Лазоревый грех Гамильтон Лорел
Зебровски наклонился ко мне пониже и тихо сказал:
— Забирай мистера Шулайера и уезжай.
— А что скажет Дольф?
Он покачал головой:
— Не знаю. Но я знаю, что Шулайер не заслуживает запирания в каменном мешке.
— Спасибо, сержант, — сказал Джейсон и улыбнулся.
Зебровски улыбаться не стал, но ответил:
— Вы бываете занозой в заднице, Шулайер, и меховым шаром, но вы не монстр.
В такой момент две женщины наверняка бы обнялись, но ведь они — мужчины. Им не положено было даже обменяться рукопожатием.
— Спасибо, Зебровски.
Он вяло улыбнулся:
— Приятно знать, что сделал сегодня кому-то что-то хорошее.
Он повернулся ко мне.
— Что будет с Дольфом? — спросила я.
Он еще сильнее помрачнел. Учитывая, что вид у него был и без того траурный, это говорило о многом.
— Не знаю.
Дольф наговорил под запись достаточно, чтобы слететь с работы, если это выплывет наружу. Черт побери, раз глава РГРПС — настолько предубежденный тип, то это может привести к пересмотру всех дел с самого начала времен.
— Постарайся, Зебровски, чтобы он взял свой двухнедельный отпуск. Держи его подальше отсюда.
— Это я знаю, — ответил он. — Теперь знаю.
— Извини. Конечно, знаешь.
— А теперь, Анита, пожалуйста, уезжай. Пожалуйста.
Я тронула его за рукав:
— Ты туда не возвращайся один, ладно?
— Перри мне сказал, что тогда Дольф с тобой сделал. Не волнуйся, я буду осторожен. — Он оглянулся на закрытую дверь. — Анита, будь добра, смотайся, пока он не вышел.
Я хотела что-то сказать — утешительное или полезное, но ничего такого не было. Единственное, что я могла сделать полезное, — поскорее убраться.
Так мы и поступили.
Уход отдавал трусостью. Оставаться — глупостью. Если есть выбор между трусостью и глупостью, я почему-то каждый раз выбираю глупость. Сегодня же я выбрала лучшую часть доблести. Кроме того, я не знала, не вылетит ли Дольф из комнаты как разъяренный буйвол и не накинется ли на Джейсона или на меня. В допросной мы могли еще это все скрыть, но если он разнесет все помещение для сотрудников, его службе точно конец. Сейчас же он, быть может, только прострелил себе ногу — в карьерном смысле. Вполне вероятно. Но «может быть» и «вероятно» — совсем не то что «абсолютно точно». Я оставила Зебровски собирать осколки, потому что сама не знала, как это делать.
Мне куда лучше удается ломать, чем чинить.
Глава 40
Джейсон прислонился головой к пассажирскому сиденью джипа. Глаза у него были закрыты, вид измотанный. Под глазами, даже закрытыми, лежали тени. Кожа у Джейсона светлая, но не бледная, он не загорает до смуглости, а приобретает симпатичный золотистый оттенок. Сегодня он был бледен, как вампир, а кожа казалась слишком тонкой, будто его какая-то гигантская рука терла и терла, как трут в кулаке камешек, нервничая.
— Выглядишь как оттраханный, — сказала я. Он улыбнулся, не открывая глаз:
— До чего ты льстива.
— Нет, я всерьез. У тебя вид ужасный. Оправишься к вечеру — к банкету и всему прочему?
Он чуть приоткрыл глаза, чтобы на меня взглянуть.
— А у меня есть выбор?
Если так ставить вопрос...
— Нет, пожалуй.
И у меня голос тоже прозвучал устало.
Он снова улыбнулся, не отрывая голову от сиденья и почти закрыв глаза.
— Если бы у лейтенанта не сорвало клапан, меня бы сейчас уже везли в убежище?
Я пристегнулась и включила зажигание.
— Ты мне не ответила, — напомнил он тихо, но настойчиво.
Я включила передачу.
— Может быть, не знаю. Если бы у Дольфа не сорвало клапан, как ты выразился, у него бы даже и мысли не было тебя туда сунуть. — Я выехала со стоянки. — Но он мог бы вызвать тебя для допроса. Ты здорово исцарапан, и ты — вервольф. — Я пожала плечами.
Он вытянул руки над головой, выгнул спину и потянулся всем телом со странной грацией. От этого движения рукава футболки задрались, обнажив царапины, и Джейсон встряхнулся, будто волна прошла от концов пальцев по рукам, по груди и шее, по животу, бедрам и так далее до пальцев ног.
Громкий сигнал клаксона и скрип тормозов вернули мое внимание к дороге и к тому факту, что я веду машину. Как-то я никого не стукнула, но этого чуть-чуть не произошло. Я как-то проехала через лес недвусмысленных жестов под смех Джейсона.
— Вот теперь мне лучше, — сказал он все еще со смешинкой в голосе.
Я оглянулась на него, нахмурясь. Синие глаза искрились лицо вдруг озарилось радостью. Я попыталась сдержаться, но улыбнулась в ответ. Джейсон всегда мог вызвать у меня такую реакцию — заставить улыбнуться, когда я не хочу.
— Чего такого смешного? — спросила я, но в моем голосе тоже слышалась смешинка, которую мне не удалось проглотить.
— Я попытался позаигрывать и получилось. Раньше ты на мое тело никак не реагировала, даже когда я был голым.
Я изо всех сил стала всматриваться в дорогу, одновременно краснея.
Он сдавленно зафыркал:
— Ты краснеешь из-за меня! Боже мой, наконец-то!
— Продолжай в том же духе, и ты меня достанешь, — предупредила я, сворачивая на Кларк-стрит по дороге к «Цирку».
— Ты не доперла? — Он смотрел на меня, и выражения его лица я понять не могла. Недоумение, восторг — и еще что-то.
— До чего?
— Я больше не прозрачен для твоего радара мужиков.
— Чего?
— Ты замечаешь мужчин, Анита, но меня ты никогда не замечала. Я уж начинал себя чувствовать придворным евнухом.
Я быстро обратила к нему недовольную гримасу и тут же стала снова смотреть на дорогу. Разъезжаться с машинами на волосок — нет, спасибо, на сегодня мне адреналина хватит.
— Брось, Анита, ты понимаешь, о чем я.
— Может быть, — вздохнула я.
— Такое может быть потому, что ты в случайные связи не вступаешь, для тебя это больше, чем просто потрахаться, даже когда включается ardeur.
Если бы я сейчас стояла, меня бы зашатало. Мне пришлось как следует сосредоточиться на дороге.
— Джейсон, если ты хочешь что-то сказать, говори.
— Не огрызайся, Анита. Сказать я хочу вот что: даже если мы никогда больше не коснемся друг друга, я теперь на твоем радаре. Ты меня видишь. Действительно видишь.
Вид у него был глубоко удовлетворенный. А я смутилась. В таких случаях я всегда стараюсь переключиться на работу.
— Как ты думаешь, этот ликантроп, который насилует и убивает женщин, — местный?
— Я знаю, что не местный, — сказал Джейсон.
Я обернулась — он говорил более чем уверенно.
— Почему ты так уверен?
— Это был вервольф, и не из нашей стаи. В Сент-Луисе нет вервольфов, которые не входили бы в клан Трона Скалы.
— Откуда ты знаешь, что это был вервольф? Мог быть любой из дюжины видов полулюдей-полухищников.
— Он пахнет волком. — Джейсон посмотрел на меня, сдвинув брови. — Ты не учуяла в доме этого запаха?
— В основном я чуяла кровь, Джейсон.
— Иногда я забываю, что ты не из наших — пока что.
— Это комплимент или сетование?
Он осклабился:
— Ни то, ни другое.
— А откуда такая уверенность, что он не наш?
— Он не пахнет стаей.
— Забудь, что я человек и что мой нос в четыреста раз менее чувствителен и избирателен к запахам, и объясни попроще.
— В человеческом облике у меня совсем не такой хороший нос, как в волчьем. Мир просто оживает. Обоняние — почти как зрение. Если ты этого не испытала, то объяснить трудно, но в человеческом облике за зрением сразу идет осязание. В волчьем за зрением, а бывает, что и впереди него, идет обоняние.
— Ладно, пусть так. А что пользы от этого для нашего расследования?
— Польза такая: я знаю, что убийца — вервольф, и знаю, что он не из наших волков.
— Твое мнение в суде не услышат.
— Я и не думал. Честно говоря, я бы раньше тебе сказал, если бы не думал, что ты тоже это учуяла.
У него был обеспокоенный вид, и от этого он вдруг показался моложе — очарование ранней юности.
Но то, что он сказал, заставило меня задуматься.
— Почти ни одна порода ищеек не станет выслеживать вервольфа, кстати, как и любого оборотня. Собака тут же начинает трусить, скулить, выть и рваться прочь. То есть они говорят охотникам: ничем не можем помочь.
— Я знаю, что собаки нас не любят, не знал только, что так сильно.
— Зависит от породы, но вообще-то собаки предпочитают с вами не связываться. Не могу сказать, чтобы я их сильно осуждала.
— Так что идти в питомник и выбирать собаку, чтобы шла по следу, не имеет смысла.
— Ты бы весь питомник на уши поставил.
— Ладно. К чему ты это все? — снова ухмыльнулся он.
— Вот к чему. Вервольф в обличье волка может выследить этого убийцу?
Джейсон задумался, и лицо его снова стало полностью серьезно.
— Наверное, только я не думаю, что полиция согласится. Там нас тоже не слишком любят.
— Может, и не согласится, но я закину эту идею Зебровски, когда он позвонит.
— А ты уверена, что он позвонит?
— Да.
— Почему?
— Потому что у него на руках два женских трупа, и наверняка уже стоит звон в газетах и на телевидении.
— Знаешь, глядя в телевизор, читая иногда газеты или даже слушая радио, ко всему этому привыкаешь.
— Тоже верно, но это дело надо раскрывать срочно, чтобы не рисковать новыми жизнями. Зебровски позвонит, потому что они хватаются за соломинку — иначе бы тебя не загребли. Будь у Дольфа более перспективная версия, он даже такой, как сейчас, малость не в себе, не стал бы сыпать соль тебе на хвост и мне тоже.
— Ты уверена?
— Он прежде всего коп. Будь у него за кем гоняться, он бы уже гонялся и не стал бы тратить на тебя время.
— Не знаю, Анита. Я не видел, чтобы сегодня в нем было много от копа. Больше он был похож на человека, который слишком поглощен своими личными проблемами, а остальное у него на втором плане.
Я бы возразила, если бы могла, но нечего было возразить.
— Я подкину эту идею Зебровски. Если у них будет отчаянное положение, он ухватится.
— И насколько отчаянное?
Я повернула джип к стоянке у «Цирка».
— Два новых тела, если не три. Использовать вервольфа для выслеживания вервольфа может показаться прикольным Зебровски, но подать это начальству будет непросто.
— Еще две убитые женщины, если не три. Анита, почему не прибегнуть к отчаянным мерам без такого ужаса?
— Полицейские, как большинство людей, не привыкли выходить мыслью за рамки, Джейсон. Использование вервольфа в обличье волка как ищейки куда как за эти чертовы рамки выходит.
— Пусть так. Но я чуял запах того, что было там наверху, Анита. Море крови и гора мяса. А нельзя человека превращать в мясо и кровь.
— А разве мы для вас не просто еда на копытах?
Это я попыталась пошутить, но Джейсон оскорбился.
— Уж кто-кто, а ты должна понимать.
— Наверное, — ответила я, чувствуя, как и моя улыбка тоже исчезает. — Ладно, прошу прощения, не хотела никого обидеть, но мне слишком многим оборотням приходилось развеивать любые иллюзии насчет того, какое место я занимаю в пищевой цепи. И есть еще чертова уйма оборотней, считающих, что они — верхнее звено.
— Я в эту радикалистскую чушь насчет того, будто мы вершина эволюции, не верю, — сказал Джейсон. — Будь мы действительно эволюционным совершенством, неужто после стольких тысяч лет вы, бедные людишки, все так же превосходили бы нас числом? Да и числом убитых мы вам тоже уступаем.
Я припарковалась возле задней двери и заглушила мотор. Джейсон открыл дверь, но еще сказал через плечо, выходя:
— Не обманывай себя, Анита. Простые нормальные люди убивают нас куда больше, чем мы их даже будем когда-нибудь. — Он улыбнулся, но невесело. — Они и друг друга убивают больше, чем мы их.
С этими словами он зашагал через стоянку и ни разу не обернулся.
Я обидела Джейсона. До сих пор я даже не знала, что это возможно. То ли он растет, то ли я стала менее тактичной, чем была. Поскольку второе предположение абсолютно невозможно, значит, Джейсон взрослеет. Впервые я подумала, всегда ли он будет доволен положением ручного волка и закуски для Жан-Клода. И еще стриптизера. Нельзя же всю жизнь кормить вампиров и быть стриптизером? Или можно?
Глава 41
Бобби Ли встретил меня в дверях. Высокий, светловолосый и почти сверкающий — по контрасту с мрачной кладовой у него за спиной. Но настроение у него было отнюдь не сияющее.
— Полицейские должны были позволить мне тебя сопровождать.
— Кажется, они не поверили насчет того, что я всех вас взяла в помощники.
— Тебе надо было просто сказать, что мы — твоя охрана.
— В следующий раз так и сделаю, Бобби Ли.
Я рассказала ему все, что узнала в полиции, во время спуска по почти бесконечной лестнице, которая вела из кладовой в нижние этажи «Цирка проклятых». Лестница была так широка, что по ней могли идти в ряд четверо, но ступени были расположены неровно, будто их создатель не был человеком. Они явно не предназначались для двуногих.
— Я не знаю имени Хайнрик, — сказал Бобби Ли.
Я так резко к нему повернулась, что оступилась, и он подхватил меня под руку. В этот момент я поняла, что на самом деле мало что о нем знаю.
— Ты же не можешь быть белым расистом, ты же работаешь на Рафаэля.
Он отпустил мою руку, убедившись, что я твердо стою на непривычно широкой ступени.
— Детуля, я знаю белых расистов, которые специализируются на ненависти к людям потемнее Рафаэля.
— Настоящие южане не говорят «детуля».
Он усмехнулся:
— Но вы же, дубари-северяне, от нас этого ждете?
— Мы в Миссури, это не север.
— Там, откуда я родом, это север.
— И где это?
Он улыбнулся шире.
— Когда-нибудь, когда наступит время поспокойнее, сядем, посидим за пивом или за кофе и устроим вечер воспоминаний. А сейчас, детуля, не отвлекайся, потому что мы по шею в дерьме и продолжаем тонуть.
— Если ты не знаешь Хайнрика, почему ты решил, что мы тонем?
— Я был наемником, пока люди Рафаэля меня не завербовали. Я знаю таких людей, как Хайнрик.
— И что кому-то такому могло от меня понадобиться?
— У них есть причина следить за тобой, Анита, и ты ее наверняка знаешь. Надо только подумать как следует.
Я покачала головой:
— Ты говоришь как один мой друг. Он всегда учил меня, что если запахло жареным, то мне должно быть известно, чего плохие люди от меня хотят.
— И он прав.
— Не всегда, Бобби Ли, не всегда.
Но разговор навел меня на мысли об Эдуарде. Свою карьеру он начинал как наемный убийца, а потом убивать людей стало слишком просто, и он переключился на монстров. Это понятие включало для него многое. Нет, среди вампиров и оборотней на его счету были и серийные убийцы, и актеры порнофильмов с настоящими убийствами вообще любой и каждый, кто привлекал его фантазию. Но цена должна была быть соответствующей — бесплатно Эдуард не работал. Ну или нечасто. Иногда он работал просто ради адреналина, гоняясь за чем-нибудь таким, что простых смертных пугало до смерти — извините за каламбур.
— Кто-нибудь из оперативников Рафаэля имеет свои неправительственные каналы? Я не хочу, чтобы кто-нибудь при этом кому-то задолжал услугу. Не хочу также, чтобы кто-нибудь во что-нибудь вляпался. Единственное, чего я хочу, — это знать то, чего правительственные каналы либо не знают, либо не делятся с полицией Сент-Луиса.
— У нас есть отставные армейцы, спецназовцы — такой вот народ. Я поспрошаю.
— Вот и хорошо, — кивнула я.
А я позвоню Эдуарду, спрошу, не знает ли он Хайнрика.
Я снова пошла вниз. Бобби Ли пошел со мной рядом в ногу, а поскольку в нем есть шесть футов, а во мне нет, то ему, наверное, было неудобно. Он не жаловался, а я не предложила идти быстрее. Как-то я не спешила снова увидеть Жан-Клода и Ашера. Все еще не знала, что им сказать.
Уже показалась большая тяжелая дверь, ведущая в подземелье. Она была приотворена — нас ждали.
— Кстати, Жан-Клод и Ашер покорнейше просят тебя появиться в комнате Жан-Клода.
Я вздохнула, и на лице, очевидно, так ясно проступили мои чувства, что он взял меня за рукав:
— Не мрачней, ласточка, они говорили что-то насчет того, что должны принести тебе извинения.
При этих словах у меня брови полезли выше головы. Извинения. Они — мне. Что ж, мне понравилось, как это звучит. Нет, чертовски понравилось.
Глава 42
Извинения были не те, которых я ожидала, но в данных обстоятельствах какие-то извинения лучше, чем никаких. Особенно если не мне их приносить. Вообще-то минут пять прошло, пока эти извинения дошли до моего сознания, потому что как только я увидела этих двоих в праздничном наряде, то проглотила язык и почти что ослепла ко всему остальному.
Не думаю, чтобы дело было в магии или вампирских приемах. Просто они выглядели отлично. Ашер надел светло-золотистый камзол с вышивкой тоже золотой, но потемнее, и сама эта вышивка была пронизана нитью настоящего золота. И еще было золото на воротнике, на лацканах, на манжетах. И эта дополнительная искорка сливалась с золотом его волос, спадавших на плечи, и подчеркивала жесты рук. Сорочка с пеной кружев на груди и на запястьях напоминала прирученное облако. Я знала по опыту, что она даже близко не была настолько мягкой, насколько казалась. Брюки того же бледно-золотистого цвета, что и камзол, с линиями вышивки сбоку. На ногах у него были сапоги цвета устричной раковины, голенища отвернуты ниже колен и завязаны светло-коричневыми кожаными шнурами с золотыми наконечниками — их можно было заметить, когда он двигался.
Я первым заметила Ашера, может быть, из-за его силы, а может быть, потому что он был весь сияющий, золотой, останавливающий взгляд. Его замечаешь, как замечаешь солнце, — его нельзя не видеть, не повернуться к его теплу, не омыться в его великолепии. Но часто, когда солнце бывает в небе, там же бывает и луна. Как тусклое напоминание о том, какой она будет ночью, но все же она есть, туманная и бледная, твердая и белая. Ночью же, когда есть только луна, солнца не увидеть. Ничто не отвлекает от царящей в небе луны.
Камзол у Жан-Клода был из черного бархата такого мягкого и тонкого, что он казался мехом. Полы камзола доходили до колен. Вышивка на лацканах и широких манжетах, густой темно-синий цвет. На камзоле и на черном жилете вышивка была подобрана, но сорочка в этом великолепии черного и темно-синего была такая же лазоревая как простыни на кровати. Того цвета, который приобретает небо между ночью и днем. На этом фоне синева его глаз казалась живой драгоценностью в раме черных волос и почти идеальной белизны кожи.
Шелк громоздился на груди мягкими рюшами и уходил под жилет. В этом холме виднелась золотая с сапфиром булавка, и камень был размером почти с его синие глаза. При движениях рук манжеты колыхались, открывая сапфиры почти такие же большие, как тот, что на груди. Они были васильковые, будто застывшая капля Карибского моря.
Волосы вились массой черных локонов. Он будто даже причесал их меньше обычного, пустил свободно вокруг лица и плеч. Чернота волос сливалась с чернотой камзола, и они казались живым украшением.
На миг мне показалось, что на нем кожаные штаны, потом я сообразила, что это высокие сапоги. Штаны на нем тоже были, но едва заметные. Сапоги по всей длине были прошнурованы синим кожаным шнуром под цвет яркой голубизны сорочки.
Меня раздирали два желания: радостно завизжать, что я готова играть с ними обоими, и бежать без оглядки. Я как-то смогла просто остаться в комнате и не сбежать, но и не бухнуться на колени, как девчонка-фанатка в присутствии своих кумиров. Последнее потребовало больше силы воли, чем мне хотелось бы признавать вслух.
— Ma petite, ты что-нибудь слышала из того, что мы сказали?
Я вспомнила, что они шевелили губами, пока я глядела на это мужественное великолепие, но ради спасения собственной жизни я бы не могла повторить ни слова.
Вспыхнув до ушей, я ответила:
— Вообще-то нет.
Он посмотрел безнадежно, поставив руки на бедра, распахнув камзол и сверкая синими шнурами, пока шел ко мне.
— Как я и боялся, Ашер. Ты ей вскружил голову. Если мы не сможем, — он неуверенно взмахнул рукой, и впервые сверкнуло у него на пальце кольцо с сапфиром, — приглушить этот эффект, она сегодня будет бесполезной.
— Если бы мне могло присниться, что она может быть так полностью захвачена, я бы сдержался.
Жан-Клод повернулся к Ашеру лицом — мне предстала вышивка на спине камзола. Она складывалась в какую-то картину, но ее было не рассмотреть под водопадом волос.
— Правда, mom ami? Ты действительно воздержался бы от такого наслаждения? Ты бы смог устоять?
— Если бы знал, что случится, — oui. Я бы не стал ослаблять нас в присутствии Мюзетт и ее команды ни ради какого наслаждения.
Я нахмурилась и покачала головой:
— Погодите, парни. — Они повернулись ко мне. Оба были удивлены — наверное, тем, что я так нормально говорю. — Это не может быть сила Ашера, разве что его очарование распространяется на Жан-Клода — потому что вы оба одинаково шикарны. Меня подмывает подпрыгнуть и завопить: ур-ра, хочу играть с обоими... — Я заморгала и постаралась не покраснеть. — Я что, сказала это вслух?
Они переглянулись, потом Жан-Клод повернулся ко мне, и светлые глаза Ашера — тоже.
— Что ты говоришь, ma petite? Я никогда раньше не видел тебя такой остолбенелой и онемелой.
Я посмотрела на них обоих и снова покачала головой.
— Так, вам нужно объяснить. Сейчас я это сделаю. — Я прошла мимо них к большому зеркалу в другом конце комнаты и поманила их за собой. — Быстрее, мальчики, у нас не вся ночь впереди.
Они наконец подошли с озадаченным видом. Я несколько отвлеклась, глядя, как они скользят ко мне в золоте, в коже, в бархате. Но наконец я их поставила перед зеркалом, и они смотрели на меня, все еще недоумевая.
Пришлось даже слегка взять их за руки и поставить так, чтобы светлое золото камзола Ашера сверкало на фоне черного бархата Жан-Клода, и черные локоны переплелись с золотыми кудрями. Я сдвинула их, пока яркая голубизна сорочки Жан-Клода и сапфировая булавка не подчеркнули синеву глаз их обоих.
— Посмотрите на себя и скажите, может ли хоть один смертный видеть эту красоту и не восхититься до потери дара речи.
Они посмотрели в зеркало, потом друг на друга, и потом Жан-Клод улыбнулся. Ашер — нет.
— Ты права, ma petite. Если бы это была только сила Ашера, она бы не распространилась на меня. — Он повернулся ко мне, улыбаясь. — Но я никогда не видел, чтобы ты была так зачарована.
— Просто не замечал.
Он покачал головой:
— Non, ma petite, я бы такой феномен не мог не заметить.
Я пожала плечами:
— Может быть, я никогда не видела вас обоих сразу в полном боевом наряде, и меня ошеломило двойное воздействие.
Он чуть отодвинулся, повернулся изящным оборотом, расставив руки, показывая свой наряд.