Синие стрекозы Вавилона Хаецкая Елена

— ОН НА САМОМ ДЕЛЕ АНГЕЛ. БУКВАЛЬНО.

Экран вдруг погас. Потом мигнула надпись: «ЗАВЕРШАЮ ПРОГРАММУ».

Гедда оторвала глаза от экрана. Показалось ей, что ли? Она еще раз коснулась клавиш, но ничего не произошло.

— Пиф, ты здесь? — спросила Гедда компьютер.

Дедушка наклонился над Геддой, окатив ее ароматом перегара и старых носков, и Гедда непроизвольно отшатнулась.

— Поговорили, барышня?

— Да…

— Ну и отойдите. Машина казенная, время оплочено. Свое получили, так что прошу.

— Кем оплочено?

— Да вам-то что? Уж не вами, ясное дело.

Не простившись, Гедда вышла из склепа. Дедушка продолжал бубнить себе под нос, и в его бессвязной болтовне все чаще поминались слова «опохмелка» и «ходят тут всякие».

Что это было? Она что, действительно разговаривала с Пиф?

Гедда остановилась. Впереди уже показался зеленый купол церковки.

Я ЧТО, НА САМОМ ДЕЛЕ ТОЛЬКО ЧТО РАЗГОВАРИВАЛА С ПИФ?

Пиф мертва, сказала она себе. Я сама видела то, что осталось от ее трупа, разложенным на клеенке.

Но разговор БЫЛ. Как были и дедушка, и сердитый Петр, и склеп с растрескавшимся мраморным ангелом. Ее пальцы до сих пор помнили ощущение клавиатуры компьютера.

И отчаяние охватило Гедду.

У меня было три минуты, чтобы поговорить с умершей. Чтобы по-настоящему поговорить с умершей. Я должна была спросить, видела ли она богов и каковы из себя боги. Или прав был этот ее белобрысый дурачок Бэда с его Богом Единым… И существует ли вечное блаженство. И что такое грех и что такое истина… Боги, какая я дура… У меня было три минуты прикосновения к вечности, а я болтала с Пиф, точно она жива и мы с ней опять висим на телефоне…

По лестнице загремели шаги. Голос Комедианта затрясся под потолком, как студень. Комедиант повернул голову на звук; Карусельщик не шевельнулся — как сидел, вертя в руках крошечную шарманку, так и оставался. В пустой комнате, отражаясь от всех битых стекол, разбросанных по полу, вертелась назойливая механическая мелодия:

Между третьей и четвертой строчками мелодия-хромоножка нелепо подскакивала, раздражая Пиф.

Толкнув дверь плечом, в комнату вошел Хозяин. Остановился, огляделся с победоносным видом, и Пиф вдруг заметила, что перья на крыльях ангела-хранителя были окрашены в камуфляжные цвета.

Хозяин держал какой-то неопрятный сверток. Он кивнул Карусельщику, с Комедиантом поздоровался за руку и обернулся к Пиф.

— Ну, как ты, девочка?

— Спасибо.

— Поговорила со своей подругой?

— Спасибо, Хозяин.

— Как впечатления от разговора?

Пиф заметила, что Хозяин ухмыляется.

— Гедда ничуть не изменилась.

— А ты?

Пиф засмеялась. Легко-легко стало ей, и она взлетела.

— Я тоже, — сказала она.

Хозяин протянул длинную руку, дернул Пиф за ногу, и она снова опустилась на пол. Теперь Хозяин превышал ее ростом почти вдвое, и Пиф поневоле уткнулась носом в его гениталии. Хозяин с готовностью поводил поясницей.

— Перестань, — сказала Пиф, давясь от смеха. — У ангелов не бывает хуев.

— Тебе же хотелось, — заметил Хозяин. Он наклонился — высоченный, ужасный — и протянул ей сверток. — Возьми. Это тебе. Подарок от меня.

Пиф обеими руками приняла подношение. Приняла, не спрашивая, как делала еще в те годы, когда была жива.

Хозяин опустился рядом с ней на корточки. Бросив беглый взгляд в его наглые любопытные глаза, Пиф принялась разворачивать белую ткань, в которой находилось что-то круглое, легкое, на ощупь резиновое. Комедиант подошел поближе и тоже заглядывал через плечо.

Под первой белой тряпкой оказалась вторая, грязная, в пятнах крови. Пиф прикусила губу — она догадалась. Хозяин пошевелил крыльями, ветер пронесся по комнате, и всех окатило ароматом хвойного леса. Пиф сняла последнюю тряпку и увидела нерожденного ребенка.

Маленькое чудовище было таким отвратительным, что она едва не выронила его, и Хозяин прикрикнул:

— Осторожней, ты!

— Это… — спотыкаясь, спросила Пиф. — Это МОЙ?

Хозяин пожал плечами, широким крылом едва не сбив с ног Комедианта, который терся за его спиной.

— Нерожденное дитя, — сказал он, — твое, чужое, какая разница? Оно ДАЕТСЯ тебе. Ты совершила убийство, теперь посмотри ему в лицо.

Пиф подняла глаза на Хозяина и увидела, что он прекрасен. Его лицо потемнело, рот изогнулся, глаза расширились — это был дивный лик иконы. Лик смотрел на нее отрешенно и печально.

— Я ничем не могу помочь тебе, — сказал Хозяин словно издалека. — Постарайся полюбить это существо.

Пиф еще раз взглянула на уродца.

— Оно вырастет?

— Зависит от тебя.

Хозяин встал, повернулся, чтобы уйти. Пиф смотрела ему вслед, приоткрыв рот. Уродец корчился у нее на коленях, пачкая пеленку какой-то зеленоватой жижей.

— Господи, каким же оно вырастет? — вырвалось у Пиф.

Уже в дверях Хозяин сказал, не оборачиваясь:

— Зависит от тебя.

Тяжелые шаги протопали по лестнице, шваркнула входная дверь, упало и разбилось еще одно стекло. Голос Комедианта взвизгнул.

Шевеля губами, Комедиант беззвучно сказал:

— Попытайся не видеть в этом наказания. В конце концов, Хозяин же назвал его «подарком».

Пиф покачала головой. Она поняла вдруг, что плачет, но не так, как при жизни, не слезами, не телом, не жалостью к себе, а так, как иногда плакала во сне — без слез, одной только содрогающейся душой.

Существо с гигантской сизой головой сморщилось, дернуло крошечными лягушачьими лапками, повозило ими в воздухе и вдруг нащупало огромную в синих венах пуповину, торчащую из середины живота. Схватило ее цепкими пальчиками, потащило куда-то, ткнуло себе в лоб, в щеку, наконец попало в маленький рыбий ротик и начало жадно сосать.

Пиф взяла существо поудобнее на руки, обтерла жижу с отвратительной головы, выбросила грязную пеленку, оставив только белую. Закрыла глаза и начала укачивать уродца, напевая колыбельную:

Летит напев печальный,

Падам, падам…

— Вот и все, — сказал санитар, обтирая руки. — Как живой, даже лучше.

Покойник умиротворенно глядел на него со стола. Санитар отбросил крем «Балет», которым гримировал мертвеца, в таз для использованных тюбиков. Там их уже скопилось несколько десятков, выдавленных, грязных.

Мэтр ничего этого не знал — он величаво шествовал навстречу вечности. Его тропа была ровной и ясной, впереди, в белом венчике из роз, вел его добрый ангел. Иначе и быть не могло.

Мэтр был человеком добродетельным. Сначала он верил в правительство и Бэл-Мардука и знал, что плохих в светлое будущее не берут. Потом под влиянием обстоятельств в пожилых уже летах перешел в христианскую веру и так же твердо уверовал, что плохих не берут в рай. Рай виделся ему чем-то вроде территории пионерского лагеря: дивная природа, добрые взаимоотношения, всеобщая справедливость и равенство. И — только для хороших.

Мэтр оказался на равнине, затянутой туманом, огляделся по сторонам. Фигура в сияющем венце исчезла, и это немного обеспокоило Мэтра.

Он взволновался еще больше, когда увидел на этой равнине трех голых молодых людей. Среди них была женщина. Хотя Мэтр не мог толком разглядеть этих людей, но в том, что темноволосое существо с ребенком на руках принадлежит к женскому полу, почему-то не усомнился.

Голые разговаривали. Они были из тех, при виде которых Мэтр при жизни всегда плевался. И прежде плевался, и потом, когда обратился в истинную веру. У всех троих были длинные волосы, а у одного — грязные бисерные цепочки на руках. И на плечах у него сидел отвратительный студнеобразный демон. Демон растекся по своему хозяину, свесив ему на спину крысиный хвост.

— Новенький идет, — сказал демон и затрясся.

Тот, что с бусами, повернулся, поглядел Мэтру в глаза. Его губы зашевелились, и Мэтр понял, что он обращается к нему.

— Добро пожаловать! — крикнул визгливо демон.

Женщина склонила голову набок. Нерожденный ребенок судорожно дернул ручками, и она ласково провела пальцем по его выпуклому лбу с раздутыми венами.

— Падам, падам, — сказала женщина.

— Сгинь, сатана, — закричал Мэтр, осеняя себя крестным знамением.

— Где? — с любопытством спросила женщина и обернулась.

Мэтр растерялся.

— Где? — переспросил он. — Что — где?

— Где сатана? — повторила женщина. — Мы его еще не видели.

— Ты — сатана! — взвизгнул Мэтр. — Ты! И такие, как ты! Вы все!

— Я Пиф, — сказала женщина. — Это Комедиант и Голос Комедианта. А вон тот — Карусельщик, он алкоголик и работал в луна-парке.

Карусельщик с готовностью завертел ручку шарманки, огласив туманную равнину механическим вальсом.

Мэтр растерялся. Неожиданно женщина перестала казаться ему такой уж отвратительной, и он почувствовал к ней доверие.

— Скажите, — он придвинулся ближе и заговорил интимным тоном, как некогда беседовал со знакомыми холуями из влиятельных организаций, — в таком случае, это ад или рай?

— Зависит от нас, — ответила женщина. — Так сказал нам ангел.

Мэтр пригладил лысину. На ладони осталось жирное пятно от крема «Балет», и Мэтр обтер руку о бедро, с неожиданным ужасом осознав, что он тоже обнажен.

Вальс продолжал хромать над равниной. Ребенок на руках у женщины заснул. Комедиант улыбался странной улыбкой, глядя на Мэтра.

— А где Бог? — спросил Мэтр. — Я хочу говорить с Богом.

— А Бог хочет говорить с вами? — тихо спросил Комедиант. Он говорил шепотом, а потом Голос повторил его вопрос полнозвучно, заполнив своим громом всю долину и разогнав туман: — Захочет Он говорить с вами?

Мэтр растерянно огляделся.

— Но… я умер?

Все четверо расхохотались.

— Еще как! — прошептал Комедиант. — Мертвее мертвого. А что, по-твоему, достаточно просто двинуть кони, чтобы вызвать к себе интерес самого создателя? Труп — эка невидаль!..

Пиф помахала кому-то рукой, и из тумана выступил рослый мужчина в пятнистом комбинезоне, похожий на десантника. Он оглядел всех победоносным взором, пригладил коротко стриженые волосы, крякнул.

— Как дела, бойцы?

— Рады сраться ваш-ство! — мерзким голосом заверещал Голос, подпрыгнув на плече у Комедианта.

Десантник захохотал, пощекотал Голос пальцем, потом сунул нос в сверток на руках Пиф, полюбовался на уродливого младенца, ущипнул женщину за ляжку, хлопнул Комедианта по плечу. Карусельщик посмотрел на него приниженно и осмелился выдавить из себя робкую улыбку. Вальс споткнулся, в шарманке что-то хрипнуло и стихло.

Затем десантник обернулся к Мэтру.

— Ну, а ты кто такой?

— Я… восемнадцать публикаций в толстых журналах… и крещен… верую… — забормотал Мэтр.

— Писака? — оживился десантник. — Ну-ка, почитай.

Он махнул рукой, и тут же появился огромный трон. Золотой трон с алыми кистями, размером с трехэтажный дом. Десантник взгромоздился на него, поерзал, как будто вырос — во всяком случае, он не терялся на фоне гигантского кресла. Заложил ногу на ногу, склонил голову на плечо и уставился на Мэтра с неприятной улыбкой.

— Где я? Кто вы? — Мэтр отступал от компании, пятясь задом. — Куда я попал? Господи, верую!.. Спаси меня! Изыди, сатана, изыди!..

Он начал истово креститься.

Хозяин захохотал. Трон подпрыгивал под ним, пока не развалился, и Хозяин хлопнулся со всего размаха на землю.

Мэтр повернулся и побежал прочь, во весь голос призывая на помощь какого-нибудь милосердного ангела.

Комедиант пожал плечами.

— Ангел был рядом, почему он не понял этого?

— В его представлении ангел должен быть похож на директора крупного банка, — задумчиво сказала Пиф. — Строгий, всезнающий и милосердный. И уж конечно без всякого чувства юмора.

Хозяин с интересом посмотрел на нее.

— Ты злая, — заметил он. — Неужели тебе его не жаль?

Пиф подумала немного.

— Нет, — честно сказала она.

— Не верится, что ее нет уже целый год, — сказал Беренгарий.

Они с Геддой шли по мосту Нейтокрис. По Евфрату шел лед. Город сверкал, омытый тающим снегом.

— Здесь мы простились с ней в последний раз, — задумчиво говорил Беренгарий. — Мы тогда напились… Она была в смятении, все говорила о том, что жизнь потеряла смысл, что из рук ушло, утекло… — Он махнул рукой и, отвернувшись, уставился на воду.

Гедда взяла из его рук початую бутылку пива — третью за сегодняшний вечер, хлебнула. Она заметно охмелела.

— Я расскажу тебе то, что не рассказывала никому, — проговорила она вдруг. — Обещай, что будешь молчать.

— Могила! — сказал Беренгарий и мутно поглядел на нее поверх очков. Его мокрые губы расплылись в улыбке. Он отобрал у Гедды пиво, допил и бросил бутылку в воду. — Могила, — повторил он.

— Я разговаривала с ней уже после ее смерти, — выпалила Гедда.

Беренгарий покачал головой.

— Только без этой… без черной магии, — сказал он, суеверно отплевываясь. — Ты у нас чернокнижница известная.

— Я не шучу, — повторила Гедда, немного обиженная. — Ко мне прислали ангела, я пошла с ним на ихнее кладбище… Ну, где общественные виселицы…

— И там был призрак Пиф.

— Компьютер, — поправила Гедда.

— Еще одно дьявольское изобретение, — сказал Беренгарий и захохотал.

— Ты пьян, Беренгарий, — сказала Гедда.

— Но недостаточно. Возьмем еще пива.

Он пошарил по карманам, сперва по своим, потом по геддиным, и они взяли еще пива. Теперь они шли по широкой нарядной улице Китинну, приближаясь к Оракулу.

— У меня было три минуты на то, чтобы поговорить с ней, — продолжала Гедда заплетающимся языком. — Клянусь, Беренгарий, и она мне сказала, что видела богов Орфея и саму Эрешкигаль.

— Богов не тронь, — предупредил Беренгарий, вдруг омрачившись.

— Да нет, она… Что это? — Неожиданно Гедда остановилась.

Они дошли уже до Оракула. Из окон верхнего этажа, пачкая завитки рококо, валил дым.

— Что это?.. — пролепетала Гедда.

Беренгарий оттолкнул ее, сунул ей в руки недопитую бутылку пива.

— Это пожар, вот это что, — сказал он и очертя голову бросился к двери. — Проклятье, у меня там остались…

Гедда повисла у него на локте.

— Стой!

— Вызови пожарных! — рявкнул Беренгарий, исчезая на дымной лестнице.

Гедда заметалась. Бросила пиво. Ворвалась в расположенный по соседству магазин, торгующий телевизорами и видеомагнитофонами, распугав чинных мальчиков в фирменных костюмах и нагловатых добродушных покупателей, потребовала телефон.

Вскоре крики о пожаре понеслись по всему зданию, несколько мальчиков с отчаянным видом подбежали к дубовой двери, за которой исчез Беренгарий, и отскочили, когда навстречу им повалили клубы дыма.

Пламя пожирало бесстыдное рококо, глодая золотые завитки, разбивая зеркала, повергая в прах голоногих нимф…

Откуда-то из дыма доносился отчаянный кашель Беренгария. По широкому мосту Нейтокрис, видные издалека, мчались три пожарных машины, оглашая вечерний город ревом.

Несколько книг и коробка с лазерными дисками, выброшенные из огня, скатились по ступенькам, и Гедда подобрала их.

— Беренгарий! — закричала она отчаянно.

Донесся треск — Беренгарий там, наверху, ломал дверь.

— Пропадешь! Дурак! — кричала Гедда, не помня себя от ужаса и все еще не веря, что все это происходит на самом деле.

Словно в ответ взревел огонь, и рухнуло перекрытие.

— Почему он не двигается? Все двигаются, а этот лежит, как труп.

— Он и есть труп. Ты как маленький, ей-богу.

— Его как будто бросили сюда. Он ничего еще не понял.

— Как обгорел-то, смотреть страшно.

— СТРАШНО?

— Отойдите, вы делаете ему больно. — Женский голос.

Санитары, подумал Беренгарий. Я жив.

Он ощутил безумный восторг и сразу ослабел от этого.

— Ему не может быть больно. — Мужской голос. — Он труп, дура.

— Не трогай его, дай человеку прийти в себя. — Опять женщина.

— Он прислушивается. Да отойди ты, его сейчас потянут назад. Дай я подержу…

Чьи-то руки переворачивают Беренгария на спину. Он открывает глаза и ничего не видит. Ослеп.

Отчаянный визг — откуда-то издалека, но тем не менее хорошо слышный.

— Сгорел! Сгорел!

Гедда. Это ее голос.

— Беренгарий сгорел! Уже второй, уже второй!..

Крик Гедды пробирает до мозга костей. Беренгарию хочется встать, бежать к ней. Он вздрагивает, напрягается.

— «Второй»? — Придушенный шепот. — О чем она говорит?

— Кто это кричал? — Мужской голос.

Это Гедда, хотел сказать Беренгарий, но не смог. Ничего, я выкарабкаюсь, Гедда, я жив. Это главное.

— Не уходи, — тихо проговорила какая-то женщина совсем близко. — Не слушай ее. Даже если это твоя мать тебя зовет — не возвращайся. Будет очень больно. Будет так больно, как не было никогда при жизни. Оставайся с нами. Мы поможем тебе.

Отчаянный голос Гедды, рвущийся как будто из самой ее утробы, постепенно начал затихать и смолк совсем. Стало очень тихо. Как будто в уши набили ваты.

Потом кто-то провел пальцем по слепым глазам Беренгария, и он стал видеть. Коснулся его ушей, и он начал слышать совсем другие звуки — тихую музыку. Как будто неподалеку веселится ярмарка, где продают разноцветные надувные шарики и сладкую вату на палочке. Там, по соседству, детские годы, подумал Беренгарий. Кружатся на карусели, пытаясь догнать друг друга.

Он лежал на траве, а вокруг сидели люди в светлых одеждах. У них были красивые, полные сострадания лица, озаренные внутренним светом.

Его голова покоилась на коленях молодой девушки, которая тихонько водила пальцами по его лбу, щекам. И неожиданно Беренгарий понял, что умер. Эта мысль наполнила его душу блаженством, и он заплакал.

— Могила, — повторяла Гедда, — могила.

«Вчера в Час Коровы по местному времени в аэропорту Нэш-Бэлит города Арбела (Ашшур) при заходе на посадочную полосу потерпел аварию пассажирский самолет „Нур-Син 747“, принадлежавший компании „Люфтимпериум“. Все находившиеся на борту погибли. К месту аварии выехала следственная комиссия. Правительство выражает соболезнование семьям погибших».

В салоне для некурящих было много свободных мест, поэтому Мирра удивилась, когда красивый немолодой мужчина уселся рядом с ней — он вполне мог устроиться возле иллюминатора. Но ему хотелось поговорить. Он вежливо спросил, не против ли она. Подумав, Мирра пришла к выводу, что, пожалуй, не против.

Поглядывая искоса на своего соседа, она пыталась отгадать — кто он. Строгий костюм, безукоризненные манеры. И благожелательность. Пожалуй, профессиональная.

И этот почти незаметный налет старомодности.

Мужчина снял очки, протер их, водрузил на нос.

— Вы пастырь, — сказала Мирра, торжествуя.

Он рассмеялся.

— Вы неплохо говорите по-ашшурски, — сказал он. — И догадливы.

Самолет взлетел над аэропортом Адиту, оставив внизу Вавилон с его башнями, почти сразу поднялся над вечными облаками и оказался в бескрайней снежной пустыне под ослепительным небом.

Мирра с пастырем говорили обо всем на свете и много смеялись. Когда официантка предложила им кофе, коньяк, пиво, пепси, они дружно взяли жиденькое светлое пиво.

Потом их сморило — от разговоров, от монотонного гудения мотора, от пива. Мирра откинула кресло и заснула почти мгновенно.

Она слишком много выпила и съела. В самолетах компании «Люфтимпериум» всегда кормят на убой. И никак невозможно отказаться, потому что деньги заплачены. Стоимость еды включена в стоимость билета.

Теперь обед насылал дурные сновидения. Ей снились бесконечные переходы, лестницы, падающие лифты, выскакивающие из-за угла бандиты, длинные тоннели метро, где нет выхода. Наконец Мирра вышла к знакомому магазину. Там, за углом, ее ждало спасение, и она это знала, потому и побежала из последних сил. За углом магазина открылись широкие воды Евфрата, и над Эбаббаррским парком, на противоположном берегу, повисла огромная полная луна. Мирра выскочила на набережную, наткнулась взглядом на луну — и луна стремительно понеслась ей в лицо. Мирра закричала, но в волоске от ее лица луна рассыпалась на тысячи осколков. Когда Мирра снова открыла глаза, круглый желтый диск висел на прежнем месте.

И тогда она увидела свою душу. Душа стояла рядом, ковыряя в носу. Оказалась душа Мирры чумазым низкорослым человечком с черными блестящими волосами и раскосыми глазами. И такой это был непослушный человечек! Он приплясывал и кривлялся и никак не хотел слушаться.

— Душа! — строго сказала Мирра. — Вернись на свое место.

— Я иду к луне, к луне, — сказал человечек и скорчил ей рожицу.

А потом побежал. Побежал на красное поле, а оттуда на оранжевое, а оттуда на золотое. Бежал и приплясывал, от поля к полю, прыгал и вертелся, напевал и дергал головой, как будто она была на веревочке.

— Вернись! — еще раз крикнула Мирра.

Обернувшись, душа показала ей «нос».

— Дерзких рабов наказывают! — крикнула Мирра.

А душа убегала и убегала, веселая, вольная. Мирра смотрела ей вслед, проклиная свое бессилие. И тут она обнаружила, что неподалеку от нее стоит пастырь. Стоит и держит в одной руке очки, а в другой — чистый клетчатый носовой платок с меткой в углу.

— Я потеряла свою душу, — сказала она пастырю. — Отец мой, что мне делать?

Пастырь протер очки, надел их на нос, поправил, чтоб не сидели косо, а потом заметил, что стекла вытекли, и выбросил оправу вон.

— Дайте мне руку, Мирра, — сказал он. — Я почти ничего не вижу.

— Мне некогда, — сердито сказала Мирра. — У меня душа убежала. Я должна ее догнать.

И она ступила на бескрайние белые поля облаков и пошла по ним босая.

— Подождите! — закричал пастырь. — Мирра!

Она остановилась, дождалась, пока он, спотыкаясь, доковыляет до нее, и подала ему руку.