Год, прожитый по-библейски Джейкобс Эй Джей
2. Древний Израиль вовсе не был варварским. Напротив, там на каждом шагу проявляли сострадание – даже по нынешним стандартам. Этот взгляд разделяют убежденные традиционалисты. «Око за око» не значит то, что вы думаете: за выбитый глаз надо заплатить деньги. Или взять рабов. К библейским рабам относились не так, как в Джорджии до Гражданской войны. Им жилось гораздо лучше. Один знакомый ортодоксальный еврей, умный, остроумный и психически здоровый человек, сравнил статус библейских рабов со статусом английских дворецких. Весьма неплохая работа. А многочисленные законы в Писании должны были защитить их безопасность.
3. Древний Израиль – действительно варварский по нашим стандартам, однако по сравнению с другими обществами того времени этика там была на высоте. Да, существовала жестокость по отношению к врагам. Но по крайней мере небеспредельная. Например, рабов-евреев отпускали через шесть лет, и запрещалось убивать их. Да, «око за око» действительно означает, что надо выколоть обидчику глаз. Но это все же лучше, чем принцип «голова за ко», которым руководствовались другие ближневосточные общества. «Око за око» – это способ прервать цикл насилия. И, конечно, существовала смертная казнь, но, если сравнить с законами Хаммурапи в Месопотамии, поводов для нее было гораздо меньше.
Насколько я понимаю, вариант номер три ближе всего к правде. Или, скорее, он будет точным с небольшими дополнениями. Авторы Библии были реформаторами. Как сказал мне один раввин, Библия – это «особое мнение меньшинства». Возможно, описанное в библейских преданиях общество – более развитое, чем было на самом деле.
А еще есть вариант номер четыре: вообще не разбираться с этим вопросом. Можно просто отвлечь слушателя: «Смотрите лучше сюда!»
Джули Галамбуш, одна из моих духовных советников и преподаватель религиоведения в колледже Уильяма и Мэри, объяснила мне эту тактику. Вы просто делаете вид, что в Библии вовсе нет жестокости. Во Второзаконии есть место, где написано, что евреи должны предлагать мир, прежде чем нападать на город за пределами Израиля. Если город сдается, вы берете его жителей в рабство. Но городам на еврейской земле даже нельзя предлагать мир. Просто убиваете всех – мужчин, женщин, детей, домашний скот. Словом, «не оставляй в живых ни одной души». В общем, шок. Но в «мидраше» нет ни слова о кровопролитии. Раввины фокусируются на части, в которой евреи предлагают мир. Они говорят: смотрите! Это проявление сострадания! (Тут я перефразирую.) «Очевидно, у раввинов есть этические возражения против этого отрывка, – говорит Галамбуш. – И они притворяются, будто речь идет о мире, который они одобряют, и ни о чем другом. Нельзя недооценивать радикальность раввинов».
Кажется, мой раб Кевин – хороший парень. Поэтому, наверное, я возьму четвертый вариант для толкования отрывков, которые разрешают по-библейски его избить.
Услышь, Господи, молитву мою…
Псалтирь 85:6
День 237, после обеда. Джасперу недавно сняли гипс, но травмам нет конца. Сегодня он споткнулся и упал во время слишком активного танца под шедевр группы The Wiggles[191] «Фруктовый салат». Я вижу, как он летит лицом вперед и бьется лбом о дверной косяк. Слышен ужасный стук, будто бейсбольный мяч отбили от стены.
Я поднимаю его. Он уже в слезах. Рассматриваю лоб – там маленькая шишка.
– Приложим тебе лед?
Он продолжает завывать, открыв ротик.
Еще раз проверяю шишку. Она уже выросла, причем настолько, что становится страшно. Такие шишки бывают у Фреда Флинстоуна[192], когда в каменоломне в него попадает камень. Как будто Джасперу под кожу вставили мячик для гольфа.
Я бегу в спальню, чтобы показать сына Джули, которая еще спит. Мы звоним доктору, и он говорит: если начнется рвота, Джаспера надо отвезти в больницу. А если нет, достаточно прикладывать лед и ждать синяка на следующий день. Оказывается, лбы у малышей подвержены таким искажениям. Это был ужасный, но в своем роде поворотный момент. Когда я побежал показывать шишку Джули, моей первой реакцией было помолиться Богу за Джаспера. Это была рефлекторная молитва. Незапланированная и не вынужденная.
Может ли Ефиоплянин переменить кожу свою и барс – пятна свои?
Иеремия 13:23
День 238. Религиозный статус: полная путаница. Моя вера в Бога меняется час от часу. Я переживаю три фазы, которые довольно равномерно распределены в течение дня. Набирая этот текст, нахожусь во второй фазе. Но она может закончиться со следующим абзацем.
Первая фаза – удобная старая позиция: агностицизм. Я не отказался от нее полностью, и она всплывает особенно часто, когда читаю о религиозном экстремизме.
Вторая фаза связана с новообретенным благоговением перед жизнью. Жизнь – не просто совокупность реакций между молекулами. В ней есть Божья искра. Официальное название этой позиции – «витализм». Я всегда считал, что это реликвия времен XIX века, из одной категории с пиявками и френологией. Но теперь – по крайней мере иногда – и сам ее разделяю.
Третья фаза и высший уровень – вера в нечто более конкретное, в Бога, которому не все равно, который следит за моей жизнью и любит меня. Почему бы ему и не быть? В этом не меньше смысла, чем в его отсутствии. Без него само существование кажется слишком случайным.
Третья фаза – чудесное, духоподъемное состояние. Вот мои мечты о Голливуде завершились крахом. Предыдущую книгу – про энциклопедию – рассматривали как материал для экранизации. Но теперь режиссер не отвечает на электронные письма. А когда я звоню его ассистентке, она всегда просит подождать, а потом сообщает – вот же! – что он вышел, и предлагает оставить сообщение. Гм-м. Интересно, не нарушает ли он заповедь о лжи?
Это раздражает. Но ведь ничто не происходит просто так? Значит, этому не суждено было случиться. Может, из книги выйдет что-нибудь получше. Может, мне внезапно позвонит Скорсезе[193] и скажет, что решил переключиться от кровопролитий к энциклопедиям.
Джули всегда повторяла: ничто не происходит просто так. На это я всегда отвечал: конечно. У людей в мозгах происходят определенные химические реакции, которые заставляют совершать действия ртом и руками. Это и есть причина всего. Но, как я полагал, высшей цели не существует. Теперь же я порой думаю, что Джули права. Всему есть причина. Ее не может не быть. Мир не может быть дадаистским[194].
Это явно более здоровый взгляд на мир. С таким подходом я чувствую себя лучше. Советуюсь с Элтоном Ричардсом, пастором в отставке: может, стоит уверовать в Бога просто потому, что так легче жить?
– Можно, – говорит он. – Но мне кажется, это слишком расчетливо.
Такой подход отдает «ставкой Паскаля». Блез Паскаль, французский математик XVII века, говорил, что в Бога следует верить, потому что затраты минимальны, а потенциальное преимущество рая велико. Верьте в Бога, чтобы избежать ада. Довольно цинично, на самом деле. Или, выражаясь современным языком, может, это ставка Матрицы[195]. Выбрать ли синюю таблетку, потому что мир вокруг будет больше тебя радовать?
– Думаю, для веры нужна более естественная причина, – говорит Элтон. – Если ты вообще собираешься верить.
Соблюдающий правду и милость найдет жизнь, правду и славу.
Притчи 21:21
День 239. Я старался быть максимально сострадательным. Часто это требует сил и планирования – как, например, работа в столовой для бездомных.
Но сегодня я получил отличную возможность от Бога или судьбы: пожилая дама попросила перевести ее через улицу. Я думал, такого больше не бывает. Думал, это образное выражение – как про котят, застрявших на деревьях.
Но после обеда, у Еврейской теологической семинарии, где я встречался с другом, любезная дама восьмидесяти с лишним лет сказала, что боится переходить через шестиполосный Бродвей, и спросила, не мог бы я ей помочь.
С радостью. Точнее, с эйфорией. Дама берет меня под руку – думаю, она давно прошла возрастной барьер для безопасного касания, – и мы переходим дорогу.
Я показываю водителям, что им нужно остановиться, хотя это абсолютно излишне: они спокойно стоят на красный свет.
Я так рад, что провожаю ее еще несколько кварталов. Как ни странно, это ее не пугает и не беспокоит.
Веселитесь о Господе и радуйтесь, праведные; торжествуйте, все правые сердцем.
Псалтирь 31:11
День 240. Берковиц снова пришел, чтобы вместе помолиться. Не могу же я постоянно ему отказывать. Он читает еще одну добрую, но строгую лекцию.
– Молиться надо по утрам, – говорит Берковиц.
– Точно, – соглашаюсь я.
– Надо прочесть молитву над хлебом.
– Точно.
– Вы прочли молитву над хлебом сегодня, Арнольд?
– Точно.
– Арнольд, я задал вопрос. Вы меня слушаете?
Я попался. Да, я действительно отключился. Берковиц разочарован – не зол, но разочарован.
– Да-да, я прочел молитву над хлебом.
– Хорошо, – говорит он.
Потом мы переходим к еврейскому алфавиту.
– Алеф, бет, далет.
– Нет, алеф, бет, гимель.
– Алеф, бет, гимель, далет.
Это времязатратное мероприятие – кусок моего дня длиной девяносто минут. Но в итоге я рад, что Берковиц зашел, потому что он сказал две поразительно мудрые вещи.
Первая связана с его любовью к соблюдению заповедей.
– Я молюсь, как будто заключаю сделку на сто тысяч долларов, – сказал он.
Вот образ мыслей, который я стараюсь перенять. Не надо смотреть на Библию как на собрание утомительных задач, которые надо выполнить. А надо, чтобы мне не терпелось выполнить заповеди. Нужно любить их.
И в некоторых случаях – на самом деле очень немногих – у меня получается. Например, с шаббатом. Раньше моя неделя была ориентирована на понедельник, начало светской рабочей недели. Теперь – на шаббат. Все ведет к нему. В пятницу утром я начинаю готовиться, словно иду на важное свидание. Варю кофе с расчетом на большой термос, чтобы не пришлось заниматься ничем, даже отдаленно напоминающим готовку. Складываю научные книги стопкой в углу.
И когда заходит солнце, я выключаю компьютер и начинаю работать над ничегонеделанием. Ведь отдых, как ни странно, дается с трудом. Джудит Шулевиц пишет, что избегание дел требует больших усилий. Она права. Нельзя говорить и даже думать о работе. В мозг закрадывается мысль об Esquire – к четвергу надо написать статью о свадьбах. Я давлю ее, но тут же выскакивает новая. Это похоже на игру, где надо забивать выпрыгивающие колышки. К концу субботы, когда солнце наконец-то заходит, чувствую, что устал, но получил пользу – как после прогулки по Центральному парку. Мне приятно, словно я заслужил этот всплеск эндорфина. И я начинаю ждать следующего шаббата.
И во-вторых, Берковиц говорит: «Это иной взгляд на мир. Главное в вашей жизни – не права. Главное – обязанности». Получилась библейская версия цитаты нашего первого президента-католика[196]: «Не спрашивай, что твоя страна может сделать для тебя, – спроси, что ты можешь сделать для страны». Хорошее мировоззрение. Оно совершенно не свойственно мне от природы, но я попробую с ним пожить.
Возьмем слово. Я, как журналист, хотя и по большей части фривольно-развлекательного толка, всегда был одержим свободой слова. Если я и верил во что-то абсолютно, это была Первая поправка[197]. Журналисты должны иметь возможность говорить, что хотят. Это наше право, американская ценность. Пленных не берем. Но сейчас я стараюсь увязать этот подход с необходимостью отказаться от злословия в устном и письменном вариантах. Так ли уж надо вставлять дешевую шутку о Дэвиде Аркетте[198] в статью о смокингах? Сделает ли это мир лучше? Вопреки собственному желанию я убираю шутки об Аркетте из статьи.
Месяц девятый: май
В начале было Слово…
Евангелие от Иоанна 1:1
День 243. Сегодня начинается жизнь по Новому Завету. Я нервничаю не меньше, чем обычно, и даже больше, чем в первый день и день, когда звонил гуру Гилу.
С другой стороны, с нетерпением жду погружения в эту новую жизнь. Я должен приобрести массу знаний. До этого года мне были известны лишь азы Нового Завета и христианства. И разрозненные факты, которые до сих пор помню из энциклопедии (например, что, по мнению ранних христиан, сотворение мира было эквивалентом зачатия, и оно произошло 25 марта. Это придает символический вес рождению Иисуса через девять месяцев, 25 декабря). Однако нужны более глубокие знания. Поэтому новая жизнь пойдет мне на пользу.
Кроме того, я чувствую, что пришло время. Несомненно, в современной Америке Новый Завет влиятельнее Ветхого. Или, точнее, буквальная интерпретация Библии влияет на страну сильнее, чем еврейские толкования. Я не склонен думать, что мы на грани теократии. Но евангельское христианство – как в консервативной, так и в прогрессивной форме – оказывает серьезное влияние на нашу жизнь.
С другой стороны, я паникую. Я и так удручен сложностью собственной традиции, а теперь собираюсь зайти на совсем незнакомую территорию. Говорю Джули, что от стресса у меня болит голова.
– Знаешь, ты ведь не обязан этого делать, – замечает Джули.
– Но если я этого не сделаю, то смогу рассказать только половину истории.
– Зато большую.
Это верно. Но, как и Нахсон, древний еврей, который вошел в Мертвое море, я зайду в воду и посмотрю, что будет. Однако сначала придется разобраться с Важными вопросами.
Первый из них таков: если я сосредоточусь на Новом Завете, надо ли будет следовать всем правилам еврейской Библии? Иными словами, оставить ли бороду и пейсы? Или расчехлить бритву и заказать фахиты[199] с креветками?
Я задал вопрос почти всем известным мне христианским экспертам. Ответ был простым: неизвестно.
Вообще, есть маленькая, даже очень маленькая группа христиан, которые считают, что и сейчас надо следовать абсолютно каждому правилу Ветхого Завета.
Это лагерь ультралегалистов. Они цитируют следующие слова Иисуса из Евангелия от Матфея 5:17–18:
Не думайте, что Я пришел нарушить закон или пророков: не нарушить пришел Я, но исполнить. Ибо истинно говорю вам: доколе не прейдет небо и земля, ни одна иота или ни одна черта не прейдет из закона, пока не исполнится все.
Иисус Бог, но он подтверждает: законы древних евреев до сих пор действуют.
На другом краю спектра – христиане, которые считают, что Иисус отменил все правила Ветхого Завета. Он заключил новое соглашение. И его смерть была последней жертвой, поэтому нет нужды жертвовать животных или, если на то пошло, соблюдать любые другие законы Ветхого Завета. Даже всем известные Десять заповедей после Христа утрачивают необходимость.
Возьмите Евангелие от Матфея 22:37–39, где законник спрашивает Иисуса, какова самая важная заповедь в законе.
Христос отвечает:
…Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душею твоею и всем разумением твоим: сия есть первая и наибольшая заповедь; вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя…
Отдельные христиане утверждают, что остальные восемь заповедей вытекают из этих двух. Ты любишь ближнего, поэтому не ври ему. Ты любишь ближнего, поэтому не кради у него. Ветхий Завет важен с исторической точки зрения, но как этическое руководство он был упразднен.
И еще есть многочисленная группа посередине. Большинство моих знакомых христиан проводят разделение между моральными и ритуальными законами. Моральные как раз и содержатся в Десяти заповедях: не убивать, не желать и так далее. Их до сих пор необходимо соблюдать. Ритуальные законы касаются избегания бекона и отказа от одежды из разнородных нитей. Благодаря Иисусу они устарели.
Но что значит «устарели»? Будет ли грехом не брить бороды и не есть моллюсков? Или это просто не обязательно, как крем от солнца в помещении? Спросите у десяти людей, и вы получите десять разных ответов. Но большинство, наверное, скажет: пожалуйста, мажься кремом от солнца. Вреда не будет. Надо принять Иисуса, но бороду брить не обязательно.
Уже легче. Я хочу сохранить бороду. И не готов отказаться от ритуалов. Это все равно что пробежать тридцать километров марафонской дистанции. Поэтому, если законы не будут противоречить друг другу – как, например, «око за око» и «подставь другую щеку» в буквальной интерпретации, – я буду следовать и Ветхому, и Новому Завету.
Второй Важный вопрос такой: как я, будучи евреем, должен относиться к вопросу божественной сущности Христа?
Чтобы по-настоящему буквально воспринять Новый Завет, я должен принять Христа ка Бога. Я несколько раз перечитал Евангелие и, хотя считаю Иисуса великим человекам, пока не смог принять его как Спасителя. У меня не было момента, подобного обращению Савла по дороге в Дамаск.
Возможно, ближе всего к этому я был в колледже, когда испытывал странную зависть к католической вере лучшего друга. Он несколько раз в неделю ходил на мессу и крестился перед каждым приемом пищи. Мы ели вместе как минимум раз в день, и я всегда ощущал неловкость, ожидая, когда он закончит молитву. Неловкость и собственную незначительность. Вот он сидит, умный и веселый, и у него есть нечто большее. А у меня нет. Я притворялся, что не смотрю, но крестное знамение зачаровывало меня. Такой простой и прекрасный ритуал. А если я тоже стану креститься перед ужином? Чтобы узнать, каково это, и посмотреть, не почувствую ли я чего-нибудь? Будет ли это странным для моего друга? Возможно. Поэтому я так и не попробовал.
То же происходит и сейчас. Я мог бы использовать стратегию когнитивного диссонанса: если начать действовать так, словно Иисус Бог, то в итоге поверишь, что так и есть. Такова была моя тактика с Богом еврейской Библии, и она действительно сработала. Но есть разница. В случае с еврейской Библией я словно примеряю одежду и сандалии праотцов. Это семейная связь. В случае с Иисусом я буду ощущать дискомфорт. Я уже достаточно ценю свою наследие, и обращение будет проявлением неверности.
Отсюда затруднение: если я не принимаю Христа, могу ли я вообще что-то получить от Нового Завета? Что если я буду следовать его этическому учению, но не почитать его как Бога? Или это бесполезная затея? И снова все зависит от того, кому задать вопрос.
Христианские деноминации основной линии, склонные к гуманизму, говорят: да, можно следовать этике Иисуса, не переходя в христианство. Спросите унитариан или лютеран либерального толка, и они скажут, что у Иисуса как учителя этики можно многое почерпнуть. Это христианство с выраженным оттенком Просвещения.
Самую экстремальную его версию можно найти у архиепископа времен Просвещения Томаса Джефферсона. Его версия христианства настолько односторонняя, что кажется пародией на саму себя. В 1800-х годах он создал «Библию Джефферсона». Оттуда были изъяты все упоминания о сверхъестественном. Ни Воскресения. Ни чуда с хлебами и рыбами. Ни непорочного зачатия. В основе лежала идея, что Иисус – великий этический философ. Поэтому Джефферсон оставил только этическое учение: всепрощение, любовь к ближнему, борьбу за мир. Он назвал это «самым совершенным и милосердным моральным кодексом из всех, что когда-либо предлагались человеку».
Автор «Кода Да Винчи» Дэн Браун склоняется в сторону точки зрения Джефферсона. Он не утверждает напрямую, что Иисус был обычным человеком. Но Христос, который женится и имеет детей, явно больше похож на нас, смертных.
Однако большинство евангельских христиан сказали бы, что просто следовать этическому учению Иисуса – значит упускать самое важное. Главная мысль Евангелий в том, что Иисус – Бог, Он умер за наши грехи и воскрес на третий день. Необходимо принять Его.
Акцент на вере – ключевое различие между современным иудаизмом и нынешним евангельским христианством. В иудаизме есть девиз: поступки важнее веры. Акцент делается на поведении. Следуй правилам Торы, и в конечном итоге ты уверуешь. Но евангельские христиане говорят, что сначала надо поверить в Иисуса, и добрые дела последуют сами собой. Доброта и милосердие как таковые не могут вас спасти. Вы должны, как говорится, получить «оправдание верой».
Я связался по электронной почте с консервативным евангельским христианином. У него есть сайт, где он пытается согласовать науку с библейским буквализмом. Вот что он пишет:
Только через бытие во Христе и следование ему мы преображаемся. Если не сделать этот шаг, настоящего преображения не произойдет. Поэтому, когда ваш год закончится, вы снова станете человеком, который находит цель в странных проектах и заказах на статьи. Гораздо плодотворнее следовать за Иисусом Христом.
В общем, меня отчитали.
И все же… я по-прежнему хочу исследовать библейский буквализм христианского толка. Им нельзя пренебречь. Он имеет самое прямое отношение к моей задаче. Поэтому вот исправленный план: я собираюсь посетить различные христианские сообщества. И по возможности или если придет вдохновение, я попытаюсь в чем-то следовать их учению, полученному из первых рук. То есть самостоятельности будет гораздо меньше, чем на пути по еврейскому Писанию. Скорее, будет похоже на экскурсию.
И это подводит меня к третьему Важному вопросу. К кому поехать? Библейский буквализм христиан доступен в десятках вариантов. И я никак не смогу изучить все. Я постараюсь. Но сосредоточусь на двух группах на противоположных полюсах, которые и определяют наш этический спор.
1. Консервативные фундаменталисты вроде Пэта Робертсона и Джерри Фалуэлла, которые уделяют большое внимание проблемам гомосексуализма, абортов, апокалипсиса и внешней политике Джорджа Буша.
2. «Христиане Красной буквы» – растущее евангельское движение, сосредоточенное на социальной справедливости, проблеме бедности и охране окружающей среды.
Обе группы принимают Библию как Божье слово и считают Иисуса своим спасителем, но в итоге у них формируются абсолютно разные программы.
Оговорка: я постараюсь быть справедливым, но, возможно, у меня не получится. С той же проблемой я столкнулся во время поездки в Музей творения. Далеко не все можно вместить в мозг. Всю жизнь я был умеренным либералом из Нью-Йорка. Смогу ли я взглянуть на мир глазами евангельского консерватора из Вирджинии?
Не судите, да не судимы будете.
Евангелие от Матфея 7:1
День 247. Сегодня я час говорю по телефону с пастором Элтоном Ричардсом. Он хочет сделать мне теологическую прививку.
Я сообщил ему, что планирую съездить в церковь Джерри Фалуэлла, и Элтону важно донести такую мысль: по его мнению, христианство в трактовке Фалуэлла не имеет практически никакого отношения к учению Иисуса.
– В большинстве случаев они говорят прямо противоположное тому, что говорил Иисус. Христос рассказывал о принятии. Они – об исключении.
– Хорошо, – говорю я.
– И они так сосредоточены на ином мире и конце времен. Иисуса же заботили угнетенные и отверженные в этом мире.
– Понял.
– И всегда такая жуткая самоуверенность.
Я клятвенно обещаю, что потрачу не меньше времени на изучение других, более прогрессивных версий христианства.
Фалуэлл – он умер через несколько месяцев после моего визита – воплощал ультрабуквальный «бренд» христианства. Если СМИ было необходимо высказывание христианина о гомосексуализме или абортах, к нему обращались по умолчанию десятки лет подряд. Он был кошмаром либералов и человеком, который вдохновил Аарона Соркина[200] на десятки сюжетов.
И вот у меня появился шанс лицезреть Фалуэлла «в чистом виде». Я лечу в город Ричмонд, беру машину напрокат и еду в Баптистскую церковь на Томас-роуд в Линчбурге. Во вселенной Фалуэлла – важная неделя. На пятидесятилетний юбилей церковь переехала из молитвенного дома на три тысячи мест в броское здание, рассчитанное на шесть тысяч.
В девять тридцать утра я паркую машину рядом с сотнями других, открываю стеклянную дверь, похожую на дверь в торговом центре, и попадаю в анклав Фалуэлла. Как и все мегацеркви, это не просто религиозная организация. Это комплекс.
В нем есть широкий ярко освещенный проход под названием «Главная улица». Есть игровая площадка, на которой стоят пары деревянных зебр и тигров с Ноева ковчега, а еще есть огромный рот кита, куда дети (как Иона в давние времена) могут залезть. Есть похожая на Starbucks кофейня под названием «Лев и агнец», где я купил весьма приличный кофе со льдом. Рядом механическое пианино наигрывает любимые гимны Фалуэлла.
До службы еще есть время, но в десять утра многие прихожане идут на занятия по изучению Библии, проходящие в классах вдоль Главной улицы. Выбор поразительно широк: тридцать восемь вариантов – от курса по Апокалипсису до встречи байкеров-христиан.
Поскольку в нашей семье ожидается пополнение, я выбираю курс «Растущая семья» в комнате 225. Там уже собралось около тридцати прихожан – в основном белые, с иголочки одетые люди, которые беседуют друг с другом, пока встреча не началась.
– Привет! Рада, что вы к нам присоединились, – говорит женщина лет сорока.
Она разглядывает мою бороду.
– Мы приветствуем людей с самым разным… опытом.
– Спасибо.
– Ваша семья скоро пополнится?
– Да, у меня сын – и будут еще двое.
– Ух ты! Вы живете здесь, в Линчбурге?
– Нет, – я делаю паузу. – В Нью-Йорке.
– Здорово! А здесь вы что делаете?
– Ну, просто путешествую по Югу.
Ох. С библейской точки зрения мне надо было быть честным и рассказать ей о книге, но у меня только день на визит в штаб Фалуэлла, и я не хочу терять время.
– Вы здесь с женой?
– Э-э, да. Она в отеле.
Еще одна ложь. Я не хотел показаться мужланом, который бросил беременную супругу (но ведь именно это я и сделал).
– Она не захотела прийти?
– Собиралась, но, м-м, у нее токсикоз.
И так она растет, эта паутина. Женщина продолжает задавать вопросы, а я продолжаю извергать ложь. К счастью, начинается собрание. Пастор, человек, похожий на худого, молодого и темноволосого Фалуэлла, читает объявление. Скоро будет праздник на открытом воздухе в честь двадцатой годовщины брака одной из пар. Приветствуют меня – в ближайшем будущем отца близнецов. Прихожане аплодируют. Я робко машу им рукой в благодарность.
Как же они дружелюбны. Это первое и общее впечатление. Их дружелюбие приводит меня в замешательство. Когда я вошел в церковь, официальный встречающий по имени Тип сказал «Доброе утро!» с таким жаром, что для передачи его интонации потребуются десять восклицательных знаков. Людей с отсутствующим взглядом здесь нет. Все смотрят тебе в глаза. Все улыбаются. Меня хлопают по спине, кладут руки на плечи, мою ладонь берут в свои ладони – за четыре часа я испытал этого больше, чем за десять лет в Нью-Йорке.
Я знаю, что у дружелюбия есть пределы, и поэтому волнуюсь. Знаю, что Фалуэлл как-то сказал: «СПИД – это гнев справедливого Бога на гомосексуалистов». Знаю, что после 11 сентября он заявил: «Язычники, сторонники абортов, феминистки, и геи, и лесбянки… атеисты, коммунисты и либералы… я показываю пальцем им в лицо и говорю: “Вы помогли этому случиться”». Знаю, что недавно он призывал не волноваться насчет глобального потепления, поскольку в Псалтири 118:90 сказано: Бог «поставил землю, и она стоит». Знаю, что его журнал безжалостно обличил Тинки-Винки, бедного телепузика с сумочкой, обвинив его в гомосексуальности.
Предположительно, Тип и остальные согласятся с этим. Но их нетерпимость сочетается с поразительным добродушием. Церковь контрастов.
После пятнадцати минут объявлений без надежды на скорое завершение я решаю уйти.
Ничего такого, чего не было бы в тысяче других церквей и иных храмов США. Мне нужны впечатления поострее.
– Сейчас приду, – вру я соседу, направляясь к выходу, – мне надо в туалет.
Спускаюсь на пролет вниз, на семинар для одиноких. Может, там будет интересно.
За столиком регистрации женщина спрашивает, сколько мне лет.
– Тридцать семь, – говорю я.
– Вам туда, – указывает она. – Там семинар для одиноких людей от тридцати пяти до пятидесяти.
Это неприятно. Я в группе старперов. Кроме того, я снова наврал. Мне тридцать восемь. Какое тщеславие.
Лидер группы одиночек – крайне энергичный плотный военный в отставке, с лысой головой, седой бородкой клинышком и в сдвинутых на лоб очках в металлической оправе. Кажется, он меньше склонен к нежностям, чем люди на занятии для растущих семей.
Он ходит взад-вперед и рассказывает, что нам надо отказаться от идеи собственного совершенства.
– Кто-нибудь здесь говорил плохое о других людях?
Мы киваем.
– У кого-нибудь бывали дурные мысли о сексе?
Да.
– Кто-нибудь испытывает зависть?
Да.
– Кто-нибудь иногда лжет?
Эта проповедь адресована мне.
– Я рассказывал вам, что произошло, когда я был телохранителем доктора Фалуэлла? – спрашивает наш лидер. – Однажды во вторник я принес ему почту, а он поинтересовался: «Вы голосовали сегодня?» И я сказал: «М-м… э-э… да». Но на самом деле я не голосовал. Я соврал. Соврал доктору Фалуэллу. Я забыл, что это был день выборов. Однако с тех пор я голосовал на всех выборах.
Не могу понять, какое отношение это имеет к противоположному полу, но времени на вопросы нет. Занятие заканчивается в одиннадцать, и сразу после этого начинается главное шоу – проповедь Фалуэлла.
Она проходит в огромном зале с удобными, как в мультиплексе, креслами. Здесь установлены три вращающиеся телевизионные камеры и два огромных экрана, на которых на фоне чаек и фиолетовых орхидей идут слова гимна – как в караоке.
По сторонам располагаются две «Комнаты плача». Увидев их на схеме церкви, я подумал, что они отведены для прихожан, охваченных бурей эмоций. На самом деле это оказались звуконепроницаемые помещения для плачущих детей.
Фалуэлл собственной персоной поднимается на сцену. Вот он какой. Знакомые седые волосы с аккуратным пробором. Кажется, за последнее время набрал пару килограммов. Пока хор из трехсот человек поет гимн, Фалуэлл откидывается назад, перенося вес на пятки. Руки сложены спереди, улыбка блаженная.
Пастор начинает с собственных объявлений. Кафе открыто с восьми утра до одиннадцати вечера. Сегодня приезжает Рик Стэнли, сводный брат Элвиса Пресли. После объявлений он кладет руки на кафедру и начинает проповедь на день. И вот что интересно. Она какая-то… невыразительная. Ни обещаний адских мук, ни гомофобных замечаний, ни предупреждений о грядущем апокалипсисе.
Позже я прочел десятки проповедей Фалуэлла в интернете. И эта не сильно отличалась от остальных. Больше половины его речей вполне заурядны. Призыв передать эстафету подрастающему поколению. Предложение вести дневник молитв. Этический урок об оптимизме и еще один о терпении – с обоими мне трудно поспорить.
Тот же эффект я заметил после многочасового просмотра телепрограммы Пэта Робертсона «Клуб 700». Да, там встречаются безумные высказывания – например, «Давайте уничтожим Уго Чавеса». Но по большей части передача неотличима от обычной утренней телепрограммы: интервью с исполнителем госпелов или сюжет о здоровье в еженедельной рубрике «Стройная среда» (самый интересный факт, который я оттуда почерпнул: у Робертсона есть свой бизнес – «антивозрастные протеиновые блинчики»).
Это и есть главный секрет: радикальное крыло христиан гораздо скучнее, чем оно выглядит в представлении их либеральных критиков.
Сегодняшняя проповедь Фалуэлла связывает пятидесятую годовщину его церкви с понятием библейского юбилея, который происходит каждые пятьдесят лет. Он призвал нас стать «ловцами душ» и сосредоточиться на двухстах тысячах душ в районе Линчбурга.
Это не особо оскорбительная проповедь, но я бы сказал, что она не имеет никакого отношения к юбилею в библейском понимании. Тот связан с прощением долгов и возвращением собственности изначальному хозяину, социальной справедливостью, равновесием между богатыми и бедными. Фалуэлл же говорил о расширении своей церкви.
После службы любознательные могут поговорить один на один с кем-нибудь из пасторов Фалуэлла. Меня отправляют к Тому. Ему лет двадцать с небольшим. Уложенные гелем волосы торчат как у участника бойз-бенда и контрастируют с костюмом и галстуком.
Том работает в основанном Фалуэллом Университете Либерти, который расположен неподалеку. Либерти – потрясающее место, абсолютная противоположность моей снисходительной альма-матер, где мало кто волновался об оценках. В своде университетских правил можно найти такие пункты: «Шесть выговоров и штраф в двадцать пять долларов за посещение танцев, хранение и/или использование табака» и «двенадцать выговоров и штраф в пятьдесят долларов за посещение, хранение или просмотр кинофильмов с рейтингами R, X или NC-17[201] либо за проникновение в холл общежития для лиц противоположного пола».
Я решаю исправиться. Пора прекратить вранье, поэтому сообщаю Тому, что я еврей и пишу книгу о духовном поиске. Ему интересно. Спрашиваю, полезно ли будет просто следовать этическому учению Иисуса и не перерождаться.
– Следовать его учению – хорошо. Вы станете лучше, – говорит он. – Только этого недостаточно. Чтобы переродиться, надо принять Его. Я спасся, когда был в девятом классе школы. Тогда я уже был добрым христианином. Ходил в церковь. Поступал настолько этично, настолько мог. Я принял Иисуса здесь, – Том указывает на голову. – Но не здесь, – теперь он указывает на сердце. – Я промахнулся на сорок сантиметров. Он говорит страстно и убежденно, без капли иронии – я чувствую, что на меня это действует. Возможно, в целях самозащиты я поднимаю вопрос геев.
– У меня вызывает большие проблемы позиция Библии начет гомосексуальности, – говорю я.
И как-то неубедительно добавляю:
– У меня много друзей-геев.
– У меня тоже, – говорит Том.
Неожиданно. Пастор Фалуэлла, который тусуется с линчбургскими геями? Оказывается, Том имеет в виду бывших геев, которые стараются забыть о своей ориентации. Это уже понятнее.
– Да, гомосексуализм – мерзость, – говорит Том. Но я тоже грешник. Все мы грешники. Просто надо их любить.
Это умеренная позиция – «ненавидеть грех, а не грешника». Думаю, для аудитории из одного еврея с Северо-Запада он выбирает слова помягче обычных. Но все же я нахожу такую позицию по-своему нетерпимой. Как будто он говорит, что мы должны любить Джесси Джексона[202] за все, кроме того, что он черный.
Через полчаса у меня уже меньше вопросов, и Том спрашивает, можем ли мы помолиться вместе. Мы закрываем глаза, склоняем головы, кладем локти на колени, и он обращается к Богу:
– Спасибо, Господь, за то, что дал нам с Эй Джеем время на сегодняшний разговор. Направь его на этом духовном пути, Господи.
Направление мне действительно необходимо. В этом мы согласны.
…Подобно и мужчины, оставив естественное употребление женского пола, разжигались похотью друг на друга, мужчины на мужчинах делая срам и получая в самих себе должное возмездие за свое заблуждение.
Послание к Римлянам 1:27
День 256. Вернувшись в Нью-Йорк, я продолжаю изучать евангельское христианство. Сегодня вечер пятницы, и я иду на занятие по Библии. Эта группа уже тридцать лет собирается по пятницам в Верхнем Истсайде. Сегодня мы погрузимся в главу третью Послания к Евреям. Занятие будет вести доктор Ральф Блэр, убежденный евангельский христианин.
Должен упомянуть еще одну деталь: Ральф Блэр – гей. Открытый. И не из тех, что «когда-то были геями, но излечились». Ральф, как и все остальные мужчины в его группе, признают гомосексуальность с тем же жаром, с каким ультраконсервативные евангелисты ее клеймят. Они анти-Робертсоны.
– Заходите, – говорит Ральф, – вы первый.
У Ральфа успокаивающий бархатный голос. Что вполне уместно – по профессии он психотерапевт. Библейская группа собирается в его офисе, где есть все, что должно быть в кабинете психотерапевта: черные кожаные кресла, мягкий свет, темное дерево кругом. Одну полку загромождает «Руководство по диагностике и статистике психических расстройств»[203], другую – «Атлас секса»[204]. Ральф и сам выглядит в хорошем смысле психотерапевтично: лысый, за исключением нескольких седых прядей, темно-зеленый вельветовый пиджак, синий свитер, красный галстук и хлопчатобумажные брюки.
– Рад, что вы нас нашли, – говорит он. – Среднестатистический нью-йоркский гей в пятницу вечером занимается другими вещами.
Я издаю смешок.
– В 80-е о нас написала New York Times, и статья начиналась с этого предложения, – говорит он.
Ральф устроил десяток сидений вдоль стен, и на каждом лежит толстая Библия в синей обложке. Сегодня нам столько не понадобится. Большинство завсегдатаев уехали из города, поэтому приходят только трое самых упертых: плотный композитор-песенник родом из Флориды, архитектор с квадратной челюстью и учитель танцев из колледжа в Нью-Джерси, который делает пространные заметки.
Все они члены организации «Неравнодушные евангельские христиане» (Evangelicals Concerned), которую Ральф основал в 1975 году для евангельских христиан-гомосексуалов и сочувствующих. Это не слишком мощное движение: в его почтовой рассылке две тысячи человек.
Но само его существование было для меня сюрпризом.
Мы начинаем. Ральф поручает учителю танцев прочесть некоторые стихи из Послания к Евреям 3. Потом он прерывает чтение, чтобы обсудить услышанное.
– Вера – не просто рациональное согласие, – говорит Ральф, снимая очки в тонкой оправе, чтобы подчеркнуть свою мысль. – Надо быть готовым действовать в соответствии с верой. Иначе говоря, слова ничего не значат. Единственное исключение – психотерапия.
Ральф возвращает очки на кончик носа. Он не подавляет других, но определенно возглавляет их. Он анализирует, разбирает грамматику, знает изначальные слова на греческом.
– Продолжайте, – говорит Ральф.
Учитель танцев читает стих, в котором Моисей сравнивается с домом, а Иисус – со строителем.
Это очень важный стих. На нем строится теология Ральфа. Он не просто великий пророк. И не «самый прекрасный цветок в человеческой семье», как говорит Ральф. Он Бог, и воскресение было буквальным. Здесь Ральф цитирует Клайва Льюиса[205]: «Простой смертный, который утверждал бы то, что говорил Иисус, был бы не великим учителем нравственности, а либо сумасшедшим вроде тех, кто считает себя Наполеоном или чайником, либо самим дьяволом. Другой альтернативы быть не может: либо этот человек – Сын Божий, либо сумасшедший или что-то еще похуже. И вы должны сделать выбор»[206].
Иными словами, Ральф консервативен с теологической точки зрения. Это делает его евангельским христианином. Социальный и гуманистический смысл Писания важен, но Блэр делает акцент на божественную природу самого Христа.
Полуторачасовое занятие проходит как по маслу, без единого упоминания о гомосексуальности. Если бы к нам зашел прихожанин Баптистской церкви с Томас-роуд, возможно, он не заметил бы никаких отличий. Хотя не совсем так. Ральф и его группа отвечают по крайней мере одному стереотипу насчет геев: они много знают об одежде.
В какой-то момент беседа переходит на пуговицы, и учитель танцев начинает бросаться терминами вроде «планки». Очевидно, это часть мужской рубашки, прикрывающая пуговицы.
Архитектор добавляет фактик о куртках в стиле Эйзенхауера. Во время Второй мировой войны было решено обрезать подолы пиджаков, чтобы сэкономить ткань.
– Подол, – объясняет он мне, – у мужского пиджака находится ниже пояса.
Он смотрит на Ральфа: