Спасенные дневники и личные записи. Самое полное издание Берия Лаврентий
Он жил полной жизнью настоящего человека, и о нём можно сказать так:
- Есть судьбы, породнившиеся с веком,
- Который эти судьбы создают.
- Счастливые, им лишь покой неведом.
- Но ведом труд.
- Всё превозмогший труд!
Ветер истории действительно сдувает мусор с великих могил – если это великие могилы. Этот ветер сдувает мусор с могилы великого Сталина.
Но от великого Берии не осталось могилы. Зато осталась его судьба.
И ей, несмотря на всё, в ней произошедшее, можно лишь позавидовать.
Личный Архив Берии. Политическое завещание гения власти
Без Сталина России не быть!
Предисловие публикатора
В этой книге собраны последние материалы Л.П. Берии. Выходом их в свет завершается публикация личных записей Лаврентия Павловича Берии, начатая изданием его тайных дневников 1938–1953 годов.
Дневники Л.П. Берии, подготовленные мной к печати с подробными комментариями, составили три отдельных тома, затем объединённые под одной обложкой. Сегодня, также под одной обложкой, издаются недатированные записи Л.П. Берии послевоенных лет. По содержанию некоторых из них можно предполагать, что Берия рассматривал их как нечто вроде заготовки будущих мемуаров. Среди материалов – наброски ряда политических портретов (в т. ч. – Троцкого, Бухарина, Кирова, Орджоникидзе и др.), а также записи о Сталине, о советском Атомном проекте, роли ядерного оружия и т. д.
Публикуются также записи, касающиеся вопросов развития социализма, судеб социализма и Советского Союза и т. п.
В записях, имеющих характер концептуальных размышлений, Л.П. Берия выступает, по сути, как вдумчивый и талантливый системный аналитик, явно имеющий вкус к анализу и теоретическому осмыслению коренных явлений жизни общества. Для тех, кто всё еще числит Берию по ведомству палачей, это может показаться невероятным. Но это именно так.
И в этом смысле последний том тайных записей Л.П. Берии можно считать сенсационным. Он показывает, что Берия был не просто выдающимся менеджером эпохи, но и выдающимся её интеллектуалом.
Несмотря на отсутствие датировки, из контекста эпохи, к которой относятся записи, видно, что в основном они сделаны не позднее конца 40-х и начала 50-х годов, в том числе – в период подготовки к XIX съезду партии и после XIX съезда. Этот, ускользнувший от внимания современных историографов, но важный в системном отношении съезд был созван как очередной съезд ВКП(б), а закончился уже как съезд КПСС – партия получила новое название.
Как показали последующие события уже второй половины 50-х годов, бывшая партия большевиков получила вскоре после XIX съезда и новое содержание – всё более противоречащее интересам народов СССР и социализма. С учётом сказанного записи Л.П. Берии, касающиеся подготовки XIX съезда, а также относящиеся ко времени сразу после XIX съезда КПСС, то есть – к осени 1952 года и началу 1953 года, очень интересны.
Читатель, знакомый с публикацией в издательстве «Яуза» личных дневников Лаврентия Павловича Берии с 1938 по 1953 год, знает и историю появления у меня текста этих дневников, которые затем были подготовлены мной к печати и прокомментированы. Для читателя же, взявшего в руки лишь эту книгу, требуется предварительное пояснение.
После издания книги «Берия – лучший менеджер ХХ века» и моего участия в съёмках документального фильма о Берии, на меня вышел человек, личность которого заинтриговала с первых минут знакомства с ним и интригует по сей день.
Высокий, худощавый, со строгими белоснежными волосами, он был не по-стариковски строен, а точнее – по-гвардейски подтянут. Длинное кожаное пальто было тоже далеко не новым, старомодным, но элегантным. Представился он, иронически улыбнувшись, «Павлом Лаврентьевичем» – явный намёк на тему Лаврентия Павловича, и сообщил, что готов предоставить мне дневники Берии.
На мой естественный вопрос: «А они что, существуют?», он коротко ответил: «Существуют». Из дальнейшего же разговора, подробно описанного мной в предисловии к первому тому дневников, выяснилось, что:
– мне может быть предоставлена лишь электронная версия дневников, но при этом мне будет показана (однако – не отдана) часть фотокопий с оригиналов;
– никакие финансовые условия мне не выставляются и в будущем выставляться не будут, единственное условие – подготовить дневники к печати и постараться их издать;
– вижусь я с «Павлом Лаврентьевичем» в первый и последний раз и должен дать честное слово, что попыток разыскать его предпринимать не буду.
Разговор наш был не очень-то долгим и, как и было оговорено сразу, единственным. Поэтому по сей день я могу лишь гадать – кем же был мой таинственный незнакомый знакомец? Он лишь сообщил, что возраст его – под девяносто, а в ходе беседы говорил иногда «я», а иногда – «мы»…
По здравом размышлении я пришёл к выводу, что мой мимолётный визави был или старым чекистом, или старым архивистом бериевского периода, и представлял небольшую группу работников НКВД тех времён (с учётом того, что архивное дело тогда было сосредоточено тоже в НКВД). И в их руках тем или иным образом оказались уникальные материалы.
Но как эти материалы у них оказались!
И зачем они их хранили?
И почему не обнародовали сами?
Точного ответа на эти вопросы я тогда не получил, а теперь и вообще нет никакой надежды на то, что когда-либо их получу. Тем не менее, некие догадки на сей счёт у меня имеются, и я ими с читателем сейчас поделюсь.
За десятилетия, прошедшие после смерти Сталина и Берии, стараниями вначале Хрущёва и хрущёвцев, а затем, после фактического замалчивания имени Берии при Брежневе, – «трудами» «прорабов перестройки» и их «демократически»-«либерастических» преемников, имя и облик Берии оказались предельно демонизированными. Из выдающейся исторической фигуры сделали монстра с садистскими наклонностями.
Однако все мои изыскания по теме Берии раз за разом убеждают в том, что реальный Берия имел прямо противоположный рисунок натуры. Он был жёсток (без жестокости) с врагами СССР, он был резок (до густого мата) с разгильдяями и дураками, но с нормальными людьми Берия был вежлив, чему есть достоверные свидетельства, а по отношению к добросовестным и честным подчинённым – внимателен и заботлив, чему тоже есть достоверные свидетельства. При этом Берия был человечески крупной личностью – яркой, нестандартной, самобытной и тем привлекательной.
Иными словами, Берия был человеком, вполне заслуживавшим уважения, преданности и даже любви подчинённых – тех, конечно, подчинённых, которые сами заслуживали уважения.
Когда Берия был арестован, то были изъяты, естественно, и все его бумаги. Соответственно, личные дневники тоже были изъяты, а потом началась сортировка – что уничтожать немедленно, что – позднее, что отдавать на архивное хранение.
Ясно, что основной массив личных и служебных документов, относящихся к Берии, был уничтожен в первые же хрущёвские годы, но, повторяю, вряд ли все документы уничтожались одновременно.
В частности, не было необходимости в немедленном уничтожении личных дневников Берии. Факт их обнаружения не мог не заинтересовать как Хрущёва, так и остальных членов ближайшей сталинской «команды». Ведь дневники представляли собой, с одной стороны, ценнейший исторический материал, а с другой стороны, они могли быть использованы как Хрущёвым, так и его оппонентами в тактических политических целях.
Тем не менее, окончательную судьбу дневников можно было предполагать заранее с высокой степенью вероятности – рано или поздно их должны были уничтожить. И вот тут – как я предполагаю – несколько преданных памяти Берии сотрудников МГБ СССР и архивных работников тайно сняли фотокопии с подлинника дневников и хранили их затем десятилетиями.
На архивных документах всегда есть те или иные разметки, там могли быть и какие-то замечания читавших, и т. д. и т. п. Даже пагинация, то есть нумерация листов архивного дела (от руки, конечно), может навести на того, кто её делал. И, как я догадываюсь, «Павел Лаврентьевич» с товарищами, как люди опытные, передавая мне копию дневника, не желали даже минимально засвечиваться даже через десятилетия.
Какими соображениями они при этом руководствовались, можно только гадать. Но, надо полагать, какие-то резоны у них были. Конечно, они могли бы дать мне несколько фотокопий с обрезанными архивными разметками, но, как люди, опять-таки, опытные, они знали, что по фотокопиям экспертиза всё равно не проводится, так что стоит ли огород городить. Когда же я завёл разговор о желательности экспертизы, «Павел Лаврентьевич» лишь вспылил.
То, что сказано мной о побудительных мотивах «Павла Лаврентьевича», – лишь мои предположения, однако ничего более на сей счёт я сказать не могу. Впрочем, появление в научной периодике в 2012 году статьи члена-корреспондента РАН В.П. Козлова, бездоказательно поставившего аутентичность дневников под сомнение, показало, что «Павел Лаврентьевич» поступил, пожалуй, правильно, максимально «отстроив» публикатора текста от оригинала текста. Разбору ситуации, возникшей после статьи профессора Козлова, я намерен посвятить отдельную небольшую книгу.
Что же до того, что материалы были переданы именно мне, а не «более известному и заслуженному левому автору» – как об этом было заявлено на одном из форумов Интернета, то это уж вопрос к «Павлу Лаврентьевичу» и его коллегам. Сам он пояснил, что они сочли наиболее достойным и надёжным меня. И я этим, нравится это кому-то или не нравится, горжусь.
Да, публикация дневников Берии с моими примечаниями и комментариями, вызвала много бурных и чаще всего некорректных дискуссий, одним из результатов которых стало знакомство с новым для меня словом «фейк». Я и не знал, а так, оказывается, сейчас называют апокрифические «мемуары», «дневники» и другие якобы исторические документы. Иными словами, многие усомнились в подлинности дневников, но практически все возражения относились к типу: «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда».
Я уже писал, и могу лишь повторить, что буду благодарен за любые корректные замечания, но – по существу, с указанием фактических или хронологических неточностей и т. д. Был бы рад, если бы кто-то из профессиональных текстологов провёл лексическую экспертизу. Хотя сразу скажу, что она вряд ли будет вполне достоверной. Ведь полностью аутентичных, достоверных документов и текстов, вышедших из-под пера Лаврентия Павловича, сейчас, насколько мне известно, почти нет, их очень мало. Даже протоколы его допросов – за исключением их первого блока, относящегося к июлю, скорее всего сфальсифицированы. Достоверные же тексты официальных речей очень сильно отличаются от личных записей по вполне понятным причинам.
Пару слов – и об интернет-сомнениях относительно того, что я не представил-де ни одной фотокопии ни одного листа дневников Берни. Но как, с одной стороны, я мог бы их представить, если мне самому их только показали? С другой стороны, могу заметить скептикам, что если бы мне передали «фейк», то не так уж и сложно было бы мастерам своего дела сфальсифицировать ещё и несколько листов «фотокопий» с тем, чтобы передать мне пусть не сами «фотокопии», то их сканы с «убранной» «архивной разметкой».
Но это так, к слову. А теперь надо пояснить вот что…
Всё, сказанное мной выше, – лишь присказка. Далее я должен сообщить, как вышло так, что между публикацией дневников Л.П. Берии и публикацией остальных материалов из его тайного архива образовался некий перерыв.
Дело в том, что кроме текста непосредственно дневников Л.П. Берии, на дискетах и CD-дисках, переданных мне «Павлом Лаврентьевичем», имелись и дополнительные крайне интересные материалы – не дневникового характера и недатированные.
О наличии их «Павел Лаврентьевич» предупредил меня отдельно, сказав, что он передаёт мне также записи Берии, часть которых относится, скорее всего, ко времени или перед XIX съездом ВКП(б) – КПСС, или сразу после него, а также – что-то вроде набросков мемуаров и размышлений по весьма широкому спектру тем. «Павел Лаврентьевич» сказал, что, хотя эти материалы не датированы, он относит их к началу 50-х годов, и прибавил: «Впрочем, увидите сами…»
Когда я вплотную приступил к обработке материалов непосредственно дневников, то остальные материалы по договорённости с издательством включать в работу сразу не стал. На мой взгляд, они требовали отдельного и спокойного рассмотрения и осмысления. Ведь это были не текущие впечатления и оценки, выхваченные прямо из злобы дня в реальном масштабе времени, а нечто более глубокое и основательное.
Подготовка дневников к печати отняла у меня много времени и сил и растянулась до начала 2011 года. В марте 2011 года вышел первый их том, а с начала года я увлёкся современными темами, результатом чего стали три книги, две их которых («Берии на вас нет» и «Как проср…ли СССР») вышли в издательстве «Яуза» в сентябре 2011 года, а третья – «Мировой социализм или мировой катаклизм?» ещё ждёт своего издателя.
Лишь к осени 2011 года я нашёл в себе силы вернуться к оставшимся материалам из, как я говорю, «тайного архива Павла Лаврентьевича», и началась новая работа – не менее интересная, однако намного, как я считал вначале, менее утомительная. Ведь теперь передо мной стояла принципиально более простая, вроде бы, задача: прочесть имеющийся текст и как-то его осмыслить, не занимаясь скрупулёзной и трудоёмкой проверкой дат, имён, обстоятельств. Этим я занимался ранее, и если аутентичны дневники, то аутентичны и остальные переданные мне записи, не так ли?
В переданных мне отрывках Берия размышлял о задачах СССР и проблемах государственного строительства, излагал свои взгляды на какие-то теоретические вопросы (и это тоже было интересно), что-то вспоминал, давал что-то вроде зарисовок портретов тех или иных своих товарищей по руководству и т. д.
Особых комментариев это, вроде бы, не требовало.
Однако я быстро понял, что заблуждаюсь. Работа, если делать её «без дураков», предстояла вновь немалая, хотя и действительно менее кропотливая, чем при подготовке к печати дневников.
В частности, в ряде записей Берии – тут «Павел Лаврентьевич» был совершенно прав – явно усматривалась связь с проблемами XIX съезда, который был созван как съезд ВКП(б), а завершился как съезд КПСС.
И тут я задумался…
Всё, о чём писал Берия на эту тему, лично для меня было ясно и понятно, трудностей с пониманием не возникало. Но это у меня – «въехавшего» в ту эпоху весьма глубоко и обширно. А всё ли будет понятно – без отдельных пояснений – массовому читателю? Последние полгода непосредственно сталинской эпохи – время с сентября 1952 года по начало марта 1953 года, всё ещё остаётся исторической и политической «терра инкогнита»! Честным, то есть – серьёзным и объективным, образом её ещё никто не исследовал.
Я сам лишь сделал для себя некоторые зарубки на памяти об этих месяцах – когда работал над книгами о Берии и о Сталине и при подготовке к печати дневников Берии.
Сам для себя я тогда разобрался во многом, но даже для самого себя – далеко не во всём. И вот теперь, вчитываясь в записи и размышления Берии, я на что-то начинал смотреть по-новому, в чём-то окончательно утверждался, отбрасывая сомнения, а над чем-то задумывался, не находя ясного ответа на возникающие вопросы…
Фактически, недатированные материалы можно разделить на два крупных блока – отдельно записи, так сказать, исповедального или автобиографического характера, и отдельно – записи, так или иначе относящиеся к проблематике XIX съезда. К этим двум массивам из тайного архива «Павла Лаврентьевича» надо было давать отдельные комментарии и пояснения – к каждому блоку отдельно.
В ныне издаваемых материалах содержатся размышления Л.П. Берии о задачах СССР и проблемах государственного строительства, изложение его взглядов на некоторые теоретические вопросы. На первый взгляд, подобные теоретические изыскания великого практика могут показаться странными и неправдоподобными. Однако на самом деле всё вполне объяснимо!
После XIX съезда Л.П. Берия был включён в Комиссию по переработке, а фактически – по разработке новой Программы партии. И уже это – само по себе – говорит о многом. Более подробно я остановлюсь на этом моменте в своё время и в своём месте. Скажу лишь, что Берия был, говоря языком современным, блестящим системным аналитиком, и Сталин – сам прекрасно владевший методами системного анализа, это понимал и ценил.
Поэтому я решил, что публикацию непосредственно текста, принадлежащего перу Л.П. Берии и относящегося к преддверию XIX съезда, полезно дополнить очерком о XIX съезде с хотя бы кратким анализом ряда моментов, с XIX съездом связанных.
Я подумал, что смогу сделать эти записи Л.П. Берии по-настоящему интересными для массового читателя тогда, когда читатель будет хотя бы в общих чертах представлять, чем характерен был тот период нашей истории. Тогда он лучше поймёт и то, почему великого практика социалистического строительства, по уши занятого текущими конкретными делами, вдруг потянуло на теоретические изыски.
Вообще-то, было бы нелишним привести в этой книге и биографию Л.П. Берии, но я просто напомню, что читатель, желающий более подробно познакомиться с жизнью и биографией Л.П. Берии, может удовлетворить свой интерес, обратившись к ряду объективных книг о Л.П. Берии, например, написанных Юрием Мухиным, Арсеном Мартиросяном, Еленой Прудниковой, Алексеем Топтыгиным и, безусловно, автором этого предисловия. Первые годы деятельности Л.П. Берии отражены в его автобиографии, приводимой в книге.
Будет полезно и знакомство с дневниками Лаврентия Павловича, публикатором которых я являюсь.
Надо сказать, что я отдаю себе отчёт в том, что публикация новых, недатированных, записей Л.П. Берии может породить волну новых интернет-сомнений относительно их аутентичности.
Предвидя их, поделюсь с читателем собственными оценками на сей счёт.
Поздний Берия – Берия конца 40-х и начала 50-х годов, конечно же, отличался от Берии довоенных и военных времён. В 1939 году ему было всего сорок лет. Позади были напряжённые годы работы в Закавказье, блестящие успехи и огромный опыт, однако впереди была ещё более напряжённая работа и новые успехи – иначе чем успешно Берия не работал. Правда, любые блестящие успехи нового наркома внутренних дел СССР страна уже не могла бы заметить и оценить в силу закрытости от общественного внимания проблем и успехов спецслужб. (Общество узнаёт лишь о провалах разведчиков и контрразведчиков – после того как американцы арестовывают в США Абеля-Фишера, в СССР – Пеньковского или на Запад сбегает Гордиевский). Но, так или иначе, в 1939 году Берия был полон сил и замыслов. И даже явно предстоящая война виделась как ещё одно, но – не сверхчеловеческое испытание.
В реальности вышло иначе – Вторая мировая война и Великая Отечественная война потребовали лично от Берии тяжелейших интеллектуальных, душевных и физических усилий, а это – изматывает и изнуряет, но, одновременно, даёт пищу для глубоких размышлений и философских размышлений даже для такого неуёмного и талантливого человека дела, как Лаврентий Берия.
Впрочем, сразу после войны времени на нечто подобное у Берии не было – он стал одной из ключевых фигур послевоенного восстановления и развития СССР, а при этом курировал в полном объёме Атомную проблему, руководя Специальным комитетом. Причём в последнем качестве был немало погружён ещё и в ракетные дела.
С другой стороны, после войны и, особенно, после того, как Берия в 1949 году почти одновременно «разменял» шестой десяток и добился успеха в создании советской Бомбы, не могла не наступить некая психологическая реакция. Почивать на лаврах Берия не собирался и не умел, однако некое расслабление после 1949 года он себе позволить мог. К тому же Берия становился старше, мысли и чувства накапливались, кристаллизовались, и это тоже создавало объективную базу для чего-то более серьёзного, чем быстрые дневниковые записи и мгновенные оценки и мысли.
Проведём сравнение с такими фигурами, как Черчилль и де Голль. Оба после войны написали мемуары и они стали широко известны. Конечно, для западных политиков самореклама – способ существования, да и гонорары оба военных лидера получили за свои труды изрядные. Государственные деятели СССР были людьми иных задач, иного воспитания и иных устремлений, но пример западных «коллег» перед глазами был, и он мог дополнительно стимулировать у Берии желание написать что-то и самому о пережитом – для истории (собственно, как увидит читатель, мемуары Черчилля, впервые опубликованные в 1950 году, действительно стали для Берии одним из стимулов).
Могу указать на один очень мало известный момент, косвенно подтверждающий интерес Берии к письменной, документальной фиксации важных событий эпохи и их осмыслению. К 1953 году в «атомном» Первом Главном Управлении при Совмине СССР были подготовлены материалы к очерку по истории атомных разработок в СССР. Сегодня эти материалы доступны для заинтересованного читателя, поскольку опубликованы в книге 5 части II сборника документов «Атомный проект СССР».
После знакомства с ними я (и не только я, но и ряд историков Атомной проблемы) мало сомневаюсь в том, что инициатором подготовки такого очерка, а, скорее всего, и его редактором, был сам Л.П. Берия.
Тем более, что прецедент был уже создан в США. Там, в 1945 году, сразу же после атомных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки, то есть – после того, как главный секрет атомной бомбы – то, что она существует, перестал быть секретом, был издан официальный отчёт «о разработке атомной бомбы под наблюдением правительства США» – книга Г.Д. Смита «Атомная энергия для военных целей».
Книга была тут же переведена в СССР и издана в 1946 году в Трансжелдориздате. В ней масштаб и содержание американских работ были показаны убедительно и весьма откровенно. И становилось ясно, что деньги американских налогоплательщиков были потрачены не зря, а пошли на важное для Америки дело.
После знакомства с записями Берии догадка о его роли в подготовке будущей открытой истории советского Атомного проекта переросла в убеждение. Теперь можно уверенно утверждать, что после ликвидации атомной монополии США именно Берия намеревался сделать широко обозримым ранее закрытый подвиг советского народа по ликвидации этой монополии.
Фактически готовилась к изданию открытая и весьма откровенная книга о советском Атомном проекте с вполне очевидной целью – рассказать прежде всего советскому народу о том, что он совершил после войны, сам о том не догадываясь. Ведь советский народ тоже имел право знать, что он жил первые годы после войны менее богато, чем мог бы, потому, что много средств уходило на создание русского Ядерного Щита.
Впрочем, вне зависимости от того, шёл ли от Берии самый первый импульс, работа над публичным рассекречиванием общего облика советской атомной сферы и её руководителей не могла начаться и проводиться без прямого и деятельного одобрения Берии. А это показывает и доказывает наличие у Берии широких концептуальных воззрений на жизнь общества и государства. Он явно имел вкус не только к масштабной практике, но и к теоретическому осмыслению этой практики.
Наконец, известна мысль Берии о том, что без документов нет архивов, без архивов нет истории, а без истории нет будущего. Публично исповедуя подобные взгляды, было тяжело удержаться от того, чтобы не зафиксировать – документально, на бумаге – события и своей жизни, а также – свои размышления о жизни и её проблемах.
Всё выше сказанное подтверждает, на мой взгляд, аутентичность как текста дневников Берии, так и аутентичность его отрывочных недатированных записей на различные, волновавшие его темы. Берия был не просто крупной личностью, осознающей свой масштаб, но он был личностью, осознающей общественную значимость своих мыслей и своё моральное право «сметь своё суждение иметь» по различным вопросам общественного бытия.
Ныне публикуемые материалы из «тайного архива» «Павла Лаврентьевича» убеждают в этом лишний раз.
Скорее всего, большая часть того, что Берия начинал записывать хотя и спонтанно, но не в дневниковой манере, без датировок, в будущем предназначалась Лаврентием Павловичем для опубликования. На это предположение наводит и тот факт, что – в отличие от дневниковых записей – в недатированных записях нет ни одного бранного слова, Берия явно следил здесь за выражениями и своим словарём.
Стиль и в этих записях нередко рваный, плохо или совсем не отшлифованный, однако Берия мог рассчитывать на помощь литературных редакторов самой высокой квалификации, и, судя по всему, главным для него в этих записях было выразить мысль хотя бы наспех, в виде «каркаса», но – однозначно.
И это ему, на мой взгляд, удалось.
Итак, Лаврентий Берия, ближайший и наиболее талантливый соратник Сталина, оставил после себя не только личные дневники, но и интересные размышления общего характера, которые я назвал бы размышлениями на полях эпохи. Сегодня читатель знакомится с ними.
Единственное, что я позволил себе, это – не воспроизводить те грамматические ошибки или описки, которые я сохранял при подготовке к печати дневников Л.П. Берии. Для удобства чтения все исправления, в том числе – в части пунктуации, были сделаны мной без особых оговорок в каждом отдельном случае.
Должен сообщить читателю также следующее.
В «оригинале» «Павла Лаврентьевича» недатированные записи не всегда были соединены в обширные фрагменты и порой две сходные оценки, например, Троцкого, были отделены друг от друга другими оценками или описаниями. Чаще всего я соединял раздельно стоящие, но сходные по смыслу и теме блоки в один-единый блок, специально это не оговаривая.
Возможно, тем самым я погрешил против академических правил публикации исторических документов, но ведь «записные» историки-академисты и политологи, хотя и не приводят конкретных опровержений, не считают материалы Л.П. Берии из «архива Павла Лаврентьевича» аутентичными.
Так не всё ли им равно – что представлял собой исходный текст?
Массовому же читателю удобнее иметь перед глазами такой текст, который читать и усваивать проще. Могу лишь уверить академистов, что соединение разрозненных кусков в единый текст не искажает общей картины сколько-нибудь заметным образом.
Я позволил себе соединить без особых оговорок тематически и по смыслу близкие отрывочные записи в единые блоки, скомпоновав их в нечто более цельное, также и в интересах лучшего восприятия идей и взглядов Л.П. Берии. Они, на мой взгляд, представляют не только исторический интерес, но и вполне актуальны.
При этом я позволил себе разбивать нередко слитный текст оригинала на абзацы так, как мне казалось более удобным. Прошу учесть этот момент тех, кто, возможно, сочтёт необходимым провести текстологический анализ записей на предмет установления их аутентичности или неаутентичности. Лично я – не филолог, не текстолог, и, если кто-то возьмёт на себя труд такого анализа, я буду только рад.
Замечу также, что некая любопытная, на мой взгляд, деталь убеждает меня в том, что Берия делал свои записи с прицелом на их публикацию – хоть когда-нибудь. Собственно, такие намерения он высказывает в записях прямо, но они психологически подтверждаются ещё и тем, что, в отличие от дневниковых записей, Берия никогда не употребляет в тексте недатированных записей партийную кличку И.В. Сталина «Коба». Везде он пишет «товарищ Сталин», понимая, что при самой счастливой издательской прижизненной судьбе его мемуаров и т. п. любой оттенок фамильярности по отношению к имени Сталина будет недопустим не из цензурных даже соображений, а по существу.
В состав книги включены автобиография Л.П. Берии, написанная им в 1923 году, и официальные тексты, дополняющие записи Лаврентия Павловича из тайного архива. Это – статья Л.П. Берии, опубликованная в газете «Правда» к 70-летию И.В. Сталина, доклад Л.П. Берии на торжественном заседании Московского Совета 6 ноября 1951 года, его речь на XIX съезде ВКП(б) – КПСС 7 октября 1952 года, а также речь на траурном митинге 9 марта 1953 года во время похорон И.В.Сталина.
Кроме того, в приложении помещён ряд материалов XIX съезда КПСС: краткие извлечения из Директив по пятому 5-летнему плану развития народного хозяйства СССР, фрагменты речей Екатерины Фурцевой – тогда секретаря Московского горкома партии и Александра Поскребышева, секретаря Сталина.
Приведено заключительное слово И.В. Сталина при закрытии XIX съезда. Это его последнее публичное выступление оказалось, фактически, его политическим завещанием.
Я счёл уместным привести в приложении и фрагменты материалов к очеркам по истории атомных работ в СССР, подготовленные в 1952–1953 годах по указанию и под редакцией Л.П. Берии.
Думаю, это тоже будет для читателя интересным и небесполезным.
Недатированные записи Л.П. Берии из тайного архива
Автобиографические наброски и размышления о жизни
От составителя и комментатора
В этом разделе приведены недатированные записи, которые можно считать неким предварительным наброском будущей книги о своей жизни. Но характерно, что Л.П. Берия не впадает в подробные личные воспоминания (хотя и такие записи, возможно, он делал, но они безвозвратно исчезли), а даёт начало своей биографии крупными мазками и так, что видны некие этапы становления личности и натуры.
Для подлинно крупных исторических личностей их дело и было их основной личной жизнью. Есть меткое наблюдение: «Одни работают, чтобы есть, а другие едят, чтобы работать». Берия всю жизнь жил работой, делом, и это хорошо видно из его недатированных личных записей. Собственно, такой подход к жизни и бытию вполне объясним. Маяковский однажды сказал, что общение с живыми людьми почти заменяет ему чтение книг. Слово «почти» (это почти слово, по меткому замечанию советского белорусского драматурга Макаёнка) употреблено мастером слова Маяковским, конечно же, обдуманно. Полностью исключить писаное знание для образованного человека невозможно. Но если ты живёшь напряжённо и в гуще событий и лиц, если ты находишься на высоте событий и лиц, то сама твоя жизнь – это готовая книга, а твое ежедневное общение с крупными личностями, с выдающимися специалистами и экспертами само по себе даёт широкий кругозор и глубокое понимание стоящих перед тобой проблем. Именно так у Лаврентия Павловича Берии и было – всю его активную сознательную жизнь.
Без документов нет истории. Что такое история? Это работа в архиве и потом анализ тех материалов, которые есть в архивах. А что такое мемуары? Это автобиография в парадном костюме. Честно написать, как жил, может не каждый. Как ни старайся, выходит лучше, чем было. А тогда это уже не история. Черчилль написал мемуары, шума на весь мир, а брехни много. Вроде все, что он пишет, было, но было не так, как он пишет (Мемуары Черчилля «Вторая мировая война» были впервые изданы в 1950 г. – С.К.).
Товарищ Сталин по этому поводу сказал: «Жаль, времени нет, а то не мешало бы нам тоже написать воспоминания о войне. Если историю будут писать по Черчиллю, что нам останется?»
Сказал в точку. Может, мне попробовать? Только без парадного мундира, как для себя пишешь. Зачем мне писать лучше, чем было, у меня и так все было хорошо, даже когда было плохо. Написать об этом хочется, и я начну, а потом буду прибавлять, и, может, когда-то получится книга. Будет же время, когда у нас на политического работника будут смотреть как на человека, а то мы сейчас вроде памятников самим себе. Стоишь на трибуне, а перед тобой несут тебя самого как икону, и не одного, а целую сотню. Сто Кагановичей, сто Молотовых. Сто Георгиев (Г.М. Маленков. – С.К.), сто Лаврентиев. Может, кому нравится. А мне надоело. Это дело надо как-то менять.
Комментарий Сергея Кремлёва
После смерти Сталина высшее советское руководство первый раз (если не считать траурного митинга на Красной площади) наблюдало с трибуны множество своих портретов во время первомайской демонстрации 1953 г. А уже 9 мая 1953 г. Берия инициировал принятие постановления Президиума ЦК КПСС, отменяющее «оформление портретами колонн демонстрантов, а также зданий предприятий, учреждений и организаций в дни правительственных праздников», а также «практику провозглашения с правительственной трибуны призывов, обращённых к демонстрантам».
Берия понимал, что это уже отжило и чем дальше, тем больше будет вызывать лишь насмешки и раздражение у всё более интеллектуально и духовно развивающейся народной массы.
Если честно написать, как сказал Маяковский, о времени и о себе, это тоже будет документ. Читайте, сравнивайте. Вот Черчилль, а вот, почему бы и не Берия. Мы тоже историю делали и сейчас делаем.
Когда-то я написал большую автобиографию, когда просился, чтоб отпустили на учебу (автобиографию, датированную 22 октября 1923 г., Берия написал, будучи заместителем председателя ГрузЧК. – С.К.). Молодой был, глупый был, написал, как было и как думал. Не отпустили, и я сейчас и жалею, и не жалею. Стал бы я строителем или архитектором, конечно и тут бы я вырос крепко, в грязь лицом не ударил. Ну, стал бы я наркомом строительства, дело интересное, но вот послали меня по линии ЧК, тут совсем другой опыт, и потом он пригодился, когда товарищ Сталин послал меня на партийную работу. А там сразу надо знать было все: ЧК, и хозяйство, и промышленность, и строительство. Даже науку и историю. Еще и вопросы физкультуры. И меня затянуло, так что потом я уже не жалел. И сейчас не жалею, жил я интересно, дай бог каждому. Сейчас вспоминаешь, не верится, что это со мной было.
Однажды мы с товарищем Сталиным разговорились о своем детстве, насчет того, когда мы серьезно овладели русским языком. Выходит, у нас было похоже, он тоже начал сразу интересоваться русской литературой, читать, чтобы поскорее освоить язык. Мне тоже было интересно сделать русский язык как бы родным. Теперь я понимаю, что мне сразу было на Кавказе тесно, хотелось увидеть мир и Россию. Строить в разных местах. А без русского языка ничему не научишься, так что линию я тогда выбрал правильную. Я все делал правильно. И учителя были хорошие, учили правильно.
И правильно сделал, что уехал в Баку. Тифлис тогда был дырой, скучно жили, и грязно. А Баку другое дело. Там и Европа была, и русские умели работать, это тебе не Рязань.
Надо будет потом вспомнить о Баку, только не залезать в белую акацию и томные лобзанья. Кому это интересно.
У меня тогда все шло одно за другим, хорошее и плохое вместе. Надо было кормить мать, и самому деньги нужны были. Вертелся. Зато научился копейкой дорожить и людей не бояться. А было время боялся, особенно когда русский еще плохо знал. В Баку народ был тертый, сопли не распускай. Говорят, Москва слезам не верит. Баку тоже не верит, только Москва и сама не плачет, а в Баку слезу пустить умеют так, что на первых порах не хочешь, а поверишь. А там и карман пустой.
Когда я вспоминаю жизнь, то больше вспоминается не что делал, а что думал и хотел. Что я тогда делал, помню все, но это кому интересно? Мне рассказывали, Маяковский любил повторять: «Я поэт, этим и интересен». А я политический работник, а то, как я по Баку бегал и уроки давал, это неинтересно.
Интересно то, как я в Грузинской ЧК работу поставил. Только не все расскажешь. Тогда работали и часто не знали, кто рядом – друг или враг. Сегодня был друг, а завтра враг. А было наоборот, но редко. Чаще друг подводил. Кто разложился, кого подловили на пьянке или женщинах. Это потом часто повторялось, и в Москве.
Я уже потом задумался, почему в капиталистических странах кадры тяжелее купить, чем у нас. Нет, не так.
Купить как раз просто, мы сами это делали много раз, там за деньги продаются и не сомневаются. Но там подловить тяжелее, они на провокацию плохо поддаются. А потом я понял, у них жизнь грязная, там пьянка – норма, и женщины тоже норма. Все открыто стремятся к роскоши, к богатой жизни. А у нас это не в заводе, мы живем скромно. Должны жить скромно. И жизнь у нас на самом деле чище, чем у них. Там политиков, которые за идею жизнь отдадут, нет вообще. А у нас таких много. Много и отдали жизнь. И на этом фоне если о ком станет известно, что он на словах одно, а в жизни другое, то все, кончился человек. Вот на этом и ловят, потому что у нас если открылось, что человек замарался, он высоко не пойдет. Наоборот, упадет. И может упасть больно.
Советский политик формируется в работе с массой, и если он не умеет работать с массой, он, раньше или позже, как политик кончится. Я начался как политик, когда меня назначили в Чрезвычайную комиссию по улучшению быта рабочих (в октябре 1920 г. в Баку. – С.К.). Тогда я понял, что рабочие – очень отзывчивый народ на хорошее. И это осталось у меня на всю жизнь, о своих работниках ты обязан заботиться, это у тебя должно быть как дыхание. Можно расстрелять, но за дело. Если честные работники будут знать, что за дело, то они тебя бояться не будут, а будут уважать. Но ты их тоже должен уважать. А для начальника уважение к подчиненным, это забота о них.
Но забота тоже может быть разной. У каждого есть его личная жизнь, кому надо с жильем помочь, иначе у него семья рухнет, или не сложится. Кому надо путевку дать, пусть человек подлечится.
А есть большая жизнь, для всех общая. Тут тоже нужна забота, но уже другая. Надо вовремя заметить человека, поддержать и выдвинуть. Если тебя ценят и дают работу по плечу, у тебя сразу крылья вырастают. Я это по себе хорошо знаю. Я всегда работал напряженно, иначе не могу. Но если бы меня не ценили и не поднимали, то мог и надорваться. Если ты много сил и нервов вкладываешь в маленькую работу, а можешь делать большую работу, то можно перегореть. И забота начальника – вовремя заметить и поднять человека, пусть растет. И ему легче, и для дела полезно.
К врагу тоже надо уметь заботу проявить. Пока он делает свое дело, ты на него влиять не можешь. Ты сидишь в кабинете на виду, а он законспирирован. Может он в подполье а может сидит в соседнем кабинете или тебе бумаги приносит в папке. Он для тебя закрыт. А если он раскрыт, тоже надо посмотреть, какой он человек. Если ты в нем человеческое найдешь и поймешь его, если он увидит, что он для тебя не чужой, что ты его хочешь понять, то он тоже, может, к тебе потянется. Если сволочь, тоже видно, такого надо уничтожать. Но в разных людях разное сидит, можно найти такое, что он тебе первым помощником станет.
Я в Азербайджане разгромил Иттихат (правая мусульманская организация. – С.К.) и правых эсеров, а потом в Грузии быстро разгромил в основных чертах меньшевиков. А это были крупные антисоветские партии, в десятки тысяч членов. А почему такая успешная работа была мной проведена в такие короткие сроки? Потому что всегда опирался на своих работников – раз, а два – уважал в врагах человека, хотел добраться до него. И добирался.
У них тоже свои убеждения были, за деньги тогда мало кто работал. А если человек убежден и дело делает подлое, его можно переубедить. Ты докажи, что правда у тебя, он если это увидит, то согласится помочь. Сколько раз так было. Это уже потом, позже, когда я в Москве был, редко когда можно было переубедить, потому что шли на заговор как шкурники и прямые предатели.
Но тогда тоже срабатывало. Раза три я с Фриновским (замнаркома внутренних дел СССР, участник антисталинского заговора. – С.К.) говорил, как с человеком говорил и как с оступившимся товарищем. Я ему сказал: «Я большевик и ты большевик. Я чекист, и ты чекист. Только я остался большевиком и чекистом, а ты сплоховал. Там будь мужчиной, Михаил, жизнь твоя, считай, кончена, вряд ли уцелеешь. А душу облегчить надо. Ты за Советскую власть кровь проливал, ты это знаешь и я это знаю. Так что, зря это было?» И подействовало, дал развернутые показания, серьезно помог.
Меняются люди, за эти годы сильно изменились. В первые пятилетки начался новый человек. Маяковский дожил всего до 1930 г., СССР только подниматься начал, а он уже сказал: «У советских собственная гордость, на буржуев смотрим свысока». Это он правильно сказал, пусть буржуй хоть на самый высокий небоскреб залезет, а все равно с наших высотных зданий видно дальше. У него небоскреб – коробку поставил, потому что земля дорогая, а у нас каждое высотное здание – это маяк. У нас дома друг к другу не жмутся и небо не заслоняют. Человеку нужен простор и для души и для глаза, особенно в городе. А у них какой простор?
Я горец, вырос в горах и горы люблю. Но больше всего я их люблю за то, что если на гору подняться, с горы далеко видно. Горы поднимают человека и учат, что всегда можно подняться так, что вокруг будет небо и простор. Товарищ Сталин недаром сравнил товарища Ленина не просто с орлом, а с горным орлом. Орел в степи тоже есть, но горному орлу надо выше летать, надо летать выше гор, чтобы видеть свою Родину.
Мне уже много лет, жизнь прожил большую, и в Грузии я сделал много, смотрел не от подножия Кавказа, а с вершин. Потому и сделал много. И всегда смотрел в сторону России. Кавказ сделал курортом для кого? Для России, для всего СССР. Заводы строили в расчете на что? На весь СССР, Грузия даст России, Россия даст Грузии. У Грузии богатств много, а у России сила, значит, есть чем эти богатства защитить для всех, и для Грузии тоже. Я так сам думал и людей учил.
Откуда у Грузии нашлись бы средства на ту работу, которую мы провели всего за две пятилетки, пока я был в Грузии? Без СССР и Грузии не было бы, если бы мы не прогнали меньшевиков, какая бы Грузия была? Об этом тоже напишу когда-нибудь подробнее.
Уже надо писать краткую историю каждой союзной республики. Для партийной учебы написали «Краткий курс ВКП(б)», сколько пользы было. Надо такой же краткий курс написать «История Грузинской ССР». Когда историю пишут через сто лет, разве это история? А когда через двести или триста лет? Это уже не история, а художественное произведение на тему истории. Настоящую историю должны писать те, кто все видел своими глазами и кто все помнит. Мы написали историю большевистских организаций в Закавказье, и сразу стало понятно, кто был первым человеком в партии – товарищ Сталин. Он был главная сила. А сила у него была, потому что он опирался на народ и воспитывал актив.
У меня в Грузии был самый хороший период жизни, особенно с 1931 г., когда я перешел на партийную работу. Всю Грузию стройкой сделал, образование поднял, физкультуру. Так бы всю жизнь работал, а пришлось ехать в Москву разгребать Наркомвнудел. Не хочется и вспоминать. Тем более об этом в книге не напишешь. Но тогда тоже не все дрянь было, хорошее тоже делалось.
Пограничную охрану я крепко поставил, много внимания уделял. И промышленность поднимали, а с 1941 г. еще больше был привязан, когда меня назначили заместителем товарища Молотова (3 февраля 1941 г. Л.П. Берия был назначен заместителем Председателя Совета народных комиссаров СССР. – С.К.).
Когда я приехал в Москву, положение оказалось ещё сложнее, чем думали я и товарищ Сталин. Заговор в ЧК был в несколько слоев, одни друг друга поддерживали, другие друг друга топили, и те и те ликвидировали честных работников. Поэтому первые полгода я больше занимался чисткой завалов и разбирался с необоснованными репрессиями. Перегибы были страшные, мы тогда выпускали людей волнами, десятками тысяч в одной волне. А потом тоже было много дела, но уже по новой организации и укреплению Наркомата. Я тогда поставил три задачи.
Первая – проверить разведку и организовать дело так, чтобы разведчики не играли в политиков. Дело разведчика – осторожное создание агентуры, сбор информации, поиски надежных каналов связи и предельная осмотрительность. Риск – в исключительных случаях. Тут самый поучительный пример с Зорге. Умный был человек, слал хорошую информацию, но никакой дисциплины. Лез в политику, пил, статьи писал, был на виду. А если разведчик на виду, он рано или поздно провалится. Примеров много даже с осторожными агентами.
Вторая задача была поставить экономическую работу на высоту. Главное Экономическое Управление (речь о ГЭУ НКВД СССР. – С.К.) должно было стать особо доверенной рабоче-крестьянской инспекцией. Надо было подобрать технически грамотные кадры, потому что вредительство и разгильдяйство в промышленности классовым чутьем не учуешь, тут нужны мозги и образование. Это дело у нас тоже пошло хорошо.
Третья задача была по погранохране. Хоть и говорили, что граница на замке, а больше не замок был, а штык. И штыков была нехватка. Техники было мало, связь плохая. Надо было всю границу опутать связью, под каждым пнем телефон поставить. Технически оснастить пограничников, боевая подготовка должна была идти каждый день и политическую учебу мы тоже сразу крепко двинули. И пограничники, когда война началась, не подвели. Если бы не Пограничные Войска, еще неизвестно, как бы в 1941 г. все повернулось.
И почти сразу международные дела пошли. Пакт с немцами, потом поход на Западную Украину и Белоруссию, и почти сразу Прибалтика. Товарищ Сталин тогда сразу много задач поставил, особенно по чистке от антисоветских элементов. Помню, он меня вызвал одного, долго говорили. Он сказал что война, наверное, будет, и ты, Лаврентий, должен понимать, что на новых территориях концентрация контрреволюции особенно высокая, а это как раз приграничная зона, если война начнется, бои как раз там будут, значит надо заранее ликвидировать базу разведки и диверсии.
Сейчас мы знаем, что не все у нас получилось. Особенно в Латвии нас переиграли. Провокаторы подставляли честных людей, а буржуазные кадры прикидывались лояльными. Умные люди там давно понимали, что Прибалтика самостоятельной долго не будет, под кого-то пойти придется, или под немцев, или под англичан, или под нас. А реально под немцев или под нас. И они готовились, если под нас, так надо иметь заранее подготовленные кадры и заранее подготовленную линию.
Они думали, как будут жить под нами, а мы поздно начали думать, как нам с ними быть. Организационные меры мы разработали правильные и провели их вовремя. Перед самой войной тогда Меркулов занимался и я лично. Но захватили мы тогда гребенкой много не тех, кого надо. Верили не тем, кому надо.
Комментарий Сергея Кремлёва
Уже в 30-е гг. обострение непосредственно классовой борьбы в СССР, а также борьбы формально внутрипартийной, а на самом деле – тоже классовой, но в другой форме, привело как раз к тому, о чём пишет Л.П. Берия, – к сознательным оговорам честных людей классовыми врагами. Именно в этом, а не в «кровожадности» Сталина надо видеть одну из основных (но – не единственных) причин некоторой избыточности репрессий конца 30-х гг.
В ещё большей мере сознательными провокациями антисоветчиков объясняются частично избыточные репрессии в виде высылки во внутренние районы СССР и ссылки в отдалённые районы части литовцев, латышей и эстонцев в самые последние дни перед 22 июня 1941 г. Прибалтийские националисты сумели «подставить» органам госбезопасности Литовской, Латвийской и Эстонской ССР немало или второстепенных фигур, или вообще невинных людей, в то время как настоящие враги советской власти нередко оказались вне поля зрения органов НКВД.
Так что в избыточном выселении из Прибалтики накануне войны виновна не Москва, как это сейчас утверждается, а само националистическое подполье в Прибалтике.
Возвращаемся к записям Л.П. Берии.
Классовый вопрос везде важен, а в национальных республиках он переплетается с национальным вопросом, а мы это и сейчас плохо учитываем, а тогда совсем плохо учитывали, многие на классовую солидарность рассчитывали. А враг тоже не дурак, это мы часто дураками были.
Когда началась война, никто не ожидал, что так плохо все пойдет. Товарищ Сталин вначале думал, что долго отступать не будем, а оказалось, что чистил Ежов армию, а не дочистил. Верхи снял, и то не все. Сейчас уже не узнаешь, сознательно он кого-то прикрывал, или не смог все до конца вскрыть, но мы больше потеряли не из-за растяп и дураков, а из-за предателей. Кроме прямых предателей на подозрении многие были, но видно быстро поняли, что от Гитлера им пряников не будет и стали воевать.
Когда я принял в июле 1941 г. объединенный НКВД, товарищ Сталин мне сказал, что пусть Особые отделы смотрят внимательно и держат руку на пульсе, а арестовывать генералов не будем. Сами поймут, что лучше честно воевать против Гитлера, чем рассчитывать на его щедрость. Война с первых дней пошла жестокая, так что это убеждало колеблющихся лучше арестов. А если человек решил предать в боевой обстановке, так заранее не узнаешь, это уже не заговор, тут каждый сам решает, как Власов (бывший командующий 2-й ударной армией, сдавшийся в 1942 г. немцам в плен. – С.К.) решил.
Почему люди предают? Из-за страха перед смертью или пытками, это понятно. Из-за денег, удовольствий захотелось. Тоже понятно. Власти хочется, тоже понятно. Но самое непонятное для меня, это когда предают из-за политической слепоты. Я занимаюсь политической работой с 17 лет, и все время работа становилась только ответственней. Видел разных людей, много было идейных. У Троцкого идеи не было, у Бухарина тоже идеи не было, а были только амбиции. Но за ними же шли в какие-то моменты десятки тысяч людей, и молодых людей. Даже сотни тысяч шли. За нами шли всегда миллионы, так что нам могли помешать, но уничтожить нас не могли. Но эти десятки и сотни тысяч мне и сейчас покоя не дают.
Я знаю, что много рядовых молодых троцкистов были ребятами идейными и хотели для народа добра. Им забили голову, что Сталин узурпатор, а вокруг него клика, они и поверили. Они предавали дело народа, и сами этого не понимали. Глаза были горящие, они за Советскую власть были готовы жизнь отдать, а отдали они ее потому, что на самом деле они шли против Советской власти. Получается, самый страшный вид предательства, это когда предаешь сам себя или свой народ по глупости, сам того не понимая.
Комментарий Сергея Кремлёва
На мой взгляд, выше высказана не просто глубокая, но и очень актуальная мысль, важная для сегодняшнего и особенно завтрашнего дня России. Так же, как в 20—30-е гг. ХХ в. немало молодых энтузиастов «мирового пожара» и т. д. искренне верили Троцкому и Зиновьеву, были охвачены романтикой Коминтерна и с подачи лидеров троцкистов считали Сталина предателем идей мировой революции, так в 2000-е годы немало молодых людей в России искренне верят Путину и Медведеву и считают, что этот «тандем» может вывезти Россию в достойное будущее.
Перефразируя мадам Бонасье из бессмертных «Трёх мушкетёров», можно сказать, что тот, кто говорит: «Путин» («Медведев»), тот говорит: «Сатана». Единственное, на что способны эти два наиболее статусных ельциноида, это – на провоцирование гибели России и на подталкивание её к анархии и гражданской войне. Точно такая же судьба была бы уготована России, если бы во главе неё оказался троцкистско-зиновьевский блок или бухаринско-енукидзевская клика и т. п.
А базой – не очень-то массовой, но и не единичной – для провокаций Троцкого, Зиновьева и К° были как раз молодые энтузиасты, которым не подходил спокойный стиль Сталина. Им нужна была «буча, молодая, кипучая», и чтобы не с теодолитом, с киркой, с циркулем и логарифмической линейкой, а с шашкой, с маузером и с горячими речами.
Линия Троцкого была для России губительна, и тот, кто шёл за Троцким, шёл путём гибели России. Но молодые энтузиасты-троцкисты думали иначе.
Линия Путина – Медведева тоже гибельна для России – объективный анализ любых статистических данных (включая даже статистику продаж иномарок) доказывает это однозначно. Но сколько молодых ребят, не умея мыслить и принимать верные решения, заявляют: «Мы – за Путина». Они – невольные враги самим себе и Родине, и их не так уж и много, большинство даже молодых людей относится к «тандему» прохладно. Но это активное меньшинство может серьёзно влиять на исход федеральных выборов, причём – только в сторону краха страны.
Поэтому необходимо осознание того, что любая поддержка Путина и Медведева – главных официальных фигур капитализации России – для России гибельна.
Так же, как была гибельной для будущего СССР любая поддержка Троцкого, какой бы бескорыстной и искренней она ни представлялась. Поддержка Троцкого была предательством интересов России, и таким же предательством является поддержка нынешнего «тандема».
Далее – вновь записи Лаврентия Павловича…
Я рос в бедной обстановке, но жизнь была дружная, характер воспитывала правильный. Фактически главой семьи в Баку был я, потому что скоро стал главным добытчиком. И с юностью мне повезло, от соблазнов ушел, и люди вокруг были хорошие, и время было такое, что или туда, или сюда. А если никуда, так ты и не человек, а размазня или того хуже.
Но все это вспоминать не то что нет желания, но это ни к чему, надо дать картину политики. Черчилль написал о войне как государственное лицо, но у них там все по-другому, и не Черчилль всю обстановку определял.
Но прямо об этом тоже не напишешь, потому что вскрывать суть империализма – это задача других. Я должен написать, как мы свое создавали, через какие препятствия и трудности.
Самое тяжелое, с чем большевикам все время приходилось бороться и сегодня боремся, это две вещи: чиновник, бюрократ и лень массы. Даже скрытые враги не такими страшными оказались, врага можно разоблачить, а с бюрократом тяжелее. Говорят о перерождении, но я этому не верю. Я знаю сотни людей, которые как были честными работниками, так и остались честными работниками. И останутся. И знаю сотни людей, которые работали неплохо, а потом стали работать плохо или вообще не работать. В каждом случае не разберешься. Но если человека знаешь давно, то видно, что у него и сначала были серьезные недостатки, а дали ему власть, и он их развил.
А второй наш порок, это то, что люди работают много, а толку мало. А толку мало потому, что люди думать ленятся. Если человек думать любит, он и канаву копать будет с умом. Я как-то разговорился со старым землекопом. Всю жизнь выше лопаты не поднялся, а получил две медали и орден Ленина. Он говорил: «Я землю копаю с четырнадцати лет, дядька в артель взял. И сколько лет копаю, столько лет думаю, как лучше землю копнуть, как поддеть, как выбросить. К одной земле один подход, к другой надо по-другому. Опять же разная погода, по разному копать надо. А бывает, лучше вообще не работать, а силу поберечь, пока погода установится. Так на так и выйдет, и сработаешь больше».
А бывает директор завода как сел в кресло, так и через пять лет руководит, как руководил, все, достиг, и все превзошел. Сколько я с этим боролся. Так и в войну было, на фронте.
И еще нам все время вредит нежелание учиться. Товарищ Сталин сам всю жизнь учится, и около него иначе нельзя, тоже всю жизнь учишься. И я всю жизнь учился и учусь. Когда так подходишь к делу, всегда проще разобраться, чем другим. Потому что когда ты большой начальник, ты всегда можешь вызвать, спросить, тебе любой расскажет, хоть инженер, хоть академик. Только соображай и запоминай. У большого начальника большие возможности расти и учиться, учителей хватает, только умей пользоваться.
А пользуются не все. Как это раздражает товарища Сталина, он таких людей терпеть не может, и я не могу, а часто приходится терпеть. Кадры решают все, но где наберешься хороших кадров на все.
Но готовить кадры надо, я этим всегда занимался, и в Грузии, и потом, в Москве. А чтобы кадрами руководить, надо и самому все время учиться.
Комментарий Сергея Кремлёва
Нужны ли к вышеприведённым мыслям пространные комментарии?
Я когда получил назначение на Спецкомитет, в Урановых делах разбирался плохо. Шли данные от закордонной агентуры, потом мне поручили по линии ГОКО курировать эти работы, а вплотную уже с осени 1944 г. занялся. Сразу сказал, все бумаги только через меня. Тяжело было, зато был в курсе, что я понимаю, что не понимаю. Что не понимаю, сразу спрашиваю. Так и учился, и выучился, ушами не хлопал.
За полгода до первого испытания ко мне зашел Курчатов, говорит: «Как вы Лаврентий Павлович, все это успеваете прокручивать? Каждую бумажку смотрите и размечаете. Я уже по карандашу знаю, что это ваши пометки».
Я спросил: «А вы, Игорь Васильевич, во время войны сколько часов в сутки работали?» Он говорит: «Когда как, а в среднем часов по 10–12». А я ему говорю: «А я работал, бывало, по 16 часов, а то и больше, потому что при товарище Сталине иначе работать не получалось. Так что у меня школа хорошая, если школу товарища Сталина прошел, все сможешь».
Курчатов засмеялся и говорит: «Ну, теперь мы проходим вашу школу, тоже есть чему поучиться».
А я школу Сталина начал ещё в ЧК проходить. И проваливал вначале, но товарищ Сталин умеет ценить по силе, а не по слабости. Только вранья не прощает. Ошибся, подвел по глупости, простит. А если врешь или на дело наплевать, тут ударит – с ног собьет.
Когда меня перевели из ЧК в Заккрайком (до образования трёх отдельных союзных республик Азербайджан, Армения и Грузия были объединены в Закавказскую СФСР, а республиканские ЦК подчинялись Закавказскому краевому комитету ВКП(б). – С.К.), я уже думал, что так по линии ЧК и пойду. А получилось иначе.
Сейчас партийный работник стал больше хозяйственным работником, а это неправильно. Партийный работник должен быть прежде всего политическим работником, а сейчас в СССР политическая работа должна переносить центр тяжести в образование.
Главным должен становиться Совет Министров, а партийные органы от хозяйственных дел должны отходить, на это советские органы есть. Но до войны Советской власти было всего двадцать лет, все было новое, а сколько воевать пришлось. А потом троцкизм, оппозиция, так что тогда политический работник должен был везти все. Тогда отдай хозяйственную или плановую работу только в наркоматы, такого могли нахозяйствовать и напланировать, что Советская власть без войны могла погибнуть.
Комментарий Сергея Кремлёва
Не развивая эту мысль Л.П. Берии, тем не менее обращаю на неё отдельное внимание читателя. Мысль-то очень верная и многое в том времени проясняет.
И для меня Заккрайком стал главной школой. Академию я уже в Москве прошел, сталинскую. А ВУЗ можно сказать в Тбилиси прошел. В Баку не получилось, а в Тифлисе такие университеты получились, что и сейчас вспомнить приятно. Работал как собака, и ночью работал. Любил ночью по Тифлису ходить. Дышать легче, и все сразу видно, где идет работа, а где тяп-ляп. Ночью до Сталинири (до 1934 г. Цхинвали. – С.К.) бывало доезжал, когда там лесокомбинат и кирпичный завод строили. До Боржоми ночью доезжал.
Когда я начал работать в Заккрайкоме и в ЦК Грузии, в Грузии было 100 агрономов. Груз на арбе возили, пахали сохой. Все промышленное производство субтропических культур мы поставили, когда я уехал в Москву, мандарины миллионами собирали.
Как я тогда работал, это одно удовольствие. Все менялось на глазах, и все для хорошей жизни. Когда мы атомные заводы строили, чувство другое было. Знаешь что надо, торопишь, подгоняешь, а сам думаешь: «Эх, если бы всю эту силу на мирное дело. Сколько сил приходится тратить, а на что? Чтобы тебя бомбами не забросали». За полгода до первого испытания я был у товарища Сталина, докладывал, он слушал, слушал, потом говорит: «Сколько мы, Лаврентий, на эти деньги могли бы жилья построить для рабочих. Деревня в развалинах, как бы мы все быстро подняли». Потом выругался, рукой махнул.
Говорят, что большевики кровь льют. А большевики самые мирные люди, потому что большевику больше всего хочется строить и мирно жить. У большевика для себя жить времени нет, мы для людей живем. Для меня это давно стало привычкой. Государственный деятель, это человек с особой ответственностью. Если тебе доверили, от тебя миллионы людей зависят. Ты ошибся – им плохо, ты поленился, им тоже плохо. Так работай, это большое удовольствие, когда ты работаешь, а людям от этого лучше, а ты знаешь, что это от тебя идет.
У меня биография богатая. А уложить можно в один листок, книгу не напишешь. Горький сказал, что каждый может написать книгу о своей жизни. А я что напишу. Сидел в кабинете, а когда из него выходил, садился в машину или на поезд и ехал давать нагоняй, потому что должность такая. Любил читать, а читал мало, потому что времени не было. Любил с красками повозиться, а тоже времени не было. Любил рыбалку, а рыбу ловил раз в году, и то не каждый год.
Ездил много, видел мало, потому что там, куда приехал, не на пейзаж смотришь, а на бумаги и людей. Черчилль картины пишет, я бы тоже писал, а когда писать?
Но у меня тоже жизнь интересная, видел много чего, не все напишешь. Но всегда работали для народа. А как об этом напишешь?
У Черчилля получается, что он хотел мира, а войны он не хотел. Но мы-то знаем, кто чего хотел. Гитлер в завещании написал про английских поджигателей войны, и правильно написал. Они войну и подожгли. Перед войной мы не сразу поняли, в чем дело. Думали, что Англия и Франция поняли, что немцы для них главная опасность, так что надо договориться с нами. И Литвинов всех уговаривал, что Запад нам поможет. Как Остап Бендер.
Я с большой политикой дела до Москвы постоянно не имел, а когда приехал в Москву, надо было все отдавать Наркомату, а потом дела по вскрытию заговора навалились. Все тогда с весны 1939 г. началось, когда мне пришлось Деканозова отдать в Наркомат иностранных дел к Молотову. Деканозов был мой старый сотрудник, но в дипломатическую кухню вошел быстро, товарищ Сталин им был доволен, и Молотову он помог крепко.
Тогда мы уже поняли, что нас хотят с немцами столкнуть, так что надо с немцами договариваться. И вся нами получаемая информация от закордонной агентуры и по дипломатической линии показывала в одну сторону. Англичане и американцы готовят новую войну, а главная их задача, заставить немцев воевать с нами, а они будут наблюдать со стороны. Товарищ Сталин тогда сказал, что это мы еще посмотрим, кто будет наблюдать, а кто будет воевать. Так оно и получилось, мы с немцами заключили Пакт, а в Европе началась война. Черчилль очень хотел нас спровоцировать, но с нами у него ничего не получилось. А Гитлера они спровоцировали, он на нас полез, хоть сразу было ясно, что у Германии нас побить кишка тонкая.
Если бы не ряд предательств в начале войны, мы дальше Смоленска немцев не пропустили бы. Так и товарищ Сталин считает, но только не хочет тыкать этим маршалам. Сказал, кто старое помянет, тому глаз вон. Теперь уже никто не захочет ставить Советской власти палки в колеса, мы теперь сильные, выгодней Советской власти верно служить.
Они в Англии и в США думают, что у нас тут идет внутренняя склока и борьба за власть. Меряют по себе, потому что там власть дает удовольствия и богатство. А у нас чем больше власти, тем больше болячек. Я больше всего работал, когда у меня было больше всего власти, когда я в 1944 г. стал заместителем товарища Сталина по ГОКО (Государственный Комитет Обороны. – С.К.) вместе с товарищем Молотовым. Тогда ГОКО был высший орган, заместитель Председателя ГОКО, это, считай, второй человек после товарища Сталина. У меня и до этого была нагрузка дай бог каждому, но тянул. Когда стал заместителем [Председателя] ГОКО, осталось все как было, но все равно что-то прибавилось. Конечно, тогда была война, особый случай, но все равно у нас чем больше власти, тем больше работы. И отвечаешь за все перед самим товарищем Сталиным.
У них там получил власть, значит получил богатство, поэтому там интриги и идут, но все это шито-крыто, наружу не выпускают. У нас это тоже было, но причина другая. Троцкий к власти рвался, Тухачевский тоже рвался. Типичные бонапартисты. В политику они играть любили, а работать не умели. А когда мы с этим покончили, то все руководство ВКП(б) перешло на хозяйственные позиции. Когда основную оппозицию ликвидировали, то во главу угла стали хозяйственные задачи, по социалистической реконструкции и управлению. Война это закрепила, политический работник даже в тылу у немцев должен был прежде всего быть организатором, а не агитатором. Людей за Советскую власть сама немецкая политика агитировала, а вот сумей организовать людей на оккупированной территории!
Война нам испортила все планы и наметки. К 1942 г. мы рассчитывали создать уже прочную экономику и всерьез перейти к соцкультбыту. Товарищ Сталин ориентировал нас на то, что война будет, но надо ее оттянуть так, чтобы если кто сунется, сразу крепко получил по зубам. Все основные предприятия должны были получить дублеров, а дислокацию намечали на Урале, в Казахстане и в Сибири. Намечали так, чтобы откуда ни ударили, все равно до дублеров не достали бы. Но никто не думал, что дублеры станут основными, а почти все основное придется эвакуировать.
Думаю, если бы мы год еще продержались, Гитлер может вообще не пошел бы на войну. Мы на эту тему уже после войны много спорили, и с товарищем Сталиным тоже не раз говорили. Он эту тему не очень любит, но как-то сказал, что могло быть по-другому, без войны. Сказал тогда: «И Гитлер сглупил, и мы сглупили».
В феврале 1941 г. Наркомат (НКВД СССР. – С.К.) разделили на 2 Наркомата (НКВД СССР и НКГБ СССР. – С.К.), вопросы государственной безопасности взял на себя Меркулов. А я тогда кроме НКВД стал курировать отстающие промышленные наркоматы. Потом они так у меня на глазах и оставались и во время войны и даже после войны.
Товарищ Сталин предполагал меня постепенно перевести на хозяйственную работу по линии Совнаркома, потому и сделал Заместителем Председателя Совнаркома. Если бы не война, я бы может через год или два вообще отошел от НКВД, смена тогда была хорошая. Но война все перевернула, пришлось снова соединять оба Наркомата и тянуть такой воз, что сейчас уже не верится, что тянул. Второй раз я уже не смогу так, не выдержу. А тогда работал, и все работали, а товарищ Сталин работал не как двужильный, а как семижильный.
У меня по каждой линии всегда был толковый аппарат, поэтому успевали сделать все. Если ты будешь проверять и контролировать, так делается, или не так, то у тебя времени на все не хватит. Утонешь, и барахтаться не будешь. Я всегда аппарату доверял, но для этого надо аппарат подобрать, и все ключевые фигуры ты должен знать и подобрать сам. Если люди сидят на своих местах, то главное дело ты сделал. Они работают, а тебе надо быть в курсе всех дел, чтобы все важные документы шли через тебя.
Я думал, когда работал в Тбилиси, что умею руководить, и руководил неплохо, сам знаю. Но университет прошел уже у товарища Сталина. Так как он я не могу, но так никто не может. Я человек вспыльчивый. Спокойный, спокойный, а потом могу сорваться. А товарищ Сталин, даже не знаю как у него получается, но сразу видно, что он тебя превосходит. Не то что он дает понять, а получается само собой. Этому не научишься, этот надо гением быть. Но когда есть с кого брать пример, то сам тоже подтягиваешься.
Управление – это очень увлекательное дело, когда много вопросов и ты знаешь, как их надо решать, уже ничего другое не интересует. Зачем книжки читать, если нет времени и делаешь такое дело, о чем потом новые книжки напишут. Все бумаги не знаешь когда прочитать, не то что книжки.
Читать бесплатно другие книги:
