Игра Джералда Кинг Стивен
Очень удобная идея, успокаивающая, комфортная идея, но в ней одно «но»: это неправда. Танцующие тени на стене у шкафчика были реальными. И реальным был сложный букет неприятных запахов, растекшихся по дому. Она не спала, и ей надо было срочно выбираться отсюда.
– Я не могу двинуться! – простонала Джесси. «Ты можешь и должна. – сказала Рут мрачно. – Ты вырвалась из наручников не для того, чтобы подохнуть тут от страха, милая. Давай, двигайся, разве надо объяснять тебе, что делать?» – Нет, – прошептала Джесси и ухватилась за стойку кровати правой рукой. По руке молнией ударила острая боль. Волна страха, которая накатила было на нее, разбилась, как тот бокал, и, когда пес снова испустил свой страшный вой, Джесси даже не заметила его.
«Ты знаешь, что дальше делать, правда?» «Наверное, знаю», – подумала Джесси.
Тут среди путающихся мыслей мелькнуло воспоминание о ружье Джералда. Однако идею воспользоваться им она сразу же отвергла, поскольку не представляла себе, где оно могло быть, да и было ли вообще в доме.
Джесси медленно и осторожно прошла по комнате на дрожащих ногах, все так же стараясь не потерять равновесия. В гостиной рядом со спальней кружился хоровод теней, направо была открытая дверь второй спальни, а налево небольшая комната, которую Джералд использовал как свой кабинет. Она тоже была открыта. Прямо был арочный проем, через который можно было пройти на кухню. От нее справа была стучащая входная дверь.., и «мерседес».., и, может быть, – свобода.
«Пятьдесят шагов. – подумала она. – Не больше, а может быть, даже меньше. Так что, пошли?» Но сразу идти она не смогла. Спальня казалась ей каким-то родом защиты, а вот коридор.., там все, буквально все могло случиться.
Вдруг раздался царапающий звук около окна. Джесси отпрянула в испуге, но в следующее мгновение поняла, что это старая ель на лужайке перед домом стукнула веткой о стену.
«Возьми себя в руки, – сказала Рут сурово. – Возьми себя в руки и не тяни, уходи отсюда».
Выставив левую руку вперед, Джесси, качаясь, пошла, считая вполголоса каждый шаг. На двенадцатом шаге она прошла вторую спальню. На пятнадцатом она была уже у кабинета Джералда и именно тут услышала тонкий шипящий звук, словно пар выходил из поврежденного радиатора. Сначала Джесси не связывала это шипение с кабинетом; она подумала, что сама вызывает этот звук. Но когда она подняла ногу, чтобы сделать шестнадцатый шаг, шум усилился. На этот раз она поняла, что сама не имела к нему никакого отношения, потому что стояла и даже пыталась не дышать.
Медленно, очень медленно она повернула голову и осмотрела кабинет, в котором ее муж уже никогда не будет больше работать над юридическими документами, покуривая «Мальборо» и напевая вполголоса старые хиты «Бич Бойз». Дом вокруг нее стонал, как старый корабль, плывущий по бурному морю, скрипел и потрескивал в разных местах, когда ветер налетал на него холодными порывами. Она слышала теперь и скрипящую ставню, и стучащую дверь. Ей казалось, что и кости ее трещат, как старые пружины матраса, а напряженные зрачки горят во тьме, как раскаленные угли.
«Не смотри туда! – приказала она себе. – Тебе нельзя туда смотреть!» Но она не могла не смотреть. Неведомая сила управляла ею. Ветер свистел, дверь хлопала, ставня скрипела, а пес послал еще один отчаянный, пробирающий до костей вопль. Она повернула голову.., и увидела в кабинете мужа, да, увидела четкую высокую фигуру рядом с креслом перед стеклянной дверью. Узкое белое лицо с огромными черными глазницами парило в темноте. Длинные скрюченные пальцы белели у колен. Темная квадратная масса короба различалась у его ног на полу.
Она закричала, однако вышел какой-то звук, похожий на прерывистый визг: «Йй-ююююю-аааа!..» И ничего больше.
Джесси почувствовала, что горячая моча бежит по ее ногам. Завывал ветер, и дом содрогался под его порывами. Старая ель снова ударила веткой о стену. Бешеная пляска теней началась в кабинете, и было трудно сказать, что она теперь видит…, и видит ли вообще что-либо.
Пес снова поднял ужасающий вой, и Джесси подумала: «Это он. Может быть, пес лучше его чувствует, но сейчас он рядом с тобой».
Словно отметая все возможные сомнения на этот счет, ночной визитер несколько насмешливо выставил голову вперед, дав ей возможность рассмотреть себя. Лицо его было очень узко и длинно – гораздо уже и длиннее любого лица, которое Джесси видела до сих пор. Нос имел форму кухонного ножа. Высокий белый лоб сужался кверху, как колпак. Огромные глазницы совершенно черные под странными бровями в форме острых углов. Тонкие бледные губы шевелились.
«Он что-то говорит мне, – мелькнуло у нее в голове. – А может, он насмехается надо мной?» Незнакомец нагнулся к своей коробке, и в этот момент его жуткое лицо, слава Богу, исчезло из виду. Джесси попятилась, хотела снова закричать, но голоса не было. Лишь дом скрипел, дверь стучала, и ветер шумел в соснах.
Ночной гость выпрямился, держа коробку одной рукой, а другой открыл замок. И теперь Джесси стала что-то различать.
Первое – это запах, который она почувствовала раньше. Это был не лук, не чеснок, не пот или грязь. Это был запах гниющего мяса. Второе относилось к рукам зловещего незнакомца. Теперь, когда она была ближе и лучше видела всю фигуру, руки ужасно поразили ее – тонкие, длинные, казалось, они струятся среди волнуемых ветром теней, как щупальца. Ночной гость протянул к ней раскрытую коробку, и Джесси теперь увидела, что это была не коробка и не саквояж коммивояжера, а узкий длинный короб, похожий на ящик.
«Я уже видела раньше такой короб. – подумала она. – Не знаю, было это в реальности или в старом телефильме, но точно видела. Когда я была маленькой девочкой. Его вынули из длинной черной машины с дверью сзади».
Внезапно заговорил незнакомый, скрежещущий голос:
«Давным-давно, когда президент Кеннеди еще был жив, а ты была маленькой девочкой, такие короба были в ходу. Они были всех размеров – от больших и длинных для крупных мужчин до коробочек для шестимесячных выкидышей. Твой незнакомец держит свои сувениры в старомодном гробу, Джесси».
Она поняла это и тут же осознала еще одно. Странно, что она не догадалась сразу. Запах исходил от ее ночного гостя – запах мертвеца. Существо в кабинете Джералда не было ее отцом, но все равно это был мертвец.
Нет.., нет – этого не может.., быть…
Но запах был. Так же пахнул Джералд около ее кровати. Это запах смерти, запах тления.
Гость открыл короб снова, показывая ей, что там, и Джесси еще раз увидела блестящие драгоценные камни, кольца и серьги среди человеческих костей. И снова худая рука его опустилась в короб и стала переворачивать содержимое этого, может быть, бывшего детского гробика. Снова она услышала глухой стук костей, будто слабый стук грязных кастаньет.
Охваченная ужасом, Джесси не могла отвести взгляда от страшного ночного гостя и его короба. Она оцепенела, а рассудок ее померк. Она чувствовала, слышала, ощущала происходящее совершенно явно, но ничего не осознавала, и неоткуда было ждать помощи.
«Беги! Беги немедленно, если хочешь жить!» Это был голос Чуда-Юда, и она дрожала от страха. Он шел откуда-то из мрачных темных закоулков сознания Джесси. Там был лабиринт темных коридоров, в которых никогда не бывало дневного света, – можно сказать: места, где никогда не кончалось затмение. Какой-то бесконечный лабиринт, из которого нет выхода, и лишь в черных тупиках и закоулках копошатся отвратительные рептилии низменных чувств и поступков.
Снаружи снова завыл пес, и Джесси вдруг тоже обрела голос. Она завыла вместе с ним каким-то страшным, животным воем, в котором уже не было ничего человеческого.
«Джесси, держись! Не поддавайся! Беги! Беги отсюда!» Гость ухмылялся ей, шевеля бесцветными губами; в уголках губ посверкивали золотые клыки, и они напомнили ей Джералда. Золотые зубы. У него были золотые зубы, а это значит, что он…
«Жив или мертв? Во всяком случае, он реален, но это мы уже установили, так? Единственный вопрос в том, что теперь делать? У тебя есть какие-то мысли, Джесси? Если да, то тебе лучше их сформулировать, потому что времени нет!» Призрак выступил вперед, все еще держа короб открытым, словно давая ей время восхититься его сокровищами. На нем было ожерелье – странное ожерелье. Густой, неприятный трупный запах становился все явственнее. И все яснее чувствовался дух зла, который он нес. Джесси попыталась отступить назад, но не смогла сдвинуть ног. Они словно приросли к полу.
«Он хочет убить тебя, Джесс, – сказала Рут. И Джесси поняла: это правда. – И ты ему позволишь это сделать? – В голосе Рут не было ни гнева, ни удивления – только любопытство. – Ведь все это происходит с тобой, неужели ты просто будешь ждать?» Пес завыл. Рука с длинными, крючковатыми пальцами вновь стала перебирать содержимое короба. Кости глухо стучали. Бриллианты и рубины бросали ночные отсветы.
Не осознавая, что она делает и зачем, Джесси схватила свои два кольца, которые были на среднем пальце левой руки, дрожащими пальцами правой. Сделав это, она почувствовала только глухую отдаленную боль в правом запястье. Джесси носила эти кольца неизменно в течение всех лет своего замужества, и как-то раз, чтобы снять кольцо, ей пришлось намылить палец. Но на этот раз кольца легко соскользнули с него.
Она протянула свою окровавленную правую руку к существу, которое уже приблизилось к книжной полке, висевшей у входа в кабинет. Кольца лежали на ее ладони, образуя мистическую цифру 8, прямо перед повязкой. Существо остановилось. Улыбка на кривых бескровных губах угасла, уступив место какой-то другой гримасе, которая могла выражать как гнев, так и одобрение.
– Вот, – сказала Джесси хриплым, чужим голосом. – Вот, возьми их. Возьми и оставь меня в покое.
И прежде чем существо успело пошевелиться, она швырнула кольца в открытый короб. Кольца попали в раскрытую пасть короба, и она отчетливо услышала чей-то серебристый смех, когда перстень помолвки и обручальное кольцо ударились о какое-то ожерелье и запрыгали по костям. Губы призрака выпятились, и снова раздался мягкий монотонный свист. Он сделал еще шаг вперед, и Джесси испустила вопль ужаса.
– Нет! – крикнула она, повернулась и бросилась бежать по коридору в холл. Ветер метался за окнами, и дверь хлопала, и ставня скрипела, и выл пес, и ночной гость шагал за ее спиной. Она продолжала слышать этот ужасный свистящий звук: в любой миг призрак мог дотянуться и схватить ее за плечо этими мертвенно-белыми кривыми пальцами на конце невероятно длинных рук, и она уже чувствовала эти шевелящиеся белые щупальца на своем горле…
Джесси успела добежать до задней двери и толкнуть ее: забыв о лестнице, она подвернула правую ногу и теперь падала, успев сообразить, что должна повернуться так, чтобы упасть на левый бок. Она упала на левый бок, как и рассчитывала, но тем не менее ударилась так сильно, что искры посыпались из глаз. Перевернувшись на спину, она подняла голову и посмотрела на дверь, ожидая увидеть узкое белое лицо незваного пришельца. Но его не было видно. И свист не был слышен. Однако это ее не успокоило, потому что пришелец мог появиться в любую секунду, схватить ее и перерезать глотку.
Джесси встала, попробовала идти, но ее ноги, ослабевшие от страха и потери крови, подогнулись, и она упала на штакетник, за которым стояли мусорные ведра. Облака, филигранно отделанные лунным светом, неслись по небу с востока на запад. Старая ель то исчезала во мгле, то вспыхивала серебром. Пес снова завыл, на этот раз совсем неподалеку, и это придало ей силы. Она оперлась о штакетник левой рукой и с трудом поднялась на ноги. Некоторое время, пока мир вокруг не перестал кружиться, Джесси не выпускала опору из рук. Потом она пошла прямо к машине, вытянув в стороны обе руки для равновесия.
Обернувшись назад, она была поражена. Ночью в лесу под луной дом был похож на косматую голову великана. Действительно, дверь – это рот, окна – глаза, а лес за домом напоминает волосы…
Пришла и другая мысль, которая вызвала у нее смех. И даже мозги есть в голове. Мозги – это, конечно, Джералд. Мертвые и гниющие мозги.
Она снова рассмеялась, на этот раз громче, и подошла к машине. Пес ответил, теперь где-то рядом. Страха больше не было. Она вдруг подумала: наверное, его блохи кусают, вот он и скулит.
Ноги ее не держали, и она вынуждена была ухватиться за дверную ручку, чтобы не свалиться на асфальт. Ее разбирал смех. Джесси не понимала, чему она смеется.
– Наверное, мне надо будет сделать переливание крови. Джералд мертв, а вот кровь пса будет в самый раз, – сказала она, и это вызвало у нее приступ смеха. Все еще смеясь, она засунула руку в правый карман. Ища ключ, она вновь почувствовала ужасный запах: существо с коробом стояло прямо за ее спиной.
Смех замер на ее губах. На миг ей показалось, что она видит эти узкие щеки и черные провалы хищных глаз. Но на ступеньках никого не было, и лишь открытая дверь чернела прямоугольником в стене дома, освещенного луной.
«Поспеши, – сказала Хорошая Жена Бюлингейм. – Садись-ка в машину, пока не поздно, а?» – Уползу, как амеба, и разделюсь на части, – согласилась Джесси и засмеялась еще громче, доставая ключ из кармана. Он чуть не упал из ее дрожащих пальцев, но ей удалось его подхватить. – Сексуальная штучка, – сказала она, с истерическим смехом глядя на ключ.
В окне дома появилось узкое белое лицо пришельца – и снова исчезло. Теперь только ветер хлопал дверью – только ветер, и больше ничего.
Джесси открыла дверцу, села за руль «мерседеса» и попыталась втащить свои непослушные ноги. Она захлопнула дверцу, и когда закрыла контрольный замок (он запирал все двери машины плюс багажник; разумеется, тут проявилась несравненная немецкая надежность), неизъяснимое чувство облегчения охватило ее. Она испытывала опущение сладостного душевного комфорта, с которым ничто в мире не могло сравниться – разумеется, кроме первого глотка воды из той лужицы в ванной.
«Как я была близка к безумию и смерти, как близка…» Ладно, все теперь позади. Джесси вставила ключ в гнездо зажигания и повернула его. Никакой реакции.
Однако она не испытала паники. Волна комфорта и покоя несла ее. Думай, Джесс. Она подумала, и быстро пришел ответ: «мерседес» с годами износился (Джесси была уверена, что такие машины никогда не становятся старыми), и в последнее время машина иногда барахлила. Несмотря на немецкую надежность. Так, иногда выбрасывал фокусы стартер: при этом водителю следовало ударить разок-другой по рычагу коробки передач между сиденьями, и ударить сильно. Но поворачивать ключ и ударять по рычагу – эти операции требовали обеих рук, а правая рука и без того ужасно болела. Мысль о том, что надо по чему-то ударить этой рукой, заставила ее содрогнуться, и не только из-за возможного приступа боли: она была уверена, что от этого снова откроется рана на запястье.
– О Господи, помоги мне… – прошептала Джесси и снова повернула ключ. Ничего. Не было даже щелчка. И тогда новая идея появилась в ее голове: ее неудачные попытки завести машину не имели ничего общего с коробкой передач или стартером: это была работа ночного визитера. Это он перерезал телефонные провода. А потом поднял капот машины, сорвал распределительный клапан и выбросил его.
Дверь хлопнула. Джесси вздрогнула и нервно посмотрела в том направлении. Белое длинное ухмыляющееся лицо выступило из темноты дверного проема. Еще несколько секунд, и он подойдет, схватит камень и разобьет ветровое стекло, а потом…
Джесси перегнулась, достала левой рукой рычаг над коробкой передач, ударила по нему изо всех сил, потом дотянулась правой рукой до ключа и снова повернула его.
И опять тишина. Раздался только тихий, ехидный смех мертвеца. Хотя, возможно, это ей показалось.
– Пожалуйста, Господи, помоги завести эту колымагу! – простонала она. Рычаг коробки передач чуть дрожал под ее ладонью, и когда на этот раз она повернула ключ, двигатель ожил. – Heil, mein Fuhrer!
Она даже всхлипнула от облегчения и зажгла огни. Пара оранжево-желтых сверкающих глаз уставилась на нее с дороги. Она закричала, чувствуя, как сердце разрывается, стучит прямо в горле, душит ее… Наконец она поняла – это был тот самый пес, который оказался, если так можно выразиться, последним клиентом Джералда.
Бывший Принц замер, ослепленный яркими огнями. Если бы Джесси сразу перевела сцепление, машина рванула бы и задавила его. Эта мысль даже оформилась в ее голове как желание, но лишь на миг. Ненависть и страх перед псом ушли: она увидела, как он худ и жалок, как там и сям свисают с него клочья шерсти, слишком жидкой, чтобы защитить его от холода грядущей зимой. Он присел на задние лапы и прижал уши от страха.
«Вот создание, которое находится в еще более жалком положении, чем я», – подумала Джесси.
Она нажала сигнальное кольцо левой рукой. Раздался короткий, низкий звук, но этого было достаточно, чтобы пес бросился прочь. Он исчез в лесу, ни разу не оглянувшись назад.
«Последуй его примеру, Джесс. Выбирайся отсюда, пока можешь».
Хорошая идея. Действительно, единственно правильная идея. Джесси опять перегнулась, чтобы левой рукой перевести сцепление вниз. Оно включилось, и машина медленно тронулась по спуску. Ветви деревьев качались и махали ей, тени плясали на дороге и ветровом стекле, опавшие листья шуршали под колесами.
«Я уезжаю, – думала Джесси с изумлением, – правда, я делаю это, убираюсь отсюда ко всем чертям!» Она ехала по узкой и ненаезженной грунтовой дороге, которая выведет ее на Бэй-Лэйн и далее на шоссе 117 к цивилизации. Посмотрев на дом в зеркало заднего вида (теперь, ветреной осенней ночью в лесу, он был похож на обиталище нечистой силы), она подумала: «Почему он так держит меня? Что здесь происходит?» Часть ее сознания – обезумевшая от страха, которая так мешала ей вырываться из наручников, – убеждала ее, что ей не удастся убежать отсюда; пришелец с коробом просто играет с ней, как кошка с мышкой. Пока она не уехала, во всяком случае, пока не выехала на Бэй-Лэйн, он не оставит ее, он погонится за нею на своих длинных паучьих ногах, и нагонит, и ухватится своими струящимися руками за задний бампер, и машина остановится. Немецкая надежность – это хорошо, но она бессильна против тех, кто приходит с того света…
Но дом, подрагивая в зеркале, удалялся, и никто из него не вышел. Джесси достигла верха подъема и, ведя машину левой рукой, стала медленно спускаться к Бэй-Лэйн. В конце августа окрестные жители обычно собирались здесь на субботник по расчистке дороги, однако в этом году субботника не было, и ветви деревьев почти сомкнулись над ней. Каждый раз, когда ветка стегала по крыше или дверце машины, Джесси вздрагивала.
И тем не менее ей удалось сбежать. Один за другим появлялись дорожные знаки, которые ей были хорошо знакомы, и другие приметы: скалистый обрыв, упавшая старая ель с вывороченными корнями среди маленьких елочек. Отсюда было меньше мили до Бэй-Лэйн и меньше двух до основного шоссе.
– Я доеду, если буду спокойна. – сказала она и нажала кнопку радио большим пальцем. Зазвучал Бах – нежный, строгий и мудрый. Машина наполнилась музыкой из четырех динамиков. – Чудесно, – еле слышно произнесла она. И даже последний испуг, который вызвали оранжевые глаза пса в темноте, теперь исчез, хотя при воспоминании о ночном пришельце она снова вздрогнула. – Успокойся, не торопись, и все будет в порядке.
Так она и сделала и, может быть, даже перестаралась. Спидометр показывал скорость менее 10 миль в час. Сидеть в привычном уюте своей машины – это было замечательно. Она уже начала размышлять о том, не выдумала ли она все эти страсти-мордасти: она слишком дала волю воображению. Если кто-то действительно был в ее доме, то он остался там. А скорее всего никого и не было.
Джесси посмотрела в зеркальце, чтобы поправить волосы, и.., ее сердце замерло в груди. Ее левая рука упала с руля на правую. Это должно было вызвать боль, но боли не было – никакой боли.
Ночной незнакомец сидел на заднем сиденье, раскинув длинные белые руки с крючковатыми пальцами, как иногда сидят обезьяны, и скривив тонкие губы в насмешливой улыбке.
«Это.., только.., игра теней и лунного света!» – крикнула Чудо-Юдо, но ее крик был еле слышен, потому что раздавался издалека.
Нет. То, что она видела в зеркале, не было игрой тени и света. То, что сидело на заднем сиденье, находилось в тени, но не было тенью! Она увидела его лицо: крутой высокий лоб, большие темные глаза, кривые выпученные губы и тонкий, как лезвие, длинный нос.
– Джесси! – прошептал с присвистом незнакомец. – Нора! Рут! О-ха-ха… Чудо-Юдо!
Оцепенев от ужаса, Джесси видела в зеркальце, как он наклонился вперед, и смрадное дыхание обдало ее правое ухо, как будто он собирался шепнуть ей какой-то секрет. Она видела, как выпяченные тонкие губы скривились в гримасе и приоткрыли кривые зубы. Пальцы его левой руки коснулись ее правого плеча.
– Нет! – Собственный голос показался ей чужим и тонким, словно звучал со старой, заигранной пластинки. – Пожалуйста, не надо! Это несправедливо!
– Джесси! – Его дыхание было смрадным, но холодным, как воздух в морозильнике. – Нора! Джесси! Рут! Чудо-Юдо! Джесси! Хорошая Жена! Мамочка!
Его мертвенно-белое лицо нависло над ее плечом. Нос ткнулся в волосы, а ухмыляющийся рот коснулся уха, шепча в него, как деликатную тайну, снова и снова:
– Джесси! Нора! Рут! Чудо-Юдо! Джесси!.. В ее глазах вспыхнул ослепительный свет, и наступила полная темнота. Когда Джесси падала в нее, последней мыслью было: «Не следовало смотреть – он сжег мои глаза».
В обмороке она упала на руль. «Мерседес» проехал еще несколько метров и врезался в одну из сосен. Удар был не настолько сильным, чтобы повредить двигатель: старая добрая немецкая надежность снова оказалась на высоте. Бампер смялся, решетка немного съехала, но двигатель продолжал работать.
Через пять минут автомат определил перегрев и включил кондиционер. Воздух мягко заскользил в салоне. Джесси прислонилась к дверце, прижавшись щекой к стеклу, как усталый ребенок. Зеркальце на ветровом стекле отражало пустое заднее сиденье и мрачную лесистую даль, освещенную лунным светом…
Глава 35
Снег шел все утро; было пасмурно и туманно. В такую погоду хорошо пишется, и, когда луч солнца скользнул по клавиатуре «Мака», Джесси взглянула на него удивленно, отвлекшись от своих мыслей. Вид из окна не просто нравился ей; он наполнял ее ощущением, которого она давно не испытывала. Это было блаженство – глубокая, спокойная радость, чувство полного комфорта и покоя.
Снегопад почти прекратился, яркое февральское солнце пробилось сквозь пелену облаков, и свежий снежный покров ослепительно засиял. Из окна открывался широкий вид на портлендскую набережную. Этот вид всегда нравился Джесси, независимо от погоды и времени года, но она никогда не видела такого сверкающего великолепия. Это сочетание снега и солнечного сияния обратило влажный воздух над заливом в сплошную радугу.
«А в горах, где достаточно крикнуть, чтобы низверглась лавина, можно наблюдать это сияние каждый день», – подумала она и счастливо засмеялась. Этот звук был так же непривычен для ее ушей, как ощущение радости для сердца, и Джесси понимала почему: она не смеялась с прошлого октября. Время, проведенное на озере Кашвакамак, похожем на другое озеро, Дарк-Скор, она называла «моим затмением». Другие слова были бы здесь лишними. А лишнего она не хотела.
Да, Джесси давно уже не смеялась.
Она хорошо помнила, почему смеялась в последний раз: тогда она перегнулась левой рукой к правому карману юбки, чтобы вытащить оттуда ключи от машины, и при этом сказала, что собирается стать амебой и разделиться.
– Вот и все, – пробормотала Джесси, вытащила пачку сигарет и закурила. Дурацкая песня Марвина Гэя всплыла в ее сознании и оживила все снова с поразительной ясностью. Возвращаясь с очередного приема у врача (из них в основном и состояла эта зима), она услышала по радио Марвина, который пел своим мягким, бархатным голосом: «Все знают это.., особенно вы, девочки…» Она сразу выключила радио, однако ее всю трясло, так что невозможно было ехать. Она остановила машину и подождала, пока дрожь пройдет. Волнение улеглось, но песня все равно преследовала ее. Часто после этого, просыпаясь на промокшей от пота подушке, она слышала свой голос, произносивший фразу из песни: «Свидетель, мне нужен свидетель…» Джесси глубоко затянулась, выпустила три кольца дыма, которые медленно поднялись над ровно гудящим «Маком».
Когда бестактные или просто недалекие люди задавали ей вопросы о произошедшей трагедии (а она обнаружила, что знакома с огромным количеством бестактных и недалеких людей, чего раньше не предполагала). Джесси говорила им, что не может вспомнить почти ничего. После третьего полицейского допроса она стала повторять копам и всем остальным, кроме одного человека, свою первую версию. Этим «одним» был коллега Джералда Брендон Майлерон. Ему она рассказала всю правду, во-первых, потому, что нуждалась в помощи адвоката, но в основном потому, что Брендон оказался единственным человеком, который смог представить, через что она прошла.., и что это путешествие еще не окончилось. Он не проявлял деланного сочувствия, и это было огромным облегчением. Джесси теперь знала, что сочувствие после трагедии гроша ломаного не стоит, она и не нуждалась в сочувствии.
Как бы то ни было, полиция и газетчики приняли ее амнезию – и всю историю – за чистую монету, что было весьма важно. Да и что тут было невозможного? Люди, пережившие серьезные физические и мозговые травмы, часто теряли память и не могли вспомнить происшедшее; копы знали это лучше адвокатов, а Джесси знала это даже лучше копов. С октября она многое узнала о всех видах травм. Книги и статьи помогали ей избегать разговоров о том, что она хотела забыть, хотя не очень помогли по существу. Вероятно, потому, что нигде не удавалось отыскать нужных ей историй – например, о прикованных к кроватям женах, которые вынуждены наблюдать, как их мужья становятся пищей для бродячих собак.
Джесси вновь непроизвольно засмеялась и удивилась этому смеху. Откуда такое веселье? Веселье, видимо, было, но такого рода, о котором трудно сообщить кому-то другому. «Как об истории с отцом, который возбудился во время солнечного затмения и наделал прямо на твои трусики. И как ты решила, что от этого можно забеременеть».
Прочитанные ею истории обычно повествовали о том, что человеческий разум реагирует на экстремальные ситуации так же, как осьминог, который, ощущая опасность, выпускает маскирующую жидкость. Шок все скрывает пеленой беспамятства. Так было во многих случаях с людьми, которых захватывали вместе с самолетами или вытаскивали из горящих домов, людьми, которые попадали в автокатастрофы или завалы в шахте. Она читала даже про одну даму, парашют которой не раскрылся и которая тем не менее сказочным образом осталась жива – она упала в трясину.
Ее спросили: на что это похоже – падать с неба? Что вы подумали в тот момент, когда ваш парашют не раскрылся и вы поняли, что он уже не раскроется? А дама ответила: «Я не помню. Я помню, как пускач похлопал меня по спине, а по радио слышалась какая-то попса, но следующее, что я помню, – это я лежу на носилках и спрашиваю одного из мужчин, которые меня несут, серьезно ли я расшиблась. А все, что посередине. – просто сплошной туман. Думаю, я молилась, но и это не могу утверждать наверное».
«Наверное, ты помнишь все, моя попрыгунья, – подумала Джесси, – и солгала им, как и я. И, возможно, по тем же причинам. Насколько я поняла, каждый из героев этих историй и каждая книга, повествующая о них, врут».
Возможно, кто-то и запамятовал все. Так или нет, но она помнила каждую секунду, которую провела, прикованная к кровати. От момента, когда ударила Джералда ногой в пах, и до последнего жуткого мига, когда, посмотрев в зеркальце на ветровом стекле, увидела это мерзкое существо на заднем сиденье «мерседеса». Она помнила все до мельчайших подробностей. Помнила эти мгновения днем и, увы, ночью тоже, в жутких снах они возвращались к ней еще более страшными, когда бокал с водой скользил по наклоненной полке, срывался и разбивался об пол, а бродячий пес игнорировал холодное мясо на полу ради горячего на кровати и при этом в углу маячил ночной гость и вопрошал голосом отца: «Ты любишь меня, Чудо-Юдо?», – да еще и какие-то личинки извергались из его торчащего пениса.
Но вспоминать пережитое и рассказывать об этом кому-то другому – разные вещи, хотя бы эти воспоминания и сны мучили и заставляли кричать по ночам. Она потеряла семнадцать фунтов веса с октября, снова начала курить (полторы пачки в день), не могла заснуть без снотворного, ее формы перестали быть формами, голова стала седой. Ну, с этой последней бедой она могла справиться – уже пять лет или даже больше она красилась, – однако у нее не хватало решимости набрать номер салона «Очарование» в Вест-Бруке и назначить сеанс. Кроме того, для кого ей было прихорашиваться? Или она собиралась пойти по барам?
«Ничего себе идея, – подумала Джесси. – Там какой-нибудь парень спросит, может ли он угостить меня коктейлем. А я скажу, что да, может, и пока бармен будет готовить налиток, я расскажу ему будничным тоном, что со мною произошло и какие сны мне снятся. Интересно будет посмотреть, как он от меня сбежит».
В середине ноября, когда она убедилась, что полиция и газеты оставили ее в покое, а сексуальный аспект ее истории удалось скрыть, она снова решила попробовать полечиться у Норы Каллигэн. Вероятно, она просто не хотела сидеть оставшиеся тридцать или сорок лет жизни в одиночестве и изматывать себя, переживая происшедшее. Как изменилась бы ее жизнь, если бы в свое время она сумела объяснить Hope, что случилось в день затмения? И может, все было бы иначе, если бы та девушка не пришла на семинар в Ньюуорте? Может, и ничего бы не изменилось.., а возможно, и очень многое.
Она позвонила в одну из контор, с которыми Нора была связана, и была как громом поражена, узнав, что Нора умерла от лейкемии год тому назад. Девушка секретарь спросила, не желает ли Джесси встретиться с Лорелом Стивенсоном, но Джесси помнила этого Лорела: высокий, с черными волосами, темными глазами и лицом гомика. Она сказала девушке, что подумает. И с консультантами было покончено.
За эти три месяца у нее были хорошие (когда она не боялась выйти на улицу) и плохие дни (когда она боялась покинуть даже комнату, не говоря уже о доме), но только Брендон Майлерон более или менее был в курсе того, что произошло с Джесси Бюлингейм в доме на озере… И он не верил в некоторые детали этой истории. Особенно сначала.
– Не было серьги с жемчугом, – сообщил он ей наутро после того, как она рассказала ему о незнакомце с длинным белым лицом. – И не было следа на полу. Во всяком случае, в официальных полицейских отчетах.
Джесси пожала плечами и промолчала. Она могла бы сказать ему кое-что, но решила лучше промолчать. Ей нужен был внимательный собеседник в эти первые недели после освобождения из коттеджа на озере, и Брендон прекрасно справился с этой задачей. И она не хотела, чтобы безумные идеи и слова оттолкнули его. Кроме того, она допускала, что Брендон прав. Может, действительно, ее визитер был всего лишь игрой теней и лунного света.
Мало-помалу она сумела убедить себя, что ее ночной гость был создан игрой теней на стене и ее воображением. Если это и было так, то, не будь этой игры, она никогда бы не придумала тот эксперимент с бокалом. И даже если бы взяла его, не выдумала бы фокус с карточкой в качестве трубки для питья. Нет, ее воображение вполне имело право на галлюцинации: ведь в ту глухую, страшную ночь она была совершенно одна. «Любое выздоровление, – подумала Джесси, – начинается с отделения фантазий от реальности». Она сказала об этом Брендону, а он улыбнулся, поцеловал ее в висок и сказал, что она на пути к полному выздоровлению.
Однако в прошлую пятницу ей попалась статья на региональной полосе «Геральда», и она разрушила построенный ею карточный домик. История Реймонда Эндрю Жобера за неделю прошла путь от колонки между светскими сплетнями и полицейскими новостями до огромных заголовков на первой странице. А вчера.., через семь дней после того, как имя Жобера появилось в региональной хронике…
Раздался стук в дверь, и ее сковал мгновенный приступ страха. Лишь через несколько секунд ее сознание дало отбой.
– Мэгги? Это ты?
– Конечно, я, мэм.
– Входи.
Мэган Лендис, которую Джесси наняла в декабре (как раз когда поступил по почте первый солидный страховой чек), вошла со стаканом молока на подносе. Маленькая розовая таблетка притаилась рядом. При виде стакана правая рука Джесси начала зудеть. Это была знакомая реакция, хотя в последнее время она появлялась все реже. Хорошо еще, что прекратились эти судороги и ощущения сдираемой кожи. До Рождества Джесси не могла себе представить, что когда-либо будет пить из стеклянного стакана.
– Как наша лапка сегодня? – спросила Мэгги, словно она почувствовала зуд в руке Джесси. Впрочем, Джесси это не удивило – Мэгги прекрасно ее понимала.
Рука, о которой шла речь, теперь лежала, освещенная солнцем: свет и отвлек Джесси от того, что она печатала на компьютере: на руке была надета черная синтетическая перчатка с узором. Джесси полагала, что дизайн перчатки для ожогов (а так называлась ее перчатка) успешно прогрессирует благодаря несчастным случаям и войнам. Она не отказалась носить перчатку и была благодарна врачам. После третьей пересадки кожи она поняла, что благодарность является одним из мостов, по которым люди бегут от безумия.
– Неплохо, Мэгги.
Левая бровь Мэгги высоко поднялась, выразив недоверие к ее словам.
– Да? Но вы работаете на этом компьютере уже три часа, а вашей руке, я уверена, совсем это не нужно.
– Я что, правда сижу тут уже?.. – Она посмотрела на свои часы и убедилась, что так и есть. Указатель страниц на экране монитора свидетельствовал, что она всего лишь на пятой странице текста, к которому приступила после завтрака. А сейчас уже время ленча, и Джесси осознала, что Мэгги и ее бровь совершенно правы: рука и правда чувствовала себя неважно. Надо было сделать перерыв.
Она приняла таблетку и запила ее молоком. Допивая молоко, она перечитала последние строчки на экране:
"Никто не нашел меня той ночью. Я проснулась в машине на заре следующего дня. Двигатель в конце концов остановился, но машина была еще теплой. Я слышала, как птицы поют в лесу, и сквозь ряды деревьев могла видеть озеро, похожее на стальное зеркало, с клочьями поднимающегося тумана. Вид был очень красивый, но я уже ненавидела это озеро, как ненавижу его до сих пор. Ты можешь это понять, Рут? Я не могу…
Рука сильно болела – действие экседрина прекратилось, – но, кроме боли, я еще испытывала всепоглощающее чувство покоя и довольства. Но что-то мне стало мешать. Сначала я не могла понять, в чем дело. Но все же вспомнила. Ну да, ночной визитер – он сидел на заднем сиденье и шептал мне в ухо имена моих голосов!
Я посмотрела в зеркало и увидела, что сзади пусто. Я почувствовала облегчение, но затем…" На этом месте текст обрывался, и курсор призывно мигал в конце последнего слова. Он как бы звал ее вперед, и вдруг Джесси вспомнила фразу из книги Кеннета Патчина: «Смелей, дитя, ведь, если бы мы хотели причинить тебе вред, неужели ты думаешь, что мы плутали бы по темным тропинкам этого леса?» «Логично», – подумала Джесси и перевела глаза с экрана монитора на лицо Мэгги Лендис. Джесси относилась с большой симпатией к энергичной ирландке – и многим была ей обязана, – однако она не хотела бы, чтобы этот текст видели посторонние.
Но Мэгги не смотрела на экран монитора; она любовалась видом сверкающего залива за окном. Солнце светило, и, хотя снег еще шел, видно было, что он кончается.
– Дьявол бьет жену, – заметила Мэгги.
– Что-что? – спросила Джесси с улыбкой.
– Так моя мать говорила, если в снегопад начинало светить солнце. – Мэгги казалась удивленной, когда протянула руку за пустым стаканом. – Честное слово, не могу сказать, что это значит.
Джесси кивнула. Удивление на лице Мэгги переросло в нечто иное: Джесси показалось, что это изумление. Сначала она не поняла, почему Мэгги так на нее смотрит, но потом до Джесси дошло – и это было очень просто. Улыбка. Мэгги никогда не видела ее улыбки. Джесси даже хотела было заверить ирландку, что все в порядке и улыбка для нее – не такая уж редкость. Вместо этого она сказала:
– А моя мать говорила: «Солнце светит каждому по-своему». Я тоже никогда не понимала этой загадочной фразы.
Теперь Мэгги перевела взгляд на «Мак», но это уже был взгляд деловой; он как бы говорил:
«Время оставить ваши игрушки, миссис».
– Эта таблетка принесет вам сон, если вы ее чем-нибудь заедите. У меня там суп на плите, и вас ждет сандвич.
Суп и сандвич – еда детства, ленч после отмены занятий в школе из-за непогоды: ленч, который ты всегда любила. Это было удивительно, но…
– Я пропущу, Мэгги.
Мэгги нахмурила лоб, и уголки ее губ поползли вниз. Это выражение появлялось часто в первые недели ее работы в доме, когда Джесси, чувствуя сильную боль, хотела принять еще одну таблетку и иногда даже плакала, но Мэгги никогда не уступала ее слезам. Джесси, видимо, и наняла ее, потому что почувствовала с первого взгляда, что у ирландки твердый характер. Но на этот раз Мэгги своего не добьется.
– Вам надо поесть, Джесс. Вы стали как скелет. – Ее взгляд остановился на перегруженной пепельнице. – И эту дрянь тоже надо бросить.
«Я не позволю тебе этого, моя гордая красотка», – услышала она голос Джералда и вздрогнула.
– Джесси? Что с вами? Не сквозит?
– Нет, спасибо. Гусь прошел по моей могиле, вот и все. – Она слабо улыбнулась. – Что-то мы сегодня похожи на сборник старых пословиц, правда?
– Но вас же предупреждали врачи, что слишком много работать…
Джесси вытянула свою руку в черной перчатке и прикоснулась к левой руке Мэгги.
– Смотри, моя рука совсем хороша, правда?
– Да, но нельзя же стучать ею по клавишам три с лишним часа без передышки! Когда я вошла, у вас на лице была написана мысль принять вторую таблетку. Без этой машины вы бы выздоровели гораздо раньше, чем ожидает доктор Мальоре. Конечно…
– Тем не менее она становится все лучше и лучше, и это хорошо.., верно?
– Конечно, хорошо. – Ирландка посмотрела на Джесси, словно та была сумасшедшая.
– Ну а теперь мне надо все же кое-что сделать. Первое – дописать письмо одной моей хорошей подруге. В прошлом октябре, когда мне было тяжело, я пообещала, что если выберусь оттуда, то напишу ей письмо. Я все время откладывала. И теперь наконец пытаюсь написать его и должна закончить. После перерыва трудно будет за него снова приняться.
– Но таблетка…
– У меня достаточно времени, чтобы закончить, распечатать его и сунуть в конверт, прежде чем придет сон. Потом я надолго засну, а когда проснусь, съем ранний ужин. – Она тронула руку Мэгги правой рукой – жест убеждения, неловкий и одновременно нежный. – Такой сытный. Однако выражение лица Мэгги не менялось.
– Нехорошо пропускать время еды, Джесси, и вы знаете это.
Джесси сказала мягко:
– Спасибо за заботу, Мэгги, но некоторые вещи важнее еды, вы ведь это знаете так же хорошо, как и я?
Мэгги взглянула в сторону экрана, вздохнула и кивнула. Она заговорила, как женщина, сочувствующая некоему сентиментальному настроению, которое сама не разделяет:
– Наверное, так. И даже если не так, вы тут хозяйка.
Джесси благодарно кивнула, осознавая, что ее поняли и согласились.
– Спасибо, Мэгги.
Брови Мэгги снова приподнялись.
– А если я принесу сандвич и оставлю его на краю стола?
– Идет, – улыбнулась Джесси. На этот раз Мэгги тоже улыбнулась. Когда через три минуты она принесла сандвич, зеленоватое отражение экрана мерцало на задумчивом лице Джесси, которая медленно печатала. Ирландка не принадлежала к разряду прислуги, старающейся постоянно оставаться в тени, – она бы не прошла на цыпочках, даже если бы от этого зависела ее жизнь, – но Джесси не заметила, как Мэгги снова вошла. Джесси перестала печатать, вытащила из верхнего ящика стола несколько газетных вырезок и углубилась в них. Там были фотоснимки, на которых застыл странный человек с узким яйцеобразным лицом. Глубоко сидящие глаза были черны, круглы и совершенны пусты; эти глаза напоминали Джесси гномов из мультфильмов. Выпяченные губы были тонки по краям и так пухлы посередине, что походили на треснувшую сливу под острым лезвием носа. Пережитое нахлынуло снова.
Мэгги постояла пару секунд за плечом Джесси, ожидая, что на нее обратят внимание, а затем с еле слышным «х-мм» вышла из комнаты. Через полчаса Джесси очнулась и увидела на краю стола остывший сандвич с сыром. Края у сыра уже загнулись, но она съела его в четыре укуса. И снова обратилась к экрану* Курсор продолжил свой танец: он бежал вперед, увлекая ее все дальше в лес воспоминаний.
Глава 36
"Мне стало немного легче, но я подумала: «Он спрятался там, так что в зеркале его не видно». Мне с трудом удалось повернуться, хотя я не ожидала, что настолько слаба. Малейшее движение отдавалось болью в руке, словно кто-то дотрагивался до нее раскаленным стальным прутом. На заднем сиденье никого не было, и я попыталась убедить себя, что тени, моя предельная усталость и воображение еще раз сыграли со мной шутку.
Но полностью поверить в это я не могла, Рут, – не могла, хотя было прекрасное осеннее утро, вставало солнце, я вырвалась из наручников и из этого проклятого дома и сидела теперь в своей машине. Мне стало казаться, что если он не на заднем сиденье, то, значит, спрятался за задним бампером и ждет. Понимаешь, я не могла отделаться от мысли, что он все еще со мной, все время где-то рядом. Даже когда мой здравый смысл твердил, что это только игра теней и лунного света, я убеждалась, что это ничего не дает, – я его слишком хорошо видела. Потому что каждый раз, когда начинал выть пес, я чувствовала, что он возвращается: когда ночью половица, скрипела в доме, я понимала, что он вернулся; каждый раз, когда я слышу незнакомый шум на подъездной дорожке, я думаю, что он вернулся – вернулся, чтобы довершить дело. Так было в то утро в машине, когда я проснулась, и это происходит почти каждую ночь здесь, в доме на Приморском бульваре: может быть, он прячется за занавесью или стоит в прихожей и ждет, поставив свой короб у ног. Никакая волшебная палочка не поможет излечить меня от этого. Рут, и это так мучит меня!" Джесси сделала паузу, чтобы выбросить окурки из пепельницы и зажечь очередную сигарету. Она не торопилась. В руках появилась дрожь, однако она не стала их усмирять. Она глубоко затянулась, положила сигарету на край пепельницы и вернулась к компьютеру.
"Не знаю, что бы я делала, если бы сел аккумулятор; вероятно, оставалась бы в машине, пока кто-то не нашел бы меня. Однако аккумулятор был жив, и мотор завелся с первого раза. Я отъехала от дерева, в которое уткнулась, и попыталось вернуть машину в колею. Я хотела и боялась посмотреть в зеркальце. Я боялась, что увижу его снова.
Наконец, когда я выехала на Бэй-Лэйн, я не смогла удержаться и посмотрела. Разумеется, там никого не было, пустое заднее сиденье, и успокоилась. Было солнечно и тихо. Я выехала на шоссе 117 и подкатила к магазину Дэйкена. Это место, где всегда болтаются местные, когда им лень ехать в Рэнджли или в моттонские бары, Там они в основном едят у стойки орешки и врут про то, как провели субботу. Я притормозила прямо у бензоколонки и сидела там минут пять, наблюдая за водителями, какими-то клерками и парнями в комбинезонах, которые входили и выходили. Понимаешь, я не могла поверить, что они реальные. Я решила, что вот сейчас мои глаза, привыкнут к дневному свету и я стану видеть сквозь них, потому что это привидения. Я чувствовала жажду, и каждый раз, когда кто-то из них выходил с чашкой кофе, жажда становилась сильнее и мучительнее. Но я никак не могла заставить себя выйти из машины и оказаться среди.., среди привидений.
Наверное, я все же сделала бы это, но, прежде чем набралась храбрости, подъехал Джимми Игарт и остановил машину рядом со мной. Джимми – отставной офицер из Бостона: он живет на озере круглый год с тех пор, как у него умерла жена в 1987-м. Джимми вылез из своего «бронко», узнал меня и стал улыбаться. Потом его улыбка стала гаснуть, на лице появилось сначала беспокойство, а потом ужас. Он подошел к «мерседесу», нагнулся, чтобы рассмотреть меня, и был потрясен.
Он говорил что-то невразумительное, а я молчала и не решалась открыть дверцу машины. Безумная мысль пришла мне в голову. Будто мой ночной преследователь теперь воплотился в Джимми Игарта. Я понимала, что это безумная идея, но понимать было мало, потому что я не могла пошевельнуться, чтобы открыть эту проклятую дверцу.
Не знаю, насколько ужасно я выглядела в то утро, однако, видимо, это было действительно страшно, потому что Джимми испугался до смерти. Казалось, он сейчас убежит. Но он все же не убежал, слава Богу. Он открыл дверцу «мерседеса» и спросил, что произошло – я пережила столкновение или нападение грабителей?
А мне достаточно было опустить глаза, чтобы понять, что его привело в ужас. Вероятно, моя рана снова открылась, потому что теперь повязка вся пропиталась кровью. Я сидела в крови, кровь была даже на руле, на приборной доске, на сиденье.., кровь была размазана даже по ветровому стеклу. Пока этого не увидишь. Рут, трудно представить, как, оказывается, много крови в человеке. Неудивительно, что у Джимми крыша поехала.
Я хотела выбраться из машины – наверное, я хотела показать ему, что могу сделать это сама, и тем успокоить его, – однако моя правая рука задела за руль, и мир сразу потускнел. Я почувствовала, что вываливаюсь, и в голове была одна мысль: «Вот сейчас мое приключение закончится тем, что я хряснусь об асфальт и выбью себе зубы». Но тут Джимми подхватил меня. Я слышала, как он кричал, повернувшись к магазину: «Эй, помогите!» Он кричал таким скрипучим стариковским голосом, что мне захотелось рассмеяться. Я ощущала, что мое сердце бьется быстро, но несильно, словно оно торопится, а сил не осталось. В глазах снова рассвело, и я заметила полдюжины мужиков, которые вышли посмотреть, в чем там, дело. Среди них был и Лопни Дэйкин с куском мяса в руке и в розовой майке, на которой написано: «Тут нет хронических алкоголиков, мы просто все пьем по очереди». Смешно, что замечаешь такие глупости, когда собираешься отдать концы, правда?
– Кто это сделал, Джесси? – спросил Джимми. Я хотела честно ему ответить, но у меня не было слов. Может, и к лучшему, если учесть, что я хотела ему ответить: «Мой отец».
Джесси погасила сигарету и еще раз взглянула на газетный фотоснимок. Странное узкое лицо Реймонда Эндрю Жобера хищно смотрело на нее… Точно так же он глядел на нее из угла спальни дома в лесу в первую ночь и в кабинете ее покойного мужа – во вторую. Минут пять она рассматривала фотоснимок. Потом, тряхнув головой, чтобы освободиться от наваждения, Джесси зажгла новую сигарету и вернулась к письму. Она несколько раз с хрустом сжала и разжала пальцы и снова обратилась к клавишам.
"Через 20 минут – а за эти 20 минут я открыла, как заботливы могут быть простые мужики (Лонни Дэйкин спросил, не хочу ли я сока), – я уже ехала в больницу в машине «скорой помощи» с сиренами и мелькающими огнями, а через час лежала на кровати, наблюдая, как кровь течет по трубочке в мою руку и слушая, как какой-то тип, поет в стиле кантри о том, что его жизнь потеряла смысл с тех пор, как умерла жена и разбилась его машина.
Так завершается первая, кошмарная часть моей истории. Рут, и ее можно было бы назвать «Как я вырвалась из наручников и обрела свободу». Петь еще две небольшие части, которые я думаю назвать «После катастрофы» и «Это он». Часть вторая не займет много времени, потому что она интересна, лишь если проникнуться моей болью, и я скорее хочу перейти, к части третьей, пока не устала от компьютера и могу рассказать об этом как следует И рассказать именно тебе, потому что никто не понимал меня так, как ты.
Но прежде чем перейти к моим дальнейшим приключениям, я должна рассказать тебе чуть подробнее о Брендоне Майлероне, который, собственно, и был главным действующим лицом этой второй части моей истории. Я как раз пробиралась сквозь первый период лечения – надо признать, самый жуткий, – когда появился Брендон и, по сути дела, стал моим опекуном. Я могла бы назвать его воплощением заботливости, потому что он облегчил самый трудный период моей жизни, однако заботливость – это далеко не все: Брендон видит, всех и все насквозь, он вносит в жизнь ясность и порядок. И это, конечно, не все, в этом человеке есть еще много хорошего. Достаточно сказать, что для человека, который защищает интересы юридической фирмы в скандальной ситуации, связанной с главным партнером, он проявил чудеса стойкости и изобретательности. И тем не менее он всегда находил время для меня и моих проблем. Но и это еще не все.
Брендон и Джералд много работали вместе в последний год жизни Джералда – это был проект, связанный с сетью здешних супермаркетов. Они выиграли все дела, которые можно было выиграть, и создали фирме солидную репутацию. Теперь, я уверена, владельцы фирмы сделают Брендона своим главным партнером.
Он очень предупредителен и заботлив, хотя, конечно же, у него и без меня много дела. Для меня это было совершенно непривычно – ведь я была замужем за адвокатом почти 20 лет и знаю, как четко они разграничивают свою личную жизнь и служебную деятельность. Полагаю, именно это позволяет им жить без лишних осложнений, но и делает их очень скучными и противными.
Брендон не таков, но ему нужно было спасти фирму от публичного скандала, а это, конечно, означало – не допустить скандала вокруг Джералда и меня. Это – щекотливое дело, в котором юрист при малейшем промахе может легко потерять репутацию, но Брендон все сделал безукоризненно. И, к его чести, он ни разу не упрекнул меня за то, что я свалила на него столько хлопот. Он занимался этим потому, что это была его работа, то, что сам Джералд называл «делать карьеру»: успех мог быстро открыть ему дорогу наверх. И у него все получается, что меня очень радует. Он заботлив и добр со мной: я не привыкла к этому и, конечно, полна благодарности. Он всегда был спокоен и приветлив, когда к нему являлся кто-то из прессы, хотя я представляю, какого труда это ему стоило. Знаешь, что мне кажется. Рут? Хотя я на семь лет старше человека, о котором тебе рассказываю, и вид у меня до сих пор пришибленный, мне кажется, что Брендон немного в меня влюбился.., ну, не в меня, а в ту героическую женщину, которую он вообразил. Не думаю, что тут есть половое влечение (да и все равно, имея 108 фунтов весу, я выгляжу как задрипанный цыпленок, оставленный в подсобке мясного магазина), да мне это и не нужно. Однако не буду тебя обманывать: мне приятно ловить его теплый, заботливый взгляд, который говорит, что он воспринимает меня не только как виновницу неприятностей и хлопот, связанных с этим несчастным делом Бюлингеймов".
Джесси сделала паузу, потерла лоб пальцами левой руки и обдумала следующую фразу. Потом глубоко затянулась очередной сигаретой и продолжила:
"Брендон находился рядом со мной во время полицейских допросов, и его портативный магнитофон всегда был включен. Он вежливо, но твердо указывал всем участникам и свидетелям допросов – от детективов до стенографисток и медсестер, – что если кто-то из них будет способствовать превращению дела в публичный, скандал, то столкнется с неприятностями со стороны солидной юридической фирмы. Брендон, видимо, был для них достаточно убедителен, потому что никто из них не проболтался перед репортерами.
Самыми худшими в этом смысле для меня были первые три дня в травматологическом отделении больницы Норт-Камберленда. Газетные публикации по первым полицейским отчетам имели привкус сенсации. Однако позже все утряслось. Ты хочешь узнать, что осталось для любителей жареного? Хорошо, излагаю.
Итак, мы решили провести день в нашем летнем коттедже в Западном Мэне. После недолгого валяния в постели, которое состояло на две трети из игры и на одну – из секса, мы отправились в душ Джералд вышел из душа, а я осталась помыть голову. Джералд пожаловался на головную боль и спросил, где у нас таблетки. Я ответила, что, по-видимому, в аптечке на полке в спальне. Три или четыре минуты спустя, когда я сушила волосы, послышался крик Джералда, после чего что-то грузное упало на пол. Я выскочила из ванной, но, вбежав в спальню, поскользнулась и ударилась головой о шкафчик, после чего отключилась.
По этой версии, которая была составлена совместно миссис Бюлингейм и мистером Майлероном и благосклонно принята полицией, я несколько раз возвращалась в сознание и снова теряла его. Когда я в очередной раз пришла в сознание, Джералд псу уже надоел; он бросился на меня и схватил за руку. Я вскочила на кровать (по этой версии она была там, где ее нашла полиция: видимо, ребята, которые натирали пол, ее там оставили, а нам было недосуг ее передвинуть на место) и прогнала пса, швырнув в него бокал и стеклянную пепельницу. Потом я снова вырубилась и провела следующую ночь в полубессознательном состоянии, истекая кровью. Проснувшись, я выбралась из дома, залезла в машину и наконец доехала до людей.., после еще одного обморока. Это когда я врезалась в дерево на обочине.
Я спросила Брендона, когда мы были одни, как ему удалось заставить копов поверить в эту чушь. Он сказал:
– Это полицейское расследование, Джесси, а у нас – у нашей фирмы – в департаменте полиции достаточно своих людей. Мы иногда, на основе взаимности, делаем им услуги. В данном случае мне, честно говоря, не пришлось долго их просить. Копы – тоже люди, понимаешь? И эти, парни прекрасно поняли, что в действительности случилось, когда увидели измазанные кровью наручники на стойках кровати. Они не впервые увидели наручники в такой ситуации. И для них не представляло интереса копаться в чужом грязном белье, раз уж не было истца, а существовали лишь пострадавшие. Произошел, с их точки зрения, несчастный случай.
Сначала даже Брендону я ничего не сказала о человеке, которого видела в доме, о следе на полу, о жемчужной серьге – знаешь, обо всем, что можно было бы назвать игрой теней Я ждала…" Джесси оторвалась от клавиатуры, посмотрела в окно на сияющую даль залива и продолжила:
"…когда явится полицейский с пластиковым пакетом, откроет его и попросит меня опознать кольца, мои два кольца, а не серьгу. «Мы уверены, что они ваши, – скажет он. – потому что на них ваши инициалы и инициалы вашего мужа на внутренней стороне, а нашли мы их на полу в спальне».
Я продолжала ждать его, потому что если бы они показали мне кольца, я поверила бы, что полночный гость был всего лишь плодом моего воображения. Я долго ждала, но никто не приходил. Наконец, как раз перед первой операцией на руке, я рассказала Брендону о своем ощущении, что была не одна в доме, во всяком случае, не все время одна. Я сказала, что, конечно, все это могло быть плодом моего воображения, однако то, что я видела, было совершенно реальным. Я умолчала о моих пропавших кольцах, но подробно рассказала о следе и жемчужной серьге. Ну, честно говоря, о серьге я просто упомянула, потому что тут надо было поднимать темы, которые я не решалась обсуждать даже с ним И все время я употребляла обороты типа «тогда мне показалось…» или «я была почти уверена, что…». Понимаешь, я должна была рассказать об этом кому-нибудь, потому что страх поедал меня изнутри, как кислота, хотя мне приходилось все время убеждать его, что я в состоянии отличить субъективные ощущения от объективной реальности. Кроме того, я пыталась скрыть от него свою манию преследования. Я же не хотела, чтобы он считал меня сумасшедшей Пусть он считает меня излишне впечатлительной, это необходимая цена за тайну… По крайней мере у меня должен был остаться другой мерзкий секрет, про моего отца и про то, что он натворил со мной в день затмения, но нельзя было заронить в Брендона мысль, что я свихнулась.
Брендон взял мою руку, погладил ее и сказал, что хорошо понимает меня, потому что в тех обстоятельствах трудно было избежать кошмаров. Потом он прибавил, что я должна помнить важную вещь: этот призрак не более реален, чем наша версия с душем после кувыркания в постели. Полиция тщательно осмотрела весь дом, и, если бы там кто-то был ночью, она бы наверняка нашла следы. Это было тем более вероятно, что в доме только что прошла генеральная уборка на зиму.
– Может, они не обнаружили следов его пребывания, – сказала я, – потому что какой-нибудь коп положил серьгу себе в карман.
– Конечно, у нас много нечистых на руку полицейских, – ответил он, – но трудно представить, что даже самый недалекий коп будет рисковать работой и карьерой из-за грошовой серьги. Мне было бы проще поверить, что этот парень, которого ты будто бы видела, пришел позже и подобрал ее.
– Ну вот! – сказала я. – Это все-таки возможно?
Но он в ответ покачал головой.
– Конечно, возможны и ошибки при расследовании происшествия, но… – Тут он сделал паузу, взял мою левую руку и, доверительно глядя мне в глаза, продолжил:
– Твои умозаключения исходят из того, что полиция бегло осмотрела дом и уехала, но так не делают. Если бы они нашли вещественные доказательства того, что тут было третье лицо, то я, как приглашенный адвокат, тут же узнал бы об этом.
– Почему?
– Потому что такие воинственные доказательства могли поставить тебя совсем в другое положение и копы познакомили бы тебя с правами подозреваемого.
– Не понимаю, о чем ты говоришь, – сказала я, но на самом деле я начинала понимать. Рут. Ведь Джералд был застрахован, и я была уведомлена страховыми агентами, что смогу получить кругленькую сумму.
– Джон Харрелсон из Огасты произвел тщательное вскрытие и исследование тела твоего мужа, – продолжал Брендон, – и, в соответствии с его заключением, Джералд умер от обширного инфаркта миокарда в чистом виде, то есть тут не сыграли роли ни пищевое отравление, ни физические перегрузки, ни травма.
Брендон хотел продолжить свои объяснения, но вдруг увидел что-то в моем лице и остановился:
– Джесси! В чем дело?
– Ничего, – ответила я.
– Нет, я же вижу; ты изменилась в лице. В конце концов мне удалось убедить его, что со мной все в порядке, да к тому моменту, и правда, я овладела собой. Дело было в ударе, который получил Джералд, когда он не пожелал меня выпустить из наручников. Я боялась, что врач может обнаружить следы этого удара. Но, видимо, они не были заметны, потому что смерть от инфаркта наступила практически мгновенно.
Возникает следующий вопрос: был ли мой удар причиной инфаркта? Ни в одном медицинском справочнике я не нашла исчерпывающего ответа на этот вопрос, однако надо посмотреть правде в лицо: он ему наверняка содействовал. Но я не несу всей ответственности за происшедшее. У него был лишний вес, он дымил, как паровоз, и пил, как сапожник. И если бы инфаркт не случился тогда, он произошел бы через день, через месяц. Бог может от нас отвернуться, если мы того заслужили, я искренне верю в это. Мне кажется, я выстрадала свое право верить в то, во что я верю.
– Видишь ли, – сказала я Брендону, – мне трудно привыкнуть к мысли, что кто-то может подозревать, что я убила Джералда, чтобы завладеть его страховкой.
Он снова покачал головой и при этом доброжелательно смотрел на меня.
– Никто этого не думает. Харрелсон говорит, что у Джералда был сердечный приступ, которому могло предшествовать сексуальное возбуждение, и полиция штата принимает это заключение, потому что Джон Харрелсон – большой авторитет в этих делах. Самое большее – это может найтись циник, который предположит, что ты специально довела его до инфаркта.
– А ты в это веришь? – спросила я. Я подумала, что подобная прямота может его шокировать, однако я плохо его знала. Он только усмехнулся.
– Ты спрашиваешь, думаю ли я, что у тебя хватило ума довести Джералда до смерти, но не хватило, чтобы понять, что при этом ты умрешь в наручниках? Конечно, нет. Чужие страховки не добывают ценой собственной смерти, Джесс. Могу я быть откровенным?