Полное собрание рассказов в одном томе Шукшин Василий
– Напужался я до смерти, деда.
Дед закрутил головой.
– Звон стоит в голове. Чего ты сказал?
– Ничего.
– Ох-хох, Пётра… Я уж думал, каюк мне.
– Напужался?
– А?
– Здорово трухнул?
– Хрен там! Я и напужаться-то не успел.
Петька засмеялся.
– А я-то гляжу, была голова – и нету.
– Нету… Бодался бы я там сейчас с налимами. Ну, история. Понос теперь прохватит, это уж точно.
– И напужался ж я, деда! А главное, позвать некого.
– А?
– Ничего. – Петька смотрел на деда и не мог сдержать смех – до того был смешным и растерянным дед.
Дед тоже засмеялся и зябко поежился.
– Замерз? Сейчас костерчик разведем!
Петька принес одежду. Оделись. Затем набрал сухого валежника, поджег. И сразу ночь окружила их со всех сторон высокими черными стенами.
Громко трещал сухой тальник, далеко отскакивали красные угольки. Ветер раздувал пламя костра, и огненные космы его трепались во все стороны.
Сидели, скрестив по-татарски ноги, и глядели на огонь.
– …А как, значит, повез нас отец сюда, – рассказывал дед, – так я, слышь? – залез на крышу своей избы и горько плакал. Я тогда с тебя был, а может, меньше. Шибко уж неохота было из дому уезжать. Там у нас тоже речка была, она мне потом все снилась.
– Как называется?
– Ока.
– А потом?
– А потом – ничего. Привык. Тут, конечно, лучше. Тут же земли-то какие. Не сравнить с той. Тут земля жирная.
Петька засмеялся.
– Разве земля бывает жирная?
– А как же?
– Земля бывает черноземная и глинистая, – снисходительно пояснил Петька.
– Так это я знаю! Черноземная… Чернозем черноземом, а жирная тоже бывает.
– Что она, с маслом, что ли?
– Пошел ты! – обиделся дед. – Я ее всю жизнь вот этими руками пахал, а он мне будет доказывать. Иная земля, если ты хочешь знать, такая, что весной ты посеял в нее, а осенью получаешь натуральный шиш. А из другой, матушки, стебель в оглоблю прет, потому что она жирная.
– Ты «Полоску» не знаешь?
– Какую полоску?
Петька начал читать стихотворение:
- Поздняя осень. Грачи улетели.
- Лес обнажился, поля опустели.
- Только не сжата полоска одна, —
- Грустную думу…
Забыл, как дальше.
– Песня? – спросил дед.
– Стихотворение.
– А?
– Не песня, а стихотворение!
– Это все одно: складно, значит, петь можно.
– Здрас-сте! – воскликнул Петька. – Стихотворение – это особо, а песня – тоже особо.
– Ох! Ох! Поехал! – Дед подбросил хворосту в костер. – С тобой ведь говорить-то – надо сперва полбарана умять.
Некоторое время молчали.
– Деда, а как это песни сочиняют? – спросил Петька.
– Песни складывают, а не сочиняют, – пояснил дед. – Это когда у человека большое горе, он складывает песню, чтобы малость полегче стало. «Эх ты, доля, эх ты, доля», например.
– А «Эй, вратарь, готовься к бою»?
– Подожди… я сейчас… – Дед поднялся и побежал в кусты. – Какой вратарь? – спросил он.
– Ну, песня такая!
– А кто такой вратарь?
– Ну, на воротах стоит!..
– Не знаю. Это, наверно, шутейная песня. Таких тоже много. Я не люблю такие. Я люблю серьезные.
– Спой какую-нибудь!
Дед вернулся к костру.
– Чего ты говоришь?
– Спой песню!
– Песню? Можно. Старинную только. Я нонешних не знаю.
Но тут из темноты к костру вышла женщина, мать Петьки.
– Ну, что мне прикажете с вами делать?! – воскликнула она. – Я там с ума схожу, а они костры разводят. Марш домой! Сколько раз, папаша, я просила не задерживаться на реке до ночи. Боюсь я, ну как вы не понимаете?
Дед с Петькой молча поднялись и стали сворачивать невод. Мать стояла у костра и наблюдала за ними.
– А где же рыба-то? – спросила она.
– Чего? – не расслышал дед.
– Спрашивает: где рыба? – громко сказал Петька.
– Рыба-то? – Дед посмотрел на Петьку. – Рыба в воде. Где же ей еще быть.
Мать засмеялась.
– Эх вы, демагоги, – сказала она. – Задержитесь у меня еще раз до ночи… Пожалуюсь отцу, так и знайте. Он с вами иначе поговорит.
Дед ничего не сказал на это. Взвалил на плечо тяжелый невод и пошагал по тропинке первым, мать – за ним. Петька затоптал костер и догнал их.
Шли молча.
Шумела река. В тополях гудел ветер.
Ленька
Ленька был человек мечтательный. Любил уединение.
Часто, окончив работу, уходил за город, в поле. Подолгу неподвижно стоял – смотрел на горизонт, и у него болела душа: он любил чистое поле, любил смотреть на горизонт, а в городе не было горизонта.
Однажды направлялся он в поле и остановился около товарной станции, где рабочие разгружали вагоны с лесом.
Тихо догорал жаркий июльский день. В теплом воздухе настоялся крепкий запах смолья, шлака и пыли. Вокруг было задумчиво и спокойно.
Леньке вспомнилась родная далекая деревня – там вечерами пахнет полынью и дымом. Он вздохнул.
Недалеко от Леньки, под откосом, сидела на бревне белокурая девушка с раскрытой книжкой на коленях. Она тоже смотрела на рабочих.
Наблюдать за ними было очень интересно. На платформе орудуют ломами двое крепких парней – спускают бревна по слегам; трое внизу под откосом принимают их и закатывают в штабеля.
– И-их, р-раз! И-ищ-що… оп! – раздается в вечернем воздухе, и слышится торопливо шелестящий шорох сосновой коры и глухой стук дерева по земле. Громадные бревна, устремляясь вниз, прыгают с удивительной, грозной легкостью.
Вдруг одно суковатое бревно скользнуло концом по слегам, развернулось и запрыгало с откоса прямо на девушку. В тишине, наступившей сразу, несколько мгновений лишь слышно было, как бежит по шлаку бревно. С колен девушки упала книжка, а сама она… сидит. Что-то противное, теплое захлестнуло Леньке горло… Он увидел недалеко от себя лом. Не помня себя, подскочил к нему, схватил, в два прыжка пересек путь бревну и всадил лом в землю. Уперся ногами в сыпучий шлак, а руками крепко сжал верхний конец лома.
Бревно ударилось о лом. Леньку отшвырнуло метра на три, он упал. Но и бревно остановилось.
Лом попался граненый – у Леньки на ладони, между большим и указательным пальцами, лопнула кожа.
К нему подбежали. Первой подбежала девушка.
Ленька сидел на земле, нелепо выставив раненую руку; и смотрел на девушку. То ли от радости, то ли от пережитого страха – должно быть, от того и от другого – хотелось заплакать.
Девушка разорвала косынку и стала заматывать раненую ладонь, осторожно касаясь ее мягкими теплыми пальцами.
– Какой же вы молодец! Милый… – говорила она и смотрела на Леньку ласково, точно гладила по лицу ладошкой. Удивительные у нее глаза – большие, темные, до того темные, что даже блестят.
Леньке сделалось стыдно. Он поднялся. И не знал, что теперь делать.
Рабочие похвалили его за смекалку и стали расходиться.
– Йодом руку-то надо, – посоветовал один.
Девушка взяла Леньку за локоть.
– Пойдемте к нам.
Ленька, не раздумывая, пошел.
Шли рядом. Девушка что-то говорила. Ленька не понимал что. Он не смотрел на нее.
Дома Тамара (так звали девушку) стала громко рассказывать, как все случилось.
Ее мать, очень толстая, еще молодая женщина с красивыми красными губами и родинкой на левом виске, равнодушно разглядывала Леньку и устало улыбалась. И говорила:
– Молодец, молодец!
Она как-то неприятно произносила это «молодец» – негромко, в нос, растягивая «е».
У Леньки отнялся язык (у него очень часто отнимался язык), и он ничего путного за весь вечер не сказал. Он молчал, глупо улыбался и никак не мог посмотреть в глаза ни матери, ни дочери. И все время старался устроить куда-нибудь свои большие руки. И еще старался не очень опускать голову – чтобы взгляд не получался исподлобья. Он имел привычку опускать голову.
Сели пить чай с малиновым вареньем.
Мать стала рассказывать дочери, какие она видела сегодня в магазине джемперы – красные, с голубой полоской. А на груди – белый рисунок.
Тамара слушала и маленькими глотками пила чай из цветастой чашки. Она раскраснелась и была очень красивой в эту минуту.
– А вы откуда сами? – спросила Леньку мать.
– Из-под Кемерова.
– О-о, – сказала мать и устало улыбнулась.
Тамара посмотрела на Леньку и сказала:
– Вы похожи на сибиряка.
Ленька ни с того ни с сего начал путано и длинно рассказывать про свое село. Он видел, что никому не интересно, но никак не мог замолчать – стыдно было признаться, что им неинтересно слушать.
– А где вы работаете? – перебила его мать.
– На авторемонтном, слесарем. – Ленька помолчал и еще добавил: – И учусь в техникуме, вечерами…
– О-о, – произнесла мать.
Тамара опять посмотрела на Леньку.
– А вот наша Тамарочка никак в институт не может устроиться, – сказала мать, закинув за голову толстые белые руки. Вынула из волос приколку, прихватила ее губами, поправила волосы. – Выдумали какие-то два года!.. Очень неразумное постановление. – Взяла изо рта приколку, воткнула в волосы и посмотрела на Леньку. – Как вы считаете?
Ленька пожал плечами.
– Не думал об этом.
– Сколько же вы получаете слесарем? – поинтересовалась мать.
– Когда как… Сто, сто двадцать. Бывает восемьдесят…
– Трудно учиться и работать?
Ленька опять пожал плечами.
– Ничего.
Мать помолчала. Потом зевнула, прикрыв ладошкой рот.
– Надо все-таки написать во Владимир, – обратилась она к дочери. – Отец он тебе или нет!.. Пусть хоть в педагогический устроит. А то опять год потеряем. Завтра же сядь и напиши.
Тамара ничего не ответила.
– Пейте чай-то. Вот печенье берите… – Мать пододвинула Леньке вазочку с печеньем, опять зевнула и поднялась. – Пойду спать. До свиданья.
– До свиданья, – сказал Ленька.
Мать ушла в другую комнату.
Ленька нагнул голову и занялся печеньем – этого момента он ждал и боялся.
– Вы стеснительный, – сказала Тамара и ободряюще улыбнулась.
Ленька поднял голову, серьезно посмотрел ей в глаза.
– Это пройдет, – сказал он и покраснел. – Пойдемте на улицу.
Тамара кивнула и непонятно засмеялась.
Вышли на улицу.
Ленька незаметно вздохнул: на улице было легче.
Шли куда-то вдоль высокого забора, через который тяжело свисали ветки кленов. Потом где-то сели – кажется, в сквере.
Было уже темно. И сыро. Пал туман.
Ленька молчал. Он с отчаянием думал, что ей, наверное, неинтересно с ним.
– Дождь будет, – сказал он негромко.
– Ну и что? – Тамара тоже говорила тихо.
Она была совсем близко. Ленька слышал, как она дышит.
– Неинтересно вам? – спросил он.
Вдруг – Ленька даже не понял сперва, что она хочет сделать, – вдруг она придвинулась к нему вплотную, взяла его голову в свои мягкие, ласковые руки (она могла взять ее и унести совсем, ибо Ленька моментально перестал что-либо соображать), наклонила и поцеловала в губы – крепко, больно, точно прижгла каленой железкой. Потом Ленька услышал удаляющиеся шаги по асфальту и голос из темноты, негромко:
– Приходи.
Ленька зажмурился и долго сидел так.
К себе в общежитие он шел спокойный. Медленно нес свое огромное счастье. Он все замечал вокруг: у забора под тусклым светом электрических лампочек вспыхивали холодные огоньки битой посуды… Перебегали через улицу кошки…
Было душно. Собирался дождь.
Они ходили с Тамарой в поле, за город.
Ленька сидел на теплой траве, смотрел на горизонт и рассказывал, какая у них в Сибири степь весной по вечерам, когда в небе догорает заря. А над землей такая тишина! Такая стоит тишина!.. Кажется, если громко хлопнуть в ладоши, небо вздрогнет и зазвенит. Еще рассказывал про своих земляков. Он любил их, помнил. Они хорошо поют. Они очень добрые.
– А почему ты здесь?
– Я уеду. Окончу техникум и уеду. Мы вместе уедем… – Ленька краснел и отводил глаза в сторону.
Тамара гладила его прямые мягкие волосы и говорила:
– Ты хороший. – И улыбалась устало, как мать. Она была очень похожа на мать. – Ты мне нравишься, Леня.
Катились светлые, счастливые дни. Кажется, пять дней прошло.
Но однажды – это было в субботу – Ленька пришел с работы, наутюжил брюки, надел белую рубашку и отправился к Тамаре: они договорились сходить в цирк. Ленька держал правую руку в кармане и гладил пальцами билеты.
Только что перепал теплый летний дождик, и снова ярко светило солнышко. Город умылся. На улицах было мокро и весело.
Ленька шагал по тротуару и негромко пел – без слов.
Вдруг он увидел Тамару. Она шла по другой стороне улицы под руку с каким-то парнем. Парень, склонившись к ней, что-то рассказывал. Она громко смеялась, закидывая назад маленькую красивую голову.
В груди у Леньки похолодело. Он пересек улицу и пошел вслед за ними. Он долго шел так. Шел и смотрел им в спины. На молодом человеке красиво струился белый дорогой плащ. Парень был высокий.
Сердце у Леньки так сильно колотилось, что он остановился и с минуту ждал, когда оно немного успокоится. Но оно никак не успокаивалось. Тогда Ленька перешел на другую сторону улицы, обогнал Тамару и парня, снова пересек улицу и пошел им навстречу. Он не понимал, зачем это делает. Во рту у него пересохло. Он шел и смотрел на Тамару. Шел медленно и слышал, как больно колотится сердце.
Тамара все смеялась. Потом увидела Леньку. Ленька заметил, как она замедлила шаг и прижалась к парню… и растерянно и быстро посмотрела на него, на парня. А тот рассказывал. Ленька даже расслышал несколько слов: «Совершенно гениально получилось…»
– Здравствуй…те! – громко сказал Ленька, останавливаясь перед ними. Правую руку он все еще держал в кармане.
– Здравствуйте, Леня, – ответила Тамара.
Ленька глотнул пересохшим горлом, улыбнулся.
– А я к тебе шел…
– Я не могу, – сказала Тамара и, взглянув на Леньку, непонятно, незнакомо прищурилась.
Ленька сжал в кармане билеты. Он смотрел в глаза девушке. Глаза были совсем чужие.
– Что «не могу»? – спросил он.
– Господи! – негромко воскликнула Тамара, обращаясь к своему спутнику.
Ленька нагнул голову и пошел прямо на них.
Молодой человек посторонился.
– Нет, погоди… что это за тип? – произнес он, когда Ленька был уже далеко.
А Ленька шел и вслух негромко повторял:
– Так, так, так…
Он ни о чем не думал. Ему было очень стыдно.
Две недели жил он невыносимой жизнью. Хотел забыть Тамару – и не мог. Вспоминал ее походку, глаза, улыбку… Она снилась ночами: приходила к нему в общежитие, гладила его волосы и говорила: «Ты хороший. Ты мне очень нравишься, Леня». Ленька просыпался и до утра сидел около окна – слушал, как перекликаются далекие паровозы. Один раз стало так больно, что он закусил зубами угол подушки и заплакал – тихонько, чтобы не слышали товарищи по комнате.
Он бродил по городу в надежде встретить ее. Бродил каждый день – упорно и безнадежно. Но заставить себя пойти к ней не мог.
И как-то он увидел Тамару. Она шла по улице. Одна. Ленька чуть не вскрикнул – так больно подпрыгнуло сердце. Он догнал ее.
– Здравствуй, Тамара.
Тамара вскинула голову.
Ленька взял ее за руку, улыбнулся. У него опять высохло в горле.
– Тамара… Не сердись на меня… Измучился я весь… – Леньке хотелось зажмуриться от радости и страха.
Тамара не отняла руки. Смотрела на Леньку. Глаза у нее были усталые и виноватые. Они ласково потемнели.
– А я и не сержусь. Что ж ты не приходил? – Она засмеялась и отвела взгляд в сторону. Глаза у нее были до странного чужие и жалкие. – Ты обидчивый, оказывается.
Леньку как будто кто в грудь толкнул. Он отпустил ее руку. Ему стало неловко, тяжело.
– Пойдем в кино? – предложил он.
– Пойдем.
В кино Ленька опять держал руку Тамары и с удивлением думал: «Что же это такое?.. Как будто ее и нет рядом». Он опустил руку к себе на колено, облокотился на спинку переднего стула и стал смотреть на экран. Тамара взглянула на него и убрала руку с колена. Леньке стало жалко девушку. Никогда этого не было – чтобы жалко было. Он снова взял ее руку. Тамара покорно отдала. Ленька долго гладил теплые гладкие пальцы.
Фильм кончился.
– Интересная картина, – сказала Тамара.
– Да, – соврал Ленька: он не запомнил ни одного кадра. Ему было мучительно жалко Тамару. Особенно когда включили свет и он опять увидел ее глаза – вопросительные, чем-то обеспокоенные, очень жалкие глаза.
Из кино шли молча.
Ленька был доволен молчанием. Ему не хотелось говорить. Да и идти с Тамарой уже тоже не хотелось. Хотелось остаться одному.
– Ты чего такой скучный? – спросила Тамара.
– Так. – Ленька высвободил руку и стал закуривать.
Неожиданно Тамара сильно толкнула его в бок и побежала.
– Догони!
Ленька некоторое время слушал торопливый стук ее туфель, потом побежал тоже. Бежал и думал: «Это уж совсем… Для чего она так?»
Тамара остановилась. Улыбаясь, дышала глубоко и часто.
– Что? Не догнал!
Ленька увидел ее глаза. Опустил голову.
– Тамара, – сказал он вниз, глухо, – я больше не приду к тебе… Тяжело почему-то. Не сердись.
Тамара долго молчала. Глядела мимо Леньки на светлый край неба. Глаза у нее были сердитые.
– Ну и не надо, – сказала она наконец холодным голосом. И устало улыбнулась. – Подумаешь… – Она посмотрела ему в глаза и нехорошо прищурилась. – Подумаешь. – Повернулась и пошла прочь, сухо отщелкивая каблучками по асфальту.