто не причастен к смерти его отца.

– Тогда зачем же вы приехали?

– Любопытство. Убейте меня, не понимаю, чего ради вы попросили об этой встрече.

– Да вот же… чтобы вас не убили. – Она позволила себе слегка, снисходительно улыбнуться. – И ради вашего сына, Джо, чтобы он, как и мой, не остался сиротой.

Джо ответил ей такой же улыбкой:

– Вы хотите, чтобы я поверил, будто бы моей жизни грозит опасность. Я делаю деньги и никому не мешаю. Моя смерть скажется на доходах всех наших предприятий в Тампе, в Гаване, в Бостоне, Портленде и Мэне самым негативным образом. Так кто будет желать мне смерти?

– Тот, кто хочет самым негативным образом повлиять на доходы всех наших предприятий в Тампе, Гаване, Бостоне и Портленде.

Джо пришлось задать следующий вопрос:

– Значит, угроза исходит извне? Довольно необычно в нашем деле.

– Честно говоря, я не знаю, откуда исходит угроза – извне, изнутри, от высшего командования Германии, – понятия не имею. Все, что мне известно, – это только время и дата.

Джо засмеялся:

– И когда же придут меня убивать? Неужели и день назначен?

Она кивнула:

– Пепельная среда.

– Мои убийцы ко всему еще и ходят в церковь? Или они просто из Нового Орлеана?

– Вы запросто можете дошутиться до могилы, Джозеф. Ради бога, веселитесь и дальше.

Они завернули за угол ограды. Стоянка теперь была слева от них. Джо видел в машине Эла и Томаса. Эл дремал, прикрыв лицо шляпой, а Томас наблюдал за отцом. Джо коротко помахал ему, и сын ответил тем же.

– Значит, на самом деле, – сказал Джо, – вам не так уж много известно об этом предполагаемом убийстве.

– Я знаю, кого наняли, и совершенно точно знаю посредника, который его нанял.

Томас снова уткнулся в свою книжку.

– Что ж, – сказал Джо, – если вы в курсе, значит к делу причастен Люциус. Догадаться нетрудно. И вы хотите, чтобы я отправился в логово льва – нет, черт побери, прямо ему в пасть – и выкупил вашу свободу?

– Люциус больше не убивает.

– Расскажите это двум последним его гостям, которые отправились на яхту, но так и не вернулись.

– В таком случае возьмите с собой кого-то совершенно неприкасаемого, человека, которого и пальцем тронуть не посмеют.

Джо лишь натянуто улыбнулся на эти слова:

– Еще пару дней назад я был уверен, что такой человек я сам.

– Джил Валентайн тоже так говорил в сороковом году.

– Так кто же убил Джила?

– Понятия не имею. И не знаю никого, кто знает. Я назвала это имя, чтобы вы осознали – нет, чтобы вы вспомнили, – что в нашем деле никто ни от чего не застрахован. – Она вышвырнула окурок в траву и улыбнулась ему сквозь сетку. – Даже вы.

– Значит, вы хотите назвать имя того, кто взялся меня убить.

Кивок.

– В ту же секунду, как только мои десять процентов окажутся на моем банковском счете.

– Убить меня согласятся очень не многие. Что, если я попросту сам, дедуктивным методом, вычислю, кто этот человек?

– А что, если ошибетесь?

За спиной у Терезы, на другой стороне двора и по другую сторону второго ограждения, стоял мальчик, наблюдая за ними с небольшого зеленого холма.

– Тереза…

– Да, Джозеф?

– Вы не могли бы оказать мне любезность и обернуться? Скажите, что вы там видите?

Она удивленно подняла бровь, но потом развернулась и поглядела сквозь сетку на холм.

Сегодня мальчик был в темно-синих коротких штанах на помочах и в белой рубашке с широким воротом. Он не исчез, когда Тереза обернулась, чтобы на него посмотреть. Наоборот, он уселся на траву и подтянул колени к груди.

– Вижу ограду, – сообщила Тереза.

– А за ней?

– Вон там? – Тереза показала рукой.

Джо кивнул:

– Да, впереди, прямо перед вами. Вы ничего не видите на том холмике?

Тереза обернулась к нему, чуть улыбаясь:

– Вижу.

– Что же?

– Неужели у вас такое плохое зрение?

– Так что же там? – повторил он.

– Олененок, – сказала она. – Какая прелесть. Вот он пошел.

Мальчик поднялся на вершину холма и скрылся по другую сторону.