Та, которой не должно быть… Соболева Лариса

7

Утром после душа Алла придирчиво изучала свое отражение в зеркале. Это изобретение не имеет жалости. Как и его изобретатель, который, подозревала она, ненавидел женщин, поэтому дал им в руки кусок горькой правды – зеркало. А правда в том, что, если б она не холила себя, стремясь к эталону и контролируя в зеркале успехи, Геной не завладела бы безумная идея срочно пожениться.

– Извращенец, – со слезой в голосе произнесла она, имея в виду Заварова, и громко крикнула: – Федор, я кому сказала? А ну, вставай!

Пришлепало чадо с закрытыми глазами и в трусах, Алла уступила ему ванную, ушла готовить завтрак. На уютной кухне она сделала многослойные бутерброды с мясом, сыром и салатом, как любит сын. По шуму в ванной догадалась, что чадо моет тело, слава богу, не пришлось заставлять. Как большинство мужчин, Федор не любил там задерживаться, пришел на кухню босой, оставляя мокрые потеки на полу, и сразу сунул бутерброд в рот. Стоя с торчащим изо рта бутербродом, сынок налил себе растворимого кофе, плеснул молока в чашку, расплескав и молоко и кофе, за что получил от мрачной в это утро матери замечание:

– Поаккуратней нельзя?

В ответ сыночек небрежно кивнул, дав понять: услышал, что равносильно одновременно и извинению, но не соизволил вытереть пол и столешницу. Для этого есть маня-ма-мам, которая сегодня не настроена поддерживать в доме порядок, потому не кинулась елозить тряпкой. Она пила нормальный кофе – смолотый в кофемолке и сваренный в турке.

Федор уселся на стул, пережевывая кусок и запивая его кофе, отхлебывал и глотал громко, как неандерталец, не имеющий понятия о нормах поведения за столом. Одновременно очистил яйцо и целиком отправил его в рот, не заботясь об эстетичности данного процесса, взялся чистить второе. Федька получился – загляденье, только облагородить его не удалось. Как не родной! Будто его в роддоме подменили. Однако внешне он похож на маму, ну и чуть-чуть на козла папу, который бросил их, испугавшись трудностей, когда родился сын. Второе яйцо залетело в рот, щеки отвратительно раздулись.

– Ты опять пришел за полночь, – упрекнула она его.

– Маня, – замычало чадо, беря третье яйцо, – я даже по всем западным меркам совершеннолетний.

– Вы до тридцати инфантилы, некоторые умудряются не взрослеть и позже. – И без перехода мать выпалила: – Заваров хочет, чтоб я вышла за него замуж.

Смазливая мордаха, груда бицепсов и отсутствие мозгов – это ее сын. Не стоило надеяться, что он предложит чисто мужской ход, который поможет красиво увильнуть от бракосочетания.

– Клево! – выразил он, как она и предполагала, восторг.

– Что клево-то?

Федор не почувствовал распада внутри матери, для этого нужно хоть немного обладать чуткостью, а у мускулов одни рефлексы. Отсюда он объяснил значение слова «клево» со свойственным современной молодежи рационализмом:

– Ты была его конкуренткой, а станешь женой. Клево!

– У тебя мания величия, если считаешь меня его конкуренткой. Значит, сынок, ты за то, чтоб мама сдалась Заварову в рабство. А если я не хочу?

Сынуля беспомощно заморгал красивыми и туповатыми глазенками с густыми ресницами, кажется, понял: маня-то недовольна. Много ли найдется деток, которые не забьются в приступе истерии, когда родитель решается на безответственный шаг и обзаводится второй половиной, чтоб остаток дней провести в идиллическом раю? Федя исключение. А беспомощность вызвана совершенно диким заявлением матери, которая посмела «не хотеть замуж».

– Маня, ты че? – протянул он. По мере того как сын складывал слова в короткие предложения, росло и его возмущение. – Это ж Заваров, ма! Он же сила! Не, ты че! Любая девчонка младше меня готова на все для него…

– Ради него, ты хотел сказать? – поправила она, усмехнувшись. Наверное, усмешка получилась горькой, Федя и этого не заметил. – Но я не девчонка.

– А я про что! Девчонки из-за него готовы ребра друг другу переломать, а ты – не хочу! Да тебе свезло, как… как не знаю кому. Маня, у него же бабла… Не, я не понял, ты отказала ему? Ему?!

– Ха-ха-ха-ха… – разразилась коротким, как предложения сына, хохотом мать. – М-да. Ты, сынок, не пропадешь, у тебя талант сводни. Но при этом имеешь один недостаток: разговариваешь, как жлоб. А ведь в институте типа учишься.

– Не обо мне сейчас речь!

– И о тебе, – грубо перебила его Алла. – Где шатаешься ночами? А с дочкой Заварова у тебя что? Для тех, кто не в курсе: она несовершеннолетняя.

Кажется, он намеревался нахамить матери и ждал лишь паузы, когда можно заявить во всеуслышание свои права. Детки сейчас смелые, независимые, так и зачесалась рука заехать по независимости ниже поясницы армейским ремнем. Феде тоже «свезло», потому что в прихожей раздался звонок. Иначе Алла, едва сынок открыл бы рот, заехала б ему по лбу – до того разозлилась. Встречать раннего гостя Федька не пошел – зачем, когда для этого есть маня?

Распахнув дверь, Алла попятилась – ее потеснило чудо-юдо. А как еще назвать персону, разрисованную и облаченную в абстрактном стиле? Одежда всех цветов радуги и производных оттенков свисала лохмотьями, перчатки без пальцев, наколенники, на тонкой шее болтался шарф из цветных полос, пирсинг, спутанные волосы, которые расчесывали (может быть) неделю назад, физиономия раскрашена… В общем, сплошной перформанс вошел!

– Драсьте, – поздоровалась Майка, после заорала, будто находилась в поле на расстоянии километра от объекта: – Фе-дя!.. Федь! Я пришла!

Она пришла. И все, будьте добры, замрите, да хоть зачахните на корню. Папина дочка. Правда, папа организован, умеет быть иногда воспитанным, в этом смысле дочь… перформанс. Но хватка, напор, самооценка – папины.

– Я ща! – проскакал на одной ноге Федор из кухни к своей комнате. Он натягивал плавки, одновременно придерживая полотенце, чтоб не упало с бедер.

– Ты не готов?! – возмутилась Майка, двинув к нему, но мама перегородила собой дорогу:

– Пойдем, напою тебя чаем.

– Не хочу, – отмахнулась Майка. – Федь! Почему трубу не брал?

– В ванной был, не слышал.

– Я во дворе тебя дождусь, а? Там пацаны наши.

– Ага! – откликнулся тот.

Не успела Майка захлопнуть дверь, как выбежал сынок, абы как запихивая в сумку вещи:

– Маня, выходи замуж и требуй подарок – тачку.

– У меня есть.

– У меня нет! Будешь ездить на новой, крутой, а мне отдашь свою. Вернусь поздно, пока.

– Надеюсь, ты в институт?.. – погналась за ним Алла. – Имей в виду, за оценки во время сессии из принципа не стану платить. Ты меня слышишь?

А он, схватив мотоциклетные шлемы, уже был внизу и оттуда, задрав голову, весело подмигнул матери. Помчался, как шлейф, за юбкой! Была бы юбка, а то ведь одно предположение. Ни девочка, ни мальчик, ни тем более женщина, лишь в имени заложено, что это она, а не оно. Не хотелось думать, что Федька подменяет любовь страстью к деньгам. В его возрасте положено влюбляться, разочаровываться, страдать, совершать безумные поступки и все это – с честностью и прямотой, в пылу юношеской естественности. Если же дело обстоит иначе… мальчик не представляет, какая ломка его ждет, пожалуй, похуже наркотической.

Алла вернулась в квартиру, скользнула взглядом по стенам и… чуть не разрыдалась. Стены-то любимые, в них она чувствовала себя защищенной. Алла обожала свою квартирку из трех маленьких комнат, где по большому счету развернуться негде, зато заработанную собственными руками, плечами, ногами, нервами и, конечно, головой!

Звонок… Она ушла в другую комнату, чтоб не слышать, ибо звонил Гена. Но вернулась. Интересно, какого черта ему надо, если до пятницы разрешил думать?

– Здравствуй, Алла, – нежно сказал он в трубку. – Когда сможешь подъехать в салон «Магдалина» и выбрать платье?

– Надеюсь, не подвенечное?

– Для торжественных случаев.

– Когда скажешь, тогда и подъеду.

– Сегодня в четыре.

– Ой, Гена, сегодня не могу. – К счастью, нашелся способ избежать примерки. – Тетку запланировала навестить в соседнем городе, к этому часу не вернусь. Давай в понедельник?

– А я надеялся сегодня увидеться.

– Извини, но…

– Ладно, до встречи.

Вот и все. Геннадий Вадимович Заваров не захотел ждать недели, а ей не пришлось выдерживать паузу «хотя бы для вида». Глупая ситуация.

Сейчас мало кто пользуется таким архаичным контролером памяти, как блокнот, а у Эдгара это вошло в привычку со школы. Записи авторучкой наиболее надежный способ хранения информации в отличие от электронных носителей. Старый толстенький блокнот в мелкую клеточку с гибкой обложкой, обветшавший, как книга, которую зачитали до тряпичного состояния, представлял собой летопись, жизнеописание одного отдельно взятого индивида. Листая страницы, можно проследить, как этот индивид мужал, взрослел, менялся, умнел, а временами и глупел. В записную Эдгар заносил мелким почерком не только адреса и телефоны, но и афоризмы, личные размышления по поводу и без, время встреч, даже списки планируемых покупок. Одно неудобство: отыскать нужную информацию в обилии записей крайне сложно, но Эдгар нашел адрес.

Таксист остановил авто на окраине, а окраины городов по большей части напоминают деревни, остановил у неопрятного забора с облупившимся номером. Эдгар расплатился и вошел во двор, где его встретило запустение. Он прошел по дорожке к дому, взбежал на деревянную террасу и с замирающим сердцем нажал на кнопку звонка. Привычных трелей не раздалось. Он постучался – тишина. Эдгар огляделся в поисках людей. В соседнем дворе за забором копошилась, орудуя граблями, женщина примерно лет за пятьдесят.

– Простите, – направился он к ней, – не подскажете, где найти Константина Леонидовича?

Женщина выпрямилась, беспардонно оглядела Эдгара с головы до рук, которыми он взялся за колышки ограды. Вопреки ожиданиям (и к его радости) она не проявила присущего жителям окраин любопытства, выясняя, что за гость пожаловал к соседу и зачем:

– Так нет его.

– Но, может, вы знаете, где найти?

– Так его совсем нет.

И на этот раз он не понял значения слов «совсем нет». Особенность Эдгара в том, что, наметив цель, он пропускает все второстепенное, незначительное, ему неинтересное. А женщина, заметив, как молодой человек поднял брови, подошла ближе и внесла ясность:

– Забили Константина зимой.

– Забили? То есть?..

– Разбойное нападение. Ночью шел домой и… Без сознания долго лежал и замерз, зима вон какая суровая стояла. Недалеко от дома замерз.

Стоило ли возвращаться, если во второй же день разочарование с тревожным волнением вытеснили с трудом добытое успокоение!

– А кто забил, почему? – спросил Эдгар упавшим голосом.

– Подонки какие-то. Напали, отобрали кошелек, телефон, часы… У Ганина не было богатств, а часы носил дорогие, памятные…

– Romanson, – чуть слышно вставил он.

– Ага, генерал подарил. Обчистили Ганина, вдобавок избили до полусмерти, – вздохнула женщина, жалея соседа. – Ездил он на машине, а тут сломалась она, в первый же день поломки его и… Каких-то двести метров не дошел.

– А что с его конторой стало? – не случайно поинтересовался Эдгар.

– Дела не очень шли, хотя работал он не за деньги, для души. Но, душа душой, а налоги да за аренду плати. Куда ж ему? Да и возраст свое брал: как молодой уже не побегаешь – одышка, сердце, ноги не те. Очень занимало его одно дело… У нас тут на дачах сгорели живьем люди, не слыхал? Ганин хвалился, будто полиция не раскрыла, а он к разгадке близко подобрался.

– Он сам из бывших, – заметил Эдгар.

– А старость не смотрит на бывшие заслуги, – резонно возразила она. – Не знаю, разгадал он или нет то дело, а деятельность частную прикрыл. Целый день перевозил из конторы имущество. Да неугомонный какой! Все ему куда-то надо бежать, все че-то писал в тетрадку толстую… Сидел бы дома, как положено пенсионеру, был бы жив. И наследников нет, вон стоит дом, ждет, когда его приберут к рукам начальнички. И приберут в личное пользование, участок-то вон какой большой.

– Жаль, как жаль… Спасибо, что уделили мне время.

– Не за что.

А Эдгар так спешил сюда…

В это неожиданно солнечное октябрьское утро Бородин сидел, подперев подбородок кулаком, болтая в чашке ложкой и о чем-то думая. Он обожал завтраки по выходным. Сначала Володя заваривал чай по собственному рецепту, пил его и балдел, сидя на кухне в углу и наблюдая, как Жанна укрощает плиту. Она никогда не занималась танцами, но ее манипуляции с посудой и конфорками отдаленно напоминали грациозные танцы дикарок у ритуального огня.

Жанна поставила перед ним тарелку с яичницей глазуньей и жареными помидорами, положила себе и села. Частенько еда подгорала, тогда он благородно делился с ней чаем, после «укротительница» делала новую попытку приготовить что-нибудь съедобное.

– Вова, ты все утро молчишь, в чем дело? – спросила Жанна.

В том, что спокойный Вова вчера лишился спокойствия. Он сознательно подчинил эмоции разуму, установив их на нулевую отметку. Достаточно того, что у Жанны характер непредсказуемый, хотя из психушки она вернулась неузнаваемой. Жаль, этого никто, кроме него, не заметил. Не хотят замечать – так будет точнее. Своим терпением и спокойствием он укрощал ее, кстати, более удачно, чем она – плиту.

Вчера Жанна его огорошила. Володя находился под впечатлением и, конечно, настроен против поисков убийц, считая это дело бессмысленной затеей. Вчера он воздержался от резких высказываний, сегодня искал подходящие слова, способные логически привести Жанну к его видению проблемы.

– Согласись, – наконец сказал, – тут есть над чем подумать.

Неважно, что человек говорит, главное, что за его словами. Идеальная пара – это когда мужчина и женщина чувствуют друг друга, отсюда в недосказанности быстро заполняют пробелы, понимая, что на самом деле он (она) думает. Жанна правильно прочла его мысли и сделала еще одну попытку объяснить, почему она не может смириться:

– Вова, ты не понимаешь? Мне страшно жить. Мне тяжело жить.

– Я-то как раз понимаю… Но если до убийц дойдет твоя настырная деятельность, тебя уничтожат.

– Ну почему четыре жизни, которые кто-то украл, я должна подарить? – В возбуждении Жанна стукнула по столу ладонями. – Слишком большая роскошь, знаешь ли! Кому они понадобились, зачем? Ответа нет ни на один вопрос, убийцы не пойманы – мне от этого плохо!

– Видишь ли… – потирая подбородок, начал он делиться мыслями, – в твоих расчетах мало убедительности. Это всего лишь фантазии без веских мотивов.

– Даже у Алексашки нет мотива?

Мучительная тема. А он не привык дипломатничать. Ему бы сказать: для меня важна только ты, если не станет тебя, зачем мне солнце, небо, земля, работа? – все это имеет смысл только с тобой, но ты хочешь уйти за Ниной и родителями. Сильно? Володя так не скажет, не сумеет.

Жанна тем временем разрезала его яичницу и снова поставила перед ним тарелку:

– Ешь.

Нехотя он взял вилку, ткнул ею в кусок, а в рот его отправил, когда сказал свое мнение по поводу Сашкиного мотива:

– Не знаю, по-моему, любовь не может стать поводом к зверству.

– Не любовь, – возразила Жанна. – А оскорбленное самолюбие. Унижение. Ревность. Наконец, страсть. Да, неутоленная, оборванная страсть на самом пике. Это очень сильная мотивировка для больного и озлобленного самолюбия.

– Допустим. Но Виталька не питал страсти к Нине, он лишний в твоем списке.

– А зачем твой и мой друг Виталик засунул меня в дурдом? Может, лично ему это было нужно, м? Что, если он дэв, а не агнец? Просто мы не знаем.

– Я не спрашивал, – ответил он.

– Почему?

– Разочаровываться не хотел.

Володя бросил вилку, уложил локти на стол и отвернул лицо в сторону. Тема еще и болезненная. Она касалась не просто друзей, а тех, кому он мог доверить себя целиком, жену, детей, да абсолютно все. И эти родственные души, мягко говоря, повели себя не совсем прилично по отношению к Жанне, стало быть, и к нему.

– Тогда спроси и разочаруйся, в конце концов! – резко бросила Жанна. – Чтобы потом не заплатить втридорога. А знаешь, идея засунуть меня в психушку принадлежала Лариске. Заодно спроси нашего друга Виталика, зачем она влезла. Кстати! Я нарочно оставила сюрприз на утро.

Жанна убежала в комнату. Тяжело вздохнув, Володя вынул из пачки сигарету, щелкнул зажигалкой и засмотрелся на огонек. В крошечном пламени он вдруг увидел проклятую дачу, охваченную пламенем, горящие тела внутри дома… и передернул плечами, потому что кожей ощутил нестерпимый жар. Бесследно такие события не проходят, та ночь обосновалась между ним и Жанной, как третий лишний, она мешала им, напоминая о незавершенности.

– Ты готов к потрясениям? – вбежала Жанна, плюхнулась на стул и, положив на стол большой конверт, накрыла его обеими ладонями. – Учти, моя бомба не для слабонервных.

– Готов, готов, – закивал Володя, прикуривая.

– Итак, Лариска не знает, какой жирный кусок отхватила в лице Витальки? Ну, да, она же возвышенная, социально ответственная, как комсомолка из старых фильмов. А теперь смотри. Узнаешь эту дэву?

Жанна положила перед ним на стол одну фотографию… вторую… третью… У Володи глаза полезли на лоб. Первое фото: голая Лариса сидит на голом мужике вдвое старше с внешностью жителя южных гор. Крупный план: Лариса взасос целуется с тем же мужиком, оба голые, его волосатая рука сжимает ее грудь. План стоя: она держится руками за край стола, он сзади… ну, очень подробное изображение. Четвертое фото: Лариса сидит на краю стола, нога заброшена на бедро джигита, который придерживает ее рукой, лица исказила мука… Володя провел по столу рукой, сгребая камасутру в сторону.

– Жесть, правда? – произнесла Жанна, закуривая. – Думаешь, Виталик об этом знает?

– Она что… и сейчас?.. – ужаснулся Володя.

– Про сейчас не знаю, а до Виталика – точно.

– Кому какое дело, с кем Лариса занималась сексом до Виталика.

– Согласна. Но ты ведь неприятно удивлен?.. Молчишь? Значит, Лариса тебе на этих снимках не симпатична.

– Думаю, такое же впечатление будет и от нас, если тайком снять…

Жанна загасила недокуренную сигарету и поднялась:

– Идем в комнату. Идем, идем…

Он поплелся за ней без желания, угадав, что наготове у нее вторая бомба, проникать в чужие тайны – это типично по-женски. Едва Володя вошел, Жанна нажала на пульт и началось. Одна из фоток ожила на экране телевизора.

– Тебе знакома эта Лариса? – спросила Жанна, подчеркнув слово «эта». – Спорим, ты не знаешь ее? Вчера с Виталиком была другая – благородная кровь, а не похотливая самка.

Порно и в Африке будет порно. И дело в качестве. Ни о какой любви, которая разрешает все мыслимые и немыслимые приемы, и речи быть не могло, здесь Лариса выдавала образцовое мастерство порочной шлюхи, являясь инициатором акробатики. Она очень старалась и в результате перешагнула грань, которая красоту превращает в омерзительную похабщину. Что там фото! На фото запечатлены скромняшки, потому что не видно процесса, следовательно, нюансов.

– Ну, как тебе? – спросила Жанна.

– Выключи, – попросил Володя, отвернувшись.

Вопли, стоны, рев животинушек, реплики прекратились, хотя дух помойки успел распространиться в воздухе, Бородину захотелось открыть балконную дверь и проветрить свою однушку.

– Ты и теперь будешь утверждать, что от нас такое же впечатление? – спросила Жанна. – Извини, но любовь сильно отличается от этого дерьма. Даю гарантию: и твоему другу Виталику все это не понравится, не-а. Джигит ему хорошо известен… Вова, какого черта молчишь?

Он молчал, потому что впервые она употребила слово «любовь», впервые оно объединяло их двоих, не было абстрактным обозначением каких-то далеких от реальности чувствований. Это победа Бородина, а она, как известно, пьянит. Но, вспомнив, как легко он может потерять Жанну в самом прямом смысле этого слова, Володя быстро отрезвел, взял ее за плечи и спросил:

– Что ты собираешься делать с диском?..

8

Теперь непросто было покинуть запущенный сад. И при жизни Ганина порядок не бросался в глаза, а без него, да после лета, когда одних сорняков выросло несметное количество с человеческий рост, вид совсем удручающий. Сухие стебли в большинстве своем высохли и оплетены паутиной; листва, опадая, задержалась в сорняках, придав саду дикий, вместе с тем фантастический вид. Склеп. Склеп под открытым небом. Облагорожена только дорожка, ведущая к дому от калитки и выложенная плитами.

Однако не все печально в этом запустении, на верхушках яблонь задержались бордовые шары, согнувшие ветки, и просились: съешь меня. Основной урожай, видимо, соседи сняли, в общем-то, правильно – чего добру пропадать? Эдгар ощущал зрелую сочность и аромат, которым пропитан октябрь, ощутил голод, но высоковато висели яблочки, без лестницы не достать.

Он походил по террасе, разглядывая ее, потом резко повернулся и отправился восвояси пешком. Идти далеко, шел он, чтоб «утоптать боль», растратить силы. Эдгара будто специально притянула сюда неведомая субстанция, чтобы снова столкнуть со смертью. В середину лба тупо давило: забили… забили… Какое-то неудачное слово, несоизмеримое с результатом. Но если заменить первые две буквы на одну, то получится – у-били. Это слово ближе к истине, ведь и «замерз» неточно отображает суть. Итак, убили…

Ганин был крупным и достаточно сильным для своего возраста, однако шестьдесят семь лет всегда проиграют в состязании с молодецкой удалью. Тем не менее легко он карманы не вывернул бы перед грабителями, Ганин же старой закваски, это значит, вступил в бой.

Эдгар добрался до улиц, которые постоянно оживлены: летом и зимой, ночью и днем, в ненастье и погожий день. Он видел много людей – идущих навстречу и рядом, обгоняющих его, едущих в машинах, автобусах. Все они, как объемные голографические фигурки, созданные из пустоты воображением, Эдгар ощущал себя среди них чужим, пришельцем из другого мира.

И вдруг!..

Впереди, среди подпрыгивающих людских голов общего потока, он увидел волнистые волосы шоколадного цвета… Волосы прихвачены на затылке широкой оранжево-зеленой лентой… И лента, и волосы с волнистой структурой были только у… но этого же не может быть!