Глоток перед битвой Лихэйн Деннис

Глава 29

— Войну Сосия проиграл, это однозначно, — сказал Дэвин. — Два дня он отсиживался, и за это время половина его бойцов переметнулась к «ангелам». Никто не ставил на Роланда — почем было знать, что он такой отличный тактик? Не пройдет и недели, как Мариона прихлопнут. Везет вам!

— Да, — согласился я, подумав, что все равно остается Роланд.

— А вот мне не везет, — сказал он. — Поставил не на тех и проиграл сто баксов.

— А ты ставил бы на Роланда, — сказал Оскар.

— Раньше надо было советовать, — проворчал Дэвин.

Они высадили нас у самого дома.

— Ваш район под охраной. Каждые пятнадцать минут мимо ваших окон будет проезжать патрульная машина, — сказал Оскар. — Так что можете спать спокойно.

Мы пожелали им спокойной ночи и прошли в дом. Мне звонили — автоответчик записал несколько посланий, но я не стал их слушать.

— Пива или кофе? — спросил я Энджи.

— Кофе, — сказала она.

Я пошел на кухню, включил кофеварку «Мистер Кофе», достал из холодильника несколько баночек пива и вернулся в гостиную. Она лежала на диване, свернувшись калачиком, и оттого казалась совсем маленькой, куда меньше, чем я привык ее видеть. Я пододвинул кресло, сел напротив нее и стал ждать, когда она заговорит. Дрожащими руками она поставила пепельницу на бедро и закурила.

— Будь оно неладно, это Четвертое июля, — сказала она.

— Да, досталось нам, — согласился я.

— Когда я пришла домой, то была не в лучшей форме, — сказала она.

— Знаю.

— Я хочу сказать, что готова была убить любого, кто подвернулся бы под руку, просто так, за здорово живешь. — Руки ее так дрожали, что, стряхивая сигарету, она попала мимо пепельницы и пепел упал прямо на диван. Энджи смахнула его в пепельницу и продолжила свой рассказ: — Итак, я вошла в дом, и он с ходу принялся материть меня. Мне досталось и за машину, которую мы бросили у Южного вокзала, и за то, что я не ночевала дома. И все время спрашивал, не сплю ли я с тобой. Нет, не спрашивал, а утверждал. И я подумала: вот я вернулась домой, чудом оставшись в живых, все лицо в крови — а этот ублюдок не придумал ничего оригинальнее, как приставать с дурацкими вопросами: «Ты ведь спишь с Патом Кензи?» Боже праведный! — Она поднесла руку ко лбу, откинула с лица волосы и придержала их. — В общем, я сказала: «Отстань, Филипп!» — или что-то в этом духе и пошла себе, а он: «Крошка моя, на этот раз я так отделаю тебя, что на всю жизнь запомнишь». — Она затянулась. — Хорошенькое дельце, а? Значит, он хватает меня за руку, а я другой рукой лезу в сумочку, достаю пугач и стреляю в него. Он падает на пол, затем встает на четвереньки. И тут я ему врезала. Ногой. Он теряет равновесие и на карачках ползет из дома на крыльцо. Я стреляю ему вдогонку. Выхожу на крыльцо, смотрю на него и понимаю, что все ушло. Я хочу сказать — все, что между нами было, все чувства, которые я питала к нему, перегорели и сгинули куда-то, и я видела перед собой не мужа, а кусок дерьма, который целых двенадцать лет только то и делал, что оскорблял и унижал меня, и тут я… слегка поработала кулаками.

Насчет чувств Энджи немного заблуждалась. Они еще вернутся. Так всегда бывает, и возвращаются они, как правило, в тот момент, когда их совсем не ждешь. Никакой любви между ними, конечно же, уже не будет, но эмоции никуда не денутся, и все, что было между ними за годы супружеской жизни, будет время от времени возникать в сознании — смутные образы, окрашенные в красные, голубые, черные цвета. Забудется спальня, но сохранится в памяти постель. Я не стал ей этого говорить, она и сама скоро поймет, как все бывает на самом деле.

— Судя по тому, что я видел, поработала ты на славу, — сказал я.

Она чуть заметно улыбнулась, и непослушные волосы опять упали на глаза.

— Да, пожалуй. Поднакопилось.

— На суде оправдываться будете, — сказал я.

— Послушай, Пат, — сказала она. Энджи — единственный человек, который может обращаться ко мне «Пат», не вызывая у меня скрежета зубовного. Бывает это не часто, но в такие редкие минуты я просто млею — в ее устах мое мальчишеское имя звучит тепло и ласково.

— Да?

— Уже потом, утихомирившись, я смотрела на него, но думала о нас, как мы бежали по тому проезду, а по кварталу рыскал автомобиль, и нам от него было не уйти. Мне было страшно, но — не знаю, поймешь ли ты меня — без тебя мне было бы в тысячу раз страшнее. Мне кажется, что, когда ты со мной, мы выберемся из любой переделки, ведь так уже не раз бывало. Когда ты рядом, все сомнения покидают меня. Ты об этом знаешь?

— Еще как знаю.

Энджи улыбнулась. Она нагнула голову, и ее космы опять упали на глаза. Она начала что-то говорить.

И тут зазвонил телефон. Во мне проснулось страстное желание расстрелять эту долбаную коробку, так, чтобы она разлетелась на тысячу осколков. Я встал и со злостью схватил трубку:

— Алло!

— Кензи, это Сосия.

— Поздравляю.

— Кензи, ты должен со мной встретиться.

— Я никому ничего не должен.

— Боже мой, Кензи, если не поможешь — я мертвец.

— Ты сам-то слышишь, что говоришь, Марион?

Энджи посмотрела на меня, и я кивнул. Нежности в ее глазах как не бывало.

— Ладно, Кензи, я знаю, о чем ты там думаешь, сидя в тепле и покое. Ты думаешь: «С Сосией покончено». Но со мной не покончено. Пока. У меня еще есть время. Я доберусь до тебя, я найду тебя, где бы ты ни прятался, и прихвачу с собой в могилу. У тебя есть то, что сохранит мне жизнь. И ты отдашь это мне.

— Попробуй добраться до меня, Сосия. Посмотрим, что у тебя выйдет, — подумав, ответил я.

— Я в полумиле от твоего дома.

Это меняло дело, но я хорохорился:

— Что ж, заходи в гости. Выпьем пивка, а потом я тебя прикончу.

— Кензи, — сказал он неожиданно усталым голосом. — Мне ничего не стоит прихлопнуть и тебя, и твою напарницу, на которую ты смотришь так, будто в ней заключена загадка мироздания. Прикрывать вас больше некому. Где ваш псих с винтовкой? Нет его! Так что давай не будем.

Надежного убежища в этом мире нет, убить можно любого, стоит только захотеть. Если Сосия поставит перед собой одну-единственную задачу — уложить меня в гроб за несколько дней или даже часов до того, как он сам откинет копыта, — то своего он добьется.

— Чего тебе от меня надо? — спросил я.

— Эти долбаные фотографии, старик. Они спасут нам жизнь. Я скажу Роланду, что если он убьет или меня, или тебя, или нас обоих, то эти снимочки однозначно пойдут гулять по рукам. А ему это совсем ни к чему: что же хорошего, если все узнают, что ему когда-то прочистили трубу?

Сколько благородства. Отец года.

— Где и когда? — спросил я.

— Знаешь путепровод на скоростном шоссе у станции «Коламбиа?»

Станция была в двух кварталах от моего дома.

— Знаю.

— Через полчаса. Под мостом.

— И вы оба перестанете за нами гоняться?

— Наконец-то врубился. Со мной надо жить дружно, если вообще хочешь жить. Какое-то время ты еще протянешь.

— Полчаса.

Мы пошли в собор и забрали из тайника оружие и фотографии. В подвале у пастора Драммонда был ксерокс, на котором он шлепал свои билетики благотворительной лотереи, и мы сделали копии. Оригиналы мы спрятали в том же месте и вернулись ко мне домой.

Пока Энджи пила из громадной кружки крепчайший черный кофе, я проверял наш арсенал. Мы располагали пистолетом калибра 0,357 с двумя патронами, пистолетом калибра 38, которые одолжил нам Колин, пистолетом калибра 38, приобретенным для нас Буббой, пистолетом калибра 9 мм и пистолетом 45-го калибра с глушителем, который я отобрал у Леденчика. Также у нас имелась «итака» 12-го калибра и шесть гранат, хранящихся в холодильнике — в сухом прохладном месте.

Я надел свой боевой плащ, а Энджи — кожаную куртку, так что все удалось распихать по карманам, за исключением гранат. С людьми типа Сосии всегда надо быть начеку.

— Будь оно проклято, это Четвертое июля! — в сердцах сказал я, и мы вышли на улицу.

Участок скоростной магистрали I-93 проходил через наш район. Под путепроводом на случай стихийных бедствий городские власти создали искусственные залежи полезных ископаемых — песка, соли и щебенки. Кучи вздымались к небу тремя конусами высотой футов двадцать и примерно пятнадцать в основании. Летом в этих стратегических запасах особой нужды не ощущалось. Но в Бостоне подобная предусмотрительность была не лишней: матушка-природа любит подшутить над моими согражданами — обильный снегопад в начале октября нам совсем не в диковинку.

Попасть туда можно либо свернув с проспекта, либо через задний выход со станции подземки «Коламбия», либо с Мосли-стрит — если вам нравится продираться сквозь кустарник и съезжать с откоса.

Мы продрались сквозь кустарник, съехали с откоса, вздымая тучи бурой пыли, и оказались под мостом. Обошли зеленую опору и остановились посреди трех куч.

Сосия был уже на месте. Рядом с ним стоял мальчишка. Возраст его определить было нетрудно — это был совсем ребенок: пухлые щеки и нежная кожа выдавали его, хотя он и пытался скрыть свою юность, надеясь, что куртка с подбитыми плечами и шляпа введут в заблуждение продавца винного отдела и ему отпустят бутылочку «Скотча». Впрочем, одежда его старила, и он выглядел на полных четырнадцать лет.

Сосия показал, что пришел без оружия, но парнишка держал руки в широченных карманах куртки, то и дело похлопывая себя по бедрам.

— Вынь руки из карманов, — велел я. Мальчонка посмотрел на Сосию, но я уже навел на него пистолет. — Ты что, плохо слышишь?

— Делай, что тебе сказали, Юджин, — кивнул ему Сосия.

Юджин медленно вынул руки из карманов. В левой ничего не было, зато в правой он сжимал пистолет 38-го калибра, с трудом помещавшийся у него в ладони. Не дожидаясь дальнейших указаний, он отбросил пистолет на соляную кучу, а затем стал опять засовывать руки в карманы. Однако передумал и сложил на животе, глядя на них так, будто видит в первый раз. Наконец рукам нашлось место — он скрестил их на груди, зато стал переминаться с ноги на ногу, как будто ему захотелось по-маленькому. Что делать с головой, он, похоже, тоже не знал и вертел ею во все стороны: сначала он посмотрел на меня, затем на Энджи, затем, снизу вверх, на Сосию, потом на то место, куда он бросил пистолет, и, наконец, устремил взгляд наверх, принявшись разглядывать железную изнанку путепровода.

Резкий запах соли, угар выхлопных газов, аромат дешевого вина, вонь, исходившая от перепуганного насмерть ребенка, сгустились и тяжелым облаком висели в воздухе.

Энджи бросила на меня быстрый взгляд, и я кивнул. Она тут же исчезла за кучами, а я стал наблюдать за реакцией Сосии и Юджина. Мы знали, что наверху никого нет — Мосли-стрит была пуста, когда мы шли по ней. Не было никого и на крыше станции подземки — она хорошо просматривалась, когда мы спускались по откосу.

— Мы пришли вдвоем. Здесь только мы с Юджином, больше никого.

Особых причин не верить ему у меня не было. Три дня бандитской войны состарили Сосию больше, чем четыре года президентства состарили Картера. Волосы грязные и нечесаные. Одежда болтается как на вешалке. На белой рубашке тончайшего полотна — пятна соуса. Глаза красные. Глаза одурманенного крэком наркомана — лихорадочно блестящие, прячущиеся от солнечного света. Исхудавшие пальцы дрожали, он был неестественно бледен, как будто похоронных дел мастера уже успели наложить на него свой грим. Он жил в долг у Времени и знал, что час расплаты уже не за горами.

Я смотрел на Сосию недолго, какую-то долю секунды, и мне вдруг стало его жалко. Но тут я вспомнил фотографии, лежащие у меня в кармане, вспомнил того худенького мальчика, уничтоженного им, но восставшего из пепла — воскресшего в образе стального робота с глазами и речью прежнего мальчика, однако лишенного души, которая осталась в номере мотеля, запутавшись в грязных простынях. Я услышал голос Сосии на пленке, и в ушах моих возник хлюпающий звук выдираемого глаза. Я увидел его жену, падающую под градом пуль тихим летним утром, увидел ее глаза, в которых застыла извечная покорность судьбе. Я подумал о целой армии таких вот Юджинов, готовых умереть за Сосию, вдыхающих полученное от него зелье и выдыхающих свои души. Я смотрел на этого подонка, и мне было не важно, черный он или белый, — я просто ненавидел его. Я ненавидел мир, в котором родятся такие ублюдки, какого бы цвета кожи они ни были.

Он кивнул в сторону Юджина:

— Ну, Кензи, как тебе мой телохранитель? Видишь, что уже в ход идет?

Я посмотрел на мальчика. Можно только догадываться, что он испытал, услышав столь лестную характеристику, — глаз за очками было не видно.

— Свинья ты поганая, Сосия, вот кто, — сказал я.

— Да-да-да. — И он полез в карман, но я тут же приставил ему к горлу пистолет.

Он посмотрел на глушитель, упиравшийся прямо в кадык.

— За дурака меня держишь? — Он вынул из кармана трубочку. — Просто хочу мозги немного прочистить. — Я сделал шаг назад, и он достал из другого кармана плотно скатанный шарик гашиша и положил его в трубку. Он раскурил ее и, закрыв глаза, глубоко затянулся. Каким-то квакающим голосом он спросил: — Ты принес, что я просил? — Он поднял веки; белки метались в глазницах, как строки в испорченном телевизоре.

Энджи подошла к нам, и мы пристально смотрели на него.

Сосия с шумом выдохнул дым, улыбнулся и передал трубку Юджину.

— А-а-а! Вот вы куда смотрите! Задроченные воспитателями белые детишки испугались черного демона? — Он хохотнул.

— Не льсти себе, Сосия, — сказала Энджи. — Ты не демон. Ты гадюка. Ты даже не черный.

— Детка моя, тогда кто же я такой?

— Обман зрения, — сказала она и стряхнула пепел ему на грудь.

Он пожал плечами и смахнул пепел с пиджака.

Юджин сосал трубку, как древний воин, прячущийся в воде и дышащий через тростинку. Накурившись, он вернул ее Сосии и откинул голову.

Сосия хлопнул меня по плечу:

— Ладно, кончаем базар. Давай сюда то, за чем я пришел. Спасем свои жизни от этой бешеной собаки.

— Бешеной собаки? Сосия, да ты сам сделал его таким! Ты раздел его догола, содрал с него все. К десяти годам у него, кроме ненависти, ничего уже не оставалось.

Юджин, все так же топтался на месте, поглядывая на Сосию.

Сосия запыхтел трубочкой, затянулся и медленно выпустил дым.

— Да что ты понимаешь в жизни, милый белый мальчик? Что ты вообще понимаешь? А? Семь лет назад эта сука отобрала у меня сына и принялась рассказывать ему про Иисуса Христа и вдалбливать, что если будешь вести себя как белый, то и заживешь как белый. Да он с рождения был обречен! Кто он? Маленький негр — шпана из гетто. Она расстаралась на славу — судья запретил мне встречаться с сыном. Мне, его родному отцу! Меня не подпускали к моему мальчику, чтобы никто не мешал ей забивать ему голову всякой мурой типа Американской Мечты. А для негра Американская Мечта — это койка у окна в тюремной камере. В этом мире черный, если он не поет и не танцует, не гоняет мяч вам на потеху, — ничто. — Он опять затянулся. — Лишь когда вы сидите в концертном зале или на стадионе, вы смотрите на негра без отвращения. А Дженна, сука, вдалбливала моему сыну всю эту ахинею в духе дяди Тома, все нашептывала, что надо молиться, не грешить и Бог тебе воздаст по заслугам. Хрена с два он тебе воздаст. В этом мире человек делает то, на что способен, и не хрена выдрючиваться. Что бы ни пели попы, там наверху нет никаких бухгалтеров и балансов не подбивают. — Он выколотил трубку о бедро, вытряхнул пепел и обгоревшие комочки табака. От прилива крови лицо его совсем потемнело. — Ладно, Кензи. Давай сюда, что принес, и Роланд оставит тебя в покое. Да и меня тоже.

В этом я очень сомневался. На время Сосия и на самом деле оставит меня в покое. Но как только оправится от потерь, вновь почувствует себя в безопасности — если, конечно, ему крупно повезет, — он вспомнит обо всех тех, кто может настучать на него, и обо всех тех, кто видел, как он унижался, спасая свою шкуру. И ему не захочется терять лицо. И всем нам будут кранты.

Я смотрел на него и прикидывал, есть ли у меня выбор или придется соглашаться на его условия. Он оглянулся. Юджин сделал шаг назад — маленький такой шажок — и принялся правой рукой чесать себе спину.

— Ну, давай, валяй, — сказал Сосия. — Гони карточки.

Выходило так, что выбора не оставалось. Если я этого не сделаю, Роланд однозначно доберется до меня. Я полез в карман и вытащил конверт.

Сосия слегка нагнулся. Правой рукой Юджин продолжал чесать спину, а левой ногой стал постукивать по бетону. Я передал конверт Сосии.

Левая нога Юджина теперь отбивала совсем уж бешеный ритм.

Сосия открыл конверт и вышел на свет фонарей, чтобы получше рассмотреть творение рук своих.

— Копии, — констатировал он.

— Вот и хорошо, что копии. Оригиналы пусть побудут у меня.

Он посмотрел на меня и, поняв, что торговаться бессмысленно, пожал плечами. Он рассматривал их одну за другой, внимательно, не спеша, как старые фотографии из семейного альбома. Пару раз он хихикнул.

— Сосия, у меня кое-чего нет, — сказал я.

Он чуть заметно улыбнулся:

— У тебя много чего нет, мой белый друг.

— Я имею в виду — в данный момент нет.

— Чего у тебя нет?

— Оригиналы ты делал с видеокассеты?

Он покачал головой:

— Восьмимиллиметровая пленка. Снимал любительской кинокамерой.

— Значит, у тебя есть оригинал? Так какого же черта вокруг так много трупов?

Он улыбнулся:

— А вот оригинала-то у меня больше нет. — Он сокрушенно развел руками. — Первую атаку ребята Роланда повели на мой дом, тот, что на Уоррене. Кинули в окно зажигательную гранату. По их расчетам, я должен был находиться там. А меня там не было.

— А пленка была?

Он кивнул головой, продолжая разглядывать ксерокопии фотографий.

Юджин высунулся из-за спины Сосии, вытянул шею и, глядя через плечо командира, попытался разглядеть, что же там заснято. Его правая рука так и замерла где-то в районе лопаток, зато в движение пришла левая, — по-видимому, зуд перекинулся на бедро, и он яростно скреб его ногтями. По коже бегали мурашки, и даже «взрослый» прикид не мог этого скрыть. Из уст его исходило утробное гудение — равномерный гул, которого сам он, скорее всего, и не слышал. Он на что-то решился, а на что — непонятно. Действия его становились непредсказуемыми. В любой момент события могли принять неожиданный оборот.

Я сделал шаг вперед. В горле пересохло, и я судорожно напрягал связки, ловя воздух.

— Ну, как тебе все это нравится? Мальчик запросто мог бы стать кинозвездой. Что скажешь, Юджин? — сказал Сосия.

И тут Юджин сделал свой ход. Он выпрыгнул из-за плеча Сосии и чуть не упал. Теперь стало ясно, почему он все время почесывался — за спиной он прятал еще один ствол. Юджин резко вскинул пистолет, но Сосия, выставив локоть, отбил выпад и стал поворачиваться лицом к мальчишке. Одним броском я преодолел разделяющее нас расстояние и, прежде чем Сосия успел развернуться, оказался между ними. Я крепко схватил Юджина за руку, оказавшись к нему спиной. Сосия подвернул ногу и упал на землю. В неподвижном влажном воздухе прогремели два выстрела. Я, не оборачиваясь, ударил Юджина локтем в лицо и услышал, как что-то хрустнуло.

Сосия рывком оторвался от мостовой и нырнул в кучу соли. Конверт раскрылся, и фотографии разлетелись по ветру. Юджин бросил пистолет. Я выпустил его скользкую, потную руку, и он тут же рухнул как подкошенный, со стуком ударившись головой о бетонное покрытие.

Я подобрал его пистолет и посмотрел на Энджи. Она стояла в позиции стрелка по неподвижной мишени и твердой рукой переводила пистолет с Юджина на Сосию и обратно. Оба они были у нее на мушке.

Юджин сел на землю, обхватил руками колени. Из разбитого носа густой струей текла кровь.

Сосия лежал в тени виадука, распластавшись на соляной куче. Я держал его под прицелом, но он был неподвижен.

К нему подошла Энджи, посмотрела и потянула за руку. Он перевернулся на спину. Он смотрел на нас и громко хохотал — отрывистым, каким-то утробным смехом. Было видно, что он старается прекратить истерику, но ничего у него не выходило. Он попытался сесть, опершись спиной на кучу, но сделал это неловко — куча пришла в движение, и соль посыпалась ему за шиворот. Это еще больше развеселило его, и он захохотал совсем уж громовым смехом. Он съехал с кучи, как пьяный с ледяной горки, похлопывая вокруг себя руками и бешено смеясь. Хохот гулко отдавался в железной утробе моста, заглушая грохот мчавшихся наверху машин.

Наконец он сел, держась руками за живот.

— Такие вот дела, мой милый мальчик. Неужели в этом мире не осталось не единого человека, которому можно верить? — Он хихикнул и посмотрел на мальчонку. — Эй, Юджин! Сколько заплатил тебе Роланд за предательство?

Но Юджин, казалось, не слышал его. Он весь посерел и с трудом сдерживал рвоту. Он глубоко дышал и держался рукой за сердце. На перебитый нос он не обращал внимания, его в данный момент мучило совсем другое. Глаза его вылезали из орбит — в них не умещалась громадность того, что он пытался было сделать, и того, к чему эти попытки привели. В них застыл неимоверный ужас, и было видно, что мозг его готов взорваться, не в силах осознать, в каком безвыходном тупике он оказался, а в душе царит полное смятение, и не может он найти мужества, чтобы смириться с неизбежным.

Сосия встал и привел в порядок свой костюм. Он помотал головой, стряхивая с волос крупинки соли, затем нагнулся и стал собирать разлетевшиеся фотографии.

— Теперь ты числишься за мной, и никуда тебе не деться. Нет на свете необъятных просторов и бездонных нор. Куда бы ты ни забрался, дитя мое, везде будешь отсвечивать своей задницей. Роланд там или не Роланд, но в живых тебе не бывать.

Юджин посмотрел на свои разбитые очки, валявшиеся у него под ногами, и упал на колени.

Сосия сказал:

— Можешь мне хоть ботинки лизать. Тебя уже ничто не спасет.

Меня бросило в жар. Я чувствовал, как горит шея, пылают уши, краснеет лицо, как бешено стучит пульс, как прямо под кожей бурлит горячая кровь. Над нами раздался страшный грохот, — должно быть, по мосту проследовала колонна грузовиков.

Я посмотрел на мальчонку и понял, что я устал, смертельно устал от всех этих смертей, от ненависти и неведения, полной беспечности и преступного легкомыслия — от всего того, что навалилось на меня за последнюю неделю и закрутило в бешеном водовороте. Я устал от этой бессмысленной борьбы — белых с черными, богатых с бедными, невинных агнцев с отпетыми мерзавцами. Я устал от злобы и бездушия, устал от Мариона Сосии и его жестокости. Я слишком устал от бесконечных размышлений о нравственных и политических последствиях моих поступков. Я уже ни о чем не мог думать, кроме как о валявшихся на земле разбитых очках этого мальчонки, который от ужаса не может даже плакать. В этом мире мне не дают покоя Полсон, Роланд, Малкерн, а с того света ветер доносит тихие голоса их жертв, молящих, чтобы нашлись виновники их гибели и ответили за свои преступления. Чтобы такого больше не было.

Сосия ползал в темноте среди куч.

— Кензи, сколько было этих треклятых снимков?

На мост въехала колонна грузовиков и загремела по металлическим плитам. Грохот стоял такой, что его одинаково хорошо было слышно и в соседнем доме, и за милю отсюда. Я оттянул ствол пистолета.

Посмотрев на мальчика, я понял, что нос у него все-таки сломан. Но слез в его глазах не было. Когда он разучился плакать?

— Кензи, так сколько ты дал мне фоток?

Энджи смотрела на меня, и я понимал, что и у нее в ушах стоят доносящиеся из небытия стенания и в крови кипят гнев и ярость.

Сосия нашел еще одну фотографию:

— Мать твою, старик! Эта лучшая из всех.

Последний грузовик из колонны проехал по мосту. Но рев и грохот не смолкали, оглушительно отдаваясь в ушах.

Юджин потрогал нос и застонал.

Энджи молча наблюдала, как Сосия на карачках ползает по земле, собирая фотографии. Она взглянула на меня, и я кивнул.

Сосия поднялся и, сжимая в руке фотографии, вышел на свет фонаря.

— Сколько тебе надо, Сосия? — спросил я.

— Сколько чего? — не понял он и принялся выравнивать края фотографий, чтобы получилась аккуратная стопочка.

— Сколько тебе надо сожрать людей, пока не лопнет твоя ненасытная утроба?

— Давай, Патрик. Кончай с ним, — сказала Энджи.

Сосия взглянул на нее, затем перевел взгляд на меня. Глаза его были пусты. Не думаю, чтобы он понял, о чем я его спрашиваю. Он пристально смотрел на меня, дожидаясь развития темы. Так продолжалось с минуту, а то и дольше. Наконец Сосия извлек из кармана пачку фотографий и вынул из нее самую первую. Большой палец пришелся прямо на голую попку Роланда.

— Кензи, весь базар из-за этого или как?

— Да, Сосия, из-за этого. — Я поднял пистолет и выстрелил ему в грудь. Он выронил фотографии, схватился рукой за рану, покачнулся, но устоял на ногах. Он посмотрел на дыру в пиджаке, на испачканную в крови руку. На лице его было написано удивление, сменившееся на миг страхом, жутким страхом.

— Зачем тебе это надо?

Он пристально посмотрел на меня, и в глазах его уже не было страха. В них чувствовалось полное безразличие к своей судьбе; казалось, он давно уже знал, где и в каком месте его настигнет пуля. Он улыбнулся.

Я выстрелил ему в голову, и почти одновременно грохнул выстрел Энджи. Его отбросило на кучу соли, он перевернулся на спину и сполз на бетон.

Энджи слегка дрожала, но голос ее был ровным.

— Думаю, что Дэвин был прав, — сказала она.

— Ты это о чем? — спросил я.

— Есть люди, которых даже могила не исправит. Убивай их, не убивай — все без толку.

Я нагнулся и принялся собирать фотографии.

Энджи склонилась над Юджином и утирала платком кровь с его лица и разбитого носа. Казалось, все только что случившееся не произвело на него никакого впечатления: на его лице нельзя было прочесть ни удивления, ни радости, ни тревоги. Глаза его блестели и слегка косили в разные стороны.

— Ходить можешь? — спросила Энджи.

— Могу. — Он поднялся. На ногах держался нетвердо. На несколько секунд он закрыл глаза, набрал в легкие воздуха и затем с шумом выдохнул.

Я нашел фотографию, которую искал, стряхнул с нее щебеночную пыль и положил Сосии во внутренний карман пиджака. Юджина уже не шатало. Я посмотрел на него.

— Вали домой! — сказал я.

Он кивнул и, не проронив ни слова, ушел. Он вскарабкался по откосу и исчез по ту сторону кустарника.

Мы с Энджи немного подождали, а затем проследовали тем же маршрутом. Мы шли ко мне домой, я обнимал Энджи за талию и старался ни о чем не думать.

Глава 30

За неделю до смерти отец мой, чей рост, согласно проведенным в больнице измерениям, достигал шести футов двенадцати дюймов, весил сто двенадцать фунтов.

До трех ночи я сидел в палате у его койки, прислушиваясь к биению его сердца. Оно не билось, а дребезжало, как осколки стекла в лопнувшей кофеварке. Дыхание было тяжелое, как будто горло его было заткнуто марлевым тампоном. В уголках губ запеклась слюна.

Он открыл глаза. Казалось, зеленоватые радужки уплывают под веки, точно сорвавшиеся с якорей корабли. Он повернул голову и посмотрел на меня:

— Патрик!

Я склонился над койкой. Во мне еще жил ребенок, и я боялся, что он сожмет пальцы в огромный кулак и начнет лупить меня куда ни попадя.

— А ведь мать твоя меня любит, — сказал он, и рот его расплылся в улыбке.

Я кивнул.

— Наверное, есть за что. Мы… — Тут он зашелся в кашле, выгнув грудь, и, обессилев, уронил голову на подушку.

— Ты пошел в меня… — сказал он и закатил глаза, как будто вглядываясь в мир, в который он вот-вот отойдет.

— Ну и отлично, Эдгар, — сказал я.

Слабеющей рукой он шлепнул меня по плечу:

— Ты все еще меня ненавидишь?

Я посмотрел в его застывшие глаза и кивнул.

— А как же вся та чепуха, которую вдалбливали тебе монашки? Прощение и всякое такое? — Он чуть приподнял бровь, словно эта мысль его позабавила.

— Ты выбил из меня все это. Выбил давным-давно.

Собрав последние силы, он погладил меня по животу:

— Никак не можешь забыть? Так ведь и шрама небось не осталось?

Я не отводил глаз, не вымолвил ни слова и не даровал ему утешения, давая понять, что взять ему с меня нечего, даже если бы и сил у него было побольше.