Японская пытка Шахов Максим

Глава 1

Несмотря на позднее время, на центральных улицах Харбина было достаточно светло, горели фонари, в свете которых золотой пылью вился поздний весенний снег. Желтели витрины ресторанов, светились окна в квартирах высоких, построенных в европейском духе жилых домов. И хотя Япония в это время воевала с Америкой, Великобританией и Австралией на Тихом океане, о светомаскировке здесь, в сердце марионеточной Маньчжоу-Го – Маньчжурской империи, созданной после оккупации этой части Китая Квантунской армией, особо не заботились. Единственный серьезный противник – СССР, хоть и располагался достаточно близко, но сейчас северному соседу было не до боевых действий с Японией, на западе он вел войну на выживание с гитлеровской Германией. Нападения со стороны Сталина можно было не опасаться.

Девятилетний мальчишка-китаец из бедного пригорода торопливо возвращался домой. День прошел удачно – уличный торговец рассыпными сигаретами распродал все, что у него имелось, на вырученные деньги купил пять пачек дешевых армейских сигарет, и у него осталось пять маньчжурских чиао и японская иена, достаточно, чтобы его семье прокормиться два дня. На плече на полотняном ремешке покачивался самодельный фанерный прилавок разносчика, обклеенный вырезанными из пачек названиями сигарет. Мальчишка-сирота был горд собой, он не только зарабатывал себе на жизнь, но и мог содержать приютившую его после смерти родителей от тифа тетушку с ее двумя маленькими дочками. Парнишка даже напевал себе под нос от радости – день прошел удачно.

Изредка по улице проезжали машины, большей частью военные грузовики, но иногда мимо проплывали и сверкающие лаком дорогие авто, принадлежавшие местным богатеям. Харбин за всю свою недолгую историю слыл городом богатым. Вот только война сильно подкосила его экономическую стабильность, отрезав от главного партнера по торговле – СССР. Практически бездействовала теперь и основная транспортная артерия КВЖД – Китайская военная железная дорога. Легковые машины мальчишка провожал восхищенным взглядом. Просторные, элегантные, почти бесшумные, они, казалось, не едут, а парят над улицей. Еще никогда в жизни ему не приходилось даже толком заглянуть в салон одной из таких – лишь один раз, через стекло видел он, что там внутри, да и то подоспевший водитель тут же отогнал его. Зато парнишка знал практически все марки легковых машин, которые встречались в городе.

Сзади послышалось тихое шуршание протекторов. Мимо медленно проплыли сверкающие в свете фонарей стекла дверок. Автомобиль проехал чуть вперед и замер. Мальчишка даже чуть замедлил шаг, залюбовался, узнав «Шевроле» 1934 года выпуска. Поблескивали никелированные детали, на крыле виднелся треугольный желтый генеральский флажок, элегантно, как на гравюре, пересекались сделанные из рояльных струн спицы в колесных дисках, казалось, что еще немного – и они зазвучат неземной музыкой. Тихая музыка и зазвучала, когда открылась задняя дверца.

Пораженный мальчишка даже отступил на пару шагов, увидев вблизи настоящего японского генерала. Тот был холеный, еще нестарый.

– Подойди ко мне, – не то приказал, не то попросил он китайского мальчишку на местном диалекте, слова выговаривал вполне правильно, вот только с сильным акцентом.

Тот нерешительно шагнул к машине.

– Добрый вечер, ваше превосходительство, – проговорил он на родном языке, с перепуга забыв, что немного умеет изъясняться и по-японски.

– Знаешь, как к генералу следует обращаться, это хорошо, – похвалил японец и даже слегка улыбнулся. – Сигаретами торгуешь?

– Боюсь, что для вашего превосходительства у меня не найдется подходящих, – тут же ответил мальчишка. – Мои покупатели – люди бедные. Даже не могут себе позволить купить целую пачку, я по одной-две штуки им продаю.

– А я и не курю, – произнес генерал и замолчал, глядя на мальчика.

Водитель в форме вольнонаемного императорских вооруженных сил неподвижно сидел за рулем и ничего не выражающим взглядом смотрел перед собой.

– Подойди поближе, – наконец генерал вновь заговорил. – Не бойся, я врач, – он расстегнул шинель, под которой был надет белоснежный халат медика. – Военные тоже бывают докторами.

– Я знаю, – мальчишка нерешительно подошел в машине.

– Ближе, ближе.

Парнишка уже и так стоял вплотную, ближе подойти было невозможно.

– Тебя как зовут?

– Чан.

– Покажи-ка горло, Чан.

Мальчик послушно открыл рот. Генерал заглянул в горло, хмыкнул, после чего оттянул парнишке нижнее веко, покачал головой.

– А ведь ты болен, – проговорил он очень серьезно.

– Чем, ваше превосходительство? Я же хорошо себя чувствую. Не так, когда я ветрянкой заболел.

Генерал скороговоркой произнес длинное, мудреное название болезни, о которой мальчик слышал впервые.

– …мама тебя давно доктору показывала?

– Я с тетушкой Лу живу, родители у меня умерли. Два года тому назад доктор к нам приходил, когда я ветрянкой заболел. Много ему пришлось заплатить. Тетушка даже злилась на меня за это.

Генерал взял мальчика за плечи, заглянул ему в глаза.

– У тебя очень серьезная и опасная болезнь. Если тебе не сделать сейчас укол, то через месяц можешь умереть.

Сирота хорошо знал, что такое смерть, у него на глазах из жизни ушли двое его родителей.

– Этот укол, наверное, дорого стоит? У нас нет таких денег, – ответил он. – Будет плохо, если тетушка и ее две дочурки останутся без меня. Кто их будет кормить?

– Медики императорской армии за лечение денег не берут. Садись, поехали со мной.

Искушение оказаться в «Шевроле» рядом с настоящим генералом было большим, но Чан многое повидал, добывая себе и родственникам на жизнь.

– Тетушка будет волноваться, – сказал он.

– Когда ты ей все расскажешь, она обрадуется. Мой шофер тебя прямо домой завезет. Поспеши.

Последний аргумент подействовал на парнишку, к тому же генерал уже подвинулся, давая ему место рядом с собой на заднем сиденье. Чан сел на скрипучее кожаное сиденье, спину держал прямо, словно боялся прислониться к спинке, фанерный раскладной прилавок поставил на колени. Он, как зачарованный, смотрел на подсвеченную панель радиоприемника, наполнявшего салон тихой музыкой. Мальчик и не думал, что радиоприемники могут быть такими маленькими. Своего радиоприемника у них дома не было, иногда по праздникам они с тетушкой заходили к соседям, чтобы послушать радиоконцерт.

«Шевроле» плавно тронулся с места, покатил по улице. Из салона знакомый с рождения город казался парнишке иным, более торжественным, величественным.

– Нравится машина? – спросил генерал.

– Она великолепная, – с замиранием проговорил пассажир. – На всю жизнь этот вечер запомню. А почему мы больницу проехали? Нам не туда?

– Нет.

– В армейский госпиталь едем?

– И он нам не нужен.

Генерал откинулся на спинку сиденья и прикрыл глаза, больше мальчик не рисковал его расспрашивать. Машина с желтым генеральским флажком выехала на шоссе. Водитель увеличил скорость. Теперь даже стало слышно, как встречный ветер срывается с выступов кузова, свистит, раскачивает автомобиль. За стеклами проплывала залитая лунным светом степь, местами еще белел снег. Мальчик осторожно протянул руку, отвел край тяжелой кожаной шторки. Оставшийся позади Харбин напоминал о себе лишь подсвеченными на горизонте облаками.

Впереди посреди степи показалась громада облицованного белой сверкающей плиткой здания. Рядом с ним было много и других строений, но они были приземистыми и темными. Из труб котельной валил дым, над градирней электростанции клубился пар. Зрелище было величественным и завораживающим. Чувствовалась в нем мощь человека, способного в безлюдном месте возвести такие грандиозные строения, победить холод и пронизывающие степные ветра.

Мальчишке вспомнилось, как его товарищи по уличной торговле не раз шепотом говорили, что километрах в двадцати к югу от города располагается секретное военное производство знаменитых фильтров для воды «системы Иссии». Конечно же, официально лаборатории, производственные корпуса назывались Базой управления по водоснабжению и профилактике Квантунской армии, а в секретных документах она уже расплывчато именовалась «Маньчжурским отрядом 731», к тому же фильтры для очистки воды являлись лишь небольшой частью производства. Но откуда простому разносчику сигарет было об этом знать? Об этом не догадывалось и большинство горожан. Также он не догадывался, что едет в машине с самим начальником «Отряда 731» генерал-лейтенантом медицинской службы Сиро Иссии, знаменитым изобретателем водяных фильтров для нужд армии. Эти фильтры были способны очистить до состояния питьевой воды даже человеческую мочу, что однажды их изобретатель и продемонстрировал публично перед корреспондентами ведущих японских газет.

Генерал открыл глаза. Машина подъезжала к контрольно-пропускному пункту. Несмотря на генеральский флажок часовой не сразу поднял шлагбаум, подошел и заглянул в машину, скользнул взглядом по Чану. Сиро Иссии кивнул, мол, со мной. Рука часового взметнулась к козырьку, шлагбаум взлетел, открывая дорогу «Шевроле».

– Сразу к блоку «ро», вход номер 3, – скомандовал водителю генерал.

Машина несколько раз сворачивала в лабиринте между корпусами. Порядок повсюду царил идеальный. Навстречу то и дело попадались сотрудники в белых халатах или же одетые в форму вольнонаемных японской армии. Мальчишка с интересом их рассматривал. А вот сами сотрудники передвигались так, словно проделывали свой путь в одиночестве, а все встречные являлись лишь безмолвными деревьями в лесу, которые следует обходить.

Машина замерла возле невысокого крыльца, рядом с ним находился покатый бетонный пандус, по которому были проложены неширокие рельсы для вагонеток.

– Приехали, выходи, – бесцветным голосом обратился генерал к своему малолетнему спутнику.

Оробевший мальчишка выбрался из машины. В воздухе почему-то сильно пахло тухлятиной, хотя было еще морозно. Часовой отрыл ключом высокую металлическую дверь, отодвинул засов. В глубь здания уходил ослепительно-белый, выложенный плиткой коридор.

Навстречу генералу уже спешил невысокий мужчина в белом халате.

– Ваше превосходительство… – начал он.

– Вот тебе и очередное «бревно», – сказал по-японски Сиро Иссии. – Так что заявки всех отделов мы удовлетворим. А заодно не придется платить жандармерии за поставку. Вот только почему я лично должен этим заниматься?

Чан кое-что из сказанного понял, во всяком случае, сообразил, что это именно его назвали очередным «бревном». Вот только почему? Разве люди – это бревна? У них есть имена, а у бревен имен не бывает. Наконец он решил, что чего-то недослышал, да и мало ли какие словечки могут иметься в обиходе у военных медиков. Называют же уличные торговцы покупателей «сусликами».

– Веди его в секционную, – распорядился генерал.

– Ваше превосходительство, – спохватился мальчишка, когда генерал повернулся, чтобы вернуться к машине. – А они знают, какой укол мне надо сделать? Вы же им не сказали.

Иссии на секунду растерялся, а затем улыбнулся:

– Молодец, напомнил, – он похлопал парнишку по плечу. – Делай, Чан, все, что тебе скажут, я потом приду.

Генерал склонился к уху коротышки в белом халате и что-то зашептал. Тот не отвечал, только кивал. Иссии исчез за железной дверью, скрежетнул замок.

Чан шел за коротышкой, тот даже не оборачивался, словно знал, что «бревно» покорно следует за ним. Он распахнул двустворчатую дверь. Если в коридоре было очень светло, то в просторном зале, облицованном белой кафельной плиткой, было просто ослепительно. На потолке сияли хирургические лампы. У стола неторопливо перебирали инструменты трое мужчин и одна женщина в марлевых повязках и белых халатах. Мальчишка покосился на металлические каталки, стоявшие у стены. Под простынями угадывались неподвижные человеческие тела.

– Не смотри на них, – спокойно посоветовал коротышка. – Их скоро увезут. Больница – это всегда смерть, – добавил он. – Раздевайся и иди в душ.

– Совсем раздеваться? – спросил мальчик, покосившись на женщину у операционного стола.

– Она тоже врач. Перед врачом можно, – напомнил коротышка и подвел Чана к двери душевой, из-за которой пахнуло теплым паром. – У нас тут, как в дорогой гостинице. Всегда есть в кране горячая вода, бери мыло, мочалку, полотенце на вешалке. Только поспеши.

Чан впервые оказался в душе с горячей водой. Он не сразу сумел отрегулировать воду до нужной температуры. Мыльная пена крутилась воронкой под ногами, исчезала в зарешеченном отверстии слива. Он бы плескался здесь долго, но помнил, что его попросили поторапливаться. Да и страшновато было. Добрый генерал ушел, а эти люди могут и забыть, что ему нужно сделать укол от страшной болезни. Как же потом тетушка и двоюродные сестрички будут справляться без него? Он наскоро вытерся чистым полотенцем, и еще влажный вышел в зал. Руками мальчишка все же стыдливо прикрывал низ живота… Мокрый, он тут же почувствовал прохладу.

– Посиди пока здесь, – бросил ему коротышка, указав в угол.

Чан послушно присел на корточки, то и дело ерошил коротко стриженные волосы, смотрел на то, как женщина в белом халате натягивает своим коллегам резиновые перчатки на поднятые руки. Ему было страшновато, но в то же время и неловко из-за того, что столько серьезных людей собралось здесь ради него, он оторвал их от работы, наверняка от важных дел. Но все же его, Чана, привел сюда генерал, и они как люди военные должны слушаться.

– Иди сюда, – позвал коротышка. – Руки опусти. Повернись. Так, все нормально, – оглядел он Чана. – Ложись, – указал на стол.

– А укол – не очень больно? – спросил мальчик.

– Ты его не почувствуешь, – пообещал коротышка. – Ты будешь спать, пока мы его сделаем.

Он налил на марлю какую-то жидкость из прозрачной бутылки с латинской надписью. В воздухе резко запахло «больницей».

Мальчик лег на спину, лампа под потолком слепила, он щурился. Марля легла ему на лицо, защипало глаза.

– Раз, два, три… – долетал до его слуха голос коротышки.

Вскоре звуки доносились уже словно через вату, а потом и вовсе исчезли. Мальчишка провалился в забытье.

– Можно начинать, – произнес коротышка и зашелестел бумагами. – Заявка от второго отдела на печень и почки, от четвертого – на тонкий кишечник…

В секционном зале ярко горел свет. Хирург блеснул над марлевой повязкой узкими глазами, взял скальпель и твердой, уверенной рукой сделал на груди спящего парнишки разрез в виде латинской буквы «Y». Черточки развилки доходили до ключиц, вертикальная черта упиралась в низ живота. Разрез был сделан мастерски, лезвие развалило только кожу. Так мог работать человек, практикующий каждый день по несколько часов. Края кожи разошлись, обнажив желтоватую жировую ткань. Грудь спящего мальчика равномерно поднималась в такт дыханию. Еще несколько выверенных движений скальпелем – и брюшная полость оказалась вскрытой. Перламутрово переливался кишечник, было видно, как сокращается желудок.

Хирург работал четко, он извлекал внутренние органы, а те, даже отделенные от тела, еще продолжали жить своей жизнью. Пузырилась кровь, вздрагивали оболочки. Все педантично раскладывалось в бачки. Коротышка подкладывал под них заявки отделов. Сотрудники, для нужд которых предназначались «человеческие препараты», нетерпеливо ожидали в сторонке, чтобы незамедлительно доставить свежие органы в лаборатории. Никто из них не содрогался, наблюдая страшную картину. Похищенный в городе китайский мальчишка был для них всего лишь одним из «бревен», предназначенных для бесчеловечных экспериментов, проводимых в «Отряде 731».

Опустошив брюшную полость, медик большими хирургическими ножницами разрезал грудину и развел реберные пластины в стороны. Сердце еще билось. Ассистент деловито отсасывал набегавшую кровь вакуумным насосом. Хирург перерезал аорты, подхватил в ладонь еще сокращающееся сердце, несколько секунд держал его перед собой, словно любовался своей мастерски выполненной работой, затем осторожно положил на поднос из нержавеющей стали. Сердце продолжало сокращаться, выдувая из пересеченных аорт кровавые пузыри. Поднос с легким поклоном подхватила молодая женщина в белом халате и прорезиненных бахилах, торопливо унесла его. Ассистентка вытерла салфеткой пот со лба хирурга. Тот благодарно кивнул и снова взял скальпель. Теперь он склонился над головой мальчишки, уверенно сделал два надреза от ушей к носу, подцепил края кожи пинцетами и стянул ее, как чулок, обнажив череп в капельках крови, выступившей словно пот. Острые зубья мелкой пилы захрустели, врезаясь в кость черепной коробки. Было сделано три пропила. Треугольную «крышку» хирург подцепил кончиком пинцета и сбросил прямо на пропитавшуюся кровью простыню. Он запустил пальцы в отверстие, пошевелил ими и резким отточенным движением вынул подрагивающий, как студень, мозг, опустил его в стеклянный цилиндр, наполненный формалином. Опустошенное тело мальчишки перебросили на каталку, сверху положили его раскладной фанерный прилавок и скомканную одежду.

Ассистентка стянула с рук хирурга резиновые перчатки. Он вышел в коридор и закурил. Санитары, работавшие в секционном зале, покатили каталки с трупом парнишки и еще с двумя, препарированными в течение дня, по гулкому облицованному белой плиткой коридору. Охрана открывала и закрывала стальные двери. Путь до крематория был проложен по подземному зданию так, чтобы не встречалось лишних людей. Вскоре медицинские каталки уже стояли возле ревущей огненной пасти топки. Трупы сжигали только по ночам, чтобы дым из трубы не наводил местных жителей на ненужные мысли. Ведь официально озвучивалось лишь то, что в огромном комплексе «Отряда 731» располагаются лаборатории по усовершенствованию и производству водяных фильтров для нужд армии.

У печей крематория стояли не вольнонаемные работники императорских вооруженных сил, а те, кому посчастливилось из разряда подопытных «бревен» превратиться в обслуживающий персонал. Разными путями попадали в категорию «бревен». Были среди них и настоящие преступники, осужденные на смертную казнь, военнопленные, лица, подозреваемые в шпионаже в пользу враждебных Японии стран, а попадались и случайные люди. Как сегодняшний похищенный в городе мальчишка – уличный торговец сигаретами. Просто понадобились свежие органы абсолютно здорового молодого организма, а на бюрократические процедуры получения подходящего «бревна» времени не оставалось. Вот и постарался генерал для своего ведомства лично.

Выпотрошенное тело уличного торговца вместе с двумя другими погрузили на чугунную платформу. Двое китайцев с раскрасневшимися от жара лицами неторопливо обыскали карманы одежды, раскрыли фанерный складной прилавок, забрали деньги и сигареты. После чего втолкнули платформу по роликам в жерло топки. Какое-то время в ревущем огне еще угадывались темными пятнами мертвые тела. Но через полчаса они пропали в плотной стене огня. А к рассвету то, что раньше было людьми, полными надежд, забот, любви и тревог, уже превратилось в горку пепла, которая уместилась в жестяном ведре.

Глава 2

Николай Васильевич Галицкий был из тех людей, про которых можно сказать, что с ним уже случилось все, что только может случиться с настоящим мужчиной, кроме смерти, естественно. В свои сорок с небольшим лет он, сын столбового дворянина, уроженец Тульской губернии, успел окончить ускоренные курсы Императорской военной хирургической академии. За время учебы влюбиться в красавицу-актрису, стреляться из-за нее на дуэли. Получить чин поручика медицинской службы, полгода повоевать на австрийском фронте. А потом, когда большевики, захватившие власть в стране, распустили армию, объявив странный лозунг – ни мира, ни войны, началась катастрофа. Поручик Галицкий не понимал, как такое можно было допустить. Немцев с австрийцами следовало лишь удерживать на позициях. Их дожали бы страны Антанты, заставили бы капитулировать. Россия тоже оказалась бы среди стран-победительниц, могла бы рассчитывать на контрибуции, территориальные прибавки. До победы оставались считаные месяцы. Но нет, большевики открыли фронт, а немецкие, австрийские войска пошли в наступление, не встречая никакого сопротивления. Они захватывали железнодорожные станции и города, просто приезжая туда на одной-двух грузовых машинах с пулеметами. Телеграфировали в штаб, что населенный пункт занят, и двигались дальше.

Единственными частями, которые оказали им сопротивление, были дивизии Чехословацкого корпуса, сформированного из пленных и перебежчиков – чехов со словаками. Эти люди понимали, что австрийцы не простят им того, что они перешли на сторону противника, взяли оружие в руки, чтобы сражаться за независимость своей Родины от империи Габсбургов. Чехословацкий корпус, к которому поручик был прикомандирован в качестве военного медика, отходил в глубь страны, где уже хозяйничали большевики. После октябрьского переворота официально корпус считался подразделением французских вооруженных сил, и существовало соглашение с большевиками об отправке его во Францию. Но как ты туда попадешь через занятые немцами и австрийцами территории? Советы сначала не противились тому, чтобы чехословаки добрались в эшелонах до Дальнего Востока, а оттуда уже морем на французских кораблях вернулись в Европу. Но потом Троцкий передумал, решил разоружить корпус. Чехословаки подняли мятеж, не желая сдавать оружие. Чтобы продолжить движение по железной дороге на восток, им приходилось захватывать города по пути следования. В освобожденных от большевиков городах Галицкий насмотрелся ужасов, оставшихся после правления «красных». Они не просто пытали своих идеологических противников, да и тех, кого таковыми считали. Это было «изуверство». Прапорщику приходилось видеть и обследовать трупы, кожу с которых сдирали, когда люди были еще живы. Выколотые глаза, вспоротые животы беременных, отрезанные груди кормящих матерей. Людей обливали кипятком, нагретым битумом, маслом, зарывали заживо…

В Екатеринбурге, Чите, Хабаровске бывшие военные, студенты устремились в Добровольческую белую армию под знамена адмирала Колчака. Но было уже поздно. Впереди поручика ждало отступление, предательство чехословацким командованием Колчака и выдача его «красным» за разрешение продолжить путь. Галицкий покидал то, что осталось от прежней России, с остатками каппелевцев в знаменитом Ледовом походе, когда небольшими группами они преодолевали замерзший Байкал. Бескрайний ледовый простор, снег, метель, сбивающий с ног ветер… То и дело натыкались на замерзшие трупы своих товарищей.

И все же Галицкий вырвался из этого ада, помогло то, что он – медик, знал тайны человеческого организма, знал, что происходит при переохлаждении, умел сохранять тепло, беречь силы.

Тихой пристанью для поручика медицинской службы стал китайский Харбин. Этот город являлся осколком уже исчезнувшей Российской империи. Дома европейской архитектуры, множество русских вывесок с «ерами» и «ятями». Рестораны, кафе, даже в кинотеатрах крутили фильмы с русскими титрами, на тумбах висели афиши популярных в прошлом певцов и артистов. Тут можно было выжить, зная и один лишь русский…

Галицкий справедливо решил, что испытаний и приключений на его жизнь выпало уже достаточно, пора и угомониться. Он любил свою Родину, но понимал, что она исчезла безвозвратно. То, что сейчас творилось на ее земле, он представлял хорошо. Прежняя Россия была для него чем-то вроде первой любви – вспомнить приятно, но вернуть уже невозможно. К тому же его профессия была востребована. Николай Васильевич стал практиковать как медик. В своей небольшой двухкомнатной квартире он принимал пациентов, делал несложные операции. Его клиентурой были в основном русские, другие европейцы. Дела пошли хорошо, вскоре он даже купил себе подержанный автомобиль «Форд». Врач, который может приехать к пациенту ночью на своей машине, внушает доверие. С этой же целью Галицкий быстро выучил английский язык, китайский. Немецкий и французский усвоил еще в молодости. Языки вообще давались ему легко. Ассистировал поручику в практике его боевой товарищ, с которым вместе они выбирались из России в Ледовом походе, – бывший корнет Иван Владимирович Дуров.

Бизнес Галицкого сильно подкосила японская оккупация Маньчжурии и создание марионеточной империи Маньчжоу-Го во главе с беспомощным последним императором Китая. После стычек Квантунской армии с советскими частями при Халхин-Голе многие европейцы покинули Харбин, поубавилось и русских. Те, кому позволяли деньги, перебрались в более тихие места. Не помогло даже то, что Галицкий освоил и японский язык. Китайцы с японцами предпочитали традиционную восточную медицину.

Денег никогда не бывает много, а тут их стало не хватать катастрофически. К тому же ассистент – бывший корнет Дуров пристрастился не только к выпивке, что было бы простительно для русского, но еще умудрялся сочетать это с неумеренным курением опия. Иногда он под новолуние на несколько дней, не предупредив, исчезал из квартиры, пропадал в районах, где приличному европейцу показываться не стоит. Возвращался грязный, пахнущий характерным дымом, опухший, без копейки денег, приходилось кормить его за свой счет. Ничего уже в нем не напоминало бравого корнета. Такого ассистента давно следовало выгнать на улицу, но Галицкого сдерживали воспоминания. Ледовый поход, сдруживший их, из памяти было не выбросить.

Странно, но начало войны в Европе и нападение Германии на СССР сделало жизнь в Харбине спокойнее, все понимали, что, пока идет война на Западе, здесь, в Маньчжурии, военных действий ожидать не стоит. Галицкий, которому казалось, что он уже стал забывать о России, теперь по вечерам часами просиживал у радиоприемника, слушал сводки с западных фронтов. Перебирал советские, английские и американские радиостанции. К началу сорок четвертого года он уже не сомневался, на чьей стороне будет победа.

В тот самый вечер, когда из города исчез паренек – уличный торговец сигаретами, поручик Галицкий, как обычно, сидел у радиоприемника. Мягким зеленым светом горела шкала настройки. Указатель застыл на слове «Москва». Пока еще звучала симфоническая музыка, но минут через пять в эфире должна была прозвучать сводка Совинформбюро.

Во входную дверь постучали.

«Неужели Дуров решил объявиться?» – недовольно подумал Галицкий.

Ассистент отсутствовал уже третий день, но обычно такие отлучки длились по пять-шесть суток – время, за которое бывший корнет успевал спустить все свои сбережения в опиумном притоне. Оставалась слабая надежда, что это срочный вызов к пациенту, а значит, и возможность заработать.

Галицкий открыл дверь. За порогом стояла соседка Маша – русская девушка, родившаяся уже тут, в Харбине. Ее отец, бывший каппелевский полковник, умер два года тому назад, а мать – певичка, когда дочери едва исполнилось пять лет, удрала в Японию с коммерсантом-проходимцем. На жизнь Маша зарабатывала тем, что делала дамские шляпки. Из-за спины девушки выглядывал нагловатый чумазый китайский мальчишка лет семи от роду.

– Что-то случилось, Маша? – участливо поинтересовался Галицкий. – Проходите.

– Случилось, – призналась соседка. – Иван Владимирович прислал, – протянула она записку. Вот с этим мальчиком, – кивнула она на чумазого.

– Дуров вам записку прислал? – удивился поручик.

Маша ему нравилась, хотя он и не делал ей знаков внимания, считая, что слишком стар для нее. А вот Дуров на женщин уже давно не поглядывал, все удовольствия в жизни ему заменили алкоголь и опиум.

– Я бы вас не беспокоила, но…

– Сейчас во всем разберусь, – пообещал Галицкий, пропуская соседку в квартиру, за ней вошел и чумазый. – Я могу прочитать записку? Она же вам адресована.

– Прочтите, пожалуйста. За тем и пришла.

Николай Васильевич принялся читать, с трудом разбирая неровный почерк своего ассистента. Писал он, находясь явно не в лучшем из возможных состояний. Буквы налезали одна на другую, то сжимались до размеров мошки, то становились большими, как жуки-скарабеи. Бумага записки была шероховатой, коричневой, скорее всего оторванной от какой-нибудь упаковки.

– Святая Мария Францевна, – читал вслух поручик. – Мне сейчас действительно очень плохо, я болен. Не откажите, пришлите мне сто чиао. Отдам, как только выкарабкаюсь. Дуров.

– Я бы вас не беспокоила. Иван Владимирович всегда деньги отдает. Это для него святое. Не сразу, конечно, но отдает сполна. Но у меня сейчас денег нет. Ему, наверное, очень плохо. Вот мальчишку и прислал.

– Погодите, Маша, – поручик перешел на китайский. – Что с ним? – спросил он мальчика.

– Как всегда, – пожал тот плечами. – Ну, и заболел, наверное, в придачу.

– Чем?

Чумазый только плечами пожал. Положение казалось серьезным, никогда раньше Дуров себе такого не позволял – пил и курил только на свои деньги. Перед уходом в этот раз попросил Галицкого дать ему аванс, а потому и не решился писать записку ему.

– Маша, ни о чем не беспокойтесь. Я пойду и скоро вернусь.

– Вы думаете, он…

– Я ничего не думаю, я просто хочу ему помочь. Все будет хорошо. Идите, ложитесь спать, а утром я вам все расскажу.

– Если не очень поздно будет, вы ко мне постучитесь. Я же волноваться стану. Вряд ли засну.

– Хорошо, хорошо…

Галицкий даже позволил себе слегка обнять Машу за плечи, когда вел ее к двери квартиры, но сделал это деликатно, по-отечески.

Только шагая по улице, он вспомнил, что забыл выключить радиоприемник.

«Ничего страшного, скоро вернусь», – подумал он.

Чумазый семенил впереди, поручик еле поспевал за ним. Казалось, что мальчуган не боится ничего в этой жизни, так уверенно двигался он по ночному Харбину. Район, куда вел провожатый, Галицкий знал хорошо, ему пару раз уже приходилось вытаскивать оттуда Дурова. Северная окраина славилась своими притонами для курильщиков опиума, проститутками и дешевым подпольным спиртным сомнительного качества.

Скоро европеизированные кварталы сменились стихийно возведенными халупами. Уличное освещение здесь отсутствовало. Под ногами чавкала грязь, через лужи приходилось перебираться по доскам.

– Здесь, – указал чумазый мальчуган на низкую дверь, ведущую в деревянный шалман, как сразу же окрестил для себя это заведение Галицкий.

– Держи, – протянул он провожатому заслуженную монету.

Довольный мальчуган тут же сунул ее, словно леденец, за щеку. Николай толкнул скрипучую дверь и оказался в просторном помещении, низко нависший потолок которого поддерживался деревянными столбами. На стенах и столбах светились несколько красных бумажных фонариков. От этого кроваво-красного света помещение напоминало преисподнюю. На матрасах, а кое-где и на двухъярусных нарах лежали любители опия.

Попыхивали трубки, едкий дым слоями заполнял пространство от пола до потолка. Слышалось, как кто-то в наркотическом бреду разговаривает с существами – плодом своей же фантазии, кто-то стонал, кто-то всхлипывал, но большинство лежали молча, как трупы. От железной печурки с кривой трубой, уходившей в стену, поднялась хозяйка притона – старая китаянка. Разглядев в Галицком европейца, сразу же поняла, к кому тот пришел, и подвела его к Дурову.

Тот лежал на мятом матраце, рядом с ним – давно погасшая трубка и пустая бутылка. Бывший корнет бредил, глаза хоть и были открыты, но закатились, отчего Иван казался мертвецом.

– Плохо ему, – проговорила хозяйка.

Николай приложил ладонь ко лбу приятеля, у того был сильный жар – от опиума такого не случается. Даже короткий осмотр дал возможность уверенно поставить диагноз – тиф.

– Давно это у него? – по-китайски поинтересовался Галицкий.

– Сегодня с утра началось. Подняться не мог. Он уже вечером моего племянника с запиской отправил.

Николай Васильевич примерно восстановил ход рассуждений Ивана. Он просил у Маши денег для того, чтобы добраться до больницы, скорее всего диагноз свой корнет знал.

– У нас в квартале многие заболели, – вставила хозяйка. – Говорят, это американские шпионы воду отравляют.

– Его надо скорее в больницу доставить, – произнес Николай.

Он понимал, что о заболевании, грозившем из-за скученности и антисанитарии перерасти в эпидемию, нужно дать знать властям, чтобы те предприняли меры по ее локализации, но прежде всего стоило вытащить отсюда приятеля, чтобы он получил нормальное лечение. Хотя тиф – такая болезнь, что победить ее сложно, тут все зависит от организма – выдержит или нет.

– У меня еще двое таких лежат, – напомнила старуха.

– Скажите племяннику, чтобы нашел рикшу, я заплачу.

Старуха направилась к двери, но ее малолетний племянник сам вбежал вовнутрь, что-то затараторил так быстро, что Галицкий не мог разобрать слов. Чумазый был страшно напуган и показывал на оставшуюся открытой дверь. Николай выскочил на улицу. Там метались перепуганные местные жители. С перекрестков бил яркий свет автомобильных фар. Мимо него пробежали две полуодетые проститутки, за ними переваливался успевший натянуть брюки толстяк и кричал им по-русски, напоминая, что они получили от него деньги, но работы своей до конца не довели.

– Солдаты! – слышалось со всех сторон.

– Буди курильщиков, выгоняй их на улицу! – кричала старуха племяннику. – А я опий спрячу.

Николай понял, что искать для него рикшу никто уже не будет, бросился по улице навстречу бегущим – к слепящим фарам грузовика. Дорогу ему преградила цепочка японских солдат с карабинами в руках. Их лица прикрывали марлевые повязки, на ногах были прорезиненные бахилы.

– Назад! – предупредил поручика солдат и навел ствол на него.

Как человек военный Галицкий понимал, что с солдатами спорить бесполезно, как и просить их, они просто выполняют полученный приказ, все остальное проходит мимо их ушей. Он приподнял руки, выказывая желание подчиниться, и сделал несколько шагов назад. Еще пару раз он пытался вырваться за оцепления, но тщетно. Квартал плотно взяли в кольцо. Когда первая паника улеглась и люди уже смирились, что им отсюда не выйти, по улице группками двинулись военнослужащие. Они заставляли выносить больных и класть их на землю, выгоняли людей из домов, выстраивали вдоль стен. Ничего не объясняли.

Застигнутому врасплох Николаю пришлось стоять рядом с двумя проститутками и толстяком. Мужчина, тоже оказавшийся русским, уже не требовал от жриц любви докончить оплаченную работу, он причитал, что не сможет сегодня вернуться к своей семье, а у него жена и двое маленьких детей. А еще ему надо завтра до вечера непременно быть в Сяньцзине с деньгами, иначе сорвется поставка крупной партии муки для его магазинчика.

Следом за военными в квартал вошли вольнонаемные. Они тоже носили марлевые повязки и бахилы. За спиной у каждого был баллон, соединенный с ручным насосом. Они методично поливали белесым раствором стены, больных и здоровых людей, заходили внутрь домов. На вопросы не реагировали, будто и не слышали их. Когда же кто-нибудь из жителей становился слишком навязчивым, тут же появлялся солдат с карабином.

– Что они делают? – спросил толстяк, когда и его опрыскали из насоса, даже заставили поднимать ноги, чтобы опрыскать и ступни.

– Дезинфицируют, – ответил Галицкий.

– А почему?

– Как я понимаю, в квартале вспышка тифа.

– Тиф? – ужаснулся коммерсант. – Это же страшная болезнь.

– Страшная, – согласился поручик.

Проститутки тоже перешептывались, но очень тихо. Они пытались заигрывать с вольнонаемным, который брызгал на них из насоса, но тот оставался непроницаемым, только глаза поблескивали над повязкой.

Наконец появился и офицер, в руке он держал жестяной рупор. Разговоры между жителями тут же стихли, все ждали объяснения своей дальнейшей судьбы.

– Мы заберем сейчас больных и отвезем их в больницу, – крикнул в рупор офицер. – Всем оставаться на местах и беспрекословно выполнять распоряжения военных.

Больше никаких объяснений не прозвучало. Заурчали моторы. С двух концов улицы медленно двинулись грузовые машины с затянутыми брезентом кузовами. Они останавливались возле домов, вольнонаемные забрасывали в них больных, бросали, особо не церемонясь. Когда Николай увидел, как возле притона поднимают с земли бесчувственного Дурова, он рванулся к нему, но был тут же остановлен направленным на него стволом карабина.

– Они же сказали, что повезут в больницу, – попытался обнадежить его толстяк.

– Надеюсь, – произнес, скрежетнув зубами Николай, он, боевой офицер, чувствовал свою полную беспомощность, он уже не принадлежал самому себе, все за него решали эти узкоглазые япошки.

Забрав больных, машины растворились во тьме городской окраины. Следом на улицу выкатилась машина с цистерной. Двое вольнонаемных несли идущий от нее толстый резиновый шланг.

– Раздеться, – прозвучала команда, подкрепленная наведенными на людей стволами карабинов.

Заставляли раздеваться всех там, где кто стоял, мужчин и женщин. Одежду сбрасывали в мешок. Затем давали разрезанное на маленькие кусочки плохо пахнувшее мыло и поливали людей из шланга, вода была не просто теплая, а горячая. Проститутки, стоявшие рядом с Николаем, почему-то сильно стеснялись своей наготы, мылись, повернувшись к мужчинам спиной. После помывки всем выдали просторную черную одежду, в которой обычно ходят китайские крестьяне.

Толстяк пытался достучаться до сознания японских военных, требовал, чтобы его пустили отыскать его пиджак в соседнем доме, напоминал, что у него дорогой костюм, а в кармане лежит кошелек с деньгами.

Но он приумолк, когда увидел, как мешок с собранной одеждой обливают керосином и поджигают посреди улицы.

– Черт, что же это такое? – бурчал он, одеваясь в китайский балахон и натягивая просторные штаны из самой дешевой материи.

– Думаю, нам сейчас объяснят, что у них на уме, – предположил Галицкий.

Но никто не посчитал нужным давать объяснения. И вообще чувствовалось, что японские военные относятся к китайцам и немногочисленным европейцам как к безмолвному скоту, которому нужен пастух, и не больше.

– Всем зайти в помещения. Не покидать дома. На улицу выходить только по нужде. Вас обеспечат всем необходимым.

Людей под угрозой применения оружия загоняли в дома, причем военных не интересовало, где кто живет. Загоняли туда, где застали на улице – в ближайшую дверь. Так Галицкий, толстяк и две проститутки оказались в чужом доме. Тот был небольшим – две комнатки и отгороженная занавеской кухонька. На плите стояла кастрюлька с подгоревшей кашей, угли под ней еще не успели погаснуть окончательно.

– И как долго нас здесь собираются держать? – не выдержал толстяк.

– Вопрос не ко мне, – ответил Николай, осматриваясь. – Я бы вас отпустил по домам хоть сейчас вместе с собой.

Найдя ящик с углем, он подбросил совком в очаг, раздул пламя. Погода еще стояла холодная. В доме отвратительно пахло дезинфицирующим раствором. Проститутки сели рядышком на низкую скамеечку и молча следили за тем, что делают мужчины.

– Меня Петром Порфирьевичем зовут, – представился толстяк. – Фамилия моя Бекасов. Не слышали?

– Нет. Харбин город большой. Рад был бы познакомиться при других обстоятельствах, – и Николай тоже назвался.

Протянутая для знакомства рука толстяка повисла в воздухе.

– Извините, господин Бекасов, но в сложившейся ситуации лучше избегать контактов. Тиф как-никак. Говорю вам это как медик.

– Я уж подумал, вы мной брезгуете.

Бекасов выглянул в окно. Военные разносили и ставили перед домами картонные коробки, судя по иероглифам, это были солдатские пайки. Затем поехала машина с цистерной, останавливалась у каждого дома, невольные пленники выходили с ведрами, наполняли их.

– Ищите ведра, тазы, берите все, куда можно налить воду. Чем больше ее у нас будет, тем лучше, – обратился Галицкий и к толстяку, и к проституткам.

После раздачи воды военные о пленниках словно забыли. Но через окно было видно, как в конце улицы время от времени вспыхивают ручные фонари. Значит, оцепление не сняли.

– И сколько же нам здесь сидеть придется? – не уставал задаваться одним и тем же вопросом толстяк.

– Несколько дней посидеть здесь придется, – уверенно заявил Николай. – Они выждут, когда кончится инкубационный период болезни, и тогда здоровых смогут отпустить. Действуют они не слишком гуманно, но с медицинской точки зрения вполне грамотно.

– Придется обживаться. Думаю, хозяева не будут на нас в обиде, – проговорил Бекасов и принялся рыться в шкафах. – Ого! – обрадовался он. – Да тут неплохие запасы.

Он продемонстрировал находку, пять бутылок рисовой водки, спрятанной под газетами. Лицо Бекасова приняло мечтательное выражение. Глазами он уже искал рюмки, затем зашептал Галицкому:

– Не такой уж плохой расклад получается. Дамы у нас с вами есть, спиртное тоже. Харчи нам доставили. Неплохо проведем время. Предлагаю бросить жребий, кому какая комната достанется. Проходную занимать, понимаю, никому из нас не хочется, но пусть решит жребий.

– Вы собираетесь использовать их… – Николай слегка замялся, ища более приличное слово. – Использовать по назначению? – он покосился на проституток.

– Почему бы и нет? К тому же я им уже заплатил, а они банально не успели, – Бекасов сально подмигнул поручику. – Я, конечно, человек семейный, но иногда себе позволяю.

– Оставим в стороне вопросы морали, – предложил Николай. – Но я хочу удержать вас от безумства. Обо всех телесных контактах следует на время забыть. А что, если одна из девушек больна? Или вы больны? Или я?

– Так мы чувствуем себя нормально, – возразил Бекасов.

– Забываете об инкубационном периоде болезни. Ее возбудители могут уже находиться в организме, но еще не приступили к своей разрушительной работе, плодятся. Возбудители тифа могут оказаться повсюду. Мы же не знаем, что случилось с хозяевами дома.

– Верно говорите. Я и не подумал об этом. Что же нам теперь делать? – испугался толстяк.

– Действовать, а не думать о развлечениях.

Николай говорил так уверенно, что к его решению прислушались даже китайские проститутки. К тому же врачам люди склонны доверять. На горящих углях уже стояло полное ведро воды.

– Пить только кипяченую, – давал указания Галицкий и поставил к ведру четыре кружки. – Каждый должен пользоваться исключительно своей посудой. Воду не черпать, а наливать из ведра. Водку использовать исключительно для дезинфекции.

– Думаю, можно и немного продезинфицировать себя изнутри, – вставил Бекасов.

– Резонно, но, прежде чем проглотить, хорошенько прополощите спиртным ротовую полость…

Вскоре обнаружилось, что пол дощатого туалета во дворе на несколько пальцев в высоту густо, как снегом, засыпан хлоркой. Николай позаимствовал оттуда несколько пригоршней порошка. Уже далеко за полночь под его руководством проститутки мыли стены и пол в хибаре хлорным раствором. В нем же замочили и простыни, на которых предстояло спать. Бекасов громко чихал от едкого запаха. Спать улеглись, когда уже рассвело, ждали, пока хоть немного просохнет над огнем белье. Есть не хотелось, в горле першило от хлорки. Мужчины лишь выкурили по сигарете из хозяйских запасов. Дом сиял стерильной чистотой, какой наверняка тут не было со дня его постройки.

Глава 3

Спали весь день. Поэтому завтрак превратился в ужин. Прежде чем делить пищу, Галицкий тщательно протер руки водкой. На улице послышалось движение. Бекасов выглянул в окно.

– Ходят, – только и сказал он.

У двери соседнего дома стояли капитан медицинской службы и лейтенант из оцепления с двумя вооруженными солдатами. Двое китайцев пытались вынести на улицу заболевшую женщину. Слов не было слышно, но было понятно, что мужчины умоляют избавить их от опасного соседства. Капитан оставался неумолим. Солдаты заставили унести больную в дом.

Вскоре делегация объявилась и в халупе, где вынужденно обитали Галицкий, Бекасов и две проститутки. Капитан тут же потянул носом, учуяв запах хлорки, прошелся взглядом по вылизанной до стерильности обстановке. На вопросы не отвечал, лишь провел беглый осмотр пленников, заставлял открывать рты, показывать животы. Затем удовлетворенно хмыкнул и покинул дом. Галицкий успел услышать часть разговора японских офицеров. Капитан хвалил лейтенанта за проделанную работу. Мол, очаг заболевания был грамотно и надежно изолирован от остального города. В его словах чувствовалась какая-то недосказанность. Капитан говорил про борьбу со вспышкой тифа как об учениях, словно заранее знал, где эта вспышка произойдет.

Своими предположениями он поделился с Бекасовым во время ужина, говорили между собой, разумеется, по-руски.

– Думаете, что они специально заразили людей тифом? – изумился коммерсант. – Зачем им это надо?

– Я слышал, как капитан презрительно отзывался о жителях квартала. Мол, если даже умрут любители опия и торговцы им, всякие проститутки, для империи будет только польза. Кстати, и русских они не любят, считают всех нас советскими шпионами. Думаю, и версию о том, что вспышку тифа спровоцировали шпионы, запустили именно японские военные.