Холодные близнецы Тремейн С.
– Да.
– Сара, зачем тебе вспоминать?
– Ну… может, как-то смогу разобраться, кто есть кто. Хотя бы сейчас. Может, они вели себя несколько по-другому, или было что-нибудь такое, отчего у моей дочери началась путаница в голове?
Пауза. За окном падает мягкий снег – первый за зиму. Но это еще не снегопад – просто короткая репетиция. Снежинки изящно плывут в печальном знобящем воздухе, словно легчайшие конфетти. На противоположной стороне улицы идущая с матерью маленькая девочка останавливается и показывает пальцем на хрупкие блестки. Ее личико светится от радости.
– Мама?
Снова нет ответа. Необычайно долгое молчание, даже для моей матери.
– Мама?
– Ну… – она отвлекается от раздумий, я слышу ее явно лживый голос. – Думаю, не стоит переживать. Тебе не нужно ворошить прошлое.
– Ты ошибаешься.
– Сара, я ни о чем не могу думать.
Я знаю ее слишком хорошо. Родная мать врет мне.
– Ведь было же что-то непонятное! Что именно? Расскажи мне, хватит увиливать. Пожалуйста.
Снегопад за окном почти прекратился, иногда только мелькают одинокие снежинки. Призраки снегопада.
– Не могу вспомнить.
– Постарайся.
– Дорогая, ничегошеньки не получается.
Зачем она меня обманывает?
– Мама, прошу тебя.
Она опять молчит. Я напрягаю слух и различаю, она дышит. Я практически слышу, как она думает. Я представляю, как она сидит в холле их девонского дома, где по стенам висят пыльные выцветшие фотографии в рамочках – отец на разных этапах карьеры получает награды за давно забытые рекламные идеи.
– Ну, дорогая, это пустяки. Мелочи.
– Нет, мама, нет! Скорее всего совсем не пустяки.
Ясно, от кого у меня эти черты – молчаливость, скрытность.
Я понимаю, почему Энгусу порой хочется меня придушить.
– Сара, сущая ерунда!..
– Скажи мне, мама!
Тон у меня – совсем как у Энгуса.
Мать вздыхает:
– Ладно. Я только что вспомнила, что в тот день, когда ты приехала, Кирсти была сильно расстроенной.
– Кирсти?
– Да, но ты не замечала, ты думала о чем-то своем. А Энгус тогда сильно задерживался, дорогая. Я спросила Кирсти, чем она огорчена, и она ответила, что из-за папы. Наверное, он ее каким-то образом расстроил. Да, Сара… Вот и все, что я могу вспомнить, но я тебе говорю – это сущие пустяки.
– Возможно, и нет. Спасибо, мам. Правда.
Наш разговор увядал. Мы выразили друг дружке материнскую и дочернюю любовь. Мать спросила, в порядке ли я.
– Я имею в виду именно тебя, Сара, – добавила она.
– Да, в полном.
– Уверена? Но у тебя голос такой немного встревоженный. Сара, ты очень нервничаешь? Ведь ты же не хочешь вернуться обратно в Лондон?
– Я справляюсь, мама, честно. Если не брать состояние Кирсти. А наш дом мне действительно нравится, несмотря на полчища крыс под кроватью. И остров чудесный. Вам надо его увидеть.
– Конечно. Когда-нибудь обязательно наведаемся к вам в гости.
Я решила сменить тему и спросила про Джейми, своего брата. Уловка сработала. Мать ласково рассмеялась и заявила, что он не то разводит овец в Австралии, не то валит лес в Канаде – она точно не знает. Эта у нас семейный юмор, мол, Джейми мотается по свету и прожигает деньги. Простая шутка часто помогала нам переносить дурные времена и смягчала неприятные разговоры. Такие, как этот, например.
Мы попрощались. Я заказала еще кофе и начала обдумывать услышанное. Почему Энгус в тот вечер задержался и поздно приехал в Инстоу? До того как все случилось, он утверждал, что задержится на работе. Но когда мы попытались позвонить в его офис, его не было на месте. Потом, однако, выяснилось, что он заезжал к Имоджин, чтобы забрать вещи наших дочек – они недавно ночевали у нее.
Бездетная Имоджин всегда любила возиться с детьми.
Я тогда не придала этим словам вообще никакого значения. Они были вполне убедительны, а я тогда слишком горевала.
Но сейчас?
Имоджин?
Нет. Глупости. С чего мне не доверять мужу? Если не считать пристрастия к алкоголю, Энгус всегда был хорошим мужем. Любящий, верный, находчивый несчастный Энгус. Мой муж. И я должна верить ему, как никому другому.
А теперь на горизонте появилась проблема с Кирсти. Но надо заняться и собственными делами.
Мне нужно извлечь доход из моего писательства. Новая работа Энгуса в Портри будет приносить несколько фунтов, но этого мало. Нам надо больше. Поэтому, сколько бы мне ни удалось прибавить к нашим доходам, любая сумма для нашего семейного бюджета будет очень важна и весома. Выживание на Торране того стоит.
Я совсем не хотела покидать Торран.
В итоге я открыла ноутбук и следующие два часа потратила на рассылку почты: накопившиеся за сорок восемь часов идеи, мнения и неизбежное общение. Кучу писем я отправила редакторам в городе – может, я смогу написать какой-нибудь очерк – про Торран, Слейт, местный фольклор или про гэльское возрождение, да про что угодно.
Я потягивала капучино и смотрела на машины, заезжающие на парковку бродфордского «Ко-опа». Я снова задумалась над моей растущей увлеченностью островом Торран. Похоже на подростковую страсть к равнодушному мальчишке, которого ничем не удивишь. Чем труднее мне на Торране, тем больше я хочу сделать его своим.
Еще пара напряженных часов, и моя работа закончена, пора ехать в школу за Кирсти. Я боюсь опоздать, поэтому жму на педаль от души. Меня сразу же заносит на обледенелых «техасских воротах»,[13] и я чуть не врезаюсь в корявый дуб, скорбно охраняющий съезд налево на сельскую дорогу.
Тише, Сара. Следует помнить, что дорога от Бродфорда до Ардвасара весьма опасна. Хотя здесь все немного опасно.
На лобовое стекло падает крупная снежинка, и дворники мгновенно превращают ее в ничто. Я гляжу на низкие лысеющие горы. Ветры и вырубки постепенно сбривают с них растительность. Я думаю о людях, вырванных из своего родного ландшафта бедностью и «зачисткой Шотландского высокогорья».[14] Сейчас численность жителей на Скае – двадцать пять тысяч человек, а через сто лет будет вполовину меньше. Иногда я представляю себе сцены эмиграции: овчарки втихаря убиты, фермерские жены рыдают, дети кричат, покидая свой прекрасный край и отплывая на запад.
Внезапно я подумала о дочери.
Дети кричат.
Я поняла, что мне сделать с дочерью. Я не хочу этого делать, но придется. А в связи с утренним ужасом – тем более.
Я добралась до школы. Неубедительно улыбаюсь встречным мамашам, оборачиваюсь, смотрю на бумажный плакат с надписью «Failte», прикрепленный скотчем к стеклянной двери, и гадаю, где она, где моя дочь?
Ученики идут сплошным потоком – фонтан буйной энергии, болтовня на гэльском, коробки для завтрака, украшенные картинками из фильма «Лего». Толпа ребятишек бежит в объятия родителей, и, наконец, из дверей медленно и неохотно появляется последний ребенок. Не болтая ни с кем. Худенькая девочка без друзей.
Только она и осталась – все уже разбрелись.
Моя дочь. С рюкзачком, набитом книгами, в унылой школьной форме. Она подходит ко мне и прижимается лицом к моему животу.
– Привет, – говорю я.
Я обнимаю ее и подвожу к машине.
– Эй, как прошел первый день в школе?
Моя радость неуместна, но что мне еще делать? Сидеть с суицидальным видом? Сказать ей, что все действительно очень плохо?
Кирсти пристегивается ремнями к сиденью и отворачивается к окну – туда, где плещутся стальные воды прилива и мигают розовые и оранжевые огоньки Маллейга. Рыбный порт, вокзал, символы избавления, цивилизации, большой земли – всего этого сейчас не видать из-за сумерек и расстояния. Времени – только полчетвертого, а зимняя тьма уже все скрыла.
– Милая, как школа?
Она молчит, и я сдаюсь.
– Муми-тролль?
– Никак.
– В смысле?
– Никто.
– Ох. Ладно.
И что дальше? Что еще за «никак» и «никто»? Я включаю радио и беззаботно подпеваю популярной песенке, хотя на секунду мне хочется съехать на машине прямо в Лох-на-Дал.
Но у меня есть план, и мы будем его выполнять. Нам надо просто сесть в лодку и доплыть до острова.
И там я сделаю то, чего так боюсь.
Мерзкую и отвратительную штуку.
10
Лодка на месте. Она привязана к пирсу, который тянется от автомобильной парковки возле «Селки». На фоне вздымающихся на заднем плане гор Нойдарта домик смотрителя маяка и сам маяк кажутся издали белыми, чистыми, прекрасными и незначительными. Я торможу и ставлю «Форд» на ручной тормоз.
Дернув за пускач не то четыре, не то пять раз, я завожу мотор. Раньше я справлялась с десятой попытки, но сейчас привыкаю и управляю лодкой гораздо лучше. Я даже умею вязать узлы.
Кирсти садится на другом конце лодки, глаза у нее красноватые, но она спокойна. Она смотрит на меня, потом на скалистый берег Салмадейра. Мы плывем навстречу бризу. Ветер мило ерошит и треплет ее светлые волосы. Ее курносый профиль смотрится просто чудесно. Я так ее люблю, мою малышку. Я люблю ее за то, что она Кирсти, и еще потому, что она напоминает мне Лидию.
Конечно, в какой-то мере мне хочется, чтобы вернулась моя Лидия. Какая-то часть меня поет от радости от этих мыслей. Я безумно скучаю по Лидии. Не могу забыть, как мы сидели рядышком и читали целыми вечерами или молчали в счастливом оцепенении. Кирсти, менее терпеливая, всегда скакала вокруг. Идея, что Лидия может воскреснуть, – из разряда мистических чудес. Жуткое, но чудо. Возможно, чудеса пугают? Но если я верну Лидию – если это и вправду Лидия со мной в лодке, – то умрет Кирсти.
О чем я думаю? Со мной – Кирсти, и я собираюсь это проверить. Самым беспощадным образом. Если я окажусь безжалостной, то доведу дело до конца.
Кирсти спрашивает сквозь усиливающийся ветер:
– Ма, почему он называется Салмадейр?
Нормальный разговор. Уже хорошо.
– Вероятно, это значит «остров псалмов», дорогуша. Раньше здесь был женский монастырь.
– Когда, мам? А что такое женский монастырь?
– Это место, где живут монахини, они там молятся. Много лет назад они сюда переехали. Тысячу лет назад.
– Даже раньше, чем когда мы были маленькими?
Я пропускаю мимо ушей пугающую форму вопроса и киваю:
– Ага.
– И сейчас монахини тут не живут?
– Нет. Ты не замерзла?
Ее волосы растрепаны, а ее розовая курточка расстегнута.
– Нет, мама. Ветер дует мне в лицо, но мне так даже нравится.
– Ладно. Мы почти приехали.
Справа из воды высовывается тюлень. Он смотрит на нас мудрым печальным взглядом брошенного ребенка и с вкрадчивым всплеском опять исчезает. Кирсти улыбается своей дырявой улыбкой.
Волны Слейт добры к нам и быстро доставляют нас на пляж под маяком. Я приподнимаю моторку – настолько она легкая – и вытаскиваю выше линии прилива, туда, где поспешно разбегаются крабы и серебристые чайки клюют гниющего дохлого лосося.
– Фу! – восклицает Кирсти, указывая на воняющий рыбий труп.
Она бежит к дому, толкает дверь, которую мы никогда не запираем, и исчезает внутри. Я слышу, как Бини негромко гавкает в знак приветствия. Кстати, обычно он лает громко. Я привязываю лодку и направляюсь к дому.
На кухне холодно. Крыс не слыхать. На заляпанной белой стене столовой танцуют арлекины. Крышка унитаза придавлена камнем, чтобы не пахло хорьком.
Энгуса нет – он работает и на целую ночь останется в Портри. Мы совсем одни на острове. Все складывается замечательно.
Кирсти треплет Бини за ухом, а потом уходит читать в свою комнату. Я готовлю ужин в полумраке кухни, где над головой болтаются проволочные корзины, сохраняющие нашу еду от крыс. Я слышу дыхание моря – будто кто-то делает зарядку. Почти штиль. Затишье перед бурей?
Я собираюсь с силами, чтобы осуществить свою задумку.
Наверное, надо было действовать три недели тому назад: подвергнуть Кирсти проверке, от которой она не сможет отказаться. Тогда бы она, конечно, не подделала ее результаты. А сейчас всякое может произойти.
Но меня осенило лишь сегодня утром, когда дочка билась в истерике в школе. Да и сформировался мой план по-настоящему только к вечеру.
Он будет основан на дочкиной фобии – она ненавидит темноту.
При проявлениях фобии обе близняшки кричали, но каждая по-своему, по-разному. Кирсти отчаянно вопила и рыдала, сбиваясь и задыхаясь, ее голосок дрожал, но речь была членораздельной. Лидия срывалась на визг – высокий, пронзительный, зубодробительный.
Я слышала подобный крик всего несколько раз. Его ни с чем не спутаешь.
Похоже, именно поэтому я и решилась на эксперимент.
Однажды серьезный припадок разыгрался два года назад, в Кэмдене, когда у нас отключили электричество. Близняшки оказались в кромешной, непроглядной темноте.
Когда это случилось, они бурно и синхронно отреагировали в соответствии со своей фобией. Но Кирсти зарыдала взахлеб, а Лидия пронзительно завизжала.
И теперь я ее нарочно напугаю. Оставлю ее внезапно в полной темноте. Ее реакция будет инстинктивной и рефлекторной, она не сможет притворяться, а я узнаю правду. Мой план бессердечен, меня гнетет чувство вины, но другого способа нет. Дать путанице продолжаться дальше – это еще более жестоко.
Мне надо сделать это прямо сейчас, иначе я потеряюсь в сомнениях и в ненависти к самой себе.
Кирсти вскинула голову, когда я вошла в ее спальню. Она выглядит слишком грустной. Она придала голой комнате чуть более уютный вид, поставив книги на полку и развесив по стенам картинки с пиратами. Но все равно без ее сестры здесь пусто и одиноко. Радио настроено на «Кидз Поп» – поет группа «Ван Дирекшн».
На полу и в плетеной корзине лежат ее игрушки, но она с ними не особо играет. Только плюшевый леопард валяется рядом с ней в кроватке.
Обе близняшки любили Лепу. Может быть, Лидия любила его больше?
Не могу смотреть в ее грустные глаза.
– Дорогая, – осторожно начинаю я. – Расскажи, что случилось сегодня в школе.
Молчание.
Я пытаюсь снова:
– Как прошел твой первый день? Хорошо? А какие у тебя учителя?
Пауза. Только «Ван Дирекшн» звучит по радио.
Она закрывает глаза, и я жду. Я чувствую, что она скажет, и она тихо придвигается ко мне и еле слышно произносит:
– Мама, со мной никто не хотел играть.
Мое сердце раскалывается пополам.
– Вон оно что.
– Я их просила, но никто не хотел…
Боль жжет меня изнутри. Мне хочется крепко-крепко обнять дочь, защитить ее.
– Милая, это же первый день. Такое бывает.
– И я стала играть с Кирсти.
Я нежно потрепала ее волосы, а в висках застучал пульс.
– С Кирсти?
– Она играла со мной, как всегда.
– Ясно.
Что мне делать? Рассердиться? Заплакать? Заорать? Объяснить ей, что Лидия умерла, а она – Кирсти?
Может, я и сама не знаю, кто из них мертв.
– Но когда я стала играть с Незабудкой…
– Да?..
– Все стали надо мной смеяться, мам. Я… заплакала, а они все смеялись.
– Потому, что на самом деле ты была одна?
– Нет! Кирсти была там! Была! Она здесь! Она здесь!
– Дорогая, в доме ее нет, она…
– Она что?
– Кирсти, твоя сестра, она…
– Просто скажи, мама, скажи! Я знаю, что она умерла, ты говорила мне.
– Милая…
– Ты все время повторяешь, что она умерла! Но она приходит, чтобы со мной играть. Она была здесь, и в школе тоже, она играла со мной, она – моя сестра, и без разницы, что она умерла, она все еще тут, я тут, мы тут – почему ты все время говоришь, что мы умерли, если мы не умерли, не умерли, не умерли.
Ее лающий монолог заканчивается злым прерывистым плачем. Кирсти вырывается от меня, ползет к краю кровати и зарывает горячее раскрасневшееся лицо в подушку. Я не в силах ей помочь. Я сижу здесь – жалкая, Отвратительная Мать. Что я сделала с дочерью? Что я делаю с ней? Какую еще боль я причиню ей?
Возможно, не следовало обращать внимания на эту путаницу еще тогда, в Лондоне? Если бы я не стала углубляться в подозрения и настаивать, что она – Кирсти, она бы осталась Кирсти.
А теперь мне придется сделать это.
Плохая, злая мать.
Несколько минут я не шевелюсь и надеюсь, что ее гнев утихнет. По радио крутят подростковый попсовый хит под названием: «Лучшая в мире песня». Затем – Бритни Спирс.
Наконец я трогаю Кирсти за лодыжку.
– Муми-тролль?
Она поворачивается. Глаза красные, но она немного спокойнее:
– Чего?
– Кирсти?
От имени ее не корежит, и я уверена, что сейчас она – Кирсти. Моя Лидия умерла.
– Кирсти, я на секундочку сбегаю на кухню сделать горячее питье. Ты что-нибудь хочешь?
Она смотрит на меня. Бледная как полотно.
– «Фрут Шут»,[15] – выдавливает она.
– Хорошо. Ты почитай, а я все приготовлю.
Итак, Кирсти согласна. Она тянется за книжкой про Слабака, а я быстро задергиваю занавески. Теперь в комнату не проникнет ни один лучик света. Луна скрыта облаками, а уличных фонарей на Торране нет.
Затем я осторожно наклоняюсь, будто собираю игрушки с пола, но на самом деле я незаметно выключаю ее ночник.
Кирсти ничего не замечает. Она читает, чуть заметно шевеля губами. Лидия всегда так делала.
Моя последняя задача – выключить свет и захлопнуть дверь. Кирсти окажется в полной темноте наедине со своими страхами. Я выхожу из спальни. У меня вот-вот польются из глаз слезы.
Смогу ли я? Но как я могу не сделать этого?
Я выключаю свет, прикрываю за собой дверь и выскользаю в коридор. В холле царит полумрак. Свет проникает сюда только из гостиной.
Сейчас спальня Кирсти погружена в абсолютный мрак.
Я замираю на месте. Чувство вины сдавливает мне грудь. Ох, деточка! Кирсти! Прости меня! Прости меня!
Когда она закричит?
Скоро.
Прямо сейчас.
Три секунды прошло после того, как я закрыла дверь, и она закричала. Высокий, режущий уши визг, который не спутаешь ни с чем – словно режут тонкий металлический лист. Ошибки нет. Меня охватывает ужас. Этот визг – уникальный, единственный в своем роде.
Я распахиваю дверь, включаю ночник и бросаюсь к своей изумленной и испуганной дочери.
– Мама! Мама! Мама! – визжит она.
Я беру ее на руки, укачиваю, прижимаю к себе.
– Прости, милая! Пожалуйста! Я совсем забыла про свет! Прости меня! Мне очень-очень жаль!
Но помимо острого чувства вины у меня в голове возникает странная мысль, и она приводит меня в смятение.
Умерла Кирсти.
Здесь сидит Лидия.
Четырнадцать месяцев назад мы ошиблись.
11
На следующее утро, в субботу, по телефону позвонил Энгус. Он хотел, чтобы я подъехала на лодке и забрала его из «Селки» в пять часов вечера.
– Но будет жуткая темнотища!
Он еле расслышал меня: чересчур сильно шипели помехи в нашей изъеденной морем телефонной линии.
– Что, Сара?
– Темно еще не будет, Энгус?
– Луна полная! – прокричал он. – Не бойся!
Телефонная линия изношена до предела. Я посмотрела на часы – одиннадцать. Через шесть часов надо встретить мужа в Орнсее и сообщить ему, что мы совершили самую чудовищную на свете ошибку. Кирсти мертва, а Лидия жива. Как он отреагирует на эту новость? Поверит ли он мне?
Я вышла из дома, уставилась на растрескавшиеся камни дорожки, а затем взглянула на восток – на белую колонну маяка, море и на присыпанные снегом горы Нойдарта за проливом. Почему-то само наличие маяка всегда утешало меня. Умиротворяющий и равнодушный, ночью он моргает каждые девять секунд, подавая миру знак – мы здесь. Энгус, Сара и Лидия Муркрофт, все трое.
Я вижу Лидию: она играет на берегу, бродит по приливным лужам в новеньких синих резиновых сапогах. Ищет рыбок и пульсирующих морских ежей. Похоже, что я с легкостью называю ее Лидией. Она – Лидия. Лидия со мной. Кирсти больше нет. Меня охватывает тихая грусть вперемешку с постыдной радостью. Лидия вернулась из крематория.
Моя вторая дочь любит море. Ей нравится разглядывать мягких морских ежей, которые постоянно сжимаются и разжимаются, словно дышат. Моя девочка жива, она опять с нами.
Лидия поворачивается и бежит по заросшему покрытой солью травой склону к кухне, чтобы продемонстрировать мне ракушки, которые она собрала.
– Какие красивые!
– Можно я их покажу папе?
– Конечно можно, Лидия!
Влажные, все в синих пятнышках, ракушки покрыты песком. Они моментально высыхают и изменяют цвет сперва на желтый, а затем – на кремовый. Я смываю с них грязь под слабой струйкой из крана и отдаю дочери.
– Положи их в надежное место. Папа сегодня будет поздно.
Я переобуваю ее в кроссовки, и она несется к себе в комнату. Чтобы отогнать тревогу, я в тишине вожусь с супом – мы едим много супа, его легко приготовить даже на этой кошмарной кухне. Я могу его заморозить и разогреть в микроволновке, если не получается сделать что-нибудь нормальное.
Читать бесплатно другие книги:
