Свет в океане Стедман М.

Глава 32

Гарри Гарстоун закрыл за собой дверь и теперь нерешительно переминался с ноги на ногу посреди кабинета сержанта.

— Ну что еще там?! — недовольно поинтересовался Вернон Наккей.

Откашлявшись, Гарстоун кивнул головой в сторону входа в участок.

— Ближе к делу, констебль!

— Тут посетитель.

— Ко мне?

— Нет, сэр, не к вам.

Наккей угрожающе на него посмотрел.

— К Шербурну, сэр.

— И что? Запиши имя и пропусти, неужели не ясно?

— Это Ханна Ронфельдт, сэр.

Сержант выпрямился.

— Вот как? — Он закрыл папку на столе и почесал подбородок. — Думаю, мне лучше с ней поговорить.

Наккей вышел в приемную.

— Миссис Ронфельдт, обычно члены семьи потерпевших не встречаются с обвиняемыми.

Ханна молча посмотрела Наккею прямо в глаза, и он, смутившись, продолжил:

— Боюсь, что подобные визиты никак не вписываются в обычные рамки. Со всем уважением…

— Но закон их не запрещает? Это не является нарушением правил?

— Послушайте, мэм. Вам и так придется нелегко, когда начнутся судебные слушания. Уж поверьте моему опыту: подобные суды — это настоящее испытание для нервов. И лучше себя поберечь.

— Я хочу его видеть! Я хочу посмотреть в глаза человеку, который убил моего ребенка!

— Убил вашего ребенка? Да что вы такое говорите?

— Малышка, которую я потеряла, сержант, уже никогда не вернется. Грейс никогда не будет прежней.

— Послушайте, миссис Ронфельдт, боюсь, я вас не понимаю, но в любом случае…

— Я имею право хотя бы на это, вы так не считаете?

Наккей тяжело вздохнул. Эта несчастная женщина много лет бродила по городу как призрак. Может, эта встреча позволит наконец ее душе успокоиться и обрести покой…

— Подождите, пожалуйста, здесь…

Узнав новость, Том поднялся с койки, не зная, что и думать.

— Ханна Ронфельдт хочет со мной поговорить? Зачем?!

— Вы не обязаны с ней встречаться, конечно. Я отошлю ее.

— Нет… — остановил сержанта Том. — Я с ней встречусь. Спасибо.

— Как знаете.

Через несколько мгновений в коридоре появилась Ханна. Следовавший за ней констебль Гарстоун поставил маленький деревянный стул в нескольких футах от решетки камеры.

— Я оставлю дверь открытой, миссис Ронфельдт, и подожду снаружи. Или мне лучше остаться?

— Не нужно. Я ненадолго.

Скорчив, по обыкновению, недовольную гримасу, Гарстоун звякнул ключами.

— Ладно, как скажете, мэм, — отозвался он и направился по коридору к выходу.

Ханна молча разглядывала Тома, стараясь не упустить ни малейшей детали: чуть пониже левого уха — маленький изогнутый шрам от шрапнели; пальцы тонкие и длинные, хоть и натруженные.

Он позволил себя разглядывать, будто был добычей охотника, решившей показаться во всей красе прямо у него под носом. Перед мысленным взором Тома проносились яркие картины из прошлого: ялик, тело мужчины, погремушка. А вот он на кухне Грейсмарков пишет первое письмо, с трудом подбирая слова и чувствуя, как внутри все холодеет. Ему вспомнилась, какая у Люси гладкая кожа, как она смеется, как похожи ее развевающиеся на ветру волосы на покачивающиеся в водах Отмели Кораблекрушений водоросли. И как он был поражен, узнав, что знал ее мать с самого начала. По спине поползли капельки пота.

— Спасибо, что согласились со мной встретиться, мистер Шербурн…

Ее вежливость поразила Тома больше, чем если бы Ханна осыпала его проклятиями или запустила стулом в решетку.

— Я понимаю, что вы могли отказаться…

Он коротко кивнул в ответ.

— Странно, не правда ли? — продолжала она. — Всего несколько недель назад я если бы и подумала о вас, то только с благодарностью. Однако выходит, что в ту ночь бояться было нужно вас, а не того пьяного. Тогда вы сказали: «Война меняет человека. В голове все перепутывается, и человек перестает различать добро и зло». Теперь я поняла, что вы имели в виду.

Помолчав, она спросила твердым голосом:

— Я должна знать: это все действительно ваших рук дело?

Том медленно кивнул.

Она скривилась и вздрогнула, будто от пощечины.

— Вы жалеете о содеянном?

Вопрос заставил его сердце сжаться, и он опустил глаза.

— Больше, чем вы можете себе представить.

— Неужели вам не приходила в голову мысль, что у ребенка может быть мать? Что малышку любят и ищут? — Ее взгляд скользнул по стенам камеры и снова остановился на Томе. — Почему?! Если бы только я могла понять, почему вы так поступили…

Он крепко сжал челюсти.

— Я не знаю почему.

— Ну пожалуйста! Попробуйте объяснить!

Она заслуживала того, чтобы знать правду. Но он ничего не мог ей сказать, не подставив под удар Изабель. Он сделал то, что действительно имело значение: Люси возвратили матери, а он нес ответственность за последствия. Все остальное — просто слова.

— Мне действительно нечего вам сказать.

— Тот полицейский из Албани считает, что вы убили моего мужа. Это правда?

Он посмотрел ей прямо в глаза:

— Клянусь, я нашел его в ялике уже мертвым… Я знаю, что совершил ошибку, и мне очень жаль, что мои действия принесли столько горя. Но ваш муж был уже мертв.

Она глубоко вздохнула и собралась уходить.

— Поступайте со мной, как считаете нужным, я не прошу прощения, — сказал Том. — Но моя жена… у нее не было выбора. Она любит эту девочку. Она заботилась о ней так, будто никого на свете больше не существовало. Будьте к ней милосердны.

Горечь на лице Ханны сменилась печалью.

— Фрэнк был чудесным человеком, — сказала она и медленно направилась по коридору.

В тусклом свете Том прислушивался к пению цикад, отсчитывавших секунды. Он вдруг заметил, что непроизвольно разводит руками, будто пытается с их помощью оказаться там, куда не могут принести ноги. Он посмотрел на руки и задумался о том, что им приходилось делать. Соединение этих клеток, мышц и мыслей и являлось, в сущности, его жизнью, но все-таки не только это.

Очнувшись от размышлений, он вернулся в настоящее, в котором раскаленные дневной жарой стены камеры заполнял душный воздух. Он лишился последней ступеньки лестницы, которая могла вывести его из этого ада.

Помогая матери по дому, разглядывая картинки, которые нарисовала Люси во время своих коротких визитов на материк, не переставая ощущать острую боль от потери ребенка, Изабель удавалось часами не думать о Томе. Но потом мысли о нем неизменно возвращались, и перед глазами возникало письмо, доставленное Ральфом и отправленное в ящик.

Гвен обещала привести Люси, но на протяжении нескольких дней так и не появлялась в парке, хотя Изабель и продолжала терпеливо проводить там в ожидании долгие часы. Однако ей не следовало раскисать, если есть хоть малейшая надежда снова увидеть дочь. Она должна ненавидеть Тома, хотя бы ради Люси! И все же!

Изабель достала из ящика конверт и посмотрела на угол, с которого начала было его вскрывать. Потом снова убрала письмо в ящик и поспешила в парк, чтобы снова ждать. А вдруг?!

— Пожалуйста, Том, скажи, что я могу сделать. Ты же знаешь, как я хочу тебе помочь. Скажи, что я могу сделать. — Блюи говорил сдавленным голосом, и в глазах у него предательски блестели слезы.

— Ничего делать не надо, Блюи. — В камере Тома было жарко и после недавней уборки пахло карболкой.

— Будь она проклята, эта погремушка! И черт меня дернул о ней рассказать! — Он в отчаянии схватился за прутья решетки. — Этот сержант из Албани приходил ко мне и расспрашивал, много ли ты пьешь, даешь ли волю рукам. Он встречался и с Ральфом тоже. Люди в городе болтают… болтают об убийстве, Том! Представляешь?! А в баре даже поговаривают о виселице!

Том посмотрел ему в глаза:

— Ты им веришь?

— Конечно, нет! Но я вижу, как этих разговоров становится все больше! И что невиновного могут запросто осудить за то, чего он не делал! А потом, когда он уже мертв, кому нужны извинения? — Блюи с мольбой посмотрел на Тома.

— Есть вещи, которые трудно объяснить, — сказал Том. — И есть причины, почему я поступил так, а не иначе.

— Но что именно ты сделал?

— Мои поступки разрушили жизнь другим, и теперь пришло время держать за это ответ.

— Старый Поттс утверждает, что если жена отказывается подтверждать слова мужа, тот наверняка виновен!

— Спасибо, приятель. Это хорошая новость!

— Не сдавайся без борьбы, Том. Обещай, что не сдашься!

— Со мной все будет в порядке, Блюи.

Однако когда Блюи ушел, Том засомневался в своем оптимизме. Изабель не ответила на его письмо, и ему следовало приготовиться к худшему варианту развития событий. И все-таки он верил, что Изабель осталась той, которую он когда-то знал.

На окраине города были разбросаны старые деревянные дома лесорубов — от заброшенных и пришедших в упадок построек до вполне приличных. Они расположены на небольших участках земли возле насосной станции, снабжавшей город водой. Изабель знала, что в одном из них и живет Ханна и туда забрали ее ненаглядную Люси.

Отчаявшись дождаться Гвен, Изабель решила сама разыскать Люси. Просто узнать, где и как она жила. Был полдень, и на широкой улице, обсаженной палисандровыми деревьями, не было ни души.

Один из домиков выглядел лучше других: свежевыкрашен, трава подстрижена, а высокая живая изгородь охраняла жильцов от любопытных взглядов куда лучше забора. Изабель направилась к аллее позади домов и услышала ритмичное поскрипывание металла. Она нашла крошечное отверстие в густой листве живой изгороди, и при виде маленькой девочки на трехколесном велосипеде у Изабель перехватило дыхание. Люси была одна, и ее лицо не выражало ни радости, ни печали, а лишь сосредоточенность. Она совсем рядом: Изабель даже показалось, что она может запросто до нее дотянуться, прижать к себе и приласкать. И вдруг ее поразила сама абсурдность того, что она не может быть вместе с ребенком, — как будто весь город сошел с ума и только она одна сохранила разум.

Изабель размышляла. Поезд из Перта до Албани проходил через Партагез раз в день, и раз в день — из Албани до Перта. Можно ли подгадать так, чтобы сесть на поезд как раз перед отправлением и их никто не заметил? Как быстро хватятся ребенка? В Перте легко затеряться. Оттуда пароходом можно добраться до Сиднея. И даже до Англии. А там — новая жизнь. Тот факт, что у нее за душой нет ни шиллинга — нет даже счета в банке! — ее совершенно не смущал. Изабель смотрела на дочь и продумывала план действий.

Гарри Гарстоун с силой колотил в дверь дома Грейсмарков. Билл, посмотрев в окно, кто это может быть в такой неурочный час, открыл дверь.

— Мистер Грейсмарк, — произнес констебль, сухо кивая.

— Добрый вечер, Гарри. В чем дело?

— Я здесь по долгу службы.

— Понятно, — отозвался Билл, внутренне собираясь с силами для новых неприятностей.

— Мы ищем пропавшую Ронфельдт.

— Ханну?

— Нет, ее дочь. Грейс.

Сообразив, правда, не сразу, что речь идет о Люси, Билл удивленно посмотрел на полицейского.

— Она у вас? — поинтересовался Гарстоун.

— Разумеется, нет! А почему…

— У Ханны Ронфельдт ее тоже нет. Она пропала.

— Ханна ее потеряла?

— Или ее похитили. Ваша дочь дома?

— Да.

— Уверены? — переспросил констебль, чуть смутившись.

— Конечно, уверен.

— Она была дома весь день?

— Нет, не весь. К чему все эти вопросы? Где Люси?

В дверях позади Билла показалась Виолетта.

— Что происходит?

— Мне нужно увидеть вашу дочь, миссис Грейсмарк, — сказал Гарстоун. — Вы не могли бы ее позвать?

Виолетта неохотно отправилась в комнату Изабель, но там никого не было. Она поспешила на задний двор и увидела, что дочь сидит в кресле-качалке, устремив в пустоту невидящий взгляд.

— Изабель! Это Гарри Гарстоун!

— Что ему нужно?

— Мне кажется, тебе лучше выйти самой, — сказала Виолетта таким тоном, что Изабель послушно направилась за ней к входной двери.

— Добрый вечер, миссис Шербурн. Я здесь по поводу Грейс Ронфельдт, — начал Гарстоун.

— Что с ней? — спросила Изабель.

— Когда вы ее видели в последний раз?

— Она не видела ее с того дня, как вернулась! — ответила Виолетта и тут же поправилась: — Если не считать случайной встречи в галантерейном магазине Мушмора, но это все…

— Это правда, миссис Шербурн?

Изабель промолчала, и за нее ответил отец:

— Конечно, правда! Вы что же, думаете…

— Нет, папа. Я ее видела.

Родители смотрели на нее с немым изумлением.

— В парке. Три дня назад. Ее приводила ко мне на встречу Гвен Поттс. — Изабель задумалась, стоит ли говорить что-то еще. — Я не искала встреч с ней — Гвен приводила ее сама. Где Люси?

— Пропала. Исчезла.

— Когда?

— Я рассчитывал узнать ответ от вас. Мистер Грейсмарк, вы не будете возражать, если я осмотрю дом? На всякий случай.

Билл хотел сначала возразить, но признание Изабель его смутило.

— Нам нечего скрывать. Ищите где хотите.

Полицейский, до сих пор помня, как ему досталось линейкой от Билла Грейсмарка за шпаргалку на экзамене по математике, устроил целое представление с открыванием шкафов, заглядыванием под кровати, но при этом он явно нервничал, будто директор по-прежнему мог ему всыпать «шесть горячих» [26]. Наконец он вернулся в прихожую.

— Благодарю вас. Если вы ее увидите, пожалуйста, поставьте нас в известность.

— Поставить вас в известность?! — вскинулась Изабель. — Вы что, не начали поисков? Почему вы ее не ищете?

— Это вас не касается, миссис Шербурн.

Как только Гарстоун ушел, Изабель повернулась к отцу:

— Папа, мы должны ее найти! Где она может быть? Я пойду и…

— Успокойся, Изз. Давай я сначала поговорю с Верноном Наккеем. Я позвоню в участок и выясню, что происходит.

Глава 33

Для девочки с Януса экстремальные условия человеческого существования всегда представлялись нормой. Кто знает, какое подсознательное воздействие на ее восприятие внешнего мира оказало первое путешествие на остров и те события, которые ему предшествовали? Но даже если об этом в ее памяти и не сохранилось никаких воспоминаний, жизнь на острове, населенном всего тремя обитателями, не могла не оказать решающего воздействия на формирование ее мироощущения. Внутренняя связь малышки с людьми, которые ее вырастили, была удивительно прочна и не могла быть разорвана. Она не могла описать свое чувство утраты как горе. Она не знала слов «тоска» и «отчаяние».

Но ей было плохо без мамы и папы, она без них чахла и думала о них постоянно, хотя уже и находилась на материке столько недель. Наверное, она сделала что-то очень плохое, если мама все время плакала. А что касалось тети с темными волосами и темными глазами, которая утверждала, что она ее мама… говорить неправду плохо! Так почему эта грустная тетя говорила всем такую неправду? И почему взрослые ей это позволяли?

Она знала, что мама здесь, в Партагезе. Она знала, что плохие люди забрали папу, но не знала куда. Она часто слышала слово «полиция», но плохо представляла, что там за люди. Она слушала разговоры взрослых, и на улице люди шептались: «Какой скандал! Это просто ужасно!» Ханна говорила, что она больше никогда не увидит маму.

Янус огромен, но там ей был знаком каждый уголок: Отмель Кораблекрушений, Вероломная Бухта, Штормовой Утес. Папа всегда объяснял, что вернуться домой очень просто — надо только найти маяк. Она знала — ей говорили это много раз, — что Партагез — это очень маленький город.

Пока Ханна была на кухне, а Гвен куда-то ушла, девочка пошла в свою комнату и осмотрелась. Затем надела сандалии и положила в сумочку рисунок маяка с мамой, папой и Лулу. Потом добавила туда яблоко, которое тетя дала ей утром, и прищепки, с которыми играла вместо кукол.

Она вышла через заднюю дверь, осторожно ее закрыла и медленно пошла вдоль живой изгороди, пока не нашла узкую щель, в которую смогла протиснуться. Она видела маму в парке. Она найдет ее. И вместе они найдут папу и поедут домой.

Она отправилась на поиски, когда наступил вечер. Солнце висело над самым горизонтом, заставляя деревья отбрасывать немыслимо длинные тени.

Протиснувшись через щель в живой изгороди, девочка волокла по земле свою сумку к низким кустарникам, растущим за участком. Воздух наполняло множеством звуков, так не похожих на Янус. Щебетали, звонко перекликаясь, птицы. Постепенно кустарник становился все гуще, а растительность — ярче. Ее не пугали черные и юркие ящерицы, которые во множестве сновали по траве. Она знала, что ящерицы не причинят ей вреда. Но она не знала, что не все черные и скользящие существа являются ящерицами. Ее никто не учил отличать ящериц, у которых есть ножки, от тех, у кого их нет. Она никогда в жизни не видела змей.

Когда она добралась до парка, солнце уже село и вокруг начало темнеть. Она побежала к скамейке, но мамы там не было. Она забралась на нее, пристроила рядом сумку и обвела взглядом безлюдный парк. Потом достала яблоко, помятое в путешествии, и откусила.

В это время на кухнях Партагеза кипела жизнь: проголодавшиеся после беготни по лесу и побережью дети мыли перепачканные руки, уставшие матери заканчивали готовить ужин, приглядывая за кастрюлями на плите и в духовке, отцы позволяли себе пропустить бутылку охлажденного пива. Семьи собирались в полном составе, чтобы вместе проводить прожитый день. Небо темнело на глазах, и тени больше не падали на землю, а, напротив, поднимались и заполняли собой все пространство. Люди расходились по домам, оставляя ночь ее обитателям: сверчкам, совам и змеям. Просыпался мир, не менявшийся сотни тысяч лет и для которого дневной свет, люди и все перемены являлись не больше чем миражом. По улицам никто не ходил.

Когда сержант Наккей прибыл в парк, на скамейке лежала только детская сумочка да огрызок яблока со следами маленьких зубов, по которому ползали муравьи.

С наступлением ночи в домах зажигали свет. Их источником являлись газовые лампы, а в новых домах — электрические. Город был усеян множеством огней, мерцавших в темноте.

На Главной улице Партагеза освещение электрическое, и фонарные столбы стояли по обе ее стороны. На темном небосводе светились мириады звезд и светлой полосой выделялся Млечный Путь.

Среди деревьев раскачивались яркие точки фонарей — это люди искали девочку. Не только полицейские, но еще и рабочие с лесопилок Поттса, и сотрудники порта и Маячной службы. Ханна не находила себе места от переживаний, но ждала дома, как было велено. Грейсмарки прочесывали кустарник и звали малышку по имени. В ночном воздухе слышались крики «Люси!» и «Грейс!», хотя искали одну и ту же девочку.

Сжимая в руке рисунок с мамой, папой и маяком, малышка вспоминала историю о волхвах, которым путь к младенцу Иисусу указала звезда. Она увидела свет Януса в море: это совсем не далеко — свет никогда не кажется далеким. Правда, он не такой, как обычно: между светлыми вспышками была еще и красная. Девочка шла на этот свет.

Она направлялась к воде, где волнение к ночи усилилось и обложило осадой берег. На маяке она найдет маму и папу. Она долго шагала по длинному узкому перешейку, тому самому, где много лет назад Изабель показывала Тому, как нужно лечь, чтобы не смыло волной. С каждым новым шагом девочка все ближе подходила к маяку и все больше удалялась от берега.

Но луч, к которому она направлялась, принадлежал вовсе не маяку на Янусе. У каждого маяка свой характер, и красная вспышка говорила морякам, что они приближались к мелководью устья бухты Партагеза, а это почти в ста милях от Януса.