Полное собрание рассказов в одном томе Шукшин Василий
– Тут хорошо кормят, – опять вставил белобрысый. – Я уж на что – вон какой, и то мне хватает.
– Я какую-нибудь книжку интересную принесу.
– Книжку – это да, это можно. Желательно про любовь.
– Хорошо. Итак, что же вас заставило броситься к машине?
Гринька мучительно задумался.
– Не знаю, – сказал он. И виновато посмотрел на девушку. – Вы сами напишите чего-нибудь, вы же умеете. Что-нибудь такое… – Гринька покрутил растопыренными пальцами.
– Вы, очевидно, подумали, что если бочки взорвутся, то пожар распространится дальше – на цистерны. Да?
– Конечно!
Девушка записала.
– А ты же сказала, что уезжаешь завтра. Как же ты придешь? – спросил вдруг Гринька.
– Я как-нибудь сделаю.
В палату вошел доктор.
– Девушка, милая, сколько вы обещали пробыть? – спросил он.
– Все, доктор, ухожу. Еще два вопроса… Вас зовут Григорий?
– Малюгин Григорий Степаныч… – Гринька взял руку девушки, посмотрел ей прямо в глаза. – Приди, а?
– Приду. – Девушка ободряюще улыбнулась. Оглянулась на доктора, нагнулась к Гриньке и шепнула: – Только бюллетень у доктора не надо просить. Хорошо?
– Хорошо. – Гринька ласково смотрел на девушку.
– До свиданья. Поправляйтесь. До свиданья, товарищи!
Девушку все проводили добрыми глазами. Доктор подошел к Гриньке:
– Как дела, герой?
– Лучше всех.
– Дай-ка твою ногу.
– Доктор, пусть она придет завтра, – попросил Гринька.
– Кто? – спросил доктор. – Корреспондентка? Пусть приходит. Влюбился, что ли?
– Не я, а она в меня.
Смешливый доктор опять засмеялся:
– Ну-ну… Пусть приходит, раз такое дело. Веселый ты парень, я погляжу.
Он посмотрел Гринькину ногу и ушел в другую палату.
– Думаешь, она придет? – спросил белобрысый Гриньку.
– Придет, – уверенно сказал Гринька. – За мной не такие бегали.
– Знаю я этих корреспондентов. Им лишь бы расспросить. Я в прошлом году сжал много, – начал рассказывать белобрысый, – так ко мне тоже корреспондента подослали. Я ему три часа про свою жизнь рассказывал. Так он мне даже пол-литра не поставил. «Я, – говорит, – непьющий», то-се, – начал вилять.
Гринька смотрел в потолок, не слушал белобрысого. Думал о чем-то. Потом отвернулся к стене и закрыл глаза.
– Слышь, друг! – окликнул его белобрысый.
– Спит, – сказал человек с «самолетом». – Не буди, не надо. Он на самом деле что-то совершил.
– Шебутной парень, – похвалил белобрысый. – В армии с такими хорошо.
Гринька долго лежал, слушал разговоры про разные подвиги, потом действительно заснул.
И приснился ему такой сон.
Будто он в какой-то незнакомой избе – нарядный, в хромовых сапогах, в плисовых штанах – вышел на круг, поднял руку и сказал: «Ритмический вальс».
Гринька, когда служил в армии, все три года учился танцевать ритмический вальс и так и не научился – не смог.
И вот будто пошел он по кругу, да так здорово пошел – у самого сердце радуется. И он знает, что на него смотрит девушка-корреспондентка. Он не видел ее, а знал, чувствовал, что стоит она в толпе и смотрит на него.
Проснулся он оттого, что кто-то негромко позвал его:
– Гриньк…
Гринька открыл глаза – на кровати сидит мать, вытирает концом полушалка слезы.
– Ты как тут? – удивился Гринька.
– Сказали мне… в сельсовете. Как же это получилось-то, сынок?
– Ерунда, не плачь. Срастется.
– И вечно тебя несет куда-то, дурака. Никто небось не побежал…
– Ладно, – негромко перебил Гринька. – Начинается.
Мать полезла в мешочек, который стоял у ее ног.
– Привезла тут тебе… Ешь хоть теперь больше. Господи, господи, что за наказание такое! Что-нибудь да не так. – Потом мать посмотрела на других больных, склонилась к сыну, спросила негромко: – Деньжонок-то нисколько не дали?
Гринька сморщился, тоже мельком глянул на товарищей и тоже негромко сказал:
– Ты чо? Ненормальная какая-то…
– Лежи, лежи… нормальный! – обиделась мать. И опять полезла в торбочку и стала вынимать оттуда шанежки и пирожки. – Изба-то завалится скоро… Нормальный!..
– Все, на эту тему больше не реагирую, – отрезал Гринька.
На другой день Гриньке принесли газету, где была небольшая заметка о нем. В ней рассказывалось, как он, Гринька, рискуя жизнью, спас государственное имущество. Называлась заметка «Мужественный поступок». Подпись: «А. Сильченко».
Гринька прочитал заметку и спрятал газету под подушку.
– Не в этом же дело, – проворчал он.
А. Сильченко не пришла. Гринька ждал ее два дня, потом понял: не придет.
– Не уважаю стиляг, – сказал он белобрысому.
Тот поддакнул:
– Я их вообще не перевариваю.
Гринька вынул из тумбочки лист бумаги и спросил детину:
– Стихи любишь?
– Нет, – признался тот.
– Надо любить, – посоветовал Гринька. – Вот слушай:
- Мечтал ли в жизни я когда
- Стать стихотворцем и поэтом;
- Двадцать пять лет из-под пера не шла строка,
- А вот сейчас пишу куплеты.
Белобрысый слушал нахмурившись.
– Ну как? – спросил Гринька.
– Ничего, – похвалил детина. – Это кому ты?
Гринька промолчал на это. Положил лист на тумбочку, взял карандаш и стал смотреть в потолок.
– Поэму буду сочинять, – сказал он. – Про свою жизнь. Все равно делать нечего.
Классный водитель
Весной, в начале сева, в Быстрянке появился новый парень – шофер Пашка Холманский. Сухой, жилистый, легкий на ногу. С круглыми изжелта-серыми смелыми глазами, с прямым тонким носом, рябоватый, с крутой ломаной бровью, не то очень злой, не то красивый. Смахивал на какую-то птицу.
Пашка был родом из кержаков, откуда-то с верхних сел по Катуни, но решительно ничего не усвоил из старомодного неповоротливого кержацкого уклада.
В Быстрянку он попал так.
Местный председатель колхоза Прохоров Ермолай возвращался из города на колхозном «газике». Посреди дороги у них лопнула рессора. Прохоров, всласть наругавшись с шофером, стал голосовать попутным машинам. Две не остановились, а третья, полуторка, притормозила. Шофер откинул дверцу.
– Куда?
– До Быстрянки.
– А Салтон – это дальше или ближе?
– Малость ближе. А что?
– Садись до Салтона. Дорогу покажешь.
– Поехали.
Шофер сидел, откинувшись на спинку сиденья; правая рука – на штурвале, левая – локтем – на дверце кабины. Смотрел вперед, на дорогу, задумчиво щурился.
Полуторка летела на предельной скорости, чудом минуя выбоины. С одной встречной машиной разминулись так близко, что у председателя дух захватило. Он посмотрел на шофера: тот сидел как ни в чем не бывало, щурился.
– Ты еще головы никогда не ломал? – спросил Прохоров.
– А?.. Ничего. Не трусь, дядя. Главное в авиации что? – улыбнулся шофер. Улыбка простецкая, добрая.
– Главное в авиации – не трепаться, по-моему.
– Нет, не то. – Парень совсем отпустил штурвал и полез в карман за папиросами. Его, видно, забавляло, что пассажир трусит.
Прохоров стиснул зубы и отвернулся.
В этот момент полуторку основательно подкинуло. Прохоров инстинктивно схватился за дверцу. Свирепо посмотрел на шофера.
– Ты!.. Авиатор!
Парень опять улыбнулся.
– Уважаю скорость, – признался он.
Прохоров внимательно посмотрел в глаза парню: парень чем-то нравился ему.
– Ты в Салтон зачем едешь?
– В командировку.
– На сев, что ли?
– Да… помочь мужичкам надо.
Хитрый Прохоров некоторое время молчал. Закурил тоже. Он решил переманить шофера в свой колхоз.
– В сам Салтон или в район?
– В район. Деревня Листвянка… Хорошие места тут у вас.
– Тебя как зовут-то?
– Меня-то? Павлом. Павел Егорыч.
– Тезки с тобой, – сказал Прохоров. – Я тоже по батьке Егорыч. Поехали ко мне, Егорыч?
– То есть как?
– Так. Я в Листвянке знаю председателя и договорюсь с ним насчет тебя. Я тоже председатель. Листвянка – это дыра, я тебе должен сказать. А у нас деревня…
– Что-то не понимаю: у меня же в командировке сказано…
– Да какая тебе разница?! Я тебе дам такой же документ… что ты отработал на посевной – все честь по чести. А мы с тем председателем договоримся. За ним как раз должок имеется. А?
– Клуб есть? – спросил Пашка.
– Клуб? Ну как же!
– Сфотографировано.
– Что?
– Согласен, говорю! Пирамидон.
Прохоров заискивающе посмеялся.
– Шутник ты… (Один лишний шофер да еще с машиной на посевной – это пирамидон, да еще какой!) Шутник ты, Егорыч.
– Стараюсь. Значит, клубишко имеется?
– Имеется, Паша. Вот такой клуб – бывшая церковь!
– Помолимся, – сказал Пашка.
Оба – Прохоров и Пашка – засмеялись. Так попал Павел Егорыч в Быстрянку. Жил Пашка у Прохорова. Быстро сдружился с хозяйкой, женой Прохорова, охотно беседовал с ней вечерами.
– Жена должна чувствовать! – утверждал Пашка, с удовольствием уписывая жирную лапшу с гусятиной.
– Правильно, Егорыч, – поддакивал Ермолай, согнувшись пополам, стаскивая с ноги тесный сапог. – Что это за жена, которая не чувствует?
– Если я прихожу домой, – продолжал Пашка, – так? – усталый, грязный – то, се, я должен первым делом видеть энергичную жену. Я ей, например: «Здорово, Маруся!» Она мне весело: «Здорово, Павлик! Ты устал?»
– А если она сама, бедная, наработается за день, то откуда же у нее веселье возьмется? – замечала хозяйка.
– Все равно. А если она грустная, кислая, я ей говорю: пирамидон. И меня потянет к другим. Верно, Егорыч?
– Абсолютно! – поддакивал Прохоров.
Хозяйка притворно сердилась и называла всех мужиков охальниками.
В клубе Пашка появился на второй день после своего приезда. Сдержанно-веселый, яркий: в бордовой рубахе с распахнутым воротом, в хромовых сапогах-вытяжках, в военной новенькой фуражке, из-под козырька которой русой хмелиной завивался чуб.
– Как здесь население… ничего? – равнодушно спросил он у одного парня, а сам ненароком обшаривал глазами танцующих: хотел знать, какое он произвел впечатление на «местное население».
– Ничего, – ответил парень.
– А ты, например, чего такой кислый?
– А ты кто такой, чтобы допрос устраивать? – обиделся парень.
Пашка миролюбиво оскалился.
– Я ваш новый прокурор. Порядки приехал наводить.
– Смотри, как бы тебе самому не навели тут.
– Ничего. – Пашка подмигнул парню и продолжал рассматривать девушек и ребят в зале.
Его тоже рассматривали.
Пашка такие моменты любил. Неведомое, незнакомое, недружелюбное поначалу волновало его. Больше всего, конечно, интересовали девки.
Танец кончился. Пары расходились по местам.
– Что за дивчина? – спросил Пашка у того же парня: он увидел Настю Платонову, местную красавицу.
Парень не захотел с ним разговаривать, отошел. Заиграли вальс.
Пашка прошел через весь зал к Насте, слегка поклонился ей и громко сказал:
– Предлагаю на тур вальса!
Все подивились изысканности Пашки; на него стали смотреть с нескрываемым веселым интересом.
Настя спокойно поднялась, положила тяжелую руку на сухое Пашкино плечо; Пашка, не мигая, ласково смотрел на девушку.
Закружились.
Настя была несколько тяжела в движениях, ленива. Зато Пашка с ходу начал выделывать такого черта, что некоторые даже перестали танцевать – смотрели на него. Он то приотпускал от себя Настю, то рывком приближал к себе и кружился, кружился… Но окончательно он доконал публику, когда, отойдя несколько от Насти, но не выпуская ее руки из своей, пошел с приплясом. Все так и ахнули. А Пашка смотрел куда-то выше «местного населения» с таким видом, точно хотел сказать: «Это еще не все. Будет когда-нибудь настроение – покажу кое-что. Умел когда-то».
Настя раскраснелась, ходила все так же медленно, плавно.
– Ну и трепач ты! – весело сказала она, глядя в глаза Пашке.
Пашка ухом не повел.
– Откуда ты такой?
– Из Москвы, – небрежно бросил Пашка.
– Все у вас там такие?
– Какие?
– Такие… воображалы.
– Ваша серость меня удивляет, – сказал Пашка, вонзая многозначительный ласковый взгляд в колодезную глубину темных загадочных глаз Насти.
Настя тихо засмеялась. Пашка был серьезен.
– Вы мне нравитесь, – сказал он. – Я такой идеал давно искал.
– Быстрый ты. – Настя в упор посмотрела на Пашку.
– Я на полном серьезе!
– Ну и что?
– Я вас провожаю сегодня до хаты. Если у вас, конечно, нет какого-нибудь другого хахаля. Договорились?
Настя усмехнулась, качнула отрицательно головой. Пашка не обратил на это никакого внимания.
Вальс кончился.
Пашка проводил девушку до места, опять изящно поклонился и вышел покурить с парнями в фойе.
Парни косились на него. Пашка знал, что так бывает всегда.
– Тут поблизости забегаловки нигде нету? – спросил он, подходя к группе курящих.
Парни молчали, смотрели на Пашку насмешливо.
– Вы что, языки проглотили?
– Тебе не кажется, что ты здесь слишком бурную деятельность развил? – спросил тот самый парень, с которым Пашка говорил до танца.
– Нет, не кажется.
– А мне кажется.
– Крестись, если кажется.
Парень нехорошо прищурился.
– Выйдем на пару минут… потолкуем?
Пашка отрицательно качнул головой:
– Не могу.
– Почему?
– Накостыляете сейчас ни за что… Потом когда-нибудь потолкуем. Вообще-то чего вы на меня надулись? Я, кажется, никому еще на мозоль не наступал.
Парни не ожидали такого поворота. Им понравилась Пашкина прямота. Понемногу разговорились.
Пока разговаривали, заиграли танго, и Настю пригласил другой парень. Пашка с остервенением растоптал окурок. Тут ему рассказали, что у Насти есть жених, инженер из Москвы, и что, кажется, у них дело идет к свадьбе. Пашка внимательно следил за Настей и, казалось, не слушал, что ему говорят. Потом сдвинул фуражку на затылок, прищурился.
– Посмотрим, кто кого сфотографирует, – сказал он и поправил фуражку. – Где он?
– Кто?
– Инженеришка.
– Его нету сегодня.
– Я интеллигентов одной левой делаю.
Танго кончилось.
Пашка прошел к Насте.
– Вы мне не ответили на один вопрос.
– На какой вопрос?
– Я вас провожаю сегодня до хаты?
– Я одна дойду. Спасибо.
Пашка сел рядом с девушкой. Круглые кошачьи глаза его опять смотрели серьезно.
– Поговорим, как жельтмены.
– Боже мой, – вздохнула Настя, поднялась и пошла в другой конец зала.
Пашка смотрел ей вслед. Слышал, как вокруг него сочувственно посмеивались. Он не чувствовал позора. Только стало больно под ложечкой. Горячо и больно. Он тоже встал и пошел из клуба.
На следующий день к вечеру Пашка нарядился пуще прежнего: попросил у Прохорова вышитую рубаху, перепоясал ее синим шелковым пояском с кистями, надел свои диагоналевые синие галифе, бостоновый пиджак – и появился в здешней библиотеке (Настя работала библиотекарем, о чем Пашка заблаговременно узнал).
– Здравствуйте! – солидно сказал он, входя в просторную избу, служившую и библиотекой и избой-читальней одновременно.
В библиотеке была только Настя, и у стола сидел молодой человек, смотрел «Огонек».
Настя поздоровалась с Пашкой и улыбнулась ему, как старому знакомому.
Пашка подошел к ее столу и начал спокойно рассматривать книги – на Настю ноль внимания. Он сообразил, что парень с «Огоньком» и есть тот самый инженер, жених Насти.
– Почитать что-нибудь? – спросила Настя, несколько удивленная тем, что Пашка не узнал ее.