Контора Игрек Орлов Антон

– Хотелось бы надеяться. – Поль помолчал, потом, сумрачно глядя на экран с ихлетаками, добавил: – Может быть, я шантажист, обманщик, подлец, но люди-то остались живы, это главное.

– Ты все сделал правильно. А у Лиргисо точка зрения слишком специфическая, чтоб его слушать.

Поль криво усмехнулся:

– Меня спас параграф из полицейского учебника!

– Это как?

– Нам психологию читали, и там было, как себя вести, если ты оказался в зависимости от преступника, а возможностей для самообороны нет. В том числе как взять под контроль насильника – этому учили и девушек, и парней, на всякий случай. Когда он утром пришел ко мне и прозрачно дал понять, что собирается делать, я с перепугу начал шпарить прямо по учебнику, словно изображал все это перед психологами на зачете. Сам не надеялся, что сработает… Он любит показывать, какой он искушенный интеллектуал, а попался на стандартную уловку из учебника психологии для полицейской школы.

– С такими, как он, это иногда бывает.

Поль снова перевел взгляд на экран и сказал совсем тихо, как будто и не хотел, чтобы Тина его услышала:

– Все равно муторно. Я ничего не имею против таких, как он, только пусть они общаются между собой, а меня оставят в покое.

– Мы со Стивом обеспечим, чтобы он оставил тебя в покое.

– Я до шестнадцати лет не умел драться, – заговорил Поль погромче, но без всякого перехода, и Тина поняла, что он собирается что-то рассказать. Одновременно нащупал не глядя лежавший на койке пульт, и «сумерки» стали гуще, темные глаза Поля лихорадочно блестели в этом полумраке. – Ничего, что я свет приглушил? Мне так проще говорить.

– Я и при таком свете отлично вижу.

Сообразив, что Поль не хочет, чтобы она видела его лицо, Тина перевела взгляд на экран с затуманенным рубиконским морем.

– Иногда после занятий в колледже я брал аэрокар, улетал в какой-нибудь незнакомый город и бродил по улицам допоздна. Однажды прилетел в Элакуанкос, и меня занесло в совсем глухие кварталы – так до сих пор и не знаю, что это за место. Каменная набережная канала, старые кирпичные дома, в витринах закрытых на ночь лавок ползают крабы-светляки – в Элакуанкосе таких улиц полно, а на таблички с названиями я не смотрел. Прохожих не было, только двое парней лет двадцати пяти, они шли за мной в течение некоторого времени, но я не обращал на них внимания. Я тогда еще не мог, как сейчас, сразу чувствовать опасность. Точнее, мог, но не умел этим пользоваться.

Тина молча кивнула. Она уже поняла, что Поль расскажет дальше.

– Они говорили с акцентом, какого не бывает у граждан Неза, – то ли нелегалы, то ли туристы. Один завернул мне руки за спину, второй начал расстегивать на мне одежду, а я был полумертвый от страха, не мог ни сопротивляться, ни закричать. Рядом был спуск к воде, ступеньки, и я еще подумал, что потом меня в этом канале утопят. А дальше – совсем как в кино… С неба ударил луч прожектора, и голос: «Не двигаться! Незийская полиция!» Эти два ублюдка бросились бежать – в какую-то подворотню, их не поймали. В общем, я отделался испугом. Полицейским сказал, что меня хотели ограбить. Зря я соврал… По незийским законам преступления против личности считаются самыми тяжкими, и если б я сказал про попытку изнасилования, туда бы вызвали опербригаду, подняли бы все записи с уличных видеокамер, и их бы, наверное, взяли. Но я все это уже потом узнал, в полицейской школе, а тогда просто не хотел, чтобы меня отправили к психотерапевту для реабилитации.

– А что здесь такого?

Тина испытывала облегчение: история оказалась не настолько драматичной, как она ожидала.

– Не хочу, чтобы кто-то посторонний лез в мои проблемы. Я после этого полтора месяца не выходил из дома – боялся, что опять случится то же самое. Симулировал и прогуливал занятия в колледже. Потом понял, что всю жизнь это продолжаться не может. Я был трусом, но достаточно смелым трусом, и решил, что буду ходить с оружием. Карманных денег мне давали достаточно, так что скоро я обзавелся целой коллекцией всяких запрещенных предметов с черного рынка. Помнишь тот бластер-авторучку, из которого я стрелял на манокарском корабле? Это еще не самое крутое, что у меня было, но оружие в кармане от страха не спасало, и я записался в спортивный клуб на рукопашный бой. Тренер со мной намучился: я боялся боли, не умел расслабляться и вообще казался безнадежным. Спасибо, что он меня не выгнал, а продолжал учить. Постепенно у меня стало что-то получаться, а потом вдруг быстро пошел прогресс, и я догнал остальных. Тренер тогда сказал, что для него это реклама – то, что он сумел сделать бойца даже из меня. После этого началось… Я был опьянен свободой и сознанием собственной крутизны, по вечерам слонялся по улицам и дрался с кем попало. Хотелось снова встретить тех двоих, только я бы их не узнал. Совсем не помню их лиц – какие-то смазанные пятна, и все. Это странно, у меня ведь неплохая зрительная память. Бил я тех, в ком чувствовал темное, опасное – тут мои способности «сканера» проявились. И еще тех, кому я нравился, такое я тоже чувствую сразу. Я имею в виду мужчин. Теперь думаю, что это было зря, но тогда я вообще не думал, а просто лез в драку. Ольга точно однажды сказала, я как будто с цепи сорвался. Правда, я ни разу никого не убил и не покалечил, словно какой-то предохранитель срабатывал. И супергероем я не был, мне самому тоже доставалось, постоянно ходил с фингалами, с опухшими скулами. Маму с папой и Ольгу это приводило в ужас, а меня устраивало – когда я так выглядел, на меня меньше обращали внимание такие, как Лиргисо. Вроде как гарантия безопасности… Разборки с геями занимали меня в то время даже больше, чем отношения с девушками, и пока мои одноклассники снимали девчонок, я бродил и выискивал, с кем бы еще подраться. Не знаю, почему меня за все эти подвиги из колледжа не исключили. Не иначе как за примерное поведение в недалеком прошлом. Это был выпускной класс, а потом я в полицейскую школу поступил. И вот что странно: в Элакуанкосе я бывал много раз, и просто гулял, и в патрулях, а ту набережную так и не вспомнил. Как будто она нигде и в то же время везде. Мне от этого как-то тревожно, хотя это ведь не имеет значения.

Он замолчал. Из динамиков терминала доносился еле слышный плеск волн, омывающих бока ихлетаков.

– Это прошлое, – Тина повернулась к Полю. – Теперь и ты другой, и набережную за это время могли реконструировать до неузнаваемости.

– В Элакуанкосе редко что-нибудь меняют, особенно в старых кварталах. Она где-то есть – знаешь, как иголка в ковре, на которую можно случайно наступить.

Из-за истории с домбергом баллов Саймон потерял немерено, однако в этот раз начальство вспомнило о том, что он не оперативник, а идеологический работник, и после коротенького восстановительного курса Кирч, Зойг, Сабрина и Роберт отправились драить седьмой отсек, а кое-кто – в творческую командировку в Нариньон! Как говаривал покойный шеф (тьфу, мерзкое отродье, убитое другим таким же мерзким отродьем), каждому свое.

В третьеразрядном отеле Саймон чувствовал себя как в раю. Словно ему пришлось жить среди насекомых, подчиняться их непонятным законам, притворяться такой же полезной для роя особью, как все остальные, а теперь он из темных извилистых нор выполз на свет, где люди распоряжаются собой как хотят, где есть настоящий кофе и бисквиты, и еще много всякого, что у насекомых не поощряется.

В медотсеке «Гиппогрифа» Саймону повезло разжиться упаковкой плунгала, та сама в руки попросилась, и теперь ему было хорошо. Укрывшись, как за баррикадой, за столиком в углу, он с критической усмешкой оглядывал зал гостиничного ресторана. Отдельные экземпляры внушали опасения: тучный бритоголовый шиайтианин с закрученными, как бараньи рога, хромированными церебропротезами или киборгесса в грязновато-белом манто, под которым угадывались дополнительные искусственные конечности, но в большинстве публика подобралась выносимая, низы среднего класса.

Сколько Саймон повидал таких вот недорогих, не слишком чистых отелей и ресторанов – не перечесть. Как будто время сместилось, и он снова преуспевающий эксцессер, и «Перископ» никуда не делся… Он понимал, что это иллюзия, но изо всех сил за нее цеплялся: может, если поверить до конца, он перескочит отсюда в параллельную реальность, где нет ни Тины Хэдис, ни Лиргисо, ни «Конторы Игрек» и мириады случайностей сложились в иную мозаику?

Подошла официантка в поношенном серебристом трико, белом переднике и чепце с оборками. Исторические мотивы: считалось, что Рубикон хранит верность культурным традициям земного Средневековья.

– Салат из зелени, – заказал Саймон. – И супчик, только чтоб никакие мясные какашки там не плавали.

Тонкое жесткое лицо киборгессы в манто брезгливо скривилось, у этих тварей слух нечеловечески острый.

– Я вегетарианец, – Саймон повысил голос. – Трупов млекопитающих не ем! Еще кофе, чтоб натуральный, не гадость, и пирожных, какие у вас там получше. И стакан минералки для желудка. Ну, все, давай!

Официантка невозмутимо удалилась, а он развернул скрипучее вихляющееся кресло так, чтобы видеть телеэкран. Там королевский чиновник в официальном парике с локонами разорялся насчет того, что сырье на Рубиконе воруют все кому не лень, недавний инцидент в Стылом океане это подтверждает, пора положить конец безобразию, захлопнуть дверь перед носом у любителей легкой наживы. Королевские Вооруженные Силы нашли и подняли со дна выброшенные Лиргисо контейнеры с дерифлом – тридцать с лишним тонн ценнейшего сырья на сумму около шести миллиардов галактических кредитов, и эта цифра иллюстрирует, какой ущерб наносят экономике Рубикона обнаглевшие расхитители природных богатств.

Саймон ухмыльнулся: стало быть, дерифл не достался ни Лиргисо, ни «Конторе», приятная новость… Небось та группа, которую Маршал посылал за контейнерами, пополнит ряды горемычных уборщиков седьмого отсека!

Чиновника сменил журналист, который начал рассказывать о вчерашнем визите Лиргисо на банкет участников Королевского фестиваля. Об этом Саймон уже знал. Странный визит. Лиргисо объявился там, когда его никто не ждал. В вечернем костюме, но рубашка была неприлично расстегнута, и нарисованная на лице черно-синяя полумаска производила жутковатое впечатление. Это установленные в зале видеокамеры успели заснять, а потом он одним махом вывел из строя всю электронику и заодно пережег проводку, так что помещение погрузилось в полумрак – по счастью, там было несколько декоративных хемилюминесцентных светильников.

Утихомирив с помощью телекинеза охрану, Лиргисо разразился речью, изобилующей трудными для понимания метафорами и нападками на человеческую расу. Он говорил о том, что люди насквозь лживы и поверить на слово можно кому угодно, только не человеку; о преданных и поруганных чувствах, втоптанных в грязь, как облетевшие лепестки лярнийского луноцвета; о том, что, если общество его отвергает, ему больше нет дела до того, что о нем подумают, и тем хуже для общества; и снова о том, что люди бессердечны, трусливы, коварны, никогда не выполняют своих обещаний, другой такой подлой расы в Галактике не сыщешь.

Потом стал оскорблять гостей, да в таких иносказательных выражениях, что лишь по тону, полному издевки, можно было догадаться об их уничижительном смысле. Потом ему показалось, что один из представителей рубиконского королевского дома отпустил шепотом неуважительное замечание в его адрес. В лицо обидчику полетела тяжелая салатница со всем содержимым (разумеется, опять телекинез), и после этого Лиргисо исчез.

Некоторые из гостей утверждали, что он нетвердо стоял на ногах и временами пошатывался – возможно, кто-то из охраны успел его ранить, но на его речи это никак не отразилось, и пятен крови на полу не обнаружили.

Принцу Филиппу и получившим травмы охранникам была оказана медицинская помощь, а эксперты и психологи теперь гадают, как все это понимать. Привлеченные для консультаций лярнийцы ничего определенного сказать не смогли (или, может, не захотели), только один из сотрудников могндоэфрийского посольства объяснил, что узоры макияжа Лиргисо символизировали душевную рану, страдание и гнев, – и это все комментарии, каких удалось добиться от чертовых энбоно.

А Саймону Клиссу вменили в обязанность обратить это происшествие на пользу «Конторе» – пусть всем станет ясно, от каких напастей защищает Галактику «Подразделение Игрек». Ну, это мы в два счета, материал благодарный: залепил салатницей в физиономию особе королевских кровей – считай, нанес оскорбление всему Рубикону, и о человечестве говорил, как оголтелый расист, и электронику во дворце попортил (то же самое он может сделать где угодно); и еще стоит ввернуть, что «Контора Игрек» дерифл не ворует, а ее агенты оказались в районе месторождений только потому, что выслеживали там Лиргисо.

Клиссу удалось убедить начальство в том, что для создания обличительного опуса ему надо побывать в Нариньоне, потолкаться среди людей, подышать одним с ними воздухом – и вот он здесь. Командировочных выдали – кот наплакал, зато он вырвался с «Гиппогрифа» и может осуществить задуманное.

Официантка принесла обед. Саймон ел торопливо, поглядывая искоса на толстого шиайтианина с блестящими рогами-протезами. На желтокожего дьявола Хинара, пилота и подручного Лиргисо, этот инвалид не похож, а все равно неприятно, что он сидит так близко. Хинар тоже шиайтианин. Ублюдок. Разве можно мстить человеку за то, в чем он не виноват?

Девять лет назад Саймон Клисс чуть не свихнулся, мейцановое отравление – это не шутки. Хорошо, ученые как раз синтезировали новое лекарство, а то бы так и помер. Он ведь не ведал, что творил перед тем, как его арестовали. Он тогда угнал боевую машину, летал над курортными островами и стрелял во все, что двигалось, а Хинару в это время приспичило позагорать на пляже. Но Саймон ни в чем не виноват, он сейчас даже вспомнить тех событий не может и знает о них с чужих слов. Якобы из-за него Хинар попал в больницу с лучевыми ожогами и теперь якобы имеет право предъявить Саймону Клиссу счет. На самом деле эти разрозненные кусочки реальности – пляж с одуревшими от жары бездельниками, машина в небе, огонь из бортовых бластеров – случайно оказались рядом, и никто не докажет, что они между собой связаны, и на месте Саймона вполне мог быть кто-нибудь другой, кто угодно.

Вновь покосившись на шиайтианина, Саймон заметил, что тот тоже на него косится и как будто нервничает. Почему?.. Клисс поскорее дожевал вязкое приторное пирожное (когда он был ребенком, пирожные были вкусными, но потом с ними что-то произошло, и с тех пор они каждый раз обманывали его ожидания), проглотил остатки кофе и устремился к выходу. Расплатиться забыл, официантка в трико и чепце настигла его возле двери.

Отдав деньги, Саймон вышел в длинный, как небольшая улица, холл. Действие плунгала заканчивалось, он все сильнее ощущал враждебность среды. Взгляд выхватывал из толпы угрожающие детали: острые, кромсающие спертый воздух углы окованного металлом ромбовидного кейса, черные браслеты киборгов, колючий ворс мелькнувшего сбоку пальто в хищную осиную полоску. Смотреть на лица Саймон избегал, боже упаси на них смотреть… Замедлив шаг, он вытащил и проглотил пилюлю. Плунгал хорош тем, что действует быстро, и к тому времени, как Клисс дошел до лифтов, мир стал чуточку добрее, спрятал свои когти и клыки.

Около лифтов стояла группа молодых людей с плакатами, призывающими не идти против сотворенной Господом природы и всех киборгов снова сделать людьми; с ними была женщина в длинном черном платье и намотанном наподобие шлема темном платке, на груди у нее висел на ремне ящик с надписью: «На ремонт офиса».

Порывшись в карманах, Саймон выудил монетку помельче, бросил в прорезь емкости для пожертвований: он тоже противник киборгизации, почему не поддержать единомышленников? И сразу отдернул руку – в лице женщины было что-то угрюмо-бульдожье, мало ли…

Лифт вознес его на двенадцатый этаж, тут он заперся в крохотном номере и с облегчением вздохнул. Номер из самых дешевых: койка, шкаф, столик, а большего и не надо. За окном теснили друг друга обшарпанные высотки, внизу, конечно же, помойка. Саймон включил систему «Отрада оптимиста» (фу, ну и названьице!) – сомкнулись ставни, и в новом ложном окне возник пасторальный пейзаж, через минуту его сменил пляж с красотками, потом – горное озеро… Стандартный набор. Можно заказать что-нибудь еще, но это за отдельную плату.

Наконец-то Саймон остался наедине со своим фильмом, смутным и необъятным, как затопленная страна. Ради этого все и затевалось.

Несколько часов подряд он просматривал, прильнув к окулярам карманного видеоскопа, куски отснятого с помощью чудо-линз материала. Полно «воды», с монтажом придется повозиться, но это будет взрыв, шок, шедевр! Хотите узнать, что такое «Контора Игрек»? Смотрите документальный фильм Саймона Клисса!

Вот уже с месяц Саймон сидел на чемоданах (да у него и чемоданов-то не было, одна коробочка с линзами), но сейчас он понял, что с побегом придется повременить. Его творение не завершено.

Одну из главных загадок «Конторы Игрек» – Маршала – он так и не разгадал, а без этого фильм будет неполным.

Маршал был киборгом, ходячей легендой «Конторы», обожаемым героем и лидером, Римма Кирч его почти за божество почитала – а Саймон хотел докопаться до истины, но на что похожа эта самая истина, он понятия не имел. Образ Маршала, окутанный сияющим ореолом всеобщего восхищения, его никак не устраивал, для фильма нужна правда. И, пока он не добрался до правды (наверняка такой же паршивенькой, как помойка за окном с фальшивыми видами), делать ноги из «Конторы» рано.

Встреча состоялась на третий день. В назначенный срок Лиргисо связался с Тиной и сообщил, что все прежние уговоры остаются в силе, но сейчас он болен и слишком плохо себя чувствует, чтобы обсуждать серьезные вопросы, а сегодня снова вышел на связь. При дневном свете мафиозная многоэтажка с неоновыми гербами выглядела претенциозно и тускло, и Тина подумала, что на месте Лиргисо тоже не стала бы ничего менять: ну кому придет в голову, что этот типовой для Рубикона архитектурный шедевр принадлежит Живущему-в-Прохладе?

Хозяин дома тоже выглядел неважно. Волосы он перекрасил – теперь они были черные с красноватым отливом, это подчеркивало нездоровую бледность тонко очерченного треугольного лица. Глаза подведены, под ними тени – настоящие, не нарисованные. Он зябко кутался в стеганое кимоно из черной «зеркалки», хотя в комнате было тепло, и Тине даже стало его жалко.

Выяснилось, что в ту ночь визитом в королевский дворец дело не ограничилось. После скандала на банкете Лиргисо отправился в Паучий Отстойник – есть на Рубиконе такое местечко, не иначе выплеснувшееся из грязного химерического бреда какого-то ошалевшего наркомана. Тина однажды там побывала, просто из любопытства, тергаронский боевой киборг может себе это позволить. Там можно исчезнуть без следа. Лиргисо получил там две ножевых раны, но об этом Тина узнала только от него – то, что творится в притонах и закоулках Отстойника, редко становится достоянием СМИ.

– Сейчас идет процесс ускоренной регенерации. Чтобы держать его под контролем, пришлось отказаться от обезболивающих препаратов.

– Стив вылечит тебя за полминуты.

– Я способен обойтись без его помощи, – Лиргисо презрительно сузил глаза, их радужка напоминала помутневший желтый янтарь. – Мы все прекрасно обойдемся без него.

«Ага, ты спишь и видишь, как бы избавиться от Стива. Тогда бы ты со мной и с Полем по-другому разговаривал… Во всяком случае, попытался бы».

– Вы с Полем играете на его гипертрофированном чувстве ответственности, – добавил Лиргисо. – Вы его эксплуатируете и не отпускаете, а между тем для него небезопасно так долго находиться в нашей Вселенной. Я не питаю к Стиву приязни, но когда я советую ему не лезть в наши дела и вернуться домой, я поступаю порядочнее, чем вы.

Тина и сама об этом думала, так что укол попал в цель.

– Стив без тебя разберется, что ему делать.

– Да где уж разобраться, когда на шее висит столько нуждающихся в защите… – его ухмылка сменилась гримасой. – Фласс, больно… Повреждено левое легкое, и печень задета.

– За каким чертом тебя понесло в Отстойник? Соваться туда без телохранителей – однозначно самоубийство.

– Наверное, я хотел умереть. Даже не из-за Поля. Тина, иногда мне снятся странные сны, которые хуже кошмаров: как будто я плачу от безмерной тоски. Если подобное состояние охватило меня наяву, оно и привело меня в Отстойник. Ты же ушла, не захотела остаться со мной, как всегда великолепная и равнодушная…

– Если помнишь, перед этим я дала тебе полезный совет: много не пей. А ты?..

– Увы, у могущества есть свои минусы. Будь я простым смертным, я бы напился при закрытых дверях и никуда бы не пошел… Впрочем, я и так не пошел – я телепортировался! Разве что-то могло меня удержать? Фласс, до чего неловко получилось с этим банкетом…

– Не расстраивайся. Похоже, там никто не понял, что ты был в стельку пьян.

– Вот это и плохо! Они что же, думают, что я способен вести себя так, будучи трезвым? Ужасно неловко…

– По словам очевидцев, говорил ты гладко и без запинки.

– Да я в любом состоянии буду говорить гладко и без запинки! – он удрученно вздохнул. – Хоть пьяный, хоть под пытками, хоть на операционном столе. Иначе я не сделал бы карьеру в Могндоэфре. Энбоно, к которым эти тугодумы обращались за разъяснениями, наверняка догадались, в чем дело, но сказать не посмели – они меня слишком боятся. Фласс, что же теперь делать?

– Извинись перед участниками банкета, – Тина пожала плечами. – Или просто объясни, что ты перебрал, с кем не бывает?

– В этом нет стиля. Надо придумать нечто другое… Любой скандал можно обратить себе на пользу, и в этом искусстве мне не было равных среди Живущих-в-Прохладе, – он подмигнул и расслабленно развалился в кресле – должно быть, боль отпустила. – Вот увидишь, великолепная Тина, я и на этот раз окажусь на высоте. Не поговорить ли нам о «Конторе»? Недомогание не помешало мне изучить материалы и отдать некоторые распоряжения, мои коммандос готовы к отправке в облако Тешорва.

Он взял пульт, лежавший в выемке подлокотника, и над черным проекционным стендом у противоположной стены развернулась голограмма: туманная масса, напоминающая то ли скелет морского животного наподобие губки, то ли разросшуюся колонию плесени. Система «неправильной», не укладывающейся ни в какие классификации звезды с единственной планетой, окруженной сонмом спутников, и все это спрятано внутри облака Тешорва – гигантского скопления непонятной субстанции. Может, само пространство там заражено вирусом, вызывающим необратимые изменения. Может, Галактика в этом месте соприкоснулась с чужим континуумом и в нее просочилось извне инородное пространство.

– Твои коммандос не вызовут там переполоха? Их вторжение могут расценить как чью-то попытку наложить лапу на облако.

– Не бойся, это я учел. Они пойдут на небольших кораблях, под видом изыскательских партий, – Лиргисо слегка поморщился – наверное, ему опять было больно.

– Сил нет смотреть на тебя, мазохиста несчастного. Как ты полетишь на Норну в таком состоянии?

– Еще двое-трое суток, и я завершу регенерацию. Ни ты, ни Поль на это не способны, – он иронически искривил сухие губы. – Кроме того, боль плоти спасает от душевной боли, которая стократ хуже. Этот подлец с невинными глазами сам не понимает, что сделал…

– Опять начал… Можно подумать, раньше тебя ни разу не обманывали! Можно подумать, ты сам никогда никого не обманывал! Вспомни, сколько раз ты врал мне?

– А ты мне когда-нибудь верила? – он грустно улыбнулся.

– Я – тебе? Нет, конечно.

– Вот именно. А я ему поверил… Лгать тому, кто тебе не доверяет, и тому, кто поверил, – это отнюдь не одно и то же. Потому я и называю это предательством.

– Да ты лучше вспомни, сколько ты сам лгал тем, кто тебе верил! Иногда ты говоришь правильные, в принципе, вещи, но при этом забываешь о собственных подвигах. Тогда ты и себя должен судить по этим меркам.

– Он совершил запретное, – казалось, Лиргисо не расслышал то, что сказала Тина. – Никто не может так поступать со мной.

– Ладно, ты его ненавидишь, но для нас сейчас главное – покончить с «Конторой», не забывай об этом.

– Я его обожаю! – вздохнул Лиргисо. – Он непредсказуем и вероломен, как истинный Живущий-в-Прохладе, а наш затянувшийся поединок доставил мне массу восхитительных впечатлений, и победа все равно будет за мной.

– Опомнись, наконец, а? Ты же видишь не то, что есть. Я для тебя – кхейгла с поправкой на интеллект, а Поль – что-то вроде Живущего-в-Прохладе, и ты пытаешься играть в игры, к которым привык на Лярне, только ведь ты давно уже не там, а в Галактике, и жизнь здесь совсем другая.

Слушая Тину, Лиргисо насмешливо морщился, а когда она замолчала, спросил:

– Ты знаешь о том, что Поль красит брови и ресницы? Разве это не проявление кокетства?

– С чего ты взял?

– Я видел у Ольги его детские фотографии. Прелестная мордашка, а брови и ресницы рыжие.

– Потемнели с возрастом.

– Конечно, потемнели. Стойкая темно-каштановая краска, Ольга пользуется такой же.

– Ну и что? Когда они темные – это красиво, и девушкам так больше нравится. Девушкам, понял? Не твое дело, кто что красит, – Тина перевела взгляд на голограмму. – Нужно решить, как мы найдем друг друга на спутниках Норны.

– Предлагаю встретиться на Рузе, – он снова взял пульт, и один из шариков, спрятанных в туманном ноздреватом облаке, засветился ярче. – Там достаточно развитая инфраструктура, отели, рузианская глобальная Сеть. Что касается способа связи… М-м, подожди, посоветуюсь со своим консультантом. Выпей пока чашку кофе.

Лиргисо исчез, а к Тине подъехал золоченый робот в виде средневекового рыцаря в доспехах с выгравированными на корпусе гербами. Она взяла с подноса чашку, тоже украшенную гербом. На стенах и на сводчатом потолке резвились геральдические животные, слева от проекционного стенда стояла в нише белая крутобокая ваза, на вкус Тины безобразная: роспись изображала эшафот с виселицей и трупом в петле.

– Самое разумное – связаться на Рузе через Сеть, – сказал вернувшийся Лиргисо. – Надо условиться насчет паролей, псевдонимов и кода – что-нибудь сверхбанальное, не способное никого заинтриговать.

– Не возражаешь, если я задвину эту чертову вазу? – Тина кивнула на нишу.

– Да делай здесь все, что хочешь, – он небрежно и расслабленно махнул кистью руки. – На правах моей бывшей любовницы…

– В этом теле я не была твоей любовницей.

– А напрасно…

Встав с кресла, Тина загородила вазу ширмой с птицами, похожими на летательные аппараты (или, может, наоборот?); Живущий-в-Прохладе смотрел на нее с насмешливой улыбкой, которую сменила усталая страдальческая гримаса.

– Насчет кода тебе все-таки придется переговорить со Стивом, – дождавшись, когда приступ боли у него пройдет, сказала Тина. – Я в этом слабо разбираюсь.

Он еще несколько раз отлучался для консультаций, и Тина в конце концов спросила, что у него за доверенное лицо.

– Она много лет проработала в исследовательской группе на спутниках Норны. Я ее нанял как консультанта и проводника.

– Она не сдаст тебя Космополу? Не забывай, за твою голову обещан мешок кредиток.

– Забудешь тут… – Лиргисо с кривой усмешкой дотронулся до правого бока под ребрами. – Нет, не сдаст. Я обещал ей награду, ради которой мешок с кредитками она спустит в мусоропровод.

– Интересно, что?

– Она хочет ребенка.

– От тебя? – изумилась Тина.

– Ей не важно от кого, лишь бы родить ребенка. Материнский инстинкт. Но проблема в том, что она киборг и лишена способности к воспроизводству. Киборгом ее сделали насильственно, в порядке эксперимента. Она уже немолода, и всю жизнь ей хотелось быть обыкновенной женщиной. Видишь, Тина, какой занятный парадокс: то, что для тебя было спасением, осуществлением мечты, для нее стало пыткой.

– Ребенка ведь можно усыновить. Я бы так и сделала.

– По рубиконским законам киборги не имеют на это права, к тому же она хочет своего. Инстинкт, – Лиргисо пожал плечами и болезненно скривился. – Фласс, пошевелиться нельзя… Помочь ей могу только я, так что за меня она кому угодно горло перегрызет. А зубки у нее просто чудо: стальные клыки. Хорошо, что у тебя не такие.

– Но чтобы помочь ей, тебе придется убить другую женщину?

– Тина, порой ты бываешь несносной… Всегда можно найти, кого не жаль, кого даже ты не пожалеешь.

– Непонятно, почему «Контора» выбрала такое место для своей головной базы, – снова поглядев на голограмму, заметила Тина.

– Я тоже теряюсь в догадках. Кстати, Поль никогда не объяснялся тебе в любви?

– Нет. Мы с ним как брат и сестра.

– Так я и думал… Амина – это псевдоним моего консультанта – утверждает, что к Норне проявляла большой интерес одна рубиконская правительственная организация, которая занимается изучением магических явлений. Возможно, и «Контору» туда влечет то же самое?

Голограмма погасла, приоткрылись жалюзи. За полукруглым ситаловым окном громоздилась облачная свалка.

– Если ты завелся на мести и кто-нибудь из близких Поля по твоей вине пострадает, я с тобой рассчитаюсь, учти. На правах бывшей любовницы.

– Фласс, за кого ты меня принимаешь… – он скорчил несчастную физиономию. – Если я причиню вред кому-нибудь из близких Поля, он возненавидит меня всерьез, без всякой надежды на амбивалентность. Зачем же я стану портить нашу изысканную игру?

– Мое дело предупредить.

На лице Живущего-в-Прохладе появился намек на ухмылку, и Тина добавила:

– Домберги тоже не трогай, понял?

У нее крепло подозрение, что Лиргисо уже додумался до какой-то пакости.

– Домберги тоже не трону, – он передразнил ее предостерегающую интонацию. – Тина, ты плохо обо мне думаешь, я играю тоньше. Моя месть будет остроумной и безобидной – надеюсь, даже ты не слишком рассердишься. А домберги – это теперь мой политический капитал!

Это Маршал сделал «Контору Игрек» тем, чем она стала. Без него она так и прозябала бы, подобно множеству других организаций, существующих вроде бы при Галактической Ассамблее, но в то же время самостоятельно, иногда, если подвалит счастье, получающих крупные дотации и не затевающих никаких авантюр, потому что деньги охотней дают не авантюристам, а солидным консервативным структурам, действующим согласно параграфу. Таких шараг в Галактике полно – тепленькая, хорошо обустроенная экологическая ниша.

Когда появился Маршал, «Контора Игрек» покинула эту нишу и начала крестовый поход против всякого опасного нестандарта. Вопрос: как Маршалу это удалось?

Несогласных, понятное дело, пустили в расход, но это означает, что тех, кто пошел за Маршалом, было достаточно много.

Звали его Курт Баштон, родился он на Земле, где и при каких обстоятельствах стал киборгом – неизвестно. В «Подразделение Игрек» пришел около сотни лет назад, и сразу целая серия дерзких, успешно проведенных операций, конфликт с формалистами-ретроградами, стремительное продвижение наверх. Сколько ему лет, никто не знал. Поджарый, мускулистый, моложавый, с раздражающе бесцветными, но при этом невыносимо пронзительными глазами, выглядел он все таким же, как на стереоснимках полувековой давности – Саймон откопал их в архиве Отдела по связям с общественностью. Небось тратит подотчетные средства на дорогие омолаживающие процедуры.

Журналистское расследование – занятие хлопотное, чреватое неприятностями, но Саймон решил, что разгадает, кровь из носу, головоломку под названием «Маршал» и только после этого свалит с гениальным разоблачительным фильмом в кармане.

Без фильма он – ничто. Клисс чувствовал это с нестерпимой остротой, но это его не пугало, просто подхлестывало. Благодаря существованию фильма окружающий мир обретал цвет, вкус, объем, смысл; фильм давал Саймону некоторую власть над этим миром или, по крайней мере, ощущение власти – что-то подобное он испытывал, когда сидел на мейцане.

А Маршал ни в какую не поддавался разгадке. Если бы Саймон мог заглянуть в его отчеты, которые хранятся в архивах Четвертого отдела, многое прояснилось бы, но туда посторонних не пускают и тихой сапой не проберешься.

Доступный материал – то есть байки о Маршале, конторский фольклор – загонял Саймона в состояние тоскливой бессильной злости. Ну сколько можно лапшу друг другу на уши вешать?! Когда Стив Баталов и Тина Хэдис вдвоем учинили на унганианской базе такой погром, словно там побывал батальон космического десанта, оно понятно: почти всемогущий пришелец из многомерной вселенной и киборг-мутант с коэффициентом 55. Чудо еще, что Унгана после их налета не съехала с орбиты и вообще уцелела… Но когда молва приписывает аналогичные подвиги Маршалу, обыкновенному киборгу, стопроцентно нормальному борцу за всеобщую нормальность, – это уже культ личности и коллективный психоз!

…Маршал в одиночку отправился в логово «Рыбьей Звезды» и всех там побил одной левой; Маршала замуровали в подземном бункере и пустили отравляющий газ, а он все разнес и выбрался; Маршал пошел на переговоры с бандой одичавших мутантов, терроризировавших колонистов на Кайре, да так застыдил их, что те раскаялись, расплакались и дали себя повязать; Маршал то, Маршал се…

Когда Клисс, на правах идеологического работника, пожаловался психологу на инфантильные умонастроения в коллективе, Груша, как всегда уклончиво, ответил, что люди нуждаются в разрядке и эти байки способствуют поддержанию боевого духа.

«Зато я в нашем дурдоме единственный здравомыслящий, – утешил себя Саймон. – Остальные все чокнутые».

Господи, что же делать-то? Пока он не узнал правды о Маршале, он не может отсюда смыться, и оставаться тоже невтерпеж. Что делать?.. Разве какое-нибудь особенное везение… Но Саймон давно уже усвоил, что удача – это не для него.

Весь его труд по подготовке опуса, комментирующего инцидент на королевском банкете, пошел насмарку. В тот самый день, когда опус сбросили в Сеть, Лиргисо сделал финт, какого никто не мог предвидеть: он теперь поборник социальной справедливости, покровитель обездоленных!

…Он был шокирован тем, в каких антисанитарных и антиэстетических условиях живут обитатели домбергов, и на банкет явился для того, чтобы привлечь всеобщее внимание к их плачевному положению. Возможно, он немного погорячился, но его потрясло то, как люди поступают с себе подобными, ибо на Лярне такое немыслимо. Да, на Лярне до недавних пор было рабовладельческое общество, но там даже рабов никто не лишал права пользоваться мылом и теплой водой, вдыхать ароматы цветов, любоваться красивыми вещами. Если бы кто-то из энбоно вздумал держать своих рабов в условиях, схожих с теми, в каких живут в домбергах свободные рубиконские граждане, он бы навлек на себя осуждение и насмешки. Общество, допускающее сие, не может называться цивилизованным, и поэтому Лиргисо, Живущий-в-Прохладе, бывший Блистающий Представитель Могндоэфры, гордится тем, что не получил официального приглашения на Королевский фестиваль…

Разглагольствовал он перед журналистами и представителями благотворительных организаций. Последние вначале выглядели нервными и напряженными, словно их затащили на это мероприятие силком, но присутствие оравы репортеров успокаивало, да и организации нуждались, видно, в спонсорской поддержке, и благотворители постепенно начали оттаивать. Под занавес Живущий-в-Прохладе с участливой обаятельной улыбкой раздал им пачки кредиток, но к этому времени Саймон был уже не в состоянии анализировать материал и просчитывать варианты ответного удара – настолько его деморализовала финальная выходка лярнийского подонка.

– Взгляните на это чудовище, господа! – обратился Лиргисо к своим гостям, и посреди холла появилось нечто размером с большую собаку, членисто-омерзительное, хитиново-зловещее, с тусклыми фасеточными глазами-блюдцами (Саймону подумалось, что вот такие же глаза должны быть у божества, определяющего людские судьбы) и хоботом в пятнах засохшей крови.

– Слищ, рубиконский паразит, – указав на голограмму пультом с изящной инкрустацией, пояснил Лиргисо. – Кровосос, переносчик опасных инфекций, гнездится в одежде и в волосяных покровах. Если вы посетили домберг и не подцепили слищей – могу поздравить, вам повезло. Десятки тысяч рубиконских граждан отданы на растерзание этим тварям, и кем отданы – своим же правительством! Меня это шокировало, и я не намерен извиняться перед принцем Филиппом. Если он пожелает, я готов дать ему удовлетворение – разумеется, при соблюдении всех формальностей дуэльного кодекса, жду вызова в течение суток.

Голограмма погасла, пресс-конференция закончилась, а противный слищ так и маячил перед глазами.

Маршал вызвал к себе Фешеда с Саймоном и долго распекал: почему не предусмотрели, какой ход сделает Лиргисо?

– На рубиконских принцев начхать! – гремел он, полосуя идеологов острым светлым взглядом. – Для нас главное, чтобы общественное мнение не начало симпатизировать нашим врагам, мы должны не только защищать человечество, но еще и воспитывать! Почему опять подвели?!

– Невозможно было заранее знать, что он отморозит, – убито возразил Саймон.

Справа под мышкой чесалось, и его мучил страх: уж не слищ ли там завелся, подхваченный в домберге и уцелевший после жесткой обработки в карантинной камере?

– Невозможно – это не оправдание! Сколько раз повторять, забудь такое слово – «невозможно»! Мы здесь для того, чтобы ежедневно делать невозможное, ничем другим мы не занимаемся!

Поговорить на эту тему Маршал любил, а Клисс слушал вполуха и думал о серых, отвратительных, раздувшихся от крови слищах.

Даже известие о том, что «Гиппогриф» пойдет через гиперпространство в облако Тешорва, не вызвало у него адекватной реакции – слищи все оттеснили на задний план. Нельзя таких тварей показывать в увеличенном виде, картинка пристанет и уже не отцепится не хуже настоящего слища!

– Гадость-то какая… – бормотал себе под нос Саймон по дороге в столовую, привычно петляя по одетым в тусклый пластик коридорам. Ни дать ни взять муравейник слищей… Хотя какой муравейник, если они паразиты?.. – Не хочу такую гадость!.. Нет, не надо мне такой гадости…

– Клисс, ты чего? – угрожающе буркнула Римма Кирч, на которую он налетел после поворота. – Какая гадость, ты это про кого?

– Ты слища по телику видела? – спросил Саймон. – Они ползают по людям и сосут кровь, а здешние монархи-дегенераты извести их не хотят, денег жалеют, уроды. Гадость!

– Хм!.. – Римма презрительно сморщила вздернутый нос, и румянец на ее круглых щеках заиграл ярче. – Это ты, Клисс, привык скулить и жаловаться, а сильный человек хоть к слищам, хоть к другим блохам без проблем привыкнет. Я бы, если надо, привыкла и не скулила бы, никто бы от меня щенячьего скулежа не услышал!

Она обогнула его и пошла дальше – патлатая, коренастая, в ядовито-сиреневом с зелеными лампасами новеньком комбинезоне.

– Ну и привыкай… – пробормотал вслед ошарашенный Саймон.

Завернув за угол, Римма хватила по стене кулаком. Дело не в Клиссе. По возвращении с домберга они написали друг на друга докладные, и после Римму отправили на штрафные работы в седьмой отсек, а Клиссу хоть бы хны, полетел в Нариньон, но дело вовсе не в этом.

Римма всегда считала разочарование проявлением слабости, однако то, что созревало в ней исподволь, было преступным разочарованием и ничем иным. У нее накопилось слишком много «почему».

Те, кого она должна защищать, – вялые, безвольные, погруженные в интеллектуальную и духовную спячку людские массы, так почему на Римму и ее коллег распространяются обязательные для масс ограничения? Почему все те заманчивые возможности, какими располагает противник, для бойцов «Конторы» под запретом?

Наверное, этому можно научиться… или нарочно заразиться… или приобрести недоступное для масс могущество каким-то еще способом… Говорят, Тина Хэдис когда-то была обыкновенной девушкой с Манокара, а Лиргисо – обыкновенным энбоно, так почему с Риммой не может произойти то, что произошло с ними?

Если бы Римма могла убедить в своей правоте Маршала! Вот кто создан для того, чтобы обладать сверхчеловеческим могуществом, а она стала бы его правой рукой, и никакой бюрократии, никаких квартальных отчетов… Римма рассматривала эти крамольные идеи, когда поблизости никого не было, словно примеряла тайком чужие туфли в полутемной прихожей – в детстве у нее было такое увлечение.

Навстречу из бокового коридора вышел Роберт, и она тут же подумала о другом – о том, что «салаге» носить на поясе комп не положено, это нарушение традиций «Конторы».

Стажер открыл рот, чтобы поздороваться, но Римма опередила:

– Положи комп в карман. И знай, что щелчок по лбу ты заработал!

До его лба ей не дотянуться (разве что подпрыгнуть), вот и пришлось ограничиться словами.

– Карманы маленькие, неудобно же…

– Еще два щелчка за разговорчики, – подытожила Римма (традиции – дело серьезное) и пошла дальше.

Несмотря на завидный рост, широкие плечи и накачанные на тренажерах мускулы, Роберт был типичным рохлей, и ей не хотелось болтать с ним, но какая-то ее частица неудержимо радовалась оттого, что рядом есть такие, как он: приятно ведь ощущать свое превосходство над другими.

Яхта скользила по «капиллярам», пронизывающим облако Тешорва. На экранах внешнего обзора клубилась рыхлая масса, подсвеченная изнутри, меняющая цвет (он был зыбким, тусклым, текучим, как радужные разводы нефти на болотной воде); местами в ней зияли провалы – другие «капилляры» либо полости.

Облако Тешорва открыли задолго до людей, и у здешней планеты было силарское имя. Норной называли ее люди, чтобы не ломать язык, выговаривая труднопроизносимое официальное наименование. У каждого из естественных спутников Норны тоже по нескольку имен, а у искусственных – по одному. В Галактике мало таких рас, которые не держали бы здесь исследовательских станций, а те постепенно обросли базами, доками, заводами, торговыми и развлекательными заведениями, так что в облаке пряталось множество небольших орбитальных городов, и отыскать среди них базу «Конторы» будет непросто.

Труднее всего свыкнуться с необходимостью ползать по «капиллярам» с черепашьей скоростью. Повсюду маяки, не заблудишься, но сколько времени пропадает впустую! Если правы те, кто утверждает, что облако Тешорва – это застрявший в нашей Вселенной кусок чужеродного пространства, как же, наверное, медленно течет жизнь в том мире, где вместо простора – кисельное нечто, пронизанное паутиной туннелей-«капилляров». И напролом нельзя, в киселе в два счета увязнешь.

В рубке за пультом сидел Стив, остальные собрались в салоне и смотрели на экраны. Скорость по здешним меркам приличная, им попался «капилляр» с односторонним движением, где нет шанса с кем-нибудь столкнуться, – и все равно смехотворная для космического транспорта.

Когда Тина вышла в коридор, Поль оглянулся на звук задвигающейся двери и вышел следом.

– На Лейлу опять накатило, – предупредил он шепотом.

Лейлу преследовал страх, что однажды она проснется и обнаружит, что находится в своем прежнем немощном теле, в инвалидном кресле, и все перемены ей померещились, и выхода никакого нет. Бывало, что ей снились кошмары на эту тему, и тогда она, заплаканная, дрожащая в ознобе, просилась в каюту к Тине.

– Хорошо бы уговорить ее наконец на курс терапии у силарцев. Здесь на силарских станциях наверняка есть целители.

– Наверное, – Поль слегка пожал плечами, и от Тины не укрылся оттенок скепсиса в его жесте.

У Поля и Лейлы была одна общая черта: оба с недоверием, даже с некоторой подозрительностью относились к идее психотерапевтической помощи со стороны.

– А ты сам в порядке?

– Что мне сделается? – он скрестил на груди руки и прислонился к ворсистой стене.

Темноглазый, рыжеволосый, загорелый (для того чтобы кожа принимала загар, ему, как и его сестре Ольге, приходилось пользоваться специальными лосьонами), он был в потертых черных джинсах и такой же рубашке. Тонкие мальчишеские черты лица. Во взгляде сквозит постоянная, на автомате, готовность к отпору, но за ней прячется мягкость весенних сумерек, бездонных, таинственных – в Поле уживались качества, казалось бы, несовместимые. И еще в последнее время – с тех пор, как яхта нырнула в облако Тешорва – он так и излучал тревогу.

– Если у тебя какие-то предчувствия, лучше скажи. Даже если они касаются только тебя, все равно скажи. Мы воюем с «Конторой», но никто из нас не должен погибнуть, это обязательное условие. И к черту всех великих полководцев, которые побеждали, не считаясь с потерями. Никогда они мне не нравились.

– Будущее очень неопределенно, так что ничего я сказать не могу, – помолчав, ответил Поль. – А здесь еще такое место… По-своему страшное место – здесь всякие скрытые вероятности прорываются наружу.

– Ты говорил об этом Стиву?

– Да. Нашего так называемого союзника, – его лицо на мгновение свела неприязненная гримаса, – тоже стоит предупредить.

– С ним сейчас не связаться. Предупредим, когда будем на месте.

Яхта Лиргисо шла параллельным курсом по соседним «капиллярам», но кисель непроницаем для радиоволн, и даже гиперпередатчики в здешнем неправильном, по выражению Стива, пространстве – не такое уж безотказное средство связи.

– Мне с Ивеной сложно, – добавил Поль, снова понизив голос. – Во мне слишком много всякого намешано, и я слишком эгоистичный и погруженный в себя тип, чтобы какой-то девушке было со мной хорошо.

– Ты несправедлив к себе. Так тоже нельзя.

– Помнишь, что я про себя рассказывал? Каким я был трусом… Наверное, в твоем прошлом ничего похожего нет.

– Но ведь ты себя изменил, ты давно стал другим. Так не каждый сможет. Мне проще – сколько я себя помню, я всегда была одна и та же: решительная, независимая, непробиваемая. В общем, железная леди, – Тина усмехнулась. – Хотя какая там из меня, к черту, леди…

Лейла пришла к ней через полчаса. Негромкий царапающий звук, словно кошка скребется в дверь.

– Заходи, – отозвалась Тина.

Девушка держала в охапке подушку и большое стеганое одеяло. Нечувствительная к высоким и низким температурам, Тина привыкла спать не укрываясь, у нее даже своего одеяла не было.

Боком протиснувшись в каюту, Лейла бухнула сверток на край постели и уселась рядом. Она была похожа на изящную фарфоровую статуэтку, стрижка «каре» и синий лак на ногтях довершали образ, но все у нее было чужое: и белая с чуть заметным розоватым оттенком кожа, и синие глаза, и шелковистые черные волосы – все принадлежало Фелите Нирок, нелегальной иммигрантке с Яхины. «Донору» Лейлы, как называл это Живущий-в-Прохладе. Потому-то она и боялась, что в один прекрасный день ее «вернут обратно» и все опять станет как раньше.

Сам Лиргисо никаких угрызений не испытывал, даже нашел повод умиляться собственной доброте: «доноров» он убивал гуманно и безболезненно, разве это не свидетельствует о его благородстве? Лейла старательно копировала его образ мышления, и чувствовалось, что система взглядов у нее заимствованная, как одежка с чужого плеча.

Ее не покидало опасение, что здесь ее только терпят, и держалась она немного настороженно, как приблудная кошка. Вдобавок она была отчаянно влюблена в своего покровителя, а тот сейчас не нуждался в ней и обрадовался случаю сплавить ее Тине.

– Когда ты была у него на Рубиконе, он ничего обо мне не спрашивал?

– Он и так понимает, что с тобой все в порядке, раз ты с нами.