Метро 2033. Крым. Последняя надежда (сборник) Аверин Никита

На степь опускалась ночь. На стремительно темнеющем небе загорелись первые звезды, тени зашевелились в кустах, что-то зашуршало в траве. Ночь была на руку листоноше. Ночь была его другом. Но если вспомнить, сколько тварей выползало из нор с наступлением темноты, этот друг в одну секунду мог превратиться в его врага. Благо ночное зрение у листонош все-таки получше людского, и Пошта внимательно глядел под ноги, дабы не наступить ни на какую ядовитую тварь.

Казаки Ступки были настолько беспечны, что даже не установили вокруг хутора никакого даже самого жалкого периметра. Ни ограды, ни колючей проволоки, ни насыпи. Степная трава росла до самых домов на окраине хутора – облупленных, обшарпанных, заброшенных, с выбитыми стеклами и просевшими крышами, явно нежилых. На окраине хутора было пусто и тихо, и только с другого конца поселка доносились крики, музыка, а в небо взлетали языки костра.

Можно было, конечно, пойти напрямик, по пыльным улочкам коша, на звуки праздника, но Пошта предпочел окольный путь и двинулся в обход, по самому краю хутора, через заросшие палисадники, обнесенные покосившимися заборчиками.

Вскоре он вышел к заброшенной автозаправке, где звуки музыки уже отзывались ритмичным стуком в грудной клетке и даже можно было разобрать слова:

– Гоп-гоп-гоп, мы весело танцуем…

Заправкой никто не пользовался со времен Катаклизма, поэтому вся она была затянута паутиной – и ржавые колонки с дырявыми шлангами, и будка кассира, и мини-маркет, разграбленный мародерами давным-давно. Пошта решил залечь там, чтобы понаблюдать за празднеством и прикинуть план дальнейших действий.

У самого входа в мини-маркет (дверь была выбита и валялась под ногами) он едва не вляпался в мозгового слизня – бесцветную желеобразную тварь, растекшуюся на полу. Поймаешь того – и, считай, губчатый энцефалит ты заработал, мозги превратятся в труху за день-два.

Пошта переступил через тварь, пригнулся и подкрался к окну.

Прямо за окном расположился первый встреченный им пост казаков. Двое хлопцев, до крайности недовольные тем, что их вместо праздника отправили в наряд, сидели под окошком, сняв противогазы, и курили самокрутки.

– А все-таки степная шмаль – не такая, как партенитские шишки, – коммуницировал один из часовых.

– А я шмаль вообще не уважаю, – заявил второй. – Вот бухло – это да. Самогонка на ореховых перегородках…

– А в Сечи, говорят, бурячиху гонят, – мечтательно протянул первый.

– Вот станет батька Гавриил гетманом – будет у нас и шмаль, и самогонка, и баб сколько хошь! – поддержал беседу второй.

– А эту, эту-то видал? – разволновался первый. – Ну, которая Тапилины дочь? Ох, красивая девка!

– Но-но! – оборвал его второй, видимо, постарше и поумнее. – Тебе за это батька чуб укоротит вместе с головой! Девка эта – не для забавы, а для торговли, за нее батька булаву себе выторгует!

Ничего нового Пошта из подслушанной беседы не узнал и решил ее прекратить. Можно было, конечно, пустить в дело нож, но оставалась вероятность, что кто-то из часовых успеет пальнуть. На фоне радостных салютов праздника это не очень страшно, но все же… И тут Пошту осенило.

Он бесшумно вернулся ко входу, наступил тяжелым ботинком на слизня и одним взмахом ножа располовинил гадину. Половинки тут же растеклись в разные стороны, рассерженно шевеля псевдоподиями. Пошта надел перчатки, убрал нож, взял по слизню в каждую руку и вернулся к окну.

Стеклопакета в раме давно не было, и листоноша аккуратно высунулся наружу.

Снизу маячили две макушки часовых – одна выбритая, с оселедцем, а вторая – покрытая коротким жестким ежиком. «Сойдет», – подумал Пошта и с размаху налепил слизней на макушки.

Раздался противный чмокающий звук.

Часовые замолчали на мгновение, а потом продолжили беседу как ни в чем не бывало:

– А все-таки степная шмаль – не такая, как партенитские шишки.

– А я шмаль вообще не уважаю. Вот бухло – это да. Самогонка на ореховых перегородках…

– А в Сечи, говорят, бурячиху гонят.

– Вот станет батька Гавриил гетманом – будет у нас и шмаль, и самогонка, и баб сколько хошь!

Все, дело было сделано – теперь, пока слизни переваривают их мозги, часовые будут повторять как заведенные последние пару минут своего не слишком осмысленного диалога. И ежели какой-нибудь проверяющий пройдет мимо, то ничего странного не заметит. Казаки и без слизней вели не самые содержательные беседы.

Пошта вылез из окна, снял с разгрузов казаков четыре гранаты – по две «лимонки» и пару светошумовых (глаза у бойцов Ступки были белые, остекленевшие) и двинулся на шум праздника.

Вечеринка, похоже, достигла своего апогея.

Костер развели на центральной площади хутора – если так можно назвать пятачок не перекрестке под единственным и давно не работающим светофором возле сельпо и опорного пункта давно не существующего ГАИ. В качестве дров использовали все, что могло гореть, – от поломанных стульев и парт из соседней школы до старинного пианино, которое горело неохотно, воняло лаком, стреляло искрами и издавало стонущие звуки.

А вокруг костра собрались казаки во главе с Гавриилом Ступкой. Гремела музыка, надрывалась «веркасердючка», палили в воздух «калаши», рекой текла самогонка, визжали девки, хохотали мужики.

Веселье было в самом разгаре.

Возле костра дрались двое казаков в противогазах и латексных защитных костюмах. Один размахивал нагайкой, другой – бейсбольной битой. Судя по ликующим воплям толпы, это был местный вариант гладиаторских боев. Первый казак, повыше, старался держать дистанцию и работал в защитной манере, второй же пер напролом, махал битой, как бревном, огребал нагайкой, шипел от боли и снова пер вперед.

Вот первый присел. Захлестнул плеткой ногу второго. Дернул. Второй упал. Первый тут же прыгнул на него, сел сверху и торжествующе сорвал противогаз – сначала с противника, потом с себя. Как выяснилось, казак с нагайкой оказался казачкой, а ее противник, по всей видимости, ее мужем (или ухажером), потому что схватка закончилась страстным поцелуем под рев толпы.

Казаки были настолько увлечены происходящим действием, что их можно было резать по одному – и никто бы и не заметил, но это в планы Пошты не входило. В первую очередь надо было спасти Олесю. А для этого хорошо бы для начала ее найти…

Пошта обошел площадь с народными гуляньями по периметру и двинулся в сторону мрачного здания, в котором угадывалась ставка вахмистра (ну, или местная тюрьма). Стены здания были испещрены выбоинами от пуль, похожими на оспины, окна заложены мешками с песком. У входа кемарил, навалившись на древнюю трехлинейку, сонный охранник.

Пошта выпрямился, придал лицу выражение расслабленно-дебиловатое, походке – легкую неуверенность и подошел к часовому.

– Ты чего тут стоишь? – чуть заплетающимся языком спросил листоноша. – Там уже пьют. Там ве-се-ло!

Часовой нахмурился, вглядываясь в Пошту.

– Ты кто?

– Конь в пальто, – не очень оригинально, зато в рифму ответил листоноша и вырубил часового одной размашистой оплеухой. Предплечье врезалось в шею пониже уха, прямо в каротидный синус, часовой обмяк. Пошта одной рукой подхватил его падающее тело, а второй – трехлинейку, бережно опустил и то, и другое на землю, а потом неслышной и невидимой тенью проскользнул в здание.

Интуиция его не обманула – это оказалась тюрьма. Олеся, зареванная, бледная и слегка побитая (с фингалом под глазом) сидела в клетке, обхватив колени руками.

– Пошта! – вскинулась она при виде листоноши, ударилась головой о прутья клетки и зашипела от боли.

– Тихо ты! – одернул ее Пошта. – Ключ где? – Клетка была заперта на амбарный замок.

– Не знаю, – проблеяла Олеся.

Пошта мысленно выматерился, вернулся на крыльцо, подобрал трехлинейку. Плод инженерного гения Мосина, может быть, и уступал современным образцам огнестрельного оружия по баллистическим характеристикам, зато в деле сбивания висячих замков ему по-прежнему не было равных.

Два удара прикладом, и замок полетел на пол, а Олеся бросилась на шею Поште.

– Уходим! – прошипел листоноша. – Тихо и быстро!

Из здания тюрьмы выбрались без приключений, а вот когда попытались миновать празднество вокруг костра, беглецов все-таки заметили.

– Эй, молодежь! – окрикнули их. – Айда танцевать!

Вместо ответа Пошта кинул две гранаты – «лимонку» и светошумовую.

Сначала бахнула Ф-1 – негромкий хлопок, свист осколков, вопли, боли, а потом долбанула СШГ. На такой дистанции эффект от нее был сравним с ядерным взрывом: ярчайшая, выжигающая сетчатку вспышка, звуковая волна бьет по ушам… Пошта успел зажмуриться и открыть рот, чтобы уравновесить давление в ротовой полости, и даже закрыл ладонью глаза Олесе. Но девушку так долбануло звуковой волной, что она едва не потеряла сознание, обмякнув в руках Пошты.

Хорошо еще, что казаки тоже расползались от костра на четвереньках, кто – посеченный осколками, кто – оглушенный и ослепленный. По расчетам листоноши, это давало ему фору минут в десять – достаточно, чтобы добежать до Одина.

Пошта взвалил Олесю на плечо и ломанулся в сторону заправки.

– А в Сечи, говорят, бурячиху гонят, – все еще бормотали жертвы мозгового слизня.

– Вот станет батька Гавриил гетманом – будет у нас и шмаль, и самогонка, и баб сколько хошь!..

Пошта промчался мимо них, не притормаживая, и нырнул в степные травы.

Сзади раздавались вопли казаков, собирающихся в погоню.

Один уже ждал хозяина, нетерпеливо переступая с ноги на ногу. Пошта ловко вскочил в седло, забросил Олесю поперек конского крупа и шепнул коню:

– Выноси, родненький!

Сзади раздались первые выстрелы и гиканье казаков.

Один сказал по степи ровно и уверенно – обычные лошадки вряд ли смогли бы догнать его., А вот пули – могли, поэтому Пошта то и дело дергал уздечку, пуская коня противолодочным зигзагом.

Пули свистели все ближе и ближе. Казаки Ступки, очухавшись после шокового воздействия гранат и мигом протрезвев, использовали те два преимущества, что у них были, – в численности и знании местности. Разделившись на несколько групп загонщиков, они срезали дорогу одними им ведомыми лощинами в степи, пускали лошадей в обход невидимых оврагов и расщелин – и потихоньку сокращали дистанцию.

У Пошты оставалось еще две гранаты и обрез – слишком мало, чтобы противостоять ступкиным бойцам. Поэтому листоноша пришпоривал Одина, торопясь разорвать дистанцию, а потом запутать следы и уйти в степь.

Тщетно! Казаки окружали. Олеся бесчувственно болталась поперек седла, длинные светлые волосы чуть ли не мели землю.

Осознав тщету погони – все равно настигнут! – Пошта спешился, выбрал овражек поуютнее и приготовился держать оборону. Но только он залег и выложил перед собой гранаты и патроны, как прогремел голос с неба:

– Кто такой?! Куда путь держишь?!!

Пошта обернулся. Прямо над овражком, выбранным для обороны, возвышался казачий разъезд – человек двадцать, все конные и при оружии. Но не ступкины, шевроны не те.

– Дядя Сережа! – взвилась Олеся, едва придя в себя и разглядев старшего в разъезде. – Это ж я, Олеся!

– Леська?! – охнул старый казак. – Леська! Тапилина! Живая! Слух прошел, что тебя сектанты в Бахче-Сарае сгубили! Батя твой пластунов послал с вахмистром Огневым! Никто не вернулся!

Казак – было ему лет сорок, лицо пересекал косой шрам – спешился и по-медвежьи облапил девушку.

– Живая! – восторженно произнес он. – А что Огнев? Как пластуны? Они тебя спасли?

– Да, – ответил Пошта вместо рыдающей девушки. – Только они все погибли в Чуфут-Кале.

– А ты кто такой будешь? – нахмурился казак.

– Это Пошта, – сквозь всхлипы пояснила Олеся. – Он листоноша. Он меня спас. Второй раз уже.

– От кого?

– От казаков Гавриила Ступки, – мрачно пояснил Пошта. – Вот, кстати, и они!

Издалека донеслось залихватское гиканье преследователей.

– Так, – сказал казак Сергей. – Ну-ка, хлопцы, рассредоточиться! Встретим ступкачей как полагается!

Казаки бросились врассыпную, отводя коней подальше и щелкая затворами карабинов. Преследователи с каждой секундой приближались – уже был слышен цокот копыт.

– Я их отвлеку, – предложил Пошта. – Заманю поглубже в овраг. А вы накройте перекрестным огнем, только под острым углом, чтобы не перестрелять друг дружку.

– Поучи жену щи варить! – ощерился Сергей и рявкнул: – По местам, казаки!

Разъезд Тапилины залег по обе стороны оврага, ощетинившись стволами. Казаки Ступки окружили овраг – неглубокую лощину метров тридцать в длину – с обоих входов. Будь Пошта один – закидали бы гранатами, и дело с концом, но Ступке Олеся нужна была живой. Поэтому один из преследователей проорал в жестяной рупор:

– Сдавайся, пришлый! Отпустим живым!

– Ага, щаз, – пробормотал Пошта и ловко метнул две гранаты – «лимонку» налево, светошумовую – направо. Глухо ахнуло, полетели комья земли и осколки, завопили раненые.

– Смерть тебе! – заорал вожак преследователей. – Мочи его, хлопцы!

Поште только этого и надо было: он схватил Олесю под мышку, Одина – за уздечку и метнулся в яму под стеной оврага с торчащими сухими корнями. Сейчас самое главное было – не подвернуться под шальную пулю.

Казаки Ступки ворвались в лощину с двух сторон, скача во весь опор – и тут же угодили под перекрестный огонь бойцов Тапилины. Если бы Сергей знал античную историю, то ближайшим аналогом этой лощины стало бы Фермопильское ущелье, где триста спартанцев остановили армию персов.

Истории Сергей, конечно же, не знал (в отличие от начитанного Пошты), но это не помешало ему и его бойцам превратить преследователей в кровавый фарш с помощью разрывных пуль и гранат.

Взрывной волной яму, где укрывались Пошта, Олеся и Один, изрядно присыпало песком и комьями земли. Когда беглецы покинули убежище, над ним нависал донельзя довольный Сергей с дымящимся карабином в руке.

– Все, капец ступкачам! – доложил он. – Всех порешили!

– Копать-колотить… – пробормотал Пошта.

– Поехали! – хлопнул его по плечу казак. – Отвезем Олеську к бате! Ох и пир он нам закатит!

Пошта вздохнул, обвел взглядом поле боя, залитое кровью и заваленное трупами людей и лошадей, и подумал: «Нет, ребята, вы никогда не угомонитесь. Катаклизм, не Катаклизм, а убивать себе подобных – основное занятие для вида хомо сапиенс…»

Он помог выбраться из ямы ошалевшей Олесе, а Один выкарабкался самостоятельно, крайне недовольный тем, что его заставили ползать на брюхе.

Пошта вскочил в седло, подал руку Олесе и сказал Сергею:

– Поехали. Я обещал Огневу, что верну дочь отцу.

Тапилина не производил впечатления очень опасного человека: невысокий, среднего телосложения, с залысинами и висячими усами, в вышиванке и с ритуальной нагайкой за поясом, он казался скорее карикатурой на правителя. Но Пошта помнил, что Тапилина – признанный мастер боевого гопака, а также – один из самых умных «князьков» Крыма. При виде дочери не очень выразительное лицо есаула дрогнуло, усы немного обвисли, потом – воспряли, Олесь-ка спрыгнула с Одина и рванула навстречу отцу (только светлые волосы плеснули по ветру). Пошта прослезился бы от умиления, если бы хоть немного меньше устал.

Он спешился и вразвалочку приблизился к Тапилине.

Последовал обмен рукопожатиями. Они уже встречались как-то, но тогда Пошта был для есаула просто листоношей, а сейчас предстал в новом качестве – спасителя единственной дочери.

Слезы навернулись на глаза пожилого правителя. Он обнял Пошту за плечи и прочувствованно произнес:

– Герой! Настоящий казак, хоть и мутант. Все вы, листоноши, мутанты… Ну, ладно. Сейчас – пир. Пир в честь героя! В честь возвращения моей любимой доченьки, киценьки моей сладкой!

Пошту слегка передернуло. Он подозревал, что обещанный «пир» будет мероприятием не очень спокойным и не слишком приятным.

Собственно, так оно и вышло.

Сначала у Пошты забрали в конюшню Одина. Потом путника повели «отдохнуть с дорожки» – в баню. Пошта шагал по чистой широкой улице ставки между двумя дюжими хлопцами – лучшими банщиками – и глазел по сторонам.

Асфальта здесь не было. Единственную улицу так утоптали и укатали, что она казалась тверже камня, хотя на деле была обычной грунтовкой, пылящей белым. По обе стороны тянулись одинаковые глинобитные домики под покатыми крышами – аккуратные, чистенькие, с палисадами. По обочинам высажены пирамидальные тополя, дававшие хоть какую-то тень, за зеленью садов видна степь – плоская, выгоревшая, безлюдная и кажущаяся бескрайней.

Лучшая баня была не у есаула, а у Лаврентия – местного батюшки. Казаки исповедовали странную разновидность христианства, которую Пошта для себя определил как «религию безграмотности»: эдакая гремучая смесь библейских легенд, народных примет и молитв из самых разных конфессий… Почитали они православных святых, свечки ставили в часовенке, но официально признавали барабашек, домовых и прочую нечисть.

Батюшка – казак в черной рясе, подпоясанной простым вервием, – встретил Пошту глубоким поклоном. Листоноше стало неловко.

Да, девчонку он спас. Три раза, если считать серых сектантов. Но погибли-то за нее Огнев и его ребята. Конечно, можно возразить, мол, таков был долг казачий, а Пошта действовал по доброй воле, но на душе от этого лучше не становилось.

– Прошу, прошу, проходьте, – суетился батюшка, – уже истоплено, уже самый жар, уже я и венички запарил.

В прохладном предбаннике Пошта разделся, опасливо оглядываясь на сопровождающих. Они уже замотались в простыни и теперь шуровали в комнате отдыха, накрывая на стол. Появился запотевший глиняный кувшин, тарелка с нарезанным сушеным мясом, молодой чеснок. Пошта сглотнул.

– Натуральное?

– А то.

– Излучения не боитесь?

– Способ знаем.

Такие слова всегда наполняли душу Листоноши сдержанным ликованием: не умерла еще цивилизация, цивилизация еще живет!

– Готов? На первый пар без веника.

Пошта подавил атавистическое желание перекреститься. Банщик распахнул тяжелую дверь, и на Пошту из полумрака парной влажно и горячо дыхнуло деревом, травами, немного – горечью дыма.

Забрались на верхний полок и принялись усердно потеть.

Провожатые не отличались болтливостью, да и говорить было особенно не о чем, так что Пошта впервые за долгое время смог подумать, пораскинуть мозгами.

Где может скрываться Зубочистка, основная причина суеты?

Обитаемых мест в Крыму полно, а тех, о которых листоноша не знает, – и того больше. И вообще, постичь логику Зубочистки Пошта уже не мог.

– Выходи, – хлопнул его по спине банщик. – На первый раз хватит.

Вышли, окатились ледяной водой, сели за стол, разлили по кружкам холодное пиво, закусили мясом.

– Как вообще живете-то? – поинтересовался Пошта.

– Хорошо живем. Крепко.

Да-а… Листоноша попробовал погрузиться в свои мысли, но не получилось – его повели парить вениками.

Пошта считал себя парнем крепким. Хотя и тощий, он был не хилым, а сухим, что та вобла, выносливым… Но банщики и правда были мастерами своего дела. Пошту уложили на лавку носом вниз и принялись в четыре руки охаживать вениками, почти не касаясь прутьями – только листьями легонько, хлестко – спины. Оказалось, дело вовсе не в ударах, дело в паре. Его было предостаточно, был он горячим, и веники, захватывая его, будто прижимали к коже Пошты.

Банщики разошлись, удары следовали один за другим, и стали они более весомыми. Пошта сначала хотел оборвать издевательство, но потом внезапно расслабился и чуть не заснул прямо на полоке.

Парились еще долго, и к концу ритуала листоноша чувствовал себя слегка забалдевшим, но полностью расслабленным и обновленным.

Он переоделся в чистое (пришлось напялить вышиванку, заботливо выданную сопровождающими), после чего все вместе отправились праздновать.

Столы накрыли во дворе есаула – видимо, казаки и правда «способ знали» от излучения, а Поште и вовсе было все равно. Приятно посидеть на природе без противогаза, вкусно выпить и закусить.

Вот тут его и ждала серия обломов.

Тапилина посадил Пошту рядом с собой и Олесей во главе стола, сказал первый тост, собравшиеся казаки, казачки и казачата дружно грянули «Ура!» – и пошло веселье.

То ли все очень быстро напились, то ли с самого утра были пьяными, то ли умели дурить на трезвую голову, но музыку завели сразу и плясать тоже начали сразу. В углу двора кто-то уже проверял, чей гопак круче… А еда Поште не понравилась. Все было жирное, обильное, и совершенно не лезло по такой жаре в горло. От горилки листоноша отказался, предпочтя слабое и кисловатое пиво, но чувствовал, что и этого будет достаточно без закуски, а жрать сало, картошку со шкварками и печеночный тортик, обливаясь потом, не получалось.

Олеся болтала с отцом, видимо, пересказывала свои приключения.

Перекрывая очередной вопль магнитофона (электричество в ставке было), Пошта почти прокричал на ухо Тапилине:

– А не останавливался у вас такой Зубочистка?

Есаул удивленно вскинул брови, покачал головой, но Олеся услышала.

– Зубочистка? Длинный такой, тощий, балаклавский?

– Да, – обмерев, произнес Пошта одними губами.

– Так он у Ступки остался. Пришел до того, как ты меня выручил. Фильтры у него кончались, вот он на ночлег и попросился. Я слышала, сказал, что Зубочистка из Балаклавы. А потом я его еще и видела.

Копать-колотить, но что Зубочистка делает посреди степи, в казачьем коше? Он что, собирается казакам перфокарту продать? Это, кстати, объясняло метания вора: попытался сбыть информацию в Севасте – не получилось, метнулся в Бахче-Сарай – и там покупателя не нашлось, вот и отправился он бродить по Крыму, искать, кому бы пристроить… Да только непонятная перфокарта никому нафиг не нужна. И сам Зубочистка вряд ли понимает, что именно спер. Просто спер – потому что охраняли. Раз листоноше пригодилось – может, и для других сгодится.

– А кто такой Зубочистка?

– Вор он, – вздохнул Пошта. Среди казаков это вряд ли могло считаться отрицательной характеристикой, поэтому он пояснил: – Украл у меня одну вещицу. Теперь ищу – весь Крым уже облазил.

– В коше Ступки, говоришь? – Есаул подкрутил ус, после чего глаза казака стали оловянными. Он думал.

– Один ты туда не пойдешь, хватит с тебя подвигов, – наконец объявил Тапилина. – Людей дам. Будет два повода сразу: и за Олеську отомщу, и тебе польза.

– Сейчас ехать надо, – подсказал Пошта. – А то все напьются, а завтра с утра похмельем страдать будут, и никуда мы не придем, а придет к нам Ступка. Да всех нас тут и положит.

Тапилина поскреб в затылке.

– Это ты по делу, это ты верно говоришь. Надо работать на опережение. Только внезапный удар дает преимущество. Хорошо. Пошли в дом. Копыто, Йети, со мной.

Носителями благозвучных имен Копыто и Йети оказались двое не первой молодости казаков. Почему их так прозвали, Пошта так и не понял: Копыто был бледен и снул, а Йети – гладко выбрит. Пошта так понял, что оба были военоначальниками, руководители подразделений, и что сотрудничать предстояло именно с этими двумя неулыбчивыми мужиками.

– Вот. – Есаул опустился на стул перед большим столом. – Надо утереть Ступке нос. Сколько людей можем на это поднять?

– Десяток моих и десяток Йети даст, – протянул неуверенно Копыто.

– Мало, – решительно сказал Тапилина. – Нужно больше. Все встанем, все пойдем. Где это видано – девочку похитили? А завтра кого? Зарвался Ступка. Надо поставить его на место, пока он этого не ждет. Тут стратегия. Он-то думает, мы до утра праздновать возращение Олеси будем. Понятно? Так что пьянку прекратить и через полчаса всем на конях собраться и построиться. А на охрану ставки выделить два отряда.

– Так точно! – хором откликнулись Копыто и Йети.

Копать-колотить. Такого развития событий Пошта не ожидал.

Стратегию не разрабатывали – Тапилина настолько проникся идеей «блицкрига», что об остальном даже не думал. Наука войны, пожалуй, самая старая из наук человечества, была порядком подзабыта в современном мире.

«Когда людей стало больше одного племени, – размышлял Пошта, покачиваясь в седле Одина и полной грудью вдыхая сухой степной воздух раннего вечера, – даже раньше, когда людей стало больше двух, они начали воевать. Делить территорию, самок, ресурсы. Кто-то взял в руку камень, кто-то додумался до палки, а кто-то привязал камень к палке – и понеслось. Тысячи лет эволюции совершенствовали мозг человека и его способность к убийству себе подобных. Горели деревни, горели города, троянского коня затаскивали в город… а ведь если сосчитать корабли из знаменитого списка в “Илиаде”, получается, что Трою чуть ли не тысяча воинов осаждала…»

Двадцатый век – качественный скачок. Химические атаки, иприт, выжженные легкие и вытекшие глаза. Автоматическое оружие. Танки. Бомбардировщики. И, наконец, атомная бомба.

Химия, физика, биология, математика, королева наук – все служило лишь убийству, лишь войне. Ни в литературе, ни в живописи не было человечество столь упорно, и даже гуманитарные науки поддерживали кровавый алтарь. Философия объясняла, почему кого-то нужно убить. Юриспруденция оправдывала. Экономика – давала повод.

Достигнув высшей точки развития, наука войны погубила человечество.

Что ж, наверное, это логично. Так, смерть автора – лучший и самый естественный способ закончить роман.

А когда старое разрушено – приходит время строить новое. Теперь листоноши несут на своих плечах небосвод другой науки – науки жизни, мира, взаимоподдержки.

Конечно, реальность такова, что им приходится овладевать заодно и чуждой им наукой убийства, как индивидуального так и массового, но что делать? Добрым словом и пистолетом, как известно, можно добиться куда большего, чем просто добрым словом.

В общем, полное незнание Тапилиной тактики и стратегии Пошту одновременно радовало (в умозренческом аспекте) и расстраивало (в аспекте практическом).

Участвовать в бойне не хотелось отчаянно, а ничего другого есаул предложить не мог. Наскочить, всех положить, кого-то взять в плен, дома сжечь, баб… О, кстати о них!

Бабы, провожая отряд в поход, выли, но при этом с вожделением оглядывались на накрытые столы. Пошта не выдержал и сплюнул.

Ландшафт не позволял использовать естественные складки местности для скрытого и внезапного нападения, поэтому в коше Ступки нападающих, естественно, заметили и даже попытались подготовиться: вооруженные казаки вышли за забор, чтобы встретить противника в чистом поле. Пошта почему-то ожидал, что люди Тапилины остановятся, что последует диалог или какой-нибудь поединок между богатырями… Зря.

Казаки Ступки, увидев противника, заорали и понеслись навстречу. Пошта, не имевший опыта в столь массовом конном бою, старательно пытался не потеряться в толпе, в которую моментально превратился воинский порядок…

Противники сшиблись. Стало очень тесно и страшно. Кругом ржали кони, хрипели люди, матерились, кричали. Пошта очумело вертел головой, Один танцевал, периодически кусая подбиравшихся слишком близко коней, не делая особой разницы между своими и чужими. Раздавались выстрелы, но достаточно редкие: во-первых, берегли патроны, во-вторых, в такой толчее запросто можно было убить кого-то своего. Поэтому в основном бой шел ножевой и сабельный да взлетали над головами казачьи нагайки и кистени, способные переломить подставленную под удар руку, выбить глаз или до крови рассечь плоть.

Рядом с Поштой орудовал саблей Копыто, да и сам есаул тоже бился где-то здесь – не остался дома, когда его люди шли на смерть, захотел вкусить мести.

Поднявшаяся белая тонкая пыль набивалась в ноздри. Животные чихали, люди стягивали противогазы и сдирали респираторы – жарко, дышать нечем. Закат отсвечивал кроваво-красным, пятнал потные лица, будто кровью.

И высоко в небе с истошным карканьем носились птицы-падальщики.

Команд Пошта не слышал, да их не было.

– Дерись, мутант! – заорал на него подскочивший Йети.

Один показал ему зубы, и командир подразделения свалил, но Пошта понимал, что долго лавировать не получится. Нужно защищаться, а лучшая защита – это нападение. Он тяжело вздохнул – копать-колотить, снова переступать через правила жизни листонош, – и вытащил длинный нож. Конечно, против сабли он – ничто, дистанция слишком разная, значит, нужно завладеть чем-нибудь более подходящим.

Дело осложнялось тем, что листоноша не очень отличал «своих» от «чужих».

В толпе уже стало свободнее, бой распался на пары и тройки. На землю Пошта старался не смотреть – ему не хотелось видеть, по чему так мягко ступают все восемь ног Одина.

Щербатый казак с мокрыми от пота темно-рыжими волосами несся на Пошту, раскручивая кистень. Било пластало воздух со свистом, слышным даже сквозь шум битвы.

Кистень – это, конечно, хорошо. Это оружие исторически применялось казаками и прочими нерегулярными войсками именно в конном бою. При достаточном навыке владения кистенем можно не только убивать (внезапно, подло, кроваво), но и обезоруживать. Например, цепью обхватить древко копья, рвануть… Ничем не хуже лассо. Одна беда: учиться пользоваться кистенем нужно долго и упорно, а то раскроишь сам себе голову.

Все это промелькнуло за долю секунды. Пошта слегка тронул Одина коленями, и понятливый боевой конь скользнул в сторону невозможным для обычного скакуна образом, просто утек с линии атаки, развернулся (Пошта приник к его спине, било просвистело мимо) и, встав боком к коню казака, пнул его лошадь в живот. Такого удара несчастное животное ожидать не могло и попросту упало, подмяв под себя седока. Один сунулся мордой вниз, будто клюнул, а когда покосился на хозяина, пасть у него была густо вымазана красным – боевой конь выдрал клок мяса из шеи противника, добив.

Вопрос оружия оставался открытым.

Пошта заозирался.

В основном в дело шло гибко-суставчатое оружие: бичи, цепы, кистени, кнуты и нагайки. Ни чем из этого Пошта толком пользоваться не умел – не учили его. Один раз в жизни только держал в руках шестиметровый кнут со стальным сердечником, и эта кожаная змея жила своей жизнью, не желая слушаться листоношу, в то время как у его наставника кнуты так и порхали: он мог затушить свечу, не уронив, выбить зажатый в зубах цветок, не коснувшись лица…

В общем, вся эта экзотика отпадала, а вот меч или копье Поште подошли бы: в условиях дефицита патронов всех листонош учили владению «холодняком». Дело было за малым: найти что-нибудь поприличнее.

Наконец он завидел казака, орудующего шашкой: клинок длиной около метра, слабо изогнутый, у боевого конца – обоюдоострый. Шашака была без дужки, так называемого кавказского типа, и досталась казаку, наверное, по наследству.

Оставалось только понять, человек Ступки или Тапилины размахивает желанным предметом. Да только как?

К счастью, казак заметил Пошту и сам ответил на вопрос: кинулся на него. Листоноша – приметный член отряда, свой бы так не поступил.

Один провернул уже отработанный трюк с проходом, присядом и ударом двумя (или даже тремя) копытами сразу. Результат был предсказуем, только теперь Пошта свесился с коня и подобрал выпавшую из разжавшихся пальцев недруга шашку.

Кажется, люди Тапилины теснили врагов. По крайней мере, бой постепенно смещался и кипел уже под стенами коши Ступки. Отмахиваясь шашкой и стараясь никого не убить, Пошта выбрался из гущи боя и, тяжело дыша, смотрел на него со стороны.

То, что изнутри казалось хаосом, на деле таковым, похоже, не было. Отсюда, по крайней мере, Пошта ясно видел, что казаки Ступки держат ворота, не дают открыть их, а люди Тапилины продавливают сопротивление. Кто-то полез через забор, его откинули – там прятались вооруженные дрынами бабы с детишками.

Интересно, а здесь ли Зубочистка или ждет внутри, сжимая какое-нибудь копье в потных ладонях?

Были бы за забором мутанты – Пошта кинул бы гранату, но людей он убивать не хотел. Люди не виноваты в том, что Ступка похитил Олесю. Ну, как не виноваты… Усилием воли Пошта возродил в себе гуманизм. Не хватало еще начать сомневаться в том, что философия листонош правильная и что все люди заслуживают жизни.

Из давки раздались победные крики, толпа вмялась и начала втягиваться внутрь, как амеба, – ворота открылись.

Пошта прикинул, стоит ли рисковать жизнью или нет, на всякий случай перекинул из-за спины обрез и, дождавшись, пока все проникнут внутрь ограждения, двинулся следом.

На поле остались трупы коней и людей. И падальщики уже спускались, чтобы начать свой пир.

Казаки Тапилины, видимо, легко смяли сопротивление противника, отбросив его дальше по улице и загнав в дома. Из часовни несся заунывный колокольный звон. Пошта замер, озираясь.

Тысячи лет эволюции…

Цивилизация ничего не стоит. Жестокость не победить.

Копать-колотить.

Пошта опустил обрез.