Лидерство во льдах. Антарктическая одиссея Шеклтона Лансинг Альфред

Тем же вечером Уорсли описывал свое разочарование от того, что пришлось возвращаться назад, но добавил: «Я очень рад, что льды оставались плотными, пока мы не перетащили обратно нашу третью шлюпку». Кроме того, он заметил: «Думаю, наши животы устали от постоянной мясной диеты. Конечно, скоро мы к этому привыкнем, но я считаю, что было бы лучше, если бы мы добавляли туда немного жира. Многие страдают от вздутия живота, если мягко выразиться, или попросту от газов». Но команде было не до шуток. Из-за однообразной пищи почти все страдали запорами, что усугубляло и без того не слишком приятный процесс. Обычно, когда человек чувствовал необходимость, он отходил за соседний ледяной хребет, скорее для защиты от непогоды, чем для уединения, и справлял нужду так быстро, насколько мог. С тех пор как они покинули «Эндьюранс», приходилось обходиться без туалетной бумаги, поэтому люди научились использовать то, что всегда было под рукой, — лед. Таким образом, многие сильно ранили себя, и, к сожалению, не было способов помочь им, поскольку все нужные мази, как и большинство других медикаментов, лежали сейчас на дне моря Уэдделла.

В холодную погоду все страдали оттого, что слезились глаза. Слезы стекали вниз по носу и образовывали на его кончике сосульку, которую рано или поздно приходилось отламывать. И как бы аккуратно это ни делалось, вместе с ней отдирался и кусочек кожи, оставляя вместо себя плохо заживающую и очень болезненную ранку.

Путешествие к Океанскому лагерю за «Стенкомбом Уиллсом» изменило настроение многих людей. До этого некоторые еще надеялись, что льды вот-вот раскроются. Но после двенадцати миль пути туда и обратно все убедились, что паковый лед плотный, как никогда. Время, когда они могли мечтать, закончилось. Оставалось только сидеть и ждать.

Дни тянулись за днями, будто в серой монотонной дымке. Температура оставалась высокой, а ветер — слабым. Большинству хотелось скоротать время ожидания во сне, но долго находиться в спальных мешках было невозможно. Любой способ убить время использовали на все сто процентов, и даже больше. Так, 6 февраля Джеймс писал: «Херли и Босс ежедневно играют по шесть игр в покер. Думаю, каждый считает игру своей обязанностью, но это здорово помогает скоротать время. Самое ужасное — когда его нужно как-то убивать. Это кажется такой пустой тратой, но ничего не поделаешь».

Каждый день походил на предыдущий, поэтому любое необычное явление, каким бы незначительным оно ни было, вызывало огромный интерес.

Восьмого числа Джеймс писал: «Сегодня мы очень скучали по дому из-за запаха горящей веточки, которую нашли [в каких-то старых водорослях]. Любой новый запах, или запах, навевающий воспоминания, действует на нас чудесным образом. Возможно, мы сами уже сильно пахнем, и это остро ощущалось бы другими людьми, ведь прошло целых четыре месяца с тех пор, как мы по-настоящему мылись…»

«Сейчас, — продолжал он, — мы рассматриваем стены наших палаток, наблюдая за тем, какие из них надуваются ветром… Я мечтаю оказаться там, где направление ветра не имеет значения».

«Мы также страдаем от Amenomanid [буквально — ветреное помешательство], — писал он позже. — Эта болезнь может протекать в двух формах: либо человек начинает проявлять болезненную озабоченность направлением ветра и постоянно об этом говорит, либо сходит с ума оттого, что слушает других, больных Amenomanid. При второй форме человек все больше слушает. У меня обе формы».

Единственной темой, помимо ветра, на которую они могли говорить бесконечно, — была еда. В начале февраля они провели почти две недели без охоты — ни одного тюленя за все время. И, несмотря на то что запасы мяса пока имелись, жир для готовки уже заканчивался. Его хватило бы дней на десять, не больше. Девятого февраля Шеклтон писал: «Нет тюленей. Надо снизить потребление жира… поскорей бы почувствовать землю под ногами».

На следующий день несколько человек принялись раскапывать яму с отходами в поисках любого оставшегося на костях жира. Они разрезали все тюленьи плавники и выскоблили отрубленные головы в поисках любого жира, который могли найти. Но это была капля в море, поэтому Шеклтон сократил рацион до одного горячего блюда в день — порции сухого молока, разведенного в кипятке, которое они должны были получать на завтрак. На следующий день съели последний кусок сыра. Каждому достался кубик размером в один дюйм. Макниш комментировал ситуацию просто: «Сегодня днем я курил до тошноты, пытаясь заглушить голод».

Все ждали дня рождения Шеклтона — 15 февраля, потому что им обещали хорошую еду. «Но из-за нехватки мы ее не получим, — писал Маклин. — Наверняка дадут по лепешке, сделанной из муки и собачьего пеммикана, но даже этого мы очень ждем».

Но вдруг утром 17 февраля, когда ситуация с дефицитом жира стала просто катастрофической, кто-то заметил стаю маленьких пингвинов Адели. Их было около двадцати, они грелись на солнце недалеко от лагеря. Несколько человек, мгновенно схватив все, что попалось под руку: рукоятки топоров, кирки, сломанные ручки весел, — почти на четвереньках поползли к пингвинам. Они незаметно окружили птиц, отрезая им путь к воде. Затем по сигналу одновременно яростно бросились вперед, на кричащих и мечущихся пингвинов. В результате их добычей стали семнадцать птиц. Тем же утром заметили еще несколько стай пингвинов, и часть команды отправилась на охоту. До того как днем все окутал густой туман, у них было уже шестьдесят девять птичьих тушек. Позже, сидя в палатках, окруженные туманом, охотники слышали со всех сторон пронзительные крики оставшихся в живых пингвинов. Уорсли писал: «Когда погода прояснится, у нас, возможно, будет сотня».

Несмотря на долгожданное пополнение кладовой, ужин в тот вечер был весьма скромным и состоял, по словам Макниша, из «тушеных пингвиньих сердец, печени, глаз, языков, лап и Бог знает чего еще с чашкой воды», чтобы запить все это. «Не думаю, что кто-либо из нас будет страдать от обжорства».

После ужина они заметили, что на северо-востоке начинается буря, которая вскоре принесла с собой обильный снегопад. Буря продолжалась весь следующий день, из-за чего все были вынуждены оставаться в палатках. Тем не менее карканье пингвинов Адели не прекращалось. Наконец, 20 февраля, погода прояснилась. Как только рассвело, все выбрались из палаток и с изумлением увидели, что находятся чуть ли не в центре огромной колонии пингвинов. Куда ни посмотри — на всех соседних льдинах деловито сновали тысячи птиц. Они расхаживали с важным видом, плескались в воде и издавали пугающие звуки. Должно быть, эта колония мигрировала на север, и лагерь Терпения оказался прямо у них на пути.

Началась настоящая резня, люди пытались догнать буквально каждого пингвина. К ночи было убито, освежевано и разделано триста птиц. На следующее утро все увидели, что мигрировавшая колония пингвинов ушла так же внезапно, как и пришла. Из увиденных за этот день двухсот пингвинов добычей охотников стали около пятидесяти. В течение нескольких дней мимо лагеря продолжали проходить небольшие группки отстающих птиц, и к 24 февраля у путешественников было уже около шестисот тушек. Но пингвины Адели — маленькие птички, в которых не очень много мяса, поэтому запасы были не такими уж впечатляющими, как могло показаться. Более того, в этих птицах совсем мало жира.

Как бы то ни было, внезапное появление пингвинов Адели на время устранило самую сильную угрозу, вставшую перед ними, — голод. Но едва она миновала, люди стали задумываться об окончательном спасении.

Грин записывал свои наблюдения: «Сейчас наш рацион почти полностью состоит из мяса. Стейки из тюленей, рагу из тюленей, стейки из пингвинов, рагу из пингвинов, печень пингвина, хотя последняя в самом деле очень вкусная. Недавно закончилось какао, а теперь уже почти закончился чай, и скоро единственным нашим напитком станет молоко [из порошка]. Мука тоже на исходе, поэтому ее смешивают с собачьим пеммиканом, чтобы сделать лепешки, которые получаются довольно неплохими. Сейчас мы находимся в девяноста четырех милях от Паулета, а значит, нами пройдены три четверти того расстояния, которое оставалось преодолеть, когда мы высадились на лед. Интересно, окажемся ли мы там вообще когда-нибудь?»

Маклин писал: «Мы пробыли на плавучих льдинах треть года, дрейфуя по желанию Природы. Интересно, когда еще мы увидим дом».

А Джеймс как настоящий ученый выражал все идеи и сомнения лабораторными терминами: «Мы строим различные теории, иногда основываясь на том, какие погодные условия наблюдаем вокруг себя, но, как правило, они не подкреплены ничем. Я не могу перестать думать о теории относительности. Как бы то ни было, у нас есть лишь несколько миль до горизонта и примерно двести тысяч квадратных миль моря Уэдделла [на самом деле его площадь ближе к девятистам тысячам квадратных миль]. Букашка, сидящая на ничтожно маленькой молекуле кислорода, в бурю имела бы столько же шансов предсказать, где приземлится, как и мы сейчас».

Глава 17

Со дня окончания бури прошло чуть больше месяца. С тех пор они преодолели шестьдесят восемь миль, в среднем по две мили за день. В основном двигались на северо-запад, но каждый день направление было непредсказуемым — то на северо-запад, то на запад, иногда даже на юг, а бывало и прямо на север. Но определенно они приближались к Антарктическому полуострову.

Уорсли каждый день проводил долгие часы на морозе, на вершине небольшого айсберга, озабоченно глядя на запад, в надежде увидеть землю, и 26 февраля он заметил что-то, что можно было бы принять за гору Хаддингтон, оказавшуюся в совершенно неожиданном месте.

Все хотели в это верить, но мало кто действительно мог. Самым недоверчивым оказался Макниш. «Шкипер сказал, что видел ее, — писал он. — Но мы знаем, что он врет». Уорсли выдавал желаемое за действительное. Гора Хаддингтон на острове Джеймса Росса находилась более чем в ста десяти милях к западу от их нынешнего местоположения.

Тем временем наступил март; и 5 марта Гринстрит писал: «День за днем не происходит почти ничего, что разбавляло бы эту монотонность. Мы прогуливаемся по льдине кругами, но не можем пойти дальше, как если бы находились на острове. Уже почти не осталось никаких новых книг и больше не о чем говорить, все темы полностью исчерпаны… Я давно перестал различать дни недели, кроме разве что воскресенья, когда на обед мы едим печень пингвинов Адели с беконом. Это лучшая еда за всю неделю. Но скоро у нас закончится бекон — и воскресенье перестанет быть особенным днем, сольется с остальными. Льды вокруг выглядят так же, как и четыре-пять месяцев назад, а поскольку температура ночью теперь опускается до нуля и ниже, открытые участки воды покрываются свежим льдом, который недостаточно прочен, чтобы по нему идти. Но шлюпки туда спускать по-прежнему нельзя. По-моему, наши шансы добраться до острова Паулет — один к десяти…»

И действительно, шансы, казалось, уменьшались с каждым днем. Сейчас люди находились ровно в девяносто одной миле от острова. Но он располагался на западо-северо-западе, а они в основном двигались строго на север. Если не произойдет каких-то кардинальных изменений в движении на север, они рисковали просто проплыть мимо земли, но ничего не могли с этим поделать. Оставалось только беспомощно ждать.

Шеклтону, как и остальным, было трудно найти способы скоротать время. Его товарищ по палатке, Джеймс, писал 6 марта: «Босс только что нашел новое применение жиру и сейчас оттирает им рубашки наших карт. Эти игральные карты стали грязными настолько, что на них нельзя ничего разглядеть. Однако жир помогает их очистить. Действительно, тюлень — очень полезный зверь».

Хуже всего бывало в те дни, когда погода портилась. Дел не было, приходилось просто сидеть в палатках. И чтобы внутрь не заносилось много снега, всяческие хождения туда-сюда строго ограничивались. Выходить из палаток могли лишь те, кому «требовалось ответить на зов природы». Как раз такой день был 7 марта: дул сильный юго-западный бриз, и шел обильный снег. Маклин описывал обстановку в палатке номер пять: «…нас тут восемь человек, зажатых, как сардины в банке… Кларк постоянно шмыгает носом, что просто невозможно выносить — это сводит с ума любого, кто остается с ним в палатке. Лис и Уорсли только и делают, что спорят по пустякам, и никто не может их унять. Ночью Лис ужасно храпит, еще храпят Кларк и Блэкборо, но не так сильно… В те моменты, когда Кларк шмыгает мне прямо в ухо, единственное утешение для меня — взять дневник и писать…»

Но вдруг 9 марта они почувствовали волнение: океан дышал, он совершенно явственно вздымался и опускался. На этот раз им не показалось. Такое нельзя было спутать ни с чем. Все это видели, слышали и чувствовали.

Ранним утром послышался странный, ритмичный треск льда. Все вышли из палаток и увидели это зрелище. Куски льда вокруг то раздвигались примерно на четыре — шесть дюймов, то снова смыкались. Большие льдины почти незаметно поднимались — не больше чем на дюйм — и снова медленно опускались.

Люди, сбившись в небольшие группки, восхищенно указывали друг другу пальцами на то, что и так было очевидно: по всей ледяной поверхности ощущалось легкое, какое-то ленивое движение. Некоторые пессимисты решили, что оно могло быть вызвано местными атмосферными условиями, например приливами или отливами. Но Уорсли, достав хронометр, приставил его к краю льдины и замерил интервалы между колебаниями — восемнадцать секунд, слишком мало для приливного эффекта. Теперь не оставалось сомнений — это волнение открытого моря.

Но как далеко находилась открытая вода? Этого никто не знал. Джеймс размышлял: «До какой степени далеко может чувствоваться волнение в плотных льдах? Как показывает наш опыт, не очень далеко, но, конечно, мы никогда не делали замеров, чем сейчас можно будет заняться…»

Весь день велись долгие разговоры о том, что происходит, пока Уорсли, скрючившись у края льдины, делал замеры повторявшихся до бесконечности медленных колебаний. К вечеру все согласились с тем, что открытый океан находился примерно в тридцати милях от них. И только Шеклтон чувствовал в этом волнении самую большую угрозу, несравнимую со всем тем, с чем они когда-либо встречались. Тем вечером он записал: «Вера моя не укрепится, пока не образуются разводья».

Он знал, что, пока лед сомкнут, им не спастись, если давление увеличится. Море разобьет и раскрошит любую льдину, на которой они попытаются поставить лагерь. И надо ли говорить, что ни одна шлюпка не сможет отплыть в таких условиях.

Перед сном Шеклтон еще раз осмотрел лагерь. Он хотел убедиться, что палатки и шлюпки стоят не настолько близко друг к другу, чтобы их общий вес мог проломить льдину. Кроме того, оборудование было распределено по всей льдине, а значит, они не могли сразу потерять все в какой-то одной из трещин.

На следующее утро люди вышли из палаток, ожидая, что волнение усилилось — но не увидели ни малейшего движения. Лед оставался, как всегда, плотным. Разочарованию многих членов команды не было предела. Первый реальный признак открытого моря, такая соблазнительная мысль о скором спасении, которого они так долго ждали, — все это промелькнуло перед ними и мгновенно исчезло.

В тот же день Шеклтон приказал устроить небольшую тренировку, чтобы проверить, как быстро в чрезвычайной ситуации можно будет снять шлюпки с саней и загрузить их припасами. Все сделали то, что от них требовалось, но по раздражительности людей можно было судить, насколько повлияла на них такая дикая жизнь. Когда припасы погрузили в шлюпки, все воочию убедились, насколько скудными они были. Загрузка шлюпок уж точно не составляла для них никакой сложности. После тренировки все вернулись в палатки, угрюмые, почти не разговаривая друг с другом.

«Нечего делать, не на что смотреть, не о чем говорить, — писал Джеймс. — С каждым днем мы становимся все более молчаливыми».

До этого волнения многие месяцами не позволяли надежде завладеть их сознанием. По большей части все уже смирились не только с тем, что придется зимовать во льдах, но даже с тем, что это будет вполне переносимо.

Но затем началось волнение моря — реальное доказательство, что за этой бескрайней ледяной тюрьмой существовала жизнь. И все препоны, которые они чинили сами себе, чтобы не дать надежде проникнуть в их сознание, тут же рухнули. Маклин, упорно боровшийся с собой, чтобы оставаться пессимистом, больше не смог сопротивляться, и 13 марта дал себе волю, написав: «Я полностью одержим идеей о спасении… Мы пробыли во льдах больше четырех месяцев — совершенно бесполезно для всех. Здесь абсолютно нечего делать, можно лишь убивать время — кто как может. Даже дома, где есть театры и всякого рода развлечения, четыре месяца безделья были бы весьма утомительными, а теперь представьте, каково нам. Здесь мы воспринимаем еду не как часть ежедневной рутины, а как единственный просвет за весь день. День за днем вокруг нас все та же бесконечная белизна, не разбавленная вообще ничем».

Между тем разочарование начинало нарастать. На следующий день Джеймс писал: «Скоро должно произойти что-то решающее, и, что бы это ни было, лучше бы оно наступало постепенно. Идет пятый месяц с тех пор, как наш корабль пошел ко дну. Покидая его, мы верили, что будем на берегу через месяц! Как говорится, человек предполагает…»

Даже буря, пришедшая днем с юга, не подняла настроения измученным людям. Было слишком тяжело переживать все трудности, которые она повлекла за собой, Не приносило облегчения даже то, что, как выразился Уорсли, «мы, возможно, несемся на СЕВЕР с невероятной скоростью — одна миля в час!».

Шквалы ветра, продолжал Уорсли, «обрушивались на наши хрупкие палатки так, словно собирались разорвать их в клочья. Палатки тряслись и угрожающе раскачивались, все вокруг грохотало и дрожало… Материал был настолько тонким, что клубы дыма от наших трубок и сигарет внутри палаток закручивало в настоящие воздушные воронки порывами ветра, бушевавшего снаружи».

Ночью все по одному выходили на дежурство, ровно на час. Возвращаясь, каждый дежурный заползал в палатку и пытался в кромешной темноте по пути к своему спальному мешку отряхнуться от снега. Неудивительно, что возвращение дежурного всякий раз будило всех обитателей палатки. Как можно уснуть, вспоминал Уорсли, когда «снег на лице, чьи-то ноги у твоего живота, вой и грохот ветра снаружи, палатка трясется, и слышен громкий храп Полковника?»

Той ночью, когда буря с неистовыми завываниями толкала их на север, Джеймс хмуро заметил: «Вероятно, остров Паулет уже где-то к югу от нас».

Глава 18

Хуже всего было то, что снова остро встала проблема нехватки еды, особенно жира для готовки. Прошло уже три недели с тех пор, как они в последний раз убили тюленя, и небольшие запасы жира пингвинов Адели почти заканчивались. Корабельные припасы тоже были на исходе, а 16 марта израсходовали последнюю муку. Из нее и собачьего пеммикана сделали лепешки, каждая из которых весила не больше унции, и несколько человек, пытаясь растянуть трапезу, грызли и кусали их в течение целого часа.

Снова вспыхнули старые обиды на Шеклтона за отказ воспользоваться всеми возможными шансами, которые в разное время предоставляла им судьба. Даже Маклин, раньше никогда не критиковавший политику Шеклтона, почувствовал настолько сильное желание высказаться по этому поводу, что разработал специальный шифр, чтобы записать свои мысли в дневник, не опасаясь чужих любопытных глаз.

Вот что он написал с помощью шифра 17 марта: «Думаю, Босс был немного недальновиден, отказавшись запастись едой, когда это было возможно. Рискнуть стоило». Затем, 18-го: «Несколько дней назад Лис предложил Боссу запастись всей возможной едой [из Океанского лагеря] на случай, если придется зимовать во льдах. В ответ на что Босс нагрубил ему: “Некоторым из этих людей голод пойдет на пользу, их проклятый аппетит слишком велик!”»

Шли дни, запасы неумолимо сокращались. Уже закончились чай и кофе. Из-за нехватки жира, с помощью которого растапливали лед, получая воду, люди выпивали в день всего по одной порции очень водянистого порошкового молока. Его подавали на завтрак вместе с пятью унциями тюленьего мяса. Обед был холодным: четверть банки размороженного бульона и один консервированный бисквит. На ужин ели похлебку из мяса тюленя или пингвина.

Многие ощущали жажду почти как физическую боль. Естественная потребность организма в получении необходимой энергии, чтобы согреться, — вызывала хронический непрерывный голод. Погода стремительно ухудшалась, ночью температура часто падала до десяти градусов мороза. Из-за этого потребность людей в калориях увеличивалась, но ели они очень мало. Многим приходилось на несколько часов после еды забираться в спальные мешки, чтобы хоть как-то согреться и унять дрожь до тех пор, пока организм не получит еще немного тепла со следующим приемом пищи.

Появились даже некоторые весьма рискованные шутки на тему каннибализма. «Гринстрит и я, — писал Уорсли, — подшучиваем по поводу Мэрстона. Он самый пухлый человек в лагере, и мы очень заботимся о его состоянии, устраивая настоящие аттракционы щедрости и предлагая ему старые пингвиньи кости, уже полностью обглоданные. Мы умоляем Мэрстона не худеть и даже заходим настолько далеко, что выбираем наиболее лакомые части его тела и ссоримся из-за того, кому достанется самое нежное мясо. В конце концов, мы настолько взбесили его, что теперь каждый раз при виде нас он с показным отвращением разворачивается и уходит в противоположную сторону».

Это была плохая тема для шуток хотя бы потому, что в ней уже появлялся намек на актуальность. Да и сам Уорсли за исключением подобных слабых попыток казаться смешным стал молчаливым и угрюмым.

Когда 22 марта ситуация с продовольствием стала критической, Шеклтон приказал Маклину застрелить на следующий день всех его собак, чтобы команда могла съесть предназначенную им еду. Маклин отреагировал весьма равнодушно: «Должен признаться, я не думаю, что они еще смогут нам пригодиться. Океанский лагерь уже исчез. У нас хватит жира для печи еще на десять дней, а затем останется лишь надеяться, что мы найдем тюленей, иначе нам действительно придется очень тяжело».

Утро 23 марта выдалось холодным, и кое-где надо льдами стелился туман. Шеклтон рано вышел на прогулку. Он подошел к самому краю льдины и, когда туман чуть-чуть рассеялся, заметил вдалеке на юго-западе какой-то черный объект. Несколько минут он пристально вглядывался в него, а затем побежал к палатке, чтобы разбудить Херли. Вдвоем они вернулись к краю льдины и несколько минут пристально всматривались вдаль сквозь клубы тумана.

Да, это была она — земля. Шеклтон помчался к лагерю. С криками «Земля! Я вижу землю!» он бежал от палатки к палатке. Реакция была странной. Некоторые выбрались из палаток, чтобы увидеть все своими глазами, но остальные, замерзшие и уставшие от того, что далекие айсберги то и дело путали с землей, отказались вылезать из спальных мешков, по крайней мере до тех пор, пока не станет точно известно, что перед ними земля.

Какое-то время люди стояли и смотрели на землю, пока густой туман не скрыл от них это зрелище. После полудня погода улучшилась, небо прояснилось, и взорам всех открылся прекрасный вид: островки Опасности и дальше за ними черные горы, чьи вершины устремлялись в низкие облака. Уорсли определил, что самой высокой была гора Перси на острове Жуанвиль у самого края Антарктического полуострова.

Этот остров находился в пятидесяти семи милях почти прямо на запад от них, прямо направо по направлению их движения. «Если льды разойдутся, мы сможем там быть уже через день», — писал Херли.

Но никто не верил, что они разойдутся. Скорее, наоборот. Вокруг было около семидесяти айсбергов, многие из которых застряли на мели, и, казалось, что из-за них льды не могут ни раскрыться, ни двинуться на север. Если спустить шлюпки, то, скорее всего, они разобьются в считаные минуты. Более того, нельзя было думать и о том, чтобы проехать по льдам. Сейчас паковый лед представлял собой плотную массу разбитых кусков и был еще коварнее, чем три месяца назад, когда они за пять дней прошли всего девять миль — невероятно трудный и опасный путь из Океанского лагеря. Поэтому земля в поле зрения оставалась лишь еще одним напоминанием об их беспомощности.

Гринстрит отреагировал в свойственной ему циничной манере: «Приятно думать, что в мире есть что-то еще, кроме снега и льда; но я не вижу никаких причин для восторга, потому что это не приближает нас к спасению. Я бы больше обрадовался стаду тюленей, поскольку это значило бы, что у нас появится еда и топливо».

Но, как бы обидно им ни было, большинство членов команды радовались, видя землю, хотя бы потому, что, как сказал Джеймс, «прошло уже почти шестнадцать месяцев —??! — с тех пор, как мы последний раз видели черные скалы». Больше всех радовался Маклин, поскольку Шеклтон, по всей видимости, забыл о своем решении убить его собак.

«Пожалуйста, Господи, — писал Шеклтон тем вечером, — дай нам поскорее оказаться на берегу». Но льдина неумолимо дрейфовала в другую сторону — их продолжало уносить к самому краю Антарктического полуострова. Сейчас высадиться на землю было невозможно. Они почти миновали сушу, на которой могли оказаться.

Теперь между ними, открытым морем и мысом Горн бурлил ужасный пролив Дрейка — самая беспокойная часть океана на земном шаре.

В светлый солнечный день 24 марта вершины острова Жуанвиль четко просматривались на фоне неба. Джеймс, видя перед собой плотные непроходимые льды, едва сдерживался: «Невыносимо думать, что небольшое разводье в двадцать футов шириной могло бы вывести нас отсюда за пару дней, но льды плотные, как никогда, — и это становится невозможным. В палатках теперь очень тихо, мы почти не разговариваем. Везде царит атмосфера ожидания, все озабочены только этой мыслью».

Нервы людей напряглись до предела, когда днем по их льдине прошли две трещины, всего в девяноста футах от лодок. К счастью, они не раскрылись. На следующее утро, сразу после рассвета, с юго-запада внезапно поднялась буря. Но продлилась она лишь до середины дня, а затем ветер резко утих, и небо прояснилось. Закат потрясал воображение огненными оттенками громадных облаков, проплывавших мимо солнца. Все предвещало бурю. Сзади снова показался остров Жуанвиль, но на этот раз он находился вдалеке, и его было плохо видно.

Жгучий мороз, который принесла с собой буря, пришедшая с юга, доводил измученных людей до изнеможения. Казалось, что тепла их тел не хватает даже для того, чтобы согреть свои спальные мешки.

Запасов жира оставалось меньше чем на неделю, поэтому 26 марта люди лишились своих пяти унций тюленьего мяса на завтрак. Вместо этого пришлось довольствоваться половиной фунта холодного собачьего пеммикана и половиной порции порошкового молока; в особенно холодные дни к этому добавляли несколько кусочков сахара. На обед давали одну булочку с тремя кусочками сахара, а ужин состоял из единственного так называемого горячего блюда за весь день — похлебки из тюленя или пингвина, «варившейся так мало, насколько было возможно». Воду никогда не давали. Если кому-то хотелось пить, он набирал снег в маленькую баночку, обычно из-под табака, и прижимал к своему телу, чтобы растопить, или спал с ней в спальном мешке. Но доверху заполнив такую банку снегом, человек получал всего лишь одну или две столовые ложки воды.

Двадцать шестого числа до Шеклтона дошли слухи, что несколько человек унесли с общего склада несколько кусков жира и мяса пингвинов и пытались их съесть, замороженными и сырыми. Шеклтон тут же приказал, чтобы все оставшиеся припасы теперь хранились прямо возле его палатки.

К тому же Маклину приказали достать из кучи «мясных» отходов, которыми кормили собак, все, что еще можно было съесть. Маклин разбирал ее, откладывая в сторону все, «кроме того, что слишком сильно пахло, чтобы есть». Получилась кучка кусков плоти весьма отталкивающего вида, и Маклин отметил: «…к сожалению, если мы не поймаем больше ни одного тюленя, нам придется есть все это сырым».

Казалось, что собак тоже скоро придется съесть. Но их пока не трогали в расчете на то, что появится хоть малейший шанс доехать до Океанского лагеря за оставшимися там припасами. Забери они продовольствие из лагеря или пойми, что этого сделать нельзя, собак тут же пристрелили бы и съели.

«Я бы не раздумывая съел приготовленную собаку, — писал Маклин, — но совсем не хочу есть ее сырой».

Несколько человек день за днем уговаривали Шеклтона рискнуть и в последний раз съездить в Океанский лагерь, который сейчас находился в семи милях от них и уже почти пропал из виду. Там оставалось еще около шестисот или семисот фунтов собачьего пеммикана и примерно шестьдесят фунтов муки. Но Шеклтон не мог взять на себя такую ответственность и послать каюров по опасному льду, несмотря на то что его не меньше других волновало отсутствие припасов. Вокруг постоянно раздавались звуки давления — паковые льды неумолимо прижимало к изгибу Антарктического полуострова. Этот шум эхом прокатывался по всему льду, и почти со всех сторон наблюдалось движение льдов. «Надеюсь, наша старая льдина не сломается, потому что поблизости не видно ни одной надежной ледяной плиты», — комментировал Гринстрит.

Многочисленные айсберги, находившиеся вблизи, ускоряли процесс разрушения льдов. Иногда одна из льдин мирно проплывала рядом с остальными и вдруг неожиданно резко вздымалась вверх, разламывая близлежащие массы, пробиваясь через все, что встречалось ей на пути, оставляя за собой след из перевернутых кверху и расколотых на куски плавучих льдин. И невозможно было предположить, какой курс возьмет дальше эта смертоносная сила.

Двадцать седьмого марта Уорсли записал в дневнике, что один из огромных айсбергов вдруг необъяснимым образом отдалился от них и ушел на северо-восток, а откуда-то «с севера появился еще один айсберг, оказавшись всего за четыре часа на расстоянии пяти миль от нашей плавучей льдины. Но, к счастью, он тут же взял курс на восток и миновал нас».

Поездка к Океанскому лагерю с каждым часом казалась все менее возможной, но Шеклтон понимал: сейчас или никогда. Вечером он неохотно приказал Маклину быть готовым к тому, что, может быть, завтра рано утром ему придется ехать. Маклин уже ложился спать, но услышав такой приказ, обрадовался, начал приводить в порядок сани и готовить упряжку. Однако на рассвете лед начал слишком сильно двигаться, и все вокруг покрыл густой туман. Шеклтон вошел в палатку номер пять во время завтрака и сказал Маклину, что поездка отменяется. Весь лагерь был разочарован. Это чувство как будто пришло по следам влажной туманной ночи, на протяжении которой никому так и не удалось выспаться.

Не успел Шеклтон выйти из палатки, как Маклин разозлился на Кларка. Причина была какой-то сомнительной, но они начали кричать друг на друга. Напряжение передалось Орд-Лису и Уорсли, которые тут же затеяли перепалку, отчаянно богохульствуя при этом. Тем временем Гринстрит случайно разлил свое молоко и обвинил в этом Кларка, окликнувшего его в этот момент. Кларк попытался возразить, но Гринстрит накричал на него.

В следующее мгновение Гринстрит замолчал — буквально, чтобы перевести дух, — но в тот же момент его злость пропала, и он сник. Все остальные в палатке тоже замолчали, глядя на Гринстрита — лохматого, бородатого, грязного от жировой сажи, сжимающего в руках кружку и беспомощно взирающего на то, как снег жадно впитывает его драгоценное молоко. Потеря была для него настолько трагичной, что казалось, он сейчас разрыдается.

Не говоря ни слова, Кларк подошел и налил немного своего молока в кружку Гринстрита. Затем то же самое сделал Уорсли, после него — по очереди — Маклин, Рикинсон, Керр, Орд-Лис и наконец Блэкборо. В палатке надолго повисла тишина.

Сразу же после завтрака заметили двух тюленей и мгновенно распределились по командам. Первая группа стала окружать тюленя, который расположился к ним ближе всего. Остальные осторожно подходили ко второй жертве, как вдруг Шеклтон, почувствовав, что лед слишком опасен, приказал всем возвращаться в лагерь. На обратном пути Орд-Лис упал в обморок от голода. Он, как обычно, съел только половину порции, намереваясь сохранить оставшуюся часть на потом. После нескольких минут отдыха он встал на ноги и сумел самостоятельно дойти до лагеря.

В тот же день, немного позже, на смену туману пришел настоящий дождь, а температура поднялась до тридцати трех градусов. Почти все забрались в спальные мешки и оставались там, пока лило; дождь продолжался всю ночь и весь следующий день. Маклин описывал это так: «Потоки воды сливаются в один и просачиваются под мой спальный мешок, из-за чего он промокает насквозь, а вместе с ним все мои рукавицы, носки и остальные вещи… Даже сейчас, когда я пишу это, вода кап-кап-капает с крыши палатки, и мы подставляем под струи все имеющиеся у нас емкости — пустые банки и прочее, — чтобы не замочить сумки. Получается не очень хорошо, потому что таких емкостей в четыре раза меньше, чем мест, откуда капает вода. Я разложил на своей сумке сапоги Барберри таким образом, чтобы туда стекала вода. И когда набирается достаточно большая лужа, я аккуратно поднимаю их и сливаю воду в снег с одной стороны. Очень утомительно постоянно следить за этим… Молюсь Богу, чтобы он послал нам хорошую погоду, поскольку то, что происходит сейчас, ужасно. Я никогда в жизни не видел такого уныния и такой депрессии, как сегодня в нашей палатке».

Ближе к вечеру дождь сменился снегом, и к пяти часам все прекратилось. Вечером с девяти до десяти дежурил Джеймс. Он, как обычно, ходил по льдине, но вдруг заметил какое-то движение льда. Приглядевшись, он увидел «совершенно точное колебание», поднимающее льдину, и помчался к Шеклтону, который распорядился, чтобы ночные дежурные были особенно внимательны.

В пять часов двадцать минут следующего утра льдина раскололась.

Глава 19

В это время на дежурстве был маленький Альф Читэм, который тут же бросился к палаткам. «Трещина! — кричал он. — Трещина! Всем встать!»

Через несколько секунд все выбежали из палаток. Они увидели две трещины: первая проходила по всей длине льдины, а вторая шла под прямым углом к первой. Более того, было явственно видно, что вся льдина поднималась.

Люди бросились к «Джеймсу Кэйрду», быстро сняли замороженные болты, соединявшие шлюпку с санями, и перетащили ее на середину льдины. К этому времени трещина в центре расширилась примерно до двадцати футов. Было видно, как она с каждым колебанием расползается и увеличивается. Все запасы мяса оставались на другой стороне. Тогда несколько человек перепрыгнули туда, выбрав место, где трещина еще не слишком расширилась, и стали бросать куски мяса прямо через открытую воду своим товарищам.

Без четверти семь закончили — все продукты удалось спасти. Решено было сделать короткий перерыв, чтобы немного подкрепиться. Пока все стояли и ждали своей порции, льдина снова разломилась, на этот раз прямо под «Джеймсом Кэйрдом», в каких-то ста футах от палаток. Не потребовалось никаких приказов. Все бросились к шлюпке и перетащили ее поближе к палаткам. Теперь они могли поесть и получили то, что обычно ели за завтрак, — кусок собачьего пеммикана, шесть кусочков сахара и полкружки молока.

Не успели они закончить свой завтрак, как сквозь туман заметили странную фигуру, двигавшуюся по той части льдины, где находился лагерь. Уайлд побежал в палатку за ружьем, затем, опустившись на одно колено, выстрелил. Животное медленно повалилось на лед. Несколько человек бросились к нему — их добычей оказался морской леопард длиной почти одиннадцать футов.

Казалось, Уайлд одной пулей изменил судьбу всей команды. У их ног лежала почти тысяча фунтов мяса и как минимум двухнедельный запас жира. Шеклтон объявил, что на обед в честь этой добычи все получат печень морского леопарда.

Трофей доставили в лагерь на собаках. При разделывании в желудке морского леопарда нашли около пятидесяти непереваренных рыбин. Их аккуратно отложили, чтобы съесть на следующий день. К девяти часам работа завершилась.

Затем Шеклтон позвал Маклина и сказал, что пришло время застрелить его собак. Маклин не сопротивлялся, поскольку больше не было причин оставлять их в живых. Путешествие к Океанскому лагерю казалось просто нереальным, учитывая появление нового разлома. К тому же теперь у них был морской леопард. Необходимость в такой рискованной поездке отпала.

Маклин вместе с Уайлдом отвел собак по узкому перешейку через трещину туда, где раньше была кухня. По дороге они прошли мимо свалки мясных отходов. Певец, старый хитрый пес, схватил отрубленную пингвинью голову, а Боцман нашел косточку. Им обоим разрешили оставить добычу.

Маклин чувствовал себя отвратительно, распрягая одну за другой собак и уводя их за ледяной гребень. Уайлд, как и прежде, усаживал собак по одной на снег, приставлял дуло револьвера к голове и спускал курок. Так они и умерли: Певец с головой пингвина в зубах, а Боцман — с заветной косточкой. Когда все собаки были мертвы, Маклин освежевал и разделал их. Щенков Крина постигла такая же участь.

Вернувшись в лагерь, они оказались почти в праздничной атмосфере: все пребывали в радостном предвкушении первого за целых две недели горячего обеда. Поступило предложение попробовать собачье мясо, и Шеклтон согласился. Крин нарезал небольшие стейки из своего пса Нельсона, а Шеклтон проделал то же самое с Грасом.

Когда мясо поджарили, Крин побежал раздавать его всем желающим. Первым делом он направился к палатке Шеклтона — обветренное лицо ирландца появилось возле откинутого полога: «Я принес вам попробовать кусочек Нельсона».

Собачье мясо всем понравилось. Макниш отмечал: «Их мясо по вкусу, как деликатес, особенно после длительной тюленьей диеты». Джеймс нашел его «удивительно хорошим и вкусным». Уорсли заявил, что кусочек Граса, который он съел, был «вкуснее морского леопарда». А Херли даже позволил себе сказать, что мясо было «изысканно нежным и ароматным, особенно Нельсон, который напоминал телятину».

Все утро лед продолжал колебаться и вздыматься — то сильнее, то слабее. Поэтому во время обеда Шеклтон объявил, что они переходят на систему постоянного дежурства. Четыре часа дежурства — четыре часа отдыха. Шеклтон становится ответственным за одну половину дежурных, Уайлд — за вторую. Таким образом, половина команды будет находиться в постоянной готовности — собранная, одетая, способная выйти в любой миг. Двое дежурных должны регулярно обходить льдину в поисках трещин или какой-либо иной угрозы, остальным разрешалось стоять около своих палаток.

В течение дня появлялось все больше и больше признаков неизбежного раскрытия льдов. В небе люди увидели множество капских голубков и крачек, а Уорсли заметил чудесного гигантского буревестника, белого как снег, за исключением двух черных полосок на крыльях, — все это свидетельствовало о близости открытой воды. Кларк, завидев между льдинами медузу, сказал, что эти существа водятся только вблизи открытых морей. Эти приметы да еще темное небо, говорившее о наличии воды к северо-западу от них, а также колебания и высокая температура около тридцати четырех градусов дали Уорсли основания сделать вывод: «Все это кажется вполне обнадеживающим». Но потом он добавил: «Надежда дает нам силы поверить в желаемое».

К трем часам дня влажность воздуха заметно повысилась, а в восемь часов, когда Уайлд принял дежурство, пошел дождь. Уайлд и Макелрой на время дежурства перебрались в палатку номер пять, где, несмотря на тесноту и влажность, было вполне уютно. Все были рады послушать новые истории вместо постоянно повторяющихся баек своих товарищей по палатке.

Вскоре гостям позволили роскошь — зажечь спичку. «Все готовы?» — спросил Уайлд у курильщиков, державших наготове свои трубки и сигареты. Затем драгоценной спичкой чиркнули о коробок, и она озарила бородатые лица собравшихся в тесный круг людей. Ею же зажгли и самодельные «свечи», сделанные из просмоленной шерстяной веревки. После этого все, довольно пыхтя трубками и сигаретами, уселись обратно на свои места.

Уайлд рассказал несколько историй о своих прошлых авантюрных приключениях, связанных с девушками, а Макелрой, пытаясь соответствовать репутации самого космополитичного члена экспедиции, поведал внимательным слушателям рецепты нескольких коктейлей, в том числе и одного гарантированно имеющего свойства афродизиака под названием «Ласкающий грудь». В целом ночь прошла без особых событий. К рассвету дождь прекратился, а ветер подул в южном направлении, неся с собой холод и сухость. Колебания потихоньку прекращались.

Несмотря на все обнадеживающие знаки, состояние льда за весь день и до следующего утра почти не изменилось. Днем в небе на юго-западе снова появилась очень темная полоса, растянувшаяся до северо-востока. Однако из-за южного ветра внезапное раскрытие льдов казалось маловероятным, поэтому Шеклтон счел, что сейчас можно отменить наблюдение за морем. Но часовые дежурства по одному продолжались и днем и ночью.

Тем вечером ровно в восемь часов, когда Маклин помогал Орд-Лису скоротать время дежурства, их льдина внезапно поднялась и разломилась прямо в двух футах от палатки Уайлда. Маклин и Орд-Лис поспешили сообщить тревожные новости всей команде.

Спящие люди были застигнуты врасплох, ведь они легли спать в полной уверенности, что ничего не произойдет. Пытаясь как можно быстрее одеться, отыскать свою одежду и влезть в замерзшие на двадцатиградусном морозе сапоги, они устроили настоящую суматоху и давку в кромешной темноте палаток. Даже выбравшись из них, они не сразу понимали, что произошло и откуда надвигается опасность. Перемещаясь в темноте, они постоянно сталкивались друг с другом и проваливались в невидимые дыры во льду. Наконец все пришли в себя и перетащили шлюпки поближе к палаткам. При этом запасы мяса отрезало от лагеря новой трещиной — и людям снова пришлось перебрасывать их в темноте на другую сторону.

Шеклтон приказал возобновить дежурства с наблюдением за морем. Кроме того, любой, кто не находился на дежурстве, теперь должен был спать полностью одетым, вплоть до рукавиц и шапки.

Уснуть было трудно. За ночь их плавучая льдина заметно — почти на фут — поднялась. То и дело ощущались толчки, слышались постоянные удары о другие льдины. Все знали: сейчас их льдина настолько мала, что, если по ней пройдет еще одна трещина, что-нибудь или кто-нибудь наверняка провалится под нее. И возможно, его раздавит льдами.

С наступлением утра южный ветер прекратился, и ближе к полудню давление спало. В полдень Уорсли впервые за шесть дней сделал замеры, и выяснил, что они находятся на 62°33 южной широты и 53°37 западной долготы. За шесть дней они проплыли двадцать восемь миль на север с учетом тех пяти дней, когда дули неблагоприятные северные ветры. Их льдина явно находятся под влиянием течения, уносящего ее на север.

Третьего апреля Маклеод отмечал свой сорок девятый день рождения. Как только команда во время обеда произнесла тост за его здоровье, на краю льдины появился морской леопард. Маклеод, невысокий, но коренастый мужчина, подошел поближе и начал хлопать руками, изображая пингвина. По всей видимости, это убедило морского леопарда, и он выпрыгнул из воды навстречу Маклеоду, которому пришлось спасаться бегством. Зверь сделал пару прыжков вперед и остановился, вероятно, осматривая остальных странных существ на льдине. Эта задержка стала для него фатальной. Уайлд уже выбежал из палатки с ружьем. Он прицелился, выстрелил — и еще тысяча фунтов мяса пополнила запасы.

Пищи стало больше. Вместе с этим увеличились порции и поднялся боевой дух всей команды. Печальное, угрюмое настроение, появившееся несколько дней назад из-за перспективы есть сырое гнилое мясо, исчезло без следа. И более того, наконец мысли людей стало занимать что-то большее, чем просто выживание. В тот день, когда все поздравляли Маклеода с праздником, Уорсли и Рикинсон пустились в долгий шумный спор по, казалось бы, совершенно не имеющему к ним отношения вопросу об относительной чистоте новозеландских и английских молочных ферм.

Люди знали, что их положение с каждым часом становится все более критическим, но смотреть в лицо опасности было значительно легче с полным желудком.

Макниш писал: «Будет тяжело, если мы попадем в этот пролив, а потом нас вынесет в море». А Джеймс отмечал: «У нас царит дух ожидания. Нет сомнения, что мы сейчас на краю чего-то решающего. Если все пойдет хорошо, очень скоро мы окажемся на земле. Будет лучше всего, если льды разойдутся. Но страшно подумать, что нас может унести за те острова и зажать во льдах. Наша цель — острова Кларенс и Элефант…»

На следующий день невозможно было определить местоположение: все затянул густой туман, льды опасно поднялись. Но 5 апреля Уорсли сделал замеры, и стало ясно: они плывут прямо в открытое море.

Глава 20

Через два дня льдина стала дрейфовать на запад, и в результате их унесло на невероятное расстояние, двадцать одну милю, за сорок восемь часов, несмотря на встречный ветер.

Все были поражены такими новостями. За одну минуту все перевернулось с ног на голову. О высадке на островах Кларенс или Элефант теперь не могло быть и речи. Херли сказал: «Это доказывает наличие сильного западного течения и исключает надежду высадиться на острове Элефант».

Внимание всех полностью переключилось на остров Короля Георга, расположенный на западе. «Теперь мы надеемся на восточный или северо-восточный ветер, чтобы он отогнал нас на запад, пока мы не уплыли слишком далеко на север, — писал Джеймс. — Удивительно, как быстро могут поменяться предпочтения от самого желанного до самого нежеланного за какую-то пару дней… Все разговоры сейчас либо не клеятся вовсе, либо целиком сосредоточены на направлении ветра и течений».

Многие сомневались, что даже сильный восточный ветер сможет унести их довольно далеко на запад прежде, чем они попадут в залив, где льды, безусловно, разойдутся, в лучшем случае оставив им шанс плавать в шлюпках, под жестокими ударами штормов пролива Дрейка. «Боже, не допусти этого, — писал Гринстрит, — потому что, боюсь, в этом случае мы не выживем».

Ночью все лежали в спальных мешках и по зловещим звукам давления со всех сторон понимали, что льды продолжают двигаться Следующий день был очень облачным, поэтому они не могли узнать ничего о своем положении. Однако ночью 6 апреля небо прояснилось, и днем было достаточно светло. Прямо к северу на небольшом расстоянии от своей льдины они заметили огромный айсберг. Когда солнце поднялось выше, все увидели, что верхушка айсберга скрывалась за облаками. Таких высоких айсбергов не бывает — это остров. Но какой?

Из-за сильного сдвига на северо-запад многие считали, что это остров Элефант, другие думали, что Кларенс. Больше всего их удивляло, что виден один остров и не виден другой, хотя они были равноудалены друг от друга. В конце концов победили те, кто считал, что это остров Кларенс, поскольку вершины, достигавшие в высоту пяти тысяч шестисот футов, были на две тысячи футов выше, чем любая вершина острова Элефант, и это делало их заметными даже на большом расстоянии.

К завтраку облака уплотнились, закрывая вид на землю. Но в полдень Уорсли сделал замеры и рассеял сомнения, подтвердив, что они видели остров Кларенс, который находился в пятидесяти двух милях от них. Более того, их положение показывало, что западное направление дрейфа сменилось северным, и за последние два дня они прошли восемь миль почти ровно на север. Все почувствовали огромное облегчение.

Джеймс писал: «…в итоге острова Элефант и Кларенс все еще остаются нашей целью, а нынешний юго-западный ветер предвещает более обнадеживающие перспективы. За ночь льды немного сошлись, и сейчас просто кишат живностью. Мы слышим и видим китов, которые почти все время плавают неподалеку. Однажды одна особенно уродливая косатка высунула из воды голову и оглядела нашу льдину. Пингвины кричат… Иногда их стайки проносятся по воде со странными прыжкообразными движениями, как будто гигантские блохи прыгают по поверхности воды, что очень красиво смотрится в лучах солнца. Мы видели около двадцати тюленей… и все это сегодня утром за один раз. По небу то и дело пролетают снежные буревестники, а вместе с ними и чайки поморники».

Но проклятые льды не раскрывались. «Молюсь Богу, чтобы мы смогли высадиться на землю, — писал Маклин, — и наконец ушли из этих неконтролируемых льдов, которые уносят нас неизвестно куда, несмотря на все наши усилия… Сейчас мы в руках Высшей силы и, как все жалкие смертные, ничего не способны сделать против этих неуправляемых сил природы. Если не получится высадиться на землю, а это вполне вероятно, я считаю, что было бы неплохо высадиться на каком-нибудь айсберге. Действительно, многие из нас уже об этом говорили и хотели бы этого, но, конечно, находится и масса других весомых аргументов».

Все аргументы принадлежали Эрнесту Шеклтону. Он был категорически против высадки на айсберге до тех пор, пока не останется никаких других вариантов. Он хорошо знал, что айсберги, казавшиеся довольно устойчивыми, способны внезапно переворачиваться из-за того, что одна их часть тает быстрее, чем другая.

Всю ночь вокруг лагеря царил непередаваемый шум: жуткие крики пингвинов сливались со звуками, издаваемыми стаями китов. Когда наконец наступил рассвет, погода оказалась хорошей, с небольшим западным ветром, а небо — светлым и безоблачным. Все опять увидели остров Кларенс; слева от него едва виднелись вершины острова Элефант. Уорсли насчитал десять.

Но их местоположение относительно острова Кларенс значительно изменилось с прошлого вечера. Сейчас остров находился почти ровно на север от них — значит, они уплыли восточнее. В полдень замеры, произведенные Уорсли, подтвердили этот факт. За последние двадцать четыре часа они почти не продвинулись на север — максимум на две мили. Вместо этого они проплыли целых шестнадцать миль на восток.

Это казалось невероятным. Направление движения изменилось почти на сто восемьдесят градусов. Два дня назад они были в шоке от того, что дрейфовали на запад, а сейчас пришлось смириться с тем фактом, что их льдина стремительно двигалась на восток, уходя все дальше от земли. Гринстрит сказал: «Если ветер снова не сменится, и льдина не начнет дрейф на запад, мы пропустим все острова».

С северо-запада нарастало давление льдов, усиливая колебание воды, которое время от времени поднимало их льдину почти на три фута вверх. Орд-Лиса даже настигла морская болезнь.

В сравнении с медлительными айсбергами было видно, как быстро движутся на восток паковые льды. Отдельные льдины разбивались на такие маленькие кусочки, что превращались в ледяное крошево, обволакивавшее все на своем пути, как сироп.

Вечером, примерно без четверти семь, Макниш записал в своем дневнике: «Со вчерашнего дня колебание заметно усилилось. Но это уже никому не мешает, так как наша льдина теперь стала такой маленькой. Она поднимается и опускается с…» Он так и не закончил предложение. Раздался сильный удар, и льдина раскололась прямо под «Джеймсом Кэйрдом». Уорсли, стоявший в это время на дежурстве, принялся звать на помощь. Все выбежали из палаток, с ужасом глядя на «Джеймса Кэйрда», но в этот миг трещина начала угрожающе расширяться. Две другие шлюпки, оказавшиеся теперь с другой стороны, срочно перетащили через воду. Когда все закончилось, льдина превратилась в треугольник, со сторонами примерно в сто, сто двадцать и девяносто ярдов.

Вскоре после полуночи западный ветер сменился юго-восточным и значительно ослаб. Почти тут же образовались бассейны с открытой водой, потому что льдины расходились в стороны. Но это продлилось недолго. К утру льды снова сошлись, несмотря на то что небо на севере стало темным, как чернила.

Во время завтрака лед таинственным образом снова разошелся. Маленькие льдинки превратились в одинокие белые пятнышки на темной холодной поверхности воды. Однако, пока люди с надеждой наблюдали за этими метаморфозами, льды снова сошлись. Колебание нарастало, их льдину со всех сторон постепенно начинало заливать водой. К середине утра лед в третий раз разошелся. В половине одиннадцатого раздался громкий крик Шеклтона: «Собрать палатки и подготовить шлюпки!»

Все бросились выполнять свои обязанности. В считаные минуты палатки были собраны, а спальные мешки сложены в шлюпки. Затем шлюпки одну за другой подвезли на санях к самому краю льдины.

Трещина!

Льдина раскололась еще на две части, на этот раз ровно в том месте, где несколько минут назад стояла палатка Шеклтона. Обе льдины быстро расходились в стороны, унося от команды шлюпку «Стенкомб Уиллс» и большой запас провизии. Решение пришло мгновенно — почти все перепрыгнули через разраставшуюся трещину и быстро начали перетаскивать на свою сторону шлюпку и продовольствие.

Затем они ждали… разрываясь между непреодолимым желанием спустить на воду шлюпки, несмотря на риск, и стопроцентной уверенностью в том, что, как только они это сделают, дороги назад уже не будет. Какой бы маленькой ни была их льдина, сейчас она оставалась самой надежной в поле их зрения. Если они ее покинут и льды сомкнутся прежде, чем они найдут более подходящее место, им уже не спастись.

Несмотря на происходящее, Грин ответственно подходил к своим обязанностям. Он приготовил для команды маслянистый суп из тюленя и чайник горячего порошкового молока. Каждый взял свою порцию и съел ее стоя, пристально наблюдая за льдами. Уже было двенадцать тридцать, разводья постепенно расширялись. Все выжидающе смотрели на Шеклтона.

Сейчас их окружала открытая вода, но как долго это продлится? И как долго они смогут оставаться там, где находятся сейчас? Огромная ледяная плита, которая раньше была лагерем Терпения, превратилась в неправильный прямоугольник не более пятидесяти ярдов в длину. Сколько времени пройдет до того, как лед развалится на куски прямо у них под ногами?

В двенадцать сорок Шеклтон тихим голосом отдал приказ: «Спустить шлюпки».

Все оживились. Грин подбежал к своей госпоже Печке и потушил огонь. Некоторые взяли кусочки парусины и завернули в них небольшие порции мяса и жира. Остальные побежали к шлюпкам.

«Дадли Докера» сняли с саней и спустили на воду. Затем все начали передавать друг другу припасы. В эту шлюпку погрузили мешок мяса, жировую печь и сверху поставили то, что раньше было палаткой номер пять. Пустые сани опустили в воду и привязали к носовой части шлюпки. Затем быстро спустили и загрузили «Стенкомба Уиллса» и последним «Джеймса Кэйрда».

В тринадцать тридцать каждый забрался на борт своей шлюпки. Все взялись за весла и поплыли к открытой воде.

Не успели они отплыть от лагеря Терпения, как лед начал смыкаться.

Часть IV

Глава 21

Первые несколько минут были решающими, и это сводило с ума. Гребцы делали все возможное, чтобы работать слаженно, но получалось как-то неуклюже, сказывалось отсутствие практики. Растущее беспокойство сбивало с ритма. Лед, окружавший со всех сторон, мешал веслам свободно двигаться, и, казалось, — столкновение неизбежно. Все, кто не сидел на веслах, разместившись в носовой части, пытались отталкиваться шестами от больших кусков льда, чем периодически провоцировали ощутимый крен шлюпок.

Высокие борта «Джеймса Кэйрда» и «Дадли Докера» стали дополнительным препятствием. Из-за них скамьи оказались слишком низкими для нормальной гребли, и, несмотря на то что под сиденья четырех гребцов в каждой шлюпке подложили ящики с припасами, грести по-прежнему было неудобно.

Сани, привязанные к «Дадли Докеру», постоянно застревали в ледяном месиве, и спустя несколько минут Уорсли, окончательно рассердившись, разрезал веревки, которыми они крепились к шлюпке.

И все же — к удивлению людей и почти без их участия, — несмотря на сопротивление льдов, они довольно успешно шли вперед. Шлюпка продвигалась — на корпус, еще на корпус — и с каждым рывком льды становились менее плотными. Невозможно было точно сказать: раскрывались ли сами льды или же они уплывали ото льдов, окружавших лагерь Терпения. В любом случае удача сейчас была на стороне экспедиции.

Пасмурное небо выглядело ожившим из-за обилия птиц: над шлюпками летали тысячи капских голубков, крачек, глупышей, антарктических серебристо-серых и снежных буревестников. Птиц было так много, что их помет летел прямо в шлюпки, заставляя гребцов плыть, опустив голову. Киты тоже мелькали повсюду. Они со всех сторон поднимались из воды, иногда приближаясь к людям опасно близко, словно убийца из-за угла.

«Джеймс Кэйрд» во главе с Шеклтоном шел первым. Он держал курс на северо-запад до тех пор, пока это было возможно. За ним шел Уорсли на «Дадли Докере», а следом Хадсон на «Стенкомбе Уиллсе». Их голоса, мерно повторявшие «раз… два-а-а… раз…», сливались с криками птиц над головами и шумом волн от движения льдов. Гребцы с каждым движением все четче попадали в ритм.

Черед пятнадцать минут лагерь Терпения скрылся из виду в ледяном хаосе. Но теперь это было неважно. Покрытая сажей льдина, ставшая их тюрьмой почти на четыре месяца — каждый ее участок они знали так же хорошо, как осужденные знают каждую трещинку в своей камере, — которую они почти возненавидели, но о сохранности которой так часто молились, осталась в прошлом. Теперь вся команда находилась в шлюпках… на самом деле в шлюпках, и только это сейчас имело значение. Люди не думали о лагере Терпения. Сейчас для них существовало только настоящее, а значит, грести… плыть… спасаться.

В течение получаса они вошли в область свободного льда, и уже к половине третьего ночи были в миле от лагеря Терпения. Теперь, даже при огромном желании, они не могли бы его найти. Они проплывали недалеко от высокого айсберга с плоской вершиной, на который с северо-запада то и дело яростно обрушивались волны, разбиваясь о его голубоватый лед и поднимая брызги до шестидесяти футов вверх.

Какое-то время они стояли, не веря своим глазам. Затем Шеклтон повернул «Джеймса Кэйрда» и крикнул рулевым двух других шлюпок, чтобы те следовали за ним. С утроенной энергией гребцы принялись за работу, стремясь уплыть от обрушивающегося на них льда. Но, несмотря на все усилия, лед стремительно догонял их и уже угрожающе надвигался на корму. Гребцы не сдавались. Остальные подбадривали их, топая ногами в ритм. «Дадли Докера» — из-за того что это была самая громоздкая, а потому наиболее трудно управляемая шлюпка, — дважды почти догонял ледяной поток, но команде удавалось увернуться.

Спустя пятнадцать минут, когда гребцы заметно выбились из сил, отбойная волна начала спадать. Через пять минут она потеряла свою силу и вскоре исчезла так же таинственно, как и появилась. Новые гребцы заняли место уставших, и Шеклтон снова повел «Джеймса Кэйрда» на северо-запад. Ветер постепенно сменился на юго-восточный и теперь дул с кормы, облегчая движение.

Садясь в шлюпки, они находились на 61°56 южной широты, 53°56 западной долготы, недалеко от восточных пределов пролива Брансфилда. Пролив Брансфилда, около двухсот миль длиной и шестьдесят миль шириной, проходит между Антарктическим полуостровом и Южными Шетландскими островами, соединяя опасный пролив Дрейка с водами моря Уэдделла. Он назван в честь Эдварда Брансфилда, который в 1820 году на небольшой бригантине «Уильямс» впервые попал в эти воды, теперь носившие его имя. Таким образом, по свидетельству британских ученых, именно Брансфилд стал первым человеком, увидевшим Антарктиду.

За те девяносто шесть лет, которые разделяли открытие Брансфилда и день 9 апреля 1916 года, когда люди Шеклтона пробирались здесь сквозь льды, знаний об этих редко посещаемых водах, увы, не прибавилось. Даже сегодня лоция ВМС США по антарктическим водам, описывая условия пролива Брансфилда, виновато начинает с оправданий, говоря о недостаточной информации о данной территории. «Считается…» — продолжает лоция, что здесь бывают сильные непредсказуемые течения, достигающие иногда шести узлов в час. И поскольку они мало подвержены влиянию ветра, часто встречается явление, известное морякам как «перекрестное волнение», когда ветер дует в одну сторону, а течение движется в другую. В таких случаях мощные потоки воды — три, шесть, а то и десять футов высотой — поднимаются вверх. Перекрестное течение очень опасно для небольших лодок.

Мало того, погода в проливе Брансфилда почти никогда не бывает гостеприимной. По некоторым данным, небо здесь ясное не более десятой части года. Часто идет густой снег, и нередки бури, которые, начиная с середины февраля, становятся еще чаще и сильнее, потому что приближается антарктическая зима.

«Джеймс Кэйрд» представлял собой двусторонний вельбот длиной двадцать два фута шесть дюймов и шириной шесть футов три дюйма. Его построили в Англии по специальному заказу Уорсли из американского вяза и английского дуба, обшитых древесиной балтийской сосны.«Джеймс Кэйрд» был немного крупнее двух других шлюпок, но, несмотря на это, оставался более легким и упругим из-за материалов, из которых был сделан. Макниш поднял его борта примерно на пятнадцать дюймов, поэтому даже доверху загруженный «Джеймс Кэйрд» поднимался из воды чуть выше, чем на два фута. Таким образом, из всех трех шлюпок эта была самой подходящей для мореплавания.

Что касалось веса, шлюпки не были перегружены. На «Уиллсе» плыли восемь человек, на «Докере» девять, а на «Кэйрде» одиннадцать. В менее опасных водах и с менее громоздким оборудованием каждое судно могло вместить по крайней мере в два раза больше путешественников. Но все же в шлюпках было тесно. Каркасы палаток и сложенные спальные мешки занимали непропорционально много места. Кроме того, здесь же стояли ящики с припасами и большое количество личных вещей. Все это почти не оставляло места самим людям.

Во второй половине дня — пока они шли на северо-запад — все три шлюпки продвигались отлично. Попадались участки, где лед был довольно плотным, но не настолько, чтобы заблокировать путь. После пяти часов вечера стало темнеть, и Шеклтон крикнул рулевым других шлюпок, чтобы они держались так близко друг к другу, как только возможно, пока не найдется подходящее место для лагеря. Так они плыли до половины шестого, пока не подошли к плоской тяжелой льдине площадью около двухсот ярдов, которую Шеклтон счел достаточно крепкой, чтобы разбить на ней лагерь. Преодолевая сопротивление бурных волн, они не менее шести раз пытались к ней приблизиться. Наконец все шлюпки были благополучно подняты на лед. Примерно в четверть седьмого вечера высадка завершилась. Грин тут же нашел место для своей печи, пока остальные устанавливали палатки — все, кроме палатки номер пять, настолько тонкой и хрупкой, что Шеклтон разрешил ее обитателям спать прямо в шлюпках.

Ужин состоял из четверти фунта собачьего пеммикана и двух бисквитов на каждого. Он закончился к восьми часам, и все, кроме дежурного, тут же легли спать. Это был утомительный, но насыщенный день. По оценке Уорсли, они прошли добрых семь миль на северо-запад. Конечно, само по себе расстояние не было впечатляющим, но осознание того, что они наконец-то сели в шлюпки, сделало их давние мечты реальностью. После пяти с половиной месяцев во льдах они перешли к стадии «делать что-то для себя», как выразился Маклин. Все уснули почти мгновенно.

«Трещина!» — раздался крик дежурного вскоре после того, как все до единого провалились в глубокий сон. Уставшие люди выбежали из палаток, причем некоторые даже не потрудились одеться. Но тревога оказалась ложной; никакой трещины не было, и все снова забрались в спальные мешки.

К одиннадцати часам Шеклтон, почувствовав что-то странное, оделся и вышел из палатки. Он заметил, что волнение моря усилилось и их льдина развернулась таким образом, что сейчас находилась перед открытой водой. Несколько мгновений он пристально смотрел на воду, как вдруг раздался звук глубинного удара — и льдина раскололась прямо под его ногами и под палаткой номер четыре, в которой спали восемь человек.

Почти тут же две части льдины разошлись, палатка рухнула, раздался всплеск. Члены команды начали быстро выбираться из-под ее обмякших складок.

«Кого-то не хватает», — услышал Шеклтон. Он бросился вперед и начал разрывать палатку. В темноте он услышал приглушенные судорожные звуки, доносящиеся снизу, и наконец увидел что-то бесформенное, извивающееся в воде — человека в спальном мешке. Шеклтон протянул руку и одним резким сильным движением выдернул мешок из воды. В следующий момент две надломившиеся части льдины резко ударились друг об друга.

Человеком в спальном мешке оказался Эрни Холнесс, один из кочегаров. Он промок до нитки, но остался жив. Беспокоиться о нем времени не было, так как трещина снова расширилась, на этот раз очень быстро, отрезая тех, кто жил в палатке Шеклтона и спал в «Кэйрде», от остальных. Через трещину перебросили веревку, и две небольшие группки людей смогли на какое-то время соединить половины расколовшейся льдины. Затем, быстро перетащив «Кэйрда», оставшиеся члены команды перепрыгнули на большую льдину. Шеклтон к ним не присоединился, решив убедиться, что все остались целы. Но когда пришла его очередь прыгать, льдины опять разошлись. Он схватил веревку и попытался снова притянуть свою льдину к большой, но один человек не мог справиться с этим. Через девяносто секунд он исчез в темноте.

Повисло гробовое молчание. Казалось, прошла целая вечность. Вдруг все услышали из темноты голос Шеклтона: «Спускайте шлюпку».

Уайлд мгновенно отдал приказ. «Уиллса» спустили на воду, и шесть добровольцев сели в шлюпку. Они опустили весла и поплыли на голос Шеклтона. Наконец в темноте показался знакомый силуэт. «Уиллс» подошел к льдине — и вскоре все благополучно вернулись в лагерь.

Теперь о продолжении сна не могло быть и речи. Шеклтон приказал разжечь жировую печь. Затем переключил внимание на Холнесса, который страшно дрожал в насквозь промокшей одежде. Но ни у кого не оказалось запасных вещей. Чтобы Холнесс не замерз, Шеклтон приказал ему двигаться, пока одежда не высохнет. До конца ночи все по очереди ходили с ним туда-сюда. Его товарищи слышали, как трещат на бедняге замороженные вещи, как звенят осыпающиеся с него кристаллики льда. Кстати, сам Холнесс ни разу не пожаловался на мокрую одежду, зато несколько часов кряду ворчал по поводу того, что потерял в воде свой табак.

Глава 22

В пять утра на небе появились первые светлые блики — изнурительная ночь наконец-то закончилась. Наступило 10 апреля.

Погоду на рассвете вряд ли можно было назвать ободряющей: пасмурно и туманно, сильный шквалистый восточный ветер, порывы снега, летевшего в ледяную воду. Не просматривались ни остров Кларенс, ни Элефант. Уорсли только примерно мог оценить, что они находились севернее, приблизительно на расстоянии тридцати и сорока миль от них. Восточный ветер пригнал к их льдине массу ледяных обломков, поэтому казалось, что они снова были заперты.

Вскоре появились первые участки открытой воды, и после завтрака все было готово к отплытию. Шеклтон решил облегчить шлюпки, оставив в лагере несколько инструментов для льда и ящиков с сушеными овощами. Где-то после восьми часов льды начали расходиться, и в восемь часов десять минут Шеклтон отдал приказ спустить шлюпки на воду.

По всему морю плавали куски льда, поэтому шлюпки постоянно кренились в разные стороны, грести было крайне сложно. Но вскоре лед стал раскрываться, и примерно через час они оказались на участке открытой воды, абсолютно свободной ото льда и настолько широкой, что люди с трудом различали льдины, проплывавшие где-то вдали. Это было долгожданное зрелище после целого года ожиданий, когда они не видели вокруг себя ничего, кроме льда. Шеклтон отдал приказ всем трем судам поднять паруса.

На «Кэйрде» было две мачты: для основного и косого паруса, — а также небольшой кливер у носа. «Докер» оснащался одним рейковым парусом, а «Уиллс» имел лишь маленький основной парус и кливер. Таким образом, шлюпки оказались в разных весовых категориях, что стало очевидно, как только все подняли паруса. «Кэйрд» поймал ветер и помчался вперед, уходя влево от других лодок. Несмотря на то что «Докер» двигался чуть быстрее «Уиллса», разница была не так уж заметна, и ни одна из шлюпок не смогла поймать ветер. «Кэйрду» ничего не оставалась, кроме как снизить скорость, чтобы не уйти слишком далеко от остальных.

К середине утра шлюпки подошли к границе паковых льдов, протянувшихся вдоль кромки открытой воды длинной плотной линией, по всей вероятности, ведомой течением. Эти явно старые льды — величественные ветераны — достойно выдержали годы давления в море Уэдделла, чтобы затем расплавиться у берегов Антарктики. Их старые края были стерты водой. Они уже давно ничем не напоминали свежие и острые от недавних разломов края молодых льдин. Больше часа три шлюпки медленно огибали западный край древних льдов и где-то после одиннадцати часов обнаружили проход, по которому двинулись дальше.

Они сразу поняли, что находятся в открытом океане. Об этом моменте они страстно мечтали еще со времен жизни в Океанском лагере, но реальность очень отличалась от мечты. Как только шлюпки миновали защитный ледяной барьер, они тут же попали под удары сильного ветра, а на северо-востоке от них вовсю бушевало море. Они попытались пройти на северо-северо-восток под парусами. И тут же на них обрушились свирепые ледяные брызги, яростно хлеставшие по лицу. Леденящий ветер казался еще холоднее от недосыпания. Орд-Лис и Керр, плывшие на «Докере», ужасно страдавшие от морской болезни, скрючились на своих спальных мешках.

И все же почти никто не жаловался. Все знали, что где-то за туманами, вероятно, не более чем в двух дюжинах миль на север, была земля, и сейчас они к ней постепенно приближались. Когда пришло время обеда, Шеклтон разрешил выдать большие порции бисквитов, холодные пайки, предназначенные для санных походов, собачий пеммикан и по шесть кусочков сахара каждому.

Однако во второй половине дня ветер значительно усилился, и шлюпки стали опасно раскачиваться. Больше часа Шеклтон держался северо-восточного курса, надеясь, что суда смогут противостоять морю. Но к двум часам понял, что двигаться дальше безрассудно, и приказал всем вернуться назад, за пройденную ранее защитную линию льдов.

Шлюпки развернулись и поспешили на юг. Через несколько минут они достигли края льдов и двинулись дальше на запад, в поисках большой льдины. Самой крупной глыбой, найденной ими, стала та, которую Уорсли назвал «льдина-айсберг»: толстая масса сжатого давлением темно-голубого льда площадью около тридцати пяти ярдов в некоторых местах поднималась над водой на целых пятнадцать футов. Она дрейфовала в одиночестве, отдельно от основной линии льдов, и, по всей видимости, уже долго была на плаву. Море искромсало ее края, оставив свои отметины в виде свисающей кромки рыхлого льда.

Шеклтон прекрасно помнил о предыдущей бессонной ночи, чтобы снова пойти на такой же риск. На этот раз всем придется провести ночь в шлюпках. Остановившись у льдины-айсберга, они вогнали весла в лед. Затем привязали их веревками к бортам шлюпок и стали ждать наступления темноты.

Однако через несколько минут ветер сменился на северо-восточный, и на море началось волнение. Шлюпки стали сильно ударяться друг о друга и в любую минуту могли вырвать изо льда весла, к которым были привязаны. Ветер бесновался над поверхностью айсберга, сдувая с его вершины снег и бросая ледяные комья прямо в лицо людям. После получаса таких страданий у Шеклтона не осталось выбора. Если они хотели выспаться — а им это было крайне необходимо, — альтернативы привычному варианту не было. И тогда он нехотя отдал приказ разбить лагерь на льдине.

Шлюпки немного проплыли вдоль льдины-айсберга, и примерно половина команды выбралась на лед. Им тут же стали передавать припасы и оборудование. Затем пришла очередь заняться шлюпками. Рыхлый по краям лед поднимался из воды на пять футов и был опасен. Поэтому шлюпки приходилось ставить почти вертикально и затаскивать на льдину с безопасного расстояния от ее края.

«Уиллс» был первым, и его подняли без приключений. Поднять «Докер» оказалось сложнее. Когда его втянули приблизительно наполовину, рыхлый лед надломился, и Билл Стивенсон, один из кочегаров, упал в ледяную воду. Шесть человек тут же бросились к нему и вытащили беднягу на поверхность. «Кэйрд» был последним, на этот раз рыхлый лед снова сломался. К счастью, Шеклтон, Уайлд и Херли успели ухватиться за борт шлюпки. К тому времени, когда все шлюпки успешно подняли, было уже три тридцать, и все находились на грани изнеможения. Они почти не спали в течение последних тридцати шести часов. Их руки, не привыкшие к гребле, покрылись мозолями и уже были немного отморожены. Одежда промокла от брызг, то и дело попадавших в шлюпки, а спальные мешки вообще вымокли насквозь.

Но сейчас был важен лишь сон. Поужинав холодным собачьим пеммиканом, молоком и двумя кусочками сахара, они полностью одетыми забрались в свои спальные мешки. Несколько человек, перед тем как уснуть, потратили последние силы на то, чтобы быстро описать события дня в дневниках. Уорсли написал: «По моим расчетам мы сегодня прошли [на северо-запад] десять миль, и течение должно помочь нам продвинуться на запад, прежде чем нас унесет этот сильный восточный бриз». А Херли в своем дневнике выразил мысль, которая посещала почти всех: «…молюсь Богу, чтобы эта льдина не раскололась нынешней ночью».

К сожалению, их мольбы не были услышаны — еще задолго до рассвета они поняли, что происходит неладное. С рассветом их взорам предстала ужасающая картина.

За ночь ветер усилился почти до бури, а откуда-то с северо-востока в их сторону принесло огромное количество льда. И сейчас эти громадные глыбы окружали людей — во всех направлениях до самого горизонта. Куски айсбергов и сломанные льдины десятков тысяч самых разных форм покрывали всю поверхность воды. А на северо-западе от одного края горизонта до другого бушевали огромные тридцатифутовые волны, неумолимо напиравшие на толщу паковых льдов. Вода захлестывала льды, и на этих беспощадных волнах льдина-айсберг, приютившая людей, поднималась на головокружительную высоту, а затем падала вниз так низко, что не было видно горизонта. Воздух наполнился жутковатым ревом, в котором смешались все звуки: визг ветра, хрипы волн, закручивающих льды, и беспрестанный грохот перемалываемого льда.

Из-за своего размера айсберг плыл медленнее, чем остальные льды, которые свирепо бросались на него и ударяли со всех сторон, в то время как волны подмывали его края. Иногда то с одной, то с другой стороны от него отваливались куски льда, а некоторые из них просто отрывало ударами соседних льдин. С каждым ударом айсберг начинал лихорадочно дрожать.

Именно этого Шеклтон так боялся, когда началось движение паковых льдов еще там, в лагере Терпения. Айсберг трещал под ними и мог расколоться или перевернуться в любой момент. Но и сесть в шлюпки было сумасшествием: их разбило бы в мелкие щепки за полторы минуты.

Вся картина была ужасающей. Складывалось впечатление конца света. Люди стояли в напряжении, зная, что в следующее мгновение могут оказаться в море, где их раздавит, или они утонут, или будут барахтаться в ледяной воде, пока последняя искорка жизни не погаснет в их телах. И все же величие зрелища завораживало их.

Шеклтон поднялся на ледяной холм высотой примерно двенадцать футов с одной стороны айсберга. Оттуда он увидел только бескрайние льды. Лишь иногда где-то вдалеке просматривалась черная линия или небольшой темный участок свободной ото льда воды. Единственной надеждой команды было то, что один из таких участков появится поближе к ним и окружит айсберг, чтобы они смогли выбраться. Но открытая вода то и дело, приближаясь на небольшое расстояние, вдруг уходила в ту или иную сторону, а затем и вовсе исчезала, когда смыкались льды. Они ждали, время шло — часы показывали восемь, девять, десять… С самого рассвета шлюпки были наготове, припасы и оборудование лежали неподалеку, в любой момент готовые к погрузке.

Все смотрели на Шеклтона, стоявшего на холме. Снизу непокорная линия его подбородка выделялась еще сильнее, но по темным кругам вокруг глаз было видно, как он переживает. Иногда он кричал, чтобы все приготовились — появлялся шанс. Все тут же кидались к шлюпкам и ждали, но спустя какое-то время Шеклтон мрачно качал головой. Шанса больше не было.

Пока они ждали, айсберг постепенно разрушался. Поздним утром из-за сильного удара волны от него откололся двадцатифутовый кусок, соскользнувший в воду и частично оставшийся на поверхности. Этот ледяной шельф усиливал давление на айсберг, не давая ему возможности естественно держаться на волнах. Возникла большая вероятность, что айсберг расколется горизонтально, и его вершина просто сползет в воду.

Наступил полдень. Айсберг уменьшался на глазах, но льды не отступали. Волнение усилилось. Всем раздали походные пайки, и теперь люди, разделившись на небольшие группки, тихо разговаривали. Что будет, если с наступлением темноты лед так и останется плотным? Ходили разговоры, что айсберг не протянет до следующего утра. И тогда они окажутся в море прямо посреди ночи.

Они даже пытались отпускать шуточки по этому поводу, из последних сил стараясь не сдаваться или просто не думать об этом. Гринстрит открыл дневник и попробовал описать ситуацию: «…очень тревожное время, потому что наша льдина сильно качается из-за того, что…» Здесь запись обрывалась прямо на середине предложения. Не было ничего хорошего; он не мог продолжать думать об этом.

Страницы: «« 12345678 »»

Читать бесплатно другие книги:

Автор проработал такие значимые для развития человечества системы, как Дзен, Дао, Йога Кундалини, Та...
Говард Шульц стал генеральным директором Starbucks в 1987 году и за последующие годы превратил Starb...
Почему организации часто останавливаются в своем развитии, и как руководители могут помочь им приспо...
Хорошо продуманный бизнес-план – залог успеха любого предприятия. Он не только поможет привлечь вним...
Можно ли медитировать во сне? Существует ли таинственный зверь йесин? Зачем разрушать колесо Сансары...
Перед вами книга «Негативные магические воздействия. Выявление. Диагностика. Защита. Противодействие...