Сарум. Роман об Англии Резерфорд Эдвард

Крепость

1139 год

Неделю назад отпраздновали Пасху. На крепостной стене Сарисбери стояли двое. С плеч мужчины повыше ниспадал черный плащ с шелковым подбоем, скрепленный у горла золотой цепью; длинные каштановые кудри разделял прямой пробор, высокий лоб закрывала челка, на висках и в аккуратно завитой бороде серебрилась седина. Вытянутое лицо с орлиным носом пересекали глубокие морщины.

Ришар де Годефруа, нормандский рыцарь из захудалого рода, скривил тонкие губы в язвительной полуулыбке, глядя на своего спутника. Николас, приземистый каменщик в кожаной куртке, спросил на своем родном английском наречии:

– Милорд, а зачем епископ оружие в крепость привез?

Нормандский рыцарь не удостоил его ответом.

За полями начинался город Уилтон, где в мирные времена шериф вершил суд графства; к северу, в долине, раскинулось поместье Авонсфорд. Там три поколения назад обосновались предки рыцаря, и там, на землях уилтширского лендлорда Вильгельма Сарисберийского, и находилось ленное владение Годефруа.

Ришар де Годефруа устремил взгляд вдаль. Ярко светило солнце, теплый ветерок полнился весенними ароматами, но в обманчиво ясном небе ощущалось приближение дождя – так в невинном взгляде предателя кроется угроза.

– Милорд, может, он собирается выступить против короля? – не унимался каменщик.

Именно этого и опасался Ришар.

Нормандская крепость, грозная и неприступная, возвышалась над пятиречьем. Таких построек Сарум прежде не знал.

На самой вершине мелового холма, где некогда стоял древний дун, высилась куртина – внешняя оборонительная стена, сложенная из гладких булыжников. Внутри земляных валов дуна нормандцы насыпали высокий курган площадью почти в акр и обнесли его еще одной стеной, за которой и взметнулась к небесам огромная серая башня. Сооружение походило на складную подзорную трубу: от холма к куртине, от куртины – к внутреннему кургану, от кургана – ко второй стене и вверх, к оборонительной башне, увенчан ной зубцами. Когда в 1066 году Вильгельм Незаконнорожденный (впоследствии прозванный Завоевателем) и его разномастное войс ко – нормандцы, бретонцы и прочий сброд из Северной Европы – вторглись в Британию и покорили англосаксонское королевство, то такие нормандские крепости быстро возникли повсюду на ост рове. В отличие от англосаксонских бургов, нормандские укрепления были воистину неприступны. Поначалу башни строили из бревен, но в правление сыновей Вильгельма и его внука Стефана укреп ления стали возводить из камня. Крепость в Сарисбери, хотя и не самая большая, была знаменита тем, что именно здесь Вильгельму Завоевателю вручили подробную опись всех феодальных владений Англии – «Книгу Страшного суда». И именно в Сарисбери он созвал всех знатных землевладельцев, дабы они присягнули ему в верности и публично признали верховную власть короля; на этом собрании присутствовал и дед Годефруа. Между внешними и внутренними стенами крепости возник целый город: дома и хижины, хозяйственные постройки и даже величественный собор и резиденция епископа. Особняки, крытые черепицей, и лачуги, крытые соломой, теснились вокруг насыпного холма, где за прочными стенами высилась зловещая громада донжона.

Замок принадлежал королю. В отсутствие короля за его владениями присматривал шериф – так было в годы правления Вильгельма Завоевателя, так продолжалось и в годы правления его сыновей Вильгельма II Рыжего и Генриха, когда власть верховного правителя не подвергалась сомнению, а замок служил символом военной мощи и порядка. Однако четыре года назад английский престол занял племянник Генриха, Стефан. Несмотря на первоначальную поддержку знати и Церкви, вскоре выяснилось, что многие недовольны новым правителем. И вот теперь замок оказался в руках епископа, который с недавних пор начал пополнять запасы оружия.

Феодальный строй, сложившийся к этому времени в Европе, обладал рядом существенных недостатков. После распада Римской империи и могущественной империи Карла Великого языческие племена и отдельные роды завладели огромными территориями, которые впоследствии превратились в современные европейские страны. Король-сюзерен, обладающий значительной властью, повелевал сеньорами-лордами, однако мелкие феодалы постоянно враждовали между собой. Государства и нации как таковые еще не сложились. Европа представляла собой разрозненные владения, которые покупались, продавались, переходили по наследству или дарились в приданое. Даже не особо знатные семейства, как, например, род Годефруа, владели землями по обе стороны Дуврского пролива. Разумеется, феодальные отношения регулировались множеством законов, а Церковь время от времени объявляла христианские перемирия и требовала, чтобы землевладельцы прекращали распри, однако все это лишь приводило к бесконечным судебным разбирательствам и возобновлению жестокой резни.

Нормандские герцоги и графы пытались бороться с узаконенным хаосом вначале в Нормандии, а потом – с большим успехом – на территории захваченной Британии. Владения короля Гарольда теоретически оказались во власти герцога Вильгельма, который пожаловал своим соратникам отобранные у англосаксов поместья, но на условиях ленного права, то есть с обязанностью нести военную службу. В отдельных случаях монарх наделял своих верных сторонников особыми полномочиями, хотя сохранял за собой исключительное право вершить суд. Подобная централизованная система, созданная в Британии, прекрасно действовала в том случае, если монарх обладал существенной властью.

Стефан оказался слабым правителем, а его право на престол уже оспаривала императрица Матильда – дочь Генриха I и вдова германского императора Генриха V. Английским баронам это было выгодно: соперники стремились заручиться поддержкой как можно большего числа сторонников, что приносило баронам значительные преимущества. К весне 1139 года в стране зрело недовольство, грозящее перерасти в мятеж.

Самым мятежным среди недовольных был епископ.

– Он настоящий дьявол, милорд, – вздохнул Николас.

Годефруа сурово посмотрел на него, хотя втайне согласился с такой оценкой: он и сам опасался сурового епископа.

Рожер из нормандского города Кана, в прошлом – бедный священник захудалого рода, пользовался благосклонностью Генриха I. По слухам, король, отправляясь на охоту, заехал в часовню помолиться и поразился скорости, с которой священник читал службу. Вскоре Рожер стал канцлером Англии и фактически управлял страной. Несмотря на полагающийся священнослужителю обет целомудрия, Рожер не соблюдал предписаний о целибате, открыто жил с любовницей и имел незаконнорожденного сына, который впоследствии сменил отца на посту канцлера. По указанию короля Рожера избрали епископом Сарисберийским, а его племянники – Александр и Нигель – стали епископами Линкольнским и Илийским. Теперь во всей Британии не было равных Рожеру по богатству и влиянию.

К весне 1139 года он владел не только замком в Сарисбери, но и замками на юге страны – в Мальмсбери, Девизесе и Шерборне – и теперь спешно свозил в них оружие.

– Если король совершит ошибку, то в стране начнется междоусобная война, – недавно сказал Годефруа жене.

Ему, владыке Авонсфорда, война была совсем некстати. Он хмуро поглядел на коротышку-каменщика и ответил по-английски:

– Укрепи себя молитвой.

Нормандский рыцарь с уважением относился к каменных дел мастеру. Потомки Эльфвальда после поражения в битве при Гастингсе лишились своих земель. Их поместья были пожалованы знатному роду, главой которого сейчас был Вильгельм Сарисберийский, а Годефруа получили Авонсфорд в ленное владение. Смена господ не нанесла особого ущерба свободным крестьянам и ремесленникам – вилланам, таким как Николас. Они по-прежнему выплачивали дань своему лорду и подчинялись его решениям. Положение вилланов мало чем отличалось от положения керлов в правление Кнуда, Эдуарда Исповедника или Гарольда. Годефруа, суровые нормандские воины, не выказывали жестокости по отношению к своим вассалам и вскорости выучились объясняться с местными жителями на их родном английском наречии. Отец Николаса построил для семейства Годефруа особняк, и когда выяснилось, что сам Николас – отличный каменщик, Ришар позволил ему наняться на хорошо оплачиваемую работу в епископский замок и платить оброк звонкой монетой.

После вторжения нормандцев семья Николаса обзавелась прозвищем. Господа не утруждали себя запоминанием имен вассалов, поэтому обращались к Николасу и его отцу «масон», что на нормандском наречии означало «каменщик». Подобную манеру обращения переняли и жители Авонсфорда, называя мастера Николасмасон.

Коротышка-каменщик, желая обратиться с просьбой к господину, пристально поглядел на Годефруа и перевел взгляд на свои короткопалые ладони. Главное – угадать, в каком расположении духа находится рыцарь, и правильно выбрать время.

– Милорд, в поместье есть один виллан, – наконец произнес Николас. – Его зовут Годрик Боди…

Годефруа знал, о ком идет речь. Семнадцатилетний юноша был племянником Николаса, сыном сестры каменщика и местного рыбака. Его родители умерли, а из близких у мальчика остались лишь Николас и двоюродный брат отца, сомнительный тип.

– И что? – холодно спросил Годефруа.

Николас кашлянул, собираясь что-то сказать, но тут раздался пронзительный вопль.

Годрик Боди не верил своему счастью.

Во-первых, вчера его угостили мясом – редкое везение. Мясо было роскошью и лишь изредка перепадало вилланам и серфам; разве что случалось поймать кролика или два раза в год – в середине лета и в начале зимы – получить свою долю при забое скота. Николас, дядя Годрика, хоть и простой виллан, считался человеком зажиточным; мастер-каменщик получал в два раза больше обычного работника, и его родные не только регулярно ели мясо, но и угощали бедных родственников.

– Моя жена – как сочная груша, – гордо заявлял Николас, глядя, как жена, улыбчивая толстушка, хлопочет по хозяйству. – А дети – как наливные яблочки.

Румяные круглолицые ребятишки и впрямь походили на спелые плоды.

Годрик закрыл глаза, вспоминая вкус и запах солонины; рот его наполнился слюной, по унылому лицу расплылась счастливая улыбка.

Юноша был невысок и тщедушен, с впалыми щеками, острым носом и близко посаженными глазами; нечесаные рыжие патлы торчали в разные стороны. Тонкие руки с длинными пальцами были слишком нежны для тяжелой работы; к тому же Годрик родился калекой, с искривленным позвоночником – хорошо хоть не с уродливым горбом; голова на тонкой шее нелепо торчала вперед над приподнятыми плечами, за что в детстве его дразнили крысенышем. Родительской любви он не знал – мать не надеялась, что ребенок выживет, а отец презрительно называл недоноском.

Однако же Годрик вырос и стал старательным работником. К удивлению соседей, неуклюжий, рассеянный подросток оказался прекрасным резчиком по дереву. Когда мальчику минуло тринадцать, родители умерли, и он остался сиротой, мечтая в один прекрасный день добиться лучшей доли.

Во-вторых, сегодня его дядюшка Николас согласился замолвить за племянника слово перед лордом Авонсфорда – самому Годрику для этого не хватало смелости.

А в-третьих, он неожиданно стал свидетелем забавного происшествия на рыночной площади. В жизни Годрка было мало развлечений. Юноша ужом скользнул в толпу, собравшуюся под стенами замка, и пробрался в первые ряды зевак.

Посреди площади стояли две женщины. Одна из них, величественная толстуха в алом шерстяном платье, побагровела от гнева; презрительно суженные глаза превратились в узкие щелочки над румяными пухлыми щеками. Годрик, признав Герлеву, жену двоюродного дяди, Виллема атте Бригге, разглядывал ее с опасливым восхищением.

– Шлюха! Воровка! – выкрикнула толстуха с искаженным от ярости лицом и, помедлив, с отвращением добавила: – Батрачка!

Оскорблениями Герлева осыпала светловолосую миловидную женщину лет двадцати пяти, пухленькую и улыбчивую, в голубом платье, туго перехваченном поясом на тонкой талии, – жену Джона из Шокли.

Красотка беспечно тряхнула светлыми кудрями. Она и впрямь была батрачкой, наемной работницей у нормандского лорда, до тех пор пока не вышла замуж за свободного крестьянина-англосакса.

– Год и день, – со смешком ответила она.

Зеваки расхохотались. Все знали, что Виллем атте Бригге в юности сбежал из поместья Авонсфорд в прибрежный городок Твайнхем. По законам того времени считалось, что беглый виллан, не пойманный господином в течение года и одного дня, становился свободным человеком. Виллем решил стать кожевником – занятие малоприятное, потому что для дубления кожи использовались чрезвычайно вонючие и едкие составы, – и переселился в Уилтон, где из-за вспыльчивого нрава не снискал любви соседей. Его прозвали атте Бригге, потому что он построил себе дом близ деревянного моста на берегу реки.

– Твой муж – свободный человек, потому что Годефруа им брезгуют, – добавила красотка.

Вокруг раздались одобрительные возгласы – жители Авонсфорда с неприязнью относились к дубильщику.

Герлева взъярилась еще больше, с воплем бросилась на красотку, сорвала ей платье с плеча, повалила наземь и придавила своей тушей. От боли женщина заверещала, а толстуха продолжала осыпать ее оплеухами и драть за волосы. Бедняжка отчаянно отбивалась, царапала и пинала Герлеву. Никто из толпы в драку вмешиваться не собирался. Зеваки наслаждались развлечением. Годрик радостно потер узкие ладони, глядя, как на щеках Герлевы кровоточат глубокие царапины.

Распря между семействами Шокли и атте Бригге длилась уже несколько поколений. Когда потомки тана Эльфвальда лишились своих поместий, подворье Шокли в долине реки Уайли пожаловали настоятельнице Уилтонского монастыря. Аббатиса по доброте душевной позволила прежним обитателям Шокли стать испольщиками. Они любили напоминать всем в округе о древности и знатности своего рода, но по сути были скромными свободными крестьянами, мало чем отличаясь от зависимых вилланов. Дочь семейства из Шокли вышла замуж за горожанина из Уилтона и завела тяжбу с братом, утверждая, что исполье в Шокли завещано ей, а не ему. Настоятельница монастыря встала на сторону брата и присудила ему спорный надел, однако на этом дело не закончилось. Долгие годы горожанин с женой безуспешно пытались отсудить надел и даже обращались в высший суд, поэтому при составлении великой поземельной переписи, «Книги Страшного суда», было отмечено, что надел является предметом судебного иска. Горожанин с женой не забыли нанесенной им обиды; помнила о ней и их дочь, Герлева. Когда она вышла замуж за Виллема атте Бригге, упрямый и алчный кожевник поклялся, что отомстит семейству Шокли.

– Я до самого короля дойду, вот увидите! – не раз говорил он. – Вас с нашей земли сгонят!

Подобные судебные разбирательства годами отравляли людям жизнь; всякий раз, встречая кого-нибудь из Шокли, Виллем и Герлева набрасывались на них с оскорблениями. Словесные перебранки никого не удивляли, но до драки прежде не доходило. Дородная Герлева ткнула жену Джона Шокли в грязь лицом, разорвала ей платье на спине и замолотила кулаками, беспрестанно оглядываясь в поисках подходящего орудия.

Внезапно зеваки умолкли и почтительно расступились, пропустив в круг Ришара де Годефруа. За ним боязливо следовали мужья драчливых спорщиц. При виде нормандского рыцаря Герлева притихла и неловко поднялась с колен. Жена Шокли торопливо поправила разорванное платье.

– Вы нарушаете покой замка, – ледяным тоном произнес Годефруа. – Выбирайте – колодки или позорный стул?

Именно такое наказание грозило обеим драчуньям, если рыцарь уведомит о случившемся судебного пристава сотни или города. Вдобавок позорный стул, на котором женщин дурного поведения окунали в воду, представлял опасность для жизни – палач мог замешкаться и слишком долго продержать несчастную под водой. Жена Шокли задрожала от страха.

– Уведите своих женщин, – приказал рыцарь. – Если подобное повторится, обе предстанут перед судом. – Он обернулся к толпе и повелительно махнул рукой. – Расходитесь!

Джон Шокли поспешно увел свою жену, а кожевник, грозно сведя густые черные брови, посмотрел на Герлеву.

Виллем атте Бригге походил на своих предков-рыбаков, давних обитателей пятиречья, – их потомки до сих пор жили в Фишертоне и других селениях на берегах рек. Как и Годрик, Виллем был длиннопалым, с узким лицом, острым носом и близко посаженными глазами, однако на этом сходство заканчивалось. Высокий сухощавый кожевник был темноволос, жилист и очень силен; в черных глазах светилась жестокость. Сейчас он был зол – не оттого, что жена ввязалась в драку, а потому, что его самого выставили дураком. Герлева, побледнев от страха, робко посмотрела на мужа. Тот гневно зыркнул на нее и оглядел рыночную площадь.

Годрик так увлекся происходящим, что не заметил, как толпа разошлась. Виллем атте Бригге всегда ненавидел увечного племянника и сейчас, решив, что тот над ним смеется, злобно сверкнул глазами, огляделся по сторонам – не видит ли кто – и одним ударом свалил юношу с ног, а потом пнул раз-другой и убрался восвояси.

Годрик подождал, пока родич скроется из виду, медленно поднялся и с кривой улыбкой побрел к воротам замка, еле слышно шепча:

– За побои ты еще ответишь…

В тени ворот Джон Шокли спорил с женой. Годрику всегда нравилось семейство Шокли, и он снова подумал: «Виллем за все заплатит». Впрочем, он утратил бы всякую приязнь к ним, если бы слышал их разговор.

– Помирись с Герлевой, – настаивал крестьянин.

– Она первая начала, шлюхой меня обозвала! – возмутилась женщина.

– А ты не слушай, подставь другую щеку.

– Вот еще! Я лучше ей другую щеку расцарапаю!

– Надо с ними замириться, – умоляюще сказал Шокли.

Женщина считала, что муж проявляет слабость – не потому, что ему смелости не хватало, просто он ссор не любил, а при первом же признаке разногласий отводил голубые глаза, расстроенно чесал светлую бородку и шел на уступки. Угрозы Виллема тревожили Джона, постоянно напоминая об утрате фамильных владений, и каждый вечер он молил Бога, чтобы кожевник отозвал иск.

– Не гневи Виллема, – просил он жену. – Мы последнего имущества лишимся!

– Тоже мне, потомок танов! – фыркала она. – Ну почему ты такой трусливый?!

На самом деле Джону храбрости было не занимать – он невозмутимо останавливал разъяренного быка, однако перед кожевником робел, хотя и сам не мог объяснить почему. Джон Шокли любил свой надел и всегда старался избегать размолвок.

– Сходи к Герлеве, повинись, – попросил он жену.

– Нет, пусть Виллем первым к нам придет, – возразила она.

Годефруа вошел в церковь во дворе замка, между внешними и внутренними стенами. Как обычно, трехнефный храм с тяжелыми полукруглыми арками построили в форме простого креста, но епископ Рожер добавил к нему великолепные украшения.

В окна собора лился прохладный свет. Первая церковь, заложенная здесь сорок лет назад, пострадала от пожара, и Рожер начал возводить на ее месте новый храм. Именно здесь долгие годы трудился Николас и целая армия каменщиков; сейчас строители завершали укладку крыши. Годефруа оглядел толстые каменные стены, четкие полукружья высоких арок и удовлетворенно вздохнул; раздражение покинуло его.

Ришар подошел к скромному надгробию в северной стороне нового пресвитерия, опустился на колени и почтительно склонил голову, коснувшись камня. Здесь лежали останки Осмунда, первого епископа Сарисберийского, который и заложил храм. Ришар смутно помнил благородного седого старца, всегда окруженного детьми. Осмунд привнес дух святости в стены храма на пустынном холме, основал здесь школу и создал обряд богослужения, впоследствии получивший название сарумского чина, которым долгое время пользовались в большинстве приходов Англии. Годефруа чтил блаженного праведника и полагал кощунством назначение на его место злодея Рожера.

– Как мне спасти свою душу? – прошептал рыцарь.

Этим вопросом задавались все, от короля до последнего серфа. Повсюду шла война между силами добра и зла, Богом и дьяволом, духом и плотью. Завершится сражение лишь в Судный день, а до тех пор жизнь каждого – короля, рыцаря, горожанина или крестьянина и даже самого епископа Рожера – полнилась томительным ожиданием; всякий старался молитвой и покаянием искупить свои грехи, дабы избежать после смерти вечных страданий в геенне огненной.

Однако же Церковь считала, что нормандские рыцари могут искупить грехи и другими способами – к примеру, передать Церкви свои владения или отправиться в Крестовый поход к святым местам. Во времена папы Урбана II дед Годефруа отправился освобождать Гроб Господень от язычников. Ришар с завистью вспоминал рассказы деда о тяготах пути и доблестных подвигах в далеких краях, под палящим солнцем. Любые упоминания о славных приключениях будоражили воображение рыцаря.

Впрочем, его обуревало не только желание прославиться – в Ришаре де Годефруа жила неистребимая тяга к путешествиям, к завоеванию новых земель. Объяснялась она просто: нормандские завоеватели Британии были потомками датских викингов, которые вторглись на территорию Северной Франции всего полтора сто летия назад. Беспокойный нрав гнал нормандских рыцарей в дальние странствия. В Италии отряды нормандских наемников захватили огромные территории, стали ярыми сторонниками папы римского и правили Сицилией. Боевые корабли нормандцев бороздили простор Средиземного моря. Рыцари обзаводились обширными владениями на побережье и отправлялись все дальше и дальше на юг, огнем и мечом прославляя Христианскую церковь. Так некогда их предки, викинги, странствовали по северным морям, и славных воинов хоронили вместе с их грозными кораблями, чтобы они могли пройти по мосту душ к своим доблестным предкам, на пир среди языческих богов. В крови Ришара де Годефруа по-прежнему обитал неукротимый дух северных искателей приключений.

Если рыцарь отправлялся в Крестовый поход и храбро сражался во славу Божию, то ему отпускались все грехи. Чего еще желать? Увы, Ришару де Годефруа не повезло – Крестовых походов пока не созывали. Оставалось только одно – отправиться паломником в Святую землю.

Долгие годы Ришар де Годефруа заботился о жене и троих детях. Теперь поместье приносило доход, и рыцарь снова возмечтал о дальних странствиях.

– Мне скоро пятьдесят, – прошептал он. – Времени почти не осталось…

И надо же такому случиться, чтобы именно сейчас неразумный король, окруженный влиятельными советниками, решил ввязаться в междоусобные распри. Если начнется гражданская война, Годефруа не сможет бросить семью на произвол судьбы. А его сюзерен, Вильгельм Сарисберийский, вряд ли позволит своему вассалу отправиться даже в Италию, а тем более – в Святую землю.

Полчаса рыцарь провел у гробницы Осмунда – не за молитвой, а за размышлениями, – но так и не решил, как ему поступить. Наконец он поднялся и медленно вышел из храма.

У церкви Николас почтительно дожидался своего господина. Годефруа холодно улыбнулся, вспомнил разговор на крепостной стене и, не желая выслушивать долгих объяснений, отрывисто спросил:

– Что там с твоим племянником?

Наутро Годрик вышел в залитые солнцем поля. Похоже, жизнь налаживалась: дядя обещал замолвить за него слово, а побои Виллема не оставили следов. Юноша ласково потрепал по загривку тощего приблудного пса – черного, с рыжими подпалинами и блестящими черными глазами. Годрик звал его Гарольдом и считал ищейкой.

– Мы с тобой за все отплатим Виллему, – с хитрой улыбкой сказал юноша.

Впрочем, как это сделать, он не знал. Следовало соблюдать осторожность – неделю назад деревенский староста предупредил Годрика:

– Ты не шкодничай! Мы за тобой следим.

Жители каждой деревни избирали двенадцать мужчин, в обязанности которых входило следить за порядком в общине и карать за мелкие преступления. Если же преступник сбегал, то им приходилось платить штраф в королевскую казну. Годрик приворовывал по мелочи и иногда недодавал оброка, поэтому наказание его не пугало – староста часто придирался к беспомощному, хилому юноше.

Годрик вел весьма унылое существование. Имущества у него почти не было. Староста, самый важный человек в деревне, владел целой гайдой земли – многочисленными наделами, разбросанными по двум широким полям у Авонсфорда, называвшимся Рай и Чистилище. Семейству Николаса принадлежала виргата, четверть гайды – тридцать акров, – а еще у них было сорок голов овец, которые паслись на общинных угодьях. У бедняги Годрика было всего два акра на чересполосной пашне. После смерти отца Годрику пришлось платить лорду гериот – плату за вступление в наследство, – и Годефруа забрал лучшую из трех тощих коров. Вдобавок Годрик должен был четыре дня в неделю работать на господских землях – собирать урожай, таскать навоз, пропалывать сорняки; обычно этим занималась вся крестьянская семья, но у Годрика не было родных. На Пасху он обязан был подарить священнику дюжину яиц, а после сбора урожая – отдать в церковь десятину зерна. В одиночку Годрик с трудом управлялся с хозяйством; ему нужно было обзаводиться семьей. Мать с жалостью глядела на тщедушного калеку, понимая, что жены ему не найти.

Впрочем, Годрик не отчаивался – у него уже была невеста на примете. Младшая дочь кузнеца, косоглазая Мэри, в детстве переболела какой-то хворью, оставившей глубокие оспины на лице. Девушка выросла щуплой, а косоглазие придавало ей подозрительный и несчастный вид. Кузнец заметил, что Годрик к ней приглядывается, и возражать не стал – лучшего жениха ей все равно не сыскать. Мэри неохотно принимала ухаживания юноши и пару раз даже позволила ему взять ее за руку. Годрик с вожделением глядел на два бугорка, едва наметившихся на груди тринадцатилетней девушки под грубой холстиной платья, и думал, что к осени уж точно осмелится их пощупать.

На Пасху кузнец сказал жене и дочери, что Годрик хоть и увечный, но будет хорошим мужем, недаром Господь наградил его умением резать по дереву. Особенно хорошо у Годрика выходили пастушьи посохи, с резными набалдашниками в виде барсуков, овец и лебедей. Годефруа заказал ему резные панели для господского дома – манора – и хорошо заплатил за работу, однако от нищеты это не спасало.

– Задохлик он, – вздохнула жена кузнеца. – Трудно ему в полях работать. Вот если бы он пастухом был…

Именно об этом Годрик и мечтал всю жизнь. Улучив свободную минутку, он уходил на взгорье, где паслись овцы, беседовал с пастухами и помогал им, чем мог. На пастбище от него было больше толку, чем на пашне. Летом пастуху ежедневно полагалась миска пахты, горшок молока по воскресеньям, один ягненок после отела и руно одной овцы после стрижки. Об этом одолжении и просил Николас своего господина.

– Возьмите Годрика в пастухи, милорд, – умолял он Годефруа. – Я за него ручаюсь.

Ришар де Годефруа обещал подумать, но определенного ответа не дал.

– Ну, он же не отказал, – успокоил Николас племянника.

В Хоктайд, через неделю после Пасхи, в деревне забот хватало. Общинных овец отгоняли на господские пастбища до самого дня святого Мартина в ноябре, чтобы стада удобрили поля навозом. Все утро Годрик помогал вилланам строить на холмах загоны для овец, а в полдень его позвали на пашню вести по полю четверку волов, впряженных в тяжелый плуг, – надо было оборотить участок под паром. Впрочем, когда Годрик закончил работу, до сумерек было еще далеко. Юноша обрадованно вернулся в деревню, кликнул пса и пошел в долину.

Там ему подвернулся случай отомстить Виллему.

В долину Годрик отправился без всякой цели, лишь бы не оставаться в деревне, где староста наверняка нашел бы для него занятие. День выдался ясный и теплый, пес весело бежал впереди, и юноша, обогнув крепостную стену, устремился на восток, в лесистую лощину.

Он прошел с милю и внезапно сообразил, что неосмотрительно проник на запретную территорию – в Кларендонский лес, заповедные владения короля.

Королевские леса занимали почти пятую часть Англии, а Сарум находился в центре одного из них. К востоку, между реками Уайли и Наддер, простиралась древняя Дубрава Гроувли, а с севера на юг, как и во времена короля Альфреда, широкой полосой протянулся Сельвудский лес. На юго-западе, где еще виднелись заросшие травой остатки древней римской дороги в Дорчестер, темнел дремучий Кранборн-Чейс, королевские охотничьи угодья. Однако самый большой лесной массив на юге Британии раскинулся к востоку от пятиречья – сорок семь квадратных миль глухих чащоб и заповедных дубрав, от северо-восточной оконечности Солсберийской возвышенности до самых берегов пролива Те-Солент. В Средние века отдельные его части получили названия, сохранившиеся до наших дней: Савернейкский лес на севере, Кларендонский лес – у деревни Бритфорд, неподалеку от Сарума, Новый лес, или Нью-Форест, – на побережье. Встречались в нем и непроходимые чащи, и широкие поляны, заросшие сочной травой, вполне пригодные для выпаса скота. Все в лесу – и деревья, и трава, и ягоды, и звери, и птицы – принадлежало королю и считалось королевскими охотничьими угодьями.

Заповедный лес охранялся строгими законами: за срубленное дерево сурово наказывали, а собирать хворост и валежник, равно как и пасти скотину, можно было лишь по особому разрешению королевских лесничих, за которое надо было платить. Позволялось ловить мелкую дичь и птицу – зайцев, лис, белок, куропаток, фазанов и вальдшнепов, – а за убитого оленя незадачливый охотник лишался жизни.

Годрик с ужасом вспомнил, что у пса не удалены три когтя на передних лапах – серьезное нарушение лесного права. Юноша мечтал, что Гарольд станет настоящим пастушьим псом, упорно учил его загонять овец и не хотел калечить. Он поспешно подозвал к себе пса и собрался уходить, но через сотню шагов замер.

Среди деревьев задумчиво брел лесник; на сей раз он не выискивал злоумышленников-браконьеров, а размышлял, как исправить ошибку, вкравшуюся в грамоту, которую следовало предоставить королевскому лесничему. Лесник Эдвард ле Портьер слыл человеком требовательным и скрупулезным – впрочем, его чаще называли дотошным и придирчивым – и обладал немалой властью в округе. Когда нормандцы вторглись в Англию, дед Эдварда, старый Порт, к немалому недовольству остальных танов, объявил, что поддерживает Вильгельма, коль скоро Завоеватель сражается под христианскими знаменами и с одобрения папы римского.

Местные жители считали его предателем, однако Вильгельм пожаловал семейству богатые угодья. О римских предках Порты давно забыли, хотя имя сберегли, изменив его на нормандский лад – ле Портьер, а отец Эдварда и сам Эдвард стали лесниками-агистерами; в их обязанности входил сбор платежей за выпас скота в королевских лесах.

Худощавый, темноволосый и круглолицый Эдвард отличался серьезным нравом, шуток не понимал и говорил с писклявой хрипотцой. Сейчас он стоял в пятидесяти шагах от Годрика.

Юноша, спрятавшись за толстым стволом древнего дуба, сжал морду псу и затаил дыхание. Ле Портьер на миг остановился в раздумье, а потом пошел дальше. Годрик долго не двигался с места. Гарольд терпеливо сидел рядом.

Наконец юноша собрался уходить, но тут из чащи вышла свинья, взрывая пятачком палую листву. На округлом свином боку красовалось клеймо Виллема атте Бригге. Кожевник держал полдюжины свиней и платил за их выпас в королевском лесу. Тут-то Годрик и сообразил, как отомстить Виллему за побои и бесконечные унижения. Годрик погладил пса, показал на свинью и велел:

– Следи!

Три дня спустя, на закате, Годрик Боди пришел к кузнецу и пригласил Мэри на прогулку. Девушка хмуро поглядела на него, кивнула и вышла из дому. Годрик без спросу схватил ее за руку и повел к пашне. Гарольд весело бежал рядом. В поле уже зеленели первые всходы, но к вечеру тянуло прохладой.

Годрик нерешительно обнял девушку за плечи:

– Ты тайны хранить умеешь?

– Смотря какие, – равнодушно ответила она.

Он ничего не сказал, и молодые люди повернули к деревне.

– Что у тебя за тайна? – не выдержала Мэри.

– Сейчас увидишь, – с запинкой сказал он.

Убогая лачуга юноши стояла на самой окраине поселка. Над соломенной крышей вился тонкий дымок. В дверях Мэри нерешительно замерла.

– Входи, не бойся, – улыбнулся Годрик.

Перегородка разделяла хижину на две части – передняя половина, с земляным полом, служила курятником и сараем, где хранились нехитрые сельскохозяйственные орудия, плетеные щиты для изгороди и деревянные колья. В задней половине пол был устлан сухим камышом, а посреди комнаты, под дырой в крыше, горел огонь в очаге. В дальней стене проделали небольшое оконце, закрытое тонким промасленным листом пергамента.

На вертеле над очагом жарилась свинина. Девушка жадно вдохнула лакомый запах – мяса она не пробовала вот уже месяц.

– Хочешь? – тихонько спросил Годрик.

– А ты где взял? – опасливо спросила она, стараясь не поддаться соблазну.

– Где надо, там и взял. Хочешь или нет?

Видя, что она застыла в нерешительности, Годрик неторопливо отрезал острым ножом большой кусок свинины. Мэри медленно подошла к деревянному табурету у очага и без сил опустилась на сиденье. Свинина была съедена без остатка.

Годрик серьезно взглянул на Мэри и спросил:

– Ты никому не скажешь?

Она отвела глаза. Молодые люди прекрасно понимали, какой опасности подвергался Годрик: если узнают, что он незаконно раздобыл кусок мяса, то в наказание ему придется выплатить невероятную сумму денег, а за воровство могли и повесить.

Мэри помотала головой.

– Никому не говори, – напомнил Годрик.

Девушка кивнула и направилась к двери.

– У меня еще есть, – шепнул Годрик, следуя за ней.

– Где?

– В надежном месте припрятано.

Он проводил ее до хижины кузнеца и на пороге поцеловал в щеку. Мэри не возмутилась.

Годрик медленно побрел домой, радуясь, что их с Мэри объединила причастность к тайне.

День летнего солнцестояния, праздник середины лета, Ришар де Годефруа начал с краткой, но важной встречи с Джоном Шокли.

Крестьянин уже несколько раз обращался к рыцарю за советом, как заставить Виллема атте Бригге отозвать судебный иск о наследстве. Годефруа полагал волнения Джона Шокли излишними, но терпеливо выслушивал его и рассудительно говорил:

– Не показывай ему, что боишься. И ради бога, усмири жену.

Однако сегодня Ришар де Годефруа сам послал за крестьянином, а поручение касалось жены рыцаря.

К середине лета политическая ситуация в Англии стала чрезвычайно напряженной. Неделю назад франкский торговец в Твайнхеме, небольшом укрепленном порту, рассказал рыцарю, что императрица Матильда собирается вернуться в Англию и что ее поддерживает Роберт, граф Глостер, – один из многочисленных побочных сыновей короля Генриха I – и его союзники в богатых неприступных городах Бристоль и Глостер на реке Северн. И хотя у императрицы Матильды было много противников, а на стороне Стефана был и папа римский, и франкский король Людовик, мятежники решили, что смогут свергнуть законного монарха с престола.

Годефруа тоже полагал, что им это удастся. Стефан выказывал слабость и добродушие, недостойные могущественного монарха. Второй муж Матильды, свирепый Жоффруа Анжуйский, неустанно искал способы отобрать Нормандию у Теобальда II Блуаского, старшего брата и союзника Стефана. Король терял поддержку в Европе. Единственной одержанной им победой оставалась битва при Норталлертоне в Йоркшире, получившая название битвы Штандартов, в которой он разгромил шотландское войско. В Англии назревали беспорядки.

На поддержку владельцев маноров в Саруме Стефану рассчитывать не приходилось. Землями на юге, в Даунтоне, владел Генрих, епископ Винчестерский, брат короля, недовольный тем, что Стефан назначил его всего лишь папским легатом, а не архиепископом Кентерберийским.

– Вот увидишь, он изменит королю, – говорил Годефруа жене.

Настоятельница аббатств в Уилтоне и Шафтсбери, владелица многочисленных маноров на юге, скорее всего, не примкнет ни к одной из сторон, а вот на местные знатные семейства – Гиффардов, Маршаллов и Дунстанвиллей – полагаться не стоило. Вильгельм Са рисберийский наверняка поддержит императрицу Матильду, если сочтет это выгодным для себя, а епископ уже готовит свои замки к войне.

Что же делать Годефруа? Он оказался в непростом положении. Вильгельм Сарисберийский, ленный владелец, получивший земли от короля, обязан был послать на помощь Стефану определенное число воинов-рыцарей – им, в свою очередь, отводились имения на землях Вильгельма. Однако в действительности размер вассальных владений разнился и составлял где четверть, где одну десятую, а где и одну сороковую часть земель, полагавшихся рыцарю, и владельцы этих участков обычно платили ленную дань звонкой монетой. Манор Годефруа представлял собой именно такой участок, однако Ришар де Годефруа был хорошо обученным воином, и Вильгельм наверняка собирался призвать его на военную службу – за плату. Хотя долг вассала состоял в служении сюзерену, Годефруа, в сущности, выступал в роли наемника. А что, если ему велят сражаться против короля? Как это отразится на рыцарской чести и долге? Даже после долгих размышлений Годефруа так и не знал, как поступить. Впрочем, одно решение он все же принял.

– У тебя есть родственники в Лондоне? – спросил Годефруа у голубоглазого англосаксонского издольщика.

– Да, они горожане, милорд, – гордо ответил Джон.

К тому времени свободные горожане Лондона уже обладали огромным влиянием и пользовались всеобщим уважением.

– Прекрасно, – кивнул рыцарь. – Ты согласен отвезти мою жену и детей в Лондон и оставить их под присмотр родственников?

– Да, милорд, – ответил Джон Шокли, зардевшись от оказанной ему чести.

Годефруа почтительно склонил голову:

– Я тебе очень благодарен.

Джон Шокли догадался, что это означает, и неуверенно спросил:

– А долго они в Лондоне пробудут?

– Пока не знаю, – ответил рыцарь, не желая продолжать обсуждение. – В путь отправитесь завтра же.

Издольщик удалился, а Годефруа задумчиво оглядел комнату. Усадьба мелкого феодала представляла собой хорошо укрепленный дом; толстые каменные стены первого этажа и массивные колонны-подпорки делали его похожим на сводчатое подземелье. На втором этаже, куда вела наружная деревянная лестница, находились жилые помещения – просторный зал, занимавший две трети общей площади, и спальни, разделенные перегородками. В одну из стен зала был встроен огромный камин, а в северо-восточном углу находилась гардеробная башенка, где хранили одежду и ценности. В широкие окна верхнего этажа вставили мягкие пластины калиевого стекла – менее стойкого, чем римское содовое стекло, но пропускавшего в помещение такой же приятный зеленоватый свет. Окна на пер вом этаже были всего-навсего узкими бойницами, для защиты от неприятеля.

Годефруа сидел за массивным дубовым столом. На стене висел деревянный щит, выкрашенный алым, с изображением белого лебедя. Геральдическое искусство только зарождалось, но среди рыцарей уже вошло в обычай обзаводиться если не гербом, то символом своего рода. Для Годефруа таким символом стали лебеди, во множестве водившиеся в окрестностях Авонсфорда. Каминное отверстие перегораживала деревянная перегородка, потемневшая от дыма; по обоим концам ее красовались резные лебеди – творение умелых рук Годрика. Годефруа все-таки взял его в пастухи, и юноша в благодарность преподнес своему господину изящную резьбу.

«Надо бы попросить его еще что-нибудь вырезать», – рассеянно подумал рыцарь.

Впрочем, сейчас было не до украшений. На следующий день Николас должен вынуть стекла из окон верхнего этажа и заложить проемы кирпичом, превратив их в бойницы. Пришла пора укреплять манор.

– На всякий случай, – вздохнул Годефруа.

Он призвал к себе троих детей и жену – миловидную и услужливую дочь бретонского рыцаря – и объявил им:

– Джон Шокли завтра отвезет вас в Лондон. Я дам вам половину наших денег. Родственник Джона подыщет вам жилье и позаботится о вашей безопасности.

Лондон еще со времен Альфреда Великого занимал особое положение. Самый крупный порт в королевстве был неприступной крепостью, и, хотя Вильгельм Завоеватель и построил в нем грозный замок для устрашения покоренных англосаксов, вольные жите ли города выдвигали свои условия любому монарху, взошедшему на престол. Годефруа знал, что там его семья будет в безопасности, а если сам рыцарь окажется на стороне побежденных в междоусобной войне, то из Лондона жене будет легче договориться о выкупе мужа.

– Ах, и какие беды грядут? – спросила она.

– Скорее всего, мятежники захватят запад и бои начнутся в окрестностях Сарума. Мы должны быть готовы к худшему.

Отпустив родных, Годефруа вернулся к работе. На столе лежали два фолианта и счетная доска-абак, привезенная рыцарю в подарок из Средиземноморья. Годефруа быстро научился ею пользоваться и сегодня с раннего утра занимался хозяйственными делами.

В «Книге Страшного суда», всеанглийской земельной описи Вильгельма Завоевателя, манор Авонсфорда описывался так:

«Ришар де Годефруа получил Авонсфорд в ленное владение от Эдуарда Сарисберийского. В царствование короля Эдуарда выплачивалась дань с 6 гайд. Земли достаточно для 30 пахотных полей. В домене 10 пахотных полей и 20 серфов; 30 вилланов и 15 бордариев, у которых 20 пахотных полей. Есть луг размером в 4 пахотных поля и пастбище для общинного скота. Есть церковь».

В общем, поместье было обычным феодальным манором с доменом – господской землей, которую обрабатывали отдельно, – и общинной землей, которую лорд делил с вассалами. Доходы поместья составляли двадцать фунтов в год. Еще десять фунтов в год приносило поместье в Нормандии, за которым присматривали родственники жены, но туда Годефруа приезжал редко.

А несколько лет назад Годефруа приобрел право опеки поместья в Девоне – по закону опекуну позволялось получать доход с земель, принадлежащих вдове или несовершеннолетнему отпрыску покойного до повторного замужества вдовы или совершеннолетия наследника. Право опеки возникло для защиты наследуемых владений, но в действительности сложная система имущественных отношений приводила к злоупотреблениям: опекуны с выгодой для себя продавали самые ценные участки и возвращали законным наследникам жалкие остатки. Годефруа с честью относился к своим обязанностям опекуна, и поместье в Девоне приносило ему еще двадцать фунтов в год.

Этой весной он решил продать как можно больше товаров и обратить движимое имущество в звонкую монету. Годефруа велел сельскому старосте откормить коров и овец и к середине лета отвести стада на рынки в Уилтоне и в Сарисберийском замке. На взгорьях начался сезон стрижки овец; половину руна забирал фламанд ский торговец (в то время Фландрия славилась шерстяными тканями), а остальное тоже продадут на окрестных рынках, вместе с зерном и сыром из сыроварен в поместье. По подсчетам Годефруа, через две недели он сможет послать семье в Лондон еще десять фунтов.

Наконец он закончил дела, со вздохом оттолкнул счетную доску и потянулся к одному из двух фолиантов на столе.

В отличие от большинства рыцарей, Годефруа знал грамоту. Школы теперь существовали повсеместно, не только в монастырях, как в прошлые века. В школах Лана, Шартра, Парижа и Болоньи обучались праву, философии и литературе великие средневековые схоласты, например Пьер Абеляр, возлюбленный Элоизы. В Оксфорде возникла богословская община; школа существовала и при Сарисберийском соборе, и среди ее учеников был прославленный богослов и схоласт Иоанн Сарисберийский, ставший впоследствии епископом Шартрским. Впрочем, среди знати обучение грамоте считалось занятием презренным, однако Годефруа гордился своими скромными познаниями. Он неплохо читал по-латыни, что позволяло ему понять содержание королевских грамот и изучить труды по истории Британии, написанные Вильгельмм Мальмсберийским. По-английски Годефруа читал бегло; среди его драгоценных восьми книг был сборник трактатов Боэция, двести пятьдесят лет назад переведенных на английский Альфредом Великим, – стоицизм раннехристианского философа успокаивал рыцаря. Однако больше всего Годефруа любил лирические баллады франкских поэтов-трубадуров, повествующие о доблестных подвигах и о куртуазной любви к прекрасной даме, служению которой благородные рыцари посвящали всю жизнь. Чудесные стихи открывали ему волшебный мир, далекий от мрачной действительности Сарисбери, и суровый нормандец восхищался недосягаемыми идеалами рыцарства.

Неделю назад ему прислали новую книгу – небольшой том, дурно переведенный с латыни на франкское наречие; вдобавок у переписчика оказался ужасный почерк. И все же крохотная книжица, умещавшаяся в ладонях рыцаря, доставила ему огромное удовольствие. Он с улыбкой положил ее в кожаный кошель на поясе и вышел из дому.

Час спустя он завершил обход полей, вместе со старостой осмотрел стада – здоровы ли овцы, не начнется ли мор – и одобрил качество руна, а потом отправился на излюбленное место.

Годефруа часто приходил на холм у взгорья, в полумиле от манора, и часами сидел на поляне. В детстве он любил здесь гулять и всякий раз шел одним и тем же путем: по крутой тропке, вьющейся по березняку в долине, потом по склону, через пустошь, заросшую густым кустарником, Годефруа выходил на взгорье, откуда открывался великолепный вид на пустынные меловые гряды, тянущиеся на север и на восток. Там, в кольце деревьев на пригорке, была поляна, посреди которой высился круглый холмик девяносто шагов в поперечнике, с легкой впадинкой посередине.

Поляну эту первым обнаружил отец Ришара, не предполагая, что холм – на самом деле древний могильник и что больше тысячи лет назад это место почитали кельты. Незадолго до рождения сына Годефруа-старший высадил здесь по кругу два ряда тисов. Подросшие деревья защищали поляну от ветра, поэтому Ришар велел установить здесь две скамьи и назвал поляну своей беседкой.

На поляне, открытой высокому небу, стояла глубокая тишина. Сюда никто больше не приходил, лишь на голых склонах, где все еще были заметны борозды, процарапанные древним кельтским плу гом, овцы щипали редкую траву. Годефруа сел на скамью и удовлетворенно погрузился в чтение.