Метро 2033. Крым. Последняя надежда (сборник) Аверин Никита
Свои? Чужие? Месть?
Здесь люди жили. Обычные люди: грязные и не очень умные, ленивые, склонные к обжорству и разврату, не планирующие жизнь дальше, чем на час вперед, бездумно сношающиеся и плодящееся, не обращающие внимания на детей…
Люди. Такие же, как Пошта. Просто менее образованные и неразвитые.
Они не виноваты в том, что их не научили не только выражать свои чувства – чувствовать, прислушиваться к другим и себе, вообще ничему не научили, не подняли над уровнем древнего гоминида, общего предка всех двуногих, прямоходящих, лишенных перьев.
Пошта с силой сжал переносицу.
Вот за то ты и борешься, листоноша, чтобы люди снова стали людьми. Поэтому давай-ка сопли подбери – и вперед. Туда, где все еще не умолкает колокольный перезвон и откуда подозрительно тянет дымом.
Улица была усеяна трупами. Было видно, где шел Тапилина.
Закат догорал. Все вокруг: белые стены домов, белая дорога под ногами – стало красным. Один ступал неторопливо и торжественно, чувствовал настроение хозяина.
Перед часовней Пошта замер, открыв рот от удивления.
Про подобное он читал только в старых, до Катаклизма сделанных учебниках истории: часовню обложили травой, ветками, досками. И подожгли. Из кругового костра тянуло дымом, а дверь была заложена так, чтобы изнутри ее не открыть. Окна тоже были закрыты тяжелыми ставнями.
– Закрылись, – сказал Листоноше Копыто, утирая пот. – Ниче, там и поджарим. Взяли, значит, Ступку, его военоначальников и твоего этого. Зубочистку. Еще на улицах. Остальные здесь заперлись.
– И вы их что – сожжете?
Было слышно, как хором молятся в часовне. У Пошты на затылке волосы встали дыбом.
– За Олеську, – пояснил подъехавший Тапилина. – За наших хлопцев. Давно пора эту заразу…
– Что, и баб? И детишек?
– А накой они нам? Кормить еще… А они потом вспомнят и отомстят. Нет уж. Хватит.
Пошта представил, как просачивается дым сквозь щели в деревянных стенах, и голова у него закружилась. Видимо, как раз в это время закрывшиеся в часовне поняли, что горят, и вера их дрогнула: заголосил ребенок, заверещали бабы, изнутри ударили в дверь.
– Ничего. Выдержит. – Тапилина огладил усы.
Копать-колотить, да есть ли под этим небом хоть один по-настоящему хороший человек?!
Даже не так. Есть ли люди еще под этим небом?
Пошта с тоской вспомнил веселую Бандерольку, свою добрую подругу, вспомнил приятелей-листонош… «Старею, что ли? Запутался? Я же должен спасать всех подряд, а мне хочется затолкать казаков Тапилины с есаулом во главе в горящую часовню. Или перестрелять их нафиг».
Кстати, мысль.
Пошта подъехал вплотную к Тапилине, приставил обрез к его боку:
– Там дети, есаул.
– Сдурел?!
– Открой двери. Тебе на том свете зачтется. Там же дети, понимаешь? Маленькие.
– И что, выпустить?
– Выпустить. Хочешь – здесь оставить, хочешь – к себе забрать. Неужто бабьего бунта боишься, есаул?
– Не боюсь я баб и никогда не боялся!
Пошта смотрел на казака, вымазанного чужой кровью. Да, ничего и никого ты не боялся, степняк. Только вот с мозгами у тебя не очень хорошо, а с совестью – и того хуже.
– Выпускай. А то пристрелю. У меня, знаешь, свои принципы. Я и умереть за них готов.
Есаул скосил на него белый глаз, шевельнул усами:
– Открыть двери!
– Ты чего, командир?!
– Открыть, я сказал! Казаки! Вы что, баб испугались?!
Уже трещал огонь и меньше было дыма. Успеть бы… вспыхнет часовенка свечкой, люди внутри и останутся.
Казаки кинулись к дверям, распахнули их. Заплаканные пленники кинулись наружу, падали на землю, жадно глотали воздух.
Пошта опустил обрез:
– Спасибо, есаул.
Тапилина задумчиво кивнул:
– Тебе спасибо, листоноша. Не дал зверем стать. Удержал во мне человека.
– Где пленник-то мой?
– В доме Ступки, как и хозяин. Связали его. Поедем вместе, покажу.
Пошта в последний раз оглянулся на часовню – ее и не думали тушить, и огонь все-таки начал подниматься по стенам, карабкаясь к замолкшему колоколу.
На Зубочистку было жалко смотреть. И без того худосочный жилистый парень за время, проведенное в коше Ступки, превратился в обтянутый кожей скелет, пародию на самого себя. Под глазами залегли синяки от беспробудного пьянства, сами глаза налились кровью, а одежда – старенькая химзащита и драный противогаз – окончательно превратилась в лохмотья.
После боя Зубочистка выглядел еще более потрепанным – видимых ран и повреждений на нем Пошта не заметил, но судя по подергиванию головы и глаз, то и дело сползающих к переносице, балаклавец заработал сотрясение мозга, а то и не одно. Казаки Тапилины, скрутившие вору руки за спиной джутовой веревкой, напоследок еще и отпинали его ногами, если не переломав ребра, то уж как минимум отбив нутро, и дышал Зубочистка тяжело, с хрипом.
– Ну что, копать-колотить? – спросил Пошта цинично. – Добегался, ворюга?
Зубочистка не ответил, только зыркнул недобро.
– Гаденыш ты лживый, – продолжал листоноша. – Я же тебе жизнь спас. Из Балаклавы вывел. А ты, мерзота? На Летучий поезд твои люди напали? В Севастополе своих же опять подставил под огонь. Теперь вот со Ступкой связался, с покойничком-то.
– Пошел ты… – сплюнул сквозь зубы кровавый сгусток Зубочистка.
Пошта покивал:
– А врал-то, врал! Я-де пилотом был! Гражданской авиации! Жена и дети погибли! Сталкером хочу стать! А на деле – обычный ворюга, да еще и неудачник к тому же. Лох – по-простому говоря, – продолжал глумиться Пошта.
– Сам ты лох! – взвился, насколько позволяли веревки Зубочистка.
Пошта мысленно ухмыльнулся. Первая часть допроса – выведение субъекта из равновесия – прошла успешно.
– Ты ничего не перепутал? – уточнил листоноша. – Это ты тут сидишь связанный и побитый. А я – стою над тобой, свободный. Так кто из нас лох?
– Ты! – прорычал Зубочистка. – Ты – лошара! Листоноша! Холуй сектантский! А я – вольный человек, вольный! Что хочу – то и делаю, нет надо мной никого! Вольному – воля!
– Так уж и никого? – прищурился Пошта. – А перфокарту ты небось для собственного удовольствия спер. Так, почитать на досуге… А ну отвечай, кто тебя нанял?! – вдруг гаркнул листоноша.
Зубочистка съежился в ожидании удара и пискнул:
– Профессор…
– Кто-кто?
Тут бандит спохватился и горделиво вскинул подбородок:
– Не твоего ума дела, листоноша!
Пошта не был большим сторонником пыток – негуманно да и не практично, но когда допрашиваемый уже «поплыл», небольшое болевое воздействие было, увы, необходимо.
Он присел на корточки над Зубочисткой, взял его двумя пальцами за локтевой сустав и надавил на нервный узел. Зубочистка взвыл от боли.
– Слушай сюда, Зубочистка, – проникновенно начал Пошта. – Я же тебя убивать не стану. И даже пытать не стану. Я тебя просто-напросто отдам казакам. Есаулу Тапилине. И скажу, что это ты, сучонок, дочку его Олесю продал сектантам Серого Света. А казаки знаешь что с тобой сделают?
Зубочистка завертел головой.
– Тут два варианта. Либо в Казачью Сечь отправят, к гетману Дорошенко, – продолжал Пошта, – где будет ждать тебя хороший кат… Знаешь, что такое кат? Палач. Который умеет на палю натягивать… то бишь на кол сажать, есть такой старинный обычай в Казачьей Сечи. Либо – если я попрошу – продаст тебя есаул Тапилина бахче-сарайскому хану Арслаю Гирею Второму, с которым я тоже лично знаком. А уж хан… у Хана, знаешь ли, гарем есть. А в гарем нужны кто? Ну-ну, не бледней. Наложниц и без тебя хватает. Евнухи туда нужны, уразумел? Чикнут твои причиндалы – и будешь евнухом.
Зубочистка совсем сник и задрожал.
– Понял теперь, с кем ты связался? – уточнил Пошта. – Я всех знаю. И есаула, и гетмана, и хана, и бога, и черта. С листоношами лучше не ссориться, неужели не слыхал? Поэтому кончай строить из себя крутого бандюка и выкладывай все как на духу. Где перфокарта, кто такой профессор, и нафига ты все это замутил.
Зубочистка вздохнул и промямлил:
– Нету перфокарты. Стырили ее у меня.
– Кто?
– Кто-кто… Подельнички мои, сучьи потроха. Опоили меня, как маленького, в Симферополе. Есть там такой кабак, «Мрiя» называется. Там и опоили. Клофелином, что ли. Как очухался – ни подельников, ни перфокарты, ни оружия, ни патронов. Как лоха, – чуть не всхлипнул Зубочистка.
Пошта скривился. Погоня за перфокартой начинала ему надоедать. Что ж за кусок картона такой заколдованный?
– Так, давай по порядку. На хрена тебе вообще эта перфокарта?
– Для Профессора, – вздохнул Зубочистка. – Он меня нанял.
– Какого еще Профессора? – уточнил Пошта.
– Года два назад в Симферополе познакомились. Мы – я и моя банда – как раз с мыса Айя вернулись. С хабаром, как полагается. Ну, загнали хабар, пошли отмечать. И тут он нарисовывается. Очкарик. Щуплый, лысинка, глаза умные, но дикие какие-то. И респиратор у него – фирма, швейцарский, со сменными фильтрами. В общем, подходит такой весь из себя, говорит: есть у меня работа для такого талантливого молодого человека. Давно, говорит, слежу за вашими карьерными успехами и хочу предложить вам новый путь реализации своих уникальных способностей.
– Ну а ты чего? – спросил Пошта.
– А я чего? Я губу раскатал, уши развесил, слушаю – только успеваю лапшу с ушей снимать. А Профессор этот и так говорит, и эдак, и хвалит меня, и нахваливает, а потом как бы невзначай – бывали ли вы в Балаклаве, молодой человек? Я говорю: нет, не бывал. А он: хотелось бы побывать? А за каким хреном, неделикатно отвечаю я, нутром чуя подвох. Тут он напрягся, по сторонам огляделся, ко мне нагнулся и шепчет: есть у меня денежное поручение для отважного сталкера, готового проникнуть на балаклавский подземный завод по ремонту подводных лодок. Я аж прифигел от такого поручения. Ну, думаю, сбрендил старикашка. А он все плетет: мол, стало мне – то бишь ему – известно, что сохранилось на этом подземном заводе довоенное оборудование, в частности – некий узел связи. Не могли бы вы – то есть я – проникнуть внутрь и слить всю информацию на портативный носитель – на дискету или перфокарту. Ну, тут я ему чуть в лицо не рассмеялся. Говорю: сбрендил, дядя? Какое, к чертям, оборудование? Какой завод? Да там одни мутанты, даже выживших нет.
Пошта покивал. Про балаклавскую общину он сам узнал совсем недавно.
– А он, такой, обиделся весь, – продолжал колоться Зубочистка. – Надулся, как индюк, и вещает: мол, я – Профессор из Тортуги, меня тут все знают, я порожняк не гоню и пургу не несу. А любому, кто проникнет в Балаклаву, заплачу миллион купонов золотом за информацию с узла связи. А я про Тортугу слышал уже тогда – там народ серьезный, словами бросаться не будут. Лям купонов – это ж можно домик у моря и никогда больше не работать… – Взгляд у Зубочистки сделался мечтательный. – Ну, повелся я, в общем… Жадность фраера сгубила.
– Что дальше было? – поторопил Зубочистку Пошта.
– Ну что-что… Собрал бригаду. Слишком опытных брать было опасно – еще кинут меня, нож в спину воткнут, а совсем лошков – стремно, разбегутся при первом шухере. Поэтому набирал долго, чтобы и преданные, и смелые, и не слишком умные. Рассказал им, что в балаклавской штольне хабара столько, что хоть жопой ешь. Они поверили. Внедрился в штольню, сказочку придумал про пилота гражданской авиации, который несколько лет по пещерам мыкался, пока не решил попытать счастья и найти постоянное убежище в известной на весь Крым ремонтной базе для подводных лодок. Я же натурально, до Катаклизма, пилотом был. Вроде поверили. Выяснил, где пункт связи, – обломался, этот уровень штольни контролировался морлоками. Выждал удачного момента, во время рейда решил проникнуть в святая святых – и выкусил по полной, – скривился Зубочистка. – Что называется, вот те нате, хрен в томате. Какой-то борзый листоноша пролез впереди меня, слил информацию на перфокарту и свалил из штольни. Пришлось падать ему на хвост, строить из себя лошка педального и ловить момент, чтобы стырить перфокарту.
Пошта вздохнул. Вот так вот веришь человеку, помогаешь ему, тащишь за собой – а он ждет момента, чтобы ударить в спину. Верь после этого людям…
– Ну, про поезд ты знаешь… Если бы не козел Буйен… Но – все равно я карту добыл, в Севаст добрался, с пацанами встретился. Пацаны, правда, бухтеть начали – много, мол, наших полегло у поезда, да и хабара не достали из штольни, и вообще – когда бабло делить будем? Короче, начался разброд и брожение умов. И тогда я решил провести чистку рядов. Взял с собой самых преданных – таких нашлось всего с десяток – и выехал в Симферополь, а остальных натравил на крейсер «Адмирал Лазарев» – знал, что их в капусту пошинкуют…
– Дальше что было? – спросил Пошта, преодолевая брезгливость. «Гнида, а не человек», – решил он про Зубочистку.
– А что – дальше… Двинулись мы в Симферополь. Там – в кабак «Мрiя». Оставили сообщение у бармена для Профессора и стали ждать. Ну и бухать по мере сил и возможностей, че еще в Симфере-то делать? Тут мои подельнички, козлы поганые, меня и опоили…
Пошта кивнул. «Так тебе, гаденышу, и надо, – подумал он. – Круговорот дерьма в природе это называется. Не делай другим того, чего не хотел бы себе. Как подставить бойцов своей бригады под ураганный огонь “Адмирала Лазарева” – так это чистка рядов. А как свои же в бухло клофелину сыпанули – так это они козлы поганые. Двойные стандарты, как они есть…»
– Ты как в коше-то очутился? – спросил Пошта.
– Как-как… – скривился Зубочистка. – Я по пьяни своим пацанам проболтался, кому перфокарту загнать собирался. Вот они и двинули в Тортугу самостоятельно, чтобы без меня, значит, сделку закрыть. А я Профессору маляву оставил, что перфокарта у меня – вот и выходил мне капец со всех сторон: и мимо денег пролетаю, и для тортугских пацанов звездоболом окажусь, а они такое не прощают. Решил я своих козлов нагнать и перфокарту отнять. А ночью оно по Степи стремно ехать – вот и напросился к Ступке на хутор, думал – переночую спокойно и дальше поеду, до Тортуги нагоню козлов. А хрен вам. Даже поспать не получилось. Вы когда штурм начали, я тебя увидел – думал, по мою душу листоноша явился.
«Не так уж ты и ошибался», – подумал Пошта, но промолчал.
– Ну, а дальше ты уже знаешь, – подвел итог своей грустной истории Зубочистка.
– Земля – она круглая, – глубокомысленно заметил Пошта. – Сколько ни крутится, а встречи нам с тобой было не миновать. Ладно, не отдам я тебя казакам. С собой возьму. Поедем перфокарту вызволять.
– Правда? – обрадовался Зубочистка, просветлев лицом.
– Правда, – кивнул Пошта. – Но не сразу. Есть у меня одно дело еще – письмо от крымского хана доставить для гетмана Дорошенко. Я же, как ни крути, листоноша!
Глава 7
Хозяин неба
После Катаклизма Крым жил, как Дикий Запад, – по закону револьвера. Не было больше стран, государств, полиции и пограничной службы. Были более-менее организованные банды вооруженных людей, присвоивших себе древние названия аналогичных организаций седой старины.
Казачья Сечь (как и Бахче-Сарайское ханство) была образованием скорее политическим, чем географическим. Никто не мог бы сказать, какую площадь она занимала и какое население приютила под защитой гетманской булавы. Есаулы резали друг дружку, как Тапилина и Ступка, хутора переходили из рук в руки, татары совершали набеги, а более всего досаждали выжившим, разумеется, степные мутанты.
Однако у Казачьей Степи была столица – знаменитый Гуляй-город. Названный в честь гуляйпольского приюта знаменитого батьки Махно, Гуляй-город полностью соответствовал своему названию – ибо был не городом в классическом смысле слова, а караваном телег и повозок, странствующих по Степи.
Поэтому лучшей защитой столицы от вражеского нападения было то, что никто не знал (кроме казаков, разумеется), где тот находится – маршрут и расписание движения Гуляй-города были самой охраняемой тайной Сечи. Есаул Тапилина, донельзя благодарный Поште за все, рассказал ему, где по его расчетам будет находиться Гуляй-город через два дня. Листоноша, сдержанно поблагодарив, приторочил связанного Зубочистку к седлу Одина и выехал в гости к атаману.
Если бы не пленник, Пошта доскакал бы за день, но Зубочистка, семенящий стреноженными ногами, заставлял листоношу сдерживать Одина, готового пуститься во весь опор.
Так они и ехали два дня, почти не разговаривая – не о чем было да и незачем. Пошта торопился поскорее разделаться с поручением хана Арслана Гирея Второго и пуститься в погоню за бандой Зубочистки, пока та не добралась до Тортуги.
Наконец вечером второго дня на горизонте показался Гуляй-город.
Зрелище это было эпично и колоссально – почти как Летучий Поезд, разве что менее технологично. Основную инфраструктуру Гуляй-города составляли не фуры или грузовики, а самые обыкновенные телеги и повозки – это освобождало казаков он нефтяной зависимости, а уж лошадкам в Степи корм всегда найдется. Телеги эти и повозки были не из простых – усиленная пуленепробиваемым кевларом, невоспламеняющимся номексом, универсальной спектрой, старомодными титановыми и керамическими пластинами, выковырянными из бронежилетов, каждая телега представляла собой мини-броневик, способный выдержать обстрел из легкого оружия в течение получаса.
Собранные в караван, повозки образовывали гужевой аналог бронепоезда. На стоянках же, следуя заветам древних римлян и скифов, телеги ставили в круг, образуя непрошибаемый периметр, способный отразить набег как степных мутантов, так и татар с бандитами. Татары, впрочем, на Гуляй-город не нападали, следуя заключенному пару лет назад перемирию между Казачьей Сечью и Бахче-Сарайским ханством…
По периметру внешнего круга через равномерные отрезки располагались сторожевые башни – быстросборные конструкции из алюминиевого профиля, наверху которых дежурили пулеметчики и огнеметчики. К одной такой башне и направился Пошта, ведя в поводу Одина и Зубочистку.
– Пошта, – представился он. – Листоноша. У меня письма для гетмана Дорошенко.
– А это кто с тобой?
– Один и Зубочистка, – назвал Пошта своих спутников.
– Один – это восьминогий? – уточнили с вышки.
– Угу.
– А тощий – Зубочистка?
– Ага.
– А ему че тут надо?
Пошта хмыкнул:
– Вы же не спрашиваете, что надо Одину? Вот и про Зубочистку не спрашивайте. Место в стойле я оплачу за обоих.
На башне заржали, Зубочистка зашипел от ярости и унижения.
– Проходи, листоноша! – разрешили с башни. – Гетман любит хохмачей!
Пошта вошел внутрь.
Изнутри Гуляй-город напоминал любое поселение выживших крымчан – разве что поднятое на колеса и привычное к кочевой жизни. Бегали полуголые дети, таская дохлых крыс на палочках, стирали в лоханях и куховарили на кострах женщины, махал кадилом пузатый поп, пьяный в стельку, где-то щелкали нагайки – казаки упражнялись в меткости, где-то ржали лошади, а над телегами, повозками и трейлерами тянулся очень домашний запах – дыма, еды, человеческого пота и самогона.
Казаки, встав на постой, расслаблялись за картишками и мордобоем, собираясь компашками по десять-пятнадцать человек. Бродячие певцы зарабатывали на жизнь, истошно голося: «Это все-о-о-о, что останется после меня…»
Пошта поймал за рукав проходящего мимо не слишком пьяного казака и спросил:
– Где гетман?
– Та-а-ам, – махнул рукой казак, пьяно пошатнувшись. – В шинке.
Шинком оказался трейлер, переделанный под питейное заведение. Гетмана Дорошенко Пошта узнал сразу, хоть никогда и не видел его прежде: огромный, пузатый, с моржовыми седыми усами и длиннющим оселедцем, нос-картошка, глазки-пуговки, ярко-красный татарский халат и меховая казачья папаха, за кушак заткнута булава и «маузер», в руке – штоф самогона, а вокруг толпа прихлебателей, адъютантов, секретарей и высшего командного состава Сечи, пьяного в жопу, веселого и довольного жизнью.
– Гетман! – поклонился Пошта.
– Ты кто? – попытался сфокусировать взгляд гетман.
– Пошта. Листоноша. У меня для вас письмо.
– А-а-а-а, Пошта! Знаем, слыхали! Ты Олеську Тапилину спас. Любо, братец, любо! А ну давай выпьем!
– Нет, – покачал головой листоноша. – На работе не пью. Вот письмо.
Он протянул гетману конверт.
– От кого? – нахмурился Дорошенко, крутя ус.
– От хана Арслана Гирея Второго из Бахче-Сарая.
– Ох ты, ах ты, все мы космонавты! – хохотнул гетман, и казаки подхватили смех. – Хан! Крымского ханства хан! Арсланушка черножопый, шаурма-пилав-чанахи! Ханом себя величает, повар задрипанный!
Казаки уже хохотали вовсю.
– Давай сюда письмо! – Гетман протянул руку, и Пошта с облегчением отдал надоевшее послание.
Гетман разорвал конверт, покрутил письмо в руках и раздраженно ткнул секретарю:
– Читай!
«Вот так вот, – подумал Пошта, пока тщедушный секретарь, нахмурив лоб, напряженно шевелил губами над текстом, – руководитель одной из могущественнейших сил Крыма не умеет читать. Вот и возрождай с такими людьми цивилизацию!»
– Беда, гетман! – побледнел секретарь. – Хан войну объявляет. Пишет – отныне считаю перемирие законченным.
– Что-то?! – аж привстал гетман Дорошенко. – Ах он лживая паскуда! То-то я думаю – чего он листоношу отрядил, а не своего татарина прислал с депешей! Татарина-то за такие известия мигом бы на палю натянули! Хитер Арслан, хитер, да мы хитрее! Войны хочется? Будет ему война!
Казаки воинственно загудели, кто-то шмальнул в воздух из пистолета, и весть о грядущей войне мигом облетела Гуляй-город, все население которого, включая седых стариков, женщин и детей, подтянулось к шинку, где бушевал гетман.
Пошта с тоской подумал: «Опять война. Мало им. Не навоевались. Сколько ж можно?!»
– Пиши, – велел гетман секретарю. – Жалкому недомерку, чья шаурма сделана из кошки, а шашлык – из собаки, узкоглазому и черножопому Арсланке, облыжно величающему себя ханом, от гетмана Петра Дорошенко из Гуляй-города, столицы Казачьей Степи – увесистый пинок под задницу заместо поклона…
Под ржанием казаков секретарь, высунув язык от усердия, записывал за гетманом каждое слово.
– Подождите, – встрял Пошта. – Это не моя война. Мне надо ехать.
Гетман нахмурился, а потом расцвел лицом и махнул рукой:
– Спасибо за службу! Я распоряжусь, чтобы ты получил припасов в дорогу! Только меня не отвлекай! Пиши, секретарь: депешу твою, отставной ты козы барабанщик, мы получили и использовали по назначению…
Пошта украдкой выбрался из толпы и вернулся к Одину и Зубочистке. На душе у листоноши было тоскливо и противно. Опять война, опять кровь зальет половину Крыма – но поделать листоноша ничего не мог.
Потому что у него была своя миссия.
И он собирался ее исполнять.
– Поехали, – сказал он Зубочистке, запрыгивая в седло. – Догоним твоих подельников!
Зубочистка обреченно вздохнул и побрел следом за восьминогим конем. Выбора у него не было.
Зубочистка оказался не самым хорошим попутчиком в дальнюю дорогу. Во-первых, он все время ныл – то ботинки ноги натерли, то в химзащите жарко, то веревка слишком туго затянута, то фильтры пора в противогазе поменять, то Один слишком быстро идет… Во-вторых, когда Зубочистка не ныл, он разговаривал. Точнее, коммуницировал. Это было даже противнее, чем нытье.
Например, Зубочистка мог долго, с кучей абсолютно не нужных подробностей вспоминать, что и как он жрал два года назад в Симферополе, или как они с друзьями сходили в бордель в Алуште, или как его развели на бабки пацаны в Судаке… Историй у него в запасе было множество, все они были однотипные и заунывные, но Зубочистку это не останавливало.
Иногда Поште хотелось его просто-напросто пристрелить. Листоношу останавливала лишь мысль о том, что подобный поступок опустит его на один уровень с Тапилиной и прочими озверевшими мясниками. Поэтому Пошта терпел. А Зубочистка разговаривал. И речь его была так же заунывна, как окружающий их пейзаж.
Ехали на север, в направлении Джанкоя, но сильно забирая к западу. Вокруг простиралась Степь – плоская, как стол, поросшая травой и кривыми, скрюченными от радиации и недостатка воды деревьями. Изредка мелькала пятнистая спина степного тигроскунса да кружили над падалью стервятники-грифы. По ночам окрестности оглашала хохотом гиеноподобная чупакабра. На ночлег Пошта старался останавливаться в ложбине, чтобы огонь костра не был заметен издалека. Под очаг рыл яму, рядом рыл еще одну и ладонью выгребал туннель – соединяющий очаг и поддув; получался утопленный в землю костер, дающий ровный жар и почти без взвивающихся в небо языков пламени.
Как-то очень не хотелось привлекать степных мутантов…
Спали по очереди; не то чтобы Пошта доверял Зубочистке, но бежать тому было некуда, в одиночку по Степи далеко не уйдешь, да и Один присмотрит: если что – для начала откусит предателю ухо.
Питались сухпаем, выданным гетманом, и иногда – свежим мясом, если Поште удавалось подстрелить тушканчика. Мясо приходилось долго вымачивать в физрастворе (читай – вода с солью), чтобы вывести радионуклиды.
Так и путешествовали – пока на горизонте не показалась колонна беженцев.
Это была примета времени: в убежищах, так срочно построенных или расконсервированных накануне Катаклизма, тех самых убежищах, куда можно было попасть только по большому блату или за очень большие деньги, где народ надеялся пересидеть последствия войны и выйти в прекрасный новый мир, – так вот, в убежищах заканчивалась жратва.
То ли армейцы не рассчитали количество людей, то ли тушенку закупали просроченную, то ли прапорщики-снабженцы воровали больше положенного – но в одном убежище за другим начинался голод. Фильтры еще работали, вода рециркулировалась, генераторы функционировали – а жрать было нечего.
Поначалу обитатели подземных оазисов снаряжали экспедиции на поверхность – на охоту. Охотнички повыбили всю дичь в округе, нарывались на мутантов, а то и вовсе не возвращались: кто погибал, а кто решал обосноваться на поверхности, влившись в общину выживших, и не кормить больше золотопогонных дармоедов-подземников.
В результате убежища одно за другим начинали эвакуироваться. Выглядело это обычно так: толпа смешно одетых людей (мало кто из них знал, что творилось на поверхности, поэтому кто-то надевал химзащиту, а кто-то – оленью доху), крайне бледных и страдающих анемией (спортзалы в убежищах предусмотрены не были) выползали на поверхность, строились колонной и брели в сторону Симферополя. Все без исключения жители убежищ (крымчане называли их «отдыхайками» – мол, пока мы тут парились, они там прохлаждались) считали, что Симфер им поможет, что именно там рай на земле…
Очередная колонна «отдыхаек» пересекла дорогу Поште и Зубочистке ближе к вечеру, когда листоноша стал уже подыскивать место для ночлега.
– Стой! Кто идет?! – окрикнули из колонны, ощетинясь стволами.
– Пошта, – представился тот, подъехав поближе, – листоноша.
С беженцами следовало быть предельно вежливыми – перепуганные, ни черта не соображающие в реальном мире, они могли быть опасными и начинали палить во все стороны по малейшему поводу.
– Кто-кто? – не поняли в колонне.
– Листоноша из клана Листонош.
– Опусти ствол, Сан Саныч, – посоветовал кто-то из колонны. – Про листонош я слыхал, они безобидные…
От такой характеристики Пошта саркастически хмыкнул, а Зубочистка пробубнил что-то обиженно, вроде «ну да, безобидные, как же»…
– Куда путь держите, уважаемые? – спросил Пошта.
– В Симферополь, – ответствовали ему.
«Ну да, конечно, – подумал Пошта. – Куда же еще!»
– А сами кто будете? – спросил он из вежливости.
– Убежище номер четырнадцать-бис. Эвакуированы распоряжением номер триста семьдесят восемь штрих десять в связи с окончанием продовольственных запасов.
– Ясно, – покивал Пошта. – На привал становиться планируете?
– А как же…
– Тогда мы с вами переночуем, – решил Пошта. – Вместе оно как-то спокойно. А то я слышал, тут саблезубые собаки шалят…
При слове «саблезубые» «отдыхайки» испуганно примолкли. Пошта на это и рассчитывал: теперь будет им тема для разговоров у вечернего костра – листоноша будет делиться деталями о флоре и фауне Крыма, а «отдыхайки» наперебой рассказывать страшилки, которыми пичкали друг друга все годы в убежище.
Но самый большой ажиотаж вызвал, конечно, Один. Беженцы один за другим подходили к коню, спрашивали разрешения погладить, гладили, отходили в сторону и зачем-то терли руки об одежду, видимо, боясь подхватить неведомую заразу.
Пошта научил «отдыхаек» правильно разводить костер и вымачивать в соленой воде мясо радиоактивных сусликов, после чего все беженцы собрались вокруг огня, поужинали и начали травить байки.
– А еще говорят, – бормотал седой старик, прикладываясь к фляжке с горячительным, – что бродит по плоскогорьям Южного Крыма Черный спелеолог. Заманивает в пещеры, запутывает, гробит людей.
– Все ты путаешь, дед, – возразил ему кто-то из юнцов. – И вовсе не Черный, а Пьяный спелеолог, а еще он – оборотень: когда баба, а когда мужик.
– Оборотни – это да, – весомо заявил кто-то из дальних рядов, невидимый во тьме. – В Крыму таких много. Днем – вроде человек нормальный, грамотный, умный, а как ночь наступит – все, бегает по степи, сталкеров жрет, женщин насилует.
– Враки! Не бывает такого!
Пошта знай себе посмеивался да дергал за веревку Зубочистку, который порывался вступить в диалог и развести лохов на бабло. Тут и о лохах речь зашла:
– А лох – это вообще растение, чтобы вы знали. По земле стелится, кто вступит – не выберется, у него шипы ядовитые, оцарапаешься, в лоха превратишься…
Тут уже заржали все – слишком уж невероятной оказалась байка.
– Все это байки и анекдоты, – степенно начал Сан Саныч, коренастый мужик с седой бородой и шрамом через все лицо. – А расскажу я вам, дети мои, легенду истинную, на реальных фактах основанную.
Пошта затаил дыхание. Собирать фольклор «отдыхаек» не входило в обязанности листонош, но у Пошты подобные легенды всегда вызывали интерес. Что могут напридумывать люди, проведшие полжизни в коробке под землей, а потом вылезшие в реальный, но абсолютно незнакомый мир? Под какие шаблоны подгонят они все непонятное, непостижимое, новое, ранее не виденное? Как обзовут мутанта? За кого примут сталкера? Как преодолеют пропасть временную и культурную, отделяющую их от реального мира?
– Где-то в этих самых краях, – начал Сан Саныч, как и всякий уважающий себя боян, неторопливо и солидно, – обитает странное существо. Никто его не видел вблизи – а те, кто видел, уже никому ничего не расскажут. Появляется оно по ночам и только когда нет луны. Вот как раз в такую ночь, как сегодня…
Все настороженно притихли. Пошта мысленно зааплодировал рассказчику.
– Сначала, – нагнетал обстановку Сан Саныч, – человек слышит негромкий рокот. Потом – такое назойливое жужжание, как будто рой пчел вырвался из улья на свободу. А потом – начинается шум, гром, рев и светопреставление. С неба доносится ужасный гул, сверкают зарницы, полыхает пламя – и рассказывали мне, что существо это за раз уничтожало до двух колонн беженцев и более пяти-шести разъездов казаков.
– Знаем мы это существо, – с апломбом юношества заявил кто-то из молодых. – Читали. Змей Горыныч его зовут. Но на всякого Змея о трех головах найдется свой Илья Муромец с бензопилой!
Все опять заржали, но как-то неуверенно: обстановочка не располагала к бурному веселью. Солнце окончательно завалилось за горизонт, на затянутом облаками небе не было ни звездочки, и полная тьма – густая, как чернила, осязаемая тьма – окутала степь.
Читать бесплатно другие книги:
