Лунная соната для бластера Серебряков Владимир

Глава 2. Карантин

К Отстойнику я примчался в числе первых — наверное, потому, что уже находился в коридоре, и мне не пришлось выскакивать, допустим, из душевой.

Как всегда бывает, толпа уже успела собраться. Смотреть у нас на Луне особенно не на что, так что каждое событие немедленно обрастает толпой. Вероятно, этим дефицитом развлечений объясняется и повальная любовь лунарей к политике. Слышал бы кто, какие жаркие споры вызывали кадровые игры в верхах Службы — не поверить! До мордобоя доходило, хотя всем было понятно, что нам до этой Гекубы — как ей… до нас. Толпа бурлила, хохмила и, кажется, не соображала, что арбор шутить не станет.

За толпой проглядывал мрачный санкордон в лице трех человек, а за кордоном — прозрачный гермощит, перекрывавший проем широкой арки, соединявшей город с регом Отстойника.

Я присмотрелся — не видать ли голубцов? — но ярко-голубые мундиры Службы впереди не проглядывали, так что я утер со лба воображаемый пот и ринулся в толпу со всем миролюбием дисфоричного носорога. За щитом тоже бурлила толпа, но иная — исходящая отчаянием, истерией и глухой, нерассуждающей злобой.

— Явился, Миш? — приветствовал меня начкордона.

Я его неплохо знал. Звали его Кришнамурти Бхарачандра Дас, но все почему-то обращались к нему просто «Джо» — наверное, по старому имени. Был бы отличный парень, не проповедуй он столь фанатично. Пытались его переубедить, и увольнением грозили, да все без толку. Потом плюнули: дескать, кто обратился, те уже обратились, а прочим от тех проповедей ни жарко ни холодно. Кришнаитов, то есть, пардон, вайшнавов, на Луне и без него пруд пруди, а вот хороших санитарных врачей — поди поищи! Да и полицейский из него неплохой; если бы только удалось уговорить его взять в руки оружие, совсем цены б парню не было.

Вам, конечно, интересно, какого дьявола на этой Луне набирают в полицию кришнаитов и вскрышечников с двумя зицдипломами? Отвечаю на вопросы зрителей: некого больше. Глюколовня — не лучшее место для вербовки.

— Кто бы говорил, — буркнул я другу Кришнамурти, а в толпу гаркнул: — Что уставились! Разойтись! Вы меня знаете!

В течение следующих нескольких минут отделить тех, кто меня знал от тех, кому меня не представляли, было очень легко: последние подальше от греха расходились, а первые подались поближе в смутной надежде, что я начну им травить анекдоты, как в тот раз, когда в Глюколовне сдохло двадцать человек, траванувшись порченой слэнпылью. Я изобразил пару ката из разряда самых экзотических, остатки зрителей разочарованно рассосались, и мы с санврачом смогли поговорить без помех.

— Что стряслось, Джо?

Я старался заставить себя говорить спокойно, но не очень получалось. Арбор — не тот предмет, о котором можно говорить спокойно. Даже представить нельзя, каким образом переносчик вируса смог проскользнуть мимо церберов контрольной комиссии.

— Пришла грамма с Земли, — ответил Джо, с меланхолическим безразличием перебирая четки. Губы его в минуты молчания забавно шевелились, неслышно повторяя мантру. — В лифт попал один носитель арбора. Случайно. Мы тут же перекрыли все входы-выходы из Отстойника. Мышь не проскользнула. Но все, кто перед контролем мариновался — там.

Он указал на стеклитовую пластину. Чего не причудится со страху — мне показалось, что сверхпрочная керамика, рассчитанная на напор воздушного потока при разгерметизации сектора, прогибается под давлением с той стороны.

Арбор. Конечно, перекрыты не только коридоры — вся система воздухоснабжения отключается автоматически, когда срабатывают гермозатворы. И все равно жутко. Кадры некрохроники, виденные пару часов назад, вновь замаячили перед глазами, накладываясь на реальность и окрашивая ее цветами арбора — синюшно-сизым и пурпурным.

Я поймал себя на том, что машинально отстраняюсь от гермощита. Лунари — я в этом деле не исключение — панически боятся инфекций. Именно потому, что у нас их благодаря Отстойнику почти нет.

А где защитники наши, служба, не к ночи будь помянута, колониальная? Они-то что поделывают?

Как накликал, ей-богу. Вынырнули из транспортера — двое офицеров-колониальщиков, а за ними трое наших: Эрик, Ли… и Сольвейг.

Вот уж кого не хотел я видеть в тот миг. Уж вроде не первый день работаем мы вместе, и живем вместе, а все равно распадно мне свою слабость ей показывать, хоть и знаю прекрасно, что наплевать ей на это. Мне-то казалось, что на морде лица моего в тот миг написано было: «Помогите! Вытащите меня отсюда!». А она потом сказала, что такой непроницаемой ряхи и в морге не встретишь.

Старший офицер решительным шагом подошел к нам с Джо, оглядел задвижку.

— Доложите, — бросил.

Вообще-то докладывать следовало Кришнамурти-Джо, он у нас санитарный врач. Но голубец обратился ко мне.

— С кем имею?.. — поинтересовался я, пытаясь выгадать время и унять, наконец, стыдную дрожь в районе брюшной аорты.

— Майор Колониальной службы Соединенных Наций Роберт Меррилл, — проронил голубец с таким видом, словно мне самому следовало догадаться. Наверное, следовало, но мне так редко приходилось сталкиваться с голубцами, что я понятия не имел даже, сколько их на Луне.

А этот тип мне не понравился с первого взгляда. Что-то было в лице его волчье. Да, знаю, затрепанный образ, но ведь не собачье даже — волчье. До меня не сразу доехало, а то я бы и вопросов ему не задавал. Опасно таких людей спрашивать. Горло перервет. Просто так. Крови ради.

Спутник его показался мне в тот момент куда менее типичным колониальщиком. Бледный, узколицый, весь иссушенный какой-то — не пружинной жилистостью имплантов, а костлявостью вяленой рыбы, — и притом невысокий. И хотя я понимал, что этот дохляк, скорей всего, сумеет при желании завязать меня узлом, мне все равно сразу захотелось назвать его «человечишкой».

— Офицер полиции Миша Макферсон, — ответил я. — Установлен санитарный кордон вокруг купола 11-V, занятого контрольно-пропускным пунктом при лифтах. Лифт-связь с пересадочными станциями Лагранж-2, 4 и 5 приостановлена до снятия карантина. Ответственный за обеспечение санитарных мероприятий — полицейский врач Кришнамурти Бхарачандра Дас.

— Мне необходимо проникнуть в зону карантина, — произнес Меррилл. Так спокойно, словно просил включить свет.

И тут я понял, что такого странного в его физии. Теменные бугры выпирали под седеющими редкими волосиками, как у чудовища Франкенштейна, придавая башке колониальщика форму клина. Аугмент он!

— Это невозможно, — ответил я.

— Это должно быть сделано, — терпеливо объяснил он.

Тут я сделал еще одну глупость. Молчать бы мне в салфетку, не высовываться бы. Нет же. Понесла нелегкая.

— Возможно, если бы вы объяснили мне, по какой причине я должен подвергать опасности население Луны, — выдавил я, — мне было бы проще принять столь неординарное решение.

Может, поймет иронию? Да нет, куда ему. Приращение мозга — это надо же! Что у него в тех буграх: память дополнительная? процессоры? еще что? Точно знаю — не наркочипы. Ох, и устроит он мне сейчас… Неизвестно еще, где у него другие наращения.

Против мрачных моих ожиданий, голубец не стал меня ни бить, ни давить положением. В общем-то я против него никто, и звать меня никак. Он — колониальный офицер, а я — пент поганый, лунарь потомственный. Мерриллу достаточно было просто отдать команду, взять ответственность на себя… и перечить ему не я не смог бы. Но в ту минуту обошлось.

— Хорошо, — холодно бросил Меррилл. — Прямой приказ вы получите от своего начальства. — Колониальщик развернулся и направился к транспортеру неестественно размеренной походкой. Я сразу опознал характерные приметы: движениями голубца управлял моторный чип, в то время как сам колониальщик в это время, вероятно, связывался со своими хозяевами. Человечишко, за все время нашей беседы так и не проронивший ни слова, последовал за ним.

Пронесло. Нет у него полномочий гермощиты вскрывать. Пока нет. Дело, в принципе, недолгое — мы ведь не на Антее и не на Аверне, позвонить на Землю можно. И будут у майора Меррилла все полномочия, какие душе его угодно. И ничего с ним не сделает сам президент-управитель. Одно утешает — в костный мозг аугментов пока не вставляют. Так что сдохнем все вместе.

Меня дернули за руку. Я обернулся. По лицу Сольвейг расползался нежнейший румянец, выдающий обычно высший градус бешенства.

— Миша, ты что — головой лифтанулся? — поинтересовалась моя сожительница, встряхивая меня еще раз. — Ты соображаешь, с кем связался?

— А что? — Глупый, конечно, ответ, все я прекрасно соображаю.

— Тебе прежнего мало?

Хотел я сказать, что давно уже много, но промолчал. С Сольвейг спорить бесполезно, особенно если она, как сейчас, права. Вечно я по своей неуемности получаю клизмы. И очередная меня уже ждет-дожидается. Ставлю дозу слэна против дохлого таракана, что очередную встряску моя прямая кишка получит через пять минут после того, как капитан Меррилл дозвонится до начальства. В принципе, сигнал уже должен был пройти — между Землей и Луной чуть более световой секунды, плюс задержка на релейных спутниках.

— Вот что, — довольно невежливо прервал нас Ли. — Кто-нибудь объяснит мне, что у вас творится?

Мы объяснили — наперебой и недружно. Заодно выяснилось несколько подробностей уже свершившейся катастрофы. Арбор в наши лунные пенаты занес какой-то иммигрант — кажется, вудуист с Гаити, потому что имечко у него еще то было, если мне память не изменяет — нечто вроде Мишель Мбакумба-Юмба Франс. Как его пропустила медкомиссия в Эквадоре, не знала даже всеведущая Сольвейг, но сигнал поступил к нам уже после того, как Мбакумба вошел в лифт. Тут-то наш санитарный врач и перекрыл Отстойник, чтобы зараза не принялась разгуливать по всей Луне.

Очень невовремя случился этот карантин. Вообще-то Отстойник закрывают уже не первый раз на моей памяти — впервые это случилось еще в мои школьные годы, когда на Луну едва не занесли летальную форму гриппа AV. Правда, от гриппа существуют прививки, а от арбора их не бывает в принципе. И грипп не передается, как арбор, через все подряд. И не выдерживает дезинфекции. Так что, когда все закончится, в Отстойник придется заходить в скафандрах и поливать из огнемета каждую щель.

Но все предыдущие заразы проникали сквозь двойную — на входе и выходе в лифт-систему — медкомиссию в более спокойные времена. А сейчас Колониальная служба, прежде не обращавшая на Луну особого внимания, точно с цепи сорвалась. Шеф совсем забросил дела, поддерживая президента-управителя в словесных баталиях с голубцами — и того у нас нет, и этого, и места мало, и рабочих рук, дескать, не хватает… Знаем мы эту светотень. Поток иммигрантов на Луну во все времена был хоть и постоянный, но небольшой, именно потому, что увеличить его непропорционально имеющимся ресурсам — задача для Геракла или Супермена. А из голубцов супермены — м-да… Но пытаются. А Джо взял, да и перекрыл Отстойник.

В колониальную эпоху вся лифт-связь с Землей шла через одну станцию, куда выходили три кабины с Лагранжей — Центрального, между Землей и Луной, и двух косых. И покуда карантин не будет снят, наши контакты с Землей будут ограничиваться радиоболтовней с тетей Соней — попробуй, найди дурака, который в наше время доверит цифровым каналам что-то по-настоящему важное.

Важное. Вот где собака зарыта. Все секретные данные в наше время перевозят курьеры, и я готов был прозакладывать свой инфор, что именно эти данные Меррилл только что пытался выцарапать из-за гермощита. Непонятно только, зачем. Курьерские чемоданчики выдерживают, по слухам, даже ядерный взрыв, так что огневую дезинфекцию данные как-нибудь да переживут. Через неделю голубец получит свою очередную порцию совершенно секретных це-у безо всяких сложностей.

— Миш, — проговорила Сольвейг, внезапно прервавшись.

Я обернулся.

За моей спиной, по другую сторону щита, стоял человек в голубом мундире. Именно таким, в моем представлении, и должен был быть курьер — лицо, отличительных черт не имеющее. Вокруг него зияла зона отчуждения — несмотря на страшную давку, паникующие иммигранты не осмеливались подходить к голубцу ближе, чем на шаг.

— Немедленно поднимите гермощит, — произнес колониальщик.

Когда я понял, что слышу его голос — единственный, хотя за стеклитом беззвучно разевались рты и молотили кулаки — сквозь толщу сверхпрочной керамики, я взвился в воздух, подобно ополоумевшему кенгуру (никогда не видели кенгуру при пониженном тяготении?). И только потом углядел сонофор у него на воротнике.

— Тьфу, — ругнулся я вслух, — напугал, зараза.

— Поднимите щит, — повторил курьер.

Я покрутил пальцем у виска — жест, не изменивший своего значения за последние четыре столетия. Курьер пожал плечами и отошел, пронизывая спрессованные пласты иммигрантов, как вибронож.

Энц бедолагам. После арбора выживают немногие — правду говоря, вообще не выживают, если не считать отдельных счастливцев. А умирают страшно. Так страшно, что сам в петлю залезешь и с табуретки спрыгнешь, только бы от этой радости избавиться.

И тут инфор зазвонил снова.

Я опустил козырек. Само собой, это был шеф. Он ревел белугой и метал икру, черную, точно конгейский президент.

— Офицер Макферсон! — Ой, плохо. Обычно шеф всех нас называет по именам. — На вас наложено дисциплинарное взыскание!

Уже легче. Видал я эти взыскания… в прямой кишке… педерастического… представителя отряда человекообразных…

— Через пятнадцать минут к вам прибудет госпитальный наряд, — продолжал шеф. — Сдадите им дела… и чтоб духу твоего не было у Отстойника! Центровыми займись! И того гада найди, что мне бракованный чумак всучил!

Тоже история еще та. Третий оборот поймать не можем этого парня. Продает бракованные наборы бактериального дизайна под липовыми марками «Сандоз» и «Байер». Вот и шеф польстился, приобрел себе дизентерийный кухонный набор, в зелено-коричневых тонах. А бактерии вернулись к исходной вирулентной форме. Мы потом неделю радовались, получая вызовы из госпитального сортира. И унитаз ему пришлось менять, потому как бактерии оказались такие вредные, что сожрали под шефом пластик. Подсидели, так сказать.

А насчет заняться центровыми — мысль хорошая. У каждого на Луне свой пунктик, своя идефикс. Кто-то верит в Предтеч на летающих тарелочках, кто-то — в мировой заговор голубцов, кто-то не выносит аугментов, а я вот — торговцев центровыми. И пользователей тоже. Потому и занимаюсь этими делами — без особого, правда, успеха. Попробуй, возьми электромана на месте! Легче бит из инфора вытащить. С Танкредом мне повезло, а на удачу в таких делах рассчитывать не стоит.

— Ну что? — спросила Сольвейг, когда я поднял визор. — Получил?

Я потер задницу, изображая, как она у меня ноет.

— Получил, — подтвердил я. — С бензином и иголками.

Тут у меня за ухом опять заверещал инфор. Я опустил козырек с такой силой, что чуть не сломал его о переносицу. И только тогда заметил, что вызов пришел всем — Эрику, Сольвейг и Ли.

Перед глазами снова замаячил шеф.

— Отменяю предыдущий приказ, — буркнул он. — Всему наличному составу приказываю поддерживать порядок во время эвакуации куполов 11-Q, R, M и O.

И отключился, оставив меня поднимать с пола челюсть.

Клянусь Семиугольной гайкой, к эвакуации назначены все прилежащие к Отстойнику купола. Это может означать только одно — Меррилл получил свой приказ. И плевать ему, что после выполнения уже не один, а пять куполов придется выжигать плазмой. Он вскроет Отстойник. Если понадобится — отверткой, но вскроет.

Что же там такого в этом Отстойнике, что до такой степени нужно голубцам? Контрабанда? Смешно. Преступник прячется? Так пусть и дохнет от арбора. Или просто земное начальство передало ну такую важную цидульку, что никак она не может подождать неделю? Словно мы все равно не будем еще дней десять отрезаны от всего Доминиона.

Ладно, не мое это дело. Мое дело, как распорядился шеф — следить за порядком в куполах 11-Q, R, M и O.

Эвакуация — всегда интересный процесс. Говорят, один переезд равен двум пожарам. Так вот, по моим личным впечатлениям, эвакуация по этой шкале эквивалентна (у, какое слово загнул!) атомной бомбе. К том времени, когда все конторщики в четырех куполах, матерясь на пяти международных языках, покинули насиженные места и разбежались, точно тараканы, нас с Сольвейг можно было расстрелять и вывернуть наизнанку, и мы бы не сопротивлялись. У напарницы моей, правда, осталось достаточно сил, чтобы пойти домой, пробурчав напоследок что-то нелестное в мой адрес. А я прямо на месте и рухнул, беспардонно нарушая правила городского распорядка, запрещающие сидеть на газонах (отродясь не помню, чтобы кто-то их соблюдал).

Вызвал на козырек часы — оказалось, что смена моя давно прошла. Можно было бы отправиться домой, но там Сольвейг, и если ее не ублажить как-то, мне предстоит малоприятный вечерок. Думаю, за дурацкий спор с Мерриллом она еще два дня на меня будет дуться.

Придумал! Подарю ей что-нибудь… То есть вполне понятно, что. Женские безделушки, какими принято покупать расположения прекрасного полу, ей до лифта. Новых сенз-клипов под ее вкус пока не выходило, иначе мой сьюд-торгаш, любезно предоставляемый глосом, не преминул бы известить — три раза, под фанфары, словно, расплачиваясь за покупку, я делаю лично ему бог весть какое одолжение. Ну, хоть базар он фильтрует, иначе мне бы весь инфор рекламой замусорило.

Единственное, на что может поддаться моя коллега — это очередное пополнение ее драгоценной коллекции. Почти каждый лунарь что-нибудь собирает — программы, впечатления, женщин, камни (очень популярное развлечение, и доходное, если заниматься им профессионально — лунные драгоценности, непохожие ни на что земное, ценятся весьма высоко, и если не пожалеть денег, чтобы переправить пару кристаллов в метрополию, можно стать богачом), еще что-нибудь. Сольвейг коллекционировала Артефакты. Большей частью ее коллекция состояла, конечно, из голокопий предметов крупных и известных — новатерранского Колизея, искрильников, сирианских Пузырей и колоссов — но были и оригиналы: несколько штуковин, которые в среде прекурсологов обзывались, за неимением лучшего слова, статуэтками. Правда, этакий подарочек прорежет в моем виртуальном кошельке изрядную дыру, — даже сканы интересных предметов стоят ошеломительно дорого — но чего не сделаешь ради дружбы?

А главное, я знал, где подобным товаром можно разжиться.

Луна, по счастью, невелика. Всего-то проживает в наших пенатах миллионов двадцать, из них две трети — в дальних куполах. Трудно проболтаться по Городу хотя бы с десяток лет, не перезнакомившись с половиной его разношерстного населения. Особенно на моей нервной работе. Бармена в «Погребце» я тоже знал.

Само заведение располагалось в очень неудачном месте — в начале полузаброшеной отводки, соединявшей служебные сектора под куполом Альтона с нижней галереей Рейнгарда. Вдобавок вход в отводку почти закрывали разросшиеся кусты шиповника. Поэтому посетителей в «Погребце» почти не бывало — разве что забредет работяга из служебок прикупить лист мушек или пару банок чего-нибудь не слишком пьянящего. Строго говоря, тут вообще можно было поставить автомат-раздатчик, и присутствие живого бармена, тем более, как было модно несколько лет назад, радикально пластургированного, казалось совершенно излишним любому, кто не знал, что основную часть своего дохода Джерри (так звали бармена, он же хозяин заведения) получает от торговли контрабандным товаром.

Я об этом, само собой, знал; более того — являлся одним из постоянных клиентов «Погребца». Лучшего места, чтобы выбрать подарок для Сольвейг, мне было не найти. Да и добраться туда можно было пешком, не прибегая к услугам транспортера.

— Привет, Миша, — приветствовал меня Джерри из-за массивной дюрапластовой стойки, когда я, пригнувшись, отодвинул заслонявшую вход особенно пышную ветку шиповника. На пол слетела пара розовых лепестков.

— Сам — привет, — ответил я, пристраиваясь на табурете. Некоторые вещи не меняются. Смотрел я как-то вифильм двухвековой давности — точно такие же табуреты там были, круглые, высокие и бешено неудобные. — Слушай, ты что — нарочно эти сучья отращиваешь? Пройти невозможно.

— Ты меня расколол, — вздохнул Джерри.

— Слушай, — попросил я внезапно, — налей чего-нибудь. Только не тот крашеный спирт, который ты разливаешь по фирменным бутылкам для солидности.

Не переставая протирать стакан верхней парой рук, Джерри вытащил из-под прилавка другой, плеснул минеральной, еще чего-то из пластиковой банки, бросил льда и сунул мне под нос. Я так и не смог привыкнуть к этому зрелищу, и смотрел, как завороженный. Чудеса пластургии одновременно притягивали и отталкивали меня.

— Держи, крыша ты моя.

Я подозрительно принюхался, потом отпил глоточек на пробу. Оказалось не так мерзко, как можно было судить по виду.

— Вообще-то я не твоя крыша, — напомнил я ему.

Это была правда. Хотя официально торговля с колониями строго ограничена, и идет только через каналы Службы (а как иначе, если все лифты переполнены иммяками? И то на одной только торговле Земля оставляет при себе сотню тысяч человек ежегодно), лифт-техники и прочий голубцовый персонал ухитряются протаскивать с собой уйму всякого инопланетного барахла, пользуясь тем, что лифт жрет энергию не по массе груза, а по объему. Таможня смотрит сквозь пальцы, имея с каждого ходока солидный бакшиш. Чего только не везут… Сказать страшно. Но, так или иначе, а дела о контрабанде не подпадают под действие местного законодательства. Любой колониальщик мог израсходовать бармена на месте… если бы когда-нибудь забрел в «Погребец», или заподозрил о его существовании. А я мог смело делать вид, что Джерри не совершает ничего предосудительного.

— Мне тут товару наволокли, — похвастался Джеральд.

Я проявил вежливый интерес. Если Джерри со времени нашей последней встречи получил новую партию барахла, у него может найтись и что-нибудь для меня. А это хорошо, потому что карантин отрезал нас не только от метрополии, но и от системы лифтов, соединяющих сорок обитаемых планет Доминиона.

— М? — полюбопытствовал я невнятно.

— Слезы ангелов! — торжественно объявил Джерри. — С Габриэля! В оригинальной упаковке! Четыре ящика!

Если он хотел произвести впечатление, то облажался. Первый раз слышу и о том, и о другом. Хотя нет! Габриэль, Габриэль… Где же эта дыра?

Джерри, как мне показалось, даже обиделся немножко на мое явное отсутствие энтузиазма.

— Ты понюхай только! — Он выдернул откуда-то и сунул мне под нос полированную стальную флягу с вычеканенной фигурой архангела. Я послушно втянул в себя воздух. Спиртом не несло абсолютно, только слабый необычный аромат, который я никак не мог классифицировать — мгновение мне казалось, что пахнет сеном, в следующее — что корицей, а дальше симфония запахов унеслась в совсем уж мне неведомые дали.

— Неплохо, — согласился я. — Если и вкус такой же…

— Лучше!

Ободренный, я сделал маленький глоток. Если запах я еще мог соотнести с чем-то привычным, то вкус отказываюсь описывать наотрез. Я вернул посудину хозяину — не годится злоупотреблять дареным — и восхищенно покачал головой.

— Как тебе древесный сок? — Джеральд покачал флягу.

— Что?! — Верилось с трудом.

— Ну да. Естественный продукт. Для дерева это вроде антифриза, там у них холодно, а для человека — сам понимаешь.

Природа умеет много гитик.

И тут я вспомнил.

— Черт! — Я театрально хлопнул себя ладонью по лбу. — Габриэль! Это где институт прекурсологии, так?

— Ну да, — кивнул Джерри слегка недоуменно.

А у меня, оказывается, провалы в памяти. Габриэль — это дельта Цефея-четыре, мирок холодных пустынь на самом краю Доминиона, чуть ли не в пятнадцати парсеках от Земли. Туда добрался один из первых лифтоносцев — сотню лет летел, не меньше. Именно там располагаются два интереснейших заведения, спонсируемых все той же Службой — институт физических исследований и институт прекурсологии, чаще называемый просто Академией Предтеч.

— Слушай, — проникновенно попросил я, — а ничего по моей части тебе оттуда не захватили?

— Оттуда — нет, — Джерри виновато развел нижними руками, — а вот с Чжэнь-сюань-син…

Я попытался вспомнить, о чем мне это название говорит. А ни о чем. Украдкой состроил за спиной нужную мудру, запуская инфор в режиме справки.

Ага. Чжэнь-сюань-син — вторая от светила планета в системе оранжевого карлика Тубан (альфа Дракона, спектральный класс К0… ну, это неважно). Населена, как можно догадаться, китайцами, в основном — ссыльными. Следы деятельности Предтеч… в системе не обнаружены.

— Слушай, — Я развел руками, осознавая, что с Джерри мне в этом отношении не сравниться, — ты мне что голову морочишь? Нет там ничего.

— Теперь есть, — Джерри победно ухмыльнулся. — Ну что — берешь?

— А сколько? — Я решил поторговаться.

— Ну… простое описание тебя ведь не устроит?

— Картинку я могу из новостей выкачать, не пори ерунды.

— Тогда…

Проторговались мы с четверть часа, в результате чего мои счет усох почти до невидимости, а в моем инфоре оказался пакет данных по новообнаруженным на дальних планетах Тубана следах, предположительно, третьей волны Предтеч. Я надеялся, что Сольвейг этим удовлетворится.

— А чего тебе так приспичило? — досуже полюбопытствовал хозяин «Погребца», когда сделка была совершена. — Ты же не так давно наведывался.

Я пару минут поупирался, но Джерри был так настойчив, что в конце концов я выложил ему всю историю с карантином. Бармена, как и следовало ожидать, больше волновал вынужденный перерыв в поставках, чем судьбы застрявших в Отстойнике.

— Миш, так это надолго? — все повторял он, заглядывая мне в лицо.

Я, не удостоив его ответом, впился в стакан и задумался.

Что же творится на белом свете? Отчетливо представилось, как в пустых куполах лихорадочно копошится карантинная команда. Устанавливают дезкамеры на выходах, перекрывают вентиляцию, отсекая купола от общей системы снабжения. Спешно доставляют скафандры — не тонкие пластиковые скорлупы аварийного резерва, а настоящие вакуумные, способные выдержать то, от чего дохнет даже неимоверно живучий арбор-вирус. И все это ради того, чтобы Роберт Меррилл смог зайти к нескольким сотням обреченных переселенцев, перемолвиться парой слов с курьером и пристрелить того из милосердия. Ну не сходится тут что-то, чтоб мне налифтнуться! Уж больно неадекватны приложенные усилия видимому результату.

Видимому… Значит, есть и невидимый. Такой, что мне по серости своей не постичь.

Есть у меня одна черта, не единожды причинявшая мне уйму неприятностей — почти столько же, сколько наглость. Черта эта — любопытство, и загадочная история с колониальщиком пробудила в моей груди дремлющую жабу. Возможно, помогла и принятая с расстройства и от усталости адская смесь эрцаз-виски с водой — будучи полицейским, я почти не пью, предпочитая менее общественно опасные наркотики. Так или иначе, а осенившую меня в полупьяном угаре идею я решил исполнить незамедлительно, пока храбрость не выветрилась.

— Слушай, — обратился я к Джеральду, — у тебя ведь тут была незарегистрированная розетка?.

Бармен задумчиво потер подбородок верхней левой рукой. Нижняя пара продолжала конструировать коктейль.

— Ну, была, — промолвил он, наконец, неохотно. — Хочешь костюм одолжить?

Я кивнул.

— Одолжу, пожалуй, — снизошел Джерри. — Только чтоб не было, как в тот раз, когда мне из-за тебя извиняться пришлось.

— Ну, тогда я еще зеленый был.

Я покраснел. Не люблю, когда мне напоминают про сделанные в щенячьи годы ошибки. Да и кто любит? По мне, всякий, с умилением взирающий на семейные альбомы — опасный для общества садомазохист.

— Ты и сейчас не созрел. — Джеральд вздохнул. — Пошли.

Он провел меня в подсобку. Костюм, прилагавшийся к терминалу, был стандартной модели — сам бармен в вирт не заходил, отдав всю бухгалтерию на откуп приходящему чисельнику. Оно и хорошо, иначе я бы не знал, что засунуть в два лишних рукава. Правда, костюм маловат, и на теле растянется, а это значит, что сенсорное разрешение будет меньше привычного, ну да ладно. Начинал я вовсе без костюма, на одних очках и, смешно сказать, перчатках.

Давно следовало поставить интербрейн, и многие знакомые, уже обзаведшиеся переходным портом между мозговой тканью и сетевым терминалом, подзуживали, но что-то меня останавливало. Стремно мне аугментироваться. Не то, чтобы я был такой уж верующий (если вообще хоть одна из мириадов лунных сект имеет право на меня претендовать), но сама мысль о том, чтобы вставить в собственные мозги полтора десятка процессоров, выполняющих функции, природой вовсе не предусмотренные, вызывает у меня отторжение. Не надо лезть в человеческое тело без нужды. А в серое вещество — тем более.

Я разделся догола, натянул костюм, подсоединил к инфору.

— Удачного полета, — Джеральд махнул мне рукой и удалился. На него я мог положиться — во время сеанса меня никто не побеспокоит. И слава богу. Даже легкое похлопывание по плечу может в полете привести к сенсорной перегрузке и выгоранию, особенно на крутых виражах.

Я опустил козырек, и мир вокруг меня растворился.

Вначале, само собой, заставка — облачка на голубом небе (интересно, многие ли из лунарей видели голубое небо в реале?) и огненные буквы перед глазами: «Добро пожаловать в глос!». А вот в гробу я видал ваш глос лунарский. Мои пути обходные, к глобальной опсистеме не привязанные.

— Сгинь! — командую.

Инфор запускает программу независимого доступа. Тишина. Темнота. Вот и ладненько.

Тому, кто и в глос ни разу в жизни не попадал, не понять прелести свободного полета. Говорят, это и вправду похоже на полет в ночном небе — на Земле, в атмосфере. Не знаю; в тот единственный раз, когда мне довелось побывать в метрополии, я только к концу командировки переборол панический страх высоты, охватывавший нас, лунарей, в могучем поле тяготения Земли.

Костюм передает данные в виде ощущений — осязательных, вестибулярных. Полет… парение… плавный круг над призрачной громадой глоса… Зрение тут играет вспомогательную роль. И не заставляйте меня объяснять, как это делается. Сами-то смогли бы объяснить, как плавать? Или, еще того хлеще — как ходить, не теряя равновесия? Один чудак попытался проанализировать свои действия, так получилось, как в бородатом анекдоте — сороконожка задумалась, как же она не спотыкается о собственные ноги, и не смогла сделать ни шага. Сороконожка легко отделалась — того парня гипнурги неделю откачивали.

Я ищу лос колониальной службы. Рассыпаются передо мной зеленоватые искры демонов поиска — безмозглых обрывков кода, которые мой инфор пакетами выплевывает в логическое пространство вирта. Один из них находит нужное место, и передо мной встает из синего моря, попирая законы перспективы, пятичленная угольно-черная туша.

Вот и нужный канал. Я лечу по узкой трубе, тьма смыкается вокруг меня. Боковым зрением улавливаю ряды цифр, плывущие рядом со мной, непрерывно изменяясь. Фильтр у Джеральда барахлит, коды, вместо того, чтобы идти на сенсорные контакты, вылезают на визор. Или костюм перегружен? Черт его знает.

Нашел! Так и знал, что без ловушки здесь не обойдется. И правильно — Колониальная служба хранит немало секретов. Звонкие струны преграждают проход незваным гостям. Система преобразует битстринги в образы, воспринимаемые человеческим рассудком. Но, как ни крути, все одно — только тронь струны (дай запрос на вывод информации), и такой трезвон начнется… Впрочем, мастер я или не мастер? То, что я никогда раньше не раскалывал кодов Колониальной службы, не означает, что их нельзя расколоть.

Я осторожно приблизился. Струны угрожающе заныли. Подобрать резонансную частоту… Цифр стало больше. Я понимал, что безбожно перегружаю джеррину розетку, но выхода нет. Я залез слишком глубоко, чтобы выбраться совсем незамеченным. Если уж рисковать, так ради дела.

Коды раскрылись на удивление легко. Я пошарил в поисках еще одной ловушки, скрытой — ничего. Или Служба полагается на авторитет, или я слишком глуп, чтобы разглядеть капкан под собственным носом.

Струны провисли, позволяя мне скользнуть в узкую щелку. Осторожно продвигаюсь внутрь, минуя поющую арфу гейта… Тишина — даже более глубокая, чем в свободном полете, когда слышишь неумолчный гул ревущих в отдалении потоков данных. Золотой свет. Тысячи ходов. Спелое яблоко после нашествия Чингиз-червяка. Неудивительно, что входные коды так просты. Файловая система локальной опсистемы хранится вне самой системы, а без нее все содержимое блоков памяти — не более, чем беспорядочный набор условных нуликов и единичек.

А в терминах зрительного отображения — не зная дороги, из этого лабиринта не выбраться. Или попытаться пройти… Правило левой руки… Все, что я знаю о лабиринтах. Если только этот клубок подчиняется хотя бы законам банальной трехмерной геометрии, а не пенроузовского пяти-с-хвостиком-мерия лифтов.

Зеленые искры… Гусеницы… О-па!… Нашел! Ну и извращенное же воображение у визуализаторов. Гусеницы — это праймеры перегоняемых файлов. Следуй за одним из них, куда-нибудь да попадешь.

Снова полет. Все гусеницы движутся в одном направлении, я скольжу за ними, стараясь не спутать воздушные потоки. Тяжело тут у них парить, точно в киселе бултыхаешься. Еще один уровень защиты — я воспринимаю его в виде инфразвука, готового расколоть мне череп. Файлы тянулись за праймерами в виде ветров, дрожащих и холодно-жарких. Стоп! Эт-то еще что?!

Считка. Фильтр. Дешифровка. Отсылка. «Меррилл, Роберт…»

Повезло мне — дуракам всегда везет. Почти случайно я забрался в личный банк данных Треугольной головы. Теперь дело за малым — разобраться в этой лабуде. Сколько мусора некоторые люди запихивают в комп — уму непостижимо. Сети, системы перепутаны-намешаны. А мне надо перетряхнуть все и найти, наконец, ради чего голубец поднял на ноги половину лунной администрации. Тычусь носом то туда, то сюда. Что у них за система такая идиотская?

Нет, не система. Это я идиот. Не датабанк это вовсе. А тот самый аугмент, что придает господину Мерриллу приятное сходство с деткой Франкенштейна. Вот почему здесь такое количество никуда вроде бы не ведущих портов и лишнего барахла. В башку я ему залез. В такой же осмиевый накопитель, какой стоит в моем инфоре, только загнанный под крышку черепа.

А теперь пора вылезать. Быстро. Но аккуратно. Потому что если господин Меррилл застукает меня в своей голове — гаузером не отделаюсь.

Видал я нескольких ребят после обработки в Службе. «Ложная память» — не встречали такого термина? Почти как после разряда гаузера, но куда избирательнее. Стирается практически вся личная память, а потом искалеченное сознание достраивает прошлое по обрывкам, и твердо уверено, что эта мозаика и есть настоящие воспоминания. Очень гуманно, но я бы лучше этих ребят расстреливал. Так что надо убираться.

В темпе сворачиваюсь/выворачиваюсь/… короче, проделываю весь путь вперед ногами, уцепившись за гусеницу… тьфу, праймер исходящего файла, и судорожно вспоминаю подходящие случаю молитвы. С ними и преодолеваю защиту — иначе нельзя, если число входов и выходов из раздела не совпадет, церберы поднимут тревогу. Золотые струны пронзительно взвизгивают у меня за спиной, и я непроизвольно съеживаюсь, ожидая, что с непроглядных виртуальных небес грянет голос сьюда-администратора. Но вокруг царит тишина. Уф. Пронесло. Фигурально выражаясь.

Теперь — самое сложное. Прекратить полет. Осознать, что струи обтекающего тебя воздуха — иллюзия, темные массивы (данных) — творение визуализаторов, а вот давление инфора на виски и муторные циферки, мельтешащие где-то на краю поля зрения — самая настоящая реальность. Каждый раз мне это удается… не без труда.

Отдыхая после полета, я машинально перекачивал запечатленные в розетке следы в память инфора, рассчитывая потом, на досуге, восстановить по ним содержимое файлов, — может, что-нибудь да найдется пользительное. Заглянул Джерри, осведомился, как полеталось. Я пробурчал что-то банальное, стягивая костюм и надевая мерзко-голубые шорты. Приду домой — утилизирую без жалости!

Я распрощался с барменом, еще раз попытавшимся всучить мне флягу цефейской амброзии, и направился домой.

Можно было залезть в транспортер, но я решил прогуляться — не так и далеко. Вообще-то Город невелик, пройти его из конца в конец можно за два часа, если не задаваться целью заглянуть в каждую отводку.

Путь мое лежал через три купола, старых, давно обжитых; парки успели зарасти, один здоровый клен уперся ветвями в потолок, грозя проломить его. Он стоял так уже давно, прохожие нервно косились, но никому не доставало духа обрубить верхушку, направив рост дерева вширь. На Луне особое отношение к растениям, бережное. Каждый куст уменьшает расходы на регенерацию воздуха. Отключись вдруг вентиляция — и купольные парки останутся единственным источником кислорода, покуда аварию не устранят. Я с горечью подумал о тех четырех парках, которые придется сжечь, прежде чем будет снят карантин. Ничего. Вырастут новые. Я прибавил шагу, надеясь поспеть домой к ужину.

За сто метров до дома меня попытались убить.

Глава 3. Оборотень

Если бы не инфор, я бы сдох. А так основную часть заряда приняла на себя интелтроника, и на мою долю остались только жуткая головная боль и пятна перед глазами.

Я еще сообразить не успел, что происходит, а рефлекс уже кинул меня на пол, под разделитель, и покатил прочь от проклятой глиссады. Обе кисти дернулись вниз, вызывая из кобур полицейские блиссеры — в тот момент я горько пожалел, что нет при мне игрушки помощнее.

Откуда же в меня палят? С верхних ярусов? С межслойня? Из какой-нибудь неприметной дыры, куда только и может забраться псих с гаузером? Нет, разобраться я не сумею, не вылезая из своего укрывища, а вылезать мне как-то не хочется. Надо же придумать было — палить из гаузера в толпу! Ни в грош эти ребята не ставят человеческую… личность? Убить из гаузера сложно, надо стрелять в упор и знать частоту, а вот память стереть — это в два счета. Благословен будь мой инфор, если б не он — доживать бы мне век слюнявым кретином.

Прохожие шли мимо, некоторые странно поглядывали на полицейского офицера, вздумавшего поиграть в прятки для взрослых. Пора, помолившись, выползать на свет божий.

Я перезапустил инфор — тот, как и следовало ожидать, закоротило разрядом — и поспешно связался с Вилли.

— Ты видел? — брякнул я вместо приветствия, едва рогатая голова лосенка проявилась на козырьке.

— Я тебя и сейчас не вижу, — хладнокровно (ну, еще бы!) отозвался сьюд. — Миша, ты где?

— Под глиссадой, — прохрипел я. Все же щель была изрядно узкая, не по моим плечам. — Стреляли только что. Отследи.

Лосенок на секунду застыл — верней сказать, маска его замерла, в то время как интелтроника где-то в глубинах полицейского мейнфрейма заполошно перебирала кадры с видеокамер наблюдения.

— Ничего, — отозвался Вилли почти сразу же. — Ты же знаешь — здесь небольшой охват, район-то спокойный. Стреляли с межслойня, а оттуда можно выйти… десятком способов — точно. Я запущу наблюдателей.

— Угу, — пробормотал я, и оборвал связь.

Остаток пути до дома я проделал, нездорово озираясь и время от времени делая финты в сторону. Но предосторожности оказались напрасны — второго выстрела не последовало. Это открывало простор для бесплодных умствований. Или стреляли вовсе не в меня, а зачислить работу неизвестного снайпера на свой счет меня заставила паранойя вкупе с манией величия? Не льсти себе, Миша: даже люди, которым ты наступаешь на мозоль, не считают тебя достойным сдохнуть от руки наемника. Иначе давно бы твое бренное тело вошло бы в круговорот веществ в лунной природе.

Но выстрел последовал буквально через четверть часа после того, как я столь опрометчиво влез в мозги Треугольной головы. Вроде есть связь, а вроде и нет. Слишком уж скоро выходит. Такие дела быстро не делаются. Есть еще один вариант, но он мне совсем не нравится — что в блоках памяти Роберта Меррилла хранится нечто такое, разглашение чего приведет к последствиям. И, чтобы помешать мне разгласить это туманное нечто, все средства хороши. Какой-то дальний уголок сознания вякнул, что я, дескать, ничего не знаю. Чистая правда. Только вот стрелявшим об этом сказать позабыли. Они, как всегда, готовятся к худшему. На всякий случай.

Дурак я, дурак непролазный. Нашел с кем в шпионские игры играться.

Когда Сольвейг вышла меня встречать, готовая обрушить на меня ливень упреков: где был… что делал… с кем пил…. выражение моего лица заставило ее удержать рвущиеся на свободу выражения где-то на уровне гланд. Она сглотнула, чтобы отбить вкус ругательств.

— На тебе лица нет, — неверящим голосом произнесла она.

Я хотел надерзить, но последствия выстрела давали о себе знать — голова превратилась в тяжелый котел, полный боли, и каждое лишнее движение или слово заставляло казан раскачиваться; тяжелые огненные капли прожигали сознание насквозь, подобно кислоте, оставляя в нем узоры обугленных дыр. Я понял. как должен был чувствовать себя Локи, прикованный под змеей. К сожалению, у меня не было Сигюн, чтобы ловить чашей яд; Сольвейг, при всех ее достоинствах, на эту роль явно не годилась. Поэтому я только промычал что-то в знак согласия.

Сольвейг за руку довела меня до койки. Я упал на приятно холодившее кожу синее покрывало и замер, прикрыв глаза от света.

— Гаузер, — пробормотал я невнятно. — Стреляли. Надо… скопировать, что в инфоре…

— Лежи, — резко приказала Сольвейг и вышла, убавив свет. Боль чуть унялась. Интересно, успел ли луч въесться в мои извилины? Даже легкое поражение гаузером повреждает информацию, особенно ту, что не успела переписаться в долговременную память. Что я делал в течение нескольких часов перед выстрелом?

Лез в опсистему колониальщиков. Это я не забыл бы и под страхом смерти. Так я и сообщил своей напарнице, вернувшейся со стаканом холодной воды и двумя инжекторами — с анальгетином и с каким-то нейрипротектором. Выражение лица Сольвейг можно было сравнить разве что с реакцией хасида, которому подсунули бутерброд с ветчиной. Она упорно отмалчивалась, бессмысленно переставляя какие-то вещи — демонстрировала, как обижена на мое непристойное поведение. Я тем временем продолжил инвентаризацию памяти. Обнаружил, что сохранилось, по счастью, почти все. Правда, окончательный результат станет ясен через пару часов, но уже можно сказать, что большим идиотом, чем я есть, мне стать не доведется.

— Я позвонила Эрику, — сказала Сольвейг, нарушив затянувшееся молчание. — Он обещал связаться, как только найдут стрелка.

— Не надо было, — буркнул я. — Сам виноват, нечего других приплетать.

— Брось, — фыркнула Сольвейг. — Ты же рад, как ребенок. Самоубийца, мазохист несчастный. Нашел себе новое дело. Ведь не успокоишься, пока не вытряхнешь из Меррилла, что он там творит в Отстойнике.

— А что он там творит? — Порой моя напарница выдает сведения поистине бесценные. Ее холодный рассудок, педантично расчленяющий самые неприметные мелочи, обнаруживает иногда такое, до чего мне, при моем верхоглядстве, ни в жизнь не докопаться.

— Не знаю. — Сольвейг, и без того не радостная, совсем помрачнела. — Слышала только, как он на шефа кричал. Остался там у него кто-то…

И вряд ли это троюродный дедушка, закончил я мысль Сольвейг. Вот в чем дело. Не что-то — кто-то. Нет там никакого чемоданчика. Человеческий мозг — самое надежное место хранения информации. Без ключа добыть закодированные сведения невозможно, даже превратив серое вещество в яичницу-болтунью. Но чтобы эти сведения стоили таких усилий…