Янтарный телескоп Пулман Филип
— И надо ещё помнить, как я была невинна. Такая хорошая девочка, которая не пропустила ни одной обедни, считала, что духовная жизнь моё призвание. Я всем сердцем хотела служить Господу. Хотела взять всю свою жизнь и предложить ему вот так, — она протянула вперёд сложенные руки, — и положить её к ногам Иисуса, чтобы он делал с ней, что пожелает. И, кажется, я была собой довольна. Слишком довольна. Я была святой и умной. Ха! И так продолжалось до — о — девяти тридцать вечера десятого августа семь лет назад.
Лира села и обняла свои колени, внимательно слушая её.
— В тот день я защитила свою диссертацию, — продолжала Мэри, — и всё прошло удачно, меня слушали известные люди, и я не запуталась, отвечая на вопросы, я чувствовала облегчение и удовольствие… И, без сомнения, гордость.
— В общем, кое-кто из моих коллег собрался в ресторан неподалёку, на берегу, и меня спросили, пойду ли я с ними. Обычно в таких случаях я придумывала какую-нибудь отговорку, но в этот раз подумала: что же это, ведь я взрослая женщина, только что удачно защитила диссертацию на важную тему, и я среди добрых друзей… И было так тепло, и разговор шёл о том, что меня больше всего интересовало, и все мы были в таком отличном настроении, что я решила немного расслабиться. Я открывала новую сторону себя, и этой стороне нравился вкус вина и жареных сардин, и тёплый воздух на моей коже, и ритм музыки, сопровождавшей всё это. Я этим наслаждалась.
— И мы сели ужинать в саду. Я сидела в конце длинного стола, под лимонным деревом, и рядом со мной стояло что-то вроде беседки, украшенной страстоцветами, а моя соседка разговаривала с кем-то напротив, и… В общем, напротив меня сидел человек, которого я пару раз видела на конференции. Мы не были знакомы лично; он был итальянцем, о его работе много говорили, и я подумала, что интересно будет о ней послушать.
— В общем… Он был чуть старше меня, и у него были мягкие чёрные волосы, красивая кожа оливкового цвета и тёмные-тёмные глаза. Волосы всё время падали ему на лоб, а он всё время их убирал, вот так, медленно…
Она показала как. Уилл подумал, что, она, должно быть, очень хорошо это помнит.
— Он не был красивым, — продолжала она. — Не дамский угодник и не обольститель.
Будь он таким, я бы стеснялась и не знала, как с ним заговорить. Но он был милым, умным и смешным, и ничего на свете не могло быть проще, чем сидеть при свете лампы под лимонным деревом среди запахов цветов, жареной пищи и вина и говорить, смеяться и чувствовать, что я надеюсь, что он считает меня хорошенькой. Сестра Мэри Мэлоун флиртовала! А как же мои клятвы? Как же мысли о том, чтобы посвятить свою жизнь Иисусу и всё остальное?
— Не знаю, от вина это, или от моей собственной глупости, или от тёплого воздуха, или от лимонного дерева, или от чего там ещё… Но мне постепенно стало казаться, что я заставляла себя верить во что-то ненастоящее. Я заставила себя поверить в то, что мне хорошо, что я счастлива и довольна одна, без чьей-то любви.
Влюблённость для меня была как Китай: я знала, что он есть, и что там, конечно, очень интересно, и многие туда ездили, но сама туда не собиралась. Я могла бы прожить всю жизнь, так и не съездив в Китай, но это было и не важно, ведь у меня оставался ещё целый мир.
— А потом кто-то подал мне кусочек чего-то сладкого, и я вдруг поняла, что я была в Китае. Если можно так выразиться. А потом забыла об этом. А напомнил мне об этом вкус сладости, кажется, это был марципан. Сладкая миндальная паста, — пояснила она, увидев непонимание на лице Лиры.
Та откликнулась:
— А! Марчпан! — и снова уселась поудобнее, чтобы слушать дальше.
— В общем, — продолжила Мэри, — я узнала этот вкус и тут же вспомнила, как впервые, ещё девчонкой, его попробовала… Мне было двенадцать лет. Я была на вечеринке у одной из подруг, в её день рождения, и была дискотека — когда играют музыку на таком записывающем устройстве, а люди танцуют, — пояснила она, снова заметив недоумение Лиры. — Девочки обычно танцуют друг с другом, потому что мальчики стесняются их пригласить. Но этот мальчик — я его не знала — он пригласил меня на танец, и мы станцевали первый танец, а потом второй и разговорились… И ведь когда тебе кто-то нравится, ты всегда это знаешь, сразу знаешь. А он мне так понравился. И мы всё говорили, а потом нас угостили тортом.
А он взял кусочек марципана и нежно положил мне в рот, и я помню, как пыталась улыбнуться, а потом покраснела, и так глупо себя почувствовала, и влюбилась в него просто за это — за то, что он так нежно прикоснулся к моим губам марципаном.
Когда Мэри это сказала, Лира почувствовала, что с её телом происходит что-то странное. Она почувствовала, что ей как будто дали ключ от большого дома, о котором она не знала, но который всё время был у неё внутри, и, повернув ключ, она почувствовала, как где-то глубоко в темноте открываются двери и зажигаются огни. Она сидела, вся дрожа, а Мэри продолжала:
— И, кажется, на этой вечеринке, а может, на другой, мы в первый раз поцеловались. Это было в саду, из дома доносилась музыка, а среди деревьев было тихо и прохладно, а я желала, всё моё тело желало его, и я знала, что он чувствует то же самое, и оба мы чуть не каменели от смущения. Чуть. Но один из нас пошевелился, и внезапно, как при квантовом скачке, безо всякой паузы, мы поцеловались, и, о, это было больше, чем Китай, это был рай.
— Мы встречались раз шесть, не больше. А потом его родители переехали, и больше я его не видела. Это было так прекрасно, так быстро… Но было. Я знала это. Я была в Китае.
Как странно: Лира точно знала, что она имела в виду, а ещё полчаса назад понятия об этом не имела. А внутри у неё стоял этот роскошный дом с раскрытыми дверями и зажжёнными огнями. Стоял и тихо ждал.
— И в девять тридцать вечера за тем столом в португальском ресторане, — продолжала Мэри, — кто-то дал мне кусочек марципана, и всё вернулось. И я подумала: я что, действительно собираюсь прожить остаток жизни, никогда больше этого не чувствуя? Я подумала: я хочу поехать в Китай. Там столько сокровищ, и странностей, и тайн, и радости. Я подумала: кому станет лучше от того, что я сейчас вернусь в гостиницу, стану молиться, исповедуюсь перед священником и пообещаю никогда больше не впадать в искушение? Кому станет лучше от того, что я буду несчастна?
— И ответ был: никому. Никому не будет. Никто не рассердится на меня, никто не осудит, никто не благословит меня за то, что я такая хорошая девочка и не накажет за то, что дрянная. Небеса были пусты. Я не знала, умер ли Бог и был ли он когда-нибудь вообще. В любом случае я была свободна и одинока, и я не знала, счастлива я или несчастна, но случилось что-то очень странное. И вся эта огромная перемена произошла, пока во рту у меня лежал кусочек марципана, даже до того, как я успела его проглотить. Вкус, воспоминание, и мир перевернулся…
— Когда я наконец проглотила марципан и посмотрела на человека, сидевшего напротив, то поняла: он знает, что со мной что-то случилось. Я не могла ему сказать об этом сразу же: всё это было так странно и настолько лично, что я едва могла признаться в этом себе самой. Но потом мы пошли гулять по пляжу в темноте, и тёплый ночной бриз шевелил мне волосы, а Атлантический океан был таким спокойным — маленькие волны тихо ласкали нам ноги…
— И тогда я сняла с шеи распятие и выбросила его в море. Вот так. Всё было кончено. Прошло… Вот так я и перестала быть монахиней, — сказала она.
— Это тот человек, который узнал про черепа? — мгновение спустя спросила Лира.
— О нет. Человек с черепами — доктор Пэйн, Оливер Пэйн. Он появился гораздо позже. Нет, того мужчину на конференции звали Альфредо Монтале. Он был совсем другим.
— Ты его поцеловала?
— Ну, — улыбнулась Мэри, — да, но не тогда.
— Трудно было уйти из церкви? — спросил Уилл.
— В чём-то да, потому что все были очень разочарованы. Все, от матери-настоятельницы до моих родителей — они так расстраивались и упрекали меня… Как будто то, во что все они страстно верили, зависело от того, буду ли я продолжать делать то, во что не верю сама… Но с другой стороны это было просто, потому что правильно. Я впервые в жизни чувствовала, что делаю что-то от всей себя, а не только от какой-то части. Так что сначала мне было одиноко, но потом я к этому привыкла.
— Ты вышла за него замуж? — спросила Лира.
— Нет. Я ни за кого не вышла. Я жила с одним человеком — не с Альфредо, а с другим. Прожила с ним почти четыре года. Моя семья была возмущена. Но потом мы решили, что будем счастливее, живя раздельно. И теперь я одна. Человек, с которым я жила, увлекался альпинизмом и научил меня, и теперь я хожу в горы, и…
И у меня есть моя работа. Точнее, была. Я одинока, но счастлива, если вы понимаете, о чём я.
— А как звали того мальчика? — спросила Лира. — С вечеринки?
— Тим.
— А как он выглядел?
— О… Он был симпатичный. Это всё, что я помню.
— Когда я встретила тебя в твоём Оксфорде, — сказала Лира, — ты говорила, что стала учёным в том числе и затем, чтобы не думать о добре и зле. А когда ты была монахиней, ты о них думала?
— Хмм. Нет. Но я знала, что я должна думать: в Церкви меня только этому и учили.
А когда я занималась наукой, мне приходилось думать о других вещах. Так что самой мне об этом задумываться не приходилось.
— А теперь? — спросил Уилл.
— Думаю, придётся, — ответила Мэри, стараясь выразиться точно.
— А когда ты перестала верить в Бога, — продолжал он, — ты перестала верить в добро и зло?
— Нет. Но перестала верить в то, что силы добра и зла есть вне нас самих. И стала считать, что добро и зло просто названия того, что делают люди, а не того, чем они являются. Мы можем только сказать, что вот это добрый поступок, потому что он кому-то помог, а то злой, потому что он кому-то навредил. Люди слишком сложны, чтобы вешать на них простые ярлыки.
— Да, — уверенно согласилась Лира.
— Тебе не хватало Бога? — спросил Уилл.
— Да, — ответила Мэри, — ужасно. И до сих пор не хватает. А больше всего не хватает ощущения связи со всей Вселенной. Раньше я чувствовала, что связана так с Богом, а через него со всеми его творениями. Но раз его нет, тогда…
Далеко на болоте печально крикнула птица. А потом ещё и ещё, крик звучал всё ниже и ниже. В костре дотлевали последние угольки; от ночного ветерка чуть шевелилась трава. Рядом, как дремлющая кошка, полузакрыв глаза, сидела Атал, сложив колёса на траву, поджав ноги под себя, мысленно не то здесь, не то где-то далеко. Уилл лежал на спине, глядя на звёзды.
Что до Лиры, с тех пор, как с ней случилась та странная вещь, она не шевельнулась, удерживая в памяти это ощущение. Она не знала, что это такое, что это значит, откуда оно взялось, и сидела, обхватив колени и пытаясь унять дрожь.
Скоро, подумала она, я скоро узнаю.
Мэри устала; у неё кончились истории. Завтра она, конечно, вспомнит ещё.
Глава тридцать четыре. И наступило сейчас
Уильям Блэйк
- А надо ль нам
- Мир возрождать,
- Где даже пыль, как блага,
- Смерти стала ждать?
Мэри никак не удавалось уснуть. Стоило только закрыть глаза, и она начинала чувствовать себя так, словно находилась на краю пропасти. Она тут же открывала глаза, вся в напряжении от страха.
После пятой неудачной попытки уснуть стало ясно, что сон не придет к ней в эту ночь. Тогда она встала с кровати, оделась и шагнула в темноту за порогом. Она направлялась прочь от дерева, укрывавшего под ветвями Лиру и Уила.
Яркая луна светила высоко в небе. Дул легкий ветерок, и великолепный пейзаж был испещерен движущимися тенями облаков. Мэри подумалось, что это похоже на миграцию стад каких-нибудь фантастических зверей. Однако движения животных всегда имеют цель — будь то стадо северных оленей, бегущих по тундре, или же гну, пересекающих саванну — всегда ясно, что они направляются в туда, где смогут найти много еды, или же ищут место для безопасной случки весной. Движение облаков было результатом случайного стечения обстоятельств на молекулярно-атомном уровне и цели не имело вообще.
Несмотря ни на что, облака выглядели так, словно цель имели. Все в этой ночи имело смысл. Мэри чувствовала это, хотя и не могла понять, какой именно. В противоположность ей, и облака, и трава, и ветер выглядели так, словно знали его.
Весь мир вокруг выглядел живым и сознающим себя.
Мэри вскарабкалась на склон и оглянулась на болотце, где прибывающий поток рисовал серебрянные кружева на темной грязи тростников. Тени от облаков были нобыкновенно ясны. Они двигались так, словно за ними следовало нечто пугающее, или же спешили к чему-то прекрасному, что ожидало их впереди. Мэри не представляла, что это могло быть.
Она обернулась к рощице, где находилось дерево, по которому она вскарабкалась.
Она видела, что до него не больше двадцати минут ходьбы. Оно возвышалось над кронами остальных деревьев (выглядело величественным и статным), и словно бы вело разговор с ветром. Им определенно было о чем поговорить. Но Мэри не могла расслышать слов.
Она заторопилась к дереву, движимая восторгом ночи, спеша присоединиться к нему.
Это было то самое чувство, о котором она рассказала Уилу, когда он спросил, не скучает ли она по Богу — чувство единения со всей Вселенной, чувство того, что все на свете имеет неведомый смысл. Когда она была христианкой, она ощущала нечто подобное. Однако же покинув церковь, она почувствовала себя много свободней и светлее в той вселенной, что не имела цели.
А потом пришло понимание силл и ее путешествие в другой мир. Все на свете имело цель, но она была отрезана от этого. И связь невозможно было восстановить, потому что в этом мире не было Бога.
Раздираемая противоположными чувствами, она решилась залезть на дерево и еще раз попробовать растворится в Пыли.
Не успев пройти и половины пути до рощи, она услышала звук, отличавшийся от дуновения ветра и шуршания травы. Кто-то словно бы тянул длинную ноту, похожую на звук органа. Она смешивалась со звуками, исходившим выше: треском веток и стуком дерева по дереву.
Может быть, это не ЕЕ дерево?
Она замерла, где стояла — на открытом островке травы. Ветер по-прежнему ласкал ее щеки, а тени от облаков все также перебегали по земле. Высокая трава доставала ей до бедер. Мэри посмотрела в сторону чащи. Ветви слегка стонали и пощелкивали на ветру. Огромные зеленые бревна щелкнуло, как сухая палка, и стало падать, затем крона, та самая крона, которую она так хорошо знала, наклонялась, наклонялась и начала опрокидываться.
Каждая частичка коры, казалось, бунтовала против этого убийства. Но дерево все равно продолжало падать, ломая остальную чащу. Наклонившись в сторону Мэри, дерево рухнуло за пределы чащи, как волна разбивается о другую волну. Огромный ствол слегка вздрогнул и окончательно рухнул на землю со стоном терновника.
Она подбежала к дереву, чтобы прикоснутся к дрожащим листьям. Там находилась ее веревка и перепутанные остатки платформы. Ее сердце болезненно билось о грудную клетку, пока она пробиралась между поломанных веток, лежащих на земле, между знакомых сучков, которые теперь стали таким незнакомыми. Она старалась балансировать на максимальной высоте.
Она перегнулась через ветку и дотянулась до подзорной трубы. Посмотрев в нее на небо, она заметила два относительно разных направления движений.
Первым было движение облаков, скользящих на фоне луны. Вторым было движение Пыли, направлявшейся в противоположную сторону.
Пыль перемещалась быстрее, и ее было больше. Словно бы на всем небосклоне существует только одна Пыль. Это напоминало потоки воды, несущиеся прочь из этой вселенной в абсолютную пустоту.
Пейзаж словно переместился в ее воображение, и Мэри медленно начала понимать.
Уилл и Лира говорили, что чудесному ножу никак не меньше 300 лет. Так сказал им старик с башни.
Мулефа говорили ей, что сраф, который подпитывал их образ жизни и мир 33 тысячи лет, начал исчезать 300 лет назад.
По словам Уила, первые владельцы ножа были безответственны и не всегда закрывали открытые окна. Одно из них Мэри уже нашла, а значит, должны быть и другие.
Значит, все это время Пыль мало-помалу покидала этот мир через окна, сделанные чудесным ножом…
Она почувствовала головокружение. Причиной этому было не только резкое покачивание веток, среди которых она находилась. Она аккуратно спрятала подзорную трубу в карман и сомкнула руки на ветке перед собой и стала пристально наблюдать за небом, луной и скользящими облаками.
Виной течению Пыли был чудесный нож. Пыль улетучивалась, и Вселенная страдала от этого. Ей обязательно надо было поговорить с Уиллом и Лирой, они должны были найти способ это остановить.
Поток в небе был другой природы. Это было в новинку, и это была катострофа. Если этого не остановить, вся осознанная жизнь на планете подойдет к концу. Мулефа показали ей, что Пыль появилась тогда, когда все живое осознало самое себя. Все нуждалось в некой системе, которая подкрепляла бы и обеспечивала безопасное существование. Так же, как и мулефа получали свои колеса и топливо из деревьев.
Мысли, воображение, чувства — все это увянет и исчезнет, останется только грубый автоматизм. И тот краткий период жизни, когда все живое сознавало самое себя померкнет, как свеча, которая ярко светила в каждом из миллиарда миров.
Мэри остро ощущала их бремя. Она чувствовала себя на все восемдесят лет жизни, чувствовала усталость от всего и страстное желание умереть.
Она тяжело спрыгнула с веток поваленного дерева. В волосах запутались травинки, ветер по-прежнему колыхал листы. Мэри направилась к деревне.
С вершины холма она в последний раз посмотрела на поток Пыли, на облака, следующие в противоположном направлении, на луну, зависшую между ними.
И тут она наконец увидела смысл всего мира. Она поняла, в чем заключалась великая цель.
Все пыталось остановить поток Пыли. Все пыталось чинить препятствия на ее пути.
Ветер, облака, трава — все они делали все, чтобы не дать частицам покинуть этот мир, который они так обогащали.
Мир любил пыль и не желал видеть, как она его покидает. В этом было значение всей ночи. И Мэри в том числе.
Думала ли она, что все в жизни потеряло смысл, когда Бог ушел? Конечно же, думала.
«Итак, наступило сейчас, — вслух произнесла Мэри, и повторила громче, — наступило сейчас!»
Она снова взглянула на небо, на луну в потоке Пыли. Они выглядели как хилые веточки и камушки на дамбе, пытающиеся повернуть вспять течение Миссисипи. Но все равно они пытались. И будут продолжать пытаться до тех пор, пока не наступит конец света.
Мэри не знала, сколько времени она провела на открытом воздухе. Когда напряжение чувств понемногу спало, и усталость стала брать свое, она медленно направилась вниз по дороге к холму, на котором располагалась деревня.
Когда она была на полпути, она заметила что-то странное среди придорожных кустов.
Это была вс пышка белого, что-то постоянно движущееся вместе с потоком.
Она застыла неподвижно, напряженно всматриваясь. Это не мог быть туалапи, они всегда пересмещаются стадами, этот же был в одиночестве.
Однако все в его облике было совершенно таким же: крылья в форме паруса, длинная шея — существо, несомненно, было птицей. Она никогда не слышала, чтобы они перемещались поодиночке, и она немного поколебалась перед тем как принять решение: нужно было предупредит жителей деревни. В любом случае, существо остановилось. Оно держалось на воде недалеко от дороги.
Что-то соскользнуло с его спины.
Существо оказалось мужчиной.
Она достаточно четко видела его, несмотря на расстояние — ее глаза привыкли к яркому свету луны, позволявшему его разглядеть. Она посмотрела на него сквозь подзорную трубу: да, сомнений быть не может — это человеческая фигура, излучающая Пыль.
Он что-то нес — нечто, напоминающее палку. Он шел по дороге быстро, но не бегом, и легко, подобно охотнику или атлету. Он был одет в простую черную одежду, которая хорошо его маскировала, но сквозь ползорную трубу его было видно так, словно он стоял под светом фонаря.
Чем ближе к деревне он приближался, тем яснее Мэри понимала, что за палку он несёт. Это была винтовка.
Ее сердце сжала чья-то ледяная рука. Волосы на голове зашевелились.
Она находилась слишком далеко, и ничего не могла поделать. Даже если бы она закричала, ее бы никто не услышал. Ей приходилось смотреть на то, как он входит в деревню, оглядываясь по сторонам, поминутно останавливается, чтобы прислушаться, перемещается от дома к дому.
Сознание Мэри почувствовало себя луной и облаками, пытающимися остановить Пыль.
«Не выглядывай из-за дерева, отойди от дерева…»
Однако он подходил все ближе и ближе, и наконец остановился у ее дома. Она не могла стерпеть такое. Засунув в карман подзорную трубу, она бегом стала спускаться с холма. Она была готова к чему угодно: закричать во весь голос, издать дикий вопль, но вовремя поняла, что это может разбудить Лиру и Уила, или открыть их местоположение, и вовремя сдержалась.
Мэри не могла выдержать неведения о поведении мужчины, и снова посмотрела в подзорную трубу, застыв для этого без движения.
Он открыл дверь ее дома. Он вошел в него. Он изчез из поля зрения, несмотря на то, что движение Пыли было по-прежнему видно. Т ак прошла минута, показавшаяся Мэри вечностью. И тут он появился снова.
Он стоял на пороге, внимательно глядя по сторонам, и его проницательный взгляд задержался на дереве.
Затем он ступил прочь из дома. Мэри неожиданно осознала, насколько она беззащитна на вершине холма. Ее легко было застрелить из простой винтовки. Но его интересовала только деревня, и через минуту или около того он медленно пошел прочь.
Она следила за каждым его шагом в направлении к дороге у реки. Он оседлал спину птицы и она повернулась, чтобы заскользить прочь. Через пять минут они пропали из поля зрения.
Глава тридцать пять. Далеко-далеко, за холмами
— Доктор Мелоун, — сказала утром Лира, — нам с Уиллом нужно поискать наших дэмонов. Когда мы их найдём, мы будем знать, что делать дальше. Больше нам без них нельзя. Так что мы пойдём поищем их.
— Куда вы пойдёте? — спросила Мэри, у которой после беспокойной ночи слипались глаза и болела голова. Они с Лирой сидели на берегу реки: Лира пришла умыться, а Мэри пришла с ней, чтобы тайком посмотреть, нет ли где следов вчерашнего человека. Пока их не было видно.
— Не знаю, — сказала Лира. — Но они где-то там. Как только мы вышли из сражения, они сбежали, как будто перестали нам доверять. Хотя винить я их за это не могу.
Но мы знаем, что они в этом мире, и пару раз нам показалось, что мы их видели, так что, может, мы найдём их.
— Послушай, — с неохотой начала Мэри и рассказала Лире про человека, которого видела прошлой ночью.
В это время к ним подошёл Уилл, и оба они с Лирой, серьёзные, с широко раскрытыми глазами выслушали Мэри.
— Наверное, он просто путешественник, нашёл окно и прошёл в него откуда-то, — сказала Лира, когда Мэри закончила. — Как отец Уилла. Сейчас, наверное, уже полно всяких проходов. Да и вообще, если он просто повернулся и ушёл, значит, он не замышлял ничего плохого, так?
— Не знаю. Мне это не нравится. И я беспокоюсь, что вы идёте куда-то одни, вернее, беспокоилась бы, если бы не знала, что вы уже делали вещи намного опаснее этого. Ох, не знаю. Но, пожалуйста, будьте осторожны. Пожалуйста, смотрите по сторонам. В прерии, по крайней мере, можно издалека заметить чьё-то приближение…
— Если заметим, мы можем сразу же сбежать в другой мир, и он не сможет нам ничего сделать, — сказал Уилл.
Они были решительно настроены идти, и Мэри не хотелось с ними спорить.
— По крайней мере, — сказала она, — пообещайте, что не будете ходить среди деревьев. Если он ещё поблизости, он может прятаться в лесу или в роще, и вы не успеете его заметить.
— Обещаем, — ответила Лира.
— Ну, тогда я положу вам еды, на случай, если вы проходите весь день.
Мэри взяла плоский хлеб, сыр и несколько утоляющих жажду сладких плодов, завернула всё в тряпицу и завязала верёвкой, чтобы кто-нибудь мог нести котомку на плече.
— Доброй охоты, — сказала она на прощание. — Пожалуйста, будьте осторожны.
Мэри не покидало беспокойство. Она не спускала с них глаз, пока они не спустились с холма.
— Почему она такая грустная? — сказал Уилл, когда они с Лирой поднимались по гребню холма.
— Наверное, думает, попадёт ли снова домой, — сказала Лира. — И её ли до сих пор та лаборатория. И, может быть, она грустит о человеке, в которого была влюблена.
— Хмм, — ответил Уилл. — Как думаешь, мы попадём снова домой?
— Не знаю. Да и дома-то у меня, кажется, больше нет. Обратно в Джордан меня, наверное, не возьмут, а с медведями или ведьмами я жить не могу. Может быть, я смогла бы жить с гиптянами. Если бы они взяли меня к себе, было бы неплохо.
— А как насчёт мира лорда Азраила? Не хочешь жить там?
— Не выйдет, вспомни, — ответила она.
— Почему?
— Из-за того, о чём нам сказал дух твоего отца перед тем, как мы вышли. Про дэмонов и про то, что долго они живут только в своём мире. Но лорд Азраил, то есть мой отец, видимо, об этом знать не мог — когда он всё это начинал, никто столько не знал о других мирах… Всё это… — задумчиво сказала она, — вся эта доблесть и знания… Всё, всё пропало! Пропало даром!
Они поднимались в гору; по каменной дороге идти было легко. Дойдя до вершины гребня, они остановились и оглянулись назад.
— Уилл, — сказала она, — а если мы их не найдём?
— Уверен, что найдём. Что мне интересно, так это как выглядит мой дэмон.
— Ты её видел. А я брала на руки, — сказала Лира и покраснела: трогать такую личную вещь, как чужой дэмон, было грубейшим нарушением этикета. Это запрещала не только вежливость, но и какое-то более глубокое чувство, что-то вроде стыда.
Быстрый взгляд на порозовевшие щёки Уилла сказал ей, что он знает это так же хорошо, как она.
Они пошли рядом дальше, внезапно застеснявшись друг друга. Но Уилл, которого стеснительность не лишила дара речи, сказал:
— Когда дэмон перестаёт меняться?
— Где-то… думаю, где-то в нашем возрасте или чуть позже. Иногда ещё позже. Мы с Паном говорили об этом. Думали, каким он станет…
— Разве люди совсем не догадываются?
— Не в детстве. Когда вырастаешь, начинаешь думать: ну, может, будет таким или этаким… И обычно в конце концов дэмон оказывается чем-то подходящим тебе. То есть похожим на твоё настоящее существо. Например, если твой дэмон собака, значит, тебе нравится делать, что тебе говорят, и знать своё место, и подчиняться приказам, и угождать главным. У многих слуг дэмоны собаки. Так что это помогает понять, что ты за человек и что у тебя хорошо получается. А как люди в твоём мире узнают, какие они?
— Не знаю. О своём мире я знаю не много. Знаю только, как хранить секреты, молчать и прятаться, так что я не много знаю о… взрослых и о друзьях. Или о влюблённых. Думаю, с дэмоном было бы трудно, ведь с первого взгляда на тебя все столько бы о тебе знали. Мне больше нравится скрываться и быть незаметным.
— Тогда, может быть, твой дэмон такое животное, которое хорошо умеет прятаться.
Или одно из тех животных, которые похожи на других, — как бабочка, которая для маскировки похожа на осу. В твоём мире должны быть такие существа — в моём ведь есть, а мы так похожи.
Они шли дальше, по-дружески молча. Было ясное утро. Тёплый воздух прозрачной дымкой лежал в ложбинах у них под ногами и расстилался над ними перламутрово-голубым небом. Вокруг, куда ни глянь, простиралась обширная саванна: бурая, золотая, коричнево-зелёная, дрожащая у горизонта… пустая. Как будто они единственные люди в этом мире.
— Но на самом деле она не пустая, — сказала Лира.
— Ты о том человеке?
— Нет. Ты знаешь, о чём я.
— Да. Я вижу тени в траве… может, это птицы, — ответил Уилл.
То тут, то там что-то быстро мелькало. Видеть эти движения оказалось проще, если на них не смотреть. Они охотнее показывались, когда их замечали краем глаза, а когда Уилл сказал об этом Лире, она ответила:
— Это отрицательная способность.
— Это что такое?
— Первым про это сказал поэт Китс. Доктор Мелоун знает. Я так читаю алетиометр.
И ты же сам так используешь нож?
— Да, наверное. Но я-то думал, что, может быть, это дэмоны.
— И я, но…
Она приложила палец к губам. Он кивнул.
— Гляди, — сказал он, — вон упавшее дерево.
Это было дерево, на которое лазила Мэри. Они осторожно подошли к нему, следя за рощей на случай, если будут падать другие деревья. Этим тихим утром, когда только лёгкий ветерок шевелил листья, казалось невозможным, что такой исполин мог упасть, но так оно и было.
Над их головами возвышался толстый ствол, со стороны рощи покоившийся на своих вывороченных корнях, а со стороны лужайки на куче ветвей. Некоторые его ветви, смятые и сломанные, в обхвате могли бы сравниться с самыми большими деревьями, какие доводилось видеть Уиллу. Густая же крона дерева с всё ещё крепкими сучьями и зелёными листьями высилась в тихом воздухе, как разрушенный дворец.
Лира вдруг схватила Уилла за руку.
— Тсс, — шепнула она. — Не смотри. Они точно там, наверху. Я видела, как что-то пошевелилось, и, клянусь, это Пан…
Её рука была тёплой. Почему-то это об этом ему думалось больше, чем об огромной массе листьев и веток наверху. Притворяясь, что рассеянно глядит на горизонт, он переместил своё внимание вверх, на смесь зелёного, коричневого и голубого, в которой — она права! — виднелось что-то, что не было частью дерева. А рядом что-то ещё.
— Уходим, — тихонько сказал Уилл. — Пойдём куда-нибудь и посмотрим, пойдут ли они за нами.
— А если нет… Но ладно, хорошо… — шепнула в ответ Лира.
Они притворились, что ищут: взялись было за одну из веток, упавших на землю, будто бы собираясь лезть наверх, но тут же сделали вид, что передумали: покачали головами и пошли прочь.
— Посмотреть бы назад, — сказала Лира, когда они уже отошли на несколько сотен ярдов.
— Иди дальше. Они нас видят и не заблудятся. Они придут к нам, когда захотят.
Они сошли с чёрной дороги и зашагали по саванне, со свистом рассекая траву, доходившую им до колен. Вокруг парили, мелькали, порхали, кружили, трещали и стрекотали тысячеголосым хором насекомые.
— Что ты будешь делать, Уилл? — помолчав некоторое время, тихо спросила Лира.
— Ну, мне надо домой, — ответил он.
Но ей показалось, что он говорит неуверенно. Она надеялась, что он говорит неуверенно.
— Но, может, они ещё ищут тебя, — сказала она. — Те люди.
— Бывало и похуже.
— Да, пожалуй… Но я хотела показать тебе колледж Джордан и Топи. Я хотела, чтобы мы…
— Да, — сказал он, — а я хотел… Здорово было бы даже просто вернуться в Читтагацци. Красивое было место, а не было бы там ещё призраков… Но дело в моей матери. Я должен вернуться и заботиться о ней. Я оставил её с миссис Купер, а это нечестно по отношению к ним обеим.
— Но по отношению к тебе нечестно, что тебе придётся вернуться.
— Да, — сказал он, — но это по-другому нечестно. Как землетрясение или гроза.
Может, и нечестно, но никто не виноват. А если я оставлю мать со старушкой, за которой самой нужен уход, это будет нечестно по-другому. Это будет плохо. Мне просто нужно вернуться домой. Но жить по-старому, наверное, будет трудно. Наша тайна, наверное, раскрыта. Миссис Купер вряд ли могла за ней уследить, особенно если у мамы был такой период, когда она всего боится. Так что, скорее всего, ей пришлось просить у кого-нибудь помощи, и когда я вернусь, меня отошлют в какое-нибудь учреждение.
— Нет! Что, в какой-нибудь приют?
— Кажется, это так и делается. Не знаю точно. Я буду его ненавидеть.
— Ты можешь убежать с помощью ножа, Уилл! И прийти в мой мир!
— Моё место всё-таки там, там я могу быть с ней. Когда вырасту, я смогу хорошо о ней заботиться, в моём собственном доме. Тогда никто не сможет вмешиваться.
— Думаешь, ты когда-нибудь женишься?
Он долго молчал. Но она знала, что он думает.
— Так далеко я не загадываю, — ответил он. — Жениться надо на ком-то, кто понимает про… Не думаю, что такие есть в моём мире. А ты выйдешь замуж?
— Я тоже, — ответила она. — Вряд ли за кого-то из моего мира.
Они всё шли и шли дальше, к горизонту. У них было всё время в мире — всё время, которое было у мира.
Через некоторое время Лира сказала:
— Ты ведь оставишь у себя нож? Чтобы приходить в мой мир?
— Конечно. Я уж точно его никому никогда не отдам.
— Не смотри… — сказала она, не замедляя шага. — Опять они. Слева.
— Они и правда идут за нами, — обрадованно сказал Уилл.
— Тсс!
— Я так и думал. Ладно, теперь притворимся, побродим, как будто их ищем, поищем во всяких дурацких местах.
Читать бесплатно другие книги:
