Солдаты Омеги (сборник) Глумов Виктор
Визг стих. Из хижины показался наемник, волокущий молодую женщину. Отшвырнул ее в толпу. Односельчане поддержали, не дали ей упасть. Будь на месте Лекса Кир, женщину бы расстреляли. Эти люди ненавидели Лекса как олицетворение Омеги, потому что не представляли, какими бывают офицеры. Знали бы — валялись у него в ногах.
Продукты сложили в одну кучу возле танкера, оружие — в другую. Заголосила тощая баба в мужицкой шляпе, ее пнули под зад — заткнулась.
Дальше Лекс действовал не по уставу: спрыгнул с танкера, выхватил из кучи обрезов и карабинов два пулемета, прошелся перед дикими — их было человек двадцать, в основном бабы и дети, которые тут же заскулили: подумали, убивать будут. Похоже, большая часть населения сбежала. Мужиков трое, на разумного человека похож угрюмый бородач, бритый наголо.
— Кто староста? — спросил Лекс. Ему не ответили, тогда он ткнул пальцем в лысого: — Назначаю тебя. Идем побеседуем.
Бородач обнял крупную бабу в серой бандане, шепнул ей что-то на ухо и, вздохнув, поплелся в ближайший дом. Баба протянула вслед ему руки и залилась слезами.
— Спасибо, что не там, — пророкотал мужик, встал на колени и опустил голову. — Стреляй уже, что ли.
— Встань! — рявкнул Лекс, бросив пулеметы на пол. — Думаешь, я грабитель, хуже кетчера? Пес я цепной. Прикажут глотку рвать — порву, куда деваться. Думаешь, мне людей не жалко? Думаешь, я не понимаю, что с вами будет? — В горле пересохло, он перевел дыхание и продолжил: — Вам повезло, что я такой добрый, другие бы…
В глазах лысого застыл ужас, и Лекс понял: фермер в курсе, как другие поступают с безоружными.
— Пулеметы спрячь, вдруг снова обыскивать будут. Я на воротах два флага повешу, красный наш, белый — знак того, что вы сдались без боя. Не вздумайте снимать. По идее, сюда больше не придут. Часть скотины я вам оставлю, больше не могу. Еду, что по полкам лежит, тоже не трону. Как уеду, спрячьте ее, закопайте, что ли. Не мне вас учить. Найдут оружие — перестреляют всех, и меня в том числе. Понял? Идем на улицу, мне пора.
Мужик затолкал пулеметы под кровать, подполз к Лексу на четвереньках и бахнулся лбом о пол:
— Спасибо, жизнью обязаны! Как зовут тебя?
— Лекс. Вставай живо!
Фермер пулей вылетел наружу, обнял рыдающую жену. Теперь она ревела от счастья. По толпе прокатился вздох облегчения.
Еду и оружие сложили в грузовик. У колодца топтались четыре мула и три лошади. Лекс указал на самого, на его взгляд, негодного мула, и приказал:
— Этого зарезать, тушу — в кузов грузовика. Остальных не трогать, все равно испортятся. Сержант Пуля — на ворота повесь наш флаг и белый.
Сержант отдал честь и поспешил исполнить приказ. Мула зарезали тут же, возле танкера, при этом рядовой Шпынь угодил под копыто подыхающего животного и получил ушиб бедра. Лекс наорал на взводного и вернулся в танкер, более-менее довольный собой. Для этих людей он сделал все что мог.
— Ты молодец, — проговорил непривычно трезвый Кусака.
Глыба действия капитана не одобрил:
— Не по уставу это. А если донесут?
Лекс криво усмехнулся:
— Плевать.
Ему на самом деле было все равно, он понимал, что Кир не выпустит его из этой мясорубки живым.
Освежеванную тушу погрузили в грузовик, танкер завелся, и омеговцы покинули ферму. Дикие вздохнули с облегчением и разбрелись по домам. Лишь новый староста Дрон понял, что белобрысый офицер спас людей, но никому рассказывать не стал. Мало ли, вдруг начальству офицера донесут?
Белый флаг у ворот обозначал, что ферма разграблена и брать там нечего. И колонны, следующие за ротой Лекса, обоши ее стороной.
На другой ферме люберецких с жителями разбирались бойцы Эсвана. Сквозь скрежет, лязг и рев доносились автоматные очереди и одиночные выстрелы. Бахнула пушка танкера — во дворе задымило. Лекс залез в салон и вздохнул. Кусака тоже вздохнул, почесал спутанные патлы и задумчиво сказал:
— Интересно, как мои родственники? Они тоже из люберецких, на юго-западе живут. Смотрю я на все это, и сердце кровью обливается. Как хорошо было бы, если б попался им такой офицер, как ты. И вообще, сделали бы тебя генералом, уж ты не развязал бы никому ненужную войну.
Лекс криво усмехнулся.
— Сам понимаешь, что в первую очередь наверх всплывает. Такие, как Кир.
— А генерал Бохан мне нравится! — вступился за командование Глыба.
Лекс скрестил руки на груди и проговорил:
— К сожалению, он один.
— Н-да… — Глыба цыкнул, поковырялся в зубах. — Один в поле воин, только если это генерал.
Барракуда хохотнул, потер руки:
— А не пора ли нам меняться, друг мой?
— Дайте мне повести, а? — подал голос Кусака.
— Спи давай. — Глыба сменил Барракуду и сосредоточился на управлении машиной.
Как ни хотелось Киру подвести недруга под удар, но его план не удался: разбираясь с фермой люберецких, рота Лекса отстала от авангарда и пристроилась за последней ротой батальона, которой сам Кир и командовал. Гриц и Кир прочно засели в танкере, и их не было видно.
Чем ближе подъезжали к Москве, тем больше попадалось ферм, на распахнутых воротах некоторых ветер трепал красный и белый флаги, другие были либо зачищены, либо брошены — Лекс с облегчением вздыхал.
По внутренней связи поступил приказ рассредоточиться и вытянуться в линию, чтобы слиться с подразделениями, наступающими западнее.
Началось.
Впереди двигались танкеры, за ними — грузовики с людьми. Машины с припасами и оборудованием держались подальше от зоны обстрела.
Лекс высунулся в люк: танкер Глыбы полз по вершине пригорка, откуда отлично обозревались окрестности. Как дым, поднимались столбы пыли, тянущиеся за танкерами. Пустошь дрожала под гусеницами бронированных монстров. Лекса захватили масштабы происходящего. Поглощенный увиденным, он на миг забыл и о Кире, и о разграбленных деревнях и почувствовал мощь Омеги. Ощутил, что вся техника и люди — единое целое, огромная машина, способная сломить любое сопротивление. Нет, он не просто часть — он сам огромен, непобедим и бессмертен. Хотелось до хрипоты орать «Славься!».
Глава 23
Древний наемник
Был июль, экзамены у первого потока абитуриентов. Игорь Миленков нещадно потел в белой рубашке с коротким рукавом: над Москвой собиралась гроза, и что на поверхности, что в метро дышать было нечем. Пот заливал лицо, Игорь жалел, что побрился утром: срезал несколько прыщиков, поранил кожу, и теперь щеки саднили. Глянув на себя в зеркальную витрину, он убедился: вся рожа красная, воспаленная.
Впрочем, такая мелочь не могла испортить настроения, и без того поганого: Игорь шел узнавать результаты экзамена. В МГУПИ на инженера конкурс всегда был ого-го, не помогло и введение ЕГЭ — все равно сдавали дополнительно. Игорь в себя, конечно, верил: школа хорошая, курсы при институте, репетиторы, да и папа-физик помогал готовиться. И все равно было тревожно.
Протолкался к стендам. Кто придумал печатать списки таким мелким шрифтом? Все плыло перед глазами, руки дрожали, подгибались колени. Рядом толпились другие абитуриенты, гул голосов мешал сосредоточиться. Игорь нашел свою фамилию… Быть не может. Проверил. Не может быть! Позорная тройка.
Он сел прямо на пол в холле, перед стендами. Позор.
Мама просто заплачет, а вот отец… Игорь зажмурился, потряс головой. Отец разговаривать не будет. Отец презрительно сморщит нос: иди, сынок, в Бауманку, если ни на что больше не способен, а то в армию заметут, обреют, там ты, нежная душа, и сдохнешь.
— Молодой человек, с вами всё в порядке?
Игорь вскочил, заставив заботливую девицу из приемной комиссии отшатнуться. Ничего. Есть другой путь: выбрать любой вуз и денег заплатить. Денег, правда, у него не было, но в тот момент он ясно представил, где их можно взять.
Подгоняемый непроизнесенными отцом словами и непролитыми материнскими слезами, Игорь побежал в военкомат.
Служба Игорю не понравилась с самого начала. В контрактной части дедовщины не было, зато предоставлялся шанс умереть за Родину, к чему он никогда не стремился. Он вообще подостыл уже на следующий день, пережив мамину истерику с сердечным приступом и вызовом «скорой», отцовскую бурю, привлечение бабушек, дедушек, тетушек и дядюшек.
Игорь попал на Кавказ — вечную пороховую бочку России. Сослуживцы — парни из деревень, где работы никакой нет, недалекие и простые, его не жаловали. Настрадавшись от одиночества в учебке, он решил сделаться для них своим. И сделался. Постепенно, день за днем, неделя за неделей, Игорь упрощался, забывал выученное, дом и семью, принятые нормы поведения. Дрался, когда нужно было. Зубрил устав. Спал вполглаза.
Свой маузер и соответствующее погоняло он взял в первом же бою. Об этом Игорь вспоминать не любил, он вообще научился забывать быстро и качественно, даже не прибегая к водке.
Он служил, терял и обретал друзей, видел смерть, сам ходил под ней.
Когда вышел срок контракта, Игорь его продлил, уже офицером. Шелухой облетело прошлое, остался позади тот мальчик, что сидел на полу перед списками сдавших экзамен. Письма из дома — да кому они нужны! Маузер не ходил в отпуск. Умерли бабушки, дедушки. Забыли о нем дядюшки и тетушки. Медленно старели родители, робко просили внуков.
Маузер воевал.
Кавказ не желал покоряться, но тут грянула Русско-украинская,[10] и Маузера перевели в Киев. У него бабушка по папиной линии оттуда была, и громить древний город он вовсе не желал, а пришлось. Постепенно куда-то подевались друзья — его или боялись, или ненавидели, или всё сразу. Маузер тонул, запутавшись в собственных сетях, и не видел выхода.
Об этом периоде он тоже не любил вспоминать, как и о своем первом бое. Предпочел забыть и о том, откуда у него взялся ожог на половину лица и часть тела, и о мастере, что набивал ему татуировку, и о предательстве, и почему стал смертником, которому две дороги: в цинковый гроб или в подопытные кролики к удачно подвернувшемуся доктору Губерту.
Вскоре Маузер, Вестник, человек без прошлого, оказался на Пустоши. И через два года (восемь сезонов по местным меркам) встретил Тому.
— Понеслось говно по трубам!
Воинский клич Поноса заставил Артура вздрогнуть. М-да. У кого что болит. Понос, довольный, но подбулькивающий пузом, засел у окна рядом с ним. Артур предпочел бы соседствовать с Фиргом или Маузером, но с последним была Тимми, а вождю совсем поплохело, он и не стонал уже.
Танкеры пёрли. Их тупая мощь ввергла Артура в оцепенение. Что тут можно сделать, кто человек перед техникой? Видимо, водители заметили завал: колонна остановилась.
Потом впереди рвануло — сработала мина.
— Не стрелять, — сквозь зубы прошипел Маузер, — не стрелять без команды.
На улице началась суета: из танкеров высыпали солдаты в черной форме. Пока что они думать не думали о засаде, искали, на чем подорвался товарищ. Из окна Артур не видел пострадавший танкер.
— Не стрелять! — с нажимом повторил Маузер.
Воняло непереносимо — то ли из соседней комнаты несло, то ли от Поноса. Артур вдруг подумал, что умирать в такой обстановке нелепо. Кто бы предположил, что его последний день будет пахнуть дерьмом… Омеговцы под окном развели бурную деятельность, из танкера выпрыгнул офицер, огляделся, махнул рукой на дом, в котором укрылись повстанцы.
— Огонь! — Маузер выстрелил первым.
Дальнейшие события слились для Артура в одну пулеметную очередь. Растерянные омеговцы не сразу дали отпор, какой-то танкер рванул вперед и подорвался на мине, небо заволокло черным дымом. Казалось, стрелялиотовсюду, от грохота закладывало уши. Азартно повизгивал Понос, паля из хауды.
Омеговцы наконец сориентировались и принялись обстреливать развалины. Кто-то из отряда заорал, к нему метнулись остальные. Потом наступило короткое затишье, и Артур услышал, как вождь Фирг твердит:
— За нами — Москва, за нами — Москва… — И снова, и снова.
«Да, — подумал Артур, — за нами — Москва, и ничего нам не изменить. Следовало встречать Омегу цветами и плясками, тогда бы выжили». Но отступать было поздно, и он вынул новый рожок.
Перестрелка затягивалась, хотя численный перевес был на стороне Омеги: танкеры не могли развернуться на забаррикадированных и заминированных улицах, а значит, омеговцам оставались ружья и автоматы. Артур надеялся, что у них нет гранатометов.
— Дохляки, — удовлетворенно вздохнул Маузер, — неумехи. Повезло нам, попались непрофессионалы. Или вся ваша хваленая Омега такая?
Артур почему-то обиделся:
— Не вся. Это, наверное, из мужиков набранный взвод… Посмотрел бы я, как ты против настоящих офицеров повоевал бы!
— Что, брат, второй раз дезертировать тянет? Предательство — сладкая штука, да? Так ты себя не сдерживай, иди.
Артур с удивлением посмотрел на Маузера. А хрен поймешь, шутит он или нет, — уголок рта вечно приподнят.
— Ты не передергивай. Никуда меня не тянет. Это вон Поноса тянет.
Понос и правда был уже у дверей. Маузер тут же переключился:
— Стой, идиот! Терпи!
В этот момент жахнуло. Артура швырнуло на пол, сверху посыпались обломки кирпича и куски штукатурки, забарабанили по полу. Стало оглушительно тихо. Артур открыл глаза: ничего не видно, белесая пыль оседает. Сквозь вату недавнего взрыва пробились крики, надрывный кашель.
Вот и конец.
Артур ощупью пополз вперед, дальше от окон. Наткнулся на чье-то тело. Тело закряхтело, Артур отряхнул его от пыли и каменного крошева: Понос. Из чего же шарахнули, мутафаг их задери?
— Мужик, не бросай! Не бросай, мужик! — На губах у бандита пузырилась кровавая пена.
Легкое пробило. Вот ведь незадача. Был бы это Маузер или Тимми, даже вождь Фирг или любой из мутантов, Артур постарался бы вытащить, но Понос… Он покачал головой, аккуратно обполз хрипящего бандита. Пол качался. Интересно, это от контузии или действительно дом шатается?
— Артур! — Маузер ухватил его за руку. — Цел? Уходить надо. Наших большинство полегло. И дом вот-вот рухнет. Интересно, чем они так, а? Не знаешь? Чего ты башкой-то трясешь?
— Приложился. — Речь давалась с трудом. — Понос там… Кончается.
— Да хрен с ним. Раненых не брать: все мы знали, на что шли. Ну, раз живой, давай за мной.
Артур ковылял следом за Маузером, ориентируясь на спины товарищей. Сначала — прямо, потом — вбок, дальше — вниз. Со ступеньками было трудно поладить, Артура поддерживала Тимми. Атака продолжалась, но выстрелы звучали вдали, и Артур сообразил, что уходят они не через «свою» дверь, а через другой подъезд. В голове постепенно прояснилось.
— Можно ударить с тыла, — рассуждал Маузер, — они этого не ждут. Но лучше свалить. Если нас так вчерашние фермеры раскатали — страшно представить, что нас ждет при встрече с профессионалами.
Артур хотел сказать, что хуже уже не будет. Но ему внезапно стало совсем дурно, мир перед глазами поплыл, закружился. С ужасом понимая, что его бросят, Артур скользнул в беспамятство.
Глава 24
Наступление
Когда силы Омеги ворвались в Москву, все пошло не так, из рук вон плохо. Город огрызался. По радиосвязи передавали: отряды попадали в засады, подвергались партизанским атакам, и не получалось просто смести сопротивление, прокатиться степным пожаром. Лекс слушал и холодел: мины, отчаянные люди и мутанты. И смерть, смерть, смерть.
Они борются за себя. То, чего не смел сделать Лекс, делают они.
— Партизаны, — Глыба шумно рыгнул, — смертники. Они же понимают: мы сильнее, и всё равно…
— Они правы, — Кусака улыбнулся мечтательно, — бороться стоит до последнего.
Глыба романтических настроений не разделял:
— Посмотрим, как ты запоешь, когда мы на банду напоремся, когда на нас полезут. Возьмешь автомат — и как миленький…
— Отставить, — скорее посоветовал, чем приказал, Лекс, — ничего пока не случилось. Их силы не безграничны, нас больше. Второй! Второй, слышишь меня? Осторожнее там. Мне этот переулок не нравится.
Идеальное место для засады: развалины, единственная дорога, достаточно широкая, чтобы два танкера прошли бок о бок. Будто приглашает прогуляться. И слишком тихо, лишь вдали отзвуки боя. Кто организовал оборону? Талантливый стратег ведь, изучал воинское искусство. Дезертир? Сердце кольнуло: Лекс знал дезертира, способного объединить людей. На ферме же у Артура получилось, почему бы не добиться своего в Москве?
— Прямо, — прохрипел Глыба.
Лекс приник к перископу. Посреди дороги, на пути танкеров, стоял мальчишка-подросток. Стоял и улыбался.
— Стой! — заорал Лекс.
Реакция Глыбы оказалась лучше реакции водителя «двойки». Их танкер замер, второй прокатился вперед. Вплотную к мальчишке. Толкнул его. Парень развел руки в стороны, будто хотел обнять машину. Все повторяется: и безмятежная улыбка дикого, и бессмысленное убийство. Лекс открыл рот для нового окрика, но опоздал. Мальчишка и танкер встретились.
Потом уже Лекс понял: пацан был увешан взрывчаткой, как лошадь поклажей. И руки он в стороны развел, чтобы взрыватель в действие привести.
Полыхнуло, и грянул чудовищной силы взрыв. Даже танкер Глыбы толкнуло волной, а «двойку» основательно раскурочило, она загорелась. Лекс, не в силах говорить, смотрел, как из люка выскакивают солдаты и тут же падают, скошенные пулеметной очередью.
Ругался Глыба. Трясся от плача Кусака. Пытался и не мог свинтить крышку с фляги Барракуда.
— Огонь! — закричал наконец Лекс. — Танкеры не покидать! По развалинам, по развалинам стреляйте!
У диких были гранаты, пулеметы, на их стороне сражалось отчаяние, перекрывающее пути к отступлению. А подчиненные Лекса растерялись, несмотря на предупреждение.
— Огонь!
Бахнуло. Улицу заволокло дымом горящего танкера, пылью от разрушенных стен. Лекс представил, какой шум сейчас там, снаружи. Глыба, ощерившись, наводил ствол на дом, не переставая бормотать:
— Да что же это делается, да что же это делается, да что же я делаю!
Последняя фраза кнутом стегнула Лекса. «Что я делаю?! Не абстрактные «они», не сомнительные «мы», а вот именно я , Лекс, капитан роты, офицер Омеги. Я , клявшийся защищать и помогать, я , по развитию своему превосходящий диких, такой дисциплинированный, я , со стальными принципами и мускулами! Ведь на мне ответственность, Бохан далеко — на юге, на Кавказе, в Цитадели Омега, а я здесь. И я только что приказал стрелять».
— Молчи, молчи, — в такт причитаниям Глыбы повторял Барракуда, — молчи, сукин манис, молчи, ползуна тебе в зад, расчувствовался, разгильдяй, нюни развесил, жопа с ушами… Работай давай, работай, Глыба, жми гашетку!
Кусака со страшным, мертвым лицом помогал Глыбе и Барракуде. И только Лекс опять остался не у дел. Один на один с перископом, микрофоном и мыслями.
— А не спеть ли нам, ребята? — предложил Кусака. — Давайте споем.
И затянул с надрывом, как балладу, гимн Омеги. Слова, некогда исполненные патриотизма, а теперь пустые, пошлые, наполнили танкер:
- Славься, Омега, славься, твердыня!
- Славься навечно, последний оплот!
- Знамя твое поднимаем отныне,
- Бохан великий к победе ведет!
Глыба ударил кулаком по пульту, не задев, впрочем, ни одного рычага.
— Нет! — взревел Глыба. — Не то поешь! Не так поешь! Замолчи!
— Успокойся, — приговаривал Барракуда, — всё так, всё как обычно. На, хлебни.
Не в силах выносить этого, Лекс потянулся к поясной кобуре, в которой носил табельный пистолет. Сейчас он пустит себе пулю в висок, и все закончится… Глыба, внезапно прекративший истерику, спокойно приказал Куске:
— Держи капитана. Он у нас что-то расчувствовался.
Кусака подскочил к Лексу, вывернул ему руку.
— Прости, капитан, но это ты зря. Это война, капитан, а на войне нельзя так.
Лекс уже и сам устыдился минутной слабости. Смерть — не выход.
Оседало облако пыли. И было тихо.
— Саперов под прикрытием — осматривать дорогу! — скомандовал он.
Кусака отпустил его. Глыба дотянулся и хлопнул по плечу:
— Вот это по-нашему! Вот это, капитан, настоящий героизм пополам с раздолбайством!
Саперы обнаружили противотанкерные мины и благополучно их уничтожили. По связи разорялись командиры рот, от комбата Грица пришел указ: убивать всех. Без разбору. Зачистить Москву.
Лекс превратился в механизм управления. Чувств не осталось, пришло опустошение и, как ни странно, освобождение. Экипаж головного танкера тоже подобрался, уже никто не причитал, не пел. Даже трезвый и грустный Кусака молча делал свое дело.
Проехать. Встать. Открыть огонь по уцелевшим зданиям — на опережение. Движение? Прямой наводкой по цели — пли! Кто там был, партизаны или перепуганные мирные жители, уже не важно. Омегу укусили. Омега озверела. Громадный организм, в который превратилась армия Бохана, хотел выжить. И желательно, целиком.
Карты Москвы, старые, еще Древних, и новые, не отражали картины города. Москва постоянно менялась: здания разрушались от погодных условий, от ветхости или в ходе уличных боев; местные расчищали одни дороги и заваливали другие, возводили лачуги и стены.
Навстречу колонне вырулили три сендера. Открытые, сваренные из разнокалиберных труб и прутов арматуры, на высоких колесах, они не могли противостоять танкерам. Но помимо водителя, в каждом сендере было по стрелку со странной винтовкой, длинноствольной, с утолщением на конце. Ружья установили на специальные упоры — в руках такую дуру удержать никто не смог бы.
— Хана, — прошептал Глыба. — Бронебойными палить будут. Если еще и зажигательными…
— Огонь! — завопил Лекс одновременно и своему экипажу, и остальным по радиосвязи.
Но танкер — машина массивная, инертная. Пока остановится, пока развернется, пока прицелится… Сендеры мельтешили, двигались зигзагом, и капитан надеялся, что с точностью стрельбы у диких возникнут проблемы.
Открыли огонь из пулеметов, главные орудия танкеров не годились для стрельбы по шустрым сендерам.
— Откуда у них противотанковые? — удивился Глыба и сам же себе ответил: — Эвона, древние какие. Наверное, еще до Погибели устарели десять раз.
Дикие начали палить. С первого раза ни по кому не попали и отъехали — перезаряжались. Танкеры перли вперед, надеясь смять наглецов, и стреляли, не переставая. Лекс с удовлетворением отметил, что ружья у диких однозарядные.
— По колесам, — приказал он в микрофон, — по колесам стреляйте!
Сендеры снова приближались, опять зигзагом. Один подбили, он покатился, сминая трубы, из которых был спаян, водителя, стрелков. Головной танкер внезапно будто толкнуло и повело, Глыба заорал нечленораздельно, а Кусака почему-то спокойно произнес:
— В гусеницу. Вот если бы в движок…
Второе попадание пришлось в башню, и Лекс понял: стреляют не зажигательными, просто бронебойными. Глыба убивался по танкеру, как по любимой женщине.
— Оставаться на местах! — крикнул Лекс. — Огонь!
Барракуда снял стрелка со второго сендера. Кто-то изловчился и из пушки жахнул по третьему.
— Все целы? — спросил Лекс сразу у шести экипажей. — У нас поломка: гусеницу пробили. Будем чиниться. Организовать оборону, обыскать сендеры.
Он распахнул люк и выскользнул наружу. Московский воздух вонял гарью.
Их нашли в подвале разрушенного здания — мутанты, самки с детенышами, не человекообразные, а страхолюдные отродья. Выволокли на улицу, хотя могли бы расстрелять там, внизу. Механик заканчивал возиться с гусеницей, Лекс стоял над душой и курил — то ли уже появилась привычка, то ли вкус табака перебивал вонь Москвы.
— Что с этими? — брезгливо поинтересовался сержант.
Лекс глянул на мутантов и отшатнулся. Ну и хари. У той самки, что стояла ближе к нему, было три ряда отвисших грудей, прикрытых не сходящейся на них кожаной жилеткой. Мутантка крутила носом-пятачком, моргала слезящимися глазенками. За ее юбку, тоже кожаную, цеплялся детеныш, весь покрытый темной шерстью.
— Какая погань! — с чувством произнес Лекс.
Этих приказано было уничтожать в первую очередь — генерал Бохан считал мутантов недостойными жизни. Сейчас, глядя на уродов, капитан с ним соглашался.
И все же… Мутантки держались с достоинством: не орали, не бились в истерике. Стояли, выпрямив спину. Одеты — значит, разумны.
Лекс уже почти отдал приказ расстрелять, но осекся. Вспомнил Тойво. Он уже убил невиновного.
Подчиненные ждали, не сомневаясь в решении командира. Прикажи Лекс отпустить мутантов — тут же доложат Киру, и он наконец-то получит шанс разделаться со старым недругом.
— Кто вы? — спросил зачем-то Лекс у мутантов.
Они или не поняли, или не сочли нужным отвечать. Только разнылся самый мелкий детеныш, и самка сунула ему грудь совсем человеческим движением.
— По приказу генерала Бохана, — Лекс не узнавал свой голос, — во имя Омеги вы должны быть уничтожены. Примите судьбу, не ропща.
Откуда взялись эти слова? Зачем Лекс их произнес? Он не знал. Он просто выполнял приказ, снова выполнял, хотя уже ослушался один раз — на ферме люберецких. Но сейчас Лекс понимал: оставь хоть одного за спиной — выстрелят вслед.
Мутантка с тремя рядами грудей склонила голову, будто соглашаясь.
— Вот ведь, — пробормотал механик, отвлекшийся от танкера, — понимают чего-то… Тоже живые ведь твари. С детями.
На механика зашикали. Осталась малость — приказать солдатам открыть огонь. Лекс медлил, раз за разом обращался к себе, спрашивал: останешься ли после этого собой? А если нет, в какую сторону изменишься? Снова полезешь за пистолетом, снова не сможешь застрелиться? Позор. Не офицер — тряпка. Сдавай командование и увольняйся. Сочтут дезертиром. Как Артура.
— Капитан! — закричал дозорный.
Лекс обернулся на вопль. Изо всех щелей, из разрушенных и вроде осмотренных зданий лезли мутанты. Самцы. Злые и хорошо вооруженные.
— Огонь!
Но стрелять начали еще до приказа.
Лекс выхватил пистолет и пустил пулю в лоб грудастой. Ее выродок заверещал, кинулся на Лекса, пришлось отшвырнуть его ногой.
Если до этого потерь не было, то мутанты застали омеговцев врасплох, и в первые минуты боя убили несколько солдат. Рядом с Лексом, укрывшимся за гусеницей, валялся механик — ему выстрелом разворотило живот. Раненый скулил. Лекс в отчаянии смотрел на люк танкера: не пробраться, сразу «снимут». И автомата нет, только бесполезный в массовом бою пистолет. Сколько же тут мутантов? Откуда?
Ловушка. Дьявольская хитрость.
Неужели и правда Артур?
Неожиданно для Лекса «тройка» рванула вперед, гусеницами сминая мутантов. Даже сквозь рев двигателей и грохот выстрелов он расслышал хруст костей и влажное чавканье плоти. Мутанты не собирались отступать, настроены были драться до последнего.
Из своего укрытия Лекс наблюдал за бойней.
И с каждым убитым — не важно, с какой стороны — все больше хотел заорать «Я не играю!», как в детстве. Сбежать. Или встать на сторону защитников Москвы.
Глава 25
Тимми
Темно. Вверху, под потолком, — переплетение ржавых, блестящих от сырости труб. Странные стены — гладкие, кое-где поросшие бурым мхом. На толстой, в два обхвата, трубе набухла капля. Повисела, переливаясь, сорвалась… Ба-бах! Артур схватился за голову — недалеко, возможно за стеной, рванула граната.
— Тс-с-с, лежи. — Тимми села на корточки, приникла к стене.
В темноте за трубами зашевелились.
— Что там? — спросил Маузер.
— Да капец, сам посмотри.
Значит, не бросили. Артур закрыл глаза, потер виски и нащупал корку — из правого уха текла кровь и засохла.
— Контузия, — проговорил Маузер, заглядывя в щель в стене. — Повезло, что цел остался. Относительно цел, если бы…
Его голос утонул в реве мотора. Задрожала земля. Тимми оттеснила Маузера, раскрыла рот. Когда машина проехала, девушка продолжила:
— Ни хрена себе, сколько их! Долго, собаки, готовились. Ты предупреждал всех, когда они переправы начали подминать, но кто тебя слушал? Никто.
— Да что теперь! — Маузер махнул рукой и достал самокрутку. — Блин, последняя!
— Раньше сваливать надо было, а теперь что? Их тут как муравьев у муравейника!
— Я могу идти, — прохрипел Артур.
Собственный голос звучал глухо и далеко. Артур сел. Голова кружилась, тошнило, звон в ушах усилился. Держась за трубу, он поднялся.
— А если мирными прикинуться? — предложила Тимми.
— Я бы на их месте всех мочил, — покачал головой Маузер. — Мирные попрятались по своим норам… Да и не бывает на Пустоши «мирных». Вымерли. Естественный отбор.
— А если подождать, пока проедут? — опять подал голос Артур. — И вечером от дома к дому… Есть хоть, куда бежать-то?
— Есть. Да на ту же помойку.
— Не пойму, зачем мы здесь? Сразу было ясно: бесполезно сопротивляться…
— Да?! — взвился Маузер. — Все так решили: моя хата с краю. Вот омеговцы пришли и воцарились. И передавили всех поодиночке. А кто остался, тот считай раб. Теперь да, поздно суетиться. Скоро построят огромные печи и будут там сжигать тех, у кого не тот цвет глаз или, скажем, волос. Вот ты, Артурка, как раз-таки на еврея похож! Главное — построить, а еврей всегда найдется.
Лицо Маузера сделалось как у сумасшедшего, в темноте белые линии его татуровки, казалось, горели и сверкали белки глаз.
Читать бесплатно другие книги:
