Ворожея. Любовью спасены будете Звонков Андрей

– Женя? Что там?

Женька сквозь слезы прокричала:

– Здесь их две, отравление снотворными, в ванне! Я не могу их достать!

– Успокойся, Женя, – кричал Носов. – Они живы? Дышат? Пульс есть?

– Одна пока еще в сопоре! – кричала Женька. – А вторая в коме. Чего делать?

– Жди! Сейчас приедем! – сказал Носов и, уже выходя, обратился к диспетчерам: – Возьмите на меня наряд, я уехал. С вызова отзвонюсь, дадите номер, хорошо?

– Давай, – махнули рукой диспетчеры.

К приезду Носова и Вилены Женька нашла-таки рычажок и спустила из ванны воду. Носов вошел в квартиру вместе с милицией.

Пустая огромная квартира в секунду ожила, наполнилась людьми, стало шумно и тесно. Быстро и легко извлекли девушек из ванны, принесли одеяла из спальни и покрывала. Носов разложил их на диване в гостиной и с помощью Жени и Вилены обеим юным самоубийцам ввел желудочные зонды. Одновременно их промывали. Одна, та, что была еще в сознании, когда Женя пыталась их вытащить, начала приходить в себя и путано разъяснила, что они уже давно с подружкой решили покончить с собой. Вторая, несмотря на промывание желудка, была хуже, и Носов наладил ей капельницу, ввел стимуляторы дыхания и сердечной деятельности. Они запросили место сразу на две бригады и вместе повезли в токсикологию Склифа. Пока длилась эпопея с промыванием желудков, поиском документов, родителей и прочих формальностей, в спальне на письменном столе была обнаружена записка, что Лена и Оля решили покончить с жизнью, потому что не видят в ней никакого смысла. Однако никто не смеялся. Прозвучала брошенная кем-то в воздух фраза: «С жиру бесятся». Кое-кто из милиционеров недоуменно пожимал плечами, хмыкал, когда девчонок нагишом укутывали в одеяла. Носов же был предельно серьезен. Родители одной из девочек уехали к друзьям за город на Новый год, а второй, подружки, пришли по приглашению милиции для разбирательства. Носов не стал их дожидаться, но уже на улице, при погрузке носилок в карету, к ним подошли родители Оли. Носов не стал через плач и сопли объяснять что да как. Милиция объяснит. Сказал только, что увозят девочек в НИИ имени Склифосовского.

Уже в машине Носов, сидя вместе с Виленой в салоне и время от времени измеряя давление тяжелой девочке, сказал:

– А все от бедности!

Вилечка спросила:

– Какой бедности?

– От духовной бедности, Вилечка. Когда все есть и не о чем мечтать, теряется смысл жизни. И еще я почти на сто процентов уверен, что дело здесь в личных отношениях…

– Каких это?

– Ты помнишь – не видят смысла в жизни… А он был у них? Видимо, был, а теперь вдруг не стало. Не когда-нибудь, а именно под Новый год. Мы с тобой уже видели, как идут на суицид пятнадцатилетние из-за того, что мальчик начал дружить с другой девчонкой… Вот скажи, у тебя в этом возрасте были такие закидоны?

Вилечка скромно прикрыла глаза.

– Ну, до суицида я не доходила… Я думала о маме с папой, и все прошло. Наверно, я их тогда больше любила, чем того мальчика…

– Вот и я о том же. У этих суицидих, очевидно, одна травилась всерьез, а вторая за компанию. Могу поспорить, что все дело в том, что их не пригласил самый красивый мальчик в школе, – делано прогнусавил Носов, – на новогодний вечер. А пригласил вместо них кого-то еще.

– А почему ты решил, что всерьез хотела умереть одна?

– Ты сама посмотри. Пили лекарства они вместе. Но одна была уже почти в коме, когда Женька звонила, а вторая еще в сопоре, вторая и скорую вызвала, и дверь незапертой оставила. А это значит, что она не могла не пить таблеток, вроде как – слабо? Но и умирать ей совсем не хотелось. Но вообще девочки постарались. Бедная Женька! Под Новый год в такую бяку влететь!!! – Носов обратился к дыре в переборке салона и прокричал: – Семен Семеныч, топи как следует! Холодно!!! И поспешай! Надо к Новому году успеть на подстанцию!

Вилечка удивленно подняла бровки:

– А почему в бяку?

Носов покрутил пальцами, формулируя мысль:

– Вот смотри, она первая вошла в квартиру, не пригласила свидетеля, хотя бы того деда, что сидел в подъезде. Потом, например, приедут родители этой Лены, – Виктор кивнул на девочку на носилках, – и чего-нибудь недосчитаются, ну, скажем, какой-нибудь бижутерии или денег. Кого будут первым дергать? Женьку. – Он перегнулся назад и, отдернув занавесочку на заднем стекле, поглядел на машину Соболевой, идущую сзади. – Вот такая бяка! Ясно?

Вилечка покачала головой и сказала:

– Так что же, то, что она спешила оказать помощь, ничего не значит? Ведь если бы она побежала за дедом, время ушло бы. Разве не так? Мало ли что могло бы за это время произойти!

– Кому суждено быть повешенным, тот не утонет, – грустно усмехнувшись, произнес Носов. – Минутой больше, минутой меньше ничего не изменит. Да, кстати, к тому же она не догадалась сбегать за помощью и позвать деда или водителя, а стала звонить на подстанцию. Сколько мы ехали?

Вилена пожала плечами:

– Ну, минут семь – десять.

– Вот. А если бы она была не одна, то вытащила бы этих суицидих на десять минут раньше и помощь соответственно оказала бы раньше. Я прав?

Вилечка согласно кивнула:

– Прав, конечно. – А помолчав, добавила: – Но как ты ее почувствовал?

Носов не понял.

– Кого?

– Женьку. Ты ж тогда пошел в диспетчерскую, помнишь?

– Сам не пойму.

– Это ж мне полагается, у меня мама такая чувствительная, а вдруг ты…

Носов засмеялся, перегнулся через кресло и, притянув к себе Вилечку за отвороты шинельки, поцеловал.

– Наверное, заразился от тебя и от твоей мамы…

На подстанцию они вернулись точно к одиннадцати и попали в атмосферу невероятного галдежа и возбуждения.

Носов скинул оборудование возле материальной комнаты и обернулся к пробегающему Боре Котову:

– Что случилось?

– В Конькове АТС горит! Вот ребятам повезло, до утра вызовов не будет! – Боря имел в виду тамошнюю подстанцию.

Носов пожал плечами:

– Да уж. А что у нас?

Боря попрыгал на месте.

– Столы ломятся на втором этаже! Извини, мне надо! – И улетел в направлении туалета.

Виктор закинул оборудование на стеллаж, расписался в журналах и пошел наверх.

Морозов был еще на вызове и только что отзвонился. Сразу получил команду возвращаться. Вызовы капали медленно по одному, чем ближе к двенадцати, тем их становилось меньше.

Без пятнадцати двенадцать хлопнула входная дверь, и голос Морозова проорал:

– Эй! Помогите мне!

Выскочившие на крик диспетчеры увидели, что Володя сгибается под тяжестью неимоверного количества полиэтиленовых пакетов, из которых торчали горлышки водочных и шампанских бутылок, куриные ноги, просвечивали оранжевые мандарины и нежно-желтые яблоки гольден. Что еще было в пакетах? Неизвестно, но запах истекал не менее мощный, чем со второго этажа.

– Откуда? – хором спросили диспетчеры.

– На вызове подарили, – ответил Морозов. На диспетчерских лицах отразилось недоверие. – Я серьезно, – подтвердил Володя. – Ну, возьмите сумки-то!

– Но как? – Недоумению не было предела.

– Да сам удивляюсь. – Морозов, разминая натертые тонкими ручками пальцы, рассказал: – Они там ждали гостей, хозяева харчей наготовили, а хозяин выходил с собакой и поскользнулся, да головой о скамейку. В общем, мне его пришлось увезти в нейрохирургию. Праздник у них накрылся. Хозяйка тоже уехала с ним, гости разбежались. А мне отдали все со стола. Так и ехали.

– И бутылки тоже отдали? – недоверчиво спросили диспетчеры.

– Естественно! А на фига нам столько закуски, если пить нечего? Ну, беленькую я домой заберу, а шампанское на стол. Это святое. Ребята собрались?

– Все наверху. Торопись.

Диспетчеры ушли к себе с несколькими сумками.

– Ты не против?

– Да ради бога! – крикнул на бегу Морозов. – А вы подниметесь?

– К двенадцати придем!

Две трети подстанции собрались за столом. Шумели, звенели, хлопали пробками, пенилось и шипело разливаемое по кружкам и чашкам шампанское. Покрывая рокот, поднял голос старший врач:

– Друзья, прошу тишины!

Все замолчали.

– До Нового года осталось десять минут. Давайте проводим старый! Коллеги, врачи и фельдшеры, водители, я буду краток. Год прошел, и нельзя сказать, что был он плох. Но пусть новый будет лучше! – Старший протянул чашку к середине стола. Зазвенели, застучали, чокаясь, кружки и стаканы. У приглушенного телевизора прибавили громкость. С последним ударом курантов к столу подошла диспетчер с пачкой вызовов в руках.

– С Новым годом! – И стала раздавать карточки. За столом расхохотались. Кто-то возмущенно сказал:

– Ну ничего себе? В двенадцать ночи боли в животе! Дня не хватило, чтобы вызвать?!

За столом заметно поредело. Носовская бригада стояла по списку последней, и ее вызов миновал. Костин, дождавшийся резерва, входил в холл с гитарой в руках. Он только что приехал с вызова. Увидев его, новогодний «Огонек», начинавшийся в телевизоре, умолк. Для тех, кто остался за столом, начинался концерт. Сашка пел. Он знал невероятное количество песен. Он пел Дольского, Окуджаву, Егорова, Никитина, Городницкого, Визбора и еще бог знает кого, каких-то неизвестных каэспэшных авторов. «Колокольчик все звучал, переливом трогая…» Он не делал только одного: он не пел на заказ. Все знали: стоило только кому-нибудь попросить его спеть что-нибудь, Сашка пел прошеное и умолкал. Больше ему петь не хотелось. Время от времени он прополаскивал горло глотком шампанского. Прошло два часа, и народ вновь накопился на подстанции, а очередь носовской бригады переместилась на первое место. Носов, под мышкой которого примостилась Вилечка, протянул руку к уставшему Костину.

– Отдохни, Саня. Дай-ка мне.

Костин протянул ему гитару. Виктор чуть отодвинулся от Вилечки, поелозил ногами, устраивая гитару на коленке.

– Это «Воскресенье», – сказал он. И начал: – «Повесил свой сюртук на спинку стула музыкант…» – Голос Виктора то поднимался, то опускался до речитатива. – «Подойди скорей поближе, чтобы лучше слышать, если ты еще не слишком пьян…»

Вилечка отодвинулась и удивленно смотрела на Носова, она первый раз слышала, как он поет.

– «О несчастных и счастливых, о добре и зле, о лютой ненависти и святой любви…»

За столом прекратили жевать, диспетчер с карточкой замерла у стола, «…все в этой музыке, ты только улови…» – Он замолчал, перебирая струны, и начал следующий куплет. Все молчали, затаив дыхание, а Носов пел:

– «И ушел, забыв немой футляр, словно был старик сегодня пьян, а мелодия осталась ветерком в листве… еле уловима. О несчастных и счастливых, о добре и зле, о лютой ненависти и святой любви».

Носов замолчал. Тишина сохраняла звучание струн и голоса… Диспетчер вышла из оцепенения, протянув карточку Сашке Гусеву, сказала:

– Ты здорово поешь. А чья песня?

Носов глотнул лимонаду и ответил:

– Никольский. Константин Никольский.

– Я? А почему? – спросил Гусев с набитым салатом ртом. – Носов же передо мной?

Диспетчер ответила серьезно:

– Вызов фельдшерский, съездишь и вернешься, будешь последним.

Гусев разочарованно полез из-за стола.

– Ну вот, всегда так!

Виктор усмехнулся:

– Ничего, Саша… Дальше фронта не пошлют, больше пули не дадут… – процитировал он слышанное где-то выражение. – Я вот о другом думаю. Выходит, я шесть лет на врача учился, чтобы отлично фельдшерскую работу делать?!

За столом оживились. Особенно фельдшеры.

Старший врач, уже собравшийся пойти покемарить, остался.

– А что? Не устраивает?

– Вообще-то да! Не устраивает. – Носов нацедил из заварочного чайника полкружки густой заварки. – За этот год я сто двадцать раз промывал желудок, шинировал, бессчетное число раз делал инъекции в разные места. И я по пальцам могу пересчитать вызовы, где бы мне приходилось в самом деле напрягать мозги, чтобы разобраться в проблемах больного. Я не говорю о реанимационных случаях. Но и они не особо нуждались в моем высшем образовании.

– Ну, тут я не согласен, – хмыкнул старший врач.

– Да в самом деле! – продолжал Носов. – В основном в серьезных случаях это – бери, обезболивай и вези! И чем быстрее довезешь, тем больше шансов, что больной выживет. Я точно могу сказать, что чем меньше мудрствуешь на вызове в одиночку, тем меньше проблем с больным. А для этого достаточно двух толковых фельдшеров мужского пола на бригаде.

– И что ты предлагаешь? – спросил старший, вновь собираясь отойти ко сну. – Оставить одних фельдшеров на скорой? Как в Штатах? А куда врачей денем?

– В больницы. – Носов полез в карман за сигаретой.

Володя Морозов усмехнулся:

– Это на полторы сотни в месяц? Ты уйдешь со своих двухсот семидесяти?

– Э! Виктор Васильевич! – повысила голос сидевшая у края стола диспетчер. – Курить идите на кухню. Не надо здесь!

Носов послушно потушил зажженную спичку и поднялся. А Морозов, перехватив у него гитару, снова сунул ее Костину.

– Что-то мы как лесорубы. Давай, Сашка, сбацай что-нибудь!

Тот жевал привезенную Морозовым с вызова мандаринку и сказал:

– Сейчас, доем, – а потом, вспомнив, что за столом присутствует еще и доктор Захарова, передал гитару ей: – Марина Ивановна, спойте вы.

Вилечка спросила:

– А почему как лесорубы?

Носов усмехнулся, пробираясь между столом и рядом кресел:

– А потому, что у лесорубов особенность такая – говорить в лесу о женщинах, а с женщинами о лесе!

Марина приняла инструмент и, подумав секунду, глядя в спину Носову, выходящему на лестничную площадку, запела:

– «Не уходи, побудь со мною…»

Ее сильный голос прошел над головой Носова и, отразившись от стен и потолка, вернулся в холл эхом. Кто-то засмеялся. У Вилечки сладко заныло сердечко, и она беспокойно заерзала. Ей хотелось пойти составить Вите компанию, но она не курила, а просто так вылезать из-за стола ей казалось глупым. Она прекрасно понимала, что доктор Захарова на самом деле никаких чувств, вроде огневой страсти, к Носову не питает, однако попавшая в ситуацию песня зажигала тихую ревность. Но, несмотря на томные призывы, Носов ушел на кухню. Вилечка дослушала романс из пушкинской «Метели» и приготовилась послушать еще что-нибудь, но Марина замолчала и передала гитару Костину. Подсевшая возле телевизора Женя Соболева покрутила громкость. «Огонек» заканчивался, и начинались «Мелодии и ритмы зарубежной эстрады». На Вилечку вдруг накатила усталость, глаза ее закрылись, и она, привалившись к морозовскому плечу, тихонько засопела. Еды на столе убывало, грязную посуду Женька собрала в горку и понесла на кухню.

В холл вдруг вбежал Носов.

– Бутылки уберите! – шепотом приказал он. – Контроль на подстанции!

Морозов переложил дремлющую Вилечку на плечо Бори Котова, а сам стал собирать в разложенную на диване шинель пустые и еще не пустые бутылки. Укутав все это в узел, крадучись утащил в фельдшерскую. Когда он вернулся, Носов покрутил у него перед носом карточкой.

– Едем. У нас ребенок – шесть месяцев, температура.

Морозов показал глазами на Вилечку:

– Оставим?

– Это при контроле? Давай в другой раз. – Виктору очень не хотелось тащить на этот вызов с собой уставшую Вилену, но нарываться на скандал хотелось еще меньше.

Морозов сбежал вниз будить водителя, а Носов, присев рядом с Вилечкой, зашептал в розовое ушко:

– Вставай, красавица, проснись! Открой сомкнуты негой взоры…

Вилечка сладко потянулась.

– Вызов, ды?

– Ды, – подтвердил Виктор. – Человеческий детеныш, шести месяцев от роду, затемпературил.

У диспетчерской они столкнулись с тем самым золотоочкастым доктором, что лез к ним в машину летом, когда самолет упал. Очкастый их не узнал, он, благожелательно улыбаясь, протянул руку:

– Дайте, пожалуйста, вашу карточку, доктор.

Носов протянул ее. Очкастый посмотрел время получения вызова бригадой, глянул на часы и вернул Носову. Прошло три минуты.

Морозов привел зевающего водителя, и они пошли в простывшую насквозь машину. Шел четвертый час ночи.

В квартире на вызове было очень жарко и шумно. Детеныш орал. Самозабвенно и старательно. Он орал на выдохе и вдохе, он закрыл глаза от удовольствия и, распахнув красные беззубые десны, так что во рту помещались оба его кулачка, орал, пуская слюнявые пузыри. Молодые нарядные родители суетились с градусником вокруг кроватки.

Носов помыл руки горячей водой, чтобы согреть озябшие пальцы, и стал осторожненько ощупывать выпуклый красный животик. С животом все было нормально. Ребенок на носовские ощупывания отреагировал странно, он замолчал, агукнул и вдруг залился хихиканьем, особенно когда Виктор начал пальпировать мошонку, пытаясь найти паховую грыжу. Там ничего не было – ни яичек, ни грыжи. Как только наступила тишина, Носов вытащил из подмышки согретый фонендоскоп и стал выслушивать легкие и сердце. Детеныш на эту сверкающую штуку, которая щекотала не меньше пальцев, снова расхохотался. С легкими тоже все было нормально. Виктор в задумчивости склонился над кроваткой. Он не любил детские вызовы, особенно младенцев. Вот что тут? Родители намерили температуру под тридцать восемь. С чего бы это? Пацан снова засунул оба кулака в рот, почмокал и, медленно расходясь, как сирена ПВО, завел старую песню. Носов попытался извлечь кулаки изо рта. Парень уступил, но тут же схватил носовский палец и больно прищемил его деснами, после чего сразу пустил обильную слюну.

Морозов дремал в уютном кресле, а Вилечка проявила неожиданный интерес и, склонившись над кроваткой, сказала:

– А может, это зубы лезут?

Носов хмыкнул.

– Похоже. – Он поднес настольную лампу к лицу ребенка и стал внимательно разглядывать красные набухшие десны. Наконец внизу он увидел две беленькие точечки. Пробивалась первая пара.

Родители обрадованно вздохнули. Лишних слов не требовалось.

– Вы потерпите или надо обезболить? – спросил Носов.

Родители пожали плечами.

– Мы уже напраздновались, – сказал молодой папа, – хотели спать, а тут Олег начал плакать. И температура поднялась.

Носов попросил чайную ложку, открыл ящик, достал ампулу анальгина и вытряхнул три капельки в ложечку, развел кипяченой водой. Младенец от горького анальгина стал плеваться и орать еще громче. Однако, пока Носов описывал карточку, утих, некоторое время молча грыз большие пальцы на обеих руках, пытаясь туда же воткнуть и одну ногу, а потом в позе хенде-хох уснул, причмокивая пухлыми губками.

– Ну вот, – сказал Виктор, когда они вернулись в прогретую машину. – Слава богу, что в больницу везти не пришлось. А я уж поначалу расстроился. Хорош бы я был, если бы их отправили из приемного отделения с прорезающимися зубами?

– А ты говоришь, врачи на скорой не нужны! – подцепил Морозов.

– И сейчас скажу. Не нужны! Это блажь чья-то, гнать врача к больному. Понимаешь? Вот тебе простое объяснение – здесь через три улицы детская больница, где минимум два педиатра дежурят. Родители взяли бы свое чадо да прогулялись туда. И был бы профессиональный осмотр, и не то что я, врач скорой помощи, фельдшер с высшим образованием, а специалист. Понимаешь?! И в деньгах это практически ничего бы не стоило. А так мы вчетвером только что полсотни деревянных выкинули псу под хвост! Согласен?

Морозов вынужден был согласиться.

– И еще, если здраво подумать, в идеале все неясные случаи надо везти в больницу, где малая кучка специалистов с аппаратурой и лабораторией за полчаса поставит диагноз, а если и не сможет, то оставит больного под наблюдение на несколько часов. Но, к сожалению, это пока все в будущем.

До утра они сделали еще пару вызовов, все, как говаривал Носов, – рутина. И в полдесятого разъехались по домам, поздравлять родных и отсыпаться.

Наступил восемьдесят пятый год.

Первое воскресенье после Нового года. Носов любил дежурить по выходным. Как правило, с утра все тихо, вызовов мало, что летом, что зимой. Народ просыпается и начинает болеть с полудня. Вот и в этот раз, приняв бригаду, Носов огорчился только из-за того, что по случаю эпидемии гриппа на подстанции открыли еще две дополнительные дневные бригады, для чего пришли машины с неотложки —

«Волги» санитарные, или, как их называли водители, – сараи. Во время эпидемии все трудятся по одному, особенно мужчины. Поэтому Вилечка ездила с Мариной Захаровой, а Носов, Морозов и многие другие особи мужского пола трудились в одиночестве, за исключением спецбригад.

Виктору достался сарай с незнакомым шофером. Они встретились в водительской, пожали руки друг другу, представились: Виктор – Владимир Михайлович – и, довольные друг другом, разошлись по своим делам в ожидании вызова. Номер их бригады был тридцать три – резерв.

Но, несмотря на тихое воскресное утро, народ с подстанции утекал на вызовы. Наконец очередь дошла и до Носова, который неизменно сидел на кухне, прижавшись к батарее, и цедил сквозь зубы крепкий чай, заваренный прямо в пол-литровой фарфоровой кружке, которую ему подарила Вилечка.

Диспетчер Катя Новикова, кругленькая, рыжая до неяркого свечения, вся в конопушках, называемая нежно и ласково Солнышком, приняла носовский вызов и сочувственно позвала его по селектору. Дверь в диспетчерскую была открыта, и Носов, не кланяясь окошку, зашел внутрь. Катечка протянула карточку и сказала, извиняясь:

– Поедешь в деревню Рогожино, это по Иваньковскому шоссе, и там будет поворот с указателем. В общем, их с этого года присоединили к Москве, мы их обслуживаем! Мужчина семидесяти двух лет – умирает! Вызывала дочь.

Носов присвистнул: ни фига себе?! Туда минут тридцать добираться, а то и час! О чем они думают?

Тут спеши, не спеши, как судьба распорядится. Носов ничего не стал предполагать. Повод к вызову – это только слова. Сколько раз он убеждался, что повод не совпадает с реальными событиями. Поэтому, приняв к сведению, что все вполне может быть и на самом деле, Витя нашел своего Владимира Михайловича сидящим в водительской у телевизора и спокойно пригласил его на вызов, не забыв, однако, уточнить, что пациент собрался умереть. Водитель выслушал адрес, почесал блестящую лысину и сказал:

– А я не знаю, как туда ехать. Придется искать.

– Значит, придется искать, – согласился Носов, и они пошли к машине.

На съезде с кольца Носов узрел затаившийся в засаде гаишный жигуль, они припарковались рядом, и водитель пошел уточнять, как найти деревню Рогожино, которая теперь вошла в состав Москвы. Он вернулся минуты через три и, довольный, сообщил:

– Порядок, третий поворот направо, на бетонку, а там еще километр – и деревня, но там грунтовка! Лейтенант сказал, что, пока морозы – дорога твердая, а в оттепель только на тракторе или грузовике можно пройти.

– Ну что ж, ежели что – толкну, – пообещал Виктор. Он хотел, еще когда выезжали с подстанции, закурить, но увидел огромную табличку на торпеде «Просьба не курить!», свинченную с такси, и, уточнив на всякий случай у Владимира Михайловича, действительно ли курить не надо, маялся от дикого желания затянуться.

С бетонки они съехали в две огромные колеи с окаменевшим бугром посередине, проложенные в чистом поле, и после третьего удара дном по этому горбу Михалыч попытался вырулить на него, а левым колесом съехать в целину или хотя бы на краешек дороги. «Волга» вдруг резко вильнула, слетая со скользкого бугра, и, погрузившись боком в рыхлый промороженный снег, стала. Левое заднее колесо лихо выкидывало снег, поднимая метель позади машины.

– Хана, – сказал водитель и, открыв дверцу, утонул в снегу по колено. Он, конечно, произнес другое слово, но «хана» соответствует ему почти полностью.

Носов вышел в колею и, козырьком приложив руку ко лбу, чтобы не слепило солнце, попытался разглядеть на горизонте деревню Рогожино. Вдали среди деревьев белели крыши деревенских домиков. Виктор сел в машину, немного согрелся, затем, выйдя, запахнул суконную шинельку, нахлобучил черную ушанку с кокардой СМП и красным крестом, извлек из салона ящик и сказал унылому водителю:

– Я пошел, если там хоть какая-нибудь машина есть, пришлю, но вы и сами ловите. Пока.

Водитель махнул рукой. День начинался плохо.

Носов похвалил себя за теплые шерстяные носки, надетые под любимые туристические ботинки с мощной рифленой подошвой, или, как он их называл, дерьмодавы. Все-таки ноги не замерзнут, надо только идти, а вот рукам хуже. Не было ни варежек, ни перчаток. Поэтому он правую руку засунул за обшлаг шинельки почти под мышку, а когда замерзала левая, то, перехватив ящик в теплую правую руку, он левую прятал в глубокий карман с дыркой, поэтому там тоже было тепло. Так, перекидывая ящик из одной руки в другую, он постепенно приближался к деревне. У первого же двора Виктор увидел невероятную картину: седой старик в одних портках и валенках с седой развевающейся бородой колол на морозе дрова. От красной спины шел пар. Топор со звоном раскалывал прокаленные морозом березовые поленья. Чурки от невероятных ударов разлетались в снег, и две приличные горки уже возвышались по бокам огромной колоды.

Носов подошел к остаткам забора и окликнул:

– Дедушка!

Старик остановился и обернулся.

– Это Рогожино?

– Рогожино, – подтвердил старик и крепко вогнал топор в колоду.

– А где мне найти Веселкина Петра Ивановича?

– А это я, – сказал старик и тут же пригласил: – Пойдемте в дом, что мерзнуть?

Носов послушно протопал сначала в сени, там отряхнул от снега ботинки и вошел в просторное натопленное помещение. Старик сразу натянул на голое тело серый свитер крупной вязки, выпростал бороду из воротника и, повернувшись к Носову, спросил:

– А в чем дело?

Витя, протягивая ему карточку, сказал:

– У меня вызов, что вы умираете. Вот, мужчина семидесяти двух лет – умирает. Это к вам?

Старик отвел протянутую карточку, забрал у Носова из закостеневшей руки ящик и подвел к столу с самоваром.

– Вы не сердитесь, – сказал он, – это дочка. Ей некогда, а обо мне заботится. Вот опять скорую прислала. Ну а я, как видите, жив-здоров и пока умирать не собираюсь.

У Носова потемнело от ярости в глазах, дыхание перехватило. Это ж какой стервой надо быть!

– А сама она к вам приехать не может?

Старик развел руками:

– Выходит, не может. Вот прислала мне грузовик березовых дров, теперь колю. А сама никак не приедет – дела… – Он вздохнул, хотя по виду деда ясно было, что он уже и не надеется на приезд.

Носов не решался спросить, что ж мешает ей из Москвы, которую в ясную погоду, наверное, с крыши видно, приехать хоть в воскресенье? Да и какой же наглости и беспардонности надо набраться, что к здоровому, крепкому человеку прислать скорую на всякий случай? Он принял алюминиевую кружку с душистым чаем, забыв, что только полчаса назад как пил его, и стал отогревать руки.

– А вы как себя чувствуете? – на всякий случай спросил Носов, просто для очистки совести.

– Нормально я себя чувствую, по-стариковски.

– Может, давление померить?

– Ну, померьте. – Веселкин закатал рукав свитера. Как же эта рука была не похожа на привычные дряблые старческие конечности, покрытые пергаментной до хруста сухой кожей. Крепкая жилистая рука пожилого человека. Давление нормальное, пульс, несмотря на колку дров, как после сна. Носов сложил тонометр и спрятал в ящик.

– У меня машина застряла на дороге в снегу, – сказал он старику, который пошевеливал кочергой дрова в голландской печке, что стояла посреди горницы. – Здесь есть телефон или машина у кого-нибудь?

Старик закрыл дверцу, поставил кочергу на прибитый к полу лист железа и сказал:

– Нет здесь ни телефона, ни машины, сейчас попьете чаю, согреетесь, и пойдем доставать.

Носов удивился:

– Это как?

– Так, – старик поплевал на ладони, – руками.

Носов выхлебнул чай, ощущая, как тепло разливается по продрогшему организму, как отогревается кончик носа, и встал из-за стола. Старик протянул ему вязанные из той же серой, что и свитер, шерсти варежки.

– Это вам, берите, берите, сам вязал.

Носов взял варежки, поняв, что и свитер тоже сделан руками деда. Это что ж за натуральное хозяйство? Но задавать этот вопрос он не стал, а пошел следом, прихватив вспотевший в тепле ящик.

Старик Веселкин взял из сарая совковую лопату, лом и две широченных двухметровых доски. Доски он погрузил себе на плечо, а лопату вручил Носову.

После жаркой печки и чая, а особенно ощущая невероятный жар в вязаных рукавицах, Носов бодро шагал за летящим над дорогой стариком. Веселкин шел, как и был, в свитере, портках и валенках, облепленные снегом доски лежали на его плече, он их только придерживал, а лом качался в левой руке, перехваченный точно посередине. На руки старик Веселкин все-таки надел точно такие же варежки, только размера на два побольше.

В машине никого не было. Носов подергал ручки – заперто, понял, что Владимир Михайлович пошел к шоссе ловить машину. Старик Веселкин положил доски рядом с «Волгой» и начал лопатой выгребать снег из-под машины. Носов хотел ему помочь, но лопата была одна, а старик в этот момент сравним был с небольшим экскаватором. Поэтому Виктор поставил ящик рядом с колесом в колее и зашагал в сторону шоссе на поиски водителя.

Владимир Михайлович, до костей продрогший в своей куртке-аляске, безбожно материвший и этот вызов, и эту деревню, и этот мороз, и всех проезжавших мимо водителей, обнаружился на перекрестке. Он увидел Носова и крикнул еще издали:

– Ну что? Нашел машину? – О вызове он уже не думал, видел он этот вызов на одном месте…