Вайдекр, или Темная страсть Грегори Филиппа
— Это не я готов к смерти, Беатрис, — вдруг произнес Джон. Он повернулся и посмотрел на меня, но не с ненавистью, а с неожиданным интересом. Это были глаза прежнего доктора Мак-Эндрю, блестящего диагноста, только что приехавшего из Эдинбурга. — Я вижу это на вас. Вы потеряли себя где-то на той дороге греха и преступлений, по которой шли. Жизнь оставляет вас, Беатрис.
Двумя быстрыми шагами он приблизился ко мне и приподнял мой подбородок двумя пальцами. Я позволила ему повернуть мое лицо к свету, и мои глаза загорелись насмешкой, но я вся сжалась, чтобы скрыть страх.
— Да, вы так же красивы, как и раньше, — равнодушно произнес Джон. — Но ваши глаза утратили блеск, а вокруг рта пролегли морщины, которых прежде не было. В чем дело, моя дорогая? Ваши грязные дела завели вас так далеко, что вам уже не выбраться? Ваши козни обернулись против вас? Ваши люди плюют на землю, по которой вы проходите, и проклинают ваше имя?
Я высвободилась и собралась уже выйти из комнаты, когда Джон вдруг окликнул меня:
— Беатрис!
Я мгновенно обернулась, будто надеясь услышать что-то доброе. Или, по крайней мере, что-нибудь, что позволило бы мне победить его.
— Смерть идет за вами, и вы готовы к ней, — сказал он спокойно. — Когда я ехал сюда с Селией, я думал, что убью вас. Но мне не потребуется марать руки. Смерть уже приближается к вам, и вы знаете это. Разве не так, моя прекрасная Беатрис?
Я молча повернулась и вышла из комнаты. Я шла с высоко поднятой головой, легкой походкой, и мои юбки развевались при каждом танцующем шаге. Я шла как хозяйка по коридору, затем по лестнице. Но едва я вошла в контору и закрыла за собой дверь, как мои ноги подкосились и я упала на пол. Я лежала, прижав лицо к двери, и дерево у моей щеки было твердым и холодным до боли.
Смерть приближается ко мне, так сказал Джон, он понял это по моему лицу. И я знала, как это случится. Она скачет на черной лошади, в сопровождении двух черных псов. Она скачет на лошади, поскольку у нее нет ног, чтобы приползти ко мне. Она скачет за мной, и скоро я увижу ее лицо. Богатые люди боятся ее, простые люди следуют за ней и зовут ее Каллером. Но я взгляну ей в лицо и назову ее имя: Ральф.
Я просидела на полу, пока в комнате не сгустились сумерки. Увидев первую маленькую звездочку рядом с тонким серпом месяца, я схватилась за ручку двери и попыталась подняться. Я была совершенно обессилена. Но наступило время обеда. Я должна спуститься вниз.
Джон переменился. Он освободился от меня. Он освободился от своей любви и страха, который заставлял его пить, чтобы забыть реальность. Он освободился от этого ужаса. Он мог прикоснуться руками к этому лицу, и его пальцы не дрожали. Я стала для него простой смертной.
А Джон уверенно чувствует себя с простыми смертными. Я не была больше богиней, которую он любил больше жизни. Я не была больше ведьмой, в которой он видел олицетворение зла и смерти. Теперь я стала женщиной, тело которой может умереть и разум которой может совершать ошибки.
И начиная с сегодняшнего дня и до самой моей смерти Джон будет наблюдать за мной. И я не смогу бороться с ним. Он любил меня и в дни нашего счастья хорошо изучил мою натуру. Он знал меня лучше, чем кто-либо другой. И теперь я стала для него любопытным, достойным изучения образцом.
И врагом, которого надо победить.
Это не та роль, с которой я способна справиться легко.
Я позвонила Люси, и она вскрикнула, увидев меня.
— Я попрошу, чтобы обед прислали в вашу комнату, — сказала она, помогая мне пройти в спальню и причесаться. — Я скажу, что вам нехорошо.
— Нет. — У меня не было сил даже говорить. Я едва могла владеть собой. Как мне справиться с Гарри, Джоном и Селией? — Нет, — повторила я. — Я пойду обедать. Но поторопитесь, Люси, иначе я опоздаю.
Они не стали дожидаться меня в гостиной и уже сидели за столом. Лакей открыл передо мной дверь, и я вошла ровным шагом, с бледным лицом, которое озаряла безмятежная улыбка. В дверях я остановилась.
На моем стуле сидела Селия.
Она имела право там сидеть.
Этот стул принадлежал хозяйке дома. Она могла отсюда давать приказания лакеям, стоящим у стены, следить за огнем в камине, наблюдать, наполнены ли тарелки гостей и не пустуют ли их бокалы, и могла встречать глаза своего мужа теплой, любящей улыбкой.
Гарри виновато взглянул на меня.
— Надеюсь, ты не возражаешь, Беатрис? — тихо спросил он, подводя меня к столу, к месту напротив Джона, там, где обычно сидела Селия. — Мне показалось, что ты сегодня не выйдешь к обеду, и, естественно, Селия заняла твое место.
Я безразлично улыбнулась и помедлила у стула Селии, ожидая, что она освободит его для меня. Она не шевельнулась и сказала:
— Я уверена, что тебе лучше сидеть напротив Джона, не так ли? Это будет совсем как в те дни, когда была жива мама.
— Я буду рад, если Беатрис будет сидеть напротив меня, — уверенно завершил разговор Джон. — Мне больше нравится, когда я могу видеть ее.
И они все весело рассмеялись. Меня это потрясло. Как будто Джон никогда не валялся пьяным за этим же столом. Как будто мое место можно занять безнаказанно. Как будто я могу уступить его. Я кисло улыбнулась и села там, где они хотели. Я заметила быстрый обмен взглядами между двумя лакеями. Им придется поискать работу уже на следующий день, мстительно подумала я.
Этот вечер принадлежал Селии.
И я видела, что она заслужила его. Синеватое пятно виднелось на ее скуле, но ее глаза были безмятежны. Я догадалась, что Гарри ударил ее в гневе или страсти, но затем наверняка рассыпался в извинениях. Она не поняла подоплеки его поведения и решила, что это был самый темный момент в ее замужней жизни. Этот взрыв был первым и последним, случившимся с Гарри. Селия приняла его, как любящая жена.
Она заслужила свое место за столом.
Преданный ей деверь пил свой лимонад слева от нее. Счастливый муж сидел напротив. Селия сияла, как гвоздика в солнечном свете. Ее тревоги и беспокойство были рассеяны сначала спокойными уверениями Джона, а затем обещаниями Гарри, когда они лежали в постели. Джон сообщил ей, что он не знал об изменении майората, но что контракт может быть аннулирован. Как отец Ричарда, он обязательно добьется отмены совместного наследования. Джулия унаследует майорат с его полного согласия, а для Ричарда они определят какую-нибудь компенсацию.
Спокойствие Джона, его уверенные сборы в дорогу и теплое прощание с доктором Роузом освободили Селию от тревог. Она начала думать, что ошиблась. Она забыла то, что подсказывали ей ее чувства: запах греха в доме, странные взгляды Гарри, которые он бросал на меня, прося уделить ему немного времени вечером для делового разговора. Вид малиновых рубцов на спине Гарри. И свою тревогу, когда, просыпаясь ночью, она обнаруживала, что его постель пуста. Она смогла все это забыть, когда Джон честно посмотрел в ее глаза и уверенно сказал:
— Верьте мне, Селия, я со всем этим разберусь.
Она прибыла домой, замученная лишь тем, не сердится ли на нее Гарри.
Но Гарри совсем не сердился. Его взрыв, конечно, напугал ее, но затем наверняка последовала серия поцелуев, и Селия с любовью и верностью, наполовину предназначенными Джону, выполнила свой долг перед мужем, как я выполняла его перед своим хозяином. Гарри вошел в нее, как нога входит в привычный шелковый башмачок, простив ее вспыльчивость и не попросив больше ничего.
Суп был съеден, теперь перед каждым стояло рыбное блюдо. Джон ел с удовольствием.
— Замечательно! — обратился он к Селии. — Лосось! Как мне не хватало там вашего повара!
— Там плохо кормили, да? — спросил Гарри, его внимание было затронуто. — Я боялся, что так и будет. Как хорошо, что ты вернулся домой.
Джон тепло улыбнулся Селии. Но его ответ, обращенный к Гарри, прозвучал сухо.
— Да, ты прав, — сказал он.
— Расскажи, как там было? — Гарри, как всегда, вел себя бестактно.
— Это хорошая клиника, — спокойно отвечал Джон. — Все продумано, и лечение на высоком уровне. Но там мне было одиноко.
Руки Селии вздрогнули. Она готова была протянуть их Джону в инстинктивном жесте сочувствия.
— Надеюсь, мои письма скрасили ваше одиночество? — спросила она.
— Какие письма? — переспросил Джон. — Я не получал ни одного.
Вилка в моей руке на мгновение замерла, но затем я спокойно потянулась к лососю.
— А мои письма ты получал? — поинтересовалась я.
Глаза Джона встретили мой взгляд с тяжелой иронической усмешкой.
— Нет, моя дорогая, — вежливо ответил он. — Ты писала мне часто?
— Почти через день, — нагло ответила я.
— А я писала каждую неделю, — вставила Селия. — Что могло произойти с письмами?
Глаза Джона, холодные как камни, не отрывались от моего лица.
— Не понимаю. А ты, Беатрис?
— Тоже, — коротко ответила я. — Возможно, доктор Роуз считал, что ты недостаточно здоров, чтобы получать известия из дому. Как ты знаешь, он запретил нам посещения.
— Я предполагал примерно эту же причину, — ответил Джон.
Это было как обмен ударами меча. Как нескончаемая дуэль. Но у меня не оставалось больше сил.
Я уступила. Я почти была готова уступить во всем. Я соглашалась отдать им этот вечер.
— Извини меня, — обратилась я к Селии. — Я устала и, пожалуй, пойду к себе.
Я поднялась, и лакей распахнул передо мной дверь. Гарри поднялся и подал мне руку.
— Это не из-за того, что Селия села на твой стул?
Его обычная глупость не покинула его. О каком стуле могла идти речь, когда мой муж смотрел на меня внимательными глазами и читал смерть на моем лице.
— Нет, это не из-за стула, — устало ответила я. — Селия может сидеть на этом чертовом месте хоть всю ночь, если захочет.
Я отвернулась от него и пошла к себе.
Люси раздела меня, и я отпустила ее. Затем я взяла со столика ключ и заперла дверь. Потом я придвинула стул и подперла ручку, чтобы невозможно было открыть дверь снаружи. Я свалилась в постель и уснула так, будто хотела никогда не просыпаться.
ГЛАВА 18
Но мне пришлось проснуться. Я была завалена работой, и не находилось никого, кто бы сделал ее за меня. Мне пришлось проснуться, встать, одеться, выйти к завтраку, сесть напротив Джона, видеть Гарри и Селию на предназначенных им по праву местах и обмениваться с ними любезностями. А затем подняться в контору, достать из стола счета и думать, и думать над ними, пока не заболит голова.
Счетов была бездна. Я не могла понять, откуда они взялись и как от них освободиться. Сначала мы задолжали мистеру Ллевеллину. Затем испортилась погода, среди овец начался падеж. Потом коровы заразились какой-то болезнью, и много телят родились мертвыми. И я взяла у банкиров взаймы под новые пшеничные поля. Но пока пшеница не поднялась, мне пришлось заложить земли Селии. Выплачивать эти долги было очень тяжело. Я молилась, чтобы урожай пшеницы был таким обильным, чтобы мне никогда больше не пришлось брать взаймы. Чтобы амбары были переполнены зерном, которое я могла бы продавать и продавать, пока все долги не исчезнут, будто их никогда не было. Я отшвырнула от себя счета, как нерадивая вышивальщица отбрасывает свою работу, и вздохнула.
Я вынуждена была нести эту ношу одна. Я не осмеливалась признаться Гарри, как глубоко мы увязли, только вскользь упомянув, что мы заложили одно поле и маленькую ферму, чтобы выплатить по закладной. Я не могла рассказать Гарри, что я беру взаймы, чтобы платить жалованье слугам, покупать семена, чтобы противостоять банкротству, которое уже стоит за нашими плечами. Ничего этого я не осмеливалась сказать Гарри, и я чувствовала себя такой одинокой. План, придуманный Ральфом для разорения Гарри, оказался роковым для меня. В моей великой битве за землю, в битве за то, чтобы увидеть себя и своего ребенка хозяевами, я все поставила на урожай.
И если его не будет, я погибну.
И не я одна. Селия, Гарри, Джон и дети также будут разорены. Мы исчезнем, как исчезают все банкроты. В лучшем случае мы сможем купить маленькое хозяйство в Девоне, или Корнуэлле, или, возможно, в чертовой Шотландии. Там, где земля стоит дешево. И я больше никогда по утрам не буду видеть холмы Вайдекра. Никто не назовет меня «мисс Беатрис» с любовью в голосе. Никто не назовет Гарри «Сквайр», будто это его имя. Мы будем чужими. Здесь наша семья живет и охраняет эту землю со времен норманнов. Там мы станем никем.
Я вздрогнула и опять придвинула к себе счета. В первую очередь я должна оплатить те из них, которые поступили от торговцев Чичестера. Я совсем не хотела, чтобы Селия узнала от повара или прислуги, что нам отказали в поставках. К ним я добавила счета от кредиторов, которые должны быть оплачены в этом месяце. Они принадлежали мистеру Ллевеллину, банку, лондонским ростовщикам и нашему поверенному, который одолжил мне сотню фунтов на покупку семян. Здесь же оказался счет от торговца овсом, который мы не выращивали, и от торговца сеном. Теперь, когда нам принадлежало мало лугов, нам приходилось покупать сено, а оно стоило бешеных денег. Наверное, имело смысл продать некоторых лошадей, но я знала, что едва на рынке появится первая лошадь из Вайдекра, как все поймут, что это сигнал о бедствии, и на нас обрушится шквал кредиторов. И мелкие счета погребут под собой истекающий кровью Вайдекр.
Я не имела денег, чтобы оплатить даже самые ничтожные счета, и чувствовала, как кредиторы собираются вокруг меня словно стая волков. Я знала, что должна освободить от них и себя, и Вайдекр, но не знала как.
Последние счета я сложила в одну стопку. Сюда относились те, кому придется ждать. Винные торговцы, которые знали, что стоимость вина в наших кладовых превышает их счета. Кузнец, работавший на нас с тех пор, как стал подмастерьем. Сапожник, столяр, шорник — все эти маленькие люди, которые могут только просить, но ничего не могут требовать. Даже если я не заплачу им, они не будут угрожать мне.
Итак, передо мной лежали три аккуратные стопки. Я швырнула их в ящик стола. Мне не требовалось перебирать их, я и так все время о них помнила. Даже ночью, когда мне снились странные люди, говорящие с городским акцентом: «Подпишите здесь, подпишите там». Я одна несла эту ношу, надеясь только на старых добрых богов Вайдекра, которые пошлют солнце и теплый ветер на нашу землю и сделают ее золотой, а меня — свободной.
Я позвонила и приказала приготовить Ричарда к прогулке. Я не могла больше сидеть взаперти. Я не могла показывать нашу землю Ричарду, как показывал мне ее папа, с бесподобной уверенностью хозяина, но вывезти его на прогулку я еще могла. Эта земля пока принадлежала мне.
Личико моего ребенка сияло, как всегда. Из всех детей, каких я когда-либо видела, Ричард был самым добродушным. Но и безусловно, самым избалованным, я признавала это. Если Джулия в его возрасте целыми часами спокойно сидела в коляске, то Ричард норовил вылезти из нее. Джулия могла полдня играть одной игрушкой, а Ричард все время выбрасывал ее и поднимал отчаянный рев, если она тут же не оказывалась у него снова. Подобный трюк он проделывал часами, и выдержать это могли только очень хорошо оплачиваемые слуги. Он был избалованнейший ребенок. И очень хорошенький. И он обожал меня.
Поэтому я радостно бросилась к нему, крепко сжала его в объятиях и засмеялась от счастья при виде его восторга. Когда няня уселась в коляску, я передала Ричарда ей, удостоверившись, что она крепко его держит, вручила малышу погремушку и села напротив них.
Соррель неторопливо поскакала по подъездной аллее, и Ричард грохотом погремушки приветствовал приближающиеся деревья, солнечные пятна на траве, пролетающих птиц. С каждой стороны погремушки были прикреплены серебряные колокольчики, и от их звона Соррель тревожно оглядывалась и прядала ушами. Так мы добрались до дороги на Лондон и остановились, пропуская дилижанс. Ричард весело помахал своей погремушкой, мужчина, сидящий наверху, помахал в ответ, и, развернув коляску, мы отправились в обратный путь. Небольшая прогулка. Но когда вы любите ребенка, ваш мир сужается до размеров его маленьких радостей и крохотных островков счастья. Ричард дал мне это.
Мы уже приближались к повороту подъездной дороги, когда Ричард вдруг поперхнулся. Раздался смешной звук, совсем непохожий на его обычный кашель с открытым ртом. Давясь, он стал хватать воздух губами. Я натянула поводья, и лошадь встала. Мы с няней тревожно глянули друг на друга, и она испуганно выхватила из рук Ричарда погремушку. Одного из звонких серебряных колокольчиков на ней не хватало. Ричард проглотил его, и теперь он задыхался, пытаясь набрать в грудь воздуха.
Коляска даже накренилась, когда я схватила ребенка и плашмя бросила на свои колени. Не знаю, как это мне пришло в голову, но я сильно стукнула его по спине, а затем схватила за ножки и перевернула вниз головой, возможно, вспомнив его появление на свет и тот задыхающийся звук, который он издал при этом.
Ричард пронзительно вскрикнул, но никакого серебряного колокольчика не выпало. Я почти бросила его няне и, занеся над лошадью кнут, закричала:
— Где доктор Мак-Эндрю?
— В деревне, с леди Лейси, — выдохнула она и прижала Ричарда к своему плечу.
Его хриплое дыхание становилось все более болезненным. Было невыносимо это слышать. Он давился и перхал, но эти усилия почти ничего не давали. Ему не хватало воздуха. Мой мальчик умирал, здесь, в моей коляске, на земле Вайдекра, солнечным утром.
Я хлестнула Соррель кнутом, и она, низко пригнув голову, перешла в дикий галоп. Коляска раскачивалась и переваливалась, как лодка, но я все погоняла и погоняла лошадь. Ветер бил в мое лицо, я едва могла что-нибудь видеть. Но один взгляд на малыша сказал мне, что воздух не достигает его легких. Его губы стали почти синими, и он уже едва покашливал.
— Где в деревне? — проревела я сквозь грохот копыт и скрип раскачивающейся коляски.
— У викария, я полагаю, — взвизгнула миссис Остин, ее лицо было белым, как воротник, от страха за Ричарда и за себя в такой сумасшедшей скачке.
Мы вихрем ворвались в деревню, и тут я услышала, как хрустнула шея курицы, неожиданно попавшей под колесо коляски. Я натянула поводья так сильно, что копыта Соррель почти зарылись в землю, бросила их миссис Остин и выхватила у нее Ричарда. Уже поздно. Слишком поздно. Он больше не дышал.
Я побежала по садовой дорожке к дому, тельце моего сына безжизненно болталось на моих руках, веки были такими же синими, как его губы, маленькая грудная клетка не поднималась. Дверь распахнулась, и показалось испуганное лицо доктора Пирса.
— Где Джон? — сказала я.
— В моем кабинете, — ответил викарий. — Что случи…
Я распахнула дверь, в комнате были Селия, миссис Мерри, старая Марджори Томпсон, склонившиеся над столом. Но я видела только Джона.
— Джон, — выговорила я и протянула ему тельце моего сына.
Он никогда не прикасался к нему, хотя ребенку исполнился почти уже год. Но сейчас, одним быстрым взглядом окинув синие веки и губы ребенка, Джон выхватил Ричарда у меня из рук и положил его на стол. Тельце оставалось неподвижным, головка упала в сторону, будто он уже был трупом. Джон сунул руку в карман жилета и достал серебряный перочинный ножик, который всегда носил с собой.
— Что? — односложно спросил он.
— Серебряный колокольчик от погремушки, — ответила я.
— Крючок для туфель, — обратился Джон к Селии, и затем, сильно запрокинув голову моего ребенка, так что натянулась кожа, он разрезал ему горло.
Мои колени подогнулись, и я упала в кресло. На мгновение мне пришло в голову, что муж убил моего сына, но затем я увидела, как он засовывает трубку доктора Пирса в образовавшуюся дырочку, и я услышала вздох. Джон разрезал дыхательное горло Ричарда, и тот смог дышать.
Я спрятала лицо в ладонях, но потом сквозь пальцы взглянула на Джона, заглядывающего в открытый рот Ричарда и властно, как опытный эдинбургский хирург, протягивающего руку к Селии.
Лихорадочно порывшись в сумочке, она достала перламутровый крючок для ботинок и маленький вышивальный крючок. Она положила первый в протянутую ладонь Джона и встала рядом с ним. Ни секунды не колеблясь, она взяла головку Ричарда в свои руки и придержала ее так, чтобы трубка не мешала. Его губы опять порозовели. Джон, низко наклонившись, пробовал просунуть в крохотное горло крючок. Позади меня внезапно скрипнули ботинки доктора Пирса, будто он неожиданно подпрыгнул от представшего его глазам ужаса.
— Слишком большой, — выпрямляясь, сказал Джон. — Что-нибудь поменьше?
Без слов Селия отняла одну руку от головы Ричарда и подала Джону вязальный крючок. Он улыбнулся, не отводя глаз от моего сына.
— Да, — сказал он. — Отлично.
Миссис Мерри, которая прежде насмехалась над ученым доктором из Эдинбурга, Марджори Томпсон, завзятая деревенская сплетница, доктор Пирс и я, — все в комнате затаили дыхание, Джон просунул крохотный серебряный крючок в горло Ричарда. Только он и Селия казались спокойными в этой атмосфере страха, царившей в комнате.
Послышалось тонкое, неуместное треньканье. Это колокольчик ударился о молочный зуб Ричарда и затем показался сам, подхваченный крючком Джона.
— Сделано, — сказал Джон, достал из кармана шелковый платок, вытянул трубку из горла моего ребенка и ловко перевязал платком его шею.
Ричард закашлял, засопел и вдруг тяжело, с трудом заплакал.
— Можно мне? — спросила Селия и после одобрительного кивка Джона взяла моего сына на руки и прислонила его к плечу.
Она укачивала его и шептала любящие слова, пока тот плакал от испуга и боли в горле. Рядом с его кудрявой головкой ее лицо, казалось, светилось гордостью и любовью, и она встретила взгляд Джона сияющими глазами.
— Вы были молодцом, — сказал он, разделяя с ней свой триумф. — Мы бы потеряли его, если бы вы не вспомнили о другом крючке.
— Это вы были молодцом, — ответила Селия, и в глазах ее светилась откровенная любовь. — Ваша рука не дрогнула. Вы спасли ему жизнь.
— У вас есть лауданум? — спросил Джон доктора Пирса, не отводя глаз от сияющего лица Селии.
— Нет, только немного бренди, — ответил доктор Пирс, глядя на них двоих так же внимательно, как каждый из нас.
Джон поморщился.
— Ну ладно, — сказал он. — Малышу оно потребуется, у него шок.
Он бережно, как отец, взял ребенка из рук Селии и поднес к его губам стакан. Ричард вертелся, но Джон уверенным жестом придержал его головку и влил в горло несколько капель. Малыш сразу задремал, и, когда Селия взяла его обратно, он уже почти спал.
Для них двоих это был волшебный момент, но тут Джон повернулся ко мне, и чары оказались разрушены.
— У тебя тоже шок, Беатрис, — холодно сказал он. — Хочешь бокал ратафии? Или портвейна?
— Нет. — Мой голос звучал безжизненно. — Мне ничего не нужно.
— Вы подумали, что потеряли его? — спросила миссис Мерри. — Он был таким бледным.
— Да, — опустошенно отозвалась я. — Я думала, что потеряла его, следующего сквайра. И тогда все, что было сделано, напрасно.
В комнате повисло гнетущее молчание. Все обернулись ко мне. Каждый повернул ко мне ошеломленное лицо, будто я была экспонатом на выставке уродов.
— Ты думала о нем как о сквайре? — недоверчиво спросил Джон. — Твой ребенок умирал у тебя на руках, а ты думала о том, что твоя работа была сделана впустую?
— Да, — ответила я. Я смотрела в пустой камин, и мне не было дела до того, что они подумают. Мне больше ни до чего не было дела. — Если бы он умер, кто бы пришел в Вайдекр? Майорат принадлежит им обоим. Я все поставила на них.
Я спрятала лицо в ладонях и затряслась в беззвучных рыданиях, но никто не протянул ко мне успокоительные руки. Никто не сказал доброго слова.
— Ты расстроена, — наконец произнесла Селия, но ее голос был холоден. — Я приехала в карете. Поезжайте в ней домой. Джон довезет меня в вашей коляске. Отправляйся домой, Беатрис, положи Ричарда спать и отдохни сама. Ты не знаешь, что говоришь. У тебя шок.
Я позволила Селии проводить меня до кареты, с нами села миссис Остин. Затем Селия возвратилась обратно, и кучер Бен отвез меня домой. Теплое тельце Ричарда покоилось у меня на руках.
Когда за окнами кареты замелькали зеленые деревья подъездной аллеи, я вспомнила взгляд, которым обменялись Джон и Селия, когда он похвалил ее сообразительность, а она его опыт. Когда она произнесла: «Ваша рука не дрогнула», это предназначалось не только для его ушей. Она хвалила его как первоклассного доктора. Она дала понять всем в этой комнате, и таким образом деревне и остальному миру, что доктор Мак-Эндрю лучший доктор, который когда-либо был в графстве. Она возвратила Джона обществу. То, чего он не добился бы никогда, Селия совершила в одно мгновение.
Пусть люди с моей подачи твердили, что его слабость и пьянство убили мою мать. Но я, когда мой ребенок был в опасности, помчалась за помощью именно к нему. Я ворвалась к Джону с сыном на руках, я назвала его «доктор», а не «мистер». И это говорило само за себя, и ни у кого не вызывало сомнений, что его опыт и умение спасли жизнь моего ребенка.
Карета подкатила к ступеням крыльца, и Страйд, открывая дверцу, был поражен, увидев меня, а не Селию.
— Леди Лейси приедет позже в моей коляске. — Мне стоило громадных усилий выговорить эти слова. — Произошел несчастный случай. Пожалуйста, пришлите кофе ко мне в комнату. Я не хочу, чтобы меня беспокоили.
Страйд, как всегда бесстрастно, кивнул и провел меня в холл. Я медленно пошла к себе, даже не взглянув на няню Ричарда. Она знает, что его надо сразу положить в кроватку. И проследить за ним, пока он спит. Он не нуждается сейчас в моей заботе. Между нами сейчас существовал барьер. Я поняла — и я громко объявила это всем, — что мой сын, мой любимый сын, дорог мне только как наследник Вайдекра.
Я могла любить тень от ресниц на его щеках, его кудрявые волосики, его сладкий, сладкий запах. Но когда я решила, что он умирает, первое, что пришло мне в голову, это Вайдекр.
Вайдекр. Похоже, что он довел меня до сумасшествия. Я закрыла за собой дверь, легла на спину и замерла. Я слишком устала, чтобы остановиться и подумать. Подумать, что же я делаю. Удивиться, что же со мной стало, если я забочусь о Вайдекре, в то время как умирает мой сын.
На столике возле моей постели стояла бутылочка лауданума. Я смотрела на нее пустыми глазами. Я не чувствовала ни вины, ни страха. Я отмерила две капли в стакан с водой и медленно выпила его, смакуя, будто это был сладкий ликер. Затем я легла и заснула. Я не боялась снов. Реальность моей жизни была хуже того, что я могла увидеть во сне. Я бы предпочла спать и спать и не просыпаться.
Утром я пожалела, что проснулась. Все покрывал серый туман. Из моего окна не было видно ни холмов, ни леса. Я не видела даже розового сада. Весь мир казался безжизненным и беззвучным. Люси, которая принесла мне шоколад, обнаружила дверь запертой и громко спросила: «Мисс Беатрис? У вас все в порядке?» — и мне пришлось встать на холодный пол и открыть для нее дверь.
Ее глаза расширились от любопытства, но в них не промелькнуло сочувствия, когда она увидела, что я ложусь обратно в постель и укрываюсь одеялом до подбородка.
— Пришлите кухарку разжечь у меня камин, — раздраженно сказала я. — Я забыла оставить дверь открытой, и она не смогла войти. Здесь очень холодно.
— Ее нет в доме, — не извинившись, начала Люси. — Она ушла в Экр. Сегодня некому будет разжечь вам камин. Остались только слуги второго этажа. Все остальные ушли в Экр.
Туман, казалось, проник в самую комнату, настолько здесь было холодно и сыро. Я дотянулась до чашки и с жадностью выпила шоколад, но это меня не согрело.
— Ушли? — переспросила я. — Ушли в Экр? Зачем?
— На похороны, — ответила Люси, подойдя к высокому гардеробу и доставая мое черное утреннее платье и свежевыглаженное белье.
— Чьи похороны? — спросила я. — Ты говоришь загадками, Люси. Положи мои вещи на место и расскажи толком, что случилось, почему слуги неожиданно взяли выходной. И не спросили у меня разрешения?
— Они и не собирались отпрашиваться у вас. — Люси наконец оставила платье, а белье развесила на распялке перед холодным камином.
— Почему бы это? — поразилась я. — Что ты имеешь в виду?
— Потому что это похороны Беатрис Фосдайк, — ответила Люси.
Она стояла подбоченившись и с вызовом, совершенно непочтительно, глядела на меня. Я сидела в кровати, скорей как замерзший ребенок, чем как хозяйка громадного поместья.
— Беа Фосдайк не умерла, — возразила я. — Она сбежала в Портсмут.
— Оставьте. — В глазах Люси светилось явное превосходство. — Она надеялась найти там работу модистки или продавщицы. Но ей ничего не удалось, так как у нее не было ни рекомендаций, ни выучки. Все свои деньги она прожила за одну неделю. Она скопила эти деньги на приданое, но ей пришлось много платить за комнату, и они быстро кончились. Тогда она стала работать чистильщицей.
— Что это такое?
Я слушала эту историю как сказку. Но какой-то холод, как туман, проникал мне в грудь, и мне становилось страшно.
— Вы не знаете? — Люси глядела на меня почти с насмешкой. — Чистильщицы собирают на улицах и канавах испражнения животных и человека и потом продают их. Позорное занятие.
Я поставила чашку на место, так как почувствовала, что к горлу подкатывает тошнота. Потом сделала гримаску отвращения.
— В самом деле, Люси! Что ты вздумала рассказывать о таких вещах. Кто же станет это покупать?
— Те, кто делает книги. — И горничная показала на книгу в переплете из телячьей кожи, которая лежала на моем столике. — Разве вы не знаете, мисс Беатрис, что это делает переплет мягким и гладким на ощупь. Они трут этим кожу, и она становится бархатистой.
Я с отвращением взглянула на книгу, потом перевела взгляд на Люси.
— Так, Беатрис Фосдайк стала чистильщицей, — поняла я. — Глупо было с ее стороны не вернуться домой. Здесь, конечно, мало денег, но даже жалованье от прихода лучше, чем такая работа.
— На этой работе она не задержалась, — продолжала Люси. — Когда она ходила по улицам со своей вонючей котомкой, к ней подошел один джентльмен и предложил шиллинг, если она пойдет с ним.
Я кивнула, и мои глаза расширились. Но я молчала, в комнате становилось все холодней, и туман клубился за окном подобно привидению.
— Она пошла с ним, — просто сказала Люси. — Потом со следующим, потом со следующим. А затем ее отец приехал в Портсмут искать ее. Он встретил ее на стоянке почтовых карет, где она поджидала кого-нибудь, кто бы предложил ей денег. Отец прямо на улице ударил ее по лицу и уехал домой.
Я опять кивнула. Туман все сгущался, казалось, за окном бродят сырые чудовища, воздух в комнате был совсем ледяной. Меня всю трясло. Я не хотела слушать про эту другую Беатрис.
— Беатрис вернулась в свою комнату и заняла у хозяйки пенни на веревку. Чтобы завязать ящик, сказала она. Ее отец приехал за ней, чтобы спасти ее. И теперь она вернулась домой и никогда больше отсюда не уедет.
В моем мозгу мелькнул образ старика, который не хотел идти в работный дом. Он тоже повесился, и тело его раскачивалось, когда его снимали с веревки, будто он кланялся.
— Она повесилась? — спросила я, чтобы поскорей закончить с этой историей и не слышать больше голоса Люси.
— Она повесилась, — как эхо повторила горничная. — Ее тело привезли домой, но его нельзя хоронить на церковном кладбище. Ее положат рядом с самоубийцами.
— Беатрис поступила глупо, — твердо сказала я. — Она могла бы вернуться домой. В Вайдекре, слава богу, никто не собирает испражнения. Никто не продается за шиллинг. Ей нужно было просто вернуться домой.
— Она бы ни за что не вернулась, — ответила Люси, и я опять почувствовала укол страха, — чтобы только не ступать по той земле, по которой ходите вы, мисс Беатрис. Она сказала, что не хочет дышать одним воздухом с вами. Она сказала, что лучше умрет, чем будет жить на вашей земле.
Я уставилась на Люси. Беа Фосдайк, моя сверстница, — родители дали ей мое имя из почтения к нашей семье, — так ненавидела меня?
— Боже, почему? — недоверчиво спросила я.
— Она была девушкой Неда Хантера, — ответила Люси. — Они были помолвлены, хоть об этом никто не знал. Они обменялись кольцами и вырезали свои имена на том дубе, который вы приказали срубить. Когда Нед умер от тюремной лихорадки, она сказала, что больше ни одной ночи не останется на этой земле. Но сейчас она спит здесь вечным сном.
Я откинулась на подушки, дрожа от холода. Шоколад не согрел меня, и никто не затопит мой камин. Даже мои собственные слуги объединились против меня и ушли на похороны опозоренной девушки — проститутки.
— Вы можете идти, Люси, — сказала я, и в моем голосе прозвучала ненависть.
Люси присела и пошла к двери, но, взявшись за ручку, еще раз обернулась.
— За церковной оградой уже есть две могилы, — сказала она. — Старого Жиля и Беатрис Фосдайк. У нас теперь есть настоящее кладбище для самоубийц. Его называют «Уголок мисс Беатрис».
Туман клубился у трубы, на крыше, подобно парам яда. Он резал мне глаза. Попадая в мое горло, он вызывал тошноту. Мой лоб и лицо были липкими от пота. Я откинулась на белоснежные вышитые подушки и натянула на голову одеяло. И в этом уютном тепле и темноте я разрыдалась от боли и ужаса. Я прятала лицо в подушку и ждала сна, глубокого и темного, как сама смерть.
Туман продолжался до самого Майского дня, всю долгую неделю. Гарри и Селии я сказала, что он вызывает у меня головную боль и поэтому я такая бледная. Джон пристально посмотрел на меня и кивнул, как будто услышал о чем-то, что знал раньше. Утром Майского дня туман рассеялся, но радости это мне не принесло. Обычно в этот день в деревне устраивали вечеринку, устанавливали майский шест и играли в мяч. В Экре имелся мяч, надутый бычий пузырь, и обычно наши крестьяне играли с людьми Хаверингов. Они бегали и толкались, как дети, пока мяч не оказывался в руках одной из команд, которая с триумфом несла его домой. Но в этом году все шло из рук вон плохо.
Люди кашляли от холода и кутались во влажную одежду. Королевой Мая в прошлом году была Беатрис Фосдайк, и чувствовалось что-то зловещее в том, что в этом году ее пришлось хоронить. Экр никак не мог собрать команду для игры. Члены приходской бригады боялись уйти из дому, чтобы не пропустить возможность заработать несколько пенсов, если вдруг Джон Брайен придет за ними. Другие недомогали из-за поздней затяжной весны и плохой пищи. Экр почти всегда побеждал в этой игре, потому что у него были лучшие игроки: Нед Хантер, Сэм Фростерли и Джон Тайк. Теперь Нед был мертв, Сэм находился на пути в Австралию, а Джон исчез. В Экре теперь некому было танцевать или бороться за мяч, ухаживать и жениться.
Я страшилась своего приближающегося дня рождения. Хотя он совпадал с началом весны, но этот день был похож на ноябрь. Я медленно спустилась по лестнице, зная, что меня ждут только подарки от Гарри и Селии. У дверей не будет лежать маленькая кучка пустяков от деревенской детворы, у стен не поставят корзин с цветами, и все воочию удостоверятся: я потеряла сердце Вайдекра, я — изгнанница на моей родной земле.
Но все неожиданно оказалось так же, как раньше. Три ярко обернутых подарка у моей тарелки, и на маленьком столике у стены, как всегда, горка маленьких презентов из деревни. Я мгновенно заметила ее, и вздох, похожий на рыдание, вырвался из моей груди. Слезы вскипали под моими ресницами, и я была готова расплакаться. Экр простил меня. Новая весна все исправила. Неужели они поняли, что я не хотела никого обидеть? Что плуг может, конечно, задеть лягушку, но при этом он пашет землю. Что коса может поранить зайца, но она и косит сено. Они поняли, что потери и смерть, боль и горе, которые обрушились на Экр этой зимой, были болями родов: рождения нового будущего, будущего моего сына и Экра. Неужели они все поняли?
Я улыбнулась, и мое сердце согрелось радостью впервые с того самого дня, когда Джон взглянул на меня как на обреченного пациента. Я стала разворачивать подарки. Гарри подарил мне очень красивую брошь: золотую лошадку с бриллиантовой звездочкой на лбу. От Селии я получила отрез чудесного шелка изысканного пепельного оттенка. «Когда мы будем в полутрауре, дорогая», — сказала она, целуя меня. И маленькую коробочку от Джона. Я постаралась открыть ее так, чтобы ни Гарри, ни Селия не увидели ее содержимого. Это оказался маленький флакон лауданума, надпись на нем гласила: «Четыре капли через каждые четыре часа». Я низко пригнула голову, чтобы скрыть побледневшее лицо и испуганные глаза.
Джон знал, что я ищу покоя во сне. Он знал, что мой сон в эти долгие недели тумана был поиском смерти. И он знал, что я поверила ему, когда он сказал, что видит печать смерти у меня на лбу. И вот мой муж давал мне в руки способ ускорить ее приход. Так, чтобы кладбище для самоубийц не зря носило название: «Уголок мисс Беатрис».
Когда я сумела взять себя в руки и поднять глаза, я встретила его взгляд, блестящий и насмешливый. Этот путь я сама указала ему. Когда Джон боролся с собственным пьянством, для него везде находилась приготовленная бутылка виски со взломанной печатью и только что со льда. А сейчас каждую ночь у моей кровати будет появляться спасительное лекарство.
Я вздрогнула, но тут же мои глаза обратились к столику с подарками.
— Это все подарки из деревни! — изумленно воскликнула Селия. — Я так рада, что наши люди поздравили тебя.
— Я тоже рада, — кивнула я. — Это была очень тяжелая зима для всех нас. Хорошо, что она кончилась.
Подойдя к столику, я стала разворачивать первый подарок. Все они были очень маленькие, не больше пробки от бутылки, и почему-то одинаковой формы. И все завернуты в яркую обертку.
— Что это может быть? — поинтересовалась Селия.
Она скоро получила ответ. Из нарядной обертки выпал осколок камня и упал мне на колени. Я узнала его, это был камень с общественной земли, куда людям теперь не разрешалось ходить.
Я развернула другой подарок. Там тоже был камень. Гарри вскрикнул и подбежал к столу. Он развернул почти десяток подарков, и во всех было одно и то же. Я машинально их сосчитала. Их оказалось по одному от каждого дома на нашей земле. Вся деревня послала мне камни на день рождения. Они не осмеливались бросить их в меня, но, завернув в нарядную бумагу, прислали мне их в качестве подарков. Я резко встала, и они посыпались на пол, это напомнило мне камнепад в горах под натиском ледника. Селия была поражена. Джон смотрел на меня с откровенным любопытством. Гарри, который всегда находил что сказать, стоял безмолвный от гнева.
— Боже мой! — наконец разразился он. — Я пошлю в деревню солдат! Это удар, рассчитанный, подлый удар. Я этого так не оставлю!
Карие глаза Селии вдруг налились слезами.
— О, не говори так! — вскрикнула она с неожиданной страстью. — Это мы виноваты. Я видела, как голодает деревня, но пыталась помочь выжить только самым слабым. Я не одобряла то, что вы с Беатрис делали, Гарри, но теперь я вижу результат. Как мы были не правы, Гарри!
Стоя среди рассыпанных вокруг меня камней, я молча смотрела на своих домочадцев. На Селию, упрекающую себя за причиненное зло. На безмолвного Гарри. И на Джона, не сводящего с меня глаз.
— Ты пропустила один подарок, — спокойно сказал он. — Там не камень, а маленькая корзинка.
— О да, — обрадовалась Селия. — Хорошенькая маленькая корзинка, какие плетут дети из ивовой лозы.
Я тупо смотрела на нее. Конечно, это была корзинка Ральфа. Я ждала ее весь день. Сейчас она стояла на столе, так грациозно сплетенная, что сразу становилось ясно: ни ловкости пальцев, ни опыта Ральф не потерял.
— Открой ее ты, Селия, — попросила я. — Я не хочу.
— Почему? — удивилась Селия. — Здесь не может быть ничего плохого. Посмотри, как она аккуратно сделана, здесь есть даже крышка и маленький замочек.
Она приподняла крышку и заглянула внутрь.
Читать бесплатно другие книги:
