Игра Джералда Кинг Стивен

Глава 19

Джесси проснулась при бледном свете зари; в ее сознании еще маячил образ женщины с волосами, собранными в обычный пучок, как это делают крестьянки, женщины, споткнувшейся у кустов смородины и растерянно глядевшей на рассыпанные щепки. То ли во сне, то ли наяву стоял тот же ужасный запах. Джесси не вспоминала об этой женщине уже давно, и теперь, вынырнув из своих переживаний почти тридцатилетней давности, она подумала, что ей сегодня дано сверхъестественное видение событий того дня.

Сейчас все это не имело значения – ни то, что случилось с ней на веранде, ни случившееся позже, когда она обернулась и увидела отца, стоящего в дверях спальни. Все это произошло очень давно, а вот сегодня…

Она лежала на подушке и смотрела на свои скованные руки. Она чувствовала себя такой же бессильной и беспомощной, как муха в паутине, до которой уже добрался паук, и она ничего не хотела – только снова заснуть, заснуть навсегда и без снов.

Но такого счастья она не заслужила.

Где-то рядом с ней раздавалось жужжание. Ее первая мысль была о будильнике. Вторая, после двух или трех минут настороженного вслушивания с широко раскрытыми от страха глазами, – сработал детектор дыма. Эта вновь пробудило в ней надежду, что помогло окончательно проснуться. Нет, это не будильник и не детектор дыма, этот звук больше похож на.., этих…

«Это мухи, милая, и ничего больше, – раздался голос, который не шутил, только теперь он звучал устало и безнадежно. – Осенние мухи, которым ничего уже не светило, кроме зимней спячки, а теперь они получили неожиданный подарок в виде бывшего Джералда Бюлингейма, в прошлом адвоката и любителя наручников».

– Господи, когда же кончится этот кошмар, – пробормотала Джесси. Она с трудом узнала свой голос.

Джесси посмотрела на правую руку, перевела взгляд на плечо (которое она чувствовала), а затем на левую руку. С внезапным ужасом она поняла, что смотрит на свои руки теперь совершенно иначе – как на мебель, выставленную в витрине магазина. Казалось, что они не имеют ничего общего с Джесси Мэхаут Бюлингейм, и в этом, в сущности, не было ничего странного: она совершенно их не чувствовала. Ощущения появлялись ближе к плечам.

Джесси попыталась подтянуться в постели повыше и обнаружила, что атрофия рук зашла дальше, чем она предполагала: они не только отказывались подтянуть ее, но и сами не шевелились. Они совершенно игнорировали все приказы ее разума. Она взглянула еще раз на свои руки, и теперь они уже не показались ей мебелью. Теперь они казались безжизненными кусками мяса, которые висят на крючьях в магазине. Это вызвало у нее пронзительный вопль отчаяния.

Не следует так себя вести. Руки не действуют, во всяком случае пока, но кричать и сходить с ума по этому поводу нет смысла: не поможет. А как пальцы? Если она сможет обхватить пальцами стойки кровати, тогда…

Увы. Пальцы оказались столь же беспомощны, как и руки в целом. После минуты усилий Джесси была вознаграждена лишь слабым движением мизинца.

– Господи, – произнесла она еле слышно дрожащим голосом. В нем ничего не было, кроме безнадежности и страха.

Конечно, люди часто гибнут. Она видела за свою жизнь сотни, может быть, даже тысячи раз смерть в теленовостях. Тела, вытаскиваемые из смятых в лепешку машин, из развалин, торчащие из-под покрывал ноги и горящие здания на заднем плане, очевидцы с бледными лицами, рассказывающие обо всем этом ужасе… Она видела бесформенную массу Джона Белуши, выброшенного из отеля «Шато Мормон» в Лос-Анджелесе: видела гибель гимнаста Карла Валенды, когда он потерял равновесие и упал на трос, по которому пытался пройти над улицей между двумя курортными отелями: ему удалось на какой-то миг ухватиться за трос, но потом он нырнул к своей смерти. Телевизионные станции показывали этот эпизод снова и снова, как будто смаковали страшную гибель человека.

Поэтому Джесси знала, как умирают люди в несчастных случаях, но до последних суток она не могла постичь, что происходит в душе у таких людей, когда они вдруг осознают, что больше никогда не выпьют стакан сока, не примут участие ни в одной телевйкторине, не позовут друзей на покер и не восхитятся идеей провести вечер четверга в магазинах. Никогда больше ни вина, ни поцелуев, ни морского купания. Любой час в жизни может быть последним.

«И вот это утро, по всей вероятности, окажется таковым, – подумала Джесси. – И наш милый домик в лесу на берегу озера вполне может появиться в пятничных или субботних новостях. И телекомментатор Дуг Роу в своем отвратительном белом плаще будет вещать в микрофон: „М-да, это вот тот самый дом, где так ужасно закончили жизнь известный портлендский адвокат Джералд Бюлингейм и его жена Джесси“. А потом он передаст эфир студии, и Билл Грин как ни в чем не бывало станет рассказывать о спорте. И все это не враки Рут или болтовня милашки – Хорошей Жены. Это…» Джесси понимала, что именно так и будет. Это нелепый несчастный случай, в который трудно поверить, когда читаешь такое сообщение утренней газеты мужу, жующему грейпфрут. Просто глупый несчастный случай, только сегодня он произошел с ней. И постоянные вопли ее рассудка, что это была беспечность, случайность, нелепая ошибка, совершенно неуместны. На том свете нет отдела жалоб, где она могла бы объяснить, что это Джералд придумал наручники, так что было несправедливо оставлять ее в них. Надеяться ей не на кого. Спасение ниоткуда не придет. Она должна рассчитывать только на себя.

Джесси откашлялась, закрыла глаза и заговорила в потолок:

– Боже, дай мне спокойствие принять вещи, которых я не могу изменить, мужество изменить то, что я могу, и мудрость понять разницу между ними. Аминь.

Однако просьба не была услышана. Джесси не ощущала ни спокойствия, ни мужества, да и с мудростью, видимо, была загвоздка. Рядом с мертвым мужем, в пустом доме, в глухом лесу, прикованная к стойкам кровати, она была похожа на цепную собаку, оставшуюся умирать на заднем дворе, пока ее хозяин отсиживает тридцать дней за вождение в пьяном виде.

– Прошу Тебя, пусть не будет боли… – заговорила она слабым, дрожащим голосом. – Если я должна умереть. Боже, пусть хотя бы без боли. Я не переношу боли!

"Сейчас не нужно думать о смерти, милая, – услышала она голос Рут, который после паузы добавил:

– Всегда остается шанс!" Хорошо, нет спора: думать о неизбежности смерти – плохая идея. Но что остается?

«Жить», – ответили Рут и Хорошая Жена в один голос.

Жить, отлично. Круг замкнулся. Она снова сосредоточилась на собственных руках.

Руки устали и спят, потому что я спала на них и до сих пор продолжаю на них висеть. Снять с рук собственный вес – задача номер один.

Джесси попыталась подвинуть свое тело выше, используя силу ног, и испытала приступ отчаяния, когда и они поначалу отказались повиноваться.

На минуту она растерялась, потом снова обрела решимость и стала сучить ногами в постели, вверх-вниз, комкая покрывало и простыни. Она тяжело дышала, как велосипедист, берущий последний подъем в марафонской гонке. Ее мышцы, которые теперь просыпались, дрожали и звенели, отзываясь бесчисленными иголочными уколами.

Страх смерти окончательно разбудил ее, но понадобилась вся эта исступленная аэробика. чтобы и сердце заработало в нормальном ритме. Наконец Джесси и в кистях рук стала чувствовать слабые импульсы, долгие и гулкие, как отдаленный гром.

«Если не можешь придумать, как вырваться из наручников, то обдумай хоть, как добыть эти последние два-три глотка воды. Заруби себе на носу, что ты никогда не добудешь их, если твои руки не будут тебе служить!» Рассветало. Джесси продолжала работать ногами. Пот струился по ее волосам и стекал по щекам, она понимала, что таким образом усугубляет жажду, но выбора не было.

«Нет выбора, милая, действительно, нет».

Наконец ее поясница начала двигаться к изголовью кровати, и раз за разом она напрягала мышцы ног и живота и чувствовала себя все увереннее. Верхняя часть ее тела постепенно приближалась к вертикальному положению. Локти начали болеть, и как только она сняла с рук вес тела, озноб иголочных уколов стал проникать и в верхние мышцы. Она не прекращала двигать ногами, пока не оказалась в более-менее сидячем положении. Джесси перевела дыхание и затем подвигала ногами еще немного.

Струйка пота затекла в ее левый глаз. Она часто-часто поморгала и тряхнула головой, чтобы смахнуть пот, и почувствовала, как просыпаются и отзываются ноющей болью мышцы". Наконец она достигла сидячего положения и на минуту застыла в изнеможении.

Джесси откинула голову и еще раз стряхнула пот. Новая судорога потрясла ее: она была гораздо сильнее. Будто кто-то беспощадный закрутил шнур вокруг ее плеча и потом резко дернул. Она, задыхаясь, глотала воздух, ее ногти впились в ладони, на пальцах показалась кровь. Глаза были полузакрыты, но слезы все равно пробирались по бурым впадинам глазниц и текли по щекам, смешиваясь со струйками пота. Джесси не могла сдержать стонов боли и отчаяния. «Держись, стерва!» – крикнула Рут. Бездомный пес дотащился до спуска к озеру как раз на зорьке, и его уши встрепенулись при звуке ее голоса. На морде появилось выражение, соответствующее человеческому чувству изумления.

Следующая судорога, сопровождаемая ослепительной вспышкой боли, вцепилась в левый трицепс вплоть до подмышки, и ее проклятия превратились в долгий, протяжный визг. Однако Джесси не перестала двигать ногами. Разум ее отключился, но она продолжала бороться.

Глава 20

Когда эти жуткие судороги прошли – во всяком случае, Джесси надеялась, что они не возобновятся, – она попыталась восстановить дыхание, облокотившись на решетку изголовья кровати: ее глаза были закрыты, а дыхание постепенно замедлялось и выравнивалось. Жажда прошла, и она почувствовала себя на удивление хорошо. «Все познается в сравнении, – отметила она. – И думается лучше после физических упражнений».

Да, ее мозг был ясен. Приступ отчаяния рассеялся, как туман после сильного ветра, и теперь Джесси могла нормально мыслить; она снова чувствовала себя здоровой. Она удивилась этой способности мозга приспосабливаться к любой ситуации и своей решимости во что бы то ни стало выжить. «Как хорошо было бы сейчас выпить кофе», – вздохнула она.

Образ кофе – черного, да еще в ее любимой чашке с голубыми цветами – заставил ее облизать губы. По ассоциации она вспомнила и о телевизионной программе «Сегодня». Если ее биологические часы не ошибались, программа выходит в эфир как раз в эти минуты, и жители Америки – в основном не прикованные наручниками – сидят на столами в своих гостиных, пьют кофе и сок, едят ветчину, яичницу, а может, и эту крупу, которая успокаивает сердце и одновременно возбуждает кишечник. Они смотрят на Брайана Гамбела и Кэйт Корик, а те перешучиваются с Джо Гараджола. А чуть позже появится Уильям Скотт с парочкой счастливых столетников. Там будут гости: один будет говорить о том, что надо делать, чтобы ваши щенки не ели тапочки, а другой расскажет о своей последней картине. И никому из них не придет в голову, что творится сейчас в Западном Мэне: одна из их более или менее постоянных зрительниц не включила сегодня ящик потому, что прикована к кровати наручниками, а в нескольких метрах от нее лежит ее мертвый голый муж, уже изрядно поеденный бродячим псом.

Она повернула голову направо и посмотрела на бокал, который Джералд только вчера поставил на свой край полки. Она подумала о том, что пять лет назад этого бокала здесь не было, но по мере роста потребления Джералдом виски перед сном росло потребление и других напитков – он пил галлоны содовой, холодного чая и воды. Для него выражение «пьет» имело первоначальный и широкий смысл.

«Ладно, – подумала она, – теперь у него нет этой проблемы».

Бокал стоял на том же месте: даже если ее ночной визитер не был сном («Не говори глупостей, разумеется, это не сон», – нервно вмешалась милашка), жажды он не испытывал.

«Сейчас я возьму этот бокал, – решила Джесси. – и буду очень осторожна – вдруг появятся новые судороги. Есть вопросы?» Вопросов не было, и на этот раз взять бокал оказалось совсем просто. Она открыла еще одно преимущество: высохнув, карточка сохранила приданную ей форму. Теперь это была странная геометрическая фигура – косой конус, и она стала гораздо удобнее, чем вчера. Поэтому выпить оставшуюся воду было даже проще, чем достать бокал. И когда Джесси услышала, как бумага скребется о пустой теперь бокал, она подумала, что вчера потеряла много воды, не подготовившись как следует. Однако теперь жалеть было поздно.

Несколько глотков только обострили жажду, но делать было нечего. Она осторожно поставила бокал обратно на полку и поиронизировала над собой. Привычки в некоторых обстоятельствах становятся смешными. Почему она рискнула новой судорогой, но все же поставила бокал обратно на полку, а не швырнула его в стену, чтобы кругом разлетелись осколки? А потому, что нужны Чистота и Порядок, вот почему. Это одна из привычек, которые Салли Мэхаут воспитала в своей дочке, в своем скрипучем колесе, которое всегда требовало много смазки и никогда не могло успокоиться, – своей маленькой дочке, которая могла пойти на что угодно, даже соблазнить собственного отца, лишь бы все было так, как ей хочется.

В ее памяти всплыла фигура матери, какой Джесси видела ее так часто в последние годы: щеки пылают от возбуждения, губы сжаты, ноздри вздрагивают, кулаки на бедрах.

– Да, она этому не удивилась бы, – прошептала Джесси, – не правда ли? Она относилась ко мне несправедливо!

Да, Салли было далеко до идеальной матери. Особенно в те годы, когда ее брак с Томом все больше напоминал изношенную, неухоженную машину. В последние годы ее поведение стало совершенно невыносимым. Ее раздражение и подозрения не касались Уилла, но обеих дочерей она часто пугала своими речами и поступками.

После смерти отца она резко изменилась. Письма, которые Джесси получала в последнее время из Аризоны, были просто банальными и скучными записками старухи, жившей телевизором и воспоминаниями молодости. Она, видимо, совсем забыла, как однажды, выйдя из себя, орала, что, если Мэдди еще раз бросит свой тампон в таз, не завернув предварительно в туалетную бумагу, она ее убьет. И как в одно воскресное утро без видимой причины ворвалась в спальню Джесси, швырнула в нее пару туфель и вылетела прочь.

Иногда, получая открытки от матери («У меня все хорошо, милая, пришла весточка от Мэдди, она мне часто пишет, жара спала, и аппетит у меня теперь нормальный»), Джесси ощущала неодолимое желание схватить телефонную трубку, набрать номер матери и крикнуть ей: «Ты что, все забыла, мать? Забыла, как швыряла в меня туфли? Как ни за что ни про что разбила мою любимую вазу, а я подумала, что отец все тебе рассказал, хотя со дня затмения тогда прошло уже три года? Ты забыла, как пугала нас своими воплями и слезами?» "Это несправедливо, Джесси, нехорошо и отдает неблагодарностью.

Нехорошо, возможно, но это правда.

Если бы она знала, что произошло в день солнечного затмения…".

Образ матери появился и исчез слишком быстро, чтобы можно было все рассмотреть: волосы закрывают лицо, как капюшон паломника: несколько неприятных, безобразных людей, указывающих на Джесси пальцами. В основном женщины.

Мать скорее всего не сказала бы этого прямо, но она, конечно, подумала бы, что виновата Джесси, даже могла решить, что это было продуманное соблазнение. От скрипучего колеса до Лолиты не так далеко, верно? Но если бы она все же узнала о том, что произошло между ее мужем и дочерью, она не стала бы устраивать скандал – она бы просто ушла.

Неужели не усомнилась бы? Конечно, нет. На это не последовало никакого возражения, и тут пришло внезапное прозрение, к которому Джесси шла почти тридцать лет. Отец читал ее, как открытую книгу, – он знал ее секреты так же, как знал акустику коттеджа у озера.

Она была не соблазнительницей, а жертвой. Джесси боялась потока отрицательных эмоций за этим печальным выводом – ведь она стала игрушкой человека, чья первая и главная задача заключалась в том, чтобы любить и оберегать ее. Но эмоций не было. Возможно, это объяснялось улучшением ее состояния. Мысль эта принесла облегчение: как бы ни было мерзко случившееся, теперь все встало на свои места. Она была поражена тем, что столько лет старалась не посещать этот закоулок памяти и он мучил ее. И как много решений в своей жизни она приняла под прямым или косвенным влиянием того, что произошло, когда она сидела на коленях у отца, глядя через кусочки задымленного стекла на черный кружок в небе. И не было ли сегодняшнее ее положение результатом того, что случилось в день затмения?

«Нет, это уж слишком, – подумала она. – Вот если бы он изнасиловал меня, все было бы иначе. А так.., это было просто происшествие, конечно, неприятное, но если ты хочешь узнать, что такое настоящая беда, то посмотри на себя и вокруг сейчас. Точно так же я могла бы винить миссис Жилетт за то, что она ударила меня по руке, когда мне было четыре года. Или прочие грехи, которые я не отмолила. К тому же то, что он сделал со мной на веранде, имело продолжение в спальне».

И не нужно сна, чтобы этот эпизод явился перед ее глазами: он всегда был тут, только руку протяни.

Глава 21

Когда она увидела отца, стоявшего в дверях спальни, первым инстинктивным движением было скрестить руки и закрыть груди. Потом она встретила печальный, виноватый взгляд его глаз и опять опустила руки, хотя и чувствовала, как краска выступает на щеках, делая ее лицо, она знала это, неживым, кукольным. Ей пока нечего (ну почти нечего) было скрывать, однако она чувствовала себя совершенно незащищенной и настолько смущенной, что ощутила, как с головы до ног покрылась гусиной кожей. Она вдруг подумала:

«А что если они вернутся раньше? А что если она войдет сейчас и застанет меня вот так, без майки?».

Смущение обратилось в стыд, стыд – в страх, и все же, когда Джесси натянула майку и начала ее поправлять, она ощущала, что ее переполняет другое, более сильное чувство: это был гнев, почти такая же ярость, как и вчера, как в тот момент, когда поняла – Джералд знает, что она имеет в виду, но делает вид, будто не понял этого.

Она рассердилась, потому что не хотела испытывать смущение и страх. Все же это был взрослый человек, ее отец, и это он испачкал ее трусики, он должен был испытывать смущение и стыд, но все происходило как-то не так. Совсем не так!

Когда она привела в порядок майку и заправила ее в шорты, гнев уполз в свою нору. Но ей продолжало мерещиться, что мать неожиданно вернулась. И ее не может обмануть то, что Джесси одета: на их лицах просто написано, что случилось нечто дурное, важное, как жизнь, и столь же гнусное. Она это чувствовала.

– Что с тобой, Джесси? Голова не кружится?

– Нет.

Она попыталась улыбнуться, но ей это не удалось. Она ощутила, как слеза покатилась по щеке, и попыталась незаметно смахнуть ее тыльной стороной ладони.

– Прости меня! – Голос отца дрожал, и она с ужасом увидела слезы в его глазах; Господи, все хуже и хуже… – Мне очень жаль…

Он резко повернулся, заглянул в ванную, схватил полотенце и вытер лицо. Джесси с усилием улыбнулась.

– Папочка?

Он посмотрел на нее через полотенце. Слез больше не было. Если бы Джесси их не видела, она могла бы поклясться, что их и не было никогда.

Вопрос застрял у нее в горле, но она вынуждена, вынуждена его задать!

– А мы должны.., должны сказать об этом маме?

Отец судорожно вздохнул. Джесси ждала, и ей казалось, что у нее сердце бьется в горле. После паузы он ответил:

– Я думаю, да, а как ты полагаешь?

Ее сердце упало.

Она пересекла комнату, подошла к нему, слегка пошатываясь, словно ее ноги стали ватными, и положила ему руки на шею.

– Пожалуйста, папочка, не надо! Пожалуйста, не говори ей! Прошу тебя. Пожалуйста… – всхлипывая, она прижалась к его груди.

Он обнял ее, как обнимал всегда.

– Мне тоже не хотелось бы, – сказал он, успокаиваясь, – потому что мы и так не очень-то хорошо ладим в последнее время, лапа. И меня удивило бы, если бы ты этого не знала. А это могло бы и вовсе испортить наши отношения. Она в последнее время.., была не очень-то.., внимательна ко мне, вот почему это и случилось сегодня… У мужчины есть.., какие-то потребности. Ты когда-нибудь это поймешь…

– Но если она узнает, она скажет, что это я виновата!

– О нет, я не думаю, – сказал Том, и в голосе его слышны были удивление и нерешительность. Джесси слушала его слова, как смертный приговор. – Не-ет, я уверен, что она…

Джесси посмотрела на него широко раскрытыми покрасневшими глазами.

– Пожалуйста, папочка, не говори ей! Прошу тебя! Пожалуйста, не надо! Он поцеловал ее в лоб.

– Но.., я должен. Джесси. Мы должны сказать.

– Почему? Почему, папочка?

– Потому что…

Глава 22

Джесси передернулась от страха и холода. Цепочки звякнули: кольца ударились о стойки. Тусклый свет осеннего утра сочился сквозь восточное окно. Она снова закрыла глаза.

– Потому что ты не удержишь это в секрете, – проговорил Том медленно, – и если уж это выяснится, то лучше для нас обоих, чтобы это стало известно сейчас, чем через месяц или через год. Или далее через десять лет.

Как умело он манипулировал ею: сначала извинение, потом слезы, а потом, как у фокусника с платком, – гоп! – и его проблема стала ее проблемой. Води-води-води – да только не гляди. В конце концов она поклялась ему, что не выдаст этот секрет никогда, и даже под пыткой, даже раскаленными щипцами из нее не вытащат этой тайны.

Да, она обещала ему сквозь слезы, сама не своя от страха. Наконец он перестал качать головой и просто стоял и смотрел в окно суженными зрачками, сжав губы.

– Ты никогда никому не скажешь… – произнес он через несколько минут, и Джесси почувствовала облегчение, когда прозвучали эти слова. Не сами слова были важны, а тон, которым они были сказаны. Джесси слышала этот тон не раз и знала, что мать не выносит его. Джесси никогда бы не подумала, что она окажется на месте своей матери. «Я меняю свою точку зрения, – говорил этот тон, – и хотя это против моих принципов, я уступаю тебе, потому что я умнее».

– Да, – кивнула Джесси. Ее голос дрожал, и она все время вытирала слезы. – Пап, я никому не скажу, никогда.

– Не только твоей матери, но никому. Никогда, – сказал он. – Это большая ответственность для маленькой девчонки, Чудо-Юдо. У тебя будут искушения. Например, ты делаешь уроки после школы с Кэролайн Клайн или Тэмми Хью, и одна из них рассказывает тебе свой секрет, и ты тоже должна будешь…

– Им?! Никогда-никогда-никогда!

Он, вероятно, увидел правду в ее глазах. Мысль о том, что Кэролайн или Тэмми узнают, что отец трогал ее, привела Джесси в ужас. Успокоившись на этот счет, отец приступил к тому, что следовало сделать дальше.

– Или твоя сестра. – Он отодвинул Джесси от себя и посмотрел в ее глаза долгим, пристальным взглядом. – Может случиться, когда ты захочешь рассказать ей…

– Папочка, никогда!..

Он слегка потрепал ее по плечу.

– Погоди и дай мне закончить, Чудо-Юдо. Вы очень близки, я это знаю. И я знаю, что девчонки часто испытывают потребность поделиться своими секретами в порыве откровенности. Сможешь ли ты скрыть это от Мэдди в такой ситуации?

– Да! – В отчаянии, что ей никак не удается его убедить, Джесси снова стала плакать. Конечно, если уж кому-то она могла бы сказать об этом, то только Мэдди, ее старшей сестре.., но она не сделает этого. Ведь Мэдди была в той же мере мамина дочка, как Джесси – папина, и, если бы Джесси сообщила сестре о том, что произошло на веранде, мать узнала бы об этом еще до заката солнца. Поэтому Джесси была уверена: это искушение она преодолеет легко.

– Ты действительно уверена? – спросил он с сомнением.

– Да! Конечно!

Но он снова скептически покачал головой, и его сомнение снова испугало ее.

– Я полагаю, Чудо-Юдо, что гораздо лучше сказать прямо. Лучшее лекарство – правда. Ну, не убьет же она нас…

Но Джесси слышала уже, какой гнев вызвало у матери сообщение, что дочь не хочет ехать на гору Вашингтон.., и не только гнев. Ей не хотелось вспоминать ту сцену, но сейчас она поняла, что в голосе ее матери можно было различить не только ревность, но уже и ненависть. Это видение с поразительной ясностью мелькнуло перед глазами Джесси, когда она стояла перед отцом в спальне и пыталась убедить его сохранить мир: они были, как две сироты на дороге, Ганс и Грета, бездомные, мечущиеся по Америке.., и спящие вместе, свернувшись калачиком.

Она зарыдала, умоляя его не говорить, обещая быть послушной девочкой, если он не скажет. Он дал ей выплакаться, потом решил, что настал нужный момент, и с серьезным выражением на лице сказал:

– Ты знаешь, Чудо-Юдо, для маленькой девочки у тебя огромная власть над людьми.

Она смотрела на него с новой надеждой, отирая мокрые щеки.

Он молча кивнул, потом стал вытирать ей щеки тем же полотенцем, которым вытерся сам.

– Я никогда не мог отказать тебе в том, что ты действительно хочешь, и сейчас именно такой случай. Пусть будет по-твоему.

Она бросилась в его объятия и стала покрывать поцелуями его лицо, подсознательно опасаясь, что это может снова плохо кончиться, но ее благодарность перевесила страхи и осторожность.

– Спасибо! Спасибо тебе, папочка, спасибо! Он взял ее за плечи, отодвинул на расстояние вытянутой руки и на этот раз улыбался. Но печаль все еще была на его лице, и даже теперь, почти через тридцать лет, Джесси считала, что это не было частью представления. Да, печаль была настоящей, но это делало его поступок почему-то еще хуже, а не лучше.

– Значит, договорились, – подытожил он, – ты ничего не скажешь, я ничего не скажу. Тале?

– Так!

– Никогда никому и даже между собой. Навсегда, аминь. Значит, Джесс, этого никогда не было. Так?

Она тотчас согласилась, однако воспоминание о запахе вернулось, и она решила, что следует задать ему еще один вопрос.

– Я еще раз хочу сказать, что сделал дурную, постыдную вещь, Джесс. Прости меня.

Она заметила, что он смотрел в сторону, когда говорил эти слова. Он легко бросал ее от чувства страха к чувству вины и угрожал все рассказать, если она это не утаит; в это время он смотрел ей в глаза. Когда же он произнес это последнее извинение, его взгляд скользнул по вешалке, которая разделяла комнату надвое. Это воспоминание наполнило ее чувством, в котором перемешались тоска и ярость: свою ложь он спокойно высказывал в лицо, а вот правду сказать не смог и отвел глаза.

Она вспомнила, что открыла было рот, чтобы уверить его: он не должен просить прощения, но потом снова закрыла его, отчасти потому, что ее слова могли изменить его решение, а отчасти потому, что даже в свои десять лет она понимала, что имеет право на эти извинения.

– Салли была холодна, это верно, но моя просьба о прощении – ерунда, конечно… Не понимаю, что нашло на меня. – Он усмехнулся, все еще не глядя на нее. – Может, это солнечное затмение. Если так, то, спаси Бог, больше оно не повторится. – А потом добавил, как бы говоря сам себе:

– Господи, мы будем молчать, но она все равно как-то узнает…

Джесси прислонилась головой к отцу и сказала:

– Она не узнает, я никогда не скажу, папа, никогда. – Она сделала паузу, а потом добавила:

– Да и что я смогла бы рассказать?

– Это верно, – улыбнулся он, – ведь ничего и не случилось.

– И я не.., то есть я не могу быть… Она взглянула на него, надеясь, что он ответит ей, не дождавшись вопроса, однако он смотрел на нее, вопросительно подняв брови. Его улыбка сменилась выражением ожидания.

– Значит, я не могу забеременеть? – выговорила она.

Он вздрогнул, потом его лицо застыло в напряжении какого-то сильного чувства. «Что это было – страх или печаль?» – подумала она. Только в последнее время, вспоминая эту сцену, она пришла к выводу, что это мог быть едва сдерживаемый взрыв смеха. Наконец он овладел своими эмоциями и поцеловал ее в лоб.

– Нет, лапа, конечно же, нет. Тут не было того, отчего женщины становятся беременными. Ничего такого не было. Я просто поиграл с тобой немного, вот и все.

Она с облегчением добавила:

– Ты просто дурил меня – вот что ты делал! Он улыбнулся:

– Ага, совершенно точно. Ты прямо в точку попала, Чудо-Юдо. Что ж, таким образом, дело закрыто?

Она кивнула.

– И ничего подобного никогда больше не случится, понимаешь?

Она опять кивнула, хотя ее улыбка погасла. То, что он сказал, принесло ей облегчение, но серьезность его слов и грусть на лице чуть снова не пробудили панику. Она помнила, как взяла его руки в свои и сжала их что было сил.

– Но ты любишь меня, папочка? Ты все еще любишь меня?

Он кивнул и сказал, что любит ее больше, чем всегда.

– Тогда обними меня! Обними меня крепко! Он обнял ее, но нижняя часть его тела не дотронулась до нее.

«Ни тогда и никогда более. – подумала Джесси. – Даже когда я окончила колледж, он мне подарил эдакое старомодное объятие, отставив зад так далеко, что между нами мог встрять еще один человек. Бедняжка… Что подумали бы о нем люди, с которыми он столько лет делал бизнес, если бы увидели его столь потерянным, каким он был в день затмения? Столько боли, терзаний – и о чем? Господи, что это за жизнь?! Что за поганая жизнь!» Машинально, без участия разума, она начала сжимать и разжимать пальцы, чтобы восстановить в них кровообращение. Сейчас, по-видимому, около восьми утра. Она прикована к этой кровати уже примерно восемнадцать часов. Невероятно, но факт.

Голос Рут Нери заговорил так внезапно, что она вздрогнула. Голос был полон ядовитой иронии и нескрываемого разочарования:

«Значит, ты и сейчас оправдываешь его, не так ли? Прожив все эти годы, ты продолжаешь винить себя, а он хороший? Интересно».

«Оставь это, – сказала Джесси устало, – все это не имеет никакого отношения к дурацкой ситуации, в которой я оказалась…» «Ну ты и штучка, Джесси!» «…а если бы и имело, – продолжала она, слегка повысив голос, – даже если бы и имело, это никак не поможет мне сейчас, поэтому оставь его в покое!» «Ты не была Лолитой, Джесси, что бы он ни внушил тебе; ты даже близко к ней не была!» Джесси не отвечала. Но Рут не собиралась замолкать.

«Но если ты все еще думаешь, что твой милый папаша по-рыцарски благородно спасал тебя от огнедышащего дракона в образе матери, то ты очень далека от истины!» – Заткнись. – Джесси стала двигать руками вверх и вниз быстрее. Цепочки и наручники позвякивали. – Заткнись, ты, кретинка!

– Он все спланировал, Джесси. Как ты не понимаешь? Это не был импульсивный поступок истосковавшегося по ласке мужчины. Он все спланировал заранее.

«Ты лжешь!» – крикнула Джесси. Пот выступил на ее лбу крупными каплями.

«Да? Хорошо, тогда задай себе простой вопрос: чья это была идея – надеть летнее платье? То самое, которое было и слишком узко, и слишком мало? Кто знал, что ты слушаешь – и восхищаешься, – как он там пудрит мозги твоей матери? Кто трогал твои соски накануне, а в тот день надел только шорты и больше ничего?» Внезапно Джесси представила себе Брайана Гамбела здесь, в этой комнате, в тройке, с часами на золотой цепочке, около кровати, в компании парня с фотокамерой, который старательно ищет фокус, чтобы снять ее едва прикрытое тело и потное, изможденное лицо. Брайан ведет живой репортаж «Об удивительной прикованной женщине», нагибается к ней, чтобы задать вопрос: «Когда вы впервые поняли, что ваш отец к вам неравнодушен, Джесси?» Джесси перестала разрабатывать руки и закрыла глаза. Выражение предельной усталости застыло на ее, лице. «Ладно, – подумала она. – наверное, я могу смириться с голосами этой милашки Хорошей Жены или Рут, если иначе невозможно.., или даже с неопознанными субъектами, которые вдруг вставляют свои грошовые тирады.., но Брайан Гамбел и фотокамера над моим голым телом в мокрых трусиках невыносимы, с этим нужно кончать».

«Только объясни мне одно, – спросил ее еще один голос. Это был голос Норы Каллигэн. – Только одну вещь, и будем считать, что вопрос закрыт, если ты не солжешь. Хорошо?» Джесси промолчав, поморщилась от этого голоса, назойливо лезущего к ней в душу.

«Когда вчера днем ты потеряла терпение и наконец ударила его, – кого ты ударила, Джесси?» «Конечно, это был Дже…» Она начала отвечать и остановилась, когда в ее воображении возникла яркая картина. Струйка белой слюны сползала с подбородка Джералда. Джесси снова увидела, как струйка сползает с его подбородка и падает ей на живот. Господи, слюна, и это после стольких лет совместной жизни, и поцелуев с открытым ртом, и страстных объятий! У них с Джералдом всегда что-то выделялось, и ничего…

Да, это не имело значения до вчерашнего дня, когда он отказался выпустить ее из наручников. Не имело значения до того, как она почувствовала этот слабый минеральный запах, который ассоциировался с водой озера Дарк-Скор, солоноватой водой озера в жаркие дни.., такие дни, как, например, 20 июля 1963 года.

Она видела слюну, но подумала об огне.

«Нет, – решила она, – это неправда».

Только на этот раз ей не нужна была Рут, чтобы сыграть роль помощника дьявола: она сама знала, что это правда.

«Это его чертова дрянь» – вот какая мысль привела ее в бешенство. И после этого она перестала рассуждать, она не думала в тот момент, когда отталкивала его ногами: одной в живот, другой – в пах. Не слюна, а огонь: не какое-то внезапное отвращение к игре Джералда, а те старые омерзение и ужас, вдруг всплывшие из глубины на поверхность сознания, как лохнесское чудовище.

Джесси посмотрела на изуродованное тело мертвого мужа. Слезы затуманили ее взгляд. Все-таки ей было жаль, что он мертв и изуродован, но еще больше ей было жаль себя. Она перевела глаза с мертвого тела на потолок и вымученно улыбнулась.

«Думаю, это все, что я могу сказать сейчас, Брайан. Передайте привет Кэйт и Уилларду. Кстати, не отомкнете ли вы эти проклятые наручники, прежде чем уйти? Я была бы очень благодарна».

Брайан не отвечал. Джесси этому не удивилась.

Глава 23

«Джесси, если ты хочешь пережить этот кошмар, я тебе убедительно советую: хватит ворошить прошлое и пора подумать о будущем.., скажем, о планах на ближайшие десять минут. Смерть от жажды на этой треклятой кровати – не такое уж приятное дело, как ты считаешь?» Да, не слишком приятное.., и жажда – еще не все. Распятие – вот что назойливо плавало в ее сознании с момента пробуждения, как она ни пыталась прогнать эту картину. Она прочла когда-то в колледже статью об, этом распространенном в свое время методе казни и была удивлена, что, оказывается, забивание гвоздей в руки и ноги было только началом. Как сегодняшние годовые подписки и телевизионные игры, распятие готовило массу сюрпризов – правда, менее приятных.

Настоящие проблемы начинались с мышечных судорог и спазм. Джесси поняла после короткого раздумья, что те, первые, были еще цветочками в сравнении с теми, которые должны начаться позже. Они охватят руки, плечи, шею, живот, становясь все сильнее и распространяясь все дальше.

Вне зависимости от того, насколько долго она будет двигать руками и ногами, чтобы поддерживать кровообращение, атрофия возьмет свое. Конечно, она не висит на кресте, как гладиаторы в фильме «Спартак», а ее руки и ноги не прибиты гвоздями, но это только продлит ее агонию.

«Так что же ты будешь делать сейчас, пока сильных болей нет и можно думать здраво?» «То, что смогу, – слабо отозвалась Джесси. – Так что замолчи и дай мне подумать».

«Давай, чувствуй себя как дома».

Сейчас она поставит перед собой цель и попытается постепенно ее достичь, только какова эта цель? Конечно, это ключи. Они ведь все еще лежат на шкафчике, где Джералд их оставил. Два ключа, оба совершенно одинаковые. Джералд иногда был остроумен, и он дал им имена: Основной и Запасной (Джесси слышала его голос, выделявший первые буквы).

Предположим, в порядке бреда, что я как-то сумею передвинуть кровать к шкафчику… Смогу ли я достать ключ и использовать его? Джесси поняла, что тут два вопроса, а не один. Да, вероятно, можно взять ключ губами, но что дальше? Ведь вставить его в замок не удастся. Ее опыт с бокалом показал, что, как бы она ни тянулась, замок останется недостижимым.

Хорошо, взять ключ. Надо попробовать отыскать тут какой-то шанс. Что делать?

Она минут пять крутила эту идею в мозгу, как кубик Рубика, поднимая, разводя и опуская руки, но без всякого успеха. В какой-то момент ее глаза остановились на телефонном аппарате, который стоял на журнальном столике у восточного окна. Ранее она отбросила эту мысль, но, возможно, слишком рано…

Телефонная трубка давала больше, чем ключи от наручников, а столик стоял гораздо ближе к кровати, чем шкафчик, на котором лежали ключи.

Если бы можно было подвинуть кровать к этому столику, разве нельзя после этого поддеть трубку ногой? А если сделать это, то можно было бы и нажать пальцем на кнопки. Это было бы похоже на какой-то безумный спектакль, но…

Нажать кнопки, подождать, а потом позвать на помощь.

Да, и через полчаса большая голубая «скорая» или оранжевая окружная машина аварийно-спасательной службы появится и заберет ее отсюда. Конечно, это безумная идея, но идея превратить карточку в трубку не была разумнее. Безумная или разумная, но она может сработать – вот что важно. И уж конечно, она более реалистична, чем мысль толкать кровать через всю комнату, чтобы потом пытаться взять ключ и отомкнуть наручник. Тут тоже предстояло решить трудную проблему: как сдвинуть кровать вправо. С этой резной спинкой и стойками она весит по меньшей мере триста фунтов…

«Послушай-ка, милая, ты должна попробовать, это может оказаться проще, чем ты думаешь: вспомни, что пол был натерт ко Дню труда. И если бродячий пес, у которого ребра торчат, мог тащить тело твоего мужа по полу, так ты, может, тоже сдвинешь кровать?» Хороший аргумент.

Джесси передвинула ноги на левый край кровати, а после этого осторожно переместила верхнюю часть тела правее. Когда это удалось ей, она повернулась на левое бедро. При этом ее ноги соскользнули с кровати, тело изогнулось таким образом, который был совершенно не предусмотрен природой, и страшная судорога свела левый бок. В боку возникла такая боль, будто ее ударили раскаленной кочергой.

Натянулась правая цепочка, и на короткое время новый болевой приступ в правом плече и руке заглушил боль левого бока. Словно кто-то пытался открутить эту руку.

«Теперь я знаю, как чувствует себя индюк на вертеле», – мелькнуло в голове Джесси.

Ее левая пятка почти касалась пола, а правая была лишь чуть выше. Тело было сведено судорогой, а правая рука почти вывернулась из плечевого сустава и напряглась. Безжалостная цепочка вверху поблескивала в лучах утреннего солнца.

Джесси подумала, что в этом положении, с нестерпимой болью в руках, она и умрет. Ей было совершенно необходимо, чтобы сердце постепенно разогнало кровь в разные концы ее распятого и изогнутого тела. Приступ боли и страха снова накатил на нее, и она начала отчаянно призывать на помощь, забыв, что поблизости никого нет, кроме этого нажравшегося адвокатом паршивого пса. Она попыталась рывком ухватиться за правую стойку, однако ее рывок не увенчался успехом: стойка осталась в четырех-пяти сантиметрах от пальцев.

– Помогите! Помогите! На помощь!!

Ответа не было. Единственными звуками в освещенной солнцем спальне были те, которые издавала она сама: хриплый, срывающийся голос, прерывистое дыхание, бешеные пульсации крови в висках. Она практически висела на своих руках, осознавая, что, если ей не удастся вернуться на кровать, она умрет самой мучительной смертью. Ее тело понемногу сползало с кровати. Не осознавая того, что она делает. – тут уже тело, доведенное до предела болью, думало за нее, – Джесси опустила левую пятку на пол и оттолкнулась изо всей силы. Это была теперь единственно возможная точка опоры для ее полураспятого тела, и маневр удался.

Нижняя часть тела выровнялась, цепочка на правом запястье ослабла, и Джесси ухватилась за стойку паническим жестом утопающего, который хватается за спасательный круг. Она подтянулась к изголовью, превозмогая боль в бицепсах и предплечьях. Подняв ноги на кровать, она тут же в ужасе отдернула их от края, словно это был край бассейна, кишащего акулами, которых она вдруг увидела в последний момент, перед тем как прыгнуть в воду.

Наконец Джесси приняла свою уже ставшую привычной позу с разведенными в стороны руками, опираясь спиной о спинку кровати и взмокшую от пота подушку со скомканной наволочкой. Она потрясла головой, прогоняя картину кошмара, которого только что избежала. Она тяжело дышала, а пот стекал по шее и скапливался в ложбинке между грудями. Вскоре она немного успокоилась, закрыла глаза и тихо рассмеялась.

«Ну, скажи, это было неплохое приключение, а. Джесси? Твое сердечко, думаю, не билось с такой силой уже много лет, с 1975-го, когда новогодний поцелуй закончился ночью с Томми Дельгидасом. Попытка не пытка, так ты тогда подумала? Теперь ты знаешь это лучше».

Да, и кое-что еще. То, что до этого чертова телефона не добраться.

Видимо, так. В охватившей ее жуткой панике она только что оттолкнулась пяткой от пола что есть силы, однако кровать не подвинулась ни на йоту. Да, кровать даже не шелохнулась, и теперь, обдумывая этот факт, Джесси даже была рада, что так получилось. Если бы кровать сместилась, она так бы и осталась висеть. И даже если бы удалось передвинуть кровать к телефонному столику, то…

– Я не так повернулась, черт подери… – сказала она, то ли смеясь, то ли плача. – Надо попытаться сделать иначе…

«Иначе нельзя, тут нет других вариантов, милая моя».

Она снова закрыла глаза, и снова, во второй раз с момента начала этого кошмара, увидела площадку за фолмутской школой на Сентрал-авеню. Но на этот раз там не две маленькие девочки качались на качелях; она увидела маленького мальчика – своего брата Уилла, – который делал кувырок на турнике. А делал он это так: подтягивался, потом ноги шли вверх и вперед. Затем вывернутые руки надо было отпустить, что позволяло снова приземлиться на ноги. Уилл умел так рассчитать движения на кувырке, что, казалось, это происходит у него само собой.

«Интересно, смогла бы я сделать это? Просто перекинуть тело через эту сволочную спинку? Через голову и…» -..и встать на ноги, – прошептала она. Несколько минут это казалось ей хотя и опасным, но вполне возможным. Разумеется, для этого сначала надо отодвинуть кровать от стены – нельзя кувыркаться, если некуда приземляться, – но она полагала, что сможет это сделать. Если снять полку над кроватью (а это просто сделать, столкнув полку с кронштейнов, на которых она не закреплена), то можно поднять ноги и упереться ими в стену. Подвинуть кровать в сторону она не смогла, однако, имея точку опоры на стене…

– Можно воспользоваться правилом рычага, – пробормотала она. – Вот в чем величие физики.

Джесси взялась левой рукой за полку, чтобы поднять и сбросить ее. Она еще раз рассмотрела эти чертовы полицейские наручники с такими ненормально короткими цепочками.

Если она поднимет кольца немного выше, скажем, на уровень между первой и второй горизонтальными перекладинами, она сможет попытаться. Может быть, это упражнение закончится вывихом кистей рук, но она уже не считала вывих невозможной ценой за свободу… Они же заживут когда-нибудь.

Пока кольца были закреплены между второй и третьей перекладинами, и это было чересчур далеко. Если совершить кувырок сейчас, это грозит не просто вывихом или переломом кистей рук – вес тела скорее всего вывернет плечи, поскольку длины цепочек определенно не хватит.

А потом двигать эту треклятую кровать до журнального столика – невеселая забава, правда?

– Да, невесело. – произнесла она мрачно вслух.

«Признай правду, Джесс, это конец. Ты можешь назвать это голосом отчаяния, если такая уловка поможет тебе тешить себя иллюзиями подольше, – заговорил в ее сознании еще один незнакомый голос, – однако, мне кажется, лучше не обманывать себя. Это конец».

Джесси резко мотнула головой, пытаясь заглушить этот голос, но обнаружила, что его не так просто заткнуть, как остальные.

«На тебе настоящие наручники, не просто игрушки, снабженные прокладками, которые ты могла бы сбросить в любой момент, когда игра надоест. Ты прикована по-настоящему, и ты не факир с Востока, который может творить чудеса со своим телом…» Она вдруг вспомнила, что случилось, когда отец покинул ее спальню в день затмения: как она упала на кровать и рыдала, пока не поняла, что сейчас либо ее сердце разорвется, либо она убедит себя, что ничего не было. И теперь она выглядела точно так же: в ужасе и изнеможении: полностью потерянная… Особенно последнее.