Сарум. Роман об Англии Резерфорд Эдвард

Агнеса Масон, услышав о новой вспышке чумы, велела родным собираться.

– Пойдем в овчарню, – объявила она, полагая, что пастбища пустуют.

Дети Агнесы давно подросли, дочь вышла замуж, однако же, как и двенадцать лет назад, все послушно погрузили вещи на тележку и отправились на взгорье. Агнеса предупредила и Джона с семьей, но не удивилась, узнав, что он не желает покидать Авонсфорд.

Сама Агнеса тоже изменилась: рыжие волосы поседели, морщины избороздили лицо, тело исхудало и усохло, суставы болели, а пылкий нрав с годами поостыл.

На взгорье путникам преградил дорогу Уолтер Уилсон.

– Ты куда это собралась? – грозно обратился он к Агнесе.

– В овчарню.

– Я там овец держу, – заявил Уолтер. – Возвращайся в деревню.

Овчарня и впрямь стояла там, где изредка паслись стада Уилсонов, но в этом году пустовала.

– Нет там никого, – упрямо возразила Агнеса.

– Сегодня нет, а завтра будет, – поморщился он. – А тебе на мою землю хода нет.

– Господа из манора мне всегда дозволяли… – начала она.

– А теперь я здесь издольщик, – напомнил он.

Агнеса поняла, что Уолтер не врет, и пожала плечами:

– Ну, мы еще куда-нибудь уйдем.

Уолтер не собирался ее отпускать:

– Ты мне три дня работы задолжала.

– Так чума же! – воскликнула Агнеса.

– А работать кто будет?

– Мы в деревне не останемся, – заявила она.

– Сунешься на взгорье, я тебя собаками затравлю, – пообещал Уолтер и ухмыльнулся. – И дохлыми крысами забросаю.

Агнеса осеклась, сообразив, что Уолтер не погнушается исполнить угрозу: злопамятный старик никому прошлых обид не спускал.

– Ну что, может, в суд пойдем? – рявкнул он.

Помолчав, Агнеса ответила:

– Господь тебя покарает.

– Ну и пусть, но сперва ты от чумы сдохнешь, – рассмеялся Уолтер.

Агнеса отвернулась и повела родных назад в деревню.

– Что, с этим отребьем тоже прикажешь задружиться? – издевательски спросил Уолтер сына.

Эдвард равнодушно пожал плечами – семейство Агнесы его не интересовало.

После смерти Уолтера Эдвард перевез семью в Солсбери и завел тесную дружбу со Стивеном Шокли.

– Мы живем в смутное время, – со вздохом произнес Шокли.

С недавних пор Эдвард часто слышал эту фразу из уст приятеля.

Впрочем, с ней соглашались многие.

Вспышки чумы повторялись одна за другой – в 1361 году от чумы умерла Агнеса Масон, а в 1374-м болезнь снова пришла в Сарум. О победных баталиях давно забыли; Черный принц умер, и на престол взошел его сын Ричард, не обладавший ни благородством, ни доблестью отца. Из некогда обширных английских владений во Франции остались лишь Бордо и портовый город Кале. Жители Сарума с тревогой ожидали вторжения французов, и Солсбери спешно обносили крепостной стеной. Смута назревала не только в стране, но и в Церкви. Больше полувека резиденцией глав Католической церкви служил Авиньон, город на юге Франции, – там папы чувствовали себя в безопасности. Однако же в 1378 году начался Великий папский раскол, когда сразу два претендента объявили себя истинными папами; французы поддерживали одного, англичане и голландцы – другого.

– Теперь никому верить нельзя, – вздыхал Стивен Шокли.

И все же в это смутное время Эдвард Уилсон не поддавался страхам и часто наставлял детей:

– Люди – глупцы, своего счастья не понимают. В смутное время лучше всего дела вершить.

В доказательство он всегда приводил отца. Уолтер Уилсон скончался в 1370 году и оставил в наследство сыну значительную сумму денег (Эдвард держал это в секрете) и составленный по всей форме документ – имущественное завещание, в котором перечислялись земельные участки:

«…В Уинтерборне усадьба, каруката[30] и семь акров пашни, выделенные из земель графа Солсбери; в Шокли две виргаты из земель настоятельницы Уилтонского аббатства; в Авонсфорде двести акров из земель короля; близ Авонсфорда, из земель епископа Солсберийского, усадьба, голубятня, каруката пашни и десять акров покосных лугов…»

В стадах Уилсонов насчитывалось свыше тысячи овец. Из года в год семья богатела, как и многие другие бывшие вилланы или торговцы. Даже знатные господа не гнушались доходным промыслом – барон Томас Хангерфорд, стюард Джона Гонта и первый спикер парламентской палаты общин, разводил огромные стада овец на меловых взгорьях Уилтшира. На юго-западе Англии обосновались прядильщики, ткачи, валяльщики, ворсовщики и красильщики; за полвека, прошедших после эпидемии чумы, производство английского сукна увеличилось в девять раз. В начале правления Ричарда II Солсбери был шестым по величине городом в Англии.

Эдвард Уилсон, унаследовавший от отца предприимчивость, но не вздорный нрав, никогда не упускал своей выгоды и вместе с Шокли организовал суконную мануфактуру, на которой производили новый тип ткани.

– Вот оно, наше богатство, – гордо сказал Эдвард родным, показывая отрез плотной материи с горизонтальными полосами, придававшими ей сходство с твидом, – шерсть предварительно прокрашивали и только после этого ткали.

Так называемое солсберийское сукно пользовалось огромным спросом, и Шокли с Уилсоном расширили свое предприятие.

Эдвард, философически относившийся к переменам в мире, дальновидно предупреждал детей:

– Торговля – надежное занятие. Торговцы даже короля заставят поступать так, как им выгодно.

И действительно, власть, о которой некогда мечтал Питер Шокли на заседании парламента Монфора, в правление Эдуарда III постепенно переходила из рук высокородных господ к людям родом пониже, к мелкопоместным дворянам и горожанам. В 1353 году они вынудили короля подписать Статут о стапельной торговле, в 1360-е годы – отменить ненавистный мальтот, дурную пошлину, а в 1376 году, незадолго до смерти короля, состоялось заседание так называемого Доброго парламента. Высшая знать и епископы собрались в Белой палате королевского дворца[31], а мелкопоместные дворяне и горожане – представители общин – совещались в восьмиугольном капитуле Вестминстерского аббатства, послужившем образцом для капитула Солсберийского собора, а потом направили высокородным господам свои требования: изгнать фаворитку коро ля Алису Перрерс, а также неугодных чиновников, в противном слу чае палата общин не утвердит новых налогов. Прежде подобные требования выдвигали только мятежные бароны, горожане на это не осмеливались. Как ни странно, требования палаты общин были исполнены.

Частые созывы парламента и, соответственно, усиление его влияния на управление страной объяснялись финансовыми нуждами ко роля. Выкупы, полученные за французских пленников, пополнили казну, но хватило этого ненадолго. К началу 1340-х годов Эдуарду III требовались значительные средства для ведения затянувшейся военной кампании. Он обратился за ссудами к флорентийским банкирам Барди и Перуцци, но затем отказался платить по своим обязательствам, что привело к краху одного из крупнейших торговых домов Италии. Деньги королю ссудили купцы-стапельщики, но и они едва избежали разорения. Эдуард постоянно искал новые источники доходов, пытался обложить налогами духовенство и лондонских торговцев или ввести таможенные пошлины, однако палата общин твердо настаивала на соблюдении принципа, провозглашенного еще Великой хартией вольностей, – «Нет налогов без представительства». Если в прошлом Питер Шокли мог только надеяться на то, что король прислушается к советам представителей торгового сословия, то теперь Эдвард Уилсон уверенно заявлял, что требования палаты общин будут выполнены.

Представители палаты общин предпочитали выбирать в суды графств местных жителей, положив начало институту мировых судей, и неприязненно относились к назначению чужестранцев на доходные церковные должности – бенефиции. «Вечно к нам из Авиньона присылают иноземцев, которые по-английски ни слова не разумеют, да и в собор не заглядывают», – ворчали жители Сарума. Теперь же их представители в палате общин заставили короля отдать эти должности англичанам. В 1362 году произошло знаменательное событие, о котором редко упоминают в учебниках истории: официальным языком судопроизводства стал не французский, а английский. Жильбер де Годфруа огорчился, однако его чувства мало кто разделял. Спустя двадцать лет на языке, весьма близком к современному английскому, были созданы такие шедевры мировой литературы, как «Видение о Петре Пахаре» Уильяма Ленгленда и «Кентерберийские рассказы» Джефри Чосера.

– Теперь мы хозяева Англии, – уверенно заявлял Эдвард Уилсон своим детям.

Слова эти не были пустой похвальбой – предприимчивый торговец прекрасно понимал, куда движется мир.

Однако события, произошедшие в Саруме в 1381 году, удивили даже дальновидного Эдварда Уилсона. Впрочем, он ухмылялся всякий раз, вспоминая, с чего все началось и какую роль в этом выпало играть ему самому.

Всеобщее негодование вызвал не кто иной, как сын Стивена Шокли, Мартин.

Стивен по праву гордился тем, что отправил сына учиться – нет, не богословию, а современным наукам и премудростям. Богатые землевладельцы и знатные господа обычно не стремились дать своим детям образование, а вот сыновья торговцев часто становились студентами английских университетов. Стивен послал сына в Оксфордский университет, но впоследствии очень об этом жалел.

Именно там, в Оксфорде, Мартин Шокли проникся учением Джона Уиклифа.

Джон Уиклиф, великий реформатор и предшественник протестантства, был скромным священником, жившим на доходы своих бенефициев. Он отличался скверным нравом и не терпел возражений, а потому всегда настаивал на своем.

Вопреки традиционным постулатам католичества Уиклиф был приверженцем философских взглядов о связи человека с Богом без посредничества Церкви, а потому его объявили еретиком. Он выработал свою теорию, согласно которой правом на владение землей и собственностью обладают лишь праведники, а люди неправедные такого права лишены. Разумеется, эта доктрина вызвала недовольство влас тей и духовенства, однако Уиклифа это не остановило. Он утверждал, что священникам и даже папе римскому негоже владеть собственностью, а в 1379 году стал отрицать таинство пресуществления, заявив, что евхаристия не обращает субстанцию хлеба и вина в тело и кровь Христовы. Более того, он требовал перевести Библию с латыни на английский язык, чтобы обеспечить возможность прямой связи человека с Богом.

Последователи Уиклифа, которых стали называть лоллардами, вульгаризировали его взгляды, считая, что духовенство следует упразднить за ненадобностью, и весьма спорно истолковывали переведенную Библию. Как ни странно, лолларды пользовались поддержкой знати. В то время многие дворяне были недовольны силой и властью священников – Римская церковь по-прежнему требовала десятину, а король и парламент хотели удержать эти деньги в казне. Уиклиф заклеймил папу римского Антихристом и утверждал, что король – наместник Господа на земле и ему должны подчиняться епископы, поэтому Джон Гонт, брат Эдуарда Черного принца и дядя короля Ричарда II, поддерживал непокорного схоласта, учение которого помогало бороться с церковниками.

Тем временем в Оксфорде шли ожесточенные философские дебаты. Мартин Шокли, идеалистически настроенный юноша, с восторгом внимал каждому слову Уиклифа.

Весна выдалась на удивление холодная. Однажды майским утром все семейство Шокли отправилось в собор к мессе отметить возвращение Мартина из Оксфорда.

Стивена, солидного мужчину средних лет, сопровождала жена Цецилия и пятеро детей, старшим из которых был двадцатилетний Мартин. Торговец, с гордостью глядя на сына, шепнул жене:

– Сейчас самое время его к делу приставить.

В холодном воздухе дыхание вырывалось изо рта клубами пара. В соборе собралось человек тридцать прихожан.

Священники в тяжелых облачениях, подбитых мехом, – в то время такие одежды носили только высокопоставленные клирики – начали службу.

Младшие дети с любопытством поглядывали на брата – стройного юношу с каштановыми волосами и ясными синими глазами. Домой он приехал поздним вечером, и родные ни о чем не успели его расспросить. Цецилию тревожила непривычная скованность сына, но Стивен ее успокоил:

– Говорят, учение нелегко дается. Все оксфордские студенты науками замучены. Ничего, вот отдохнет, будет мне помогать.

Служба окончилась, и священники двинулись к дверям собора. Прихожане почтительно склонили голову. Внезапно Мартин выступил в проход и во весь голос воскликнул:

– Воры и развратники, погрязшие в грехе! Ваши молитвы оскорбляют слух Господа!

Священники остановились и – вначале недоуменно, а потом с возмущением – уставились на Мартина.

– Преступники! – выкрикнул Мартин.

Цецилия испуганно взвизгнула, а Стивен кинулся к сыну и выволок его из храма.

На соборном подворье, у колокольни, Мартин пустился в пылкие объяснения.

Полчаса спустя, заперев сына в доме, Стивен объяснял возбужденным родственникам:

– Он речей Уиклифа наслушался.

Стивен Шокли был осведомлен о страстных проповедях в Оксфорде и о богословских трактатах Джона Уиклифа. По приказу герцога Ланкастера Уиклиф явился в парламент, где выступил с гневной речью, обличавшей Церковь, за что был предан суду прелатов; впрочем, заступничество высоких покровителей ненадолго спасло проповедника от дальнейших преследований.

– Боюсь, Мартин сглупил, поверив словам бунтовщика, – со вздохом признал Стивен.

– По-моему, бедняжку лихорадит, – вступилась за сына Цецилия.

– Ну так полечи его, отваром целебным напои, – посоветовал торговец, укоризненно качая головой. – Только боюсь, не миновать ему епископской темницы. Да и нам тоже не поздоровится.

На следующий день к Шокли явился тощий молодой священник по имени Портеорс.

– Настоятель собора и епископ Эргхем весьма обеспокоены поведением вашего сына, – заявил он. – Мне поручено выяснить, чем вызваны его нападки на клириков.

– Что ж, побеседуйте с ним, – хмуро произнес Стивен.

Последующий разговор привел торговца в еще большее уныние.

Юный Портеорс, на два года старше Мартина, был на ладонь выше и гораздо бледнее и без того бледного юноши. Дед его, алнажер ле Портьер, увез семейство из Солсбери во время чумы, но молодой человек, вернувшись, решил стать священником и взял фамилию Портеорс в честь троюродного деда, известного каноника Портеорса. Как и все его родственники, Портеорс отличался придирчивой дотошностью.

– Ты знаком с еретическим учением Уиклифа? – осведомился он у Мартина.

– Да.

– И ты во всем согласен с его взглядами?

– Да, почти во всем.

– В чем, к примеру?

– Каноники владеют богатыми бенефициями, а земли в своих владениях сдают в аренду за большие деньги. Вы, священники, живете не хуже знатных господ.

– Разве это плохо?

– Хуже не бывает! Господь наш учит, что алчность – зло. Апостолы презрели земные блага и отринули свое имущество.

– Но ведь Отцы Церкви этого не воспрещают.

– Они заблуждаются.

Портеорс поморщился, словно от боли:

– По-твоему, священникам следует отринуть земные блага и от казаться от владения любым имуществом?

– Разумеется, – кивнул Мартин.

– Ты не прав. Раз уж ты читал Евангелие, – с отвращением заявил Портеорс (в то время для мирян это было едва ли не преступлением), – то наверняка помнишь, как в Гефсиманском саду, когда Господа нашего схватили стражники, апостол Петр пытался его защитить.

– Помню, конечно.

– А помнишь, что Господь сказал Петру? – наставительно произнес каноник. – Вложи твой меч в ножны[32].

Мартин согласно закивал.

– Обрати внимание, Христос сказал «твой меч», из чего следует… – для пущей убедительности Портеорс возвысил голос, – что у апостолов были принадлежащие им вещи. Опять же Господь наш упрекнул Петра не за то, что у него есть меч, а за то, что Петр собрался воспользоваться оружием в неподобающее время и в неподобающем месте. – Тут он удовлетворенно улыбнулся. – Так что Священное Писание не воспрещает владения личным имуществом.

Мартин был знаком с подобными рассуждениями, которыми широко пользовались средневековые схоласты, а потому промолчал.

Портеорс, заметив, что ему не удалось переубедить упрямца, хмуро спросил:

– А еще что?

– Еще я против того, что вы за деньги отправляете заупокойные службы и продаете индульгенции, как будто от кары Господней можно откупиться презренным серебром. А еще вы деньги берете за возжигание свечей и лампад перед образами святых!

– А с этим что не так? – не выдержал Стивен Шокли (гильдия торговцев выделяла немало средств на то, чтобы перед изображениями тех святых, которые считались покровителями торговли, всегда горели свечи). – Как иначе почтить их память?

– В Библии говорится, что праведник должен вести скромный образ жизни и с молитвой вершить добрые дела. О жадных господах, разжиревших на церковных хлебах, там не упоминается, – невозмутимо заявил Мартин.

Уиклиф нещадно клеймил алчных вельмож, которых король за их заслуги назначал епископами, отписывая в дар богатейшие церковные земли. Такими ставленниками короля были и прежний епис коп Солсберийский, Роберт Уайвил, и нынешний, Ральф Эргхем.

От подобной дерзости Портеорс вначале онемел, а потом с угрозой спросил:

– И что еще?

– А еще я против того, чтобы папа раздавал бенефиции в Саруме всяким чужестранцам, которые сюда все равно носа не кажут.

– Между прочим, по настоянию епископа такого давно уже не происходит, – язвительно ответил каноник. Действительно, тут Мартин ошибся – растущее недовольство жителей Сарума привело к тому, что подобного вот уже два года как не случалось. – Может, ты, как Уиклиф, и папу римского потребуешь изгнать?

– Папу римского… – задумчиво произнес Мартин и не менее ехидно осведомился: – А какого из них?

Портеорс досадливо хмыкнул, а потом внезапно спросил:

– Ты признаешь таинство евхаристии? Как, по-твоему, превращает молитва хлеб и вино в тело и кровь Христову?

Именно в отрицании этого и заключалась самая страшная ересь, но Мартин уклончиво ответил:

– Я хочу, чтобы священники по-настоящему чтили Господа нашего.

После ухода Портеорса Стивен, втайне гордясь убежденностью сына, удалился к себе в лавку, где в одиночестве просидел несколько часов, пытаясь разобраться, согласен ли он с воззрениями Мартина или нет.

Два дня спустя Стивена Шокли предупредили, что за сыном следует лучше присматривать, – на этом все и кончилось. Портеорсу, конечно же, очень хотелось, чтобы дерзкого мальчишку вздернули на дыбу, но в то время английские церковники к сторонникам Уиклифа относились с прохладцей. Инквизиции в Англии не было, и даже Симон Садбери, архиепископ Кентерберийский, не торопился наказывать непокорного проповедника.

– И кто же, по-твоему, праведные христиане? – спросил Шокли сына.

– Нищие монахи, отшельники и мистики, – ответил Мартин.

Торговец в глубине души согласился с мнением сына. Впрочем, после страшного мора к такому выводу пришли многие. Именно в то время Фома Кемпийский и Юлиания Норвичская писали свои благочестивые мистические сочинения, оказавшие огромное влияние на духовную жизнь христианской Европы в последующие века, напоминая о бренности земного существования.

Тем не менее Стивен Шокли был человеком приземленным и практичным.

– Что ж, недовольство свое ты выразил, но об участи родных стоит подумать, – заявил он сыну. – Либо забудь о семье и навсегда убирайся из Сарума, либо держи язык за зубами.

С превеликой неохотой Мартин поддался на уговоры матери и согласился помалкивать, хотя и сказал отцу:

– А вот в Оксфорде или в Лондоне было бы иначе…

Родителям пришлось признать, что в Саруме сын оставаться не собирается.

Вынужденное перемирие между канониками собора и Мартином нарушили июньские события 1381 года, вызванные введением новых подушных налогов.

Поначалу великие крестьянские волнения Сарума не затронули – от взбунтовавшейся бедноты под предводительством Уота Тайлера больше всего пострадали графства Кент и Эссекс и Лондон, где мятежники захватили королевский замок Тауэр. Впрочем, с бунтовщиками быстро покончили – король Ричард II пообещал удовлетворить их требования. Уот Тайлер был убит в стычке, а предводителей бунтовщиков казнили.

Жители Сарума вздохнули с облегчением, однако недовольство вскоре расплескалось по всей стране. На востоке мятежники на все лады повторяли слова проповедника Джона Болла: «Когда Адам пахал, а Ева пряла, кто был господином?» Подобные заявления власти восприняли с огромной тревогой, ведь цивилизованное общество не может существовать без разделения на господ и слуг. Такими же нелепыми считались и требования отменить феодальную зависимость и ненавистный Статут о работниках.

Неудивительно, что в разжигании недовольства обвинили Джона Уиклифа, хотя восстание нанесло доходам его бенефициев весомый ущерб.

– Своими выступлениями против Церкви Уиклиф внушает глупцам, что они способны взять власть в свои руки, – наставительно изрек Портеорс. – Ничего, Мартин Шокли вскоре осознает свои заблуждения.

Однако же никто не представлял себе, на какую дерзость способен отчаянный юноша.

Когда до Солсбери дошли вести о гибели архиепископа Кентерберийского – Симона Садбери растерзала обезумевшая толпа в Лондоне, – Мартин Шокли, встав посреди рыночной площади, во весь голос выкрикнул:

– Прекрасная новость! Одним проклятым святошей меньше!

Слышали это полсотни горожан.

Епископу Солсберийскому пришлось вмешаться.

Ральф Эргхем, епископ Солсберийский, питал необычное пристрастие к часовым механизмам. В те времена часы были диковинкой. Звонари на церковной колокольне отбивали время суток по меткам на зажженных свечах, изредка сверяясь с песочными часами, но Эргхема это не устраивало.

Едва он погрузился в изучение нового часового устройства – сложной системы шестеренок и противовесов, – как к нему ворвался встревоженный Портеорс с рассказом о преступной выходке Мартина.

К разочарованию молодого священника, почтенный епископ не разгневался, а пренебрежительно махнул рукой, продолжая разглядывать рисунки. Портеорс в замешательстве удалился, так и не заметив окаменевшего лица епископа.

Спустя несколько дней торговца известили, что епископ намерен отлучить от Церкви все семейство Шокли, а вдобавок отобрать сукновальню, – ужасная гибель архиепископа и страх перед бунтовщиками заставили власти ужесточить меры наказания сторонников Уиклифа. Так называемых лоллардов объявили еретиками, а их имущество отбирали в казну.

– Ты нас всех разорил, – упрекнул Стивен сына. – Епископ – наш лендлорд, сукновальня на его земле стоит.

– Уиклифа поддерживают многие бароны – и герцог Ланкастер, и граф Солсбери, – напомнил отцу Мартин.

– Епископ с герцогом, может, и не совладает, зато с нами легко расправится, – удрученно вздохнул торговец.

И действительно, для епископа Эргхема, который заставил могущественного графа Солсбери прилюдно покаяться в своих грехах, не составляло труда разобраться с семейством Шокли.

Летом 1381 года Шокли грозило разорение.

Эдвард Уилсон со смехом вспоминал события тех дней и часто рассказывал о них детям.

Стивен Шокли, отчаявшись, пришел к Уилсону просить совета.

– Ну, я его и успокоил, – с усмешкой говорил Эдвард своим слушателям.

Сотрудничество Уилсона и Шокли процветало, а властный епископ слишком часто вмешивался в их дела, что Эдварду было совсем не с руки. Вдобавок ему было кое-что известно о Портеорсе – молодой священник добродетелями не блистал. Вот уже год он тайком приударял за женой торговца скобяным товаром, уродливой толстухой; о преступной связи знали немногие, в том числе и Эдвард Уилсон.

Спустя три дня, якобы случайно, произошло следующее.

Вечером Стивена Шокли задержали дела на окраине города. Детей – тоже совершенно случайно – дома не оказалось, и Цецилия Шокли с наступлением темноты осталась в одиночестве. Женщина удалилась на покой, как вдруг в доме раздался шум, дверь в спальню распахнулась, и в темном проеме возник высокий тощий незнакомец.

Цецилия Шокли, миловидная дородная особа, отличалась нравом смирным и ласковым, однако сил ей было не занимать. Незнакомец – лицо его было скрыто маской – кинулся к женщине и начал срывать с нее ночную сорочку, но Цецилия завизжала и принялась отбиваться от насильника. Незнакомец, осыпаемый градом весомых ударов, грязно выругался и сбежал. Несчастная женщина без сил повалилась на пол.

Крики привлекли внимание Эдварда Уилсона, который – совершенно случайно – с двумя помощниками проходил мимо лавки Шокли.

В тот день канонику Портеорсу – тоже совершенно случайно – передали просьбу жены торговца скобяным товаром о встрече на углу рыночной площади, неподалеку от лавки Шокли. Правда, незадачливый священник напрасно прождал возлюбленную – на свидание она почему-то не явилась.

Уилсон с помощниками бросились в погоню за тощим незнакомцем, выскочившим из дома Шокли, и – совершенно случайно – у рыночной площади наткнулись на высокого и тощего Портеорса, укутанного в плащ.

Наутро Эдвард Уилсон – уже не случайно – потребовал аудиенции с епископом Эргхемом.

– Ваше преосвященство, – почтительно начал Уилсон, – вам наверняка известно о нападении на жену Шокли.

Епископ сдержанно кивнул: насилия над женщинами он не терпел.

– Ваше преосвященство, я видел насильника, – заявил Уилсон.

– Сообщи о нем бейлифу, пусть немедленно схватит преступника, – потребовал Эргхем.

Эдвард Уилсон смущенно отвел взгляд:

– Нет, ваше преосвященство, бейлифа звать не стоит.

– Это почему еще? – спросил епископ.

– Ваше преосвященство, времена нынче смутные, – с запинкой сказал Уилсон. – Видите ли, преступник – ваш капеллан Портеорс.

– Не может быть! – возмутился епископ. – Он на такое не способен.

– Увы, ваше преосвященство, еще как способен… – с притворным прискорбием вздохнул Уилсон и в мельчайших подробностях изложил все, что ему было известно о связи Портеорса с женой торговца скобяным товаром. – Конечно, молодость удержу не знает…

Епископ с неожиданной теплотой взглянул на Уилсона:

– И что, ты своими глазами видел, как он из дома Шокли удирал?

– Да, – вздохнул Эдвард.

– А кто еще его видел?

– Мои помощники, но я их предупредил, чтобы никому словом не обмолвились. Вообще-то, посчастливилось, что мы его спугнули, иначе он бы надругался над…

– Да-да, конечно, – торопливо оборвал его епископ, прекрасно понимая, к чему клонит Уилсон.

– В городе неспокойно, – продолжил торговец. – Все знают, что Шокли впали в немилость, однако если личность насильника откроется и о вашем попустительстве станет известно… – Он замялся.

Епископ Эргхем, догадываясь, что Эдвард Уилсон как-то замешан в этой истории, поразился его хитроумию. Мнимое преступление капеллана наверняка вызовет недовольство горожан. Нет, мятежа допускать нельзя!

– И что же делать? – спросил он. – По-твоему, Шокли надо помиловать?

Уилсон молчал.

– Ладно, приструни мальчишку, – проворчал епископ. – Лоллардов в городе я не потерплю! Ясно тебе?

Уилсон почтительно склонил голову, и епископ дал знак, что аудиенция окончена.

Стивен Шокли с радостью согласился на несколько месяцев отправить Мартина в Кале по делам. Тем временем епископ о сукновальне больше не вспоминал, а насильника так и не отыскали.

Эдвард Уилсон всю свою долгую жизнь с довольной улыбкой повторял излюбленные слова:

– Люди – глупцы.