Принцип оборотня Саймак Клиффорд

Опытные руки быстро заскользили вдоль тела Блэйна в поисках ножа или пистолета.

Наконец охранник удовлетворенно кивнул:

– Все в порядке. Можете заходить. Я останусь за дверью.

Охранник открыл дверь, и Блэйн вошел.

Комната была обставлена как гостиная. Спальня располагалась за ней.

В углу комнаты стоял стол, за которым сидел высокий человек в одеждах траурно-черного цвета с белым шарфом на шее. Его по-лошадиному вытянутое, костлявое лицо могло бы показаться измученным, если б не пугающее выражение одержимости.

Блэйн твердой походкой шел вперед, пока не оказался у самого стола.

– Так ты Финн, – сказал он.

– Ламберт Финн, – поправил его тот низким голосом профессионального оратора, который, даже отдыхая, не может не быть оратором.

Блэйн достал руки из карманов и положил их на край стола. Он увидел, что Финн глядит на запекшуюся кровь и грязь.

– Тебя зовут, – произнес Финн, – Шепард Блэйн, и я знаю о тебе все.

– И даже то, что я собираюсь тебя убить?

– Даже и это, – подтвердил Финн. – По крайней мере, я это могу предположить.

– Но не сегодня, – сказал Блэйн, – потому что завтра я хочу посмотреть на твое лицо. Хочу видеть, как ты все завтра проглотишь и переваришь.

– И это все, зачем ты пришел? Больше тебе нечего сказать?

– Странно, – признался Блэйн, – но в данный момент никакого другого повода мне на ум не приходит. Я даже не могу объяснить, зачем, собственно, я пришел.

– Может, предложить сделку?

– Это мне и в голову не приходило. У тебя нет ничего, что бы ты мог мне дать.

– Может, и так, мистер Блэйн, но зато у вас есть то, что нужно мне. За что я готов прилично заплатить.

Не отвечая, Блэйн смотрел на него.

– Ты участвовал в похищении звездной машины, – сказал Финн. – Я хочу знать цели и задачи. Мне нужно сложить куски воедино. Твой рассказ может стать отличным свидетельством.

– Однажды я уже был в твоих руках, – хмыкнул Блэйн, – но ты дал мне ускользнуть.

– Все этот трусливый доктор! – яростно воскликнул Финн. – Испугался шума, побоялся за репутацию своей больницы.

– Лучше надо подбирать людей, Финн.

– Ты мне не ответил, – нахмурился Финн.

– Это насчет сделки? Дорого обойдется. Слишком дорого.

– Я могу заплатить. А тебе деньги необходимы. У тебя нет ни гроша, а «Фишхук» висит на пятках.

– Всего час назад, – сказал Блэйн, – «Фишхук» меня связал и собирался убить.

– Но ты убежал, – произнес Финн, кивая. – И убежишь в следующий раз. И еще раз, может быть. Но «Фишхук» никогда не остановится. При теперешнем положении вещей у тебя нет никакой надежды.

– Разве только у меня? А у кого она есть? Может быть, у тебя?

– Я говорю только о тебе. Ты знаком с некой Гарриет Квимби?

– Очень близко.

– Так вот, – ровным голосом сказал Финн, – она агент «Фишхука».

– Ты с ума сошел! – закричал Блэйн.

– Успокойся и обдумай это. Думаю, ты согласишься, что это правда.

Они стояли, глядя через стол друг на друга, и молчание стояло между ними, словно живое существо.

Вдруг в мозгу Блэйна вспыхнула мысль: а не убить ли его сейчас?

Убить его будет совсем не трудно. Такого убивать легко. Не только за его убеждения, но и его самого как личность.

Для этого надо только вспомнить о расползающейся по земле ненависти. Для этого надо только закрыть глаза и представить качающееся среди ветвей тело, покинутый лагерь, где вместо крова – растянутое на кольях одеяло и на обед – рыба на сковородке; указывающие в небо обгорелые пальцы печных труб.

Он поднял руки со стола, затем опустил их обратно.

И, не задумываясь, неожиданно для себя, совершенно непредвиденно он сделал то, чего никогда не сделал бы. И уже делая это, он знал, что это делает не он, а тот, другой, спрятавшийся у него в мозгу.

Потому что то, что он сделал, никогда не сделал бы ни один человек на свете.

Очень спокойно Блэйн произнес:

– Меняюсь с тобой разумом.

Высоко в небе луна плыла над обрывами, а в речной долине беспокойно ухала сова, временами перемежая уханье с самодовольным хихиканьем, и ее крики гулко разносил свежий от начинающегося морозца ночной воздух.

На краю кедровой рощи Блэйн остановился. Деревья, вцепившись корнями в землю, скрючились, изогнулись и были похожи на старых, горбатых гномов. Блэйн замер, прислушиваясь, но слышны были только уханье совы и слабый шелест упрямых листьев, никак не желающих облетать с ветвей стоящих под холмом тополей. И еще один звук, настолько слабый, что трудно было решить, действительно он слышится или нет, – далекий, едва различимый шепот эльфа, а на самом деле голос могучей реки, несущей свои воды вдоль подножий залитых лунным светом обрывов.

Блэйн присел на корточки, укрывшись под разлапистыми кедрами, и снова сказал сам себе, что погони за ним нет, что никто его не преследует. «Фишхук» временно выведен из строя, потому что сгорела фактория. А Ламберт Финн… В данный момент – кто угодно, только не Ламберт Финн.

Без малейшей жалости Блэйн вспомнил выражение глаз Финна, когда он обменялся с ним разумом, остекленевший, полный ужаса взгляд, ошеломленный этим непрошеным вторжением, этим сознательным осквернением могущественного жреца и великого пророка, рядящего свою ненависть в тогу религии или того, что Финн пытался выдать за религию.

– Что ты сделал! – закричал он тогда, охваченный страхом. – Что ты со мной сделал!

Потому что его коснулись и обжигающий холод чужого разума, и его абсолютная бесчеловечность, и ненависть, исходящая от самого Блэйна.

– Все! – объявил ему Блэйн. – Отныне ты уже не Финн. И человек ты тоже только отчасти. Теперь ты – частично я, частично – существо, которое я нашел в пяти тысячах световых лет отсюда. И я очень надеюсь, что теперь придет конец тебе и твоим проповедям.

Финн открыл рот и снова закрыл его, не произнеся ни звука.

– А сейчас я уйду, – сказал ему Блэйн, – и ты, во избежание недоразумений, меня проводишь. Ты обнимешь меня, как вновь обретенного брата. И по дороге будешь говорить со мной, как с наилюбимейшим другом детства, а если это у тебя не получится, я сумею объяснить, во что ты превратился.

Финн стоял в нерешительности.

– Во что ты превратился, – повторил Блэйн. – И репортеры внизу запишут каждое слово.

Этого довода для Финна оказалось достаточно, более чем достаточно.

И они вместе прошли по коридору, спустились по лестнице, пересекли фойе, а репортеры ошарашенно глядели на нежно держащих друг друга под руки, оживленно беседующих друзей.

Они вышли на улицу, озаренную все еще полыхающей факторией, и двинулись, будто прогуливаясь и обмениваясь пожеланиями напоследок, по тротуару.

А затем Блэйн скользнул в переулок и побежал в сторону обрывистого берега реки.

«И снова я бегу, – подумал Блэйн, – просто бегу, не имея никакого плана. Правда, были и передышки, и я все же нанес пару ударов по планам Финна. Лишил его наглядного пособия, с помощью которого он собирался доказать злонамеренность и вредоносность паракинетиков; влил в его разум новые сознания; и теперь, что бы Финн ни делал, он уже никогда не сможет быть узколобым эгоманьяком, как раньше».

Блэйн присел и прислушался, но, кроме голосов реки, совы и тополиных листьев, ничего не было слышно.

Он медленно встал на ноги и тут услыхал новый звук: вой хищника, голос клыков и когтей. Блэйн застыл, не в силах пошевельнуться. Этот вой разбудил в нем страх, который люди пронесли через столетия – из пещер каменного века до дней нынешних.

Собака, наверное, попытался он успокоить сам себя, или койот. Не оборотень же. Оборотней не бывает.

И все же инстинкт, которому он с трудом сопротивлялся, кричал ему: беги, не раздумывай, спрячься, спрячься, где угодно, лишь бы укрыться от крадущейся сквозь лунную ночь опасности.

Он стоял, напрягшись, в ожидании, что вой повторится, но больше тишину ничто не нарушало. Он расслабил окаменевшие мышцы и стянутые в узлы нервы и снова стал почти самим собой.

Если бы он верил, если хотя бы наполовину верил, он бы побежал. Что может быть проще – поверил и побежал. Это-то и делает людей наподобие Финна столь опасными. Они играют на инстинктах, которые лежат почти на поверхности, под самой кожей, – на страхе, следом за которым идет ненависть.

Выйдя из кедровой рощи, он осторожно пошел низом вдоль обрыва. Идти здесь при свете луны, как он вскоре понял, оказалось непросто. Он то и дело натыкался на камни, попадал в ямы, где ничего не стоило сломать ногу.

Он снова подумал о том, что не давало покоя с тех пор, как он поговорил с Финном.

Финн сказал, что Гарриет Квимби – агент «Фишхука».

Нет, этого не может быть – кто, как не Гарриет, помогла ему бежать из «Фишхука».

И все же… Она была с ним в том городке, где его чуть не повесили. Она была с ним, когда убили Стоуна. Она была, когда он залез в дорожный гараж, где его поймал Рэнд.

Блэйн пытался загнать эти мысли в подсознание, но они продолжали вылезать наружу, преследуя его.

Чепуха. Гарриет – и вдруг агент. Журналистка высшего класса; надежный товарищ; когда нужно, решительна и хладнокровна. Конечно, если б она захотела, из нее вышел бы отличный шпион – но ей это просто чуждо. Вероломство не в ее характере.

Берег пересекал глубокий овраг, уползающий вниз, к реке. На краю оврага росло несколько изогнутых деревьев.

Блэйн обогнул рощицу понизу и сел на землю.

Внизу под ним неслась река, и в ее черных водах поблескивали серебряные искры, а лес в долине казался еще чернее. По обоим берегам белесыми горбатыми призраками выстроились холмы.

Сова замолчала, но рокот стал громче, и, если прислушаться, можно было различить, как журчит вода, омывая песчаные отмели и прорываясь сквозь кроны рухнувших деревьев, чьи корни еще цеплялись за берег.

«А здесь неплохо будет заночевать, – подумал Блэйн. – Правда, у меня нет ни одеяла, ни пледа, но деревья и согреют меня, и спрячут. И потом, за весь день я впервые оказался действительно в безопасном месте».

Забравшись в густую поросль, он стал устраиваться. Пришлось вывернуть несколько камней, убрать в сторону обломленный сук. Потом, орудуя на ощупь в темноте, он сгреб в кучу несколько охапок листьев и, только закончив все приготовления, подумал о гремучих змеях. Хотя, сказал он себе, для гремучих змей стало слишком прохладно.

Он сжался в комок на куче листьев. Оказалось совсем не так удобно, как он рассчитывал. Впрочем, ему не так долго здесь лежать. Скоро взойдет солнце.

Блэйн тихо лежал в темноте, а его сознание, как на экране, снова и снова прокручивало события прошедшего дня – мысленно подводило итоги, чему он тщетно пытался положить конец.

Отдельные кадры и сюжеты истекших, наполненных событиями суток беспрерывно сменяли друг друга, теряя реальность, превращаясь в видения.

Как же их остановить, мучился Блэйн, как заставить себя думать о чем-то другом?

Но помимо воспоминаний в нем было еще нечто – разум Ламберта Финна.

Он осторожно попытался заглянуть в него и тут же отпрянул, словно наткнувшись на тугой змеиный клубок ненависти, страха и коварства. А в самом центре этой массы – голый ужас, превративший наблюдателя с Земли в визжащего маньяка, который вышел из своей звездной машины с пеной у рта, выпученными глазами и скрюченными пальцами, – ужас другой планеты.

Планета была отвратительной и мерзкой. Он увидел нечто абсолютно враждебное чему-либо человеческому. Оно кричало, выло, визжало. Оно жадно тянулось к нему своей мертвой головой. Все было нерезко, расплывчато; нельзя было разобрать деталей, и лишь волной накатывалось чувство всепоглощающего, бездонного зла.

Блэйн отшатнулся, вскрикнув, и его крик оттолкнул, заслонил это средоточие ужаса.

Но он успел ухватить другую, какую-то неуместную, мимолетную мысль.

Мысль о Дне Всех Святых.

Блэйн взялся за нее покрепче, стараясь отделить бесконечную ленту воспоминаний от дорожки с инопланетным кошмаром.

День Всех Святых – мягкий октябрьский вечер; по улицам, освещенным уличными фонарями или необычно огромной полной луной, будто специально подплывшей к Земле поближе, чтобы ничего не пропустить, стелется дым сжигаемых листьев. Раздаются высокие, звонкие детские голоса и топот бегущих ног – будто веселые гоблины, пища и повизгивая от удовольствия, водят шумные хороводы. Огни над дверьми гостеприимно приглашают ряженых, и то заходят, то выходят закутанные в накидки фигуры, таща с собой все распухающие мешки с подношениями.

Все вспомнилось Блэйну до мельчайших деталей, будто это было только вчера, когда он, счастливый мальчишка, с криками носился по городу. И как же давно это было на самом деле, подумал он.

Это было еще до того, как страх загустел и разросся, когда к магии относились еще с улыбкой и находили ее забавной и когда еще умели веселиться в День Всех Святых. А родители не боялись вечером выпускать детей из дома.

Сегодня такое даже трудно себе представить. Теперь в День Всех Святых на двери ставят двойные запоры, закупоривают дымоход, а на окна вывешивают самые надежные заклинания против злых духов.

Жаль, подумал Блэйн. Сколько было радости! Однажды, в канун Дня Всех Святых, они с Чарли Джоунсом приделали постукалочку к окну старика Чендлера. Притворяясь донельзя разгневанным, старик выбежал с воплями на крыльцо и сделал вид, что заряжает свой дробовик. Они с такой скоростью помчались прочь, что свалились в канаву за домом Льюиса.

А еще был случай – такой случай… Больше ни о чем Блэйн подумать не успел…

Блэйн проснулся от холода и судорог в затекших мышцах и растерялся, не понимая, где он. Глядел на переплетенные над собой ветви, которые никак не мог вспомнить. И лишь постепенно начал осознавать, кто он и где находится.

И почему.

И то, что скоро День Всех Святых.

Он резко выпрямился и ударился головой о ветки.

С Днем Всех Святых была связана не просто случайная мысль.

С Днем Всех Святых был связан целый заговор!

Он застыл, обуреваемый негодованием и ужасом.

Как просто и в то же время дьявольски хитро – именно такой гамбит и должен был разыграть человек, подобный Ламберту Финну.

Нет, этого допустить нельзя. В противном случае произойдет очередная вспышка гнева против паранормальных, а когда схлынет первая волна террора и реакции, будут приняты новые ограничительные законы. Хотя законы, не исключено, уже и не понадобятся: погром может принять такой размах, что будут уничтожены тысячи паракинетиков. Операция «День Всех Святых» вызовет невиданную до сих пор бурю ярости против них.

Есть только одна надежда, решил Блэйн. Надо попасть в Гамильтон – ближайшее место, где можно рассчитывать на помощь. Там ему не могут не помочь, ведь в Гамильтоне живут только паракинетики и никто из них не может быть уверен в завтрашнем дне. Если случится то, чего он боится, Гамильтон будет уничтожен в первую очередь.

И если он не запутался в днях, то День Всех Святых – послезавтра. Хотя нет, «завтра» уже наступило. Значит, у него меньше двух дней, чтобы предотвратить несчастье.

Он выбрался из кустов и увидел, что солнце только-только показалось над холмами, просвечивая звонкий утренний воздух. Откос под ним, покрытый жухлой травой, плавно спускался к бурому речному потоку. Он поежился от холода и похлопал руками, чтобы согреться.

Он вышел на уходящую в реку песчаную косу. Коричневая от песка и глины стремнина с яростным бурлением перекатывалась через отмель. На краю косы Блэйн присел на корточки, зачерпнул в ладони воды и поднес к губам. Вода отдавала илом, глиной, гниющими водорослями. Когда он закрыл рот, на зубах у него захрустел песок.

Но все же это была вода. Он снова зачерпнул, но, как крепко он ни прижимал края ладоней, вода убегала между пальцев, едва оставляя ему маленький глоток.

Вокруг было покойно и мирно, и Блэйн подумал, что таким, наверное, был первый день после сотворения мира, когда Земля не была еще заражена алчностью, завистью и всем тем, что на протяжении стольких лет отравляет жизнь человечества.

Неожиданно тишину разорвал всплеск. Блэйн вскочил на ноги. Ни на берегу, ни в реке, ни на ивняковом островке за косой никого не было видно. Какой-нибудь зверек, решил Блэйн. Норка, или ондатра, или выдра, или бобр, а может, рыба.

Всплеск повторился, и из-за острова показалась лодка. На корме сидел закутанный в плащ человек, работая веслом так неуклюже, что на него было неловко смотреть. Нос лодки высоко торчал из воды, перевешенный тяжестью гребца и подвесного мотора на корме.

Когда лодка с трудом приблизилась к косе, Блэйн вдруг обнаружил, что фигура человека кажется ему удивительно знакомой. Где-то, когда-то их пути так или иначе пересекались.

Он прошел дальше на отмель, поймал лодку за борт и вытащил ее на песок.

– Благослови тебя Господь, – изрек сидящий в лодке. – Какое сегодня чудесное утро.

– Отец Фланаган! – воскликнул Блэйн.

Старый священник улыбнулся очень доброй, даже светлой, улыбкой.

– Вы далеко забрались от дома, – заметил Блэйн.

– Я иду туда, куда ведет меня Бог. – Отец Фланаган похлопал ладонью по сиденью перед собой: – Хочешь, посиди со мной немного. Да простит меня Господь, но я жутко устал.

Блэйн вытащил лодку еще дальше на берег, сел в нее и протянул священнику руку. Отец Фланаган взял ее в свои скрюченные артритом ладони и осторожно пожал ее.

– Рад видеть вас, святой отец.

– А я, – ответил священник, – повергнут в смущение. И, должен признать, искал тебя.

– Странно, – удивился Блэйн, отчасти озадаченный, отчасти напуганный этим признанием. – Такой человек, как вы, наверняка имеет более важные дела.

Священник выпустил его руку, не забыв успокаивающе погладить ее.

– Это не так, сын мой, – сказал он. – Для меня нет более важного дела, чем идти следом за тобой.

– Простите, святой отец, но я не понимаю.

Отец Фланаган наклонился вперед, уперевшись искалеченными руками в колени.

– Ты обязательно должен понять. Слушай меня внимательно. И не впадай в гнев. И не торопи меня.

– Конечно, – согласился Блэйн.

– Ты, наверное, слышал, что говорят о Святой Церкви. Что она косная и негибкая, что она придерживается старых правил и древнего образа мыслей, что она если и меняется, то очень медленно. Что она сурова и догматична…

– Да, я слышал все это.

– Дело в том, что это не так. Церковь не отстает от времени, она меняется. Ибо в противном случае она не смогла бы существовать во всем своем блеске и величии. Ей не страшны ветры и сквозняки людской молвы, она не боится потрясений меняющихся нравов. Она приспосабливается, хотя и не слишком быстро. И эта медлительность вызвана тем, что Церковь не должна ошибаться.

– Не хотите же вы сказать…

– Именно хочу. Если помнишь, я тебя спрашивал, оборотень ли ты, а тебе это показалось ужасно забавным.

– Но это действительно забавно.

– То был ключевой вопрос, – сказал священник, – упрощенный до предела, с тем чтобы на него можно было ответить простым «да» или «нет».

– Тогда я отвечу еще раз. Я не оборотень.

Старик вздохнул.

– Ты хочешь, – с обидой произнес он, – затруднить мне мой рассказ.

– Продолжайте, – сказал Блэйн. – Я постараюсь сдерживаться.

– Церковь должна знать, что такое паракинетика: естественная человеческая способность или колдовство? Когда-нибудь, может через много лет, ей придется принимать решение. Ей, как и по всем проблемам человеческой этики, придется определить свою позицию. И я не раскрою секрета, если скажу, что учрежден специальный комитет теологов, изучающих этот вопрос.

– И вы? – спросил Блэйн.

– Я лишь один из многих, которым поручено расследование. Мы только собираем факты, которые в должный момент будут представлены на рассмотрение теологам.

– И я – один из собранных вами фактов?

Отец Фланаган утвердительно наклонил голову.

– Мне только одно неясно, – произнес Блэйн. – Почему у вашей веры вообще возникают сомнения? У вас же есть доказательства «святых чудес». Ответьте мне, что такое любое ваше «чудо», как не проявление паракинетики?

– Ты так считаешь?

– Да, я в этом не сомневаюсь.

– Мне трудно согласиться с тобой. Это слишком похоже на ересь. Но я хотел спросить тебя вот о чем: в тебе есть что-то необычное, чего я не видел в других?

– Я – наполовину нечеловек, – с горечью ответил Блэйн. – Вряд ли кто еще может сказать о себе то же самое. Сейчас вы беседуете не только со мной, но и с созданием, даже отдаленно не похожим на человека, – существом, которое сидит на планете за пять тысяч световых лет отсюда. И оно живет там уже миллион лет, а может, больше. И проживет еще не один миллион лет. Оно отправляет свой разум путешествовать по другим мирам, но, несмотря на все путешествия, ему очень одиноко. Тайны времени для него не существует. И не знаю, есть ли для него вообще тайны. И все, что знает оно, знаю я. Мне надо только, если у меня будет время, все разобрать, пронумеровать и разложить по полочкам. У себя в мозгу.

Священник медленно втянул воздух:

– Нечто подобное я и предполагал.

– Так что можете приступать к работе, – сказал Блэйн. – Где у вас святая вода? Окропите меня, и я исчезну в облаке дыма.

– Ты неверно думаешь обо мне, – ответил отец Фланаган. – И о моей цели. И о моем отношении. Если не от дьявола сила, пославшая тебя к звездам, то не более чем несчастный случай то, что с тобой там стряслось.

Его скрюченная рука вдруг вцепилась в Блэйна с силой, которую в ней нельзя было предположить.

– Тебе даны великая сила, – сказал он, – и великое знание. Ты обязан применить их во славу Бога и на пользу человечеству. Нечасто бремя столь огромной ответственности ложится на человека. Не утрать дарованное тебе. И не используй его во зло. Но и не дай ему пролежать бесплодно. То, что ты получил, пришло к тебе в силу Божественного умысла, который мы не можем ни понять, ни оценить. Я уверен, что это не простая случайность.

– Перст Божий, – вырвалось насмешливо у Блэйна.

– Да, перст Божий обратился на тебя.

– Я не просил его. И если б меня спросили заранее, я бы отказался.

– Расскажи мне, – попросил священник. – С самого начала. Прошу тебя.

– Хорошо. Если и вы мне расскажете кое-что.

– Что ты хочешь знать? – спросил отец Фланаган.

– Вы сказали, что шли за мной следом. Откуда вам было известно, где проходит мой след?

– Как же так, сын мой? – изумился отец Фланаган. – Я думал, ты давно понял. Видишь ли, я один из вас. У меня отличное паракинетическое чутье.

За рекой показался еще спящий Гамильтон. Несмотря на свой небольшой возраст, город в дымке легкого, мягкого тумана был похож на все соседние старые речные города. Над ним возвышались рыжевато-коричневые холмы, а под холмами, простираясь до самого города, тянулись шахматные клетки полей. Из дымоходов поднимался ленивый утренний дымок, и за каждой оградой обязательно рос розовый куст.

– Все выглядит очень мирно, – сказал отец Фланаган. – Ты уверен в том, что делаешь?

Блэйн кивнул:

– А вы, святой отец? Куда пойдете вы?

– Чуть дальше вниз по реке есть аббатство. Меня там примут.

– Я вас еще увижу?

– Может быть. Я должен вернуться в мой пограничный городок. На мой одинокий пост на границе с «Фишхуком».

– Поджидать других беглецов.

Священник кивнул, включил мотор и направил лодку к берегу. Когда днище зашуршало по песку и гальке, Блэйн выпрыгнул.

Отец Фланаган, повернув голову в сторону запада, принюхался.

– Меняется погода, – сообщил он, – я перемены чую, как овчарка.

По щиколотку в воде Блэйн приблизился к нему и протянул руку.

– Спасибо, что подбросили меня, – поблагодарил он. – Пешком мне бы еще идти и идти.

– Всего доброго, сын мой. Господь с тобой.

Блэйн столкнул лодку с мели. Священник завел мотор, круто развернулся и помчался вниз по течению, махнув Блэйну рукой. Блэйн помахал в ответ.

Затем Блэйн вышел на берег и направился в сторону городка.

Вскоре он шагал по улице, чувствуя, что пришел домой.

Не к себе домой, не домой к друзьям и даже не в дом, о котором он всю жизнь мечтал, а просто в дом, подходящий для всех живущих на земле. Тут было мирно и надежно, от городка веяло спокойствием и каким-то душевным уютом. В таком месте можно поселиться и жить, просто отсчитывая дни, принимая каждый новый день во всей его полноте и не думая о том, что будет завтра.

На улице, тянущейся меж аккуратных чистеньких домиков, никого не было, но Блэйн чувствовал, что на него устремлены взгляды из каждого окна и что в этих взглядах не настороженность или опаска, а обыкновенное любопытство.

Из одного из дворов выбежала собака – грустная, симпатичная гончая – и побежала рядом с ним, как старый добрый товарищ.

Блэйн вышел на перекресток и слева увидел группу небольших торговых зданий. У порога одного из них сидели несколько человек.

Он и гончая свернули в их сторону. Когда они приблизились, сидящие молча подняли на него глаза.

– Доброе утро, господа, – поздоровался он. – Не подскажете ли, где я могу найти человека по имени Эндрюс?

– Я Эндрюс, – ответил один из них после секундного молчания.

– Я хотел бы побеседовать с вами.

– Садись и разговаривай со всеми, – сказал Эндрюс.

– Меня зовут Шепард Блэйн.

– Кто ты, мы знаем, – остановил его Эндрюс. – Нам стало это известно, как только лодка причалила к берегу.

– Ну да, конечно, – согласился Блэйн, – я мог догадаться.

– Вон того зовут Томас Джексон, рядом с ним сидит Джонсон Картер, а вон тот – Эрни Эллис.

– Рад со всеми вами познакомиться, – сказал Блэйн.

– Присаживайся, – пригласил Томас Джексон. – Ты ведь пришел, чтобы нам что-то сказать.

– Наверное, мне следует начать с того, что я убежал с «Фишхука».

– Мы немного знаем о тебе, – произнес Эндрюс. – Моя дочь познакомилась с тобой несколько дней назад. Ты был с человеком по имени Райли. А прошлой ночью сюда принесли тело твоего друга…

– Его похоронили на холме, – сказал Джексон. – С похоронами пришлось поторопиться, но все же это были похороны. Видишь ли, мы его тоже немного знали.