Лидерство во льдах. Антарктическая одиссея Шеклтона Лансинг Альфред

Глава 30

Отрицать скорое спасение было вполне логично, учитывая, что шансы на прибытие корабля в ближайшем времени казались просто ничтожными. И все же люди не сдавались. На карту было поставлено слишком много.

Шестого июня Маклин писал: «Каждое утро я поднимаюсь на вершину скалы и, несмотря ни на что, надеюсь увидеть, как к нам плывет спасательный корабль». Даже Херли, который всегда позитивно ко всему относился, написал, что «все каждый день подолгу смотрят на горизонт в надежде увидеть мачту или шлейф дыма».

Шли дни, корабля по-прежнему не было, но люди упорно списывали это на массу разных причин: лед, бури, туман, подготовка и поиск подходящего корабля, официальные задержки — а то и все сразу. Но почти никто и никогда не упоминал самую вероятную причину — «Кэйрд» погиб.

Орд-Лис, известный своей откровенностью, писал: «Мы не перестаем волноваться за сэра Эрнеста. Можно только гадать, через что он прошел к этому моменту, где он сейчас и почему все еще не спас нас. Но на эту тему практически наложено табу. Все делают свои выводы и думают о разном. Никто не знает, как считают остальные, и, вполне очевидно, никто не осмеливается вслух рассказать о своих мыслях».

Какие бы мысли их ни посещали, ничего не оставалось, кроме как ждать и надеяться. Жизнь шла своим чередом. Каждый день назначался один кочегар, в чьи обязанности входило весь день поддерживать огонь, подбрасывая в него пингвиньи шкуры. При этом он должен был следить, чтобы в хижине не скапливалось слишком много дыма. Существовала также должность «мальчика на побегушках», ему приходилось добывать лед для воды и приносить замороженное мясо для готовки. Оба занятия были очень утомительными, и, для того чтобы избежать своей очереди, придумали довольно честную систему обмена. Например, за половину стейка из пингвина можно было на весь день избавиться от обязанностей кочегара, купив себе замену.

Установилась неплохая система обмена едой, и сами собой возникли «объединения по еде». Одним из наиболее популярных стало «сахарное объединение», каждый из членов которого ежедневно отдавал на хранение своим товарищам один из трех положенных ему кусочков сахара, чтобы каждый шестой или седьмой день устраивать себе праздник, съедая их. Уайлд ничего не имел против подобных уловок. На самом деле он предоставлял всем довольно большую свободу действий. Это помогало избегать конфликтов и давало людям пищу для размышлений.

В целом для тех условий, в которых им приходилось существовать, наблюдалось удивительное отсутствие серьезных противоречий. Возможно, серьезных конфликтов не было потому, что люди постоянно ссорились по каким-то незначительным поводам. В течение дня неоднократно вспыхивали споры, что помогало всем постепенно выпускать пар, который в противном случае стал бы накапливаться. Кроме того, в команде практически исчезло расслоение на классы и по социальному статусу, из-за чего многие получили возможность говорить более свободно — и пользовались ею. Тот, кто случайно наступал на голову соседа, пытаясь ночью выйти из хижины, получал такое же наказание, как и другие, несмотря на его прежнее положение.

Потребность выйти ночью по нужде была, вероятно, самой неприятной стороной жизни. Человеку приходилось пробираться между спящими в скудном свете жировой лампы, специально оставленной для этой цели. Просто нереально было пройти, не задев при этом никого на своем пути. Затем предстояло выползать наружу, где часто подстерегала метель. Выйдя, человек не всегда мог удержаться на ногах — буря поднимала в воздух и швыряла в разные стороны камни со скал и куски льда, летавшие вокруг хижины в полной темноте. Поэтому многие предпочитали исследовать пределы возможностей организма, пытаясь контролировать свой мочевой пузырь.

Спустя какое-то время Уайлд, ощутив нараставшее в команде напряжение, решил использовать двухгалонную канистру из-под бензина в качестве ночного горшка. Правило было таким: человек, из-за которого уровень жидкости в канистре поднимался на два дюйма выше допустимого, должен был выйти на улицу и опорожнить ее. Многие, особенно в плохую погоду, шли на хитрость: лежа с открытыми глазами, терпеливо ждали, когда кто-то подойдет к канистре, чтобы по звуку определить уровень жидкости в ней. Если казалось, что уровень приближается к допустимому, человек пытался терпеть до утра. Но не всегда это получалось, и тогда приходилось вставать. Некоторым удавалось очень тихо наполнять канистру до предела и как ни в чем не бывало забираться в спальный мешок. Поэтому следующий, подходивший к ней, к своему несчастью обнаруживал, что она заполнена. Именно этому бедняге приходилось выбираться наружу и опорожнять канистру, чтобы ее можно было снова использовать.

Но несчастной жертве обычно не сильно сочувствовали. Многие считали это своего рода розыгрышем, и тот, кого подобная забава раздражала, вскоре сдавался, потому что над ним все начинали смеяться.

Настроение команды менялось в зависимости от погоды и того, сколько паковых льдов было видно с берега. Когда светило солнце, остров превращался в место суровой красоты. Солнечные лучи переливались и мерцали тысячами разноцветных, постоянно менявшихся бликов на поверхности ледников. В такие дни члены команды не чувствовали себя несчастными. Но большую часть времени остров нельзя было назвать красивым. Хотя бурь становилось меньше, подолгу держалась мрачная и влажная погода, которая однажды заставила Гринстрита сделать такую запись: «Все гниют в своих спальных мешках в дыму жира и табака — так проходит еще один проклятый гнилой день».

Весь май самые пессимистичные члены команды во главе с Орд-Лисом предсказывали, что пингвины мигрируют и уже не появятся до конца зимы. Орд-Лис был настолько уверен в своей правоте, что даже заключил ряд пари по этому поводу. Однажды в июне он проиграл сразу целых три таких пари.

Он ставил на то, что, во-первых, в этот день не будет ни одного пингвина, во-вторых, после первого июня им ни разу не попадется более десяти пингвинов за день и, в-третьих, за месяц они смогут добыть не больше тридцати пингвинов. Но именно в этот день их добычей стали сразу сто пятнадцать птиц.

Разумеется, в таких условиях еда точно не была причиной острого беспокойства. Но оставались другие вопросы, требовавшие скорейшего решения, в первую очередь нога Блэкборо. В начале июня Макелрой подтвердил, что произошло полное разделение мертвой и живой ткани, а значит, откладывать операцию на более долгий срок опасно. Нельзя больше ждать спасательный корабль, который доставил бы Блэкборо в больницу, где ему провели бы такую операцию. Ее решили сделать самостоятельно в ближайший теплый день.

Утро 15 июня было спокойным и туманным. Макелрой, проконсультировавшись с Уайлдом и Маклином, решил приступать к операции. Блэкборо уже давно был морально к ней готов. Подготовили несколько имевшихся у врачей хирургических инструментов. После завтрака тщательно помыли котелок из-под похлебки, наполнили его льдом и вскипятили воду, чтобы простерилизовать инструменты. Недалеко от печи сложили несколько ящиков, накрыв их одеялом, — это должно было стать хирургическим столом.

Закончив приготовления, все вышли на улицу ожидать конца операции. В хижине остались только двое других больных: Хадсон и Гринстрит. Хадсон лежал в дальнем углу, а Гринстрит — на одной из скамей «Докера», прямо над местом проведения операции. Уайлд и Хоу остались ассистировать, а Херли должен был поддерживать огонь. Как только все вышли, он начал подбрасывать туда пингвиньи шкуры.

Когда температура в хижине начала подниматься, Блэкборо подняли на операционный стол. Зажгли все имевшиеся жировые лампы, и стало довольно светло. Когда печь хорошо разогрелась, Макелрой и Маклин разделись до нижних рубашек — самых чистых вещей, которые у них были.

В качестве обезболивающего применили хлороформ — не лучший анестетик, особенно с учетом его применения вблизи открытого огня. Но это было все, что они имели, — жалкие шесть унций. Маклин, отвечавший за использование хлороформа, подождал, пока хижина прогреется, чтобы анестетик мог испаряться. Херли продолжал подкидывать в печь шкуры, и температура стала расти. За двадцать минут она поднялась до восьмидесяти градусов, присутствующие потихоньку начали изнемогать от жары. Маклин откупорил бутылочку с хлороформом и налил немного жидкости на кусок хирургической марли. Затем он ободряюще похлопал Блэкборо по плечу и поднес марлю к его лицу, приказав парню закрыть глаза и глубоко дышать. Блэкборо послушно выполнял все, что ему говорили. Через пять минут он уже был без сознания, и Маклин кивнул Макелрою: можно начинать.

Нога Блэкборо слегка свисала со стола, под нее положили большую пустую консервную банку. Когда с ноги сняли бандаж, все увидели, что пальцы Блэкборо почти мумифицировались: они были черные и хрупкие. Уайлд достал из кипящей воды скальпель и передал его Макелрою.

В дальнем конце хижины Хадсон отворачивался, чтобы не видеть происходящего. А Гринстрит, наоборот, внимательно наблюдал за операцией с верхней койки. Он был полностью поглощен процессом.

Макелрой разрезал край ступни Блэкборо, а затем слегка отодвинул кожу. Маклин взглянул на Уайлда и отметил про себя, что тот даже не вздрогнул. «Крепкий орешек», — подумал Маклин.

Между тем Макелрой попросил дать ему пару щипцов, и Уайлд незамедлительно достал их из воды. Гринстриту они напомнили ножницы для работы по металлу. Макелрой осторожно просунул их под кожу, туда, где пальцы соединялись со ступней. Затем отрезал их по одному. Каждый палец с металлическим звоном падал в пустую консервную банку, стоявшую снизу.

После этого Макелрой тщательно соскоблил остатки почерневшей мертвой плоти и, когда рана стала чистой, принялся зашивать ее. Наконец все было готово. На всю операцию ушло пятьдесят пять минут.

Вскоре Блэкборо начал стонать и еще спустя какое-то время открыл глаза. Он чувствовал себя как будто немного пьяным, «Мне бы сигаретку», — улыбнулся он докторам.

Вырвав страничку из энциклопедии «Британника», Макелрой насыпал на нее горсть табака и свернул своему пациенту сигарету. Напряжение в хижине спало, и Уайлд, заметив, что в котелке есть еще много теплой воды, предложил врачам умыться.

Идею встретили с энтузиазмом. Нашли крошечный кусочек мыла, сняли рубашки и с удовольствием помылись до пояса. Оставалось еще немного теплой воды, поэтому они взяли три кусочка сахара из порции, предназначенной на следующий день, и приготовили себе немного настоящей горячей сахарной воды.

Остальные тем временем сидели в маленькой пещере, вырубленной в леднике. Они провели это время с пользой, подстригая друг другу волосы.

Глава 31

Зимой паковые льды почти полностью покрывали океан, так что корабль — даже если бы он приплыл — вряд ли смог бы подойти близко к острову. Но шанс оставался, иногда — пусть и очень редко — льды расходились. Поэтому все лелеяли надежду на то, что спасательное судно сможет подойти. В душе каждого из них теплился крохотный лучик надежды, который заставлял людей ежедневно забираться на смотровую скалу. Но эта надежда как будто тормозила ход времени.

Томительные дни ожидания медленно тянулись один за другим. В их череде лишь одна памятная дата разбавила эту монотонность — день зимнего солнцестояния 22 июня. Его отметили, с утра съев плотный завтрак, а на ужин — чудесный ореховый пудинг, сделанный из двадцати трех печений, четырех пайков для санных походов, двух коробок сухого молока и двенадцати порций орехов.

После этого, когда все забрались в спальные мешки, началась праздничная программа, состоявшая из двадцати шести актов. Многие целыми днями репетировали, и, как оказалось, больше всего шуток придумали о Грине и Орд-Лисе.

Хасси, конечно же, сыграл на банджо, а Керр, как и год назад на «Эндьюранс», спел своего «Тореадора Спагони». Но настоящим хитом вечера стала песня Джеймса на мотив «Соломона Леви»: «Мое имя Фрэнки Уайлд-о; на острове Элефант моя хижина. В стенах моих нет кирпичей, без черепицы крыша. Но, как бы то ни было, больше не видно на многие-многие мили дома богаче и дома красивей, чем эта прекрасная хижина».

Вечер закончился тостами за скорое возвращение солнца, а также за успех Босса и его команды на «Кэйрде». Пили коктейль «Заворот кишок — 1916»: гремучую смесь из воды, имбиря, сахара и этилового спирта, взятого из запасов топлива для примусов. «Ужасный вкус, — писал Маклин. — Это пойло подходило лишь для того, чтобы сделать почти всех нас трезвенниками на всю жизнь, кроме нескольких, кто притворялся, будто им нравится… Многие потом плохо себя чувствовали».

После проводов дня зимнего солнцестояния больше не было никаких памятных дат, ничего, кроме вечного ожидания и — размышлений.

Шестого июня Маклин писал: «Мы все еще можем терпеть такую жизнь, и, несмотря на ужасную скуку, время идет довольно быстро. В моей голове почти ничего не происходит — я могу часами лежать, абсолютно ни о чем не думая».

Несколькими днями позже Орд-Лис сделал такую запись: «Уайлд постоянно твердит, что “корабль” прибудет на следующей неделе, но, очевидно, он говорит так лишь для того, чтобы поддержать тех, кто почти отчаялся. Это простой оптимизм, и, если его не слишком много, это даже хорошо. …Он говорит… что не будет беспокоиться за сэра Эрнеста по крайней мере до середины августа».

Шестнадцатого июля Херли записал: «Отправляюсь на воскресную прогулку. Все те же до боли знакомые сто ярдов. Возможно, все это было бы не так утомительно, если бы мы знали, что сэр Э. и экипаж “Кэйрда” в порядке и нас обязательно спасут. Мы предполагаем, что это произойдет в середине августа».

Таким образом, середина августа стала самым важным переломным моментом — с этого времени они могли официально начинать волноваться. Уайлд специально сделал эту дату настолько далекой, насколько возможно.

Но людям приходилось очень тяжело. Условия жизни постепенно становились все более и более примитивными. Ценные орехи закончились, а вместе с ними и порошок для приготовления молока. Конечно, это была ощутимая потеря. Но она не могла сравниться с отсутствием табака. Тем не менее наступил момент, когда он закончился. Это произошло не сразу. Некоторые бережнее относились к собственным запасам, чем те, кто спокойно выкуривал свою долю, надеясь, что они пробудут тут всего около месяца.

Джок Уорди особенно долго, с истинной шотландской бережливостью растягивал свои запасы, оказавшись последним обладателем ценного табака. Целую неделю он находился в эпицентре всеобщего внимания и непрекращающихся торгов. Моряки неутомимо исследовали каждый клочок побережья в поисках хоть сколько-нибудь необычных камней, которые могли пробудить в Уорди геологический интерес. А затем, держа свою находку так, чтобы он не видел, пытались выпросить у него трубку, полтрубки, четверть трубки — две затяжки? И хотя сам Уорди постоянно исследовал берег в поисках интересных видов камней, любопытство все равно брало в нем верх.

Но припасы Уорди вскоре тоже закончились, и наступил период депрессии, доходившей чуть ли не до траура. Желание курить было настолько сильным, что вскоре начались эксперименты по поиску замены табаку. Маклеод первым придумал доставать из сапог осоку, которая предотвращала промокание обуви, и набивать ею трубку. Джеймс писал: «Запах напоминает скорее пожар в прерии, чем аромат табака».

Как бы то ни было, привычка прижилась, и вскоре многие начали курить осоку. Бэйквелл пытался придать ей нормальный вкус. Он собрал как можно больше трубок и прокипятил их на плите вместе с небольшим количеством осоки. Теоретически, после того как осока просохнет, ее вкус должен был напоминать табак, но «результат не стоил всей этой возни», — писал Джеймс.

«Попробовали курить лишайник, — продолжал Джеймс, — и уже побаиваемся, что кто-то может начать курить водоросли».

Оставался и ряд других не столь значительных проблем, включая вопрос о храпе. Херли писал: «Уайлд разработал прекрасное устройство для лечения хронического храпа. Лис, который постоянно нарушает наш сон своим ревом, стал первым подопытным в эксперименте. На его руку накинули петлю, а к ней привязали несколько веревок, протянутых вдоль спальных мест. Когда спящих начинал беспокоить его храп, они дергали за веревку, примерно так же, как останавливают такси. По идее, это должно было остановить и его, но Лис оказался неисправим, он едва замечал наши сигналы. Некоторые предлагали привязать эту петлю к его шее. Я уверен, что тогда многие стали бы тянуть изо всех сил».

Большую часть июля погода была сравнительно неплохой, и лишь несколько раз со скал срывались мощные порывы ветра. Однако нависающий над берегом недалеко от лагеря ледник угрожал реальной опасностью. Иногда от него внезапно откалывались целые куски.

Орд-Лис однажды описал один из особенно больших обвалов: «Огромный кусок, размером с церковь, покатился по леднику и со звуком, равным удару сразу нескольких молний, разбился о землю. Он поднял мощную волну высотой около сорока футов, и та двинулась в нашу сторону, и, несомненно, затопила бы хижину, если бы не огромные камни в заливе, которые погасили ее на полпути… Тем не менее пару огромных кусков льда весом, возможно, в несколько тонн упали прямо напротив нашего берега. Мэрстон был абсолютно уверен, что нас затопит, а хижину разрушит. Он закричал: “Берегитесь!” — но это было излишней предосторожностью и лишь напугало двух бедных инвалидов — Хадсона и Блэкборо».

Судьба избавила их от участи быть смытыми волной, но остров продолжал делать все возможное, чтобы затопить их. В начале июля они заметили, что вода просачивается сквозь камни и растекается по полу хижины. Сложно было понять, откуда она взялась, но, по всей вероятности, где-то на глубине под их хижиной протекали воды ледника.

Осознав это, они попытались проделать дыру в одной из стен в надежде, что вода будет уходить именно туда. Но это не помогло. С тех пор как вода появилась, ситуация начала планомерно ухудшаться. Вскоре стало ясно: чтобы их не затапливало, в самом низком месте хижины нужно выкопать яму около двух футов глубиной. Вода устремилась туда — оставалось лишь вовремя вычерпывать ее. За первый раз вынесли около семидесяти галлонов. С тех пор люди постоянно были наготове, как только погода становилась теплой, или влажной.

А 26 июля Джеймс сделал такую запись: «Около полуночи проснулся от жалоб остальных на то, что вода в хижине уже достигала камней. Ничего не оставалось делать, кроме как встать и пойти ее вычерпывать, иначе мы все рисковали промокнуть до нитки. Херли, Макелрой, Уайлд и я вынесли более пятидесяти галлонов. Примерно столько же пришлось вычерпать в пять утра и потом еще больше перед завтраком».

Мало того что это было очень утомительно, еще и сама вода, смешанная с жидким пометом пингвинов, представляла собой тошнотворную жидкость. И так уж сложились обстоятельства, что яма, из которой они вычерпывали воду, находилась прямо перед плитой для приготовления пищи.

За несколько месяцев хижина стала ужасно убогой и грязной. Все называли ее Свинарником или Уютной комнатой. По мере возможности они пытались что-то улучшить, приносили новые камни, чтобы покрыть ими пол, но вскоре все камни на берегу намертво примерзли к земле. В довершение всего в постоянной темноте убежища маленькие кусочки пищи во время еды иногда падали на землю. Найти их было невозможно. И теперь, в условиях тепла и вечной сырости, они стали гнить, распространяя неприятный запах.

К концу июля абсцесс на ягодице Хадсона дорос до размеров футбольного мяча. Макелрою не хотелось вскрывать его из-за высокого риска заражения, но он причинял Хадсону такую сильную боль, что сделать это было необходимо. Наконец Макелрой провел операцию, правда, без анестезии, и удалил более двух пинт[36] зловонной жидкости.

«Ужасно осознавать, где мы сейчас находимся, — писал Маклин. — Живем в грязной, дымной, разваливающейся хижине, где слишком мало места для всех нас: пьем из одного котелка… и лежим рядом с человеком с огромным лопающимся нарывом — ужасное существование, но мы вполне счастливы…»

И позже: «Я отдал Блэкборо свой спальный мешок из оленьей шкуры, который когда-то забрал из Океанского лагеря… Его мешок совсем прогнил, не то что мой; бедный парень, у него все меньше шансов выжить».

Июль подходил к концу, тщательно скрываемая тревога вырывалась наружу, нарастала, и с этим тяжело было справиться.

Тринадцатого числа Херли писал: «Кажется, сегодняшний день тянется особенно долго, и чувствуется дикое великолепие крутых скал, которые частично закрывают мыс Уайлд, виднеющийся сквозь туман. Они высятся, словно тюремные стены, зловещие и неприступные. Если бы можно было заняться чем-нибудь полезным, ожидание не казалось бы таким тягостным. А сейчас наше единственное занятие — прогуливаться туда-сюда по жалким восьмидесяти ярдам земли или взбираться на скалу и наблюдать за горизонтом в ожидании увидеть вдали мачту. Мы с нетерпением ждем следующего месяца, когда, возможно, придет помощь. Я уже устал предполагать и подсчитывать, сколько дней должно пройти с момента отплытия «Кэйрда» до ожидаемого прибытия [спасательного корабля]».

В той или иной степени все чувствовали то же самое. В бесконечных дискуссиях о том, когда придет корабль, практически никогда не упоминали лишь одну вероятность — потерю «Кэйрда». Казалось, что если даже просто заговорить на данную тему, то это может произойти. Поэтому на каждого, кто пытался намекнуть на подобный исход, смотрели так, будто он сказал что-то дурное и не к месту или посмел осквернить святыню.

Из суеверия люди еще пока боялись открыто говорить о гибели «Кэйрда». Но все труднее становилось отрицать тот факт, что с судном, возможно, могло произойти что-то ужасное. Шеклтон уплыл уже девяносто девять дней назад… и многие начинали чувствовать, что ждут того, чему никогда не суждено случиться.

Если это так, размышлял Маклин в своем дневнике 31 июля, «значит придется плыть на “Стенкомбе Уиллсе” к острову Десепшен. Это будет очень тяжелое плавание, но, надеюсь, я буду на борту».

Крайний срок, который они поставили сами себе — середина августа, — еще не наступил. Казалось, время почти замерло.

Первого августа исполнилось два года с того момента, как «Эндьюранс» отчалила из Лондона, и год с тех пор, как ее впервые начали сильно сжимать паковые льды. Херли суммировал все события. Воспоминания об этом, писал он, «мелькали перед глазами как какой-то ужасный непонятный кошмар. Последние двенадцать месяцев пролетели довольно быстро, несмотря на то что мы уже четыре месяца здесь в безопасности и заняты только тем, что ждем. Но именно этот последний период ожидания сейчас кажется более длительным, чем весь остальной год, из-за того что мы постоянно считаем дни и каждый день надеемся на скорое спасение. К тому же у нас нет… никаких дел… День ото дня мы лишь всматриваемся вдаль, надеясь, что наши товарищи на “Кэйрде” сейчас в безопасности, но это только отягощает наше пребывание здесь».

С каждым днем они все больше времени поводили на скале в ожидании появления долгожданного корабля. Третьего августа Орд-Лис писал: «…все еще окружены льдами… У нас скоро закончатся топливо и мясо, но, кажется, это мало кого волнует… Сейчас уже открыто обсуждается то, что сэр Эрнест мог не доплыть. Никому не нравится эта мысль, но подобные предположения подкрепляются тем, что Уайлд отдал приказ сохранять все возможные куски веревок, шерсть и гвозди на случай, если придется плыть до острова Десепшен…»

Для предстоящей поездки у них было слишком мало оборудования. Из парусов остался только до смешного маленький кливер «Уиллса», поэтому в случае выхода в море пришлось бы делать основной парус, сшивая куски прогнившей ткани от палаток. У них даже не было мачты, к которой можно было бы его прикрепить. Основную мачту «Уиллса» использовали на создание бизань-мачты «Кэйрда», а мачту «Докера» пожертвовали на укрепление киля «Кэйрда». Но оставшиеся у них пять весел вполне можно было как-то использовать.

Так все и шло.

Четвертое августа (Джеймс): «Ужасная монотонность жизни».

Пятое августа (Херли): «…сижу, как инвалид, в спальном мешке и перечитываю все те же несколько книг».

Шестое августа (Херли): «Отличная погода для того, чтобы приплыл корабль».

Седьмое августа (Маклин): «Хадсон сегодня встал и ненадолго вышел; он очень слабо стоял на ногах и при попытке помахать Макелрою упал на спину».

Восьмое августа (Орд-Лис): «…сегодня выходили из хижины четыре раза… намного больше, чем обычно».

Девятое августа (Гринстрит): «Уорди нашел старую газету (точнее, ее часть) от 14 сентября 1914 года, которую все жадно читали и перечитывали».

Десятое августа (Маклин): «Я наблюдал за снежными буревестниками — это прекрасные небольшие птички. Иногда они попадают в отбойные волны, и их выбрасывает на берег, но почти сразу они приходят в себя и отправляются рыбачить».

Одиннадцатое августа (Орд-Лис): «Мэрстон поднялся сегодня в пять утра, но берег был пуст…»

Двенадцатое августа (Маклин): «Не могу перестать волноваться о тех, кто ждет меня дома. Если бы только знать, что до них дошли новости… я был бы спокоен; ведь они сейчас так переживают…»

Тринадцатое августа (Джеймс): «Начинаем тревожно высматривать корабль. Пора бы…»

Четырнадцатое августа (Джеймс): «Недавно ели вареные водоросли. Вкус специфический, но вполне годится, чтобы разбавить однообразие».

Пятнадцатое августа (Орд-Лис): «Сегодня с перерывами шел снег».

Шестнадцатое августа (Маклин): «…нетерпеливо высматриваем спасательный корабль — многие из нас то и дело поднимаются на скалу и жадно вглядываются в горизонт в поисках хоть каких-то признаков. Некоторые уже оставили надежды на то, что он вообще придет…»

Семнадцатое августа (Херли): «Начал снова появляться лед …»

Восемнадцатое августа (Гринстрит): «Со всех сторон уже много льдин, они везде, куда ни посмотри».

Девятнадцатое августа (Орд-Лис): «Не стоит больше себя обманывать».