Сын города Поллок Том

Глава 32

– Вы могли бы, по крайней мере, признать, что понятия не имеете, что делаете? – спрашивает Иезекииль. Он не прилагает усилий, чтобы изменить выражение лица, но, несмотря на то, что каменный рот все еще поет осанну, я замечаю презрительный изгиб губ.

– Я серьезно, – повторяет он, – ибо, если вы упорно делаете вид, что знаете, как вести армию, раздавая идиотские распоряжения, я встаю перед необходимостью объявить своим ребятам, что сын Богини имбецил. Это ударит по боевому духу, но лучше уж так, чем если они станут слушать вас.

Мы находимся на Набережной, на северной стороне моста Челси. Иезекииль стоит на своем постаменте на углу сада Королевского Госпиталя. Тяжеловесная туша старого Викторианского лазарета нависает над нами; он на капитальном ремонте, и я разглядываю леса, нервно оплетающие его кирпичную кожу, но ничего не движется. Возможно, это нормальная, безжизненная сталь, но в последние дни все металлические трубки меня напрягают.

«Расслабься, Филиус», – призываю я себя, стараясь полностью сосредоточиться на Иезекииле:

– А чем так глупа идея? – спрашиваю я, как мне кажется, очень разумным тоном.

– Вопрос глупый.

Остатки моего терпения шипят в раздраженном вдохе:

– Слушай, – рявкаю я, – мы должны найти способ сохранить эффект внезапности, а когда у тебя в распоряжении сотня тонн долбаных ходячих камней, это легче сказать, чем сделать. Я всего лишь предложил, что раз мы вынуждены передвигаться по ночам из-за Лампового народа, то вы, камнекожие, должны держаться, как пустые статуи: волочиться от одного постамента к другому, пока мы не придем туда, куда идем, и Высь ничего не заметит.

Я на самом деле весьма горд идеей, но практически слышу, как брови Иезекииля скребут по карающей коже, ползя вверх по лицу.

Его тон иссушил бы и лишайники:

– Во-первых, мы – Тротуарные Монахи. Почетный караул Богини Улиц; мы не прячемся и не крадемся, и, несомненно, не волочимся.

Во-вторых, вы имеете хоть какое-то представление, как тяжело двигать карающую кожу? Поэтому ее и называют карающей, Высочество. Если вы хотите, чтобы у нас остались силы сражаться, надо идти кратчайшим маршрутом, а не «волочиться» от постамента к постаменту, петляя по городу до тех пор, пока уже не сможем переставлять ноги.

И, в-третьих, вы не «просто предложили», вы сказали это перед моими людьми, в равной степени солдатами и священнослужителями, и они восприняли «предложение», исходящее от божества, – к сожалению для нас всех, представленного тобою, – как приказ. Приказ, который в действительности означает, что они должны прикончить себя самым изнурительным и унизительным способом – и, кстати, почти наверняка вручить победу врагу.

Мне пришлось сказать им, что вы пошутили, и теперь они считают, что у сына их Богини больное чувство юмора. Но это лучше, чем если бы они поняли, что он или заговаривающийся идиот, или, что более вероятно, сумасшедший.

– Послушай, приятель… – начинаю было я, но Иезекииль меня перебивает:

– Я вам не приятель. Я либо покорный слуга вашей матери, обязанный, скрепя сердце, служить и вам, либо человек, который приложит своей известковой перчаткой хайло надоедливого маленького гаденыша, нарушающего заведенный мною порядок. В любом случае, о приятеле речи не идет.

Я так близок к тому, чтобы наговорить ему гадостей, – если он думает, что может взять меня голыми руками, я более чем счастлив проучить его.

– Прекрасно, – шиплю я, – с чего вдруг такая враждебность? Гаттергласс сказала, ты согласен, чтобы я вел их вместе с тобой…

Иезекииль застыл. Будучи статуей, он и так вел себя довольно спокойно, но сейчас стал еще неподвижнее. И это, уж я-то знаю, каждый раз чертовски пугает.

– Можно и так сказать, – он выталкивал слова сквозь сжатые губы.

– Да? А как еще можно сказать?

– Можно сказать, что все это затея Гаттергласса. Сперва я смеялся, потом понял, что он серьезен, и проспорил два битых часа, а под конец он угрожал отдать мое тело обратно Химическому Синоду и удостовериться, что свое следующее воплощение я проведу в абстрактной скульптуре с отверстиями во всех самых неудобных местах. В этот момент, да, полагаю, можно сказать, я «согласился», что вы можете вести их со мной.

– О, – а я-то уже возгордился, воображая себя неистовым полководцем каменного войска. Теперь чувствую, как эта гордость ласточкой ныряет в мой желудок.

– Гаттергласс хочет, чтобы вы находились в пределах видимости, – каменный голос ангела сочится отвращением. – Он хочет, чтобы мы помнили, за кого боремся. Откровенно говоря, я думаю, чучело кошки и пугало были бы лучшими символами ужасающей красоты Нашей Леди, но, к сожалению, у нас есть вы.

Скрежетание камня заглушает любую попытку оправдаться. Широкие серые крылья простираются по обе стороны от Иезекииля, бросая на меня тень.

– Если она хочет, чтобы мы вдохновились, ей следует прийти и вдохновить нас самой, – я слышу в его голосе горчайшую жалобу. – Мне нужны реальные преимущества, не символические. Мне нужна Флотилия, мне нужен Великий пожар, единственное оружие, которого когда-либо боялся наш враг, – он устало выдыхает. – И мне нужен отдых. Мы идем в бой против Короля Кранов, во имя Темзы… Мне нужен Бог. А вместо этого у меня есть вы, – он качает тяжелой каменной головой и уходит, тяжело хлопая каменными крыльями.

Глава 33

В парке Баттерси собиралась армия. Фонари замерцали по берегу реки, белый свет заструился вдоль дороги к мосту Челси – сияющие духи заполнили пустые плафоны. Белосветные разминали свои электромагнитные поля, переговариваясь возбужденными вспышками. Некоторые разжились островерхими стеклянными колпаками, наподобие военной формы, и теперь неумело друг другу салютовали. Виктор, в рваном пальто, пил, прислонившись к столбу, и покачивал головой, наблюдая их энтузиазм.

Гаттергласс тоже не сидел без дела. Лисы и одичавшие собаки потявкивали, лаяли и боролись на траве. С истинно собачьей послушностью они подчинялись балковым паукам, явившимся к их помойным ящикам, чтобы оторвать их от собирания отбросов рассказами о Великой охоте. В глубине заросшего парка, вдали от белых береговых ламп, светящиеся янтарные фигурки упражнялись в военных вальсах, выстраивая атаки с медленных поворотов. Ударные волны выворачивали деревья и кружили опавшие листья в стремительных вихрях. Были призваны все сто одиннадцать семей Натрииток, и многие пришли, но от Электры и ее сестер не было ни слуху ни духу. По рядам прокатился слух, что Филиус Виэ грызет свои черные ногти, волнуясь из-за их отсутствия.

Тротуарные Монахи мучительно медленно, сберегая силы для грядущей битвы, шли сквозь толпу, раздавая благословения от имени Леди Улиц.

А на парковой скамейке с видом на Темзу Бет наливала принцу этой «армии» чашку хорошего крепкого чая.

– Они, – Фил развеял крошки над полупустым пакетиком «Хобнобс», покоящимся у него на коленях, – удивительные.

– Ты еще шоколадные не пробовал, – сказала Бет. – Просто крышу сносят.

– А есть шоколадные? – с благоговейным ужасом в голосе переспросил он.

Бет рассмеялась:

– Тебе еще учиться и учиться, кузнечик.

– Кузнечик?

– Это такое насекомое.

– Я знаю, что такое кузнечик, Бет, но не понимаю, почему ты так меня назвала. Во всяком случае, у меня на две ноги меньше, и я не могу прыгать, как они. Я имею в виду, я бы хотел, но…

– Фил, это просто… – перебила его Бет, но шансы, что он знаком с кунг-фу, были ничтожны. Она вздохнула. – Не важно.

Пар засвистел из чайника, и девушка благодарно улыбнулась Белосветному, вскипятившему его на коленях (она не могла выговорить его имя, поэтому прозвала «Стивом»). Бет разлила воду в две щербатые чашки с героями мультика «Мистер Мэн», которые нарыла в помойке. Девушка досчитала про себя до девяноста, выудила чайные пакетики, добавила молока и протянула одну чашку Филу, уставившемуся на нее:

– И что я должен с этим сделать?

– Выпить.

Он подозрительно прищурился на жидкость, а потом сделал большой глоток.

Бет улыбалась и потягивала свой чай, пока Фил, согнувшись от кашля, плевался.

– Ой, – тяжело прохрипел он.

– Горячо?

– Обжигающе! Люди действительно это пьют? Добровольно? Какое варварство.

– Обычно мы дам ему немного остыть, – она потянулась и выудила печеньку из пакетика, лежащего у него на коленях. – Значит, ты утверждаешь, – проговорила она, возвращаясь к предыдущему разговору, – что нас освежуют, – девушка удостоверилась, что Стив не видит ее лица и не может читать по губам.

– Я никогда этого не говорил, – запротестовал парень. – Это просто: все, что мы должны сделать, так это перевести этот сброд, – он дернул большим пальцем в сторону разношерстной орды в парке позади него, – через мост, в восточную часть Сити, на Блэк-фрайарс. Построить их и дойти маршем до Святого Павла, да чтобы старый Щебнелицый не заметил.

– Ага, – Бет макнула печеньку в чай, – но Белые и Янтарносветные попытаются вцепиться друг другу в глотки, как только окажутся в сотне ярдов друг от друга. Не представляю, какое это привлечет внимание. И Тротуарные Монахи полны решимости атаковать Высь с развевающимися флагами и долбаными фанфарами. И я понятия не имею, как совладать с собаками. Напомни, что будет, если войско Выси застигнет нас в открытую?

Фил с опаской снова поднес чашку ко рту, украдкой бросив взгляд на Бет, – проверить, все ли он делает правильно.

– Они распотрошат нас, как набитый мусорный мешок, – ответил парень. – Возможно.

– О, значит, и освежуют нас только возможно.

– Именно.

Повисла долгая тишина.

Ни один из них не упомянул поцелуй.

То мгновение на Кэнери-Уорф застряло во времени, словно одинокий выкрик, который нужно либо подхватить, пока не угасло его эхо, либо забыть вовеки.

«Будь осторожней с этим поцелуем», – резко предостерегла себя Бет. Они на войне. Девушка подумала об отце, горестно застывшем за кухонным столом. Как же можно позволить себе кого-то любить – да, она разрешила себе мысленно произнести слово «любить», – когда они могут не пережить ночи?

Фил погрузился в односторонние гляделки с последней уцелевшей печенькой.

– В свое время это казалось неплохой мыслью, – пробормотал он. – Просто: встретить девушку, собрать армию из всякого сброда и повести ее на штурм твердыни Бога Небоскребов, – он пристально посмотрел на лакомство. – Попробовать «Хобнобс».

«Встретить девушку». Бет внимательно глядела перед собой и молчала.

– Подводя итог, – проговорил он в тишину, – коли на то пошло, мысль реально ужасная. Но это, по крайней мере, наполовину твоя вина. Я был готов смыться. Я бы убрался быстрее, чем канализационная крыса вниз по трубе. Это ты заставила меня остаться.

Бет молча улыбнулась.

– Да, это я: сирена, призывающая к самоуничтожению.

Он надолго уставился в воду, а потом, так запоздало, что ответ казался уже почти не по теме, проговорил:

– Но я рад. Рад, что остался.

Бет посмотрела на него:

– Даже если это была ужасная мысль?

– Да.

Бет поизучала тротуар под ногами, как будто трещины на нем могли показать хитросплетения ее возможного будущего, потом плеснула на них мутными остатками чая и встала.

– Фил, – окликнула она. – На пару слов?

Она одними губами попрощалась с Белосветным и повела Фила между деревьями под прикрытие массивных буков. Опавшие листья хрустели под ногами.

Наконец Бет повернулась к парню лицом. Сердце сжалось в груди, хотя девушка и чувствовала, что он уже знает, о чем она собирается говорить.

Выражение его лица не было ни болезненным, ни равнодушным, чего она больше всего боялась. Напротив, его серые глаза казались полны решимости.

– Хочешь поговорить о прошлой ночи?

– Да.

– Думаешь, это было ошибкой.

Бет проглотила комок воздуха:

– Да.

– Ты думаешь – что? Это отвлечет нас? Что это слишком опасно?

– Да.

– Думаешь, мы должны быть просто друзьями?

– Да.

Он подошел к ней. Теплое облачко его дыхания окатило ее лицо:

– Хочешь сделать это снова?

– Да…

В конце должно было последовать «но», но Бет его так и не выговорила, потому что губы Фила, в шероховатых асфальтовых крупинках, уже накрыли ее губы, и девушка ощутила жар его языка.

Их руки вскинулись, и они обхватили головы друг друга, словно поцелуй был обещанием, которое они давали друг другу: обещанием просто быть там, обещанием спастись.

Но ведь они не могли сдержать этих обещаний?

Бет запустила пальца в волосы Фила и жестко потянула его назад, и он, задыхаясь, отстранился. Девушка посмотрела на него, по-настоящему посмотрела, в его широко распахнутые глаза, и увидела ловушку, в которую он попал. Его голос звучал в ее памяти: «Высь собирается убить меня». Она словно бы стояла над невообразимой пропастью, ее пальцы перегибались через край. Слишком рискованно. В ее голове вспыхнуло воспоминание: пол, усыпанный фотографиями. Настало время остановиться. Маленькие взрывы наводнили ее вены. Кровь в ушах гремела артиллерийской канонадой. Настало время отступить. В голове звенело.

Сейчас.

Они упали в холодные листья в неуклюжем клубке рук и ног, их ладони неуверенно блуждали по телам друг друга. На долю секунды Бет показалось, что она не осмелится. В следующее же мгновение девушка просунула пальцы ему под одежду, и почувствовала потрясающий жар его ладоней под поехавшей вверх толстовкой. Парень потянул футболку Бет, и та стащила ее через голову. Все происходило настолько быстро, и она собиралась позволить этому произойти…

«Нет, – подумала она, – я собираюсь заставить это произойти». Она прижалась к Филу и поцеловала, решившись быть смелой, направляя его руки к бюстгальтеру.

Увы, парень слишком долго с ним боролся, и после нескольких попыток девушке пришлось отстраниться.

– Христа ради, Фил, это лифчик, а не кубик Рубика.

– Что?

– Головоломка…

– Головоломка? Типа тест? Я что, должен контрошу по этому сдать?

– Не самая худшая идея, что мне приходилось слышать, – рассмеялась она. – Так, давай я. – Она щелкнула замочком, а потом заколебалась, внезапно осознав, что парень смотрит на нее так, что в дрожь бросает. Сильнее, чем что-либо в жизни, она одновременно и хотела, и не хотела, чтобы он отвел взгляд…

«Окей, – в голове это больше звучало, как молитва, чем, как решение. – Окей».

– Теперь снимай джинсы, – сказала она, высвобождаясь из своих собственных. Нервы превратили ее просьбу в приказ, и девушка внутренне содрогнулась, но Фил, похоже, не возражал.

Он, конечно, не отвернулся, не отвернулась и Бет, когда обнажился парень. Она пристально изучала игру мышц под его кожей и острые очертания бедер. Не сделать этого было бы грубо.

Они осторожно приближались друг к другу, как незнакомые партнеры в танце. Бет вспыхнула, когда они осторожно положили руки друг другу на бедра, и увидела, что цвет его лица тоже изменился. Они широко, до боли в челюстях заулыбались.

– Ого, – вырвалось у Фила.

Сквозь деревья просочился какой-то звук: волнение, уничтожающее тишину. Бет различила крики и хруст веток под бегущими ногами. Над головой завихрился воздух, взбиваемый тяжелыми каменными крыльями.

Фил упал на корточки, утягивая за собой Бет. Мгновение Бет была уверена, что их застукали, и ее накрыла горячая волна смущения, мгновенно остуженная осознанием, что, скорее всего, их атаковали. Она подняла голову и, напрягая свои новые, обостренные чувства, прислушалась, ища врага.

А потом сквозь удары крыльев услышала голос Иезекииля, звенящий снова и снова с евангельской радостью:

– Это Кошки! Филиус, выходи быстрее, это Флотилиях Кошки здесь!

Фил перестал шарить по подлеску в поисках одежды и обернулся к Бет, застенчиво разводя руками, но она перебила его прежде, чем он заговорил:

– Потом, – сказала она, подрагивая от смеси облегчения и ноющего разочарования и предвкушения, от которого коленки казались развязавшимися узлами. – Я знаю.

Четыре гибких кошачьих силуэта брели по траве, прокладывая извилистую и таинственную, как все кошачьи тропы, дорожку. Тротуарные Монахи, Ламповый народ и Каменники в восхищении отступили назад, пока четвероногие легенды протискивались сквозь их ряды, властно подергивая хвостами.

Над разношерстной армией прокатились вышептываемые имена, как ветерок через камыши, имена из никогда не позабытых историй:

Кранбурн, Герольд.

Вандл, Ведущий в мечту.

Тайберн[8], — испуганно шептали они, – Палач. – Черный Кот, проходя мимо, оскалился.

Флотилия…

Флотилия!

Время от времени одна из Кошек останавливалась, потягивалась и терлась о чьи-нибудь ноги; счастливчик тут же впадал в религиозный экстаз.

Фил двинулся через беспорядочную толпу на поляну, где кружили Кошки. Долю секунды спустя, Бет помчалась вслед за ним, натягивая толстовку через голову и обнаруживая, что перепутала зад и перед. Отодвинув капюшон с глаз, она увидела, как Фил опускается на колени.

Облезлая полосатая кошка, стоящая во главе группы, вскочила к нему на руки.

– Флотилия, – прошептал он. – Флотилия – дорогая Темза, как же ты нам нужна! Полосатая замурлыкала в ответ, громко, как мотоцикл.

Другие Кошки, черная, черная с белым и серая персидская с порванным ухом, катались по траве, гоняя солнечных зайчиков, сыплющихся с кожи Белосветных. Перс сел, заложил заднюю лапу за голову и начисто вылизался размашистыми движениями ярко-розового языка.

– Гм, Фил, – пробормотала Бет, наблюдая за странноватым кошачьим воинством с нарастающим беспокойством, – разве это не просто, ну, ты знаешь… кошки?

Парень не ответил, но возмущенный голос из бронзового летчика-истребителя Второй мировой выкрикнул:

– Богохульство!

Бет проигнорировала его, следя за пристальным взглядом Фила. Он смотрел мимо Флотилии, мимо нетерпеливых солдат, силясь разглядеть что-то в темноте. Бет знала, что он высматривал: мерцание обширных юбок речной воды, улыбку зубов – церковных шпилей, руки, что были колыбелью легендарного Великого пожара. Он искал признак присутствия той, кого четвероногие телохранители должны защищать.

Но сколько бы они не всматривались в сгущающиеся над парком Баттерси сумерки, в ответ глядела лишь темнота.

Глава 34

Пол Брэдли стоял на неиспользуемой дороге и таращился на стены заброшенного туннеля. Рот его был суше кирпичной пыли, витающей в воздухе. Он бегал от картины к картине, улица за улицей, прочесывая стены, телефонные будки, доски объявлений – все, что Бет могла использовать в качестве импровизированных холстов. Зная стиль дочери, он мог мгновенно определить, ей ли принадлежит граффити.

Он следовал за бегущим страусом здесь, за танцором фламенко в черной шляпе там – их были сотни, всегда наполовину спрятавшихся, кокетливо торчащих из-за кустов или посаженных за решетки сливов. Число рисунков потрясало.

Пол удивился уколу наполнившей его ревности: сколько времени его дочь, должно быть, потратила, рисуя эти картины, а потом посмеялся над собой: «А что? Разве ты в то время требовал ее внимания?»

Выдохшийся и обессиленный, он вошел в состояние, подобное диссоциативной фуге, вывернутой наизнанку: обращал внимание на крышки каждого люка, на тонкие тени, отбрасываемые голыми ветвями каждого дерева. Картины Бет прятались в случайном нагромождении множества граффити, которыми пестрело Хакни, как кодовые слова, зашифрованные в тексте, но теперь он знал, как расшифровать ее. Были места, где рисунков было больше, места, где мистер Брэдли чувствовал ее присутствие более остро, и он следовал за этими ощущениями, как пилигрим.

В конце концов след оборвался у огороженной заброшенной железной дороги. Он вплел пальцы в проволочные петли и тупо уставился на рельсы, исчезающие в туннеле под шоссе, когда заметил, что на одном из камней между шпал нарисован крошечный черный кролик, ныряющий в норку.

Пол улыбнулся, втиснул мысок ботинка в забор и начал подниматься.

В туннеле он нашел рабочий фонарик. Включив его и увидев картины, он покачнулся – сколько фрагментов памяти Бет, – но ни один из них ничего для него не значил. В эти мгновения паники между ними словно бы раскинулось невообразимое расстояние…

Он вспомнил, как переживал, что дочь поздно научилась говорить, лежа без сна и представляя, что она выросла, но по-прежнему лепечет, как младенец, пытаясь понять, как быть, если он не сможет даже поговорить с нею. Мэриэнн посмеялась над ним, но страх казался таким осязаемым.

А теперь здесь, на стенах этого странного пустого туннеля, было изображено столько насилия, как будто Бет выплеснула весь гнев на кирпичи. Тут был атакующий черный бык, там – змея, обвившаяся вокруг кларнета, скелеты, звезды и бабочки, танцующие средь горных хребтов, и…

Мэриэнн.

Пол тяжело выдохнул, как будто его ударили. Мэриэнн, его жена, мать Бет, появлялась снова и снова, размытая и бледная, словно призрак.

Остальные граффити были садом ярких неоновых фантазий, и затесавшиеся среди них белые меловые линии, возрождающие Мэриэнн к жизни, были настолько невзрачными, что он едва не проглядел ее – он никогда бы не поверил в это, но он ее проглядел.

Мужчина снова посмотрел на сражающихся животных, летающие планеты, солдат и чудовищ, и на этот раз увидел битвы, в которых сражалась Бет, мир, в который она сбежала, и память, запечатленную в мелу, живущую в нем.

Он сунул руку в карман куртки, и пальцы коснулись бумаги, и он вытащил мятую книжку в мягкой обложке. Да, он понял.

Он тяжело выдохнул в туннельный холод.

– Бет, – начал он. – Мне так… – затем остановился, проглотил извинение и пообещал себе, что, когда будет просить прощения, сперва удостоверится, что дочь рядом.

Пол взглянул на один из меловых набросков Мэри-энн и сглотнул.

– Я найду ее, – пообещал он, и на сей раз голос его не дрогнул. Он знал, что был не первым, кто разговаривал с этим изображением матери Бет, и мужчину окутало тепло. Впервые, с тех пор, как она исчезла, он почувствовал, что немного понял девушку, снова и снова рисовавшую маму в этом темном, безопасном месте.

Он выключил фонарик и устремился к выходу из тоннеля. За ним следил пристальный меловой взгляд жены. Несмотря на усталость, осевшую, как ил, в его ногах, он обнаружил, что может, пусть и еле волочась, бежать. Ему предстоял долгий путь в поисках свежих следов краски.

Глава 35

– Достаточно ли сего знака Ее благосклонности, чтобы удовлетворить вас, Камнекрылый? – речь Гаттергласса была до странности формальной. – Наша Леди Виз отправила вызывающих наибольшее доверие воинов, чтобы возвестить о своем прибытии.

Они собрались за закрытыми ставнями киоска мороженого, стоящего посреди парка. Иезекииль упал на колени перед свои принцем, едва он приземлился, по каменному одеянию пошли трещины. Бет заключила, что жест уважения предназначался в равной степени и Принцу Улиц, и облезлой полосатой кошке, которую тот ласкал.

– Да. Безусловно, да, – Иезекииль никак не мог отвести глаз от Флотилии, его голос был хриплым от страха. – И я от всей души раскаиваюсь в своей дерзости, Высочество. Мое неверие – грех… – он заколебался, а потом снова склонил голову. – Я охотно – наиохотнейше – приму любую епитимью, каковую ваше высочество посчитает уместной…

«Его высочество» приподнял руку, призывая Тротуарного Монаха помолчать, искоса глянул на покачивающегося Гаттергласса, потом на Бет, пожавшую плечами. Парень выглядел жутко неуютно.

– Поднимись, – сказал он наконец.

Обсыпаясь каменной крошкой, Иезекииль, заскрипев, поднялся на ноги.

– Вон отсюда, – велел Фил.

Иезекииль было запротестовал, но парень его перебил:

– Поторапливайся.

Когда ангел вышуршал из комнатки, Гаттергласс пробормотал:

– Да уж, это было сильно.

– Это было смущающее, вот как это было, – огрызнулся Фил. – И я не знаю, что он думал, когда извинялся, но он прав: я был идиотом. Извиняться за то, что назвал меня так, – полная чушь.

Хрупкие глаза Гаттергласса крепко зажмурились в мольбе о терпении:

– Как бы то ни было, – заметил он, – с его стороны было неуместно выказывать тебе неуважение. Как-никак, ты – объект его преданности.

– Не л, а моя мать.

Гаттергласс спокойно на него посмотрел:

– У тебя ее имя. В тебе ее кровь. За тобой ее прихожане.

Из ноздрей Фила вырвался расстроенный вздох:

– Точно.

Крысиные хвосты высунулись из-под лопаток Гаттергласса, когда тот наклонился выглянуть за дверь после ухода Иезекииля:

– Уверен, что не согласишься назначить хотя бы символическое наказание Камнекрылому? – спросил он. – В конце концов он – изувер. Без наказания он, вероятно, будет чувствовать себя обманутым.

Фил твердо покачал головой, и Гаттергласс вздохнул и поклонился. Дюжина подрагивающих тел вынесли его из комнатки, словно пушистая конвейерная лента.

– Темзы ради! – Фил сполз на пол и уронил голову на руки. Флотилия свернулась у него на коленях, утешительно замяукав. Бет присела рядом и обняла парня. Она все еще немного нервничала, касаясь его кожи.

– Ты в порядке? – спросила она.

– Я – Бог. Разве это не означает, что должен? – уголки его губ поползли вверх, но это была не улыбка.

– Хочешь об этом поговорить?

– Не о чем тут говорить, – ответил он. – Но здесь что-то не так, что бы Глас ни говорил. «Возвестить о своем прибытии»? Никто никогда не видел Кошек без их Госпожи – никто о таком даже не слышал, с тех самых пор, как много лет назад Флотилия исчезла вслед за нею самой. Все не так, как должно быть. Понимаешь, к чему я клоню?

Бет внимательно на него посмотрела, легко распознав охватившее его чувство: он никогда бы в этом не признался, но ему было страшно. Фил изо всех сил старался сложить историю, чтобы придумать оправдание, почему предстал перед всем этим один, без родителей и их защиты.

Уже не в первый раз Бет почувствовала вспышку гнева к отсутствующей Богине. Девушка глубоко вздохнула и дала Филу единственный ответ, от которого всегда начинала чувствовать себя лучше:

– Она тебе не нужна. Без нее мы даже лучше справимся.

Принц потер глаза и заозирался:

– Темза, тухлая рыба и педрила ее подери, – заявил парень. Он встал, выпрямился, и Флотилия соскочила с его колен. – Тогда давай покончим с этим.

– С чем? – переспросила девушка.

– С этим долбаным цирком на колесах. Если они хотят Бога, я покажу им Бога, но не ручаюсь, что он придется им по душе.

Ламповый народ даже не ступил на мост, когда завязалась первая стычка. Широкобедрая Натриитка двинулась в сторону Темзы. Она не шла – демонстративно парила на своих полях в дюйме над землей, со струящимися оптоволоконными волосами, красуясь перед презренными Белыми. За нею на мостовой раздельными группками стояли Белые и Янтарные. Родня беспокойно помигивала, испуганная близостью реки, но искра гордости не позволяла девушке дрогнуть.

Непрерывный сверкающий спор на мгновение потух, и все затаили дыхание, пока Белосветные и Натриитки молча на нее смотрели. Огромные подвесные тросы моста растянулись между ними в тугие треугольники, подобные корабельным парусам.

Мужества Янтарносветной хватило лишь на первые десять футов моста. Потом она посмотрела вниз, на рябящую смертоносную воду, подскочила на три фута в воздух и приземлилась, ослепительно визжа, обвиняя ближайшего Белого в том, что тот толкнул ее.

Был ли обвиненный Белосветный виноват или нет, он не стал тратить напряжение на оправдания. Вместо этого набросился на девушку, и, мгновение спустя, они, сцепив поля, схватились в дюйме друг от друга, над бетоном. Безмолвный рев толпы походил на мазл-флеш батареи пушек. Янтарная девушка взяла верх, выгнувшись вперед, ее руки двигались наподобие ножниц. Юный Белый сложился назад почти вдвое, стеклянные зубы скрипнули за прозрачной челюстью. Крошечные трещинки побежали по пояснице Белосветного, и каждый провод в его теле вспыхнул горячей болью.

Что-то бросилось между ними – серое пятно, слишком быстрое, чтобы разглядеть, – и две стеклянные фигуры расцепились. Белый влетел головой в столб.

Пятно обернулась слегка пошатывающимся серокожим парнем, стоящим посреди дороги, держа прут-копье наизготовку. Взгляд Филиуса Виэ был решительным и твердым.

Оба Ламповых человека повернулись, как один, и атаковали, бросившись на парня с противоположных сторон. Копье дрогнуло, когда их поля попытались выхватить его, но Филиус был слишком быстр и слишком скользок. Он крутанулся в порывистом, грубом движении, подбил копьем Янтарносветную девушку под колени, повернулся на каблуках, хлопнул Белого древком в грудь, и тот растянулся на мостовой.

Парень мгновенно остановился, не совершив ни одного лишнего движения.

Бет смотрела на него во все глаза. Ламповый народ замолк, отчего стало совсем темно, но девушка видела, как вздымается грудь принца, яростно втягивая воздух. Потом он снова зашевелился: обмотав сверкающие волосы Натриитки вокруг пальцев, потащил ее, брыкающую и вспыхивающую, на балюстраду.

Бет в ужасе разинула рот, когда он швырнул Янтарносветную девушку через край. Девушка-лампа вспыхнула ослепительным криком, а потом потемнела.