Трижды на заре Барикко Алессандро

Дайте хоть шнурки развязать!

Я развяжу, а вы присядьте. Вы ведь просидели на этом стуле всю ночь, так что минутой больше, минутой меньше…

Очень остроумно.

Мама родная, какая мерзость…

Оставьте, прошу вас.

Даже и не мечтайте: сама наблевала, сама почищу. Вот и все.

Куда вы их уносите?

Хорошенько помыть…

НЕТ, ТОЛЬКО НЕ ПОД КРАН!

Почему нет? Увидите, так будет лучше.

Я ДОЛЖЕН ОБУТЬ ЭТИ БОТИНКИ, скажите же наконец, какого черта…

Вы подойдете?

Что?

К телефону, звонит телефон.

Кой черт…

Подойдите.

Но меня нет в этой комнате, значит…

Или мне подойти?

Нет!

Глядите, как все отчистилось. Теперь высушим феном…

Алло?.. Да, это я… Нет, случилось кое-что неожиданное, я на минутку поднялся в номер… Ах это, да… Мне стало нехорошо… Нет, сейчас гораздо лучше, простите, что так вышло с ковром… Если нужно заплатить… Нет, я настаиваю… Сейчас спущусь… Нет, в самом деле, мне ничего не нужно… Уже спускаюсь… Да, спасибо, вы очень любезны… Спасибо.

Кто это был?

Я должен уйти, срочно.

Кто это был?

Ночной портье. Где мои ботинки?

Терпеть его не могу.

Отдайте мне ботинки.

Даже не мечтайте. Присядьте на минутку, я их высушу.

Я ДОЛЖЕН ИДТИ, ПРЯМО СЕЙЧАС!

Ну и манеры! Нате, получайте, если вам так угодно.

Я сказал портье, что это там, внизу… что это я натворил. Окажите мне лишь одну любезность: уйдите отсюда так, чтобы вас никто не видел. Вот дрянь, они сморщились…

Не берите в голову.

Ничего себе! Пойти босиком, прекрасная мысль.

Я имею в виду — не берите в голову все это: контракт, весы, все-все-все…

Что, черт побери, вы несете?

Сколько вам лет?

Мне?

Да, вам.

Сорок два.

Вот видите: вы достаточно молоды, чтобы выкинуть все из головы.

Да что вы несете?

Только не говорите, будто никогда об этом не думали. Послать все подальше и начать с начала. Было бы неплохо, а?

Вы с ума сошли.

Но дама сказала, что люди в большинстве своем мечтают начать все с начала и они не сходят сума, а есть в этом что-то трогательное. Сказала, что в действительности почти никто так по-настоящему и не начинает с начала, но и представить себе невозможно, как долго люди предаются фантазиям по этому поводу, и чаще всего именно посреди передряг, посреди той жизни, которую хочется выкинуть из головы. У нее когда-то был ребенок, и она отчетливо помнила, какая тоска накатывала на нее порой, когда она оставалась наедине с малышом, и единственное, что срабатывало, — серьезно задуматься о том, чтобы выкинуть все из головы и начать с начала. Она прикидывала, где, в какой дали оставить этого ребенка, и знала наперед, как причешется и куда пойдет искать работу, чтобы начать все с начала. Ей незамедлительно становилось лучше при одной мысли о том, как она станет тогда проводить вечера, да и ночи. Вечера напролет валялась бы на диване и ела или же шла бы развлекаться, спала с мужчинами, полностью владея собой, потом поднималась бы с постели и собирала свои вещи, не испытывая ни малейших угрызений. Сказала, что стоило ей подумать об этом, как вся она будто оттаивала изнутри, погружалась в безмятежность, словно и в самом деле что-то решалось. Начинала тогда ласкать малыша, излучала свет, становилась матерью. Малыш это замечал, чуял, как звереныш, и, когда она брала его на руки, меньше брыкался и таращил любопытные глазенки. Все налаживалось как по волшебству. Добавила, что в то время ей было семнадцать лет. Рассказывая все это, дама скинула вечернее платье, расстегнув молнию на спине и сдвинув с плеч еле заметные бретельки. Платье, шелковое, опустилось на пол блистающим, легким кольцом, из которого она выступила, сделав крохотный шажок сначала одной ногой, потом другой. Она осталась в трусиках и лифчике, но продолжала рассказывать, не придавая значения своей наготе, не обнаруживая никакого намерения — всего лишь завершая заранее намеченный жест. Подобрала сверток с пола и, рассказывая, как через несколько лет и в самом деле рассталась с этим ребенком, развесила платье на стуле и подошла к кровати. Не переставая говорить, откинула красное покрывало, и мужчина поморщился, будто что-то его кольнуло. Но дама этому не придала значения, вытащила из волос заколку и скользнула под простыню, чего, судя по всему, она больше всего желала с того самого момента, как вошла в номер, возможно чисто по-детски ища укрытия или ласки. Расстегнула лифчик, бросила в угол, взбила подушку и натянула простыню до подбородка. И все рассказывала о том, что приключилось с ней однажды в каком-то бюро по трудоустройству, рассказывала, так до конца и не веря в случившееся. Речь по-прежнему шла о том, чтобы начать все с начала. Она надеялась, что мужчина ее понимает, но нелегко было об этом судить, поскольку он слушал стоя, безо всякого выражения на лице, сжимая в руке чемоданчик. Ноги обуты в мокрые ботинки. Время от времени вздрагивал от нетерпения. Только однажды спросил, как ее угораздило завести ребенка в семнадцать лет. Имелось в виду, хотела ли она родить ребенка, или попросту так уж вышло. Дама пожала плечами. Довольно неприглядная история, сказала, и я давно решила больше о ней не вспоминать. Не так-то легко забыть, отметил мужчина. Дама опять пожала плечами. Я перевернула страницу, сказала. Мужчина пристально на нее посмотрел и спросил, начала ли она с начала, так, как ей представлялось в мечтах, когда она держала на руках ребенка. Да, ответила дама, и знаете, что я поняла? Мужчина не ответил. Я поняла, что никто никогда не меняется по-настоящему, измениться нельзя; каким ты был в детстве, таким и будешь всю жизнь, и не для того, чтобы перемениться, начинают все с начала. А для чего же тогда? — спросил мужчина. Дама помолчала немного. Она не заметила, что простыня соскользнула, обнажив грудь, или ей было все равно. А может, ей этого и хотелось. Начинают с начала, чтобы поменять стол, сказала она. Мы всегда думаем, будто ошиблись игрой: чего только не добились бы мы, с нашими-то картами, если бы только сели за другой игорный стол. Она оставила ребенка у своей матери и начала все с начала в другом городе, в другой профессии, в другой одежде. Может быть, хотела отделаться от того, что нельзя поправить. Теперь уж и не припомнить как следует. Но уж точно ей надоело проигрывать. Как я и сказала вам, добавила, поменять карты невозможно, остается одно — поменять игорный стол.

И вы свой стол нашли? — спросил мужчина.

Да, ответила дама не раздумывая, стол отвратительный, все жульничают, деньги грязные, люди никчемные.

Ну и чудеса…

Не пристало мне особенно ломаться, с моими-то картами.

Какими?

Я расхлябанная, не слишком умная и чересчур злая. И я в жизни ничего не доводила до конца. Довольно вам?

Что значит — злая?

Я равнодушно смотрю на то, как люди страдают. Иногда мне это даже нравится. Да сядьте же вы, мне на нервы действует, когда вы стоите столбом; сядьте, пожалуйста.

Теперь я и в самом деле должен идти.

На кровать. Присядьте на кровать. Хотя бы в ногах, подальше, если вам противно приближаться ко мне.

Мне не противно, я просто должен идти.

Вот так, молодец.

На минутку, потом мне правда нужно уходить. Только скажите мне, как вы утром отсюда выберетесь?

Что, простите?

Утром, если вас увидят.

Откуда мне знать. Что-нибудь придумаю. Будто вы затащили меня в постель, а утром испарились без следа, прихватив мои кошелек. Что-нибудь в этом духе.

Вы очень любезны.

Еще бы.

На самом деле вы и представить себе не можете, насколько мне это безразлично.

Правда?

Правда.

Значит, вы притворялись?

Притворялся?

Будто вы из тех, кого колышет, что о них подумают в гостинице. Из таких придурков.

Нет, я в самом деле такой. Уже слишком поздно.

Не надо, я пошутила, у вас не будет из-за меня неприятностей, никто не увидит, как я ухожу; если я что-то и умею делать, так это уходить из гостиницы так, чтобы никто не заметил. Я пошутила.

Дело не в этом.

А в чем тогда?

Ни в чем. Уже слишком поздно.

Поздно для чего?

Не берите в голову.

Эта ваша встреча по работе — такая важная?

Я должен был поехать туда раньше. Просто мне никак было не встать с того кресла.

Может быть, вам не хотелось.

Весьма вероятно. Но это было бы до чрезвычайности нелогично для такого человека, как я.

Вы никогда не совершаете нелогичных поступков?

Никогда.

Не делаете ошибок?

Нелогичных не делаю, хотя ошибаюсь часто.

А есть разница?

Очевидная.

Приведите пример.

Мог бы, даже великолепный, совсем недавний, но, поверьте, сейчас не время об этом говорить.

Вы улыбнулись.

Что, простите?

Вы улыбнулись впервые с тех пор, как мы с вами встретились. А знаете, у вас красивая улыбка.

Спасибо.

Вам следовало бы делать это чаще — улыбаться, я имею в виду. Это вам придает некий оттенок меланхолии, который нравится женщинам.

И что, вы подпали под очарование?

Эй, эй!

Извините, я пошутил.

Пошутил. Надеюсь, вы способны на большее.

Да, я способен на большее, но не сегодня, как ни жаль.

Что же сегодня не так?

Все неправильно.

Вы в номере, в кровати голая женщина, вы с ней болтаете. Что не так? Если не считать удручающего отсутствия спиртного, должна заметить.

Где-то здесь должен быть мини-бар, если хотите выпить.

То есть как это — где-то здесь? Вы шестнадцать лет останавливаетесь в этой гостинице и ни разу не поинтересовались, где мини-бар?

Ни разу.

Вы ненормальный.

Я мало пью.

А вода. Вам никогда не хотелось просто выпить воды?

Обычно я приношу воду с собой.

Господи, он ненормальный. Будьте так любезны, пойдите и поищите этот проклятущий мини-бар. Он обычно под телевизором.

В самом деле: весьма логично.

Более логично было бы поставить его рядом с кроватью.

Неверно. Шум вам помешает уснуть.

Зато алкоголь поможет.

Пива?

Пива? Больше ничего нет?

Спиртного — ничего.

Гнусная гостиница. Может, хотя бы попкорн, я обожаю попкорн…

Нет ничего съестного.

Гнусность. Ладно, удовлетворимся пивом. Выпейте и вы тоже.

Но мужчина сказал, что предпочел бы не пить, целую ночь ему удалось продержаться, и не подобало уступать именно сейчас. Сказал, что ему нужна ясная голова. Потом направился к кровати и, пересекая комнату, заметил, как сквозь портьеры просачивается свет. Вернулся, стал нашаривать одной рукой шнуры, чтобы раздернуть шторы, припоминая, что с математической точностью, хотя и по непостижимым причинам, всегда дергаешь не за тот шнур: хочешь закрыть — открываешь, и наоборот. Сказал об этом даме самым шутливым тоном, на какой только был способен, а тем временем ему удалось чуть-чуть раздвинуть портьеры. Вставала заря. Глядя на далекое небо, залитое неопределенным светом, он ни в чем уже не был уверен. Дама спросила: он что, высиживает это пиво, и тогда он сдвинулся с места и протянул ей банку. Присядьте, сказала дама куда более нежно. Минутку, сказал мужчина и вернулся к окну. Оттуда лился свет. Он подумал, что это приглашение, но теперь было сложно понять, ждут ли там и его тоже. Посмотрел на часы, словно существовала некая возможность обнаружить на циферблате хоть какой-то ответ, но не извлек ничего полезного, кроме смутного впечатления, что час — неправильный, по множеству причин. Может, все еще стоило довериться себе, выйти из этой комнаты, сесть в машину, выехать на шоссе и нажать на акселератор. А может, уместнее забраться в эту постель и проверить, будет ли женское тело таким желанным, каким кажется. Но об этом он подумал так, будто подобная мысль пришла в голову кому-то другому, не ему. Он услышал щелчок, банка открылась, и женский голос спросил, всегда ли он был таким. Каким — таким? Таким правильным, сказала дама. Мужчина улыбнулся. Потом сказал: нет. Тогда дама пожелала узнать, когда это с ним началось, если только он может вспомнить: и вот по этой-то причине он, не отходя от окна, сказал, что прекрасно помнит, ему было тогда тринадцать лет, и все случилось за одну ночь. Сказал, что все там разбилось вдребезги. Перед его домом, который горел той ночью, все разбилось вдребезги, перед тем бессмысленным огнем. Мне было тринадцать лет, повторил. Потом я встретил человека, который меня научил быть правильным и ставить вещи на свое место, и с тех пор я не переставал думать, что у нас нет иной цели, кроме этой. Всегда есть дом, который нужно возводить заново, добавил, и это долгий труд, требующий много терпения. Дама снова его попросила присесть на кровать, но он не ответил, зато, следуя за своими мыслями, рассказал, что его отец каждый вечер слушал радио и выпивал целую бутылку вина, до капли. Садился за стол, клал перед собой пистолет, сбоку ставил бутылку. Пил через соломинку, не спеша, и его нельзя было беспокоить, пока он это делал, что бы ни случилось. К пистолету он никогда не прикасался. Ему нравилось, что он лежит под рукой, только и всего. Сказал, что и той ночью все происходило точно так же; ночью, когда огонь поглотил все. Потом спросил у дамы, есть ли у нее дом.

Четыре стены и кровать? Разумеется.

Не в этом смысле. Настоящий дом. В голове.

Не уверена, что понимаю.

Что-то, что вы строите, ваша задача.

Ах это.

Да, это.

Я уже говорила вам, что никогда ничего не довожу до конца.

А случалось ли вам положить чему-нибудь начало, хоть раз?

Может быть, один.

Где это было?

Рядом с мужчиной.

Хорошая точка отсчета.

Будет вам.

С отцом ребенка?

С ним-то? Ничуть не бывало: тот мудак вовремя испарился.

Сожалею.

У него и работы-то не было. Хотя можно сказать, что и была: он машины воровал.

А другой?

Кто?

Тот, у которого дом.

Ну, тот…

Было в нем что-то особенное?

Все. Он один такой в мире.

То есть?

Таких, как он, больше нет.

Где он сейчас?

Не со мной.

Почему?

Не берите в голову.

Он вас не любил?

Ах нет, любил.

Что тогда?

Мы все время скандалили.

Как именно?

Вы не поймете.

Почему?

Знаете ли вы, что означает быть от кого-нибудь без ума?

Боюсь, что нет.

То-то и оно.

Попробуйте объяснить.

Шутите?

Попытайтесь, скажите хоть что-нибудь.

С какой стати?

Мне нечего делать. Приходится ждать, пока ботинки высохнут.

Хороший ответ. Что именно вы хотите знать?

Что означает быть от кого-нибудь без ума.

И вы этого не знаете.

Нет.

Женщине только и пришло на ум: ведь ты понимаешь фильмы о любви, по-настоящему понимаешь. Но и это нелегко было объяснить. Да и звучало оно как-то по-идиотски. Невольно вспомнилось столько всего, пережитого рядом с любимым человеком или вдали от него, что в сущности давным-давно одно и то же. Обычно она старалась об этом не думать. Но тут много чего вспомнилось, особенно одно из последних расставаний и то, что она поняла в тот миг, когда сидела за столиком в кафе, а он только что ушел. Она поняла с абсолютной непреложностью, что жить без него отныне и навсегда станет ее основным занятием и что с этой минуты все вещи каждый раз будут отбрасывать тень, специально для нее, лишнюю тень, даже в темноте, особенно в темноте. Задумалась, можно ли таким образом объяснить, что означает быть от кого-нибудь без ума, но, подняв взгляд на мужчину, стоящего у окна с чемоданчиком в руке, увидела, какой он элементарный, какой окончательный, и ей показалось абсолютно бессмысленным пытаться что-либо объяснить. В конечном счете ей даже и не хотелось этого делать, да и не затем она находилась здесь. Так что она улыбнулась грустной улыбкой, совсем ей не свойственной, и сказала — нет, лучше не брать в голову. Будьте любезны, сказала она мужчине, не будем больше говорить обо мне. Как прикажете, сказал мужчина. Дама открыла вторую банку пива и какое-то время молчала. Потом спросила, какого черта он стал в конце концов делать весы. Ее это не слишком интересовало, но хотелось прервать молчание, или память о любимом человеке. Поэтому и спросила: как получается, что в конце концов начинаешь торговать весами. Мужчине же, должно быть, этот вопрос показался немаловажным, потому что он начал припоминать тот первый раз, когда его научили взвешивать. Взвешивать точно. Вероятно, тогда к нему и прилепилась мысль о том, что недостает инструментов, чтобы взвешивать; оттуда и начались все проблемы. Он должен был взвесить лаки двух видов, их следовало смешать в точной пропорции: сколько нужно одного, сколько другого. Если сделать все как следует, кисть заскользит по дереву и цвет будет верным в утреннем свете и немного более теплым на закате. Он бы с удовольствием объяснил, какое отношение это имеет к задаче, которую каждый перед собой ставит: заново построить дом; и начало тому положено, в некотором роде, зарею. Но, подыскивая слова, он опустил взгляд на тротуар за окном и увидел, как перед входом в гостиницу останавливаются три полицейские машины, мигая синими огнями. Один полицейский, стоя у открытой дверцы, что-то говорил в рацию. Мужчина умолк, повернулся к даме, которая лежала в постели. Только сейчас он заметил, что ее светлые глаза — серые, волчьи; и понял, откуда берет начало ее красота. Я вас слушаю, сказала дама. Мужчина все глядел и глядел на нее — в эти глаза, — но в конце концов отвернулся к окну и снова пустился в воспоминания о двух банках с лаком и о густой жидкости, что лилась в стеклянную мензурку.

Такому не вдруг научишься, сказал он наконец.

Странный вы человек. Идите сюда.

Нет.

Почему?

Ночь прошла.

Уж не думаете ли вы до сих пор о той треклятой встрече? Вас уже давно отпели и похоронили.

Нет, не в этом дело.

А в чем тогда? Боитесь, что вас застукают поутру с дамой в вечернем платье? Говорю вам, я способна исчезнуть так, что никто и не заметит.

Правда?

Разумеется.

Наверное, лучше бы вам сделать это прямо сейчас.

Даже и не подумаю! С какой стати?

Послушайтесь меня и сделайте это сейчас.

Что вы плетете?

Ничего.

Нет, знаете, что я сделаю? Неплохо бы получить в номер хороший завтрак, чтобы отпраздновать.

Положите на место трубку.

Какой номер бюро обслуживания?

Не делайте этого, прошу.

Ах вот, девять, как всегда…

ПОЛОЖИТЕ ТРУБКУ НА МЕСТО.

Успокойтесь, что с вами?

НЕМЕДЛЕННО ПОЛОЖИТЕ ТРУБКУ!

Хорошо… хорошо, вот, положила.

Извините.

Что на вас нашло?

Вы это плохо придумали.

Как раз хорошо.

Поверьте, нет.

Я не стала бы заказывать две порции, я заказала бы одну, мы бы ее поделили, а когда завтрак принесли, я бы спряталась в туалете.

Мужчина, казалось, задумался на мгновение, могло ли это сработать, но на самом деле он думал совсем о другом. Он как раз что-то хотел сказать, когда постучали в дверь, трижды. Из коридора раздался голос: полиция графства — без излишнего пафоса, но твердо, без колебаний. Мужчина подождал секунду, потом отозвался громко: иду. Обернулся, посмотрел на даму. Она лежала не шевелясь, простыня соскользнула до бедер. Мужчина снял пиджак, подошел к кровати, протянул его даме. Прикройтесь, сказал. В дверь снова постучали. Дама надела пиджак, посмотрела на мужчину и произнесла тихо: вам не о чем беспокоиться. Мужчина отрицательно покачал головой. Потом повторил громко: иду — и направился к двери. Дама сунула руки в карманы пиджака и в правом нащупала пистолет. Сжала его. Мужчина открыл дверь.

Полиция графства, сказал полицейский, показывая удостоверение. Другой рукой он держался за рукоятку пистолета, висевшего на поясе.