Потерпевшие претензий не имеют Вайнер Георгий

Глава 25

Прямо из дома Степановых я поехал в тюрьму. Не знаю, как, почему, что сдвигает последний затвор на пути мысли, но вдруг на свет появляется истина, голенькая, слабая, неоформившаяся. Уже живая. Очевидная. И начинаешь дивиться собственной тупости: как же это раньше тебе не пришло в голову? Ведь это было прямо перед глазами, это было так понятно!

Александра Степанова привели в следственный кабинет, и я с трудом дождался, пока вышел конвойный. Сдерживая изо всех сил внутреннюю дрожь, я сказал:

– Все! Больше убеждать тебя в необходимости правды я не буду…

– Ну и слава Богу! Скорее в суд пойду… – Он закурил сигарету и спросил как бы равнодушно, но и не без ехидства: – А правда больше не нужна?

– От тебя не нужна. Я и сам наконец понял. Как говорят, лучше поздно…

– И что же вы поняли? – с прорвавшимся волнением сказал он.

– Все. Или почти все. Мне теща все объяснила…

– Теща? – поднял брови Степанов.

– Ну да. Когда мой пацан был поменьше, она ему сказку рассказывала. Притчу. Вышла козочка хозяйская на лужок перед домом и съела молодую траву. Хозяйская собака увидела потраву, стало ей это обидно, загрызла глупую козу. Палка хозяина рассердилась, что собака испортила добро, бросилась на собаку и убила ее. Огонь в очаге пришел еще в большую ярость – полыхнул и сжег палку. Вода в лохани решила наказать огонь за горячность, плеснула – загасила очаг. Явился бык и в гневе на воду выпил ее всю… Как, интересная сказочка?

– Пока еще трудно сказать…

– Тогда слушай дальше. Пришел сосед хозяина, возмутился и зарезал быка. Ангел смерти в ярости поразил соседа за самоуправство молнией. И явились они все к Богу. А тот всех наказал и объяснил: «Каждый из вас был прав в своем суде, да только никто вам права судить не давал…» Тебе понятно?

– Не совсем… Я-то кого судил? Винокурова? Карманова?

– Нет, Степанов, ты закон судил. Ты ни мне, ни закону не доверял, ты нас решил под свое разумение подмять. Ты в трудную минуту поверил не в людскую справедливость, не в мудрость закона, не моему сердцу – ты свою особую правду выдумал, вот и пришлось подпевать жуликам, которых сам ненавидишь и презираешь! Поэтому и оказался тот самый счастливый случай, о котором ты говорил, на их стороне… И теперь они потерпевшие, а ты в тюрьме…

– Я не поэтому в тюрьме, – глухо сказал Степанов.

– Да знаю я уже, почему ты здесь… – махнул я на него рукой. – Я ведь тоже кое-что в жизни повидал. Были случаи: сидит бандит-рецидивист, трогательно раскаивается в совершенной им кражонке или мелком грабеже. Так обложит себя доказательствами – иголку не просунешь. А где-то там, глубоко, на самом дне висит на нем убийство или разбой…

– Мое преступление на поверхности было, прятать нечего, – сказал он упрямо.

– Вот именно! – усмехнулся я. – Из-за этого я и не мог сообразить так долго, что к чему. Пока с тобой лучше не познакомился и не задал сам себе вопрос: почему он так в тюрьму рвется? Что для него тюрьмы страшнее?..

– Теперь поняли? – дрогнувшим голосом спросил Степанов.

– Понял! – твердо ответил я. – И разбираться с вами буду круто…

По городу поехал с утра продуктовый фургон-«люкс». Заехал в ворота с надписью «Санаторий «Родник», потом в кафе «Ландыш», оттуда в детский сад МПС и рядом, в фирменный магазин «Мясо», затем не спеша покатил в сторону Загородного шоссе, проехал самодельные щиты «Шашлычная – 5 км», «Шашлычная – 1 км», вкатил на автостоянку с шашлычной, развернулся, подал задом к мангалу, у которого уже хлопотал Ахмет. Грузовик остановился, из кабины выпрыгнул Плахотин, они поговорили с Ахметом, потом шофер открыл тяжелые створки кузова, забрался в фургон и начал сбрасывать на руки Ахмету и его подмастерью бараньи туши.

Выгрузка заняла пару минут. Плахотин выскочил из кузова, помог оттащить шашлычникам мясо, пожал руку Ахмету и направился в кабину своего фургона.

А в кабине уже сидел я и покручивал на пальце оставленные им в замке зажигания ключи. Рассеянность понятная, легкообъяснимая – волновался парень, сильно торопился. Самое опасное – три минуты перегрузки уже украденного мяса.

Он смотрел на меня молча, выпучив глаза, а я ему пояснял:

– Мне кажется, Плахотин, что вы и так сильно намотались с утра. Наверное, будет правильно не утруждать вас больше баранкой, а отвезти в город пассажиром. И притом на легковушке…

Плахотин оглянулся на мангал и сник совсем – там стояло несколько «жигулей», вся площадка была полна людей, выправкой мало похожих на фланирующих автотуристов. Двое обыскивали Ахмета, Уколов доставал мясо из-под разделочного стола, из картонной коробки вынимали и пересчитывали выручку…

Дежурный сержант закончил «откатывать» на дактилоскопическую карту пальцы Плахотина, дал ему смоченную керосином тряпочку протереть руки и сказал мне:

– Минут через пять высохнет, я заполню формуляр, запросим на него справочную картотеку…

– Тоже мне злодея отыскали, – трусливо сказал Плахотин. – Отпечатки берут, как у Ионесяна, убийцы детей…

И жалобно зашмыгал огромным носом. Глядя на него, я думал, что для Плахотина неповторимо индивидуальным признаком должны быть не папиллярные узоры на пальцах, а этот удивительный нос.

– Нет, вы, Плахотин, конечно, не убийца, – успокоил я его. – Но злодей настоящий. Форменный. И доставать я вас буду до самых печенок!

– За что? Чего я вам сделал? А еще гугнят – органы справедливые, они беспристрастные! Мол, перед законом все равные! Болтовня, значит, одна получается?

– Так оно и есть – перед законом все равны. И закон действительно вещь беспристрастная. Но я-то не закон, я человек, и есть во мне одно ужасное пристрастие: я подлецов ненавижу!

– А что вы оскорбляете? Чем это я подлей кого другого?

– Ну извините. А подлее тем, что посадили в тюрьму человека, бросившегося спасать вашу, простите за выражение, шкуру! Это вы, именно вы своими показаниями посадили Степанова в тюрьму! И я персонально вам обещаю: сколько сил моих хватит – раскручу на всю катушку!..

– А я не дамся! – закричал фальцетом Плахотин. – Отвод вам! Недоверие заявлю! Везде заявления пошлю!

Я засмеялся и вкрадчиво сказал:

– Этот номер у вас, Плахотин, не пролезет. У нас личных отношений никаких нет. А сто восемнадцать килограммов украденного мяса – вот они, на вас любуются! Да еще в кафе «Ландыш», да еще в магазине – их не посчитали пока… Слышите, как кричат бедные украденные барашки жалобными голосами, требуют возмездия! Пойду неспешно по их следам, соберу не торопясь все украденные вами стада… Далеко Винокуров с Кармановым, в бане небось пируют, а вы уже здесь…

– Да что ж мне делать-то, гражданин следователь? За всех отдуваться? Я же винтик ничтожный, шнурочек на ботинке, что же меня-то уничтожать?

– Плахотин, я хочу вам напомнить, что до сих пор за все отдувался Степанов и всех это устраивало, пока я не разогнал ваш слаженный хор. Честно заявляю, что для вас я так стараться не собираюсь. Не хотите отдуваться за всех – используйте единственный шанс: говорите правду… За что вас били компаньоны?

– Да какой я им компаньон? Я же маленький человек, небогатый, шестерка, можно сказать. Детишкам на одежонку подшибить чего-нибудь…

– Не жалобьте меня, я все равно не заплачу от сострадания…

– Да я не жалоблю… Я как было говорю: долг я им не отдавал… Деньги за мясо, за тонну вперед, я получил от Валерки Карманова… а тут случай подвернулся… я этот «левачок» шеф-повару ресторана «Елочка» скинул…

– Он больше дал за краденое мясо?

– Ну, вроде бы… Не с руки мне было его тогда Карманову везти… Потом собирался отдать… И все не выходило как-то… Все надеялся рассчитаться при случае. А они меня у шашлычной и подловили…

– Какой долг за вами числился?

– Две тыщи…

– И за это они вас стали лупить?

Плахотин вскочил и впервые с искренней горечью закричал:

– Да кабы за деньги, ладно! Только им две тыщи – тьфу!.. Они перед тем, как бить, страхом мучили, приговаривали: «Запомни, шоферюга поганый, кто нас обманет, тот, как ты, без глаз и ушей дальше будет жить…»

– Кто именно бил?

– Егиазаров свалил подсечкой, а Карманов – рыло таранное – стал ногами меня по земле катать… Гад наглый, бандюга проклятая, ребра поломал… Я и сейчас вдохнуть не могу…

И вдруг он заплакал. По-настоящему. Горько, вслух – от давнего страха, унижения и боли. Размазывая слезы грязными руками, он быстро бормотал:

– Сажайте меня, теперь все равно… Только их, жуликов гладких, возьмите, достаньте их, как полагается. Пусть в камере поваляются на нарах, моего страха и боли натерпятся… Мне только перед Сашкой Степановым отмолить бы грех: кабы не он, может, и убили бы они меня. Он их как понес – молодой, страха не знает…

– А Винокуров принимал участие в драке?

– Ну да! Станет он об нас мараться! У него на подхвате вся эта шайка. Их как стал Сашка мордовать да орать во всю глотку, что на чистую воду выведет, так Эдуард Николаич сказал: режьте его, паскуду! Ну, этому кровососу, Карманову, только и надо, выхватил свой тесак – и на Сашку. А тот, солдат, ловкий он, отскочил на дорогу, ногой пытается выбить месарь из руки Карманова, да того тоже за так не возьмешь, боксер все же бывший. Заметил Сашка, что остальные со спины заходят, и побежал по шоссе. От машины, от пацана своего уводить их стал…

– Почему? – настойчиво спросил я.

– Как почему? Он же знал, с кем дело имеет! Вгорячах и мальца полоснут запросто… А оно, вишь, как обернулось…

Впервые я видел Шатохина смущенным. Смущение это имело форму избыточной деловитости и нервозного веселья.

– Нет, ты посмотри только, какая железная закономерность: проступок, совершенный безнаказанно, кажется человеку дозволенным. Ловишь мысль? Следи за направлением идеи: они так обнаглели, что превратились в форменных головорезов…

– Да, довольно противные гнусоиды, – согласился я.

– Нет, что ни говори, дожал ты их до полу… Кстати, померяемся?

Это был уже знак неслыханного интимного доверия и душевного расположения. Мы уперлись локтями в стол, сцепили кисти и стали выжимать друг другу руку, кто кому на стол положит. Это пожалуйста, это не головой вниз стоять. Шатохин покраснел, на шее надулась жила – я не торопился валить его руку, но и ему двинуть себя не давал.

Шатохин хрипло сказал:

– А ведь как нам мешали!.. Никакой возможности работать спокойно!.. – Руки, дрожа, стояли вертикально. – Каждый день звонок: «У вас не следователь, а чудовище, тиранозавр какой-то!»

– Санкционируете? – спросил я с натугой, Шатохин кивнул, и я сразу же завалил ему руку на локоть.

Прокурор потряс затекшей кистью, сказал со смехом:

– Эх ты! Нет в тебе правильного понимания субординации… – взял в руки принесенное мной постановление, прочел еще раз и поднял на меня глаза. – У Верещагина, твоего дружка, будут большие неприятности…

И размашисто вписал в угловой штамп свою подпись.

– Боюсь, что да, будут… – сказал я со вздохом.

Шатохин протянул мне бланк:

– Не было счастья, да несчастье помогло – теперь не возьмет тебя Петька к себе. Тут, у меня трубить будешь… А с этим делом выйдем в суд…

В коридоре я увидел конвойных, которые вели к моему кабинету Степанова.

– Вещи заключенного вы доставили?

– Так точно. Вещи в автозаке, – отрапортовал сержант.

– Хорошо, подождите в коридоре. – Я впустил Степанова в кабинет.

– Меня переводят куда-то? – спросил он быстро.

– Да. Садитесь, Степанов. Вот постановление, только что санкционированное прокурором. Распишитесь…

– Пожалуйста, – растерянно и досадливо усмехнулся он. – Я уж столько их подписывал, можно еще разок…

– Такого еще не подписывал…

– А что это?

– Постановление об освобождении из-под стражи…

У него так тряслись руки, что он никак не мог попасть пером в отведенную для подписи строку. Пот заливал ему лицо, он явно не мог прочесть текст постановления.

– А почему вы меня освобождаете? – спросил он хрипло.

– Потому что следствие располагает убедительными свидетельствами реальной угрозы вашей жизни во время драки на автоплощадке. В этих условиях попытка вырваться оттуда на машине, даже с риском для нападавших, была в пределах необходимой обороны. В крайнем случае речь может идти только о ее превышении. Но никак не об умышленном убийстве. Ведь вы не хотели убивать Дрозденко и Егиазарова?

– Я никого не хотел убивать, – потерянно сказал Степанов, и вид у него был, как у человека, говорящего спросонья.

– Я знаю. Тем более что и сделать вам это было крайне затруднительно. Согласитесь, Степанов, ведь трудно задавить двух человек, если ты не сидишь в это время за рулем? А?

– Вы, наверное, думаете, что сделали для меня доброе дело? – сказал с мукой Степанов.

– Думаю! – уверенно сказал я. – Но вопрос не в этом, Саша… Я тебе уже говорил: нам с тобой никто не давал права судить… И у меня есть только одно право – узнать правду!..

Я встал, подошел к двери, распахнул ее и увидел, что на скамейке в коридоре сидит с Уколовым Вадик Степанов.

– Заходите…

Вадик сделал шаг и замер в дверях. Братья не отрываясь смотрели друг на друга. Я легонько похлопал Вадика по плечу и, усадив его на стул, открыл том уголовного дела.

– Степанов Вадим Алексеевич, семнадцати лет, студент университета, беспартийный… Все верно?

– Да, – кивнул он.

– Вадим Алексеевич, я намерен освободить из-под стражи вашего брата… Теперь вы мне расскажите: что произошло в ту злополучную ночь на автостоянке? Вы готовы что-либо добавить к своим прежним показаниям?

Боже мой, какая это была ужасающая пауза! Не знаю, сколько она длилась, пока ее не прервал Александр Степанов.

– Не мучайте его! – крикнул он хрипло. – Ему нечего добавлять…

И эхом откликнулся Вадик:

– Мне нечего добавлять…

– Да, действительно… Чего уж добавлять к тому, что ты, Вадик, пересел за руль «Победы», врезался в толпу дерущихся и… задавил двоих… Вот какая там случилась история…

Помертвелыми, белыми губами Вадик прошептал:

– Я не хотел… не думал… Я просто не сумел…

– Догадываюсь, – кивнул я. – А брату пришлось взять на себя не только твою вину, но и вину этих уголовников в драке… Ничего не поделаешь, это была плата за их молчание, за их согласие подтвердить, что за рулем был он, а не ты…

Александр Степанов сидел у стола, обхватив голову руками. Я сказал ему:

– Вам этот устраивающий всех вариант подсказал до приезда милиции Винокуров? Он умный человек и, попав в переплет, сразу понял, где выход. Он только не успел вам сказать, что это вы затеяли драку и стали бить Плахотина… А вы по простоте душевной и написали в первом объяснении, как было дело…

Степанов вскочил со стула:

– Поверьте, Вадик не хотел… Когда они побежали за мной с ножом… он думал подхватить меня… чтобы мы уехали… Он просто плохо машину водит…

– Знаю, – успокоил я его. – Я уже запрашивал городскую ГАИ. В июле ваш брат сдавал экзамен на права и провалился на вождении. В общем, все ясно. Вы, Александр Степанов, свободны. Можете идти…

– А я? – спросил Вадик.

– Вам придется задержаться, – сухо обронил я и повернулся к Александру: – Вы свободны…

Пятясь, заглядывая мне в глаза, он сказал:

– Я в коридоре подожду…

– Это ваше дело.

За ним закрылась дверь, мы помолчали, и Вадик сказал:

– Все, что там произошло, я могу рассказать…

На душе у меня было очень горько, и я ответил:

– Высоко ценю вашу готовность помочь следствию… Правда, я и так уже все знаю…

– Не все! Вы не можете все знать! Саша, когда это случилось и я был почти в обмороке, сказал мне: «Молчи! Ты спал! Ты спал! Ничего не видел, понял? Ни-че-го! За меня не бойся, я отобьюсь, а тебе в тюрьму нельзя…»

– Конечно, нельзя вам в тюрьму, – поддержал я. – Вам же утром в университет…

– Зачем вы так говорите? – У него страдальчески сморщилось лицо.

– Затем, что только мы с вами знаем все. Даже брат и тот не все знает…

– А чего он не знает? – отшатнулся Вадик.

– А он до сих пор уверен, что ты, Вадик, бросился его спасать, когда они погнались за ним с ножом… Поехал спасать его от смерти…

– Но я не хотел никого сбивать, – снова залепетал Вадик.

– Да верю я тебе, конечно, не хотел. – Я закурил сигарету, тяжело вздохнул и сказал: – Ты просто плохо водишь. Но поехал ты не спасать Сашку, ты рванул в сторону от страха! Ты просто хотел убежать!

– Неправда!.. Это ваши домыслы!.. – слабо возмутился Вадик.

– Ясное дело, домыслы. Я же не собираюсь доказывать это по делу. В уголовном праве нет таких преступлений – трусость, подлость… Но запомни: большим профессором ты, может, и будешь, а вот стать таким человеком, как твой брат… это много труднее… Сейчас иди, ты свободен, а завтра явишься к одиннадцати тридцати на очную ставку со всей компанией… Следствие продолжается…

Под вечер отворилась дверь в мой кабинет и вошел Петя Верещагин.

– Привет, Борис! – сказал он. Лицо у него было черное.

– Здравствуй, Петя, – вышел я ему навстречу, и чувство вины за причиненную, хоть и без умысла, боль захлестнуло меня. Я знал, какие неприятности грозят ему теперь. А Петька всегда был хорошим парнем. – Петя, я не мог по-другому…

– Я знаю, Борис. Я и зашел, чтобы ты… – Он не договорил и махнул рукой. Потом закурил и сказал: – Я знаю, что ты не мог по-другому. Один француз написал про тебя…

– Про меня? – удивился я.

– Ну, не про тебя, про таких, как ты. «Отец говорит маленькому мальчику, у которого родился брат: “Вчера ангел принес тебе братика, хочешь посмотреть на братика?” Мальчик отвечает: “Нет, я хочу посмотреть на ангела…”»

Я бессильно развел руками, а Верещагин встал, раздавил в пепельнице сигарету и хмуро сказал:

– Наверное, так и надо…

И, не подавая руки, вышел, громко хлопнув дверью…