Лазоревый грех Гамильтон Лорел

Глава 44

Банкет был назначен в одном из внутренних покоев «Цирка» — в том, которого я еще никогда не видела. Я знала, что здание огромное, и я видела лишь долю его, но не знала, что пропустила помещение таких размеров. Оно было похоже на грот в пещере, и действительно здесь раньше была пещера — полость с высоченным потолком, вымытая водой в сплошном камне за несколько миллионов лет. Сейчас воды здесь не было — только камень и прохладный воздух. По одному тому, как касался тебя воздух, каков он был на вкус и на запах, почему-то становилось понятно, что это мрачное великолепие — творение природы, а не рук человека. Не знаю, в чем разница между естественными и искусственными пещерами, но воздух в них почему-то разный.

Я ожидала этой ночью увидеть факелы, но, к моему удивлению, освещение было газовое. По всей комнате висели газовые лампы, разгоняя темноту. Я спросила Жан-Клода, когда он провел газ, и он ответил, что это сделали бутлегеры в годы сухого закона — у них здесь был нелегальный кабак. Николаос, которая была Мастером города до Жан-Клода, сдала им эту пещеру в аренду. И ее вампиры еще кормились от пьяных бражников — хороший способ кормиться без риска быть пойманным. Поскольку жертва уже сама нарушала закон, она в полицию не пойдет сообщать, где на нее напали вампиры.

Я никогда не была в комнате, освещенной полностью газовыми лампами. Свет чуть-чуть походил на свет от огня, но был ровнее и горел чище. Я ожидала запаха газа, но его не было. Жан-Клод мне объяснил, что этот запах чувствуется только когда есть утечка, и тогда надо бежать к чертовой матери. Ну, он сказал «покинуть помещение как можно быстрее», но я его поняла.

Банкетный стол был сервирован красиво и при этом странно. На нем сверкали золотые тарелки, и золото играло в узорах тонкого фарфора. Из золотых колец торчали белые полотняные салфетки. Трехслойная скатерть, длинная и белая, свисала почти до пола, и по краю ее шла золотая вышивка цветов и листьев. Средний слой был из тонкого золотого кружева. Верхний — еще один слой золота, белый с золотом, будто кто-то взял золотую краску и губкой нанес на белый лен.

Вокруг стояли мягкие кресла, белые с золотом и с резными спинками из очень темного дерева. Стол стоял как сверкающий остров в середине газового полумрака. Но меня смущали две вещи. Во-первых, на каждом куверте лежало столько золотых столовых приборов, что я не знала назначения половины из них. Что можно вообще делать крошечной двузубой вилкой? Она лежала на тарелке, так что она либо для морепродуктов, либо для салата, десерта или чего-то, чего я не могла вспомнить. Наверное, для морепродуктов или десерта, потому что вилку для салата я знала. Впервые сейчас попав на официальный банкет вампиров, я старалась не особенно думать, зачем может быть нужна двузубая вилка.

Во-вторых, достаточное количество полностью сервированных приборов стояло на полу. Под каждым была постелена белая льняная салфетка, как на пикнике. И эти приборы на полу стояли между стульями, так что стулья можно было отодвигать и придвигать. Как-то это было... непонятно.

Я остановилась в своем черном и синем наряде с искрами темно-синего, постукивая по полу носком туфли и пытаясь сообразить, зачем было накрывать на полу.

Жан-Клод скользнул сквозь длинные черные шторы, отделявшие эту комнату от меньшей соседней. Там уже тусовались все. Я это тусование терпеть не могу даже на обычных званых обедах. Но сегодня светская болтовня шла в боевом стиле. Все сказанное имело двойное или тройное значение. Каждый старался вложить в слова тонкий оскорбительный намек. Так вежливо и так больно, как кинжал в спину. Мое умение вести такие беседы весьма ограничено и в компании Мюзетт и ее команды я была просто безоружна. И мне нужно было перевести дух, чтобы не начать вышибать дух из них. Хорошо хотя бы несовершеннолетней pomme de sang Мюзетт сегодня не было. Мне сказали что девочку отправили обратно в Европу, раз она меня так расстраивает. Я лично думаю, что Мюзетт не хотела рисковать своей игрушкой, если дело обернется плохо.

Ашер золотым видением выскользнул из черноты, но он не плыл за Жан-Клодом — он спешил. Мюзетт еще не готова была поверить, что Ашер полностью наш. Поскольку я тоже не была в этом уверена на сто процентов, она вполне могла бы учуять мою ложь, хотя это и не была ложь в строгом смысле слова. Не надо было мне ни на миг оставлять Ашера наедине с собой, но я устала. Устала от вампирской политики. Устала от копания в проблемах, которые не я создала и которых до конца не понимала.

— Ma petite, наши гости тебя просят.

— Не сомневаюсь!

Жан-Клод моргнул долгим изящным движением, которое обычно делал, когда пытался понять, что я хочу сказать с помощью жаргонных слов. Я привыкла думать, что так он демонстрировал свои невозможно длинные ресницы, но он умеет сделать чарующим жест, который у другого просто бы раздражал.

— Мюзетт действительно о тебе спрашивает, — сказал Ашер и передразнил ее: — Где твоя новая возлюбленная? Она тебя так быстро бросила? — Его светло-синие глаза блеснули белками, выдав близость панического страха.

— Не похоже на тебя — отвлекаться на размышления в таких важных и потенциально опасных случаях. В чем дело, ma petite?

— Даже не знаю. За мной следит международный террорист, в город снова заявился Совет вампиров, предстоит вечер такой ядовитой болтовни, какой мне слышать не доводилось, Ашер верен себе в своей неуравновешенности, у моего друга-полисмена, с которым я привыкла работать, нервный срыв, в моем городе бродит на свободе серийный убийца-вервольф... ах да, еще что Ричард со своими волками пока не приехал, и по телефонам у них никто не отвечает. Выбери сам.

Я знала, что улыбку на моем лице нельзя было бы назвать приятной. Она скорее была вызывающей и говорила: так почему бы мне не нервничать?

— Я не думаю, чтобы с Ричардом что-нибудь случилось, ma petite.

— Нет, ты боишься, что он взял отпуск на весь этот долгий вечер. Мы из-за этого будем выглядеть чертовски слабыми.

— Дамиан летает почти не хуже меня, — сказал Ашер. — Он их найдет, если они близко.

— А если нет? Ричард закрылся так плотно, что ни я, ни Жан-Клод не можем с ним связаться. Обычно он не делает этого без причины, а причина обычно в том, что он злится по пустякам.

Ашер вздохнул:

— Не знаю, что сказать про твоего царя волков, но я знаю, что он не единственная у нас проблема. — Он посмотрел на меня, и на этом красивом лице собралась упрямая складка. — И я вполне уравновешен.

Я не стала с ним спорить. Ашер неуравновешен, склонен к срывам, и ничего тут не сделаешь.

— Ладно, но наша проблема в том, что Мюзетт умеет чуять ложь. Она меня спросит, мой ли ты, я скажу «да», и она мне не поверит. Не поверит потому, что я не до конца верю в это сама. Ты не полностью мой. Еще все слишком ново, чтобы я ощутила это по-настоящему, и она учует. Она загоняла меня в угол, выискивая новый способ спросить, трахаюсь ли я с тобой, и почти загнала.

Я покачала головой и не ощутила привычного касания волос к коже. Потрогав голую шею, я почувствовала свою уязвимость.

— Если это у тебя только на то время, пока они у нас, то я понимаю, — сказал Ашер.

— Нет, черт побери, нет! Это потому, что мы с тобой не совокупились.

Ашер поглядел на меня, поднял глаза на Жан-Клода.

— В этом она очень американка. Если вы не совокупились, значит, секса у вас не было. Очень американская точка зрения.

— Я залил ей всю спину семенем, и это не считается?

Я покраснела так внезапно, что голова закружилась.

— Послушайте, нельзя ли сменить тему?

Жан-Клод тронул меня за плечо, и я отдернулась. Мне отчаянно нужно было, чтобы кто-нибудь меня обнял в утешение, и потому я не могла, чтобы это был он. Понимаю, что звучит бессмысленно, но все равно правда.

Я прекратила уговаривать себя не быть собой и попыталась действовать с тем, что есть. Да, я — путаница противоречий. А разве не каждый таков? Хотя, надо признать, у меня это на волосок больше проявляется.

Я отошла от него, от них обоих, но при этом еще и от огней, ближе к поджидающим озерам темноты. И я спросила, не оборачиваясь, будто не решаясь повернуться к темноте спиной:

— А почему тут тарелки на полу?

Жан-Клод пододвинулся ко мне, грациозно вышагивая в своих изумительных сапогах, развевая полы камзола, блестя вышивкой в свете газа. Синяя рубашка будто выплывала из тьмы, выделяя его лицо к моему почти болезненному вниманию, подчеркивая его истинную красоту. Конечно, он на этот эффект и рассчитывал.

Казалось, голос его заполняет пещеру теплым шепотом:

— Не тревожься, ma petite.

— Перестань, — сказала я и тут заметила, что повернулась спиной к темноте. Повернулась лицом к Жан-Клоду, как подсолнух к солнцу, повернулась, потому что не могла на него не смотреть. Дело было не в вампирских приемах, а в его воздействии на меня. Он почти всегда производил на меня такое действие.

— Что перестать? — спросил все тем же голосом — теплым и мирным, как пушистое одеяло.

— Действовать на меня голосом. Я тебе не туристка, которую надо умасливать красивыми словами и подходами.

Он улыбнулся и слегка поклонился.

— Non, но ты нервничаешь, как туристка. Не похоже на тебя — быть такой... нервозной.

Улыбка исчезла, сменившись слегка нахмуренными бровями.

Я потерла руками плечи, сожалея, что на них шелк и бархат. Мне надо было коснуться собственной кожи — своими руками. В пещере было прохладно, и длинные рукава были нужны, но больше нужен был контакт с кожей.

Я взглянула на громоздящийся наверху свод, и оттуда будто давила темнота, нависая над светом газа, стискивая края световых пятен, как темная ладонь.

— Темно, — сказала я наконец, вздохнув.

Жан-Клод встал рядом. Он не потянулся ко мне, потому что я бы сразу отодвинулась — я научила его осторожности. Он глянул на потолок, потом снова мне в лицо.

— И что из этого, ma petite?

Я покачала головой и попыталась выразить это словами, обнимая себя за плечи, будто так могла удержать тепло. На мне был крест. Серебряная цепь спускалась по шее в щедрую природную ложбину, открытую низким вырезом платья. Сам крест был закрыт черной ленточкой, чтобы не выпал, когда не надо. После недавних визитов Белль и Милейшей Мамочки я не собиралась никуда выходить без освященного предмета. Не знаю, что мог значить секс с Жан-Клодом или любым вампиром, но пока что я не думала, что какой бы то ни было секс стоит такого риска.

Жан-Клод осторожно тронул меня за руку. Я вздрогнула, но не отодвинулась. Он воспринял это как поощрение — все, кроме открытого отказа, он воспринимал именно так. И он подвинулся ко мне, положил свои руки на мои, которыми я все еще обнимала себя за плечи.

— У тебя руки холодные.

Он притянул меня в полукруг своего тела, обняв руками, прижав бережно к себе, и положил подбородок мне на голову.

— Я повторяю вопрос, ma petite: какое это имеет значение?

Я устроилась поудобнее в круге его рук, прижалась к нему, отпуская себя постепенно, будто сами мои мышцы не могли думать о том, чтобы поддаться чему-то мягкому или уютному. Снова оставив вопрос без внимания, я повторила свой:

— Зачем тарелки на полу?

Он вздохнул и прижал меня теснее.

— Не сердись, потому что здесь я не властен что-нибудь изменить. Я знал, что тебе не понравится, но Белль старомодна.

К нам подошел Ашер.

— Изначально она просила положить людей на большие подносы, как молочных поросят, связанных и беспомощных. Тогда каждый сможет выбрать себе жилу и наслаждаться.

Я повернулась, трясь о бархат камзола Жан-Клода, чтобы посмотреть в лицо Ашера:

— Ты шутишь?

Выражение его лица сказало мне все.

— Блин, ты всерьез.

Я подняла голову, чтобы видеть Жан-Клода. Он смотрел на меня, не уводя взора. Его лицо было менее прозрачно, но я увидела на нем почти наверняка, что Ашер говорит правду.

— Oui, ma petite, она высказала мнение, что трех человек хватит на всех.

— Но ведь нельзя накормить столько вампиров тремя людьми?

— Это не так, ma petite, — сказал он тихо.

Я смотрела на него в упор, и он отвел глаза.

— Ты имеешь в виду — высосать их досуха?

— Да, да, именно это я и имею в виду, — сказал он устало.

Я заставила себя вернуться в кольцо его вдруг напрягшихся рук и вздохнула.

— Ты мне только скажи, Жан-Клод. Я верю, что на этом настояла Белль, что бы это ни было. Только скажи мне, что она хотела худшего.

Он нагнулся и шепнул прямо мне в ухо, щекоча теплым дыханием:

— Когда ты ешь бифштекс, ты разве приглашаешь корову сесть за стол?

— Нет, — ответила я и чуть повернулась, чтобы видеть его лицо. — Но ты же не хочешь сказать... — Именно это он и хотел сказать. — Так кто будет сидеть на полу?

— Все, кто представляет собой пищу, — ответил он.

Я посмотрела на него внимательно. И он ответил быстро, прямо навстречу этому взгляду.

— Ты будешь за столом, ma petite. Как и Анхелито.

— А Джейсон?

— Все pomme de sang будут есть на полу.

— Значит, и Натэниел, — сказала я.

Он чуть заметно кивнул, и было видно его волнение — как я восприму все это.

— Если тебя так беспокоила моя реакция, почему ты не предупредил меня заранее?

— Честно говоря, происходило столько событий, что я забыл. Когда-то это все было для меня весьма обычно, ma petite, а Белль придерживается старых обычаев. И есть такие, которые еще старше нее, и они не позволили бы еде даже сидеть на полу. — Он мотнул головой, и его волосы задели мое лицо — аромат его одеколона и что-то еще неуловимое, что было его собственным запахом. — Бывают пиры, ma petite, которые ты не захотела бы видеть или даже знать о них. Они просто ужасны.

— А ты считал их ужасными, когда был их участником?

— Некоторые — да.

Глаза его стали задумчивы — выражение воспоминаний об утраченной непорочности, о столетиях страданий. Такое нечасто бывало, но иногда в его глазах мне удавалось мельком подмечать, что он утратил.

— Я не стану спорить, если ты мне скажешь, что там было еще хуже того, что устроено здесь. Я просто поверю.

Он глянул на меня недоверчиво:

— Без спора?

Я покачала головой и прильнула снова к его груди, завернувшись в его руки, как в пальто.

— Сегодня — да.

— Я должен был бы оставить это чудо без комментариев, но не могу. Ты меня приучила, ma petite, что у тебя есть определенные привычки. И мне кажется, я должен снова тебя спросить: в чем дело?

— Я тебе уже сказала: в темноте.

— Ты никогда раньше не боялась темноты.

— Я никогда раньше не встречала Мать Всей Тьмы.

Это я сказала тихо, но ее имя будто отдалось эхом во тьме, будто сама темнота ждала этих слов, будто они могли призвать ее на нас. Я знала, что это не так. То есть ладно, я почти наверняка знала, но все равно поежилась.

Жан-Клод сжал меня чуть крепче, притянув к собственной груди.

— Ma petite, я не понял.

— Как ты мог? — раздался голос позади нас.

Жан-Клод повернул меня у себя в руках, оборачиваясь на голос, и движение было как в танце — моя левая рука очутилась в его правой. Его камзол и моя юбка взвились и опустились вокруг нас с шорохом. Эти наряды были созданы для движений в стиле Фреда Астора и Джинджер Роджерс.

Ашер быстро шел к нам и даже двигался как-то не так. Он держался все так же прямо, но что-то было в нем сгорбленное, как в собаке, ожидающей удара. Он спешил в своих белых сапогах, спешил, и хотя был по-прежнему красив, фации в его движениях почти не было. Слишком много было в нем страха.

Жан-Клод протянул ему руку, и Ашер ее взял. Так мы и стояли втроем, держась за руки, как дети. Это должно было казаться абсурдным, учитывая, кто из вампиров стоял перед нами, но мы не от Валентины сбивались в кучку. Я думаю, все мы трое боялись этой ночи. Всего, что было в соседней комнате, и всего, представителем чего это общество было.

Валентина стояла перед портьерами. Она казалась куколкой, одетой в белое и золотое, и она, как и Ашер, гармонировала с убранством стола. Все спутники Мюзетт гармонировали с ним, то есть это тоже было договорено. Для меня одежда далеко не на первом месте; ну, я — это я.

На ней было платье семнадцатого века, и юбка раздувалась в стороны, принимая форму овала. Она была очень выпуклой, и под ней при шаге мелькали золотые туфельки и бесчисленные нижние юбки. И даже белый парик был при этом платье, скрывающий темные кудри. Для тоненькой белой шейки парик казался слишком тяжелым, но шла Валентина так, будто драгоценности, перья и напудренные волосы не весили ничего. Осанка у нее была безупречная, но я знала, что такую ей дает корсет под платьем. Без соответствующих приспособлений такие платья не будут сидеть правильно.

Чтобы сделать ее кожу белой, не нужна была пудра — хватило румян и помады. Да, и еще черная родинка в виде сердечка возле розового бутона ротика. В таком наряде она должна была смотреться смешно, но этого не было. А когда она с треском раскрыла кружевной и золотой веер, я вздрогнула.

Она засмеялась, и только смех был у нее детский, как намек на то, каков мог быть у нее голос давным-давно.

— Она стояла на краю бездны и смотрела в нее, а бездна смотрела в ответ?

Мне пришлось проглотить слюну, чтобы иметь возможность ответить, потому что пульс у меня заколотился и внезапно проняла дрожь.

— Ты говоришь так, будто знаешь.

— Я знаю.

Она подошла к нам плавно и изящно. Тело у нее было детское, но двигалась она не как ребенок. Наверное, за много сотен лет любого можно научить плавной походке.

Остановилась она дальше, чем если бы у нее был рост взрослой, чтобы ей не пришлось задирать голову. Я заметила, что она так поступала все время, пока в комнате ожидания все расхаживали с места на место.

— Когда-то я была настоящим ребенком, которым сейчас притворяется это тело. Я убегала от всех рыскать и разведывать, как делают дети. — Она смотрела на меня огромными темно-карими глазами. — Я нашла дверь, которая не была заперта. В комнату с многими окнами...

— Ни одно из которых не выходило наружу, — закончила я за нее.

Она моргнула:

— Именно так. А куда они выходили?

— На зал, — ответила я, — на огромный зал. — Я подняла глаза к сводчатому потолку. — Вроде этого, только куда больше, а комната с окнами была над ним.

— Ты не была во внутреннем святилище, здесь у меня нет сомнений, но ты говоришь так, будто стояла там, где стояла я.

— Не физически, но я там была.

Мы переглянулись — взгляд общего знания, общего ужаса, общего страха.

— Как близко ты подходила к кровати? — спросила она.

— Ближе, чем мне хотелось бы, — ответила я шепотом.

— Я коснулась черных простыней, потому что думала, что она всего лишь спит.

— Она спит, — сказала я.

Валентина серьезно покачала головой:

— Non. Сказать, что она спит, то же самое, что сказать, будто спит любой вампир. Это не сон.

— Она не мертва. Не мертва так, как вы все бываете во сне.

— Верно. Но она и не спит.

Я пожала плечами:

— Как ни назови, а она не бодрствует.

— И за это мы ей искренне благодарны, так ведь?

Она говорила так тихо, что мне пришлось наклониться.

— Да, — шепнула я. — Благодарны.

Она подняла руку и тронула мою шею, а я вздрогнула — не от прикосновения, но от ее напряженных слов:

— Только мы с тобой испытали прикосновение тьмы.

— И еще Белль Морт, — добавила я.

Валентина посмотрела на меня вопросительно.

— Белль позвала меня в какой-то сон, где вокруг нас поднималась тьма.

— Нашей госпоже об этом не доложили.

— Это случилось только сегодня, рано утром.

— Хм-м, — произнесла Валентина, захлопывая веер и пропуская его через миниатюрную ручку с золотистыми ноготками. — Об этом нужно сказать Мюзетт.

Она смотрела на меня снизу вверх, и в ней было намного больше, чем должно было бы быть. На вид ей всегда будет восемь, детский возраст, но в глазах ее было взрослое знание — и еще что-то.

— Должны вскоре явиться гости, которых не ожидали. Я не могу портить сюрприз, потому что это рассердит Мюзетт, а через ее посредство — Белль, но я думаю, что ты и я будем равно им не рады. Я думаю, что ты и я более всех других увидим в них катастрофу, которую они в себе несут.

— Я не понимаю.

— Жан-Клод объяснит тебе их присутствие, когда они явятся, но только ты и я полностью поймем, почему даже то, что они явились, — плохо. Очень плохо.

Я наморщила лоб:

— Извини, но я потеряла нить.

Она вздохнула и раскрыла веер отработанным движением.

— Мы поговорим снова после этого сюрприза.

Она повернулась и направилась обратно к шторам. Я ее окликнула:

— А что тебя спасло от тьмы?

Она обернулась, снова складывая веер, будто играть с ним было у нее привычкой.

— А что спасло тебя?

— Крест и друзья.

Она чуть улыбнулась, но глаза ее остались пустыми и серыми, как вьюга.

— Моя человеческая няня.

— А она видела ту, что лежала на кровати?

— Нет, но та ее увидела. Она завизжала, и визг длился и длился, пока она не свалилась замертво. И тело ее лежало там еще долго, потому что никто не хотел туда входить.

Валентина с треском раскрыла веер. На этот раз мне удалось не вздрогнуть.

— Запах стал совершенно невыносим.

Она улыбнулась, обращая свои слова в шутку, злобную шутку, но выражение лица у нее не было шутливым. В глазах стоял испуг, как бы жестока ни была улыбка. И она вышла, взмахнув черной шторой.

Все мы трое явно вздохнули с облегчением, когда штора закрылась, и переглянулись.

— И почему мне кажется, что не мне одной будет сегодня тяжело вынести напряжение?

Ашер так и держал Жан-Клода за руку, но повернулся, чтобы видеть нас обоих.

— Мюзетт чует ложь и не поверит ей.