Будущее в тебе Кожевников Олег

Глава 7

Мой первый в качестве командира роты приём пищи был обставлен поистине с царской роскошью. Во-первых, обедал я в тепле, за столом и в одиночестве. Во-вторых, еды было много – к положенному по нормам и приготовленному в ротной полевой кухне обеду добавилась парная козлятина и целый котелок мясного бульона. В-третьих, у меня, как у большого чина, появился вестовой – можно сказать, ординарец. Им я назначил Шерхана. И не из-за того, что вестовой Потапыча плохо выполнял свои функции, а просто я считал, что человеку, который будет столько времени проводить рядом со мной, нужно полностью доверять. И не только собственные слабости и секреты, а, поскольку он всегда у меня за спиной – значит, и саму жизнь. Из всех красноармейцев абсолютно уверен я был только в Асаенове. В сегодняшнем бою понял – этот человек не предаст и выполнит любое приказание, к тому же он весьма сообразителен и шустёр.

Вот и сейчас он проявлял максимум заботы и предупредительности, давая мне возможность отдохнуть. Совершенно бесшумно появлялся, меняя котелки с новыми блюдами. Потом зашёл, доложил в печку дрова, вытащил из-под лавки матрас и разложил его на ней. Как бы намекая, что я могу хоть несколько минут полежать и отдохнуть в тепле. Намёк я понял и, не мешкая, воспользовался им. Посчитал, что до 21–00 времени ещё много, и я вполне могу минут двадцать спокойно поспать, отходя от этого сумасшедшего дня. Тем более, было неясно, когда я опять смогу принять горизонтальное положение. Сквозь дремоту я слышал, как снаружи Наиль отбивался от периодически рвущихся в теплушку за дополнительными указаниями командиров взводов, и всё больше убеждался в правильности своей оценки этого хитрого татарина. Несмотря на то что он был рядовым красноармейцем, а пройти пытались командиры, Шерхан очень тактично, не конфликтуя, никому так и не дал войти.

Слышимость была прекрасная, и я улавливал буквально каждое слово, высказываемое взводными. Но все проблемы, с которыми они пытались пробиться мимо Шерхана, не стоили и выеденного яйца. Поэтому я даже и не подумал вмешиваться, прерывая свой отдых. Пускай сами решают эти вопросы. Лезть во все мелкие дела любил Потапыч. Народ к этому привык и теперь даже с вопросом, по сколько гранат выдавать каждому красноармейцу, пытались пробиться к командиру роты. Я же считал, что мелкая опека только вредит делу, убивая в зародыше инициативность и ответственность.

Вскакивать и идти на холод разбираться с небольшими проблемами я решил, только если появится старшина. Бульба, с его куркульскими инстинктами, затеял очень интересное дело. Вот где могли возникнуть какие-нибудь мелкие заковырки, из которых потом могли вырасти крупные неприятности. Во-первых, Стативко не мог смириться с тем, что я собираюсь бросить отбитые у неприятеля вагончики. Проведя их ревизию, он взялся восстановить одну из теплушек, при этом заявил:

– Це ни дило, оставлять такое чудо на потребу этим шакалам – трофейщикам. Товарищ старший лейтенант, шо тут эти полонённые чухонцы просто так мёрзнут и переводят наши продукты? Пусть чуток подвигаются, пока мы их не отправим в тыл. А то хоть и сожрали по котелку гуляша, а носы всё равно посинели. А так попрыгают с молотками и пилами, и нам польза, и им хорошо. А из пары разбитых теплушек можно одну сварганить, лучше прежней. Вот только жалко, сейчас стёкол нема, но покаместь окно можно закрыть плащ-палаткой.

Чтобы меня окончательно убедить, Бульба начал описывать все достоинства этих теплушек:

– Представляете, стены у них многослойные, между двух тонких досточек проложен толстенный слой войлока, а поверх него – фольга. Я уже видел такие стены в местных баньках. Теплоты они неимоверной, в бане с такими стенами можно с несколькими охапками дров – пропарить целую роту. Да и лёгкие эти теплушки, по размеру они такие же, как и вагончики в батальоне, которые тащат по четыре коняги, с этой же спокойно справится и одна лошадка, ну в крайнем случае, две. А лошадей у нас сейчас, вашими стараниями, много.

Он тяжело вздохнул и добавил:

– Всё равно лишних лошадей в батальон заберут. У них от таких морозов половина своих коняг загибла. Чтобы тащить обоз, уже два раза новых пригоняли. Странно, как ещё интендант сам сюда не примчался за трофейными лошадьми. Не иначе его Сипович куда-то отослал. Вот, пока его нет, нужно всё пристроить к делу.

Всё, что будет отложено про запас и не пойдёт непосредственно на повышение боеспособности роты, этот жучило отберёт на батальонные нужды. Одним словом, старшина меня уговорил заняться восстановлением одной теплушки. То, что будем использовать для этого труд военнопленных, меня совершенно не обеспокоило. Наоборот, я, со злорадством упиваясь классово непримиримыми чувствами своего деда, подумал – вот вам, проклятые буржуи, будете знать, как исключать Советскую Россию из Лиги Наций. Тарас также убедил меня взять станковые пулемёты «максим». Правда, из всех уничтоженных нами пулемётных точек только в трёх «максимы» не пострадали от гранатных осколков. И уж совсем старшина добил меня предложением захватить шведские пушки. Подавляя смех, я спросил:

– Бульба, не спутал ли ты нашу роту с батальоном, а себя с техником-интендантом первого ранга? А может быть, ты смотришь выше и замахнулся уже сразу на полк? Если следовать всем твоим пожеланиям, наша рота скоро превратится в большой обоз. Где все до одного будут ездовыми саней, набитых вещами, крайне необходимыми для успешного ведения боёв. Вот только интересно, кто будет воевать? К тому же для стрельбы из орудий нужны специалисты. Или ты сам будешь за наводчика? Тогда для подвоза снарядов, чтобы ты попал по цели, потребуется снимать с фронта ещё пару рот и использовать красноармейцев как ездовых и грузчиков.

Старшина усмехнулся в свои побелевшие от морозов усы и произнёс:

– Та шо, запас, он карман не тянет! А если финн прижмёт, то всё это хозяйство не подотчётно, можно его спокойно и бросить. А пока чухонцы будут рыться в санях, ударить по ним из леса.

Неожиданно в поддержку старшины выступил наш политрук Шапиро.

Он, возбуждённо размахивая руками, начал почти что выкрикивать:

– Черкасов, ты представляешь, в нашей роте можно организовать целый пулемётно-артиллерийский взвод! Не в каждом батальоне имеется столько тяжёлого вооружения! А пулемёты на санях, это же чистые тачанки, можно сказать, их зимний вариант. Да и для перевозки орудия есть специальные сани. А что касается специалистов, то в третьем взводе красноармеец Сизов, из недавнего пополнения, почти что окончил артиллерийское училище. Он что-то там напортачил – вылетел из училища с треском и был направлен в действующие войска. Парень неплохой, политически грамотный, а в училище просто дал какому-то преподавателю по физиономии. Говорит, что тот оскорбил женщину. Сам понимаешь, дело это молодое, может быть съездил по морде и за дело. Иначе бы этот вопрос тихо не прикрыли. А так, получается – просто спихнули парня на фронт и всё, биография пошла с нуля.

Слова старшины о том, что всё это вооружение неподотчётно и его в любой момент можно списать, не заполняя никаких бумажек, решило дело. Не мешкая, мы в присутствии командиров взводов немного реорганизовали структуру роты. После всех боёв в роте сейчас было сто пять человек. И это, включая кашеваров, санитаров с военфельдшером, ездовых и вестовых. До захвата трофеев у нас был один станковый пулемёт «максим», два ручных пулемёта и ротный миномёт. Все красноармейцы были вооружены винтовками СВТ-38 и гранатами РГД-33.

После недолгих обсуждений я решил, что каждый взвод будет состоять из трёх отделений по семь человек и расчётом из двух человек с ручным пулемётом. Всего вместе с комвзводом получалось двадцать четыре человека. Каждый командир взвода и отделения должен был вооружиться автоматом «Суоми» и получить бинокль. В первом взводе в одно из отделений были отобраны лучшие стрелки. Они должны были получить трофейные, снайперские винтовки. Остальные трофейные автоматы было решено выдавать красноармейцам по мере их обучения владению этим оружием. Сейчас перевооружать всех бойцов автоматами было нецелесообразно. К самозарядкам они уже худо-бедно привыкли, а в предстоящих боях это было немаловажно. Кроме этого, из имеющегося и трофейного вооружения создаётся пулемётно-артиллерийский взвод. Это четыре пулемётных расчёта на санях, миномёт и одна автоматическая зенитная пушка «Бофорс», по наземным целям она могла прицельно стрелять на четыре километра. Весь этот взвод должен передвигаться на восьми санях и состоять из двадцати одного человека. Командиром этого подразделения становился политрук Шапиро. Военфельдшер имел в команде только двух ездовых на санитарных санях. Он лишался подчиненных санитаров, их функции во время боя должны были выполнять оставшиеся люди из команды старшины. А у него в хозяйстве осталось только шесть человек, два кашевара и четыре ездовых нашего обоза. Самому Бульбе придётся тоже стать ездовым, он будет управлять санями с одной из теплушек.

Больше всех был рад этой реорганизации Шапиро. Наконец исполнилась его мечта – стать настоящим боевым командиром. После того как мы закончили это совещание на морозе, Осип немедленно направился организовывать свой взвод. Из всех присутствующих никто не промолвил ни слова о нарушении устава. Все эти изменения происходили как раз перед тем, как мне отправиться с докладом в штаб батальона.

Когда я вернулся в расположение роты, работы по ремонту теплушки и переоборудованию саней были в самом разгаре. Я предупредил Бульбу, что на всё про всё у него осталось два часа. В 20–40 обоз должен быть сформирован и готов к маршу. Тогда же я встретился и с командиром второй роты Валеркой Сомовым. Мы обнялись, погоревали о погибших товарищах, поздравили друг друга с назначениями нас командирами рот, а потом начали обсуждать насущные дела. Валера уже знал, что его рота оперативно подчинена мне, но никакой обиды по этому поводу он не испытывал. Наоборот, был даже рад, что в первой ответственной операции в качестве ротного ему полагалась роль подчинённого. Тем более Валера меня хорошо знал и доверял. По этому поводу он заявил:

– Юрок, я даже рад, что сейчас ты главный. Пожалуй, во всём батальоне только я знаю, какой ты мужик. Тебе, мля, палец в рот лучше не класть – тут же откусишь. Помнишь? Из каких только безнадёжных ситуаций мы с тобой не выбирались. Ты ни разу не подвёл, и из такого дерьма меня вытаскивал. Думаю, и сейчас финны тебя не проведут, не заманят в засаду. Ты ведь задницей чувствуешь, когда дело пахнет керосином и, как обычно, вовремя извернёшься. Сипович, он мужик ушлый – знает, кто может вытащить батальон, и чтобы он потом выехал на белом коне. Поэтому, не парься насчёт моей роли, не в этом, как говорится, счастье, сейчас главное – не попасть под пули снайпера и всё-таки пробиться к ребятам из 44-й дивизии.

Окончательно прояснив для себя отношение к роли ведомого командира второй роты, поняв, что он ни в коей мере не будет мешать и тянуть одеяло на себя, я расчувствовался и пообещал Валерке передать в его роту один из пулемётов «максим», вместе с парой лошадей и санями. Правда, при этом предложил на время проведения рейда откомандировать в мою роту двух человек. По моим агентурным данным (об этом сказал Шапиро), у него в роте обычными красноармейцами служат неплохой пулемётчик и наводчик орудия. Оба этих бойца прошли Халхин-Гол и были недавно призваны из запаса. Немного поломавшись, Сомов согласился с моим предложением, при этом он пошутил:

– Да, Юрка! Ну и поднабрался ты у своего Бульбы! Вот уж – с кем поведёшься… Этот твой хохол с живого не слезет, пока не получит своего прибытка. Уже весь батальон обобрал, всё тащит в свою роту.

Я хмыкнул и, поддерживая его шутливый тон, заявил:

– Ха, если бы один батальон, подожди, он скоро и до дивизии доберётся. Но зато каких он поваров подбирает? О-о-о, они такие блюда кашеварят, пальчики оближешь. Небось, раньше нэпманов кормили. Пойдём, покажу тебе мой новый штаб, заодно попробуешь, какой они сегодня гуляш сделали. Штаб у меня не хуже, чем у Сиповича, может и поменьше чуток, но ведь и мы не батальон.

Валера от моего предложения решительно отказался, объясняя это тем, что недавно перекусил, что у него сейчас полно дел, он ещё толком и не вступил в командование ротой, а нужно срочно готовить людей для ночного марша. Его рота только недавно закончила прочёсывание рощи.

Пожав друг другу руки, мы разошлись по своим делам. Сомов направился накручивать своим взводным хвосты, чтобы всё было готово к предстоящему рейду. Я направился в свою теплушку перекусить и хоть немного отдохнуть. У меня была полная уверенность, что мои взводные без моего вмешательства выполнят всё, что полагается. Единственное, о чём я беспокоился, так это о положении дел во вновь формируемом пулемётно-артиллерийском взводе. Шапиро сейчас был вынужден заниматься корреспондентами, а заместителя у него ещё не было. Но потом я подумал, что всё равно их боевые сани ещё не доделаны и по-любому вся боеспособность взвода будет зависеть от пулемётных расчетов. А командирами в них были подобраны опытные люди. Орудийным же расчётом будет командовать без пяти минут лейтенант.

Кстати, когда мы обсуждали с Сомовым порядок движения и способы связи, я у него выяснил положение дел во второй роте. В первой атаке на эту рощу рота понесла потери даже большие, чем наша. Сейчас в наличие там было девяносто восемь человек. У них тоже был миномёт и один станковый пулемёт. Мы договорились, что кроме двух бойцов, Валера временно передает в моё распоряжение миномёт с расчётом из двух человек. Таким образом, у меня под командованием образовывалась чуть ли не миномётная батарея. Конечно, калибр у этих миномётов был маловат. Я немного посокрушался, что ребята Рябы полностью вывели из строя шведские миномёты. Их калибр был гораздо существеннее, чем у наших ротных.

Потом мои мысли опять вернулись к шведским зенитным пушкам. Я уже сталкивался с их действием. В начальный период войны, поддерживая танковый батальон, мы атаковали небольшую деревушку. Как потом выяснили, оборону там держал всего-то взвод финнов, но у них было две такие пушки. Так вот эти зенитные орудия так расколошматили танковый батальон, что в нём осталось хорошо если половина танков Т-26. А ведь тогда, по мёрзлой, слегка припорошенной снегом земле, у танкистов было сколько угодно места для манёвра. Но я лично видел двенадцать подбитых танков.

Да и нашей роте тоже хорошо досталось. Например, одно отделение из третьего взвода попало под снарядную очередь – из одиннадцати человек осталось двое. У финнов к этим орудиям имелись бризантные снаряды. При попадании такого снаряда в ствол дерева эффект был как от взрыва мины. А тут, практически одновременно, целая серия из пяти снарядов.

Селение мы, конечно, взяли, но только после того, как целый гаубичный дивизион полчаса долбил по этой деревушке. Стреляли они с закрытых, удалённых на семь километров от линии фронта позиций, из 122 мм гаубиц. Тогда я удивлялся, что могут сделать какие-то две небольшие пушечки. Но эти 40 мм зенитки, на сутки затормозили движение целой дивизии и весьма сильно потрепали танковый батальон.

Теперь я сам мог стать обладателем этого оружия. Ещё раз прокрутив в голове весь наличный состав моей роты, я всё-таки решил забирать и второе трофейное орудие. Тем более Валерка передаёт нам одного бывшего наводчика. К тому же никакой подготовки саней к перевозке пушек не надо. Прямо возле орудийных позиций стояли уже специально изготовленные для них сани. Лошадей мы захватили достаточно, хватит перевезти хоть дивизион таких орудий.

Все эти мои рассуждения и планы нарушил ворвавшийся в теплушку Шапиро. Даже непробиваемая оборона Шерхана не смогла устоять перед политическим напором пламенного коммуниста. Политрук был возбуждён и, как мне показалось, слегка поддат. Как только он вошёл, я сел на свою лежанку и спросил Осю:

– Ну, как там корреспонденты, ухайдакали тебя своими вопросами? Смотрю, после их посещения ты принял дозу успокоительного из горячительных запасов Бульбы.

– Да ладно тебе, Черкасов! Замечательные ребята, и поговорили мы хорошо. Даже нашли общего знакомого. Это Ванька. Мы с ним учились в одной группе в пединституте. И, представляешь, он теперь тоже корреспондент и уже старший политрук по званию. Во как там растут люди! А тут, бегаешь по снегу, как лось, а в итоге, вон, как Каневский, попадаешь под пулю снайпера. Эх, жизнь – копейка, а судьба – индейка. Кстати, Юр, я тут тебе тоже принёс на сугрев шведского пойла – «Абсолют» называется. Представляешь, никто из наших в этих вагончиках не заметил водку. Даже Бульба побрезговал трогать трупы. А эти корреспонденты, про которых ты говорил, что они ночь спать не будут, видя столько крови и растерзанных тел, спокойно зашли в вагончик, где было больше всего трупов, и, чтобы придать больше драматизма картинке для завтрашней фотосъёмки, начали кантовать эти тела. Вот под одним из тел и нашли баул с тремя бутылками шведской водки. Ну, одну мы, конечно, там и употребили, уж очень морозит на улице, все просто задубели, пока там ковырялись. Ещё одну ребята взяли себе, ну а третья – тебе. Презент, так сказать, за предоставленную возможность получить хорошие фотоснимки. Очень им понравилась и раздолбанная нами миномётная батарея. Сказали, что картинка получилась очень эффектная.

Высказавшись, Осип снял варежки и вытащил из кармана запотевшую бутылку. Выглядела она довольно странно, на ней не было даже этикетки. Прямо на стекле проступали латинские буквы ABSOLUT. Я встал, взял у него бутылку, внимательно её осмотрел и засунул в шкафчик при входе. После чего хмыкнув, пошутил:

– Слушай, Ося, а выгодное это, оказывается, дело – шведов валить. Мало того что сами кучу трофеев набрали, так ещё и пресса подарочки подкидывает. Если дело так дальше пойдёт, никто уже нашу махорку курить не сможет, все на англосакские сигареты подсядут. Сейчас уже смотрю, все красноармейцы «Данхил» смолят.

Я искоса посмотрел на Шапиро и уже серьёзным тоном продолжил:

– А что касается этой водки, то мы её с тобой, товарищ политрук, обязательно выпьем, но только после того, как пробьемся к 44-й дивизии. А пока – сухой закон. Воевать нужно на трезвую голову – это умирать можно и пьяным, чтобы было не так страшно. Нам сейчас, чтобы победить, нужна ясная голова. А погибать я не собираюсь, да и вам не дам.

Захихикав и погрозив мне пальцем, Осип произнёс:

– И это ты мне говоришь – коммунисту с трёхлетним стажем? Какой-то комсомолец, даже ещё не кандидат в партию, поучает старого партийца! Да-а… Куда мы катимся? Уже яйца начинают учить курицу!

Затем, вдруг нарочито набычившись, он спросил:

– Ты что, партию не уважаешь?

И сам же ответил на свой вопрос:

– Да знаю, хорошо ты к партии относишься, и она к тебе тоже неплохо. Можешь судить по мне, я тебя, можно сказать, люблю и уважаю. Хотя ты, бывает, и загибаешь не туда. Ты хоть знаешь политику партии в этом вопросе? Вот, вижу, что не знаешь. А, между прочим, после Великой Октябрьской революции именно большевики отменили царский сухой закон. Именно ВКПб вернуло народу право свободно пить водку. Это надо же, царские недоумки в Первую мировую войну ввели сухой закон.

И где теперь эти радетели здоровья нации. Кто выжил, в Париже подметает улицы. Между прочим, сейчас есть негласное указание, каждому красноармейцу выделять в день по сто грамм водки. Как это начали делать, количество обморожений резко уменьшилось. Да и в атаку стали веселей ходить. Да ты и сам в курсе этого дела. И, заметь, после введения этой практики, пьяных нет. Водка моментально усваивается и сгорает от таких морозов.

Шапиро так разошёлся, что я смог вставить в его речь только одну фразу, а именно вопрос:

– Слушай, Ося, а что же будет с людьми после войны? От регулярного употребления водки они же сопьются и превратятся в алкоголиков. Не завидую я их детям.

Политрук, даже не задумываясь, ответил:

– А дальше будет мировая революция, и что значат перед таким событием судьбы каких-то алкашей. Когда она свершится, такая большая армия нам будет уже не нужна. В ней останутся вот такие, как ты – настоящие бойцы. И будешь ты заниматься только подавлением буржуйско-кулацких мятежей. А это, согласись, уже совершенно другая война – без этого дикого сверхнапряга.

Чтобы как-то закончить эту неприятную для меня тему, я встал по стойке смирно и прокричал:

– Слава великому Сталину!

Шапиро замолк на полуслове и удивлённо вытаращил глаза. Я похлопал его по плечу и с тем же пафосом произнёс:

– Чтобы мировая революция свершилась, нам нужно сейчас свернуть башку этим наймитам мирового империализма. А для этого нужно действовать, а не объяснять друг другу прописные истины. Давай-ка, друг ситный, займёмся нашими делами, а не пустой болтологией. Ты же теперь сам стал боевым командиром и лично отвечаешь за вверенный тебе взвод. А это тебе не лозунгами сыпать, ссылаясь на великих людей. Тут нужно конкретных красноармейцев обеспечить оружием, питанием и тёплым ночлегом. И при этом точно выполнить все поставленные боевые задачи. Вот меня, например, интересует, оборудованы ли сани для стрельбы с них из пулемётов? Как обстоят дела с формированием новых пулемётных расчётов?

У Осипа прямо на моих глазах лицо начало преображаться из восторженно-боевого в серьёзное и задумчивое. Признаки опьянения быстро куда-то исчезли. И он уже совершенно другим тоном, по-деловому и официально начал докладывать:

– Я, перед тем как идти к тебе, проверил ход переоборудования саней. Три единицы уже готовы, и там устанавливаются трофейные «максимы». Остальные будут готовы через двадцать минут. Миномёт размещён на санях, так что в любой момент из него можно начинать метать мины. С орудием тоже всё нормально, оно уже загружено, и расчёт занят его изучением и боевой тренировкой. Эти шведские сани позволяют вести огонь из пушки, не устанавливая её на землю. Можно стрелять по воздушным и наземным целям даже на ходу, только приходится останавливаться, чтобы менять магазин со снарядами. Проблема есть только с одним «максимом» – нет опытного пулемётчика, но, в принципе, я смогу с ним управиться. На сборах несколько раз стрелял из такого пулемёта. Так что, товарищ старший лейтенант, пулемётно-артиллерийский взвод, как и было, приказано, в 20–30 будет готов выступить.

Я опять хлопнул Шапиро по плечу и сказал:

– У-у-у, какой ты стал официальный! Ося, расслабься, здесь все свои! Ты молодец, мужик, редко кто может всё кругом успеть. И дело сделать и с другими людьми пообщаться, да так, что вот они уже и хорошие друзья, и будут теперь перед начальством стоять за нас горой. Что уж тут говорить – хвалю и завидую такому таланту! Кстати, хочу тебя, обрадовать или огорчить, не знаю – я у комроты-два Сомова выбил на время опытного пулемётчика. Так что, самому тебе стрелять из него уже не потребуется. И ещё, Осип, твой взвод ещё больше усиливается. Вторая рота нам передаёт свой миномёт, а также будем забирать и вторую пушку – наводчика, опять же, выделит Сомов. Правда, расчёты у этих орудий теперь будут совсем маленькие, всего по три человека. Но делать нечего, людей больше брать неоткуда. А если поднапрячься – то трёх человек на эту зенитную пушку вполне хватит.

Услышав сообщённые мной новости об усилении его взвода, лицо Шапиро опять начало принимать восторженное выражение. Чтобы остановить вновь намечающееся извержение словесного вулкана, я в третий раз хлопнул Осю по плечу и предложил:

– Ну что, товарищ политрук, пошли смотреть твоё хозяйство. Да и остальные взводы мне нужно проинспектировать, а тебе постараться возбудить в красноармейцах пролетарскую ярость к врагу. Ведь никто с тебя обязанности политрука роты не снимал. С Сомовым я договорился, что движение начинаем в 20–50, у нас осталось всего сорок пять минут.

Когда мы вышли из теплушки, то Шапиро направился в первую очередь на орудийные позиции командовать, чтобы начинали устанавливать на сани вторую пушку. А я решил проверить, как справляется с делом старшина.

На лыжах, до места работ я добрался буквально за минуту. Возле шведского вагончика не наблюдалось никакого движения, а из трубы валил сильный дым.

«Вот это Бульба, – подумал я, – неужели уже всё отремонтировал». Первым у дверей оказался Шерхан. Когда он их открыл, я увидел, что всё помещение забито людьми. Там были размещены все наши пленные, они сидели на лавках со связанными за спиной руками. Охранявший их красноармеец Козлов закидывал в открытый зев печки дрова. Зайдя в помещение, я внимательно осмотрел места ремонта. Расчетливый Бульба сделал всё просто и без затей. На пробитые места были наложены заплатки из тонких досок, выломанных из стоящего рядом трофейного вагончика.

Старшина как будто знал, что я пришёл инспектировать его работу. Не прошло и двух минут после нашего появления, как он нарисовался в дверях теплушки. Прямо от дверей он начал рапортовать о проделанной работе:

– Товарищ старший лейтенант, задание выполнено, вагончик полностью отремонтирован, следы крови выскоблили и промыли всё помещение. Все пробоины заткнули войлоком и сверху ещё набили доски. Тепло помещение держит очень хорошо, гораздо лучше, чем батальонные теплушки. Хотя тут нет даже стёкол, просто на оконный проём набили с двух сторон трофейные маскхалаты.

– Молодец, старшина, чувствую, что тепло. Правда, видок, конечно, не тот, но нам, в конце концов, тут делегаций не принимать. А ночь перекантоваться очень даже ничего. Слушай, Бульба, если тебе пленные больше не нужны – то давай отправляй их в батальон. Нам через сорок минут выступать, а отвлекать людей на их охрану мы не можем. Вон, даже повредившего ногу Козлова сажаем ездовым на пулемётные сани. Пителин обещал прислать людей, чтобы их конвоировать, но что-то никто так и не появился. И ещё скажи мне, Тарас Иванович, как там обстоит дело с нашим обозом – готов он выступить через сорок минут?

– Усё готово, можно выступать хоть через пять минут. Сейчас распоряжусь, шоб этих гавриков на санитарных санях увезли в батальон. Ещё будут какие-нибудь приказания?

– Да нет, старшина, всё вроде нормально. Люди накормлены, сейчас передохнут ещё полчасика в своих снежных пещерах, и можно трогаться. Ты, кстати, водочного довольствия без моего приказа не выдавай, вот выполним задание, тогда можно.

– Как можно, Юрий Филиппович, я порядок знаю. Горилка, она хорошо, когда за столом, под добрый шматок сала, а сейчас, в дорогу, может нанести только вред.

Высказавшись, Бульба козырнул, повернулся и вышел из вагончика. А следом за ним и я с Шерханом. Затем мы поехали к месту формирования нового взвода, это было на позиции бывшей артиллерийской засады шведов. Там заканчивалась установка зенитной пушки на сани. Все пулемёты и миномёты уже были установлены.

Здесь уже находились комроты-2 Сомов и прибывшие с ним бойцы, поступающие в моё распоряжение.

Мы вместе с Валерой осмотрели получившиеся боевые сани. Я переговорил с экипажами этих мобильных огневых точек. Потом пригласил Сомова и Шапиро на последнее перед выходом совещание в моём штабе. Шерхана отправил собирать туда остальных командиров взводов. После чего мы уже втроём направились в мою теплушку.

Глава 8

Выступили мы ровно в 20–50. На последнем сборе командиров взводов и комроты-2 был определён порядок движения. Первыми в боевом охранении шли лыжники из первого взвода. За ними двигались остальные подразделения роты, замыкающим был огневой взвод Шапиро. Потом катили бойцы второй роты. Последним в этой длинной колонне передвигался наш объединённый обоз, под командованием старшины Стативко. Я, стоя у дороги, пропустил наши основные боевые силы, и, когда на дороге показались сани обоза, вместе с Шерханом быстро покатил в голову колонны.

Самыми первыми, выдвинувшись на триста метров, в боевом охранении, ехали наши лучшие следопыты из отделения Якута. Я специально собрал в одно отделение бывших охотников и лучших стрелков роты. Все они были вооружены трофейными снайперскими винтовками. На это отделение я даже выделил три бинокля. И в дальнейшем планировал использовать этих красноармейцев только как разведчиков и снайперов. Где-то через километр мы с Наилем догнали взвод Рябы. Пристроившись рядом с комвзвода-1, продолжили движение уже в порядках его взвода.

Минут через десять этой неспешной езды на лыжах весь взвод вдруг резко остановился. К Рябе подкатил связной от Якута. Он явно спешил и был несколько взволнован. Увидев меня рядом с командиром взвода, он обратился сразу к нам обоим. Из его доклада я понял, что Якут наткнулся на чужую лыжню, она шла параллельно дороге. По мнению охотника, люди там прошли часов шесть назад, их было не меньше шести человек, и они пытались маскировать этот лыжный след. Маскировали они его, волоча сзади себя еловый лапник. По всем повадкам, это были опытные охотники.

Я решил сам проверить эту лыжню и доехать до Якута. Конечно, мне внутренний голос говорил, что не дело командиру роты заниматься разведкой. Даже моё нахождение в головном взводе было неоправданно. Всё-таки я был не просто командир роты, а являлся руководителем всей операции. От успешного проведения этого рейда в конечном счёте зависели жизни тысяч людей. Всё это я прекрасно понимал, но сделать с собой ничего не мог. Командирская память деда заставляла меня расположить свой штаб в середине колонны и оттуда холодно оценивать всю поступающую информацию. И, уже исходя из неё, направлять нужное количество красноармейцев для решения возникших проблем. Но, с другой стороны, в моей груди билось сердце молодого боевика, который сам привык решать все поставленные задачи. И даже более того, решать эти задачи не традиционными методами войсковой операции, а действиями, больше похожими на диверсию, или партизанское нападение.

Вот и сейчас, задавив память деда, кричащую о неправильности моих действий, я покатил в сторону передового дозора.

Следом за мной немой тенью скользил Шерхан. Его я не останавливал, мне было приятно ощущать защищённость своего тыла. Перед тем как уехать, я приказал, чтобы передали остальным взводам – остановиться и не шуметь, просто затаиться.

Добравшись до Якута, который расположился возле неровной полосы немного вдавленного снега, я сразу задал ему вопрос:

– Охотник, а ты уверен, что здесь была лыжня? Если бы тут прошло несколько человек, то они бы так вдавили снег, что лыжню хрен заметёшь.

Кирюшкин, немного обиженный сомнениями в его профессионализме, ответил:

– Однако тут шли опытные охотники. У них широкие лыжи, и шли они тремя колоннами, по два-три человека. Последние двое тащили за собой охапки лапника. Снег шёл шесть часов назад, поэтому следы ещё можно разглядеть. Вон, всё ещё кое-где валяются еловые иголки. И к тому же, командир, пойдём, посмотришь сам.

Якут проехал метров десять вдоль этой полосы и остановился. Я подъехал к нему и, присев, начал осматривать указанные им углубления в снегу. Несомненно, это были следы от лыжных палок. По-видимому, лыжник в этом месте оступился и, чтобы удержаться на месте, помогал себе лыжными палками. И нечаянно упёрся ими в незамаскированную полосу движения. Эти следы можно было чётко увидеть даже при лунном свете.

Итак, мы явно обнаружили следы финской воинской группы. А если они шли не на стандартных, а на широких охотничьих лыжах и пользовались методами маскировки следов, то группа эта была непростая. Скорее всего, это снайперская группа, состоящая из бывших охотников, такие группы, как мне было известно, у финнов были не редкость. Они состояли из бойцов добровольческих отрядов местной самообороны. Их обычно называли шюцкоровцами. Вооружение у них, как правило, было слабым, в основном это винтовки Мосина. Но, даже используя это старьё, они наносили нам весьма ощутимый вред. Нападали они из засад и стреляли очень метко. В основном из-за них отвлекались большие силы, чтобы охранять дороги. Бывало, в тридцатиградусные морозы приходилось прочёсывать целые лесные массивы, чтобы обнаружить брошенную лежанку снайпера. Как правило, он делал четыре-пять выстрелов, убивал нескольких рядовых красноармейцев, а бывало, и командиров, и исчезал в лесах. После таких прочёсываний обычно несколько десятков красноармейцев оказывались в госпиталях с обмороженными руками и ногами.

Исходя из того, что эта, еле заметная полоса потревоженного снега располагалась вдоль дороги, становилось понятно, что группа местных партизан, скорее всего, устроила засаду по трассе нашего движения. И засада эта организована часов пять назад, в нескольких километрах от деревни Суомиссалми.

Все эти мысли пронеслись в моей голове буквально за секунду. И когда я выпрямился, то начал отдавать конкретные команды. Я решил, что этих шюцкоровцев нужно попытаться захватить живыми. Наверняка они ночью не ожидают нашего появления и, тем более, со стороны леса. У этих партизан уже было вбито в мозги на уровне инстинктов, что русские, чтобы их нейтрализовать, нагонят кучу солдат и устроят большую воинскую операцию. Поэтому нашего ночного налёта они вряд ли опасаются, и спокойно себе спят в какой-нибудь снежной норе, выставив в дозор всего одного часового.

Я скомандовал Якуту выдвигаться вперёд метров на десять, и мы покатили прямо по этой полосе в сторону деревни. Все красноармейцы приготовились к встречному бою, сняли оружие с предохранителей, переложили по две гранаты в карманы маскхалатов. За Якутом двигались мы с Шерханом. Я посчитал, что если произойдёт встречный бой, то на близком расстоянии, в лесу, наши два автомата будут по воздействию гораздо весомее, чем все винтовки наших снайперов. А в том случае, если противник отдыхает, выставив одного часового, лучше Якута этого финна вряд ли кто-нибудь снимет. Подобраться вплотную к часовому, бывшему охотнику, я даже и не рассчитывал. Всё равно его не обмануть, и он внутренним чутьём поймёт, что на него охотятся.

Даже несмотря на звуки отдалённых выстрелов и канонаду, опытный, специально стоящий на часах охотник услышит посторонние шорохи и будет стрелять на звук, и вряд ли он при этом промажет. Поэтому я приказал Якуту, как только он заметит часового, сразу же брать его на мушку. Я не сомневался, что укрытие с другими финнами находится неподалёку, и мы с Шерханом должны были взять его на себя. Как только Кирюшкин возьмёт в прицел шюцкоровца, мы начинаем выдвигаться к этой берлоге. Если при этом часовой насторожится, Якут из снайперской винтовки должен тут же его ликвидировать. Остальные шестеро красноармейцев располагаются цепью и начинают вести огонь только при появлении каких-нибудь человеческих силуэтов или выстрелов со стороны финнов. Я допускал с большой долей вероятности, что сонные финны могут и не отреагировать на одиночный выстрел. Всё-таки они выставили часового и сейчас находятся в расслабленном состоянии в укрытии. А ещё он мог запросто заглушиться звуками непрекращающейся канонады, доносящимися со стороны окруженной 44-й дивизии.

Запах дыма я уловил даже раньше, чем увидел поднятую руку Якута. Это означало, что он увидел часового. Когда он лёг, выставив вперёд ружьё, пришло время действовать нам с Шерханом. Метров через десять, после того как мы проехали залёгшего Кирюшкина – раздался выстрел.

Сначала я услышал, а потом и увидел часового, в которого стрелял Якут. Услышал я треск веток, а увидел продолговатое чёрное образование, висящее на ветвях большой ели метрах в семидесяти от нас. Примерно оттуда тянуло и дымом костра. Эта ель находилась метрах в трёхстах от дороги. Прибавив ходу, мы с Шерханом через минуту уже стояли под этой елью. Всё было тихо, никто не бегал, не кричал, не стрелял.

Местоположение финского укрытия я определил довольно быстро – к нему вела хорошо различимая лыжня. Здесь её никто и не пытался маскировать, и она упиралась прямо в снежный холм, находящийся метрах в сорока от этого дерева. Правда, пока я стоял и рассматривал этот холм, луна скрылась за облаками, и стало ничего не видно. Но мы с Шерханом, точно по лыжне, подъехали прямо к входу в это строение. Это был небольшой блиндаж, выступающий максимум на полметра над землёй и присыпанный сверху снегом. Вырыт он был, по-видимому, давно – комьев земли и пеньков от срубленных деревьев рядом не наблюдалось. Перед входом был вырыт не очень глубокий окоп, из него в сторону дороги смотрело дуло ручного пулемёта.

Когда мы добрались до блиндажа, передо мной встала дилемма, что делать. Дедовский опыт говорил, – не рискуй понапрасну, кинь в трубу пару гранат, а потом спокойно заходи внутрь блиндажа. Кто-нибудь, может быть, выживет, вот его и допросишь, а если никто не выживет, то и чёрт с ними. А другая моя сущность упрямо твердила: от взрывов гранат в этом небольшом помещении вряд ли кто-нибудь останется цел. А при благоприятном варианте уцелевшие будут находиться в таком шоке, что в течение часа, а может быть и больше, они станут совершенно бесполезны как «языки». Очень долго возиться с пленными было нельзя. За ночь нужно было выйти к деревне и провести разведку боем. Как пленные, они были мне нужны только в том случае, если обладали сведениями об организации системы обороны деревни. Если они об этом ничего не знают, то тогда, конечно, лучший выход – гранаты в трубу или приоткрыть дверь в блиндаж и закинуть туда несколько гостинцев.

Подумав несколько секунд, я всё-таки решил обойтись без гранат. Меня же в эскадроне обучали, как нужно захватывать пленных в подобных блиндажах. А тут, можно сказать, возникли идеальные условия для пленения противника. Всё-таки там сидели далеко не волки, эти лохи даже не услышали прозвучавший неподалёку выстрел. Наверное, плотно пожрали, а теперь лежат в тепле и видят розовые сны – как они безнаказанно многими десятками отстреливают русских солдат.

– У-у-у, сволочи, – прошептал я, окончательно вгоняя себя в боевой транс. Кивнул Шерхану, чтобы он распахнул входную дверь, и с диким криком ворвался в блиндаж. По сравнению с улицей здесь было гораздо светлее – горела керосиновая лампа. Недалеко от входа, по правой стороне находилась печка-буржуйка, по левой – пирамида с винтовками, а вдоль стен в форме буквы П были двухъярусные нары. Между этих лежанок стоял грубо сколоченный стол. Все места на нарах были заняты спящими людьми. В помещении раздавались мощные рулады разнообразного храпа. В блиндаже было тепло и сухо, вкусно пахло чем-то мясным. Одним словом, не ночлег в боевых условиях, а курорт.

Когда я ворвался в помещение, то своим воплем разбудил не всех. Окончательно финны проснулись, только когда я начал стрелять из автомата. Первую очередь выпустил по чухонцу, спавшему на нижней правой полке. Он, когда проснулся, подскочил и попытался дотянуться до кобуры, висевшей на гвозде, вбитом в стойку нар. Более длинную очередь отстрелял по потолку, прямо над верхними полками. После моих выстрелов храп прекратился, но тише не стало. Пронзительно выл подстреленный мной человек. Он свалился на земляной пол и теперь там катался, руками обхватив колени, при этом дико кричал. Своими резкими движениями он даже сдвинул стол. Целил я по ногам и попал, судя по непрерывным крикам, по коленной чашечке. Этот, как мне показалось переходящий уже в ультразвуковой диапазон визг меня полностью достал, и я короткой очередью, в три пули, прекратил мучения подстреленного мной человека.

Оставшиеся в живых финны, потрясённые неожиданностью происходящего, забились в глубь своих лежанок, пытаясь всем телом вжаться в стену. Громко, по-фински, я прокричал, чтобы все слезли со своих мест, встали ко мне спиной и, широко расставив ноги и вытянув руки, упёрлись ими в потолок. Высота помещения была чуть больше двух метров. Финны, бестолково суетясь, выполнили это приказание. После этого в дело вступил Шерхан, он ремнями, снятыми с ружей, стоящих в пирамиде, связывал пленных. Небольшая заминка у него вышла с последним финном. Это был настоящий гигант, головой он почти доставал брёвна перекрытий. Отойдя от шока, он попытался было сопротивляться Шерхану. Но тут подскочил я и со всего маху стукнул его стволом автомата в район почек. По-видимому, это было очень болезненно, он громко охнул и согнулся буквально пополам. После этого Наиль уже беспрепятственно связал ему руки.

Итак, все пленные были благополучно стреножены, всего их было пять человек. Спали они одетыми, только что без тулупов и без своих унт. У всех была гражданская одежда.

«Неплохо, неплохо, – подумал я, – но расслабляться нельзя, нужно в темпе раскручивать этих хуторян. Может, они всё-таки знают, сколько финских войск в деревне и где расположены огневые точки».

Прислонив автомат к пирамиде с ружьями, я сел за стол. Чтобы поместиться на нижней полке нар, мне пришлось отпихнуть одного из пленных к его соплеменникам. Потом я приказал им сесть на другие нары и начал в быстром темпе опрашивать их, одного за другим.

По их словам, а показания каждого были один в один похожи, выходило – они мирные охотники, и здесь их охотничья заимка. Они всю жизнь останавливались в этом месте, когда ходили на охоту. Я ехидно поинтересовался:

– Может быть, у вас тут столько зверья, что мосинские пятизарядки перегреваются? А снайперский прицел на ружье вашего часового это, наверное, для того, чтобы подстрелить какого-нибудь медведя, передвигающегося исключительно по расчищенной близлежащей дороге.

В ответ – лишь невнятные фразы. Умом эти горе-диверсанты явно не блистали. Из всех их ответов, меня порадовал только один, они все проживали в деревне Суомиссалми. Придумать себе для проживания другое место не хватало мозгов. Ни криком, ни крепкими затрещинами я ничего не добился, они опять в один голос утверждали, – из деревни на охоту выбрались очень давно и совершенно не знают, что в их посёлок вступили финские войска. Наконец, мне вся эта белиберда надоела, и я, поднявшись со своего места и направляясь к выходу, сказал Шерхану:

– Наиль, давай готовь вон того, здорового и самого борзого к допросу. Даже не к допросу, а к жесткой экзекуции. Времени нет, поэтому миндальничать не будем. Ломать их будем самым наглядным для всех методом. Придётся тебе опять крутить мошонку вон тому борову. Рот ему затыкать не будем, пусть сумасшедший визг этого, самого здоровенного из них, продерёт остальных чухонцев до костей. Думаю, уже после этого они свои тупые сказки мне рассказывать не будут. Пока ты всё тут приготовишь, я пойду предупрежу ребят.

И я вышел из блиндажа. Надев лыжи, быстро добрался до красноармейцев. Там, отослав самого шустрого с инструкцией для наших двух рот, приказал Якуту с тремя бойцами очень осторожно следовать вдоль дороги. При подходе к деревне остановиться и ждать нашего появления. При более раннем обнаружении противника посылать связного. Оставшимся двум красноармейцам поручил внешнюю охрану захваченного логова щюцкоровцев. Колонну я предупредил, что остановка продлится не менее полутора часов, и поручил Шапиро организовать посменный обогрев личного состава в обеих теплушках.

Дождавшись, когда красноармейцы, получившие приказания, разъедутся, я, с двумя оставшимися, добрался до окопа у блиндажа. Там расставил бойцов на самые, по моему мнению, выгодные для наблюдения места. Затем направился на экспресс-допрос захваченных финнов.

В помещении Шерхан уже всё подготовил к проведению этого мероприятия. Антураж блиндажа был весьма зловещ. Тускло светила керосиновая лампа. Пахло кровью, жжёным порохом и мочой. На этом фоне периодически возникающие и из-за приоткрытой дверцы топки печки красные блики пламени, только усугубляли царившую здесь атмосферу ужаса и страха. Зловеще подсвечивая лежащий прямо у входа труп застреленного мной финна. Из его тела всё ещё продолжала сочиться кровь, не впитываясь полностью в землю, она собиралась в небольшую лужицу. Шерхан как-то неудачно отодвинул это тело, и при входе пришлось ступить в эту кровавую лужу. Наиль своим внешним видом как нельзя лучше вписывался в эту жуткую обстановку. Он снял маскхалат и шинель и сейчас стоял в одной, весьма грязной гимнастёрке, с засученными по локоть рукавами. Один только вид его рук вызывал трепет, а уж если поднять взгляд выше и посмотреть на лицо героя, то можно было бы и не проводить никаких спецмероприятий, финны и так бы всё рассказали.

Всю эту жуть дополняла картина опрокинутого стола с привязанным к нему человеком. Наиль ножом буквально располосовал штаны пленного, ставшие похожими на бесформенные тряпки, и сдёрнул их вниз, к коленям. Лицо у здоровяка было всё красное, а под правым глазом уже расцвёл громадный фингал. Намечающиеся синяки были и у двух других из оставшихся четырёх финнов, сидящих напротив этого, с голой задницей. Я заметил, что у Шерхана слегка покраснели фаланги пальцев правой руки, сжатой в кулак. Глядя на эту картину, мне почему-то вспомнились слова одной из поэм Блока: «Да – скифы мы, да – азиаты мы».

И ещё я подумал: эти шюцкоровцы уже всё, готовы, спеклись болезные. Можно обойтись и без радикальных мер. Даже у этого здоровяка уже пропал весь запал и наглость. Наверное, он первый раз в своей жизни испытал такое унижение, помноженное на полное бессилие. Его, такого здорового и, наверное, самого сильного в своей деревне, вдруг на раз-два заломали, побили, привязали к столу и зачем-то сняли штаны. И это ещё не всё, что ему предстоит испытать. Этот страшный рыжий человек приготовил для него какую-то ужасную, запредельно-кошмарную пытку.

Я быстро оценил создавшуюся ситуацию и моральное состояние наших пленных. Но чтобы уж наверняка отбить у них охоту мне врать, решил всё-таки начать допрос с помощью метода, апробированного Шерханом. В прошлый раз он прекрасно зарекомендовал себя. За счёт пытки одного пленного у других развязывался язык так, что приходилось просто задавать им наводящие вопросы. Ценные сведения из финнов лились тогда, как из ведра. Но сейчас я хотел просто окончательно запугать чухонцев нашими методами и показать, что шутить мы не намерены. И что их нежелание сообщать сведения, интересующие меня, чреваты самыми страшными последствиями. Для нужного воздействия мне показалось достаточным, если Шерхан только разрежет штаны у шюцкоровца и раза три крутанёт его мошонку.

Подойдя вплотную к подготовленному для пытки здоровяку, я ладонью слегка шлёпнул его по лицу и задал вопрос о местах размещения финских войск в деревне. В ответ получил какой-то сумбурный, непонятный ответ, из которого ясно было только одно, что он был на охоте и ничего не знает. Выслушав это, я, повернувшись к другим финнам, сказал:

– Что-то ваш товарищ стал очень косноязычен. Не хочет прямо и коротко отвечать на мои вопросы. Тем хуже для него! Сейчас ему будет немножко больно, если это не поможет, то ему будет совсем больно. Потом он станет мне уже совсем неинтересен, а мучения его будут ужасными. Придётся его выкинуть на улицу, чтобы своими воплями не мешал слушать следующего. Если же кто-нибудь вздумает обмануть и дезинформировать меня: назовёт не то количество финских солдат или наврёт о местах их размещения, то он пожалеет, что вообще родился на свет. Мы все сведения проверим, и, если погибнет хоть один русский, то обязательно вернёмся в эту берлогу и продолжим наш разговор. Здесь довольно-таки тепло и уютно, и можно не спеша, по-мужски разобраться с врунами.

После этого, кивнув Наилю, произнёс:

– Шерхан, ты сильно не сжимай и не крути его мошонку, пару-тройку лёгких движений, и всё. Пойманным селянам для прочистки мозгов уже даже намёка достаточно. Да и этого борова жалко окончательно уродовать – ему ещё землю пахать да детей растить. Думаю, после этой ночи они даже косо посмотреть в сторону русского солдата побоятся.

Наиль хмыкнул, согласно кивнул и, повернувшись к пленным, оскалившись, поднёс свой кулак поочередно к носу каждого из сидевших финнов. Потом повернулся к здоровяку, схватил его за причинное место и сдавил его. Раздался громкий вскрик. Шерхан, гаркнув, сдавил второй раз. Жуткий вопль огласил всё помещение блиндажа. Наиль, войдя прямо-таки в инквизиторский азарт, яростно прокричав что-то по-татарски, сделал это в третий раз. Несмотря на дикие вопли здоровяка, Наиль разошёлся не на шутку и уже собирался начинать крутить мошонку, но я перехватил его руку. Повернув Шерхана к себе, я сначала его сильно встряхнул, а потом гаркнул прямо ему в лицо:

– Красноармеец Асаенов, почему приказы не выполняете? Тебе было приказано – сдавить три раза, значит, три, и не хрен тут самодеятельностью заниматься. Сейчас давай реанимируй этого дылду и больше, без моего приказа, даже пальцем этих пленных не касайся. Ишь, какой потомок Чингисхана выискался!

После этих слов Шерхан будто опомнился и опять превратился в простого, немного флегматичного, дисциплинированного красноармейца. Взглянув на меня прояснившимися глазами, он произнёс:

– Так точно, товарищ старший лейтенант.

Потом повернулся к финну и начал шлёпать своими громадными ладонями ему по щекам. Раздался пронзительный вскрик пленного, и тут же стало тихо. Здоровяк окончательно потерял сознание. Когда мы, вдвоём с Наилем, начали его вытаскивать на улицу, чтобы шюцкоровец там пришёл в себя, я обратил внимание на кровь, обильно льющуюся у него изо рта. Наш клиент от невыносимой боли почти откусил себе нижнюю губу.

Закончив вынос тела, Шерхан, уже в одиночку, отконвоировал трёх финнов из блиндажа и остался там их караулить. Я решил допрашивать пленных по одному. Совсем ни к чему было, чтобы они знали, что говорит их товарищ. Так же, как и в прошлый раз, допрос превратился в чистую формальность. По каждому вопросу я получал подробный и ясный ответ. Ни один финн даже и не пытался запираться.

Узнав численный состав финских войск, места расположения огневых точек и блокпостов, я задумался. Получалось, что в деревне находилось больше трёх батальонов пехоты и ещё к тому же девять танков. Артиллерии тоже хватало, кроме трёх тяжёлых артиллерийских батарей с 120 мм орудиями, было две батареи дивизионных пушек и 18 зенитных автоматических пушек «Бофорс». Всё это скопление войск окружало восемь блокпостов. На каждом блокпосту находилось по взводу егерей, по два станковых пулемёта «максим», и кроме этого, были установлены по два «Бофорса». Правда, это были не зенитные автоматические 40 мм пушки, а 37 мм противотанковые орудия.

Одним словом, от этих сведений у меня волосы на голове зашевелились. Такие силы были явно не по зубам нашему полку, да что там полку – вся дивизия застряла бы у злосчастной деревни не меньше чем на неделю. Да и то не факт, что за это время, по такому снегу, она сбила бы заслон финнов. Оборона у финнов была хорошо подготовлена: выкопаны окопы, блиндажи, оборудованы огневые точки. Я был удивлён и наличием у них танков. По слухам, ходившим среди командиров, у Финляндии всего-то было сто танков. В основном это были устаревшие «Рено», правда были и «Виккерсы». Финны оснастили их 37 мм пушкой «Бофорс», а вместо пулемётов «Гочкисов» были установлены ПП «Суоми». Вот именно эти танки и находились в деревне. Исходя из полученных данных, 44-й дивизии оставалось существовать не более двух суток и то, если повезёт и не вдарят сильные морозы. Финнам для уничтожения дивизии и делать-то особо ничего не надо, мороз всё сделает за них.

Финские войска были хорошо отдохнувшие, и все размещались в тёплых помещениях. Деревня была довольно большая, можно сказать, скорее даже посёлок, в котором были: мебельная фабрика, школа, магистратура и прочее. Вот в таких больших помещениях и располагались основные силы финнов. Штаб всей обороны находился в кирхе. Все блокпосты и основные узлы обороны были связаны проводными телефонами со штабом.

Хотелось буквально выть от бессилия, когда я разглядывал схемы расположения финских войск. Присутствующая во мне дедовская сущность давно уже покорно сложила лапки. Рекомендация была только одна – полностью довериться начальству и постараться как-то выжить во время атак. Однако личностная сущность, воспитанная в эскадроне, не хотела мириться с этой безысходностью. Тех, кто не был готов бороться до конца, там просто не держали. Безвыходных ситуаций в эскадроне тоже не признавали. Если бы это было не так, то при тотальном превосходстве немцев никакого бы сопротивления просто не существовало.

Сидя у печки, я тупо разглядывал, установленные в пирамиде винтовки Мосина. Потом мой взгляд остановился на штыках к ним. Они были свалены в углу. Я почему-то начал размышлять, зачем этим шюцкоровцам штыки? Потом пришёл к выводу, что этим крестьянам их вручили, когда выдавали винтовки, а они их сняли и бросили здесь в углу. Остановился взгляд и на добротных тулупах, вот они наверняка их собственные, вряд ли такие можно получить у властей. Все эти мысли ни о чём вдруг озарились ясным решением. Я ещё раз оглядел схемы и карту. Потом встал, облачился в шинель и маскхалат и вышел из блиндажа.

Глава 9

В окопе было тесно от большого количества собравшихся там людей. Пленные сбились в одну кучу, стараясь согреться. Шерхан вывел их на улицу без верхней одежды, и они уже порядком намёрзлись. Я с удовлетворением увидел, что даже здоровый финн очухался и стоит вместе с другими пленными.

«Значит, мы его не так уж и изуродовали», – подумалось мне.

Приказав Шерхану вместе с ещё одним красноармейцем завести пленных в блиндаж, дать им одеться, а потом вывести на улицу, я с наслаждением закурил трофейную сигарету. На мой вкус они были похуже, чем мой любимый «Казбек», но всё же лучше, чем обычная махорка. Последнее время приходилось крутить козьи ножки с этим горлодёром. Папиросы обещали завезти не раньше чем через неделю. Поэтому я с таким энтузиазмом и конфисковал у финских егерей три пачки американских сигарет. А если сказать прямо, не удержался и реквизировал у их командира ещё и швейцарские часы в золотом корпусе. Их я был намерен переслать жене. Видел, как и Шерхан забирал у егерей самые ценные вещи. Я не протестовал, в моём эскадроне позволялось некоторые добытые вещи забирать себе, там это называли хабаром.

Тем временем финнов вывели на улицу, они надели лыжи, затем мы их связали в одну цепочку и начали загружать трофеями. Складывали всё в их же рюкзаки, туда загрузили найденные продукты, боеприпасы и бутылки с зажигательной смесью. В блиндаже этих бутылок обнаружилось довольно много, целых семьдесят две штуки. Эти бутылки с зажигательной смесью несколько отличались от тех, которые я видел раньше. Вместо прикреплённых к горлышку двух долгогорящих спичек, внутрь бутылки была вставлена длинная хрупкая ампула. Как пояснили пленные, в ампулу была залита самовоспламеняющаяся жидкость. И теперь, как они выразились, «полторулло» не нужно было поджигать. Достаточно было просто кинуть бутылку – когда она разбивалась, жидкость сама воспламенялась. Винтовки и штыки я поручил везти красноармейцам, а пулемёт Шерхану. Когда мы в таком виде отправились обратно к нашей колонне, это зрелище очень напоминало невольничий караван, я в нём шёл замыкающим.

Добравшись до роты, первым делом разослал связных с приказом, чтобы все командиры взводов прибыли в мой штаб. Во вторую роту, Валере Сомову, тоже направил красноармейца с приглашением срочно прибыть с взводными ко мне на совещание. После этого написал донесение в штаб батальона. Его я собирался отправить вместе с пленными, но только после того, как мы начнём выполнять возникший в моей голове план. Боялся, что командование ни за что не решится одобрить эту авантюру.

Еще бы, ведь я собирался двумя неполными ротами напасть на, считай, прилично усиленный полк. К тому же финны находились на заранее подготовленной позиции, хорошо знали местность и наверняка пристреляли все ориентиры. По всем военным канонам, как пыталась меня вразумить память моего деда, это был бред сумасшедшего. Для штурма этого посёлка нужно было не меньше дивизии, усиленной парой артполков и танковым батальоном. А тут – двести измученных холодом и недосыпанием мужиков собираются порвать более трёх тысяч хорошо подготовленных, сытых и хорошо отдохнувших в тепле финских бойцов. При этом если сравнивать наше вооружение и его качество с финским, становилось совсем тошно. У финнов пулемётов было больше, чем у нас винтовок СВТ. Любому нормальному человеку становилось ясно – эта операция невозможна и самоубийственна. Как говорится – безумству храбрых поём мы песню, и эта песня – реквием.

Но я думал иначе, опыт Русского сопротивления говорил, что неожиданный удар по самым важным пунктам обороны может оказаться успешным, несмотря на громадное превосходство противника. В эскадроне все военные операции были именно такими. Численность немцев в десятки, если не в сотни раз превосходила наши силы, но мы нередко побеждали, или, по крайней мере, наносили очень ощутимый урон противнику. Все эти операции носили диверсионный, партизанский характер, никогда эскадрон не шёл на прямое, линейное боестолкновение с противником. Тем более когда у него было тяжёлое вооружение. Сейчас нашим ротам вполне можно было воспользоваться теми методами.

О нас финны ничего не знали, значит, элемент неожиданности присутствовал. Нашим ротам нужно было незаметно проникнуть в расположение противника и неожиданным ударом по сонным финнам постараться уничтожить их как можно больше. Кроме костёла и фабричного здания, все строения, где на ночь были размещены финны, были деревянные, а значит, хорошо горели. Да и у фабричного здания перекрытия были деревянные. К тому же это была мебельная фабрика, и наверняка внутри оставалось много дерева и лакокрасочных материалов. У нас же теперь было много бутылок с зажигательной смесью, а также пулемётов и автоматов. То есть мы вполне могли устроить для финнов несколько хороших крематориев, а после поджога зданий автоматическим огнём не дать им оттуда выбраться.

Я собирался все крупные места расположения финнов окружить, установить там по два пулемёта и закидать окна гранатами и бутылками с зажигательной смесью. Чтобы создать большую плотность огня, был намерен раздать все трофейные автоматы красноармейцам моей роты. Они, по крайней мере, за время стоянки научились их перезаряжать, нажимать на курок и снимать с предохранителя. Большой меткости при стрельбе по зданию и не требовалось. Для уничтожения противника в каменных зданиях был намерен использовать наши трофейные пушки.

Сил было мало, поэтому я решил на войска, расположенные в частном секторе, не обращать внимания. Просто на перекрёстках поставить по нескольку стрелков, которые должны были открывать огонь вдоль улиц, если заметят какое-нибудь шевеление. Ещё по частному сектору могут постреливать и миномёты, но основная их цель – это артиллерийские позиции. Все ориентиры, где находились батареи, я, по показаниям пленных, тщательно зафиксировал.

Основные опасения в этом ночном бою у меня вызывали егеря, расположенные на блокпостах, и танки. И у тех и у других были ночные часовые. Егеря были самыми подготовленными бойцами у финнов и, в принципе, всегда находились в полной боеготовности. Танковая часть состояла из финнов с немалой примесью немцев. Командовал этой танковой ротой бывший обер-лейтенант немецкой армии, и он просто тупо выполнял свои уставы, не доверяя финской охране. Охрана же всего этого воинского контингента была построена на системе блокпостов. Именно егеря осуществляли охрану всех подходов к посёлку. В самой деревне круглосуточный пост был только у костёла, именно там располагался объединённый штаб.

Весь мой план строился, опираясь именно на эту схему охраны. Я хотел небольшой группой, переодетой в шюцкоровцев, проникнуть на один из их блокпостов. Там по-тихому уничтожить всех финнов и обеими ротами просочиться в деревню. Зона ответственности каждого блокпоста составляла четыре километра. Поэтому, уничтожив один пост, можно было спокойно попасть в деревню, и никто больше не поднял бы тревоги до самого момента открытия огня. Могут среагировать часовые у штаба и на площади у местной пивной, где располагались танкисты. С этими часовыми, которые находились совсем недалеко друг от друга, я решил разобраться при помощи снайперов. Подкрасться к ним незаметно, чтобы взять на нож, было очень проблематично. А единичные выстрелы могли быть и не замечены, так как расположенные совсем недалеко гаубичные батареи вели непрерывный, беспокоящий огонь в сторону прорывающейся 44-й дивизии.

Весь этот план возник у меня в голове в блиндаже у шюцкоровцев. Первоначально, когда я проанализировал все известные факты, у меня наступило оцепенение. Потом это состояние сменилось яростью и диким протестом – я совсем не хотел идти на заклание. А именно сопоставление всех деталей сложившейся обстановки говорило о том, что и наша дивизия движется к полной гибели, следом за сорок четвёртой.

Главной задачей 44-й дивизии была – деблокировать 163-ю стрелковую дивизию. Но её бойцы, спешащие на помощь товарищам, так же, как и мы, наткнулись на сильно укреплённый опорный пункт. Финны дали 44-й дивизии возможность спокойно двигаться по дороге на Раате. Когда она растянулась на этой дороге более чем на двадцать километров – мышеловка захлопнулась. Фланговыми ударами финны разделили 44-ю дивизию на пять частей и методично начали их уничтожать.

Примерно то же самое осуществлялось и сейчас. На нашем пути к 44-й дивизии держали оборону крупные воинские контингенты регулярной армии финнов, а также шюцкоровцы. Кроме того, формировался мощный отсечный опорный пункт. Оставалось только заманить нашу дивизию к деревне, связать её боями, а затем перекрыть силами Скандинавского корпуса единственную дорогу. Свободных сил у армии, чтобы выручать нас, уже не было, а пока подойдут свежие войска из Ленинграда, мы уже при таком холоде вымерзнем, как мамонты. Этот вывод я сделал из следующих данных.

Во-первых, это, конечно, сведения, полученные от пленных. Меня первоначально несколько удивило задание, полученное шюцкоровцами. А именно – они должны были в течение суток беспрепятственно пропускать русские военные колонны. Потом, активизировавшись, не только заняться снайперским отстрелом красноармейцев, но и внезапным ударом постараться уничтожить технику, чтобы перекрыть дорогу. Для этого им и выделили так много бутылок с зажигательной смесью. Они должны были рассредоточиться вдоль дороги и закидать этими бутылками какую-нибудь автомобильную колонну. В бутылки была залита самовозгорающаяся жидкость, никаких фитилей поджигать было не надо. Таким образом, получалось, что мы должны были беспрепятственно пройти до самой деревни, и только моя маразматичная подозрительность и охотничьи навыки Якута позволили нам на них наткнуться.

Во-вторых, при осмотре позиций разгромленной нами шведской роты меня удивило наличие хорошо оборудованных позиций со стороны деревни Суомиссалми. Тогда я посчитал, что всё это подготовлено на случай окружения шведов и с учётом прибытия подкреплений. О скором появлении новых частей Скандинавского корпуса рассказывали пленные финские егеря. Сейчас я думал немного иначе. Скорее всего, готовился мощный опорный пункт для отражения атак, как со стороны нашей дивизии, так и со стороны советских войск, пытающихся нас деблокировать. Жалко, что не удалось захватить для допроса командование этих шведов. Наверняка у них тоже был приказ, беспрепятственно пропускать в течение суток все войска, двигающиеся в сторону Суомиссалми.

Опять получалось, что эта засада была не против нашего батальона. И обнаружена она мной совершенно случайно. При обычном движении наших колонн боковое охранение осуществлялось на расстоянии метров ста от трассы. И если бы тогда я не залез в глубь леса, мы бы спокойненько проехали мимо шведов. Лесной массив, где располагалась эта засада, отстоял от дороги примерно на триста метров. Причина, которая тогда меня заставила углубиться в лесной массив – какое-то смутное беспокойство и ощущение, что за мной наблюдают. Ещё я, как мне тогда показалось, уловил отблеск, как бы отражённый от стекла, и у меня сразу же возникло подозрение, что в рощице на краю поля засели финны. Поэтому и решил не пытаться переть напрямик, а зайти со стороны леса, чтобы проверить своё предположение.

Когда у меня созрело понимание того, что мы всей дивизией сами залезаем в мешок, я начал судорожно искать выход. Успокаиваться тем, что мы ликвидировали крышку от намечающегося нас захлопнуть котла, не стоило, ведь было неизвестно – единственный ли это опорный пункт. Мы вполне могли пройти мимо и не заметить аналогичные засады. Например, из допроса шюцкоровцев я выяснил, что из их подразделения на эту дорогу с таким же заданием вышло ещё пять групп.

За те десять минут, которые я в одиночестве провёл в блиндаже, разглядывая амуницию шюцкоровцев, в моей голове полностью сформировался план нашей атаки. А разглядывая тулупы финнов, я понял, как незаметно приблизиться к часовым егерского блокпоста. Тем более я узнал сегодняшний пароль на проход. Нужно переодеться в одежду шюцкоровцев, под этим прикрытием приблизиться вплотную к часовому и холодным оружием его уничтожить. А потом уже вырезать остальных сонных финнов.

Во всём этом плане была масса прорех, например, у блокпоста наверняка находится не один часовой, а гораздо больше. Всё-таки зона ответственности у каждого блокпоста составляла четыре километра. Чтобы надёжно перекрыть всю эту линию, нужно было не менее двух-трёх постов. И к тому же это были профессионалы, и охрана на каждой точке, как можно было предположить, осуществляется парой егерей. Людей там для организации круглосуточной охраны тремя парами вполне достаточно. Переодевшись и притворившись шюцкоровцами, мы могли, конечно, уничтожить один пост, да и то только потому, что они сами к нам выйдут, хотя бы для того, чтобы спросить пароль, ведь официального КПП там не было. Был только коридор, рекомендованный для прохода возвращающихся с задания диверсионных групп.

А где мы в этом ночном лесу будем искать другие посты егерей? Это был вопрос и, как я ни старался, но ответа на него никак не мог найти. А от этого зависел успех всей операции, ведь при малейшем шуме или намёке на опасность оставшиеся часовые своей стрельбой наверняка поднимут тревогу в деревне. И тогда весь мой план летел в тартарары. Нам удалось бы только уничтожить всего один блокпост и всё. Остальная группировка была бы нам не по зубам.

На случай такого развития ситуации оставалось только попытаться пробиться к расположению танков и артиллерийских батарей, в надежде их уничтожить. В темноте, при сонной неразберихе и бардаке вариант такой был. Кто-нибудь из нас мог выжить, добраться до этих объектов и закидать их гранатами и бутылками с зажигательной смесью. Кто же попадёт под финскую пулю – тому вечная память. Всё нашей дивизии будет легче сбить этот заслон и прорваться к 44-й дивизии. К тому же если наши роты уничтожат хотя бы один блокпост и вызовут на себя огонь со стороны деревни, то, значит, мы полностью выполним приказ командования. Успокоив этими мыслями все свои тревоги, я и начал действовать.

Когда в моей теплушке собрались все командиры взводов, я никому не стал ничего объяснять, делиться своими сомнениями и советоваться. Просто по карте и по нарисованным мной схемам начал ставить задачи для каждого взвода. На правах командира второй роты Валера Сомов попытался что-то сказать про гигантское численное превосходство финнов и про то, что эту деревню нужно штурмовать, по крайней мере, полком. Но я его оборвал, заявив:

– Товарищ Сомов, ты понимаешь, что твои рассуждения хороши где-нибудь в тёплой аудитории военной академии. А у нас есть приказ, пробиться к 44-й дивизии любой ценой. Там ребята уже целую неделю на морозе спят по несколько часов в день в подснежных берлогах, пробиваясь сквозь финские кордоны. Сил и боеприпасов у них практически не осталось. Теперь только от нас, а именно от решительного действия наших рот зависит, выживут они или нет. Поэтому, на мне, да и на каждом из нас висят жизни нескольких тысяч наших братьев. Когда здесь соберутся все части нашего полка, будет уже слишком поздно. Умрём, но спасём замерзающих красноармейцев 44-й дивизии.

Моё заявление больше всего понравилось Шапиро. Он даже встал и патетически произнёс:

– Ты прав, командир! Смерть буржуям!

После этого ставить под сомнение мои выкладки желающих не нашлось. Вся моя затея, конечно, отдавала полной партизанщиной, но по большому счёту делать было нечего. Нужно было любыми путями спасать людей, ну в том числе, конечно, и себя от верной гибели. Я рассуждал так, если даже ситуация пойдёт по неблагоприятному сценарию, лучше всего – активно действовать. В противном случае предстояли мучительные ночёвки при всё более понижающейся температуре и непрерывные, бессмысленные атаки на пулемётные точки финнов. Гибель друзей и в конечном итоге собственная смерть. Другие варианты, если действовать по правилам и по уставу, были нереальны. Конечно, эти мысли я никому не высказывал. Все думали, что я подчиняюсь распоряжениям вышестоящих командиров.

После обсуждения действий штурмовых отрядов был определён их количественный состав. Кроме формирования этих отрядов, из роты Сомова было выделено четыре отделения, для создания шести групп. Они должны были оседлать все перекрёстки посёлка, все группы были усилены автоматчиками из взвода Кузнецова. Каждый штурмовой отряд был снабжён бутылками с зажигательной смесью. Самое большое количество бутылок получил отряд, направляемый на уничтожение танков – по две бутылки на каждый танк. Командовать этим отрядом должен был я. Обстановка так складывалась, что мне, вместо того чтобы сидеть на наблюдательном пункте и дирижировать ходом боёв, приходилось лезть в самое пекло. Даже в передовой группе, которая должна была ликвидировать охрану блокпоста, я должен был присутствовать, ведь только я знал финский язык и мог на нём объясняться. Правда, его понимал ещё один красноармеец моей роты, но что-нибудь связное произнести по-фински он не мог.

Когда мы закончили обсуждения, и все присутствующие перерисовали схемы нахождения своих объектов атаки, время на моих часах подошло к половине первого ночи. Пора было начинать наше движение. Исходя из дедовского и своего опыта, я посчитал, что лучшее время нападения на финский гарнизон, четыре часа утра. А нам нужно было ещё добраться до блокпоста, обезвредить егерей и незаметно пробраться в деревню. До первых часовых придорожного, самого крупного блокпоста нам оставалось проехать чуть меньше пяти километров. Этот блокпост был в два раза крупнее, чем другие. В шести больших блиндажах располагались два взвода егерей, четыре расчёта пушек «Бофорс», пулемётчики четырёх станковых «максимов» и два расчёта ротных 50-мм миномёта. В принципе, только один этот блокпост мог остановить весь наш батальон и не на один день.

Формирование и довооружение штурмовых групп заняло больше часа. Первая группа, состоящая из шести человек, во главе со мной, тронулась в путь только в половине второго ночи. Количество бойцов, входящих в эту группу, соответствовало числу шюцкоровцев, обезвреженных нами. Для более точного зрительного совпадения в состав передового отряда мною был включён красноармеец из третьего взвода нашей роты Будкеев. Это был самый здоровый и высокий боец во всех двух ротах. Его рост составлял два метра семь сантиметров. Издали он очень напоминал здоровяка финна. Я считал, что в темноте, когда лица различить почти невозможно, его фигура выгодно будет приковывать внимание. Ведь в проходившей недавно через этот пост группе шюцкоровцев здоровяка наверняка запомнили. И теперь часовые уже автоматически будут воспринимать нас как своих и подпустят на близкое расстояние. А там уже, как говорится – дело техники (ножа, штыка, лыжных палок или страшных рук Шерхана).

На меня произвело очень большое впечатление, когда Наиль одним ударом кулака вырубил финского егеря. Поэтому в этом рейде я на него очень полагался, и он ехал непосредственно за мной. Первым в нашей небольшой цепочке двигался я, именно мне предстояли разговоры с финскими часовыми. В карманах трофейного маскхалата у меня лежали заранее приготовленные средства нападения – трофейный финский нож, наган и две гранаты Ф-1. За плечами болталась винтовка Мосина с примкнутым штыком.

Этими трофейными винтовками и была вооружена наша группа, и ехали все с примкнутыми штыками. Как я узнал у пленных, именно в таком виде они проезжали блокпост. Штыки сняли только в блиндаже, так как в штыковую атаку никто ходить не собирался. Раньше, после получения винтовок, бойцы вынуждены были ходить с примкнутым штыком. Это было связано с личностью командира их добровольческого батальона. В прошлом он был офицером царской армии и являлся большим фанатом штыкового боя, и в процессе обучения добровольцев процентов сорок времени было занято отработкой его приёмов.

Сейчас я был только благодарен этому бывшему царскому офицеру за такой подарок. Наличие примкнутого штыка снимало кучу проблем по бесшумному уничтожению часовых. Единственное, что вызывало опасение, это момент снятия винтовки с плеча. Везти же её всё время в руках было весьма чревато. Часовой, автоматически насторожится, увидев в руках оружие. Другое дело, вид бойцов с винтовками, висящими за плечами, это должно в какой-то мере расслабить часового. Он, может быть, уже не будет так пристально следить за руками приближающихся к нему людей и за тем, что в них появится. Поэтому я решил обезвредить часового с помощью ножа, а Шерхан вез с собой завёрнутый в мешковину топор. Как он сказал:

– Мне, товарищ лейтенант, как-то сподручнее действовать топором, чем ножом. Даже вблизи, ножом, хрен проткнёшь финский тулуп, а по горлу в спешке, попробуй попади. А если уж на расстоянии, то нож, вообще, бесполезная игрушка, а топором я метров с десяти заеду прямо в голову, если уж не остриём, то обухом, точно. Финну, я думаю, будет всё равно, в любом случае, он направится дорогой мёртвых прямо в свой буржуйский ад.

Я не стал с ним спорить и настаивать, чтобы выбрал другое оружие. Тем более топор, закрытый мешковиной, совершенно не походил на оружие и не вызывал никаких опасений.

Скорость движения у нас была приличная. Ярко светила луна, и для ночного времени видимость была прекрасная. Было не очень холодно, по моим ощущениям, температура была в районе десяти градусов ниже нуля. Минут через двадцать пять с начала нашего движения раздался свист, и со стороны деревьев возникла фигура человека в маскхалате. Я притормозил и уже не спеша подъехал к появившемуся перед нами финну. Он стоял на лыжах, без лыжных палок, на груди у него висел автомат «Суоми», направленный прямо на нас.

Остановившись от него на расстоянии метров пяти, я, не дожидаясь вопросов, назвал сегодняшний пароль. Финн принял это как должное, сплюнул и, как старый знакомый, спросил:

– А что вы возвращаетесь так рано? Только днём уехали, и уже обратно. Уже загрузились скальпами краснопёрых? Везёт же добровольцам – выехал на несколько часов, набил сколько надо русских и домой, на печку. А тут, как привязанный, стоишь на холоде и только и делаешь, что провожаешь счастливцев. Женского тела уже месяц не нюхал. Раньше хоть спали в нормальных условиях, а сейчас уже несколько дней живём, как дикари. Загнали в тесные берлоги, где постоянно воняет потом, и нужно затыкать уши, чтобы не слышать этот ужасный храп. Скорей бы как следует надавать по морде этим азиатам и получить свои деньги.

Я, приблизившись к этому часовому почти вплотную, ответил:

– Да нет, русских мы даже не видели, какие уж тут скальпы. Встретили шведов из Скандинавского корпуса. Но их главный, капитан Андерсон, чтобы не мешались, отправил нас обратно. Также приказал отвезти его письменный доклад в штаб. Кстати, у него встретили наших егерей, их командир, Кайконен, кажется, попросил передать на въездном посту свой проигрыш.

Я вытащил из кармана две пачки американских сигарет и протянул часовому. Тот, с небольшой заминкой, протянул руку и забрал пачки. А я между тем продолжил:

– Он какому-то Матти проиграл, с вашего блокпоста. Тебя случайно не Матти зовут?

Часовой отрицательно покачал головой. А я задал следующий вопрос:

– Может быть, это твоему напарнику полагается?

Часовой на это моё предположение ответил:

– Да нет, его Тайво зовут – Тайво Лехтинен. Матти с Арво сейчас дежурят вон у той высокой сосны.

Часовой указал рукой с зажатыми в ней сигаретами на верхушку сосны, еле виднеющейся вдалеке. Я между тем, как будто что-то вспоминая, повторил:

– Тайво Лехтинен…

Потом стукнул себя по голове снятой варежкой и воскликнул:

– Ну точно, Тайво Лехтинен! Урхо Кайконен и ему просил передать одну вещь, правда, я не заглядывал в этот свёрток, не знаю, что там.

В этот момент метрах в десяти от нас материализовалась ещё одна фигура человека. В руках у него тоже был автомат, направленный на нас. Остановившись около одного из деревьев, он крикнул:

– Армас, что нужно этому шюцу? Какого чёрта он выкрикивает моё имя?

Стоящий рядом со мной часовой ответил своему напарнику:

– Да тут капрал из третьей роты, помнишь его, Урхо Кайконен, крепкий такой мужик, ещё его группу подчинили капитану Андерсону, вот он передаёт свой картёжный долг. Странно, правда, как он мог проиграть такому раздолбаю, как Матти, но – пути Господни неисповедимы. Урхо, как настоящий мужчина, перед боем раздаёт все свои долги. Этот шюцкоровец привёз и для тебя какой-то пакет.

Чтобы финны не начали выяснять, почему одному из них полагается какой-то свёрток, я громко воскликнул:

– Тайво, капрал просил передать свёрток тебе лично в руки.

Потом, повернувшись к Наилю, тоже по-фински громко произнёс:

– Шерхан, иди передай господину егерю свёрток, который тебе вручил капрал.

Слово шерхан было командой Наилю, что пришло время действовать. И что он должен обезвредить второго финна. Шерхан, оставив лыжные палки, достал свёрток и направился к дальнему часовому, который, явно удивившись сложившейся ситуации и потеряв дар речи, сделал несколько шагов прямо к приближающемуся к нему шюцкоровцу. Любопытство и жадность победили осторожность, и он, как удав на кролика, смотрел на приближающийся к нему свёрток.

Я не досмотрел окончания этой драмы, дождался только момента, когда Шерхан, приблизившись, скинул мешковину с топора. Я только краем глаза уловил отблеск стали, затем выхватил из кармана финский нож и, снизу вверх, точно под подбородок ударил им стоявшего рядом со мной часового. Потом выпустил из руки нож и оттолкнул финна от себя, чтобы брызнувшая струя крови не запачкала мой маскхалат. Глянув на слегка дёргающееся тело, я обернулся в сторону второго часового. Там тоже было уже всё кончено. Когда я подъехал к Шерхану, то увидел, что он ударом топора почти отделил голову финна от туловища. В отличие от меня, Наиль сработал гораздо чётче. Егерь, к которому приблизился Шерхан со своим необычным оружием, умер мгновенно, даже не дёргаясь.

Глава 10

Оглядев близлежащие подходы к блокпосту и не заметив ничего подозрительного, я взмахом руки подозвал к себе остальных красноармейцев. Когда все собрались вокруг нас с Шерханом, я поставил входящему в нашу группу комвзвода-1 Курочкину новую задачу:

– Ты, Ряба, берёшь трёх бойцов и очень аккуратно выдвигаешься к блиндажам. Там каждый берёт на себя по одному блиндажу, маскируется около вентиляционной трубы, готовит гранаты и замирает. Мы с Шерханом попробуем бесшумно ликвидировать ещё одну пару часовых. Если у нас по-тихому не получится, и начнётся стрельба, тогда каждый кидает в трубу по гранате Ф-1, потом подбегает к двери и бросает внутрь ещё одну лимонку. Только после этого вы начинаете заниматься двумя другими блиндажами. Оставшихся восьми гранат, я думаю, хватит, чтобы там тоже всех успокоить. Не забудь после этого выпустить красную ракету, сигнал для остальных групп к началу действий по плану Б. Если же всё будет тихо, то ждёте нас, и мы вместе постараемся вырезать сонных финнов. Хотя, сдаётся мне, что на этом блокпосту должно быть три пары часовых. Да где же сейчас эту третью пару найдёшь. Ладно, из-за них план менять не будем, лучше постараемся захватить парочку офицеров, вот у них и узнаем, где ещё стоят часовые. Я думаю, Шерхану они в передаче этих сведений не откажут. Если кто будет выходить из блиндажей оправиться, постарайтесь его скрутить по-тихому. Когда я подъеду, мы его быстренько допросим. Если вдруг выйдет разводящий со сменными часовыми, то их нужно кончать тоже без стрельбы. Огонь открывать только в том случае, если не получится заколоть их штыками.

Ряба молча кивнул, козырнул, при этом чуть не заехал мне лыжной палкой по ноге и направился вместе с ещё тремя красноармейцами в сторону блиндажей.

А я подъехал к убитому мной егерю, выдернул из его тела свой нож, вытер его об маскхалат финна и положил в карман. Потом вытащил из его неподвижной руки упаковку с сигаретами. Они тоже были слегка забрызганы кровью, пришлось опять использовать егерский маскхалат как тряпку. Шерхан таким же образом привёл в порядок свой топор и завернул его снова в мешковину. После этого мы направились в сторону той высокой сосны, на которую указывал уничтоженный мной часовой.