Приключения Алисы в Стране Чудес Кэрролл Льюис
Это, конечно, звучало многообещающе; Алиса развернулась и пошла обратно.
– Держи себя в руках, – сказала Гусеница.
– Это все? – спросила Алиса, пытаясь скрыть свой гнев, насколько это было возможно.
– Нет, – ответила Гусеница.
Алиса решила, что может и подождать, благо делать все равно нечего, а Гусеница, может быть, все-таки скажет в конце концов чтото важное. В течение нескольких минут Гусеница лишь молча пускала клубы дыма, но затем, наконец, расплела руки, вновь вынула мундштук изо рта и сказала:
– Значит, ты думаешь, что изменилась, так?
– Боюсь, что да, мэм, – сказала Алиса, – Я не могу вспомнить вещи, которые знала – и не проходит и десяти минут, чтобы мой рост не менялся!
– Не может вспомнить какие вещи? – спросила Гусеница.
– Ну, я пыталась прочитать «Трудолюбивую пчелу», но вышло что-то совсем другое! – ответила Алиса очень печальным голосом.
– Прочти «Ты уж стар, папа Вильям»,[ 15 ] – предложила Гусеница.
Алиса сложила руки и начала:
- «Ты уж стар, папа Вильям, – юнец произнес, –
- Волос твой побелел радикально,
- Но стоишь вверх ногами! Ответь на вопрос –
- В твоем возрасте это нормально?»
- «С юных дней, – папа Вильям промолвил в ответ, –
- Думал я – это мозгу опасно,
- Но поняв, что мозгов в голове моей нет,
- На макушке стою ежечасно.»
- «Ты уж стар, – молвил сын, – как я раньше сказал,
- Да и жиром изрядно набит;
- Отчего ж ты не входишь, как прочие, в зал,
- А в дверях исполняешь кульбит?
- «С юных дней, – молвил старец, тряхнув сединой, –
- Я поддерживал гибкой осанку,
- Ибо мазал конечности мазью одной –
- Вот, не купишь ли? Шиллинг за банку!
- «Ты уж стар, твоя челюсть беззубая вся,
- Ей лишь студень жевать остается;
- Ты ж съедаешь с костями и клювом гуся –
- Объясни, как тебе удается?»
- «С юных дней, – старец рек, – по судам я ходил,
- Вел с женой в каждом случае спор,
- И развил свою челюсть, что твой крокодил –
- Не ослабла она до сих пор.»
- «Ты уж стар, – молвил сын, – и, вообще говоря,
- Глаз твой менее зорок, чем прежде,
- Как же ты в равновесии держишь угря
- На носу?[ 16 ] Объясни мне, невежде.»
- «Хватит! На три вопроса получен ответ! –
- Крикнул старец нахальному сыну, –
- Целый день, что ли, слушать мне этакий бред?
- Прочь ступай, или с лестницы скину!»
– Это неправильно, – сказала Гусеница.
– Не совсем правильно, боюсь, – робко произнесла Алиса, – некоторые слова получились не те.
– Это неверно от начала до конца, – решительно заявила Гусеница, и на несколько минут повисла тишина.
Гусеница заговорила первой.
– Какого размера ты хочешь быть? – спросила она.
– Ах, дело даже не в точном размере, – поспешно ответила Алиса, – лишь бы он не менялся так часто, знаете ли.
– Не знаю, – отрезала Гусеница.
Алиса ничего не сказала; за всю ее жизнь ей столько не противоречили, и она чувствовала, что начинает терять самообладание.
– Тот, что сейчас, тебя устраивает? – спросила Гусеница.
– Ну, я хотела быть чуточку побольше, мэм, если вы не возражаете, – сказала Алиса, – трю дюйма – это такой никудышный рост.
– Это замечательный рост! – гневно воскликнула Гусеница, вытягиваясь во всю свою длину (в ней было ровно три дюйма).
– Но я к нему не привыкла! – жалобно оправдывалась бедная Алиса, думая про себя: «Хорошо бы эти создания не были такими обидчивыми!»
– Со временем привыкнешь, – сказала Гусеница, после чего засунула мундштук в рот и вновь принялась курить.
Теперь Алиса терпеливо ждала, пока та не заговорит снова. Спустя минуту или две Гусеница вынула кальян изо рта, зевнула раздругой и встряхнулась. Затем она спустилась с гриба и поползла прочь в траву, мимоходом бросив: «Одна сторона сделает тебя больше, другая – меньше.»
«Одна сторона чего ? Другая сторона чего ?» – подумала про себя Алиса.
«Гриба», – сказала Гусеница, словно ее спросили вслух; и в следующий момент ее уже не было видно.
Алиса осталась на месте, задумчиво разглядывая гриб и пытаясь определить, где у него одна и другая сторона; а поскольку гриб был совершенно круглый, вопрос оказался очень непростым. Тем не менее, в конце концов она обхватила шляпку руками, насколько хватило их длины, и отломила каждой рукой по куску.
«Ну а теперь – какой из них какой?» – спросила она себя и откусила чуть-чуть от правого, чтобы проверить эффект; в следующий миг она почувствовала сильный удар снизу в подбородок – он стукнулся о ее ноги!
Она была ужасно испугана этим стремительным превращением, но чувствовала, что нельзя терять ни секунды, ибо она стремительно сжималась; так что она постаралась поскорей откусить от другого куска. Ее подбородок так основательно прижало к ногам, что открыть рот было почти невозможно; но ей все же удалось сделать это и проглотить часть куска из левой руки.
«Итак, голова свободна!» – воскликнула Алиса с радостью, которая в следующий момент превратилась в тревогу, поскольку теперь она не могла обнаружить собственные плечи: все, что она могла разглядеть, посмотрев вниз
– это колоссальной длины шея, поднимавшаяся, словно гигантский стебель, над морем зеленой листвы.
«Чем может быть вся эта зелень? – спросила Алиса. – И куда подевались мои плечи? И, ой, мои бедные ручки, почему я вас не вижу?» Говоря это, она пошевелила ими, но это не дало результата – разве что легкий трепет прошел по листве далеко внизу.
Поскольку у нее, похоже, не было возможности поднести руки к голове, она попробовала опустить голову к рукам, и с радостью убедилась, что ее шея легко изгибается в любом направлении, словно змея. Ей как раз удалось изогнуть ее грациозным зигзагом, и она собиралась нырнуть в листву, оказавшуюся ничем иным, как кронами деревьев, под которыми она бродила перед этим – как вдруг резкий свист заставил ее поспешно отпрянуть; большая голубка бросилась ей прямо в лицо и принялась чувствительно бить крыльями.
– Змея! – кричала Голубка.
– Я не змея! – негодующе воскликнула Алиса. – Оставьте меня в покое!
– А я говорю – змея! – повторила Голубка, однако, уже более сдержанным тоном, а затем добавила, чуть не плача: – Я все перепробовала, но им ничего не подходит!
– Не имею ни малейшего понятия, о чем вы говорите, – сказала Алиса.
– Я пробовала корни деревьев, я пробовала берега, я пробовала живые изгороди, – продолжала Голубка, не слушая Алису, – но эти змеи! Ничто им не по нраву![ 17 ]
Алиса все больше и больше недоумевала, однако она решила, что нет смысла что-либо говорить, пока Голубка не закончит.
– Как будто и без того мало хлопот с высиживанием яиц, – говорила Голубка, – так я еще должна ночью и днем высматривать змей! Да я глаз не сомкнула в последние три недели!
– Мне очень жаль, что вам так досаждают, – сказала Алиса, которая начала понимать.
– И вот, едва лишь я перебралась на самое высокое дерево в лесу, – продолжала Голубка, и голос ее поднялся до крика, – и едва я решила, что наконец-то от них избавилась, как они, извиваясь, спускаются прямо с неба! У, змеюка!
– Но я не змея, говорю же вам! – сказала Алиса. – Я…
– Ну и? Что же ты такое? – осведомилась Голубка. – Вижу, ты пытаешься что-то придумать!
– Я… Я девочка, – произнесла Алиса не слишком уверенно, ибо помнила, через сколько превращений прошла в этот день.
– Ну разумеется! – воскликнула Голубка тоном глубочайшего презрения.
– Я повидала достаточно девочек на своем веку, но ни одной с такой шеей, как эта! Нет, нет! Ты змея; и отрицать это бесполезно. Ты, пожалуй, теперь еще заявишь, что никогда не пробовала яиц!
– Я пробовала яйца, разумеется, – сказала Алиса, которая была очень правдивым ребенком, – но девочки, знаете ли, едят яйца, как и змеи.
– Я этому не верю, – сказала Голубка, – но если они это делают, значит, они тоже – разновидность змей, вот и все, что я могу сказать!
Для Алисы эта идея была совершенно новой, так что она замолчала на минуту-другую, что дало Голубке возможность добавить:
– Ты ищешь яйца, это-то я знаю прекрасно, а значит, какая для меня разница, девочка ты или змея?
– Зато для меня это большая разница, – поспешно сказала Алиса, – и вообще, я не ищу никаких яиц, а если бы даже и искала, то ваши мне не нужны: я не люблю сырые.
– Ну и убирайся, в таком случае! – сердито сказала Голубка, возвращаясь в свое гнездо. Алиса пригнулась, опускаясь между деревьями настолько, насколько могла – ибо ее шея все время путалась в ветвях, и ей то и дело приходилось останавливаться, чтобы распутаться. Затем она вспомнила, что все еще держит в руках куски гриба, и очень осторожно принялась за дело, откусывая то от одного, то от другого, и тем самым то увеличиваясь, то уменьшаясь, пока, наконец, не стала своего обычного роста.
Она уже так давно не была даже близко к нормальному размеру, что поначалу ей это показалось довольно странным, однако за несколько минут она привыкла, и, как обычно, заговорила сама с собой: «Ну вот, половина плана выполнена! Как загадочны все эти превращения! Никогда не знаешь, чем станешь в следующую минуту! Однако, я снова правильного размера; следующая задача – попасть в тот прелестный сад; но как это сделать, хотелось бы мне знать?» И, сказав это, она вдруг вышла на открытое пространство, где стоял домик высотой около четырех футов. «Кто бы там ни жил, – подумала Алиса, – никак не годится идти к ним, будучи такого размера; я ведь их до смерти перепугаю!» Так что она принялась откусывать от кусочка из правой руки, и не рискнула идти к домику, пока не уменьшилась до девяти дюймов.
Глава VI. Поросенок и перец
Минуту-другую она простояла, глядя на дом и раздумывая, что делать дальше, как вдруг из леса выбежал ливрейный лакей (Алиса сочла его ливрейным лакеем, потому что на нем была ливрея; иначе, если бы она судила только по лицу, то назвала бы его рыбой) и громко забарабанил в дверь. Дверь открыл другой ливрейный лакей, с круглой физиономией и большими глазами, как у лягушки; оба лакея, как заметила Алиса, носили большие завитые пудреные парики. Ей стало очень любопытно, что все это значит, и она подкралась чуточку поближе, чтобы послушать.
Лакей-Рыба начал с того, что извлек из-под мышки огромное письмо, размером почти с него самого, и вручил его второму лакею, говоря торжественным тоном: «Для Герцогини. Приглашение от Королевы на игру в крокет.» Лакей-Лягушка повторил столь же торжественно, слегка поменяв порядок слов: «От Королевы. Приглашение для Герцогини на игру в крокет.»
После чего они низко поклонились друг другу, и букли их париков перепутались.
Алису разобрал такой смех, что ей пришлось отбежать назад в лес, чтобы они ее не услышали, а когда она снова выглянула из-за деревьев, Лакей-Рыба уже ушел, а второй сидел на земле возле двери, тупо уставясь в небо.
Алиса робко подошла к двери и постучала.
– Стучать нет никакого смысла, – сказал лакей, – и тому есть две причины: во-первых, потому что я с той же стороны двери, что и вы, а во-вторых, они внутри так шумят, что никто вас не услышит.
И действительно, из дома доносился необыкновенный шум – непрерывные плач и чихание, то и дело сопровождавшиеся жутким грохотом бьющейся посуды.
– Тогда объясните, пожалуйста, – сказала Алиса, – как мне войти?
– Был бы некоторый смысл стучать, – продолжал лакей, не обращая на нее внимания, – если бы дверь была между нами. Например, если бы вы были внутри, вы могли бы постучать, и я мог бы вас выпустить, вы понимаете, – он продолжал все время смотреть в небо, пока говорил, и Алиса подумала, что это весьма невежливо. «Но, возможно, он ничего не может с этим поделать, – сказала она себе, – ведь его глаза так близко к макушке! Но, в любом случае, он мог бы отвечать на вопросы!»
– Как мне войти? – громко повторила она.
– Я буду сидеть здесь, – заметил лакей, – до завтра…
В этот момент дверь дома распахнулась, и большое блюдо полетело оттуда прямо лакею в голову; но оно лишь слегка чиркнуло по его носу и разбилось в куски о дерево за его спиной.
– … или, может быть, до послезавтра, – продолжал лакей тем же тоном, словно ничего не случилось.
– Как мне войти?! – спросила Алиса еще громче.
– А вам вообще нужно входить? – сказал лакей. – Сперва надо решить этот вопрос, знаете ли.
Это было, без сомнения, справедливо; вот только Алиса не любила, когда с ней так говорили. «Это просто ужасно, – пробормотала она про себя, – вот ведь манера спорить у всех этих существ! Они кого угодно с ума сведут!»
Лакей, похоже, решил, что это подходящая возможность повторить свои прошлые рассуждения, с некоторыми вариациями.
– Так и буду сидеть здесь, – сказал он, – с перерывами, день за днем…
– А мне что делать? – воскликнула Алиса.
– Все, что хотите, – ответил лакей и принялся насвистывать.
«Ох, нет никакого смысла говорить с ним, – сказала, отчаявшись, Алиса,
– он же совершенный идиот!» Так что она открыла дверь и вошла.
Дверь вела прямо в большую кухню, которая была полна дымом из конца в конец; в середине на трехногом табурете сидела Герцогиня и нянчила младенца; кухарка склонилась над огнем, помешивая в большом котле, который, по всей видимости, был полон супом.
«В этом супе явно слишком много перца!» – сказала себе Алиса (что было непросто из-за разобравшего ее чиха).
В самом деле, в воздухе было слишком много перца. Даже Герцогиня почихивала время от времени; что же до ребенка, то он поочередно чихал и плакал, не переставая ни на секунду. Не чихали только два существа в кухне: кухарка и большой кот, который сидел у очага и улыбался от уха до уха.
– Скажите, пожалуйста, – произнесла Алиса с некоторой робостью, ибо была не вполне уверена, что с ее стороны будет вежливо заговорить первой, – почему ваш кот так улыбается?
– Это чеширский кот,[ 18 ] – сказала Герцогиня, – вот почему. Поросенок!
Последнее слово она произнесла с такой внезапной злостью, что Алиса аж подпрыгнула, но в следующий момент поняла, что это было адресовано ребенку, а не ей, так что она набралась смелости и продолжила:
– Я не знала, что чеширские коты всегда улыбаются; по правде говоря, я не знала, что коты вообще могут улыбаться.
– Все они могут, – сказала Герцогиня, – и большинство из них так и делает.
– А я не знаю ни одного такого, – сказала Алиса очень вежливо, весьма довольная, что ей удалось завязать беседу.
– Ты мало что знаешь, – отрезала Герцогиня, – и это факт.
Алисе совсем не понравился тон этого замечания, и она решила, что лучше бы сменить тему разговора. Пока она пыталась подобрать подходящую, кухарка сняла котел с супом с огня, и сразу же принялась швырять все, до чего могла дотянуться, в Герцогиню и ребенка – первыми полетели каминные щипцы, кочерга и совок, затем градом посыпались кастрюли, тарелки и блюдца. Герцогиня не обращала на них никакого внимания, даже когда они попадали в нее; ребенок же и без того так орал, что невозможно было понять, больно ему от этих ударов или нет.
– Ой, пожалуйста, думайте, что вы делаете! – закричала Алиса, подскакивая в ужасе. – Ой, прямо в его милый носик! – как раз в этот момент особенно большая кастрюля пролетела от носа младенца так близко, что лишь чудом не снесла его.
– Если бы никто не лез в чужие дела, – хрипло проворчала Герцогиня,
– мир вертелся бы быстрее.
– Но это не было бы преимуществом, – сказала Алиса, которая была очень рада возможности продемонстрировать часть своих познаний. – Только подумайте, что стало бы с днем и ночью! Видите ли, земля оборачивается вокруг своей оси за двадцать четыре часа, так что, если двадцать четыре часа назад было утро, то пора…
– Кстати, о топорах, – сказала Герцогиня. – Отрубить ей голову!
Алиса метнула довольно встревоженный взгляд на кухарку, проверяя, как та воспримет этот намек; но кухарка была занята помешиванием супа и, кажется, не слушала, так что Алиса вновь попыталась развить мысль:
– Двадцать четыре часа, я думаю … или двенадцать? Я…
– Ох, не утомляй этим меня , – сказала Герцогиня. – Я никогда не выносила цифры, – и она снова принялась баюкать своего ребенка, напевая при этом своего рода колыбельную и свирепо встряхивая его в конце каждой строчки:[ 19 ]
- Будь груб с малюткой, и, грубя,
- Лупи, коль он чихает;
- Специально дразнит он тебя,
- Нарочно досаждает. Припев хором подхватили кухарка и малыш:
- Вау! Вау! Вау!
- Пока Герцогиня пела второй куплет, она яростно раскачивала ребенка вверх-вниз, и бедняжка вопил так громко, что Алиса с трудом различала слова песни:
- Я сына бью и буду бить
- Едва он зачихает;
- Он мог бы перец полюбить,
- Однако не желает!
- Вау! Вау! Вау!
– Вот, можешь понянчить его, если хочешь! – сказала Герцогиня Алисе, бросая ей младенца. – Мне нужно пойти приготовиться к крокету у Королевы,
– и она поспешила прочь из комнаты. Кухарка метнула ей вслед сковородку, но промахнулась.
Алиса поймала ребенка не без труда, поскольку он был какой-то странный и растопыривал руки и ноги во все стороны – «словно морская звезда», подумала Алиса. Бедняжка пыхтел, как паровоз, когда она подхватила его, и притом сгибался пополам и снова разгибался, так что в первую пару минут все, что ей удавалось – это просто держать его.
Как только она поняла, как нужно его нянчить (для этого следовало скрутить его в узел и потом крепко держать за правое ухо и левую ступню, не давая ему развернуться), она вынесла малютку на улицу. «Если я не унесу ребенка отсюда, – подумала Алиса, – за деньдругой они его наверняка прикончат; разве оставлять его здесь – не убийство?» Последние слова она произнесла вслух, и малыш хрюкнул в ответ (к этому времени он уже перестал чихать). «Не хрюкай, – сказала Алиса, – негоже выражать свои мысли таким способом».
Малютка снова хрюкнул, и Алиса с большим беспокойством заглянула ему в лицо, чтобы понять, что с ним. Вне всякого сомнения, у него был слишком курносый нос, куда более похожий на пятачок, нежели на нормальный нос; и глазки у него были слишком уж маленькие для ребенка; в общем, Алисе совсем не понравилось, как он выглядел. «Но, может быть, он просто всхлипнул», – подумала она и снова заглянула ему в глаза, проверяя, есть ли там слезы.
Нет, слез не было. «Если ты собираешься превратиться в поросенка, мой дорогой, – серьезно сказала Алиса, – я не стану больше о тебе заботиться. Учти это!» Малютка снова всхлипнул (или хрюкнул, точно определить было невозможно), и какое-то время они двигались молча.
Алиса как раз начала думать: «Ну, и что я буду делать, когда принесу его домой?» – когда он снова хрюкнул, да так громко, что она взглянула на его лицо в испуге. На сей раз не могло быть никакой ошибки: это был поросенок, не более и не менее, и она почувствовала, что было бы совершенным абсурдом нести его дальше.
Так что она спустила малыша на землю, и с немалым облегчением наблюдала, как он трусит прочь в направлении леса. «Если бы он вырос, – сказала она себе, – то был бы ужасно уродливым ребенком; а поросенок из него вышел, по-моему, вполне симпатичный.» И она принялась думать о других знакомых детях, из которых получились бы очень славные поросята, и как раз сказала себе: «Если бы я только знала, как их превратить…» – как вдруг вздрогнула от испуга, завидев Чеширского Кота, сидевшего на ветке дерева в нескольких ярдах от нее.
Кот лишь улыбнулся, когда заметил Алису. «Он выглядит добродушным», – подумала она; в то же время у него были очень длинные когти и великое множество зубов, что заставляло относиться к нему с уважением.
– Чеширский Кис-Кис, – начала она, довольно робко, ибо не знала, понравится ли ему это имя; однако кот лишь улыбнулся еще шире. «Кажется, пока что ему нравится», – подумала Алиса и продолжила: – Будьте добры, вы не подскажете мне дорогу отсюда?
– Это зависит главным образом от того, куда ты хочешь попасть, – сказал Кот.
– Мне не так уж важно, куда… – начала Алиса.
– Тогда неважно, какой дорогой идти, – сказал Кот.
– …я просто хочу попасть куда-нибудь , – добавила в качестве объяснения Алиса.
– Ну, туда ты наверняка попадешь, – сказал Кот, – если только будешь идти достаточно долго.
Алиса почувствовала, что возразить на это нечего, так что она попробовала задать другой вопрос:
– Что за народ живет поблизости?
– В том направлении, – сказал Кот, махнув правой лапой, – живет Шляпник; а в том направлении, – он махнул другой лапой, – живет Мартовский Заяц. Навести, кого хочешь; оба они сумасшедшие.[ 20 ]
– Но я не хочу идти к сумасшедшим, – заметила Алиса.
– Ну, тут уж ничего не поделаешь, – сказал Кот, – мы все здесь сумасшедшие. Я сумасшедший. Ты сумасшедшая.
– С чего вы взяли, что я сумасшедшая? – спросила Алиса.
– Это должно быть так, – сказал Кот, – иначе ты бы сюда не попала.
Алиса не думала, что это что-то доказывает; однако, она продолжала:
– И откуда вы знаете, что вы сумасшедший?
– Начнем с того, – сказал Кот, – что пес – не сумасшедший. Ты согласна?
– Думаю, да, – сказала Алиса.
– Тогда смотри, – продолжал Кот, – пес ворчит, когда сердит, и виляет хвостом, когда доволен. Я же ворчу, когда доволен, и виляю хвостом, когда сердит. Следовательно, я сумасшедший.
– Я называю это мурлыканьем, а не ворчанием, – возразила Алиса.
– Называй это, как хочешь, – сказал Кот. – Ты сегодня играешь в крокет с Королевой?
– Мне бы очень хотелось, – сказала Алиса, – но меня пока что не приглашали.
– Увидимся там, – сказал Кот и исчез.
Алиса не слишком удивилась этому, поскольку уже вполне привыкла к странным вещам. Пока она смотрела на то место, где он только что был, он вдруг появился снова.
– Кстати, что стало с ребенком? – спросил Кот. – Я чуть не забыл спросить.
– Он превратился в поросенка, – ответила Алиса совершенно спокойно, как будто Кот вернулся обычным способом.
– Я так и думал, – сказал Кот и снова исчез.
Алиса немного подождала, с затаенной надеждой, что он появится снова, но он не появился, и через минуту-другую она пошла в ту сторону, где жил Мартовский Заяц. «Шляпников я прежде видела, – сказала она себе, – Мартовский Заяц – это намного более интереснее, и может быть, поскольку сейчас май, он не слишком безумен – во всяком случае, не так, как в марте.» Сказавши это, она подняла глаза, и вновь увидела Кота, сидящего на ветке дерева.
– Ты сказала «в поросенка» или «в карасенка»? – спросил Кот.
– Я сказала «в поросенка», – ответила Алиса, – и не могли бы вы появляться и исчезать не так внезапно? От этого голова идет кругом.
– Хорошо, – согласился Кот; в этот раз он исчез постепенно, начав с кончика хвоста и закончив улыбкой, которая парила в воздухе еще некоторое время после того, как все остальное пропало.
«Ну, я часто видела котов без улыбки, – подумала Алиса, – но чтоб улыбку без кота! Это самая странная вещь, какую я вижу за всю свою жизнь!»
Ей не пришлось идти слишком долго, прежде чем она увидела дом Мартовского Зайца; она решила, что это именно тот дом, поскольку каминные трубы по форме напоминали заячьи уши, и крыша была покрыта мехом. Дом бы так велик, что она предпочла не подходить ближе, пока не съела достаточно от левого куска гриба и не выросла до двух футов; и даже после этого она направилась к дому довольно робко, говоря про себя: «А вдруг он все-таки буйный? Я уже почти уверена, что лучше бы я навестила Шляпника!»
Глава VII. Безумное чаепитие
Перед домом под деревом стоял стол, за которым пили чай Мартовский Заяц и Шляпник; между ними сидела Соня, погруженная в сон, и они использовали ее в качестве подушки, облокачиваясь на нее и переговариваясь через ее голову. «Очень неудобно для Сони, – подумала Алиса, – только, поскольку она спит, ей, должно быть, все равно.»
Стол был велик, но троица сгрудилась в одном его углу; «Мест нет! Мест нет!» – закричали они, увидев приближающуюся Алису. «Мест сколько угодно!»
– возмущенно сказала Алиса и уселась в большое кресло во главе стола.
– Выпей вина, – ободряюще предложил Мартовский Заяц.
Алиса окинула взглядом весь стол, но там не было ничего, кроме чая.
– Не вижу никакого вина, – заметила она.
– Его здесь и нет, – сказал Мартовский Заяц.
– В таком случае, не очень-то вежливо с вашей стороны предлагать его!
– сердито сказала Алиса.
– Не очень-то вежливо с твоей стороны садиться за стол без приглашения, – сказал Мартовский Заяц.
– Я не знала, что это ваш стол, – сказала Алиса. – он накрыт куда больше, чем на троих.
– Твои волосы соскучились по стрижке, – сказал Шляпник. Перед этим он какое-то время разглядывал Алису с большим любопытством, и это были первые его слова.
– Вам бы следовало усвоить, что нельзя переходить на личности, – строго сказала Алиса, – это очень грубо.
Шляпник широко распахнул глаза, услышав это; однако вслух он произнес лишь:
– Чем ворон похож на конторку?[ 21 ]
«Ага, теперь будет веселее! – подумала Алиса. – Я рада, что они начали загадывать загадки».
– Полагаю, я смогу это отгадать, – добавила она вслух.
– Ты имеешь в виду, что думаешь, будто сможешь найти ответ? – спросил Мартовский Заяц.
– Именно так, – ответила Алиса.
– В таком случае, тебе следовало сказать то, что ты имела в виду, – продолжал Мартовский Заяц.
– Я так и делаю, – поспешно откликнулась Алиса, – ну, по крайней мере, я имею в виду то, что говорю – ведь это же то же самое.
– Ничуть не то же самое! – возразил Шляпник. – Ты бы еще сказала, что «я вижу то, что ем» – это то же самое, что и «я ем то, что вижу»!
– Ты бы еще сказала, – подхватил Мартовский Заяц, – что «я люблю то, что получаю» – это то же самое, что «я получаю то, что люблю»!
– Ты бы еще сказала, – добавила Соня, которая, по всей видимости, говорила во сне, – что «я дышу, когда сплю» – это то же самое, что «я сплю, когда дышу»!
– Для тебя это и впрямь то же самое, – сказал Шляпник, и на сем беседа оборвалась. Компания минуту просидела молча, в то время как Алиса пыталась вспомнить все, что знала о воронах и конторках – впрочем, знала она о них не слишком много.
Шляпник первым нарушил молчание.
– Какое сегодя число? – спросил он, оборачиваясь к Алисе; при этом он достал из кармана часы и смотрел на них обеспокоенно, периодически встряхивая их и поднося к уху.
Алиса немного подумала и ответила:
– Четвертое.
– Врут на два дня! – вздохнул Шляпник. – Говорил же тебе, не надо было смазывать их сливочным маслом! – добавил он, сердито глядя на Мартовского Зайца.
– Это было самое лучшее сливочное масло, – кротко ответил Мартовский Заяц.
– Да, но туда, должно быть, попали крошки, – проворчал Шляпник, – не надо было пихать масло внутрь хлебным ножом.
Мартовский Заяц взял часы и мрачно поглядел на них; затем он окунул их в чашку с чаем, и поглядел на них снова; однако ему не удалось придумать ничего лучше, чем повторить предыдущую реплику:
– Это было лучшее масло, ты же знаешь.
Алиса с любопытством глядела ему через плечо.
– Какие забавные часы! – заметила она. – Показывают число, но не показывают, который час!
– А с какой стати? – пробурчал Шляпник. – Твои часы показывают, какой сейчас год?
– Нет, конечно, – с готовностью ответила Алиса, – но это потому, что год не меняется очень долго.
– Вот и в моем случае то же самое, – сказал Шляпник.
Алиса была весьма озадачена. Реплика Шляпника показалась ей совершенно бессмысленной, хотя каждое слово было вполне понятным.
– Я не совсем поняла вас, – сказала она так вежливо, как только могла.
– Соня снова спит, – сказал Шляпник и капнул горячего чая Соне на нос. Та недовольно мотнула головой и произнесла, не открывая глаз: «Конечно, конечно, я как раз хотела сама это сказать».
– Ты уже отгадала загадку? – спросил Шляпник, вновь поворачиваясь к Алисе.
– Нет, я сдаюсь, – ответила Алиса, – какой ответ?
– Не имею ни малейшего понятия, – сказал Шляпник.
– Я тоже, – сказал Мартовский Заяц.
Алиса устало вздохнула.
– Думаю, ваше время можно было потратить лучше, – сказала она, – чем загадывая загадки без ответов.
– Если бы ты так же хорошо знала Время, как я, – сказал Шляпник, – ты бы не называла его «оно». Время – он![ 22 ]
– Не понимаю, что вы имеете в виду, – сказала Алиса.
– Конечно нет! – воскрикнул Шляпник, презрительно дернув головой. – Ты, небось, даже ни разу не разговаривала с Временем!
– Наверное, нет, – осторожно ответила Алиса, – хотя я и провела немало времени за учебой.
– А, тогда все понятно, – сказал Шляпник. – Старик Время не станет терпеть, когда его пытаются провести . А вот если бы ты была с ним в хороших отношениях, он бы делал с часами практически все, что ты захочешь. Например, представь себе, что сейчас девять утра, как раз начинаются уроки; а ты только шепни намек Старику, и стрелки как закрутятся! Полвторого, пора обедать!
(«Хорошо бы так и было», – прошептал себе под нос Мартовский Заяц.)
– Это, конечно, было бы замечательно, – сказала Алиса задумчиво, – но тогда – ведь я бы не успела проголодаться.
– Поначалу, вероятно, так, – сказал Шляпник, – но ты могла бы сохранять полвторого столько, сколько пожелаешь!
– И что, вам такое удалось? – спросила Алиса.
Шляпник печально покачал головой.
– Мне – нет, – ответил он. – Мы поссорились в минувшем марте – как раз перед тем, знаешь ли, как он сошел с ума, – (Шляпник указал чайной ложкой на Мартовского Зайца). – Червонная Королева устраивала большой концерт, и я должен был петь:
Нетопырь, пари, пари!
С высоты на пир смотри![ 23 ] Ты случайно не знаешь эту песню?