Долгая дорога домой. Или загадка древнего дольмена Тригуб Елена
– Что это? – я кивнула на принесенный гербарий, – Будешь варить зелье?
– Конечно! Приворотное. – Серега игриво посмотрел на меня. – Называется «Лесной чай». Спорим, ты такой никогда не пила?
– Я действительно не пила. Но вот если вспомнить Мересьева…
– Он заваривал брусничные листья. Их я, кстати, тоже принес. И много чего другого. А вот этой травкой, – мой ботаник с наслаждением понюхал невзрачный бледный пучок – мы нафаршируем рыбу.
– Не заметила ни одной рыбы в машине, – засмеялась я.
– В машине ее и нет – я сейчас пойду и наловлю! – самоуверенно заявил Жданов, доставая из своей Тойоты удочку и снасти.
Не знаю, на что он ловил – может, припрятал за пазухой горсть червяков или опарышей. Но через пару часов рыба действительно появилась: Жданов пришел с ведром, полным маленьких рыбешек. Быстро почистив улов, он немедленно пустил его на уху – а параллельно в термосе заварил лесной чай. Самую большую рыбу мы нафаршировали той самой бледной травой со специями и запекли в фольге на углях.
Это был лучший обед всей моей жизни.
– Лиза!
– Мм?
– Тебе нравится, как мы проводим время?
– Спрашиваешь! Таких классных выходных у меня не было много лет!
– Я заслужил поцелуй?
«Ага, вот оно, начинается! – торжествующе подумала я. – Сейчас Серега будет доказывать, что он – всего лишь мужчина, а не волшебный джинн, угадывающий и исполняющий любое желание». В этот момент затрещал его мобильник. Ну, надо же, как неудачно!
– Алло? Слушаю! Здравствуй, Миша. Спасибо, отлично, я потом тебя познакомлю… Что? Когда? Хорошо, спасибо, что предупредил. Немедленно выезжаю! Да-да, завтра же!
Жданов сунул в карман телефон, повернулся ко мне. Он мгновенно преобразился: глаза горели, ноздри раздувались:
– Лиза, представляешь, звонил Коган. Он сейчас работает под Калининградом. Говорит, на Куршской косе активизировался Камень Силы – среди тамошних сейдов он самый крупный. Мишка считает, повлияла повышенная солнечная активность. Надо немедленно ехать! Может быть, мы еще успеем зафиксировать какие-то изменения!
– Как ехать? Уже? А зоопарк? – заволновалась я.
– Решим. Пока возьмешь больничный, а через несколько дней я организую тебе вызов на «Фрингилу».
– Сережа, ты забыл? Ведь сегодня выходной, знакомых врачей-мошенников в Питере у меня нет!
– Хорошо. В понедельник позвонишь начальнику, скажешь, что заболела. Справку напишет моя одноклассница, она работает в травматологии. Устроит перелом ребра или, например, руки?
– Типун тебе на язык! Может, лучше отпуск без содержания?
– Нет, на твое блатное место сразу найдется немало желающих. Расслабься, я все возьму на себя. А пока давай собираться, выходные кончились.
Мы быстро прибрали за собой полянку, уложили обратно вырезанный дерн, покидали в машину свой скарб и двинулись в обратный путь. Пропетляв по узкой лесной дорожке, пробравшись через поросшие осокой заболоченные низины, Тойота, наконец, выбралась на трассу. Я расслабилась, откинулась на сиденье.
– Устраивайся поудобнее, Лиз, путь не близкий. Километров 150 придется отмахать! – бросил мне Серега.
– О, как далеко мы забрались, надо же! Неужели в пятницу я так долго спала в машине?
– Как сурок.
Несколько минут я любовалась проплывающими мимо пейзажами.
– Сережа, расскажи что-нибудь еще о дольменах. Похоже, ты меня заразил своей страстью – сгораю от нетерпения их увидеть.
Жданов улыбнулся:
– Как скажете. Слышала ли ты что-нибудь занимательное о той ротонде, про которую я тебе говорил? Ту, что на углу набережной Фонтанки и Гороховой улицы?
– Нет. А должна была?
– Обязана. Вспоминай – старое зеленоватое здание по правую сторону от Адмиралтейства. Восьмиколонный портик, белые пилястры, внутри есть беседка с площадкой…
– А, вспомнила! С виду ничего особенного.
– Я тогда пообещал рассказать о ней позже. Ехать нам долго – а ты уже морально готова выслушать меня без скепсиса и усмешек.
– Думаешь, тогда я бы стала смеяться?
– Уверен. Или сочла меня психом.
– Но почему? Ведь ты меня совсем не знаешь! – возмутилась я.
– Поверь, я знаю людей. Ты – человек, следовательно, я тебя знаю. Если, конечно, сбросить со счетов одно венгерское сочинение от 1783 года.
– Не дави интеллектом! Я тоже изучала Сократа. А что это за сочинение?
– Ну… научный труд одного христианского автора… Дословно наизусть не помню, но смысл примерно такой: «Не над людьми властвовать сотворил Господь человека, сказавши: владычествуй над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле. И далее говорит закон здравого ума, что Женщина должна подлежать владычеству Мужчины, ибо естественное неразумие ее требует человеческого управления, подобно лошади, в сбруе нуждающейся; так что в момент сотворения Творец причислил Женщину к животным; откуда и следует, что Женщины не люди… Перелистав все Святое Писание, мы нигде не найдем такого места, где бы Женщина была названа человеком. Но во многих местах сказано, что назначена она человеку в помощники. Но молоток, данный кузнецу в помощь, сам разве кузнец? Перо, врученное сочинителю, само-то ведь не пишет? Или ножницы, без которых не обходится портной, разве сами шьют? Так и женщина тоже помощь человеку, но сама не человек, хотя бы потому, что бог создал по своему образу и подобию только мужчину. В женщине присутствуют почти все животные качества и по своим природным склонностям она, следовательно, стоит ближе к миру животному, чем миру человеческому. По спесивости своей она – павлин, по ворчливости – медведь, по скупости – волчица, по изворотливости – лиса, по завистливости – собака, по злости – змея, по болтливости – сорока, по формам – сирена, завлекающая мужчин на их погибель».
Я открыла рот, задыхаясь от возмущения, но так и не нашла подходящего по количеству яда ответа.
Серега довольно засмеялся.
– Я в свое время выучил этот трактат и посвятил его бывшей жене. Знаешь, сколько фужеров разбила она, целясь мне в голову!
– Да я тебя вообще убила бы на ее месте! Рассказывай про ротонду, шовинист!
– Хорошо. Так вот, как ты правильно заметила, с фасада особняк ничем не выделяется. Но если зайти в него через скверик и двор с Гороховой улицы, можно оказаться внутри классической ротонды.
Это круглое помещение, увенчанное куполом с изображением змеи и надписью «Забудь надежды, всяк сюда входящий», с шестью не прислоненными к стене, а отдельно стоящими колоннами. Представляешь, беседка в подъезде! Из нее в обе стороны заворачиваются вверх две чугунные лестницы. Поднимешься по ним – выйдешь на довольно симпатичную площадку, с расписанными под настоящую беседку стенами. Непонятно предназначение небольшой лестницы, отходящей от основной влево. Она ни к чему не ведет, а заканчивается очень маленькой площадкой. Может быть, раньше там была дверь. Говорят, что если правильно сесть на этом тупике, то можно увидеть тень от седьмой колонны, тогда как их всего шесть. А знаешь, какие акустические эффекты присущи ротонде? Если встать у противоположных стен и сказать что-то шепотом, то второй человек услышит все дословно, будто он сам это сказал. Это действительно так, я сам проверял.
Особняк построили в екатерининские времена, примерно в тысяча семьсот восьмидесятых годах, хотя в другом источнике указан год постройки – 1820. Как видишь, разница почти в сорок лет! В каталогах он значится как «дом Евментьева» или «дом Яковлева» по фамилиям бывших владельцев. А в конце XVIII – начале XIX веков, говорят, здание принадлежало графу Андрею Зубову, известному масону, и именно в нем, в подвальном помещении ротонды, и посвящали в ложу «вольных каменщиков».
Есть еще более таинственная версия: якобы особняк предназначался для сатанинского храма. Там своеобразный узор решеток – пентаграммы, знак Бафомета – перевернутую тремя лучами вниз пятиконечную звезду, главный символ сатанистов. Потом в этом здании располагался публичный дом – вот это уже похоже на правду, учитывая репутацию самой Сенной площади. Еще говорят, будто в начале двадцатого века в том самом подъезде с ротондой жил «святой черт» Распутин. В общем, легенд и фольклора вокруг крутится достаточно. Хочешь, еще расскажу?
– Конечно!
– Ну вот, например: считается, что если подниматься по винтовой лестнице ротонды с закрытыми глазами, никогда не дойдешь до конца. Или – ровно в полночь на верхней площадке можно встретить самого Сатану и попросить его выполнить заветное желание.
– А душу-то при этом надо продавать или он работает безвозмездно? – улыбнулась я.
– Про это никаких инструкций не написано. Но молодая дворянка Кондратьева, жившая в конце сороковых годов XIX века, по секрету проболталась подружкам, что вызывала Сатану и просила его наказать неверного возлюбленного. Утром ее любовник был найден в своей постели мертвым. Как тебе?
– Наверное, отравила его из ревности, а потом свалила все на черта! – прокомментировала я. – Интересно, а когда стали проводить вскрытие и исследовать останки на предмет яда?
– Ну, допустим. Слушай дальше: однажды ночью железный люк, расположенный прямо посередине ротонды, сам по себе раскололся пентаграммой. В это время там тусовались андерграундные ребята, которые после клялись, что видели внезапно возникшее из трещины красноватое свечение!
– А сколько перед этим они приняли на душу населения, неизвестно?
– … а еще утверждают, что тот, кто переночует в ротонде или спустится в ее подвал, сойдет с ума.
Я скептически усмехнулась. Жданов продолжил.
– В Петербурге всего шесть ротонд, которые находятся внутри зданий. Пять из них образуют правильный пятиугольник. Ротонда на Гороховой – самая главная, центральная, ключевая. У нее есть и другое название – «Центр мироздания». Говорят, что святые люди знали это место издревле, и поэтому, еще до возведения ротонды, на Сенной площади, на средства известного мецената Саввы Яковлева была выстроена Спасо-Сенновская церковь. Она должна была стражем, охранять город от выхода темных сил.
– Зачем? Ротонды же еще не было?
– Верно. Но место-то было! Пятиглавый храм с колокольней, отделанный позолотой, медью и инкрустацией на самом деле помогал горожанам. Во время войны и блокады горожане приходили в церковь и молили Бога о победе. Немецкие бомбардировщики пытались, но не смогли уничтожить это строение, словно что-то намеренно отводило снаряды от его стен. Храм в 60-е взорвали строители, прокладывавшие метро: теперь это станция «Площадь мира». Вот так – больше некому было охранять темные врата. А в 1999-ом году козырёк вестибюля обвалился, похоронив под своими обломками несколько человек. Словно это месть за поругание святыни и предупреждение свыше.
Жданов немного помолчал. Я тоже не нарушала тишины, обдумывая услышанное. Потом спросила:
– Сережа, но это же городские легенды. Я думаю, о каждом мало-мальски известном месте можно услышать что-то подобное, разве нет?
– А ты слышала? Лично я – нет. Да и самое интересное еще впереди.
– После Бафомета я ничему не удивлюсь.
– И правильно. Так вот, утверждают, будто ротонда обладает особыми физическими свойствами, и что через нее можно выйти в иное измерение. Ходят слухи, что несколько лет назад один парень зашел в подвал, пробыл там 15 минут и вышел стариком 80-ти лет. О случившемся с ним он никому не рассказал, так как сошёл с ума. Эта история тебе ничего не напоминает?
– Ученый в Армении?
– Да. А еще под лестницей была маленькая дверца, ведущая в крошечный чуланчик. По утверждениям очевидцев, войдя в нее, можно переместиться во времени. Туда тоже заходили молодые парни, а возвращались постаревшими и сумасшедшими. Упоминают даже конкретное лицо – студента экономического факультета университета Сушкова, который, несмотря на уговоры своих товарищей, тусивших в ротонде, остался там до полуночи. Хотел встретиться кое с кем и поклянчить деньжат. Больше его никто не видел. Теперь дверь в чулан замуровали.
Кроме того, из этого здания до Витебского вокзала проложен подземный ход. Кем и с какой целью он был создан – не знаю. Сейчас на подъезде с ротондой установлен кодовый замок, и попасть в него стало проблематично.
– Ну, прямо мистика.
– Согласен. Как и ты, я всего этого не слышал – сам родом не из Питера. Да и мистикой никогда не увлекался. Но однажды, мы здорово разругались с Юлькой (тогда еще жили вместе), и я вышел на Сенную – пройтись, остудить горячую голову. Присел на поребрик, закурил, посмотрел в небо. Вижу, летит стая птиц, каких именно – уже не помню за давностью. Вектор движения – с севера на юг: они должны были пролететь прямо над зданием с ротондой. Но за десяток метров вся стая, словно по команде, огибает это место по широкой дуге и летит дальше в заданном направлении. Я удивился, но тогда не придал этому особенного значения.
Через несколько дней картина повторилась – но на этот раз удивили обычные питерские вороны. Стая единым фронтом обогнула пространство над ротондой и унеслась прочь на поля – наверное, подъедать остатки убранного урожая. Знаешь, это выглядело так, словно над зданием стоит невидимая колонна.
Тогда я понял, что птицы ощущают нечто, недоступное человеку – пошел в университетскую библиотеку и вычитал там всю эту чушь о ротонде, которую сейчас пересказал тебе. Наверное, просто страшилки – не более того.
Но удалось мне отыскать и более значимую информацию. Например, я изучил историю Сенной площади – это очень плохое в энергетическом смысле место. Кстати, как тебе там живется? Кошмары, головные боли не мучают? Депрессия и суицидальные мысли не беспокоят?
– Слава Богу, пока нет. Я ведь редко сижу дома. А что, советуешь переехать?
– Было бы полезно. «Плохим» это место считалось еще при Анне Иоанновне: в 1736 году в самом центре города, неподалеку от современной Дворцовой площади, сгорел рынок, называемый Морским. Власти решили перенести рынок от центра города – издали приказ о вырубке леса, росшего к югу от Большой Першпективы, то есть от Невского проспекта. Его пересекала тропа, в настоящее время – Садовая улица.
Этот лес имел дурную славу. В нем находили прибежище преступники всех мастей, каторжники, грабители и убийцы. Устраивать облавы среди уродливых кривых деревьев было бессмысленно – городовые заведомо оказывались в проигрышном положении. Обычные же люди боялись этого места как огня, пользуясь тропой только в исключительных случаях. По свидетельствам, в нем не водились животные и птицы, только бесчисленные полчища змей шуршали в листве. Говорят, подобными свойствами обладал и лес, росший на месте нынешнего Обводного канала.
– А наука? Чем объясняется это явление?
– Точно не известно. Питер ведь всегда был своеобразным городом – как-никак, он построен на гиблых болотах, на костях собственных строителей. Обосновывают по-разному: дескать, есть под ним сеть разломов, все это влияет на человека энергетически, а деревья особенно сильно чувствуют все это – эманации боли, страха, агрессии. В те времена считалось, что в лесу водится нечисть, и сам Сатана укрывает людей с темными помыслами и кровью на руках – да и сколько народу погибло на этих вырубках. Говорили, что стволы, вопреки всем законам физики, падали в обратную наклону сторону, давя рабочих целыми группами, сучья выбивали им глаза, безжалостно жалили змеи. В тишине леса многие сходили с ума и бросались на товарищей с топорами.
– А потом все закончилось? Когда лес вырубили?
– Поначалу, наверное – хотя устранили только следствие, а не причину. На месте леса разбили торговую площадь, продавали сено, дрова, солому, рыбу и мясо, ягоды и овощи, яйца и масло. Перед Благовещением на Сенной рынок шли за живыми птичками, чтобы выпустить их у храма, перед Троицей покупали саженцы деревьев, кустарников, цветы. Но со временем стало ясно, что площадь все равно получила по наследству зловещие свойства того места, на котором была разбита.
Ее стали называть «чревом Петербурга»: сюда стекались нечистоты общества – воры, беглые каторжники, нищие, проститутки, игроки и пьяницы, отребье всех мастей. Рынок оброс трущобами, в которых калечили маленьких детей, чтобы просить на них милостыню, продавали молоденьких девиц на панель, пили, дрались, грабили и убивали. И все это на фоне страшного зловония, крыс, грязи и заразы: здесь начался «холерный бунт», когда разъяренная толпа убивала врачей и сестер милосердия – прошел слух, что заболевшим дают не лекарства, а отраву.
Я обдумывала услышанное.
– Страшные истории ты рассказываешь. Прямо мороз по коже…
– Да. И все это – правда. Сама можешь убедиться, если пороешься в архивах. До сих пор, если хочешь, чтобы тебя обокрали, развели на деньги, всучили какую-нибудь дрянь в десять раз дороже, чем она реально стоит – милости просим на Сенную! Многие здесь испытывают безотчетный страх, тоску, головные боли, дурноту, возникает желание убежать. Людей мучает бессонница либо одолевают жуткие кошмары, они впадают в депрессию. Поэтому и считалось, что площадь находится под покровительством Сатаны, а центром исхода черных сил является, как раз, здание с ротондой.
– Если честно, я ничего такого не заметила. Может быть, я не настолько давно в городе…
– Именно! И я сам решил проверить все это, – перебил меня Жданов – кстати, забыл тебе рассказать еще об одном поверье: если взять земли с могилы Святой Ксении Блаженной и постоянно носить ее с собой, то ничего плохого с тобой не случится. Оберег. Причем, говорят, что когда юродивая умерла, люди растащили всю землю с ее могилы, представляешь? И только потом над нею возвели часовню, в которой хранятся мощи.
– И ты достал эту землю? – спросила я, вспомнив необыкновенное спокойствие, которое я испытала во время посещения святыни.
– Ты что. Нет, конечно. Но зато я постоял рядом с мощами со свечой, и унес с собой огарок, который храню до сих пор.
– Помогает?
– Не знаю. Наверное. Во всяком случае, в тот раз в ротонде со мной ничего страшного не произошло. Вечером, в районе восьми часов, я болтался у ворот сквера и разговорился с бабулей – жительницей нужного мне подъезда. Она впустила меня внутрь.
– Ты, конечно, подробно опросил ее? – заинтересовалась я.
– А то! Бабка долго и нудно жаловалась на «хулиганов», которые шумят и пьют в подъезде, а по ночам расписывают стены. А еще на то, что в доме у всех дохнут кошки и собаки.
– Какие еще хулиганы, ведь ты говорил, что подъезд закрыт на кодовый замок!
– Я тоже удивился. Подумал, что бабуля впала в маразм, и живет воспоминаниями двадцатилетней давности, когда в ротонде действительно собирались неформалы и рисовали везде разные сатанинские знаки. В общем, не стал ей особенно доверять, решил все проверить сам.
Зашел.
Знаешь, с первого взгляда стало ясно, что это сооружение было выстроено для каких-то больших собраний людей. Лестницы вьются через все три этажа, круглый центр выложен мрамором, колонны… все очень красиво. Стены действительно исписаны вдоль и поперек. Кто это все делает – не знаю. Бабуля некоторое время следила за мной, наверное, подозревала в чем-то, но потом скрылась в квартире.
Я решил начать по порядку и стал проверять все известные легенды: поднялся по лестнице с закрытыми глазами, успешно дошел до верхней площадки. Правда, возникло некое ощущение бесконечности – но, в целом, ничего из ряда вон выходящего. Обшарил место, где скрывалась замурованная дверь в чуланчик. Ничего. Убедился в странных акустических эффектах: если стоять у стены и произнести что-то вслух, звук как бы «облетает» круглое помещение изнутри и возвращается к тебе. Тень от седьмой колонны тоже увидеть не удалось – наверное, я просто не знал, где надо сесть.
В общем, я посмеялся над своей легковерностью и впечатлительностью, и собрался уходить, как вдруг услышал звуки флейты. Внезапно навалилось какое-то тягучее состояние – знаешь, как бывает во сне, когда хочешь раскрыть глаза, но не можешь?
Музыка была печальной, но очень красивой и рождала странные образы. Мне представилась сельская усадьба, старый яблоневый сад, в котором играли два мальчика в соломенных шляпах и матросских костюмчиках – явно не наши времена. Я клянусь, что собственными ушами слышал детские голоса и веселый смех!
На лестнице у входа в дом улыбалась молодая темноволосая женщина, одетая в длинное розовое старомодное платье. Она поманила меня рукой. Музыка стала звучать чуть громче. Почему-то мне представилось, что эта усадьба – мой дом, а женщина и дети – моя семья. Я шагнул им навстречу… и в этот момент открылась дверь подъезда, зашел очередной жилец, окинул меня подозрительным взором. Звуки флейты мгновенно стихли, наваждение рассеялось. Я обнаружил себя стоящим на самом краю площадки второго этажа и тут же буквально выскочил из подъезда.
– Что это было, как ты думаешь? – спросила я, пытаясь разгладить мурашки на руках.
– Может быть, галлюцинация. Может проекция каких-то образов из прошлого; приоткрытая дверь в параллельные миры… Не знаю. Но скорее всего, что-то хотело, чтобы я упал и разбился. Ведь это место покровительствует только темным людям.
– А ты белый и пушистый? – недоверчиво хмыкнула я.
– Я разный. Как хамелеон. Меняю окраску сообразно случаю!
Я хотела остановиться на его словах поподробнее, но мы уже подъехали к городу. Загородные пейзажи сменились желтоватой питерской панорамой, и через двадцать минут я уже была дома, в однокомнатной квартирке на Гороховой – в непосредственной близости от особняка с ротондой.
Весь следующий день прошел в лихорадке сборов.
Я придирчиво отбирала одежду, которой предназначалось не только согревать, но и украшать меня во время поездки на Куршскую косу, бегала по магазинам и аптекам, а заодно прикупила новые духи и комплект дорогущего парижского белья.
Не могу сказать, что уже тогда я воспылала страстью к Сереге – это случилось несколько позже. Но вступить с ним в определенные отношения я собиралась всерьез. До нашей встречи я, как натура скорее романтичная, нежели прагматичная, «искала любви, да не нашла». Эти поиски оставили достаточно шрамов на сердце, так что однажды я решила закрыть его раз и навсегда. С тех пор я допускала только два вида контактов с мужским полом: либо приятельские отношения, либо легкий постельный роман без взаимных обязательств, не затрагивающий ни сердца, ни разума.
Серега был интересен мне и как личность, и как мужчина. Он не просто сумел вызвать к себе интерес, но и поставил передо мной новые цели, расширил привычные горизонты. Роман с ним обещал подарить яркие и волнующие впечатления – из тех, что будет приятно вспомнить в старости. Вот сижу я, убеленная сединами, согбенная старушка, вяжу носок, ем размоченную в молоке булку, шамкаю беззубым ртом. В мыслях кружатся осенние листья – воспоминания. Прилетит один, ляжет на ладонь, а на нем надпись: «Необычный парень Серега Жданов. Улётный секс в дольмене». Приятно же? Конечно. Так что парижское белье мне обязательно пригодится.
Как и следовало ожидать, выехать на Куршскую косу мы смогли только через неделю. «Липовый» больничный не понадобился – мне был оформлен официальный вызов на «Фрингилу». У ряда пернатых выявили вирус Н5N1 – «птичий грипп»: забили тревогу из-за того, что близился сезонный перелет птиц, которые могли принести к нам штаммы из Европы. Потребовалось привлечение дополнительных сил, и Жданов в очередной раз доказал мне, что для него невозможное – это лишь трудно осуществимое. Он, уладив все формальности с начальством зоопарка, положил мне на стол вызов, удостоверение работника экстренной группы ОСФ и пропуск на территорию заповедника.
Не могу сказать, что коллеги провожали меня теплыми, дружественными взглядами.
Все было готово к отъезду: вещи уложены, за квартиру заплачено вперед, письмо родителям написано и отправлено (личным компьютером и Интернетом я еще не обзавелась). Серега приобрел билеты на самолет, на рейс «Санкт-Петербург – Калининград», вылет в семь часов завтрашнего дня. Мы решили отметить начало поездки, устроив романтический ужин в ресторане – мне захотелось поразить Жданова не только «блеском ума», которым он так восхищался, но и привлекательной внешностью.
Проведя целый день в салоне красоты, я не узнала себя: кто эта роковая красавица с такой безупречно гладкой, смуглой кожей, черными бровями вразлет, темными глазами, опушенными бархатными ресницами, пухлыми (благодаря инъекции гиалуроновой кислоты, сознаюсь) розовыми губами?
Для вечера я надела тонкое, шелковое, жемчужно-серое платье-футляр, бордовые босоножки на шпильках, прихватила сумочку – клатч в тон к обуви, на шею повесила нитку красных кораллов. Уложила волосы крупными, блестящими локонами, окуталась облаком легких, свежих духов с цитрусовыми нотками. Под платьем притаилось парижское белье – так, на всякий случай. Оглядев себя со всех сторон, я осталась довольна увиденным: глаза горят, щеки пламенеют смуглым румянцем, грудь вздымается – короче говоря, Жданова ожидает приятный сюрприз.
Впрочем, как оказалось, его тоже посетила идея преображения. Выйдя в назначенный час из дома, я стала оглядываться в поисках знакомой нелепой футболки, не обратив внимания на импозантного мужчину в светлом льняном костюме свободного покроя, дорогой обуви и часах «Longines». Им оказался Серега с зачесанными назад, гладкими волосами, ухоженной «трехдневной» щетиной, рядом с респектабельным «Ауди А3».
Несколько секунд мы молча разглядывали друг друга, потом расхохотались: надо же, как сходятся мысли у некоторых людей!
Мы отправились на Мытнинскую набережную, на корабль-ресторан «Летучий голландец» – вот где истинная ярмарка тщеславия! Из трех видовых ресторанов, расположенных на корабле, Серега посоветовал выбрать «Террасу» как лучший образец европейской кухни. Я не возражала.
Это было уютное помещение в классическом интерьере с огромным камином в центре. Бежевые тона, много красного дерева, темного стекла; картины в тяжелых золоченых рамах, полированные поверхности. Приглушенный свет ламп в красноватых абажурах, живая инструментальная музыка. Мы устроились за столиком у окна, чтобы любоваться темными водами Невы, стрелкой Васильевского острова, видами Эрмитажа и Петропавловской крепости – и предались чревоугодию. Устрицы «жилардо», обжаренные на гриле лобстеры с пряными травами, виноградные улитки в чесночном соусе, телятина фламбе с грецкими орехами и полусухое «Бордо» урожая 95 года тому способствовали вполне. Я была шокирована широтой размаха – такой ужин стоил целое состояние.
На сладкое как раз подали запеченные в коньяке бананы, когда Серега достал из внутреннего кармана пиджака небольшую бархатную коробочку темно-синего цвета и протянул ее мне.
– Что это? – мелькнула мысль, что в коробке кольцо, за которым последует предложение руки и сердца, а я не смогу его принять; Жданов обидится, наши отношения сойдут на нет, и опять я останусь одна в этом городе…
– Не стоит так трепетать! – насмешливо произнес Серега, который явно прочел мои мысли. – Это всего лишь маленький подарок в честь нашего нового совместного проекта. А ты что подумала?
Вот теперь я точно залилась румянцем до самых ушей – и чтобы скрыть смущение и легкое разочарование (а почему бы и не замуж?), я поспешно открыла коробку. Внутри оказался небольшой медальон в виде крылатого солнечного диска с расходящимися во все стороны лепестками его короны. В широкую дужку был продет плетеный кожаный шнурок, а на обратной стороне раскинул хвост красавец-павлин. Медальон на вид казался очень старым, выполненным из кости с инкрустацией золотыми пластинками. Я поразилась мастерству резчика, которому удалось передать каждое перышко птицы, каждый всполох солнечной короны.
– Сережа, я не могу принять такую старинную и ценную вещь! – наконец, торжественно произнесла я, и с неохотой отодвинула от себя коробочку.
– Можешь и примешь! – неожиданно жестко отрезал Жданов. – Не переживай, мне она досталась почти даром.
– Украл в музее? – попыталась пошутить я, но он даже не улыбнулся.
– Хуже. Выменял у одного адыгейца.
– На что же?
– На оружие.
Так. Что скрывает этот ученый орнитолог, который выглядит и ведет себя, как неформал, имеет дорогущие машины, доступ к оружию, к тому же пропадает в непонятных командировках? Опять в голове пронеслась мысль о том, что Жданов просто вешает мне лапшу на уши: поездка на «Фрингилу», обед на «Летучем Голландце» – это все замечательно, но вот связываться с бандитом мне как-то не улыбалось.
– Расслабься, Лиз. Все нормально и законно. Почти все. Был у меня обрез, еще от отца достался, приходилось брать его собой – иногда дольмены располагаются на территории совсем не дружественных народов. И наши военные на постах относятся к этому почти спокойно. Понимают: жить-то хочется! А этот медальон я увидел на груди одного местного; чем он занимался по жизни – не знаю, да и знать не хочу. Я спросил, где это он взял такую вещицу – говорит, нашел под каменной пробкой «сырпуна». Я поинтересовался, что он хочет за медальон. Пришлось отдать обрез, черкесский боевой нож и фонарик.
– И ты не побоялся хранить дома оружие и брать его с собой? – удивилась я.
– Нет, я закапывал его в лесу, завернув в промасленную бумагу и уложив в ящик. А с собой брал только в горы, где неспокойно. Так что сейчас я безоружен. Ничего себе, какие стрелы сыплются из твоих глаз!
– Комплимент не самый лучший способ переменить тему. Я тебе не верю.
– Ну и напрасно. Посмотри, какая ты красивая, прямо богиня охоты! Надень, пожалуйста, медальон, и носи его всегда. Пусть он станет твоим талисманом.
Я послушно надела украшение. Серега повернулся к чернокожему стюарду, чтобы попросить счет, но я успела заметить, как в его глазах сверкнуло торжество победителя.
К дому мы подъехали уже за полночь. Я поблагодарила Серегу за поистине королевский ужин и уже хотела выйти из машины, но он задержал меня.
– Что, Сережа?
– Ты еще с пикника задолжала мне поцелуй, помнишь? – промурлыкал Жданов, перебирая мои волосы. Я засмеялась, а он с неожиданной силой притянул меня к себе и поцеловал так нежно, деликатно, что я сразу утратила волю к сопротивлению и обмякла в его объятиях. Он поглаживал кончиками пальцев мои скулы, подбородок, шею. Это было так невинно и, в то же время, восхитительно!
Спустя минуту, Серега резко оторвался от меня, помог выбраться из машины и проводил до подъезда.
– Завтра в четыре я заеду за тобой. Будь готова! – строго сказал он, сел в автомобиль и уехал.
Я осталась стоять с открытым ртом. Что это было?
Вечером следующего дня мы улетали в Калининград.
«Пулково» меня разочаровал: люди прибывают в красивейший город через такие невзрачные воротца, что мне даже стало стыдно за Северную столицу. Впрочем, сам полет прошел неплохо, если не считать попадания в зону турбулентности, в болтанке которой «Боинг» дрожал, как умирающий динозавр.
Я не люблю летать. Тому есть две причины: во-первых, у меня закладывает уши, а, во-вторых, я банально боюсь. В случае катастрофы выжить шансов никаких, и эти нелепые манипуляции стюардесс с надувными жилетами явное тому подтверждение. Кто сможет остаться в живых посреди океана в надувном жилете? Как долго он протянет? Минут десять, пока не окоченеет, или пока его не сожрут акулы? В общем, я с облегчением вздохнула, когда шасси коснулись полосы аэропорта Храброво. Там, на выходе, нас встретил тот самый Коган, Михаил Давыдович, старинный Серегин друг.
Это был невысокий, плотный, небрежно одетый мужчина лет пятидесяти, лицо которого выдавало типично иудейское происхождение. Большие карие глаза с опущенными вниз внешними уголками придавали ему унылое, печальное выражение, а крупный мясистый нос был слегка грубоват для классического палестинского профиля. Очевидно, здесь проявились какие-то иные гены.
Рот, сокрытый в густой растительности курчавой черной бороды, выдавал добродушное лукавство, а обширный, выпуклый лоб свидетельствовал о недюжинном уме и безмятежности. Как могут сочетаться эти качества и пребывать в гармонии, ведь сказано же: «многие знания – многие печали»? Скорее всего, это следующая, недоступная мне ступень развития, присущая великим ученым, религиозным сподвижникам, монахам. Видимо, они в полной мере осознают справедливость Соломоновой мудрости о том, что «все проходит, пройдет и это». И не переживают вообще ни о чем.
Если бы снимался фильм о царской России, Коган с успехом мог бы сыграть директора гимназии. Во всяком случае, я его видела именно таким – образованным, интеллигентным, спокойным. Он оказался весьма и весьма словоохотлив, особенно если видел живой интерес собеседника к обсуждаемой теме. Тогда он заливался соловьем: сыпал фактами, датами, цитировал классиков, причем на языке оригинала. Впрочем, тут же спохватывался и возвращался к общедоступной речи.
Отнесся Михаил Давыдович к моему появлению в «клубе любителей дольменов», как показалось, неплохо. Но в первый момент, когда мы с Серегой вышли из здания аэропорта, его реакция была удивительной и необъяснимой. Коган уставился на меня, а его живое, подвижное лицо отразило целую гамму эмоций: удивление, ошеломление, сомнение. Слегка приоткрыв рот, он сорвал с носа очки в грубой роговой оправе, протер их полой собственной рубашки и водрузил обратно, рассматривая меня, как энтомолог редкую бабочку.
– Миша, это – Елизавета Павловна Бирт, орнитолог, моя коллега и хорошая знакомая. Она согласилась сопровождать нас на «Фрингилу», потому что тоже интересуется Камнями Силы, – представил меня Серега.
– Давно ли? – тихо спросил Коган, пожимая мне руку. В его взгляде мне почудились растерянность и сожаление.
– Всего пару недель! – улыбнулась я, – а вы – тот самый Михаил Давыдович, о котором Сережа так много рассказывал.
– Вообще-то, правильно говорить «Давидович», но если вам так удобнее…
Отрекомендовавшись, Коган пригласил нас в машину (старенький «Опель» с перевязанным изолентой боковым зеркалом и клацающей крышкой багажника), отвез в недорогую гостиницу – гостевой дом «Стрелецкий», что в самом центре Калининграда, неподалеку от знаменитых «Королевских ворот». На удивление, мне понравилось абсолютно все: и архитектура этого здания, типичная для восточной Пруссии, и уютный, светлый номер. Я с удовольствием приняла душ, переоделась к ужину и вышла в холл.
Серега уже ждал меня, и мы решили побродить по городу, остановившись где-нибудь перекусить. В Центральном парке, рядом с кирхой Королевы Луизы, мы обнаружили памятник барону Мюнгхаузену, дошли до Канта, осмотрели Кафедральный Собор и погуляли по парку. Отужинать решили в «Якитории»: не являясь поклонницей японской кухни я, все же, получила удовольствие: стильно, уютно, приятно.
За ужином я спросила Серегу, что бы мог означать тот удивительный взгляд Когана. Он расхохотался и воскликнул:
– Видишь, Лиза, какое впечатление ты производишь на мужчин! Признаюсь, не знал, что Миша такой ценитель женской красоты! Вот удивил!
Я ни на секунду ему не поверила. Конечно, я не урод, и цену себе знаю – в иные моменты даже считаю себя очень привлекательной. Но не до такой степени, чтобы пожилые ученые смотрели на меня с раскрытым ртом!
Утром мы выехали в Зеленоградск, где я не утерпела и искупалась в холодных водах Балтики. Далее наш путь лежал по единственной автодороге на Куршскую косу: Зеленоградск – Морское.
Ехали небыстро – очевидно, профессиональное вождение не входило в число достоинств Михаила Давыдовича. Он внезапно перестраивался, даже не думая включать соответствующий поворотник, резко тормозил, швыряя пассажиров носом в приборную доску, пересекал «сплошные»; светофоров для него просто не существовало. Единственное, что спасало Когана от ДТП – это низкая скорость движения: водители успевали среагировать и увернуться. Было страшновато, но зато я поняла, для чего были изобретены ремень безопасности, а также страхование жизни и здоровья.
Я вволю налюбовалась окрестностями, и по пути в Морское, и по дороге в Зеленоградск. Мы проезжали среди аккуратных селений с белыми красивыми домиками, крытыми одинаковой терракотовой черепицей и отделанными деревом. Я поразилась чистоте палисадников, ухоженности садов и опрятности надворных построек – нигде не встретилась мне ни единая груда хлама. Не увидела я и покосившихся заборов, слепленных из кусков ржавых труб, проволоки, кусков шифера и посеревшего от времени дерева. Кругом – ну прямо пряничные домики Гензеля и Гретель, на крышах которых свили свои гнезда аисты. Во все времена это считалось хорошей приметой: птица не станет растить птенцов в плохом месте.
Потом панорама за окном сменилась: мы проезжали через живой туннель – огромные старые деревья росли так близко от дороги, что их могучие кроны смыкались вверху, закрывая солнце. Мне захотелось выйти из машины и не спеша прогуляться, но просить об этом я не стала – а прислушалась к беседе, которую вели Коган с Серегой.
– …и когда ты это обнаружил?
– В тот самый день, когда позвонил тебе. Мы встречались с космобиологами на Косе. Я долго бродил с аппаратом по «пьяному» лесу, потом вышел к дюнам. Солнце садилось. Вдруг поймал еле уловимый гул. Его ни с чем не спутаешь. Пошел на звук, и точно: стоит сейд. И как поет! Я не поверил своим глазам, показатели просто зашкаливали! Подошел ближе, долго смотрел, проклинал себе за то, что не взял остальных приборов. Но кто же мог предположить…
– Значит, активизировался. Странно. Время-то неподходящее! Раньше я о таком не слышал…
– То-то и оно.
По дороге, соединяющей Россию с Литвой, мы въехали на косу – полоску земли между водами Балтийского моря и Куршского залива. Предъявив пропуска, мы оказались на территории Национального парка.
Многообразие и красота здешней природы поразили меня: солнечные березовые рощи сменил угрюмый сосновый лес, в который вползали языки песчаных дюн, а за этим всем синели холодные воды моря. Еще около сорока километров пути – и мы в Рыбачьем, где находится орнитологическая станция. Деревянные домики-срубы, огромные сети, вольеры, небритые, небрежно одетые люди а-ля Серега Жданов – все это казалось жутко романтичным и немного смешным.
Нас, как и всех специалистов, прибывших со стороны, расселили за казенный счет в небольшом гостином доме. Приняв душ и перекусив, мы отправились знакомиться с будущими коллегами и предстоящей работой – к великой радости Сереги, все это заняло немного времени. Приступить к своим обязанностям нам предстояло только с завтрашнего дня, поэтому Коган и Жданов быстро покидали в машину необходимую аппаратуру, и мы поехали в сторону Литвы, на высоту Эфа – комплекс смотровых площадок, с которых открывается вид на песчаные дюны и Куршский залив.
Сложно описать ощущение, возникшее у меня при взгляде на заброшенное, утонувшее в песке селение, которое угадывалось лишь по сохранившимся кое-где крышам домов и опорам ограждений. Словно картинка из фильма «Жизнь после нас»: сначала люди победили Природу, вырубили леса, истребили животных, а потом она отомстила им, похоронив под толщей песка всю цивилизацию. Грустно, страшно, закономерно.
По границам дюн кто-то разложил валежник: он должен был укреплять и удерживать песок. По пути следования туристов был сколочен настил из досок, наступать на песок строжайше запрещалось. Мы сразу же нарушили это правило, потому что надо было пробраться к сейду у самой кромки леса. Коган сказал, что этот мегалит – особенный: за столько лет его не смыло прибрежной волной, не разрушили штормы и ветра, не засыпал песок. Куршская коса, открытая для всех стихий, пощадила его – и это казалось необъяснимым и странным явлением.
Этот поход мне стоил очень дорого. С трудом передвигая ноги, погружаясь почти по колено в мягкий сухой песок, ощущая, как он набивается в кроссовки, носки и въедается в кожу, я утратила интерес к мегалитам, как минимум, наполовину. Жданову, который тащил на спине тяжелый рюкзак с аппаратурой, тоже пришлось несладко, но силы ему придавал дикий, звериный энтузиазм.
Минут через сорок мы были на месте. Среди сосен на земле, усыпанной хвоей, высилось странное сооружение: каменная плита размером с хороший обеденный стол, по ее краям – четыре мелких камня, не больше волейбольного мяча, а на них – огромный вытянутый валун: конструкция выглядела очень необычно и напоминала припавшего к земле огромного динозавра. Я поразилась размеру и весу центрального камня: как строителям удалось водрузить его наверх без подъемного крана? Благодаря «Дискавери» я смутно представляла себе, что у древних людей были разработаны какие-то системы рычагов и блоков, но все же… Это была просто титаническая работа.
Жданов тем временем извлек из рюкзака свой знаменитый фотоаппарат и сделал несколько снимков с разных ракурсов. Коган же занялся настройкой аппаратуры с непонятными аббревиатурами ИГА-1, ДРГ-05М и массой других букв и цифр. Потом началась работа, сопровождавшаяся непонятными репликами:
– Что по ИГА? – спросил Жданов.
– Около 12 метров. Почти как у всех.
– Фон бета?
– У камня – 2,5. Так… на границе – 1,5. Жаль, что мы не попали сюда в полдень. Придется завтра опять ползти через песок.
– Интересно, поменяются ли показатели во время заката?
– Мне жаль тебя разочаровывать, мой друг, но, по-моему, сейд спит.
– Это я уже и так понял! – на Серегу было жалко смотреть, таким расстроенным он выглядел.
Мы остались у камня ждать заката. Михаил Давыдович, пользуясь этой вынужденной паузой, рассказал мне, чем они только что занимались. С помощью прибора ИГА-1 он измерил границу действия сейда и получил 12 метров в радиусе. Радиоактивный фон изменился в этих пределах с 15 микрорентген до 8 (имелось ввиду гамма – излучение). Бета – активность Коган измерял с помощью дозиметра ДРГ-05М. У самого камня прибор показал 2,5 единицы, а на границе его действия – только 1,5. По его словам, эти показатели были обычными для «спокойного» состояния камня, но во время активизации могли возрасти в десятки раз.
По его теории, именно во время таких неожиданных скачков мегалиты и начинают проявлять свои загадочные свойства, которые необъяснимым образом влияют на оказавшегося рядом человека. Низкочастотные колебания всегда присутствуют рядом с сейдом или дольменом. Их резонирующая частота – 2,8 ГЦ. То есть мегалиты «поют» или гудят именно на этой частоте.
– Жалко, что ты не была при изучении анализов крови людей и животных! – вступил в разговор грустный Серега, – Ее биохимия меняется, и это факт, первое объективное доказательство воздействия камней на живые организмы, которое нам удалось получить.
– А может дольмен или сейд иметь границу в 100 и более метров? – спросила я у Когана, вспоминая историю потерянной невесты Сереги.
– Теоретически, да. Но для этого должна возникнуть очень высокая, небывалая солнечная активность. На практике мне не приходилось встречаться с подобным явлением. Поэтому мы и приехали сюда: когда я звонил Сергею, этот сейд был активен и мог выдать интересные показатели. Но, видимо, мы опоздали.
– Жаль… А мне так хотелось увидеть что-то необъяснимое! – вздохнула я.
– Ну, ничего, не расстраивайтесь, Лизонька! На косе вы обязательно увидите много интересного, например, «танцующий лес».
– Я что-то слышала… это место, где растут кривые деревья? Как в Питере, на месте Сенной площади?
– Наверное. Но лучше один раз увидеть, не так ли? Надеюсь, на Фрингиле вас не завалят работой.
Мы дождались заката, еще раз провели измерения, но показатели не изменились. Коган отнесся к этому обстоятельству с присущим ему философским спокойствием, а расстроенный Серега никак не мог взять себя в руки. Еще раз преодолев дюны, мы притащились к гостиному дому и посвятили остаток вечера очистке вещей от песка. Серега закрылся в своем номере и даже не вышел к ужину – мне пришлось разделить ночную трапезу с Коганом, во время которой у нас состоялся весьма интересный разговор.
Разумеется, мы говорили о мегалитах. Я расспрашивала, доктор с удовольствием отвечал – и за один этот вечер мой багаж знаний получил существенное пополнение. Я узнала о поселениях куршей и жмуди, о тевтонском ордене и о мифологической великанше Неринге, которая, якобы, и насыпала косу, о разбойнике-язычнике Генрихе фон Кунцене и о черной кошке из трактира Росситтена (так раньше назывался поселок Рыбачий). Мы выпили вина, что послужило только на пользу рассказчику: Коган оказался настоящим Котом-Баюном в человеческом обличье.
Подали десерт. Воспользовавшись паузой в разговоре, Михаил Давыдович перехватил инициативу и, в свою очередь, принялся расспрашивать меня о детстве, юности, пристрастиях и увлечениях, работе в зоопарке и дружбе с Серегой. Мне показался несколько странным этот интерес к моей непримечательной персоне – временами мне казалось, он хочет меня от чего-то предостеречь, но не решается говорить откровенно, обходясь полунамеками и скомканными фразами. Особенно странной мне показалась следующая реплика:
– Вас не удивило, Лизонька, это внезапное и недюжинное пристрастие, который наш уважаемый Сергей Николаевич проявляет к вам? Безусловно, вы – девушка красивая и умненькая, как мужчину, вы его заинтересовали, я хорошо понимаю. Но этот внезапный вызов на Фрингилу… он стоил Сергею немалых трудов… это вовлечение вас в исследования… как-то странно, вы не находите? – и он впился в меня пытливым взглядом своих иудейских, абсолютно трезвых глаз.
Мне стало не по себе.
– Михаил Давыдович, вы что-то хотите мне рассказать? – спросила я, подавшись к нему через стол. Коган смутился, отвел взор в вазочку с оплывшим десертом.
– Не более чем УЖЕ сказал. Вы молодые, вам видней… Знаете ли, я в огромном долгу перед Сергеем и обязан блюсти его интересы, как бы мне не было тяжело. Так что, «падающего – толкни…»
Это сейчас я понимаю, что доктора надо было «дожимать» в тот момент, когда он был готов открыться. Это спасло бы меня от многих неприятностей в будущем, но кто же знал?
Разговор перешел на литературную тему: я тоже любила Ницше и сделала Когану комплимент по поводу его великолепной памяти и умения цитировать к случаю. На самом деле Михаил Давыдович представлялся мне эдаким постаревшим Зуи из новеллы Сэлинджера.
– Это не большая заслуга для человека, который когда-то был литературным критиком! – скромно ответил он, а я изумилась: еще и критик!
Читать бесплатно другие книги:
