Дары Пандоры Кэри М.

67

Доктор Колдуэлл работает ночью, лихорадочно стараясь успеть. Лихорадочно в прямом смысле слова – температура ее тела поднялась до 40 градусов.

Извлечение мозга голодного мальчика занимает намного больше времени без помощи доктора Селкрик, к тому же руки Колдуэлл стали настолько неуклюжи, что достать его, не повреждая, практически невозможно. Она старается, как может, удаляя большую часть черепа при помощи дюймового скальпеля, пока наконец, расхрабрившись, не разрывает ствол мозга.

Когда она вытаскивает его, несмотря на яростно дрожащие руки, он оказывается более-менее цел.

Она включает микротом и нарезает ломтики, которые позволят ей изучить наиболее крупные структуры. Потом благоговейно монтирует слайды, не в силах нарадоваться на прекрасную работу микротома. Ломтики изысканны, ткани не раздавлены и не смазаны, несмотря на их эфирную тонкость.

Колдуэлл маркирует каждый слайд, а затем последовательно рассматривает их – виртуальный тур по мозгу голодного мальчика, начиная с его основания и вверх и вперед.

Она находит то, что ожидала. Нулевая гипотеза разлетается на куски. Она знает, что это за дети, откуда они пришли, их прошлое и будущее, характер их частичного иммунитета и степень (близкую к ста процентам) бесполезности предыдущих семи лет ее работы.

Это момент настоящего счастья. Если бы она умерла вчера, то так ничего и не узнала бы. Это открытие искупает все, даже если ее открытие так мрачно и безапелляционно.

Внезапный близкий звук, как динамит, заставляет поезд ее мыслей тут же сойти с рельс, поднимая ее на ноги. Это достаточно безобидный звук – всего несколько щелчков и шепот, – но его источник внутри «Рози»!

Доктор Колдуэлл лишена чрезмерных полетов фантазии. Она знает, что двери «Рози» запечатаны, и чтобы их открыть, понадобилась бы огромная сила, обязательно сопровождавшаяся громким и затяжным звуком, предупредившим бы ее. Но она по-прежнему вздрагивает, слыша непонятный звук, доносящийся из кабины.

Он исходит из верхней правой части консоли управления. Это радио. Она садится на сиденье и наклоняет голову вперед, чтобы лучше слышать.

Но слушать там почти нечего. Тишина сменяется шипением, гудением и периодическими всплесками звуков, напоминающих хаос между двумя древними радиостанциями. Но в этом болоте иногда слышатся отдельные слова. «… В нескольких часах от Маяка… вижу ваш… определить…». Голос ровный, бесчеловечный, деформированный эхом и искаженный.

Луч электрического фонарика быстро пробегает по кабине и растворяется за окном. Звук проникает изнутри, но снаружи она видит движение. Тень, брошенная на мгновение и тут же ускользнувшая. Она двигалась вдоль левого фланга «Рози».

«…Всего лишь поломка… думаю, тут есть…»

Колдуэлл быстро направляется к центральной двери. На полпути она понимает, что могла бы выйти и через дверь в кабине. Но механизм центральной двери она знает лучше. Звуки из кабины издают протяжное шипение и замолкают. С жалобным криком Колдуэлл бежит обратно к консоли управления и отвечает по тому же каналу, на котором она слышала чей-то голос.

– Прием? – кричит она. – Кто здесь? Это Кэролайн Колдуэлл с базы «Отель Эхо», шестой регион. Как слышите?

Тишина.

Она пробует другие каналы, но получает тот же ответ.

Она вновь бежит к центральной двери. Но оказавшись рядом с шлюзовым отсеком, застывает в нерешительности. Она не использовала зэд-блокатор с позавчера, и, очевидно, голодные учуют ее за сотни метров. Открыв дверь, она может впустить не только своих будущих спасителей.

В шкафу рядом с шлюзовой камерой висит шесть костюмов химзащиты. Колдуэлл обучали их надевать, когда она еще была в списке экспедиции, и хотя сейчас это занимает у нее добрых десять минут, она уверена, что сделала все правильно. Ее запах полностью замаскирован, как и тепло от тела.

Когда она толкает дверь, никакого движения снаружи уже не видно.

– Есть кто-нибудь? – громко спрашивает она. Она спускается по лестнице. Никого. Но луч фонаря теперь скачет по кормовой части «Рози».

– Кто здесь? – говорит Колдуэлл снова. Возможно, шлем скафандра заглушает голос. На дрожащих ногах она идет к корме автомобиля, шею слегка покалывает. Она поворачивает за угол, и свет слепит ее. Она говорит тому, кто, по идее, должен держать фонарь:

– Меня зовут Кэролайн Колдуэлл. Я ученый с базы «Отель Эхо» в 6-м регионе. Я здесь с…

Свет отворачивается от нее, и Колдуэлл больше нечего сказать. Никто не держит фонарик. Он просто был прикреплен ремнем к металлической рейке на задней части «Рози». Его колышет ветер, людей поблизости нет.

Она приходит в ярость от того, что купилась на детский трюк. Это засада. И так как на нее никто не нападает, целью должна быть «Рози». Доктор разворачивается и во всю прыть бежит обратно к центральной двери, ожидая увидеть юнкеров или Паркса, выбегающих из-за укрытия (хотя здесь негде спрятаться) и штурмующих свой приз.

Но ничто не движется. Она забегает внутрь и захлопывает дверь. Затем шлюз, лишним не будет. А потом дверь между отсеками, чтобы изолировать оружейную.

Наконец она останавливается. Не слышно ни единого звука, никаких признаков непрошеной жизни. Она в безопасности. Тот, кто был на улице, мог просто уйти и оставить фонарь. Может, это действительно была спасательная команда из Маяка. Может, их съели. Колдуэлл не имеет ни малейшего понятия, но что бы дальше ни произошло, она не выйдет из «Рози». Никакие песни сирен, ни настоящие человеческие лица за окном, ни оркестры, ни живые парады не заставят ее повторить свою ошибку. Она идет через лабораторию, на ходу ослабляя зажимы шлема на голове.

Мелани сидит в ее кресле перед микроскопом, читая ее заметки. Она отрывает взгляд от блокнота и смотрит на нее.

– Здравствуйте, доктор Колдуэлл, – говорит она вежливо.

Колдуэлл замерла в дверях. Ее первая мысль: она одна или другие тоже тут? Вторая: что я могу использовать в качестве оружия? Баллон фосгена все еще подключен к шлюзовой камере у центральной двери. Так как она все еще в костюме, ей этот газ не повредит. Если бы она только могла добраться до него…

– Я остановлю вас, – говорит Мелани все тем же вежливым тоном. – Если вы задумаете шевельнуться. Я остановлю вас, если вы поднимете оружие или что-нибудь острое, или попытаетесь убежать, или закрыть меня снова в клетке. Или если вы сделаете что угодно, что может причинить мне боль.

– Это… это была ты? – спрашивает ее Колдуэлл. – По радио?

Мелани кивком указывает на рацию, лежащую рядом с ней.

– Я перепробовала множество каналов. Потребовалось много времени, чтобы вы меня услышали.

– А потом… потом ты…

– Я легла под дверью. Вы вышли на меня. Как только вы прошли мимо, я зашла внутрь.

Колдуэлл снимает шлем и очень нежно кладет его на стол. В нескольких футах от нее находится изысканная гильотина микротома. Если бы она могла заставить Мелани пройти рядом и толкнуть ее на режущую поверхность, все закончилось бы в одно мгновение.

Мелани хмурится и качает головой, словно угадав ее мысли.

– Я не хочу кусать вас, доктор Колдуэлл, но мне придется. – Она держит в руках скальпель, один из тех, что Колдуэлл использовала для извлечения мозга из черепа голодного мальчика и еще не успела продезинфицировать его. – А вы знаете, насколько быстро я могу двигаться.

Колдуэлл соглашается.

– Ты хорошая девочка, Мелани, – старается пропеть она в ответ. – Я не думаю, что ты действительно хочешь причинить мне боль.

– Вы привязали меня к столу и хотели разрезать на кусочки, – напоминает ей Мелани. – И вы разрезали Марцию и Лиама. Вы, наверное, разрезали много детей. Я не укусила вас до сих пор лишь потому, что это не понравилось бы мисс Джустин и сержанту Парксу. Но их здесь нет. И, по правде говоря, я не думаю, что сейчас они были бы сильно против.

Колдуэлл склонна верить этому.

– Что ты хочешь от меня? – спрашивает она. По взволнованной Мелани видно – она хочет что-то узнать.

– Правду.

– О чем?

– Обо всем. Обо мне и других детях. Почему мы такие необычные?

– Можно мне снять этот костюм? – прощупывает Колдуэлл.

Мелани кивает в ответ.

– Я должна это делать в шлюзовой камере, – делает она следующий шаг.

– Тогда оставайтесь в нем, – отвечает Мелани.

Колдуэлл зачеркивает идею использования фосгена и опускается на один из лабораторных стульев. И только сев, она понимает, насколько устала. Только сила воли и чертова важность работы держали ее в тонусе последнее время. Сейчас она вот-вот упадет в обморок – она не в состоянии противостоять запугиваниям ребенка-монстра. Ей нужно подкопить силы и выбрать нужное время.

Она ждет, что Мелани будет допрашивать ее, но девочка продолжает читать записи в дневнике: наблюдения Колдуэлл о двух новых образцах мозговой ткани и о спорангиях. Малышка, кажется, особенно очарована записями про спорангии, в которых есть разукрашенные диаграммы Колдуэлл.

– Что такое природный рефлекс? – спрашивает она.

– Это любой внешний фактор, заставляющий инфицированное существо преследовать его источник, – говорит Колдуэлл холодно. Этот тон она использует, чтобы поставить сержанта Паркса на место, но Мелани не обращает на него внимания.

– То есть внешнее воздействие, заставляющее семена выпасть из стручка? – перефразирует она.

– Верно, – неохотно говорит Колдуэлл.

– Как в тропических лесах Амазонки.

– Что, прости?

– В тропических лесах Амазонки есть деревья, которые разбрасывают свои семена только после лесного пожара. Так делают красные деревья и карликовые сосны.

– Неужели? – говорит Колдуэлл таким тоном, как будто разговаривает с пятилетним ребенком. На самом деле она понимает, что это хороший пример.

– Да. – Мелани опять берется за дневник. Она смотрит все страницы по очереди, задерживаясь лишь на немногих. – Мисс Мейлер рассказала мне, еще тогда, на базе.

Она не моргая смотрит на Колдуэлл своими ярко-голубыми глазами.

– Почему я не такая, как все?

– Конкретизируй вопрос, – бормочет Колдуэлл.

– Большинство голодных больше похожи на животных, чем на людей. Они не могут ни думать, ни говорить. А я могу. Почему существует два вида голодных?

– Мозговые структуры, – говорит Колдуэлл.

Она борется сама с собой. С одной стороны, она хочет сохранить тайну, не отдавать больше, чем просит Мелани, заставляя ее нырять за каждой жемчужиной. С другой же, она отчаянно желает разделить с кем-то эту тайну. Желательно с гениями и мудрецами, желательно живыми, но и мертвые подойдут. А перед ней ребенок, который не подпадает ни под гения, ни под мудреца. Но когда мир на грани гибели, приходится брать, что дают.

– Голодные, – говорит она, – в том числе и ты, заражены грибковым вирусом по имени Офиокордицепс.

Она начинает с нуля, потому что не знает, что Мелани поняла из ее записей, а что нет. Поэтому первым делом она рассказывает о семействе «горячих» паразитов – организмов, которые дурачат нервную систему хозяина при помощи поддельных нейротрансмиттеров, постепенно захватывая мозг и полностью подчиняя его своим нуждам.

Вопросы Мелани задает редко, но всегда по теме. Она смышленый ребенок. Даже очень.

– Но почему я другая? – настаивает она. – Что было особенного в детях, которых вы привезли на базу?

– Я иду к этому, – говорит Колдуэлл раздраженно. – Ты никогда не изучала биологию и органическую химию. Сложно описать эти вещи словами, которые ты поймешь.

И Колдуэлл продолжает свою лекцию. Правда, слушает ее не Элизабет Блэкберн, Гюнтер Блобель или Кэрол Грейдер, а десятилетняя девочка. Это унизительно, в некотором смысле. Но только в некотором. Колдуэлл по-прежнему остается тем, кто открыл все эти связи и обнаружил то многое, что было возможно. Тем, кто отправился в джунгли и привез оттуда живой голодный патоген. Офиокордицепс колдуэллия. Так они будут называть его, отныне и во веки веков.

Небо начинает светлеть, а Колдуэлл все рассказывает. Мелани останавливает ее довольно часто, задавая вполне логичные и нужные вопросы. Она является достойной аудиторией, несмотря на отсутствие у нее Нобелевской премии.

Для впервые инфицированных, говорит Колдуэлл, Офиокордицепс не знает пощады. Он выбивает дверь, входит, пожирает и управляет. Пока, наконец, не оказывается, что хозяин превратился в мешок удобрения, который и начинает плодоносить.

– Но мы ошибались в скорости разрушения человеческого мозга. Грибок поражает различные участки мозга с различной скоростью и тяжестью. Первым делом отключаются мысли высшего порядка. Усиливается чувство голода и, соответственно, желание его утолить. Но мы предполагали, что все остальное – в чем грибок не нуждается – попадает под эмбарго.

Когда я увидела ту женщину в Стивенейдже и человека в доме престарелых, я поняла, что мы ошибались. Оба из них были каким-то образом связаны со своей прошлой жизнью. Это было видно по их поведению – женщина шла с коляской по улице, мужчина напевал, глядя на старую фотографию. Такую задачу грибок им точно не давал.

Колдуэлл смотрит на Мелани. Во рту у нее пересохло, хотя пот обильно течет по лицу.

– Можно мне стакан воды? – спрашивает она.

– Когда закончите, – обещает Мелани. – Пока нет.

Колдуэлл смиряется с приговором. На лице Мелани нет ни капли сомнения, за которое можно было бы уцепиться и начать переговоры.

– Ну, – говорит она, немного запинаясь, – это заставило меня задуматься. О тебе и других детях. Возможно, мы пропустили очевидное объяснение, почему вы так отличаетесь от других голодных.

– Продолжайте, – говорит Мелани. Ее голос звучит так же, как раньше, но глаза выдают страх и волнение. Это немного утешает Колдуэлл – в отсутствие физического контроля приходится довольствоваться хоть такой властью над девочкой.

– Я поняла, что вы, возможно, родились уже инфицированными. Ваши родители, скорее всего, уже были заражены перед тем, как зачать вас. Мы думали раньше, что это невозможно – ведь у голодных нет полового влечения. Но когда я увидела, что некоторые человеческие эмоции смогли выжить – материнская любовь, одиночество, – эта теория перестала мне казаться абсурдной.

Думая об этом, я решила найти цитологическое доказательство. Мне посчастливилось получить свежий образец тканей мозга…

– От мальчика, – перебивает ее Мелани. – Вы убили его и отрезали ему голову.

– Да. И его мозг сильно отличался от мозга обычного голодного. С тем оборудованием, что у меня было на базе, я могла скорее лишь проверить и подтвердить наличие грибка, не более. Здесь же… – она кивает в сторону микротома, центрифуги и электронного микроскопа, – мне удалось рассмотреть отдельные нейроны и как с ними взаимодействуют грибковые клетки. Этот мальчик и тот мужчина в доме престарелых были настолько разными, что сравнивать их практически невозможно. Грибок совершенно разрушает мозг первого поколения голодных. Проходит через него, как поезд. Он выделяет особые химикаты, которые, накапливаясь, наносят огромный вред по всему функционалу мозга хозяина. При этом он высасывает все питательные вещества из мозговых тканей, постепенно их осушая.

Во втором поколении, к которому ты относишься, грибок распространяется равномерно по всему мозгу. Он тщательно переплетается с дендритами нейронов хозяина. В некоторых местах он фактически заменяет их. Но он больше не питается мозгом. Он получает свою пищу только тогда, когда хозяин ест. Он превратился из паразита в настоящего симбионта.

– Мисс Джустин говорила, что моя мама умерла, – возражает Мелани. Это почти протест – как будто ложь из уст Хелен Джустин не может существовать в мире.

– Это была наша лучшая догадка, – говорит Колдуэлл. – Что ваши родители были юнкерами или другими выжившими, которые оставались в лесах и заразились одновременно с тем, как зачали вас. Мы не могли предположить, что голодные могут совокупляться. А еще невероятней, что рождавшиеся в дикой природе дети могли выжить. Вы куда выносливее и более самодостаточны, чем обычные человеческие младенцы. Может быть, вы питались плотью ваших матерей, пока не набрались для…

– Нет, – резко обрывает ее Мелани. – Не говорите о таких вещах.

Но говорить – это единственное, что в состоянии сейчас делать Колдуэлл, и она не может себя остановить. Она рассказывает о своих наблюдениях, своей теории, своем успехе (в разработке жизненного цикла патогена) и своем провале (нет иммунитета, нет вакцины, нет никакого лечения). Она говорит Мелани, где найти ее слайды и остальные заметки и кому их передать, когда они доберутся до Маяка.

Когда говорить ей становится совсем трудно, Мелани подходит и садится у ее ног. Скальпель она продолжает держать в руке, но не обращает на него внимания. Она просто слушает. И Колдуэлл полна благодарности, потому что знает, что означает эта вялость, обволакивающая ее все больше.

Сепсис вступает в свою заключительную фазу. Она не запишет свои выводы, не удивит оставшиеся научные умы обреченного арьергарда человечества своей проницательностью и их идиотизмом. Для всего этого у нее есть только Мелани. Мелани была послана провидением к ней в ее последний час, чтобы доставить трофеи домой.

68

Это плохая ночь.

В комнате нет ничего, кроме стола и металлической цистерны, которая была когда-то частью системы центрального отопления в доме. Каждое движение заставляет доски громко скрипеть, поэтому большую часть времени Джустин и Паркс сидят неподвижно.

Их первые посетители прибывают примерно через час после того, как Мелани отставляет лестницу, по которой они забрались. Точнее говоря, через несколько минут после того, как она связывается с ними по рации, бродя по дебрям Хакни. Джустин может слышать, как голодные беспокойно топчутся внизу, спотыкаясь и врезаясь в стены. Источник запаха, химический градиент, за которым они следуют, – находится над ними, но они не могут туда добраться. Все, что они могут, – бессмысленно наворачивать круги внизу, движимые легкими дуновениями ветра и случайными изменениями в интенсивности запаха.

Джустин продолжает надеяться, что они уйдут или, по крайней мере, перестанут топтаться на месте, но ситуация здесь не как в Стивенейдже. В дом Уэйнрайта голодные пришли из-за звуков и движения. Когда все стихло, они тоже остановились в ожидании дальнейших указаний от грибка. Здесь же запах никуда не девается, он держит их в постоянном беспокойном движении.

Первое время Паркс постоянно открывает люк и светит вниз фонариком, вглядываясь в серые лица и огромные молочные глаза и ноздри, повернутые к нему. Но картинка не меняется, и вскоре он сдается.

Примерно через час они начинают слышать подобные шорохи и стуки в соседнем номере. Очередные голодные, следующие за ароматом или теплом, так же усердны, как и первая кучка, но этих подвела местная география – забравшись по другой лестнице, они оказались не там, где хотели.

Джустин с Парксом оказались в центре большого пространства, наполненного существами, искренне желающими их съесть.

Нет, поправляется Джустин. Не в центре. На крыше никого нет. По крайней мере, пока.

Она находит трещину в стене и залезает на стол, чтобы посмотреть наружу. Луна (охотника?) освещает широкую вереницу улиц, идущих на юг к реке. Грибковая пена заполняет их до краев и растекается до самого горизонта. Лондон теперь запретная зона, для людей так точно. Только голодные могут жить здесь. Одному Богу известно, как далеко на восток или на запад им придется идти, чтобы обойти это.

Ну, может быть, Богу и Мелани. Они пытаются связаться с ней по рации, но в ответ лишь молчание. Паркс думает, что она, возможно, перешла на другую частоту, но ни одной хорошей причины, по которой она так сделала, он не находит.

– Ты должна попробовать заснуть, – говорит он Джустин. Паркс сидит в углу и чистит пистолет в луче электрического фонарика. Свет падает на его подбородок, глазницы и, что самое неприятное, на шрам, по диагонали расчерчивающий лицо.

– Прямо как ты? – лаконично спрашивает Джустин. Но со стола она слезает. Ей больно смотреть на бесконечные серые линии.

Она садится рядом с ним. Через некоторое время она касается его руки, чуть ниже запястья. Затем, с легким чувством нереальности, кладет свою руку на его.

– Я была несправедлива к тебе, – говорит она.

Паркс громко смеется.

– Мне кажется, я искал не совсем справедливость.

– Не важно. Ты завел нас так далеко, несмотря ни на что, а большую часть пути я относилась к тебе, как к врагу. Я сожалею об этом.

Он берет ее руку и поднимает к голове. Она думает, что он собирается поцеловать ее, но оказывается, что он просто поднес ее к свету.

– Это не имеет значения, – говорит он. – На самом деле так даже лучше. Я никогда не мог уважать женщину, которая согласилась спать со мной.

– Это не смешно, Паркс.

– Согласен. Не смешно. Кстати, ты давно уже можешь называть меня Эдди.

– Ты уверен? Смахивает на неуместное братание.

Теперь смеется она и искренне этому радуется.

Хочет ли она этого? Она даже не знает. Понятно, что она чего-то хочет. Джустин держит руку Паркса не из-за какой-то абстрактной нужды в человеческом контакте. Ей интересно, что она почувствует от его прикосновений. И эти чувства двусмысленны.

Шрам не беспокоит ее. Благодаря ему лицо Паркса перестает относиться к категории обычных симметричных лиц. Это лицо напоминает пару брошенных костей. Она не азартный человек, но такие черты ей инстинктивно нравятся.

В отличие от жестокости в его прошлом и в ее, через которое придется перешагнуть, чтобы сблизиться. Она хотела бы никогда не рассказывать ему, что убила человека. Она хотела бы представлять себя чистой и безгрешной, чтобы, дотронувшись до него, увериться в этом еще больше.

Но переродиться так нельзя, если вообще как-то можно.

Она подвигается еще ближе к нему и, удерживая его голову обеими руками, целует в губы.

Через некоторое время он выключает фонарь. Она знает почему и не говорит ни слова.

69

Где-то в середине ночи звуки внизу меняются.

До этого они были случайными – глухие стуки и скрежет голодных, толкающихся в броуновском движении. Теперь звуки приобрели определенный ритм, настойчивость. Появились хрюканья, посвистывания и щелчки, смешанные со звуками насилия. Но голодные не занимаются пением.

Паркс выбирается из тяжелых сонных объятий Джустин и ползет к люку. Он поднимает его и включает фонарик, уже направленный вниз.

В пучок света попадает лицо прямиком из ночного кошмара. Оно выскакивает на Паркса из темноты. Бледная кожа, черные глаза, разноцветные линии во все стороны. Его рот широко открыт, чтобы показать тонкие острые зубы пираньи.

Оно мгновенно реагирует на свет, яростно глядя вверх. Что-то щелкает прямо перед лицом Паркса – то, что попало в свет фонаря, врезается в люк с громким лязгом.

Паркс откидывается назад – не от удара, а от увиденного. Дети, юноши и девушки, роятся между покачивающимися голодными, роняя их на пол и быстро добивая различным оружием, массивным и эклектичным.

Но понятно, что они пришли не за этим. Пока они занимаются всего лишь расчисткой территории. Они оказались здесь не случайно. Их привели сюда два человека, расположившиеся на мансарде. Черные глаза по очереди смотрят на Паркса, беззвучно оглашая ему приговор.

Он захлопывает люк. Джустин уже приподнялась на локте, но он быстро поднимает ее на ноги.

– Нам нужно уходить, – говорит он. – Сейчас же. Одевайся.

– Что? – сонно спрашивает она. – Что…

Она не заканчивает, потому что слышит звуки снизу. Может, она уже догадалась, что они означают. Так или иначе, они не могут означать ничего, кроме неприятностей, поэтому она не просит объяснений, на которые ушло бы время, которого сейчас практически нет.

У люка нет защелки, но Парксу удается опрокинуть на него металлическую цистерну. И как раз вовремя – люк почти распахнулся от толчка снизу. Недовольный крик не заставляет себя ждать.

В течение нескольких секунд люк сотрясался от попыток голодных детей открыть его. Паркс понятия не имеет, как они смогли добраться до него. Забрались друг другу на плечи или сложили мертвых голодных в кучу? Не важно. Они слишком сильны и решительны – цистерна не сможет долго сдерживать их.

Он вскакивает на стол и высовывает голову из окна, которое Джустин оставила открытым. На крыше никого. Паркс подтягивается и вылезает наружу. Джустин следом, он подает ей руку, но она справляется сама.

Шифер успел высохнуть после дождя, но по-прежнему остается чертовски скользким. Они поднимаются наверх, по-лягушачьи расставляя конечности, чтобы не скатиться вниз.

Добравшись до вершины хребта, становится легче. Здесь узкая кирпичная дорожка, позволяющая им стоять вертикально и медленно ковылять, как подвыпившие воздушные гимнасты, опираясь на бруствер дымовых труб и вентиляционных отверстий.

Паркс хочет побыстрее добраться до другого конца крыши, чтобы найти там окно и через него забраться обратно внутрь. Но не пройдя и половины пути, за их спинами слышатся громкие пронзительные крики, предупреждающие о том, что они больше не одни. Паркс поворачивается, чтобы посмотреть. Маленькие силуэты, отлично различимые в лунном свете, выскакивают на крышу из помещения, в котором буквально пару минут назад он мирно спал с Джустин. Они не лезут прямо наверх, а выбирают кратчайший маршрут к добыче – бегут по диагонали к Парксу и Джустин.

Добравшись до ближайшего дымохода, Паркс выхватывает пистолет. Он стреляет дважды, в тех детей, что бегут первыми. Первый выстрел находит свою цель. Малыша отбрасывает назад, он соскальзывает по крыше и падает вниз, не успевая ни за что зацепиться. Другой выстрел мимо ворот, но дети разбегаются в панике, и еще один из них срывается вниз.

Остальные быстро отступают. Хотя недостаточно быстро. Паркс успевает подстрелить еще парочку.

– Не убивай их! – кричит Джустин. – Не надо, Паркс! Они убегают!

Они меняют тактику, а не убегают. Но Парксу не до споров. Впрочем, патроны надо беречь, они понадобятся им, когда они спустятся на землю.

Если спустятся.

Что-то попадает в кладку дымохода, прямо рядом с головой Паркса, и осколки царапают ему щеку. Прячась за трубами, голодные дети пускают в них камни из чего-то, отдаленно напоминающего рогатку. Но силы их рук достаточно, чтобы камни летели как пули. Один из них пролетает так близко, что он слышит свист правым ухом.

Хватит.

Он берет винтовку и дает две длинные очереди. Первая разрушает дымовые трубы, заставляя детей забраться обратно в подполье. Вторая проходит по шиферу на полпути к ним. Им придется нелегко, если они рискнут продолжить погоню.

– Не стой! – кричит он Джустин. – Вниз! Спускайся здесь. Найди окно!

Джустин уже скользит вниз по шиферу к водосточному желобу, раскинув руки и ноги, чтобы замедлиться. Паркс следует за ней, только на боку, готовый стрелять по всему, что будет двигаться. Но ничто не движется.

– Паркс, – говорит Джустин. – Сюда.

Она нашла окно, которое не открыто, а полностью выбито вместе с рамой. Нужно всего лишь позволить себе повиснуть на краю крыши на локтях и ступить на подоконник. А потом извернуться и заползти внутрь ногами вперед.

Теперь счет идет на секунды. Они должны спуститься вниз первыми, чтобы дети не заперли их внутри. Они рыщут в темноте в поисках лестницы.

И вот тут просыпается рация. Паркс не останавливается – он не смеет, – но выхватывает ее на ходу и отвечает.

– Паркс. Говори.

– Я слышала выстрелы, – говорит Мелани. – Вы в порядке?

– Не особо.

Джустин хватает его за плечо и тащит куда-то. Она нашла лестницу. Они бегут по ней, спотыкаясь и чуть не падая. Ему следовало бы остановиться и достать фонарик из рюкзака, но дети могут увидеть свет и сообразить, что их жертвы пытаются уйти.

– Какие-то голодные дети нашли нас, – говорит он, тяжело дыша. – Вооружены до зубов. Похожи на тебя, но крупнее. Они преследуют нас.

– Где вы? – спрашивает Мелани. – Там же, где я вас оставила?

– Дальше. В конце улицы.

– Я бегу к вам.

Хорошие новости.

– Приходи скорее, – говорит он.

Оказавшись на первом этаже, они видят зияющий просвет отсутствующей входной двери. Они направляются прямо туда, но в лунном свете возникает силуэт, совсем рядом. Четыре фута в высоту, нож в каждой руке, готовый резать.

Паркс стреляет, и силуэт исчезает в темноте. Это был последний патрон в магазине, или предпоследний. Он поскальзывается, стараясь быстро остановиться. Джустин врезается ему в спину. В обратном порядке они бегут в заднюю часть дома.

Через бесконечную вереницу разлагающихся пещер. Предназначение комнат угадать невозможно, да Парксу это и не важно. Он просто ищет черный ход. А когда находит и выбивает дверь, перед ним открывается то, на что он молился – огромный заросший сад, у которого было двадцать лет и полная свобода действий.

Они с головой ныряют в кусты высокой ежевики, оставляя в качестве дани ткань одежды и кожу. Завывания сзади говорят о том, что дети не отстают. Паркс желает им по максимуму насладиться заброшенным садом. Ведь большинство из них почти голые, так что дюймовые шипы для них – весомое препятствие.

Он оборачивается. Дверь, через которую они прибежали, уже скрылась в кромешной тьме, но он видит еле различимые движения в той стороне. Он стреляет туда и что-то кричит. Стреляет еще, и курок перестает реагировать. Остался ли у него еще магазин на поясе? Неужели он всерьез собирается остановиться и начать перезаряжаться в темноте, с теми милыми щенками, готовыми в любую секунду вгрызться ему в задницу?

Впереди стена. «Давай! Прыгай!» – кричит он и подбрасывает Джустин, затем прыгает сам, но не дотягивается до верхушки. Это ему удается с третьей попытки, Джустин тянет его наверх за воротник рубашки.

Что-то бьет ему в плечо. Еще что-то взрывается на стене рядом с ним. Джустин стонет от боли и падает вниз, подбитая артиллерией.

Паркс перелезает через стену и прыгает на потрескавшийся от сорняков асфальт автостоянки. Остатки полноприводного джипа без передних колес напоминают поверженного быка на корриде, ожидающего последнего удара. Le coup de grce.

Джустин лежит на земле, не двигаясь. Он осторожно трогает ее лоб, и его пальцы тут же намокают.

Она тяжелая, но Парксу удается закинуть ее на плечо. Он не может держать Джустин одной рукой, поэтому нужно либо бежать, либо драться.

Он выбирает бежать. И вскоре понимает, что сделал неправильный выбор. Полдюжины низких, гибких фигур бегут к ним со стороны дома. Еще больше соскакивают с забора позади.