Миры под лезвием секиры Чадович Николай

— Говорят, в те края, куда вы нацелились, через Хохму пробраться можно.

— На машине? — подозрительно прищурился Смыков.

— Зачем на машине… На местной тягловой силе… Машину бросить придется… А другого пути все равно нет… Или ждите, когда здесь Змея верх возьмет. Их вояки спиралями разрисованы, не спутайте.

— Через Хохму… — задумчиво повторил Смыков. — Это как раньше говорили — из Ростова в Одессу через Северный полюс.

— Ладно, пора прощаться, — заторопился одноглазый. — Не надо, чтобы нас лишний раз вместе видели.

Действительно, из глубины ущелья уже доносилось улюлюканье приближающихся горцев.

— Как я посмотрю, братец вы мой, несладко вам здесь живется.

— Ничего, привык… — ответил одноглазый сдержанно.

— За себя не опасаетесь?

— Нет, меня не тронут. Я им всем почти родня.

— Каким же образом?

— Двенадцать жен имею, — скромно признался одноглазый. — Из каждого клана по штуке… Вот и выходит… одни свояки кругом…

Дорогу из Трехградья в Хохму не знал ни Смыков ни Зяблик. Пришлось полагаться на очень приблизительную карту, нарисованную Цыпфом по памяти, да на подсказки редких путников.

Огромное пространство, с трех сторон ограниченное рубежами Кастилии, Хохмы и Отчины, а с четвертой — Замковыми горами, было почти не заселено, и о нем ходила самая дурная слава.

Плодородные пашни родили здесь все, что угодно, но только не то, что на них сеяли. Скот, хоть однажды пасшийся на этих тучных лугах, через два-три поколения вырождался в нежизнеспособных уродов. Переселенцами, как правило, овладевали гнусные пороки, включая содомию, кровосмешение и людоедство. В заброшенных городах тлела какая-то своя, скрытая от чужих глаз загадочная жизнь. На великолепных, неизвестно кем построенных дорогах попадались иногда такие путники, что истории об Агасфере, Диком Охотнике или пророке Илии начинали казаться реальностью.

Даже аггелы чурались этого края, где законы природы как бы утратили свою незыблемость и были словно мартовский лед — с виду монолит, а в любом месте может подкарауливать скрытая от глаз трещина. Здесь скитались только охотники за всякими диковинками, давно махнувшие рукой на свою жизнь, да торговцы, ради выгоды способные даже на подвиг самопожертвования.

В конце концов ватаге повезло — забубенный бродяга неопределенной национальности, уже не раз водивший караваны из Кастилии в Хохму за бегемотовым мясом, стоившим там раз в пять дешевле, чем в Лимпопо, нарисовал им довольно сносную схему пути с указанием всех ориентиров.

С тех пор, как они отправились на поиски Эдема, пошли уже вторые сутки, и Зяблику вновь стало худо. Сначала он еще крепился, скрипел зубами и мелкими глотками тянул вино, но потом впал в такой буйный бред, что его пришлось вязать полотенцами. Лилечка тихо плакала, а Верка, израсходовавшая почти все медикаменты, кусала побелевшие губы.

Драндулет мчал, почти не сбавляя скорости, а короткие остановки делались лишь для того, чтобы запастись дровами. Миновав последний ориентир, носивший название «Каменная ступа», Толгай сбился с пути среди голых, совершенно одинаковых на вид увалов, и Хохма открылась перед ними несколько позже, чем ожидалось.

Чем-то она напоминала Гиблую Дыру — необъятная, затопленная водой низина, пристыкованная к крутому берегу другого, совсем иначе скроенного мира, — но на этом сходство и кончалось.

Здесь не бушевала необузданная стихия, не кипели гейзеры, потоки не меняли свое русло, твердь каждодневно не оборачивалась хлябью, а свирепые доисторические крокодилы не сшибались в смертельных схватках с не менее свирепыми морскими гиенами.

Это был болотный рай — тихий, пышноцветный, обильный всякой безвредной живностью, почти безопасный, хотя и непроходимый. Огромные мелководные плесы так густо заросли лотосом, кубышкой, ряской, камышом и осокой, что сквозь эти своеобразные джунгли не мог пробиться и самый узкий челнок. Даже не верилось, что совсем еще недавно здесь громоздились ледяные торосы, от полыньи к полынье бродили белые медведи, а в небе полыхало северное сияние.

Единственными транспортными магистралями в Хохме были тропы, сначала проеденные, а затем протоптанные бегемотами в озерных и болотных зарослях. Они соединяли между собой немногочисленные песчаные острова и косы, на которых располагались стойбища плосколицых, узкоглазых аборигенов, по воле невероятного случая сменивших полярную тундру на теплое болото, чумы — на тростниковые шалаши, оленей — на бегемотов, а нарты — на вместительные плоскодонки. Только с кухлянками своими они так и не расстались, хотя шили их нынче не из пыжиков и неблюев, а из меха выдр и ондатр.

На берегу раскинулся не очень многолюдный рынок, торговавший всем, что можно получить от бегемота: мясом соленым, вяленым и копченым, шкурами сырыми и дублеными, полуметровыми клыками, не менее ценными, чем слоновая кость, сухожилиями, ливером и даже копытами.

В мутном заливчике фыркали, дремали и харчились заранее припасенной травой (в столь бойком месте собственная водная растительность просто не успевала отрасти) распряженные бегемоты, сверху похожие на черные, глянцево поблескивающие швартовочные бочки.

Толгай долго смотрел на них с обрыва, качал головой и бормотал:

— Котокчыч… Чудовища…

Наскоро перекусив жаренным на углях, смехотворно дешевым мясом. Смыков и Цыпф под видом крупных оптовиков отправились на разведку. Публика тут околачивалась разноплеменная, но все в большей или меньшей степени владели пиджиком — жизнь торговая научила, и вскоре выяснилось, что миссия Отчины находится довольно далеко отсюда, на острове под названием Илиркей, но ее глава, которого местные кличут Колей Мутные Глаза, сейчас в глухом запое что добраться туда при желании можно без проблем — любой местный отвезет за осколок бутылочного стекла или пару железных гвоздей; что до дальних границ Хохмы никто вроде не добирался и неизвестно, что там за ними находится, но скорее всего та же самая Нейтральная зона, огибающая Гиблую Дыру и Трехградье; что людей с рогами здесь никто не видел, хотя слухи об этих душегубах ходят, и слухи самые жуткие; что ни о каких чудесных снадобьях в этих краях ничего не ведомо, местные лечатся исключительно нутряным салом бегемотов, заговорами и кровопусканиями; и что совсем недавно в Хохме имело место странное, никогда раньше не виданное природное явление — из одного бочага выползло нечто несусветное, не то шестипалая каменная лапа, не то каменный цветок вроде лотоса, только весь серый и размером с доброе дерево, и торчало такое чудо посреди болота несколько дней кряду, медленно сжимая и разжимая свои пальцы-лепестки, отчего воздух вокруг светился, вода покрывалась мелкой рябью, а все бегемоты в округе просто обезумели, потом эта громадина рассыпалась в прах, но воздух в том месте до сих пор продолжает светиться, растительность сплошь завяла, как после заморозков, да и вода уже будто бы не вода, а какой-то мерзкий студень.

С чумазым, тучным туземцем, уже окончившим торговлю и собиравшимся в обратный путь, договорились быстро — приметив на курточке Смыкова армейские пуговицы со звездами, он просто осатанел от вожделения. Драндулет поручили попечению случайно встреченного земляка, державшего здесь коптильню и хорошо представлявшего, с кем он имеет дело.

Впереди ватагу ждала полная неизвестность, и сразу встал вопрос, как быть с Лилечкой. (Верка считалась человеком проверенным — и кору вместе со всеми жрала, и чащобами лазила, и во многих переделках была крещена своей и чужой кровью.)

— А что, если вы нас здесь подождете? — деликатно обратился к ней Смыков.

— Жилье какое-нибудь вам снимем. А то дорога у нас хоть и не дальняя, да колдобистая. Лиха хлебнем.

— За кого вы меня принимаете? — обиделась девушка. — Думаете, я квашня неподъемная? Когда нам есть нечего было, мы с бабушкой всю Отчину пешком обошли. Играли и пели за сухую корку. Так и знайте, я здесь одна не останусь.

— Не забывайте, что Лиля в некотором роде наш талисман, — заступился за нее Цыпф. — Совсем недавно мы в этом убедились. Ей покровительствуют кое-какие… сверхъестественные силы.

Так впервые после чудесного спасения в Гиблой Дыре зашел разговор о варнаках — раньше просто не до этого было.

— Не верю я им, — сказал Смыков, пакуя дорожные мешки. — То, что они один раз нас спасли, еще ничего не значит. Тактика такая есть: разделяй и властвуй. Жидомасоны придумали. Не удивлюсь, если эти к твари и аггелам помогают. Будут людей до тех пор стравливать, пока они друг друга не изживут.

— В корне не согласен с вашими измышлениями, — взволновался Цыпф. — Нам, конечно, мало что известно о варнаках, но лично я вижу в них потенциальных союзников. Постарайтесь меня правильно поднять… Одно дело, если бы наш мир пострадал только в смысле искажения пространственных координат. Но и координаты времени расползлись по швам. Катастрофа затронула самые фундаментальные структуры вселенной. Это не могло не сказаться и на мирах, сопредельных с нашим. Причем сказаться самым отрицательным образом. Я имею в виду мир варнаков, где мы все недавно побывали. Не исключено, что они такие же жертвы грандиозного вселенского бедствия, что и мы. Вот они и мечутся из мира в мир, словно птицы, потерявшие гнездо.

— Хороши птички, — буркнул Смыков. — Вот они и совьют здесь свое новое гнездышко. А нас переклюют, как мошек.

— Вряд ли наш мир может привлекать варнаков. Они привыкли к мраку, жаре, огромной силе тяжести. Вспомните свои ощущения. Ведь недаром они такие здоровенные, толстокожие, да еще и слепые вдобавок. Варнакам здесь так же плохо, как людям — там. Если бы только мы могли договориться… Уверен, это пошло бы на пользу обеим расам.

— Избавь меня, господи, от друзей, а с врагами я сам справлюсь. Наш прокурор так любил говорить, — продолжал гнуть свое Смыков. — Не верю я в добрых дядюшек. Каждый на себя одеяло тянет.

— Ну, во-первых, так говорил не только ваш прокурор, но и Наполеон тоже. А во-вторых, тут совсем иная ситуация. Нет у нас с варнаками общего одеяла. И делить нам нечего.

— Как это нечего? — Смыков понизил голос и взглядом указал на Лилечку, помогавшую Верке бинтовать Зяблика. — А тот случай… Помните?

— Помню, — Цыпф потупился, будто это его изнасиловали неземные существа. — На этот счет есть у меня одна теория, но я бы не хотел ее сейчас оглашать.

— Вы, братец мой, сами одна сплошная теория… Шансонетку мы, так и быть, возьмем с собой. Может, и в самом деле пригодится. Но только заботиться о ней вы будете. Нам и с Зябликом хлопот хватит.

Спустя полчаса все уже сидели в плоскодонке, каркас которой был сработан из костей бегемота, а обшивка из его же шкуры, и с интересом наблюдали, как туземец сноровисто запрягает страшного стопудового зверя — накладывает на его шею кожаную лямку и пропускает под брюхом одну-единственную широкую постромку, посредством валька соединенную с носом лодки.

— Запоминайте, товарищ Толгай, — наставительно сказал Смыков. — Не исключено, что этот опыт вам пригодится.

— Не-е-е, — покачал головой Чмыхало, забившийся на самую корму лодки. — Лучше я черта запрягать буду… Лучше тебя, Смыков, запрягу… А это проклятое коточкыч запрягать не буду…

Как бы в подтверждение его слов бегемот разинул пасть, размером и формой схожую с ковшом экскаватора, и угрожающе заревел. От этого рева очнулся Зяблик, обвел всех безумными глазами и спросил слабым голосом:

— А почему так воняет? Я уже гнию, что ли? Впрочем, все и так обратили внимание на зловоние, исходившее от туземца. Издавать такой смрад мог только человек, регулярно окунающийся в нечистоты. Увидев, что пассажиры морщатся и зажимают носы, туземец широко улыбнулся щербатым ртом.

— Терпите, однако, — сказал он писклявым бабьим голосом. — Скоро бегемошка и вас обкакает.

— Вы где так научились говорить? — удивился Смыков.

— Колька научил, — с уважением объяснил туземец. — Мутные Глаза.

— А больше он вас ничему не научил? Например, водку пить?

Улыбка на лице туземца сменилась выражением детской обиды.

— Зачем плохо говоришь? Зачем Кольку обижаешь? — накинулся он на Смыкова.

— Вылезай. Не повезу.

Смыков принялся с жаром доказывать, что ничего плохого о Кольке Мутные Глаза сказать не хотел, а, наоборот, всегда был о нем самого высокого мнения. В конце концов выяснилось, что произошло недоразумение. Туземец совершенно ничего не знал о водке и других спиртных напитках, а фраза Смыкова обидела его не смыслом, а интонацией. Когда ему дали понюхать спирта, он с отвращением скривился. — Не будет Колька такую отраву пить! В дальнейшей беседе выяснилось, что Колька человек хороший и уважаемый, а главное — умеет обращаться с духами как верхнего, так и нижнего мира. Выражается это в том, что он регулярно впадает в экстаз, недоступный самому могущественному шаману, при этом пляшет, поет песни и произносит загадочные пророчества. Когда Колька находится в таком состоянии, попадаться ему на глаза не следует. Недавно он чуть не перебил всех своих жен, огульно обвинив их в измене. Пришлось спешно собирать по соседним стойбищам жен новых, мужчин еще не знавших.

— Типичная белая горячка, — сказала Верка.

— Ага, — кивнул туземец. — Он тогда совсем горячий становится. И белый-белый.

— Хватит лясы точить, — сказал Смыков. — Поехали.

Туземец влез в плоскодонку, заорал что-то, понятное одному только бегемоту, и ткнул копьем в огромный лоснящийся зад. Чудовище громко фыркнуло и, потянув за собой лодку, плюхнулось в воду.

Передвигался бегемот довольно резво, примерно как лошадь рысью. На мелких, заросших водяными травами участках он пробовал кормиться, за что всякий раз получал копьем по крупу, а на глубоких местах плыл, выставив наружу только ноздри, глаза и уши. В эти минуты туземец брался левой рукой за валек, к которому крепилась сбруя, чтобы выдернуть его в том случае, если бегемоту вздумается нырнуть.

— А зачем нам, спрашивается, в миссию заезжать? — Цыпф обвел спутников вопросительным взглядом. — Не лучше ли будет проследовать через всю Хохму без остановок?

Смыков хоть и не сразу, хоть и неохотно (яйца курицу не учат), но все же одобрил его предложение и вступил в переговоры с туземцем. К сожалению, они окончились безрезультатно. Плыть дальше Илиркея можно было только с разрешения Кольки, как видно, имевшего в Хохме большую власть, да и бегемошу положено менять — он такой путь без отдыха не одолеет.

— Смотри, притомился уже, — туземец похлопал копьем по крутому боку зверя, сплошь покрытому ярко-алыми потеками.

— Боже мой! — воскликнула впечатлительная Лилечка. — Да он же, бедняжка, весь в крови!

— Это у него пот, — успокоил ее Цыпф. — Такая уж странная физиология.

Довольно скоро всем пришлось убедиться, что странности бегемотьей физиологии одним лишь кровавым потом не ограничиваются. Сбылось предсказание туземца, на которое сначала не обратили внимания, приняв его за неудачную шутку. Лопатообразный хвост зверя внезапно завертелся пропеллером, и из-под него была извергнута могучая струя жидкого помета.

По достоинству оценить ощущения незадачливых путешественников смог бы только тот, кто хоть однажды оказался в зоне действия навозоразбрасывателя. Хуже всего пришлось Смыкову, устроившемуся на самом носу да вдобавок как раз в этот момент собиравшемуся что-то сказать. Зеленая, отвратительно пахнущая жижа покрыла равномерным слоем толщиной в два пальца не только лодку и ее пассажиров, но еще и приличный кусок окружающей акватории.

— Как же это понимать? — отплевываясь, промычал Смыков. — Натуральное вредительство! Да за это к стенке полагается ставить!

— Привыкайте, однако, — спокойно сказал туземец, вытирая пальцем одни только глазницы. — Бегемоша такой… Кушает много, какает много… Разве ему запретишь?

Непосредственно за этими словами последовал еще один фекальный залп, но уже меньшей интенсивности, и хвост бегемота расслабленно повис. Цыпфу показалось, что зверь от удовольствия даже хрюкнул.

Пришлось у первого же островка делать незапланированную остановку. Пока все, кроме привычного к таким передрягам туземца, умывались и стирали одежду, бегемот спешно наполнял опустевшую утробу. Кушал он действительно много.

Когда с водными процедурами было покончено, наученные горьким (вернее, вонючим) опытом пассажиры сбились в кучу на корме и с головой накрылись куском брезента. Так они и прибыли на Илиркей — узкий песчаный остров, почти незаметный со стороны в густых камышовых зарослях.

Миссия располагалась в просторном шатре из бегемотовых шкур, перед входом в который торчал шест, украшенный атрибутами шаманского ремесла: хвостами выдр, птичьими лапками, бронзовыми колокольчиками, деревянными масками и разноцветными лентами. Неподалеку размещалось десять — по числу жен — шатров куда более скромного вида. На мелководье вокруг острова кормилось не меньше полусотни бегемотов разного возраста.

Смыков оторвал от куртки драгоценную пуговицу, издали показал туземцу, но в руки не дал, а спрятал в карман.

— Ожидай нас здесь, — строго сказал он.

— Ладно, — флегматично кивнул тот. — Только бегемошу отпущу. Пусть пасется.

— Хорошо-то как! — Цыпф оглянулся по сторонам. — Тишина. Приволье.

— Приволье, — повторил Смыков с совсем другой интонацией. — Вот и бродит всякая публика по этому приволью. Полюбуйтесь.

Он указал на отпечаток рубчатой подошвы, резко выделяющийся среди следов, оставленных мягкой обувью туземцев.

— Сорок четвертый размер, — Смыков зорко оглядел истоптанный пляж. — А вон еще. Сорок второй. Подметка военного образца. И здесь. Целая компания гуляла. Эй, отец! — окликнул он туземца. — Кольку в Последнее время навещал кто-нибудь?

— Не знаю, — тот отвернулся. — Мое дело маленькое. Мое дело бегемошу туда-сюда гонять.

— Ясно, — процедил сквозь зубы Смыков. — Уклонение от дачи показаний. Так и запишем.

Из ближайшего шатра выглянула девушка в одной набедренной повязке и тут же шмыгнула обратно. Смыков вытащил пистолет, передернул затвор, по привычке дунул в ствол и сказал:

— Всем оставаться на месте. Мы с товарищем Толгаем отправляемся на разведку.

— Что-то ты сильно раскомандовался, — подбоченилась Верка. — Думаешь, если с Зябликом несчастье случилось, тебе и отпор никто не даст?

— Вера Ивановна, не усугубляйте… И без вас тошно. Хватит того, что меня бегемот с ног до головы обгадил. Дайте в обстановке разобраться. Не нравится мне тут что-то.

Смыкова неожиданно поддержал и Зяблик. Впрочем, его слова могли быть и бредом.

— Верка, не лезь… Не твоего ума дело… Смыков подошел к шатру первым иЮ откинув полог, проскользнул вовнутрь. Толгай, ковыряя саблей песок, остался сторожить у входа. Время от времени они переговаривались через стенку шатра, но до берега доносились лишь бессвязные обрывки фраз.

В тростнике кричали утки. Бегемоша, так некрасиво обошедшийся со своими пассажирами, давно куда-то уплыл, и туземец подманивал на его место нового, сытого и отдохнувшего. Из-за полога шатра высунулась голова Смыкова.

— Вера Ивановна, — громко позвал он, — попрошу сюда. И нашатырь прихватите.

В шатре было темновато, но Верка сразу разглядела Кольку, валявшегося едва ли не нагишом среди полного разгрома. Казалось, что здесь только что закончился турнир по скоростному уничтожению предметов домашней утвари. Все, что нельзя было порвать и поломать руками, искрошили топором (в данный момент заменявшим Кольке подушку), а сверху еще и посыпали мукой из распоротого мешка. Каким-то чудом уцелел только самодельный дощатый стол, да и он валялся ножками кверху.

Верка наклонилась над болезненно-белесым телом, пощупала пульс, оттянула веко и констатировала:

— Пьян в стельку.

— Точно?

— Я два года на приеме в травматологии работала. Насмотрелась на таких.

— А запаха-то нет, — сказал Смыков с сомнением. — И вообще… картина для пьянки нетипичная. Ни бутылок, ни стаканов…

— Возможно, это наркотик…

— А вы знаете такой наркотик, от которого буйствуют?

— В Кастилии на толкучке всякой дряни хватает… Дать ему нашатыря понюхать?

— Пока не надо. Пусть еще побалдеет. Я тут осмотрю все детально, а вы, Вера Ивановна, по бабам его пройдитесь. Вдруг они вам душу и откроют. Толгай и Левка пусть за окрестностями наблюдают. Кучера этого бегемотьего не отпускайте.

К тому времени, когда Верка вернулась с докладом, Смыков навел в шатре относительный порядок, поставил стол на место, а тело Кольки оттащил к дальней стенке. Теперь тот лежал на боку. Руки его были связаны за спиной сыромятным ремнем, куда более надежным, чем наручники.

— Ну, прошла я по бабам, — начала она, косясь на Кольку. — Сидят по своим берлогам, все напуганные. Многие в синяках. Девчонки еще совсем. Одна вроде беременная. По-нашему ни бум-бум. Пробовала с ними через засранца этого пообщаться, тоже не вышло. Или они не хотят правду говорить, или он неправильно переводит. А у тебя что?

— Одного товарища мы, кажется, спасли, а другого наверняка потеряли, — выдал заранее заготовленную фразу Смыков и, как фокусник, сдернул тряпку, прикрывавшую что-то разложенное на столе.

Здесь был пистолет, пара обойм, три-четыре пригоршни патронов россыпью, шесть штук гранат и отдельно — маленький бархатный кисет, видом своим уже хорошо знакомый всей ватаге.

Рука Верки сама собой потянулась к нему, как губы теленка к соске.

— Есть там что-нибудь? — голос ее дрогнул. Этот самый кисет она видела во сне вторую ночь подряд.

— Полнехонек, — важно ответил Смыков. — Ну как? Правильным путем следуем? Где-то здесь аггелы свою базу держат. А этот двурушник к ним в пособники записался.

— Ты, Смыков, не очень-то… Сначала разобраться надо. Снадобье это и помимо аггелов может по рукам ходить. Мало ли кто в Эдеме раньше бывал. Тот же Сарычев, к примеру.

— Зачем же Колька тогда его в полу куртки зашил? Еле нащупал… Разоблачения, голубь, опасается. Знает кошка, чье мясо съела.

— Все же давай сначала его самого спросим. А не то я тебя знаю… Быстрый чересчур…

Вдвоем они приподняли Кольку и прислонили спиной к стенке шатра. Его плечевые суставы вывернулись назад, кожа на груди натянулась, обрисовав ребра. Жидкие волосики липли к ней, как борода китайца. Первый мазок нашатыря по верхней губе заставил Кольку мотнуть головой и забормотать что-то. После второго он пустил слезу, а после третьего снова уснул.

— Ничего, сейчас я его по-нашенски отрезвлю, — сказал Смыков и принялся тереть Колькины уши с такой прытью, словно хотел раз и навсегда свернуть их, в трубочки.

— Убью, с-суки, — вдруг явственно произнес Колька и открыл один глаз, действительно до того мутный, что даже его природный цвет нельзя было определить сразу.

Тупо уставившись на Верку, он чертыхнулся так, словно увидел перед собой ведьму, и перевел взгляд на Смыкова.

— Т-ты кто такой? Р-развяжи руки.

— А больше, братец мой, вы ничего не желаете? — холодно поинтересовался Смыков.

— Ж-желаю.

— Ну?

— В г-гальюн…

— Потерпите. Узнаете меня?

— Т-тебя? — Колька открыл второй глаз.

— Да, меня, — терпеливо подтвердил Смыков.

— П-погоди… Никак Смыков? Привет. Есть что выпить?

— А у вас, братец мой?

— У м-меня хоть шаром покати… Да и где взять? На сто верст в округе н-ни одного к-культурного поселения.

— Где же вы тогда, если не секрет, так нализались?

— Я? — искренне удивился Колька. — Т-ты шутишь, приятель… Развяжи руки. Ты почему меня связал?

— Вас зачем сюда посылали?

— Н-не помню…

— Надзор за слаборазвитым народом осуществлять, — сказал Смыков наставительно. — А вы чем занялись? Шаманствуете! Предрассудки сеете! Гарем себе набрали! По какому праву?

— Ладно, можешь взять себе половину, — милостиво разрешил Колька. — Только не кричи. У меня б-башка раскалывается…

— С аггелами давно снюхались? — Смыков всегда тщательно выбирал момент для такого вот нокаутирующего удара.

— К-кто? Я? — Колька выпучил глаза. — Врешь! Не было этого!

— А если хорошенько подумать? — в руке Смыкова закачался бархатный кисет.

— За какие, интересно, заслуги вам это вручили?

— С-смыков…

— Ну?

— Это и в самом деле ты?

— Кто же еще.

— А что за баба с тобой? Где я ее видел?

— Неважно.

— С-смыков…

— Ну?

— Смыков, я курва последняя! — Колька заскрежетал зубами так, словно в порошок их хотел растереть. — Застрели меня!

— Это всегда успеется.

— Обвели меня вокруг пальца, понимаешь… — горячо и сбивчиво заговорил Колька. — Пообещали самогона… Много… Потом эту отраву дали… Говорят, она лучше всего на свете… Что захочешь, то и получишь… И точно! От одной щепотки неделю балдеть можно… Не знал я тогда, что это рогатые меня в оборот взяли… А потом уже поздно было… Не отвязаться… Пропал я, Смыков… Но своих никого не продал! — голос его вдруг поднялся до визга. — Слышишь?

— Эй! — Толгай приподнял полог, отчего в шатре немного посветлело. — Кончай лясы точить. Котокчыч сюда плывет. Кеймз тащит… Лодку, значит…

— Далеко? — Смыков сразу подобрался.

— Какое — далеко! Якын! Близко!

— Откуда плывет?

— Оттуда, — Толгай махнул рукой в сторону, противоположную той, где находилось Трехградье.

— Полежите пока здесь. Но ни звука, — Смыков набросил на Кольку какую-то шкуру и стал рассовывать по карманам патроны. — Вера Ивановна, захватите пару гранат и возвращайтесь на берег. Снадобье для Зяблика не забудьте… Если начнется стрельба, прячьтесь в камышах. Цыпфа сюда… А что вы, товарищ Толгай, стоите, как на параде? Разбирайте боеприпасы, разбирайте…

Пригнувшись, они покинули шатер, и Смыков одобрительным взглядом проводил Верку, резко подавшуюся на четвереньках к невидимой отсюда плоскодонке, в которой остался беспомощный Зяблик и все немудрящее барахло ватаги.

Во все стороны неоглядно простирался мир, такой плоский, словно еще не закончился третий день творения, в ходе которого господь отделил воду от суши, но не успел еще создать холмы и горы. Тускло поблескивали пространства чистой воды, шелестели под ветром плавни, бегемоты издавали трубные звуки, не то подзывая подруг, не то отпугивая соперников, низко над тростниками носились стаи чирков, неизвестно что высматривающих внизу.

Сопя, подполз Лева Цыпф. В одной руке он сжимал пистолет, в другой гранату, но все равно был похож на доброго очкастого бобра, изгнанного из родной хатки лихими людьми.

— Ну где же они? — шепотом спросил Смыков. — Не померещилось вам?

— Там, — Толгай ткнул пальцем прямо перед собой. — Смотри в оба.

Густая, сочная трава в ста метрах от островка раздалась в стороны, и среди качающихся стеблей появилась чемоданообразная морда бегемота, а когда он всей тушей погрузился в воду, стала видна и плоскодонка, на носу которой стоял туземец, как всегда, густо облепленный зеленым, уже подсыхающим дерьмом.

— Один, кажется? — Цыпф подслеповато прищурился.

— Какое там, — буркнул Смыков. — Видите, как лодка глубоко сидит? Еле борта из воды торчат. Не кирпич же они возят…

Туземец, используя копье как шест, перемахнул с лодки на сухое место, проворно освободил бегемота от упряжи, и тот, с явным облегчением рявкнув, нырнул в сторону ближайшего болотного пастбища — нырнул глубоко, далеко и свободно.

Только тогда со дна лодки встали люди, числом пятеро — один в черном колпаке, остальные с непокрытыми головами, — и принялись перекидывать на берег пузатые рюкзаки, скатки одеял, какие-то корзины. При этом они не забывали зорко посматривать по сторонам.

Когда выгрузка закончилась, двое направились к шатру — высокий парень с курчавой бородкой и девушка почти такого же роста, с копной светлых волос, перевязанных широкой черной лентой.

— Интересно, что их манит к аггелам? — прошептал Цыпф.

— Что-что… — недовольно пробурчал Смыков. — Вспомните себя, когда пацаном были. Вседозволенность манит, оружие, власть, кровь чужая… Ну а потом, наверно, уже снадобье это проклятое на крючок берет.

— Жалко их… Красивые…

— На это внимания обращать не следует. Нам их сейчас убивать придется. Иначе они нас убьют… В девку цельтесь.

— Нет, я лучше в другого.

— Делайте, что вам говорят! — Смыков саданул Цыпфа локтем по ребрам. — Мужика наповал надо бить, а девку и подранить можно.

Парочка остановилась, не дойдя до шатра шагов двадцать, и парень ткнул пальцем себе под ноги — видимо, указывал на Веркины следы.

Боковым зрением Цыпф заметил, что левый глаз Смыкова зажмурился, а палец, до того свободно лежавший в спусковой скобе, плавно тянет крючок. Боясь опоздать, он задержал дыхание — не забылись уроки Зяблика, — поймал на мушку то место, где у девушки должен был находиться пупок, потом почему-то перевел прицел выше и дернул спуск. Пистолет резко и зло отозвался в руке.

Рядом ругнулся и тоже выстрелил Смыков — Цыпфу в правое ухо как гвоздь загнали. Лихорадочно поправив очки, он сквозь быстро рассеивающийся дымок разглядел, что парня на прежнем месте уже нет, зато девушка стоит там, где стояла, прикладывая к груди поочередно то левую, то правую ладонь, и с изумлением рассматривает их. Затем она сделала что-то вроде неловкого реверанса, на подгибающихся ногах развернулась боком и упала, последним движением сорвав с головы повязку.

— Ну какого, спрашивается, рожна вы торопитесь! — прошипел Смыков. — Одновременно надо было стрелять! Из-за вас я мужика упустил!

Над островом повисла жуткая тишина, какая бывает на кладбище за несколько секунд до того, как начнут гулко стучать молотки, загоняя в крышку гроба заранее наживленные гвозди. Возле сложенной у лодки поклажи уже никого не было, только вдалеке мелькала спина туземца, во все лопатки улепетывающего вдоль берега.

— Если этот молодец не дурак, он сейчас прорежет дырку в шатре, заберется внутрь и перестреляет нас, как кроликов, — с тихой злобой произнес Смыков. — Вы бы, товарищ Толгай, пошуровали там.

Нехристь молча кивнул, стянул через голову перевязь вместе с саблей, а из сапога извлек нож, заменявший ему в повседневной жизни и вилку, и шило, и бритву, и многое другое. В шатер он скользнул с привычной ловкостью давно прижившегося там кота — даже полог не шевельнулся. И почти сразу внутри загремело, залязгало, заворочалось — и как финальная нота в этой какофонической композиции одиноко грянул выстрел.

— Не понял… — пробормотал Смыков. Однако волновался он совершенно напрасно — не прошло и минуты, как Толгай, на ходу вытирая нож о штаны, выскользнул из шатра обратно.

— Голый это кто — Колька? — поинтересовался он.

— Колька, — подтвердил Смыков. — Вы что, и его за компанию прирезали?

— Не-е-е, — Толгай с трудом подбирал нужные слова. — Бородатый меня мало-мало не кончил… Колька спас… Бородатого ногой толкнул…

Из-под полога показалось страшное, перепачканное мукой и залитое слезами лицо несчастного Кольки.

— Ребята, развяжите… Умоляю… Кровью позор смою… Вы же меня знаете… В последний раз прошу…

— Что вы, братец мой, как белуга стонете? Не до вас сейчас, — ответил Смыков, переводя пистолетный ствол с одной предполагаемой цели на другую.

Слева, из зарослей рогоза, раздались выстрелы, и по коже шатра словно кто-то огромным ногтем защелкал. Справа завизжала девчонка и как ошпаренная вылетела из своего жилища.

— Обходят, — усмехнулся Смыков. — Стратеги. Трое всего и осталось, а гонору как на целую дивизию.

— Вы туда посмотрите! — сказал Цыпф и впился зубами в собственную ладонь.

Зеленые дебри, из которых совсем недавно появились аггелы, вновь расступились, на этот раз сразу в нескольких местах, и к острову устремилась целая флотилия буксируемых бегемотами плоскодонок. Это был не десант, а скорее грузовой транспорт (многочисленные тюки и ящики торчали выше бортов), но тем не менее каждую лодку сопровождал как минимум один аггел.

Большую часть из последовавших событий Лева Цыпф не запомнил — возможно, в человеческой памяти есть какой-то фильтр, способный отсекать все самое кошмарное и отвратительное, все, что потом не позволит спокойно есть, пить, спать, разговаривать… В сознании остался лишь бессвязный и обрывочный, похожий на бездарно смонтированный фильм набор картин: вот они все втроем бегут к берегу, чтобы помешать высадке, пистолет Смыкова бьет безостановочно — бац-бац-бац-бац, — и после каждого выстрела рядом с притопленной мордой ближайшего бегемота встают высокие фонтанчики, зверь ревет, вздымается из воды, топит лодку и сам уходит на глубину, окрашивая пену в розовый цвет; вот Толгай, размахнувшись из-за уха, швыряет гранату, от взрыва плоскодонка вспыхивает костром, во все стороны расползается жадное ревущее пламя, клочья обшивки, парящие в воздухе наподобие летучих мышей, тоже загораются, обожженный зверь не ревет, а верещит, как поросенок; вот среди бегемотов, не только взятых в упряжь, но и пасущихся на воле, начинается паника, а это пострашнее, чем паника в слоновьем стаде; вот потоплено еще две лодки, уцелевшие аггелы добираются до острова вплавь, один горит, словно смоляной факел, но его никто не тушит; вот Смыков, расстреляв очередную обойму, дает команду к отступлению и тут же падает на песок, уворачиваясь от пущенной едва ли не в упор пули (и как только сумел этот рогатый гад подобраться к ним сзади?!); вот Толгай, никогда не игравший в волейбол, бросается вперед так, как будто хочет достать безнадежный мяч, и все же дотягивается кончиком сабли до руки аггела, металл лязгает о металл, и пистолет отлетает в сторону вместе с четырьмя пальцами; вот они уже вышли из шатра, на пороге которого лежит неизвестно кем убитый Колька, и теперь, когда пьяная муть покинула его остекленевшие глаза, видно, что они ярко-голубого цвета; вот навстречу им, волоча за собой размотавшиеся бинты, ковыляет Зяблик, черный, страшный, даже на человека не похожий, а в обеих его руках тявкают и плюются огнем пистолеты — ни дать ни взять маленькие, но злобные сявки-дракончики; вот Верка неловко, по-бабьи, бросает гранату — слава богу, хоть кольцо не забыла выдернуть, — осколки секут кожу шатров, но достают и врагов, засевших за ними; вот они всем скопом валятся в плоскодонку, уже запряженную бегемотом (паника еще не перекинулась на этот берег), и туземец, у виска которого плачущая Лилечка держит пистолет, тычком копья посылает толстокожее животное вперед…

Когда остров Илиркей оказался далеко позади и погони можно было уже не опасаться, начался обычный в таких случаях разговор: «Он меня за горло, я ему под дых… А видели, как я того здорового завалил?.. Разве я рыжего хуже сделал?.. Нет, ты тоже молодец, не ожидал даже… Пуля у самого виска прошла, аж волосы шевельнулись… Он думал меня на испуг взять, как же… Чуть палец не откусил, зараза…»

Молчал один Цыпф. Занят он был тем, что поминутно снимал очки, протирал их и водружал на прежнее место.

— Что приуныл, друг Лева? — еле ворочая синими, растрескавшимися губами, спросил вернувшийся к жизни Зяблик. — Сколько скальпов настриг?

— Вроде один, зато роскошный, — ответил за него Смыков. — Такую деваху уложил… Хоть залазь на нее, пока теплая. Я ее потом ради интереса осмотрел. Ни рогов, ни пистолета. Но вы, Цыпф, не печальтесь. Случайные люди с аггелами не якшаются.

— Я ей в плечо целился, — тихо сказал Цыпф. — В правое.

— А попал аккурат под левую сиську, — развел руками Смыков. — Уметь надо… Кстати, как вы считаете, что нас спасло сегодня?

— Ты, зайчик, — ответила Верка. — Что же еще…

— Нас спасло то, что мы застали аггелов врасплох, — Смыков поднял вверх указательный палец, — и они не успели наглотаться своего бдолаха. А не то лежали бы мы все сейчас мордой в песочек. Это я к тому говорю, что такой тактики следует и в дальнейшем придерживаться… Тепленькими аггелов брать, пока они еще очухаться не успели.

— Тебе бы лектором быть, а не ментом, — прохрипел Зяблик, пальцы которого все еще дергались, словно продолжая нажимать на спуск. — Я с аггелами по-всякому встречался… Верно, некоторые лихо дерутся. А другие так себе. Вроде нашего Левы… Как я теперь понимаю, не всякому аггелу это снадобье положено. В дефиците оно, как у нас, скажем, хороший табак. За все время, — он тронул висевший на груди полупустой кисет, — я такие штуки только у трех или четырех покойников видел… Жаль, конечно, что без внимания к ним отнесся.

— Нет, тут другое, — вступила в разговор Верка. — Заявляю вам как врач. Штука эта в сто раз опаснее любого яда, и аггелы используют ее только в крайнем случае. Как лекарство, — она стала загибать пальцы, — для спасения в безвыходном положении. А еще для доказательства своей людоедской веры. Все! Но для здорового человека в нормальных условиях — это гроб с музыкой. Нельзя, чтобы желания человеческие сами собой исполнялись. Известно ведь, какие желания в нас таятся… Содом и Гоморра… Видели бы вы этого непутевого Кольку. Променял жизнь на неделю кайфа.