Год, прожитый по-библейски Джейкобс Эй Джей

Дайте сикеру погибающему и вино огорченному душою…

Притчи 31:6

День 44, после обеда. Мой коллега по Esquire Дэвид расстался с подругой. У него ишиас[68] – а я всегда думал, что им болеют только люди, которые водят Ford Crown Victoria и ходят в кино за полцены. А еще он написал очень смешной сценарий про вычурные рождественские композиции – но оказалось, кто-то продал ту же идею за два дня до него.

Оказавшись в редакции, я захожу к нему в кабинет с бутылкой красного вина Kendall-Jackson.

– Вот, – говорю я, протягивая бутылку через стол.

– Что это?

– Это от депрессии. В Библии сказано: огорченным надо приносить вино.

– В Библии?

– Да. И еще сказано, что не стоит петь для тех, кто печален. Это все равно что втирать уксус в раны.

– Так ты не будешь мне петь?

– Нет.

Кажется, Дэвид благодарен за вино и уж точно – за отказ от пения. Обожаю, когда Библия дает советы в духе Эмили Пост[69] – и мудрые, и легкие в исполнении.

Помни день субботний, чтобы святить его

Исход 20:8

День 45. Седьмой шаббат моего библейского года. Точнее, день после него. В сам шаббат я не мог сделать эту запись, поскольку Библия велит мне не работать. (Один друг сказал, что, соблюдая шаббат, я могу его нарушить, потому что моя работа – следовать Библии. После этого у меня на два часа разболелась голова.)

Перед библейским годом я входил в число виднейших нарушителей шаббата в Америке. Я трудоголик. Эту черта досталась мне от отца, который непрерывно что-то царапает на полях юридических книг – на пляже, в поезде, во время «просмотра» старых фильмов с Кэтрин Хэпберн на DVD (когда он порой бросает взгляд на экран, словно желая убедиться, что картинка не остановилась). Если наступит апокалипсис, он, конечно, будет работать до последнего – разве на секунду оторвется от материалов дела, чтобы посмотреть, как реки наливаются кровью. Вероятно, я буду вести себя примерно так же.

И у нас будет много соратников. Сейчас, с приходом эры смартфонов, есть ли граница между буднями и выходными, работой и переработкой? Мы трудимся в субботу, еврейский шаббат. И в воскресенье, христианский шаббат. У нас больше трудовых часов, чем у самого Бога из Книги Бытие.

В Америке так было не всегда. Как указывает журналист New York Times Джудит Шулевиц, пуритане по большей части уезжали из Англии, чтобы свободно следовать четвертой заповеди. Они серьезно относились к шаббату: никаких танцев, курения, хождений в гости. В этот день нужно идти в церковь, но пуритане «наказывали всех, кто слишком спешил или появлялся на слишком заметной лошади». В Америке шаббат выжил, даже когда пуритане ушли со сцены. Как пишет Шулевиц, всего восемьдесят лет назад «американский футбол считался слишком вульгарным», чтобы играть в него в воскресенье.

Вы и сегодня можете наблюдать следы пуританского влияния – попробуйте купить крепкий алкоголь на Манхэттене в воскресенье утром. И жесткий шаббат возвращается в отдельные круги евангельских христиан. Пастор из Флориды Джеймс Кеннеди не велит прихожанам ходить в ресторан в воскресенье, потому что это подталкивает официантов к работе и таким образом побуждает нарушить Божий закон.

Самые строгие блюстители шаббата сегодня – это, возможно, ортодоксальные евреи. В постбиблейские времена раввины написали сложный список дел, запрещенных в шаббат. В него входят тридцать девять разновидностей работы, включая приготовление еды, расчесывание волос и мытье. Нельзя сажать растения, поэтому садоводство под запретом. Нельзя ничего рвать, поэтому туалетную бумагу нужно приготовить предварительно в течение недели.

Нельзя составлять слова, поэтому в «Эрудит» не поиграешь (хотя по крайней мере один раввин разрешает более «продвинутый» вариант, потому что у квадратиков есть рамочки, которые разделяют буквы, и из них в итоге не составляются слова).

Я на собственном опыте узнал, что такое ортодоксальный шаббат, когда тетя Кейт была в гостях у моих родителей. Ривка, очень милая и очень благочестивая тринадцатилетняя дочь Кейт, закончила есть. Она съела часть мороженого и хотела положить остатки в морозилку, на потом. Но дело было в пятницу, и солнце стремительно клонилось к закату. (Еврейский шаббат начинается на закате пятницы и продолжается до захода солнца в субботу.) Открыть морозилку после заката она не могла, потому что там включилась бы лампочка, а это не дозволяется.

– Ты можешь вывернуть лампочку из морозилки? – попросила она мою маму.

Мама попыталась, но оказалось, что это невозможно, если не вынуть из выдвижной морозилки все замороженные вафли и контейнеры с мороженым.

– Знаешь что, – сказала мама, – я сама открою морозилку.

– Тебе нельзя. Ты еврейка, – сказала Ривка.

– Тогда я попрошу Джоэль (Джоэль – моя двоюродная бабушка-католичка.)

– Нельзя ее просить. Она должна сама вызваться.

Мама сдалась. Думаю, бедный кошерный пломбир по сей день лежит в ее морозилке.

На первый взгляд шаббат и все его правила кажутся дикими. Но все же я решил отказаться от оценочных суждений, пока не испытаю его на себе.

Или, по крайней мере, пока не испытаю подчеркнуто библейскую его версию. В отличие от раввинов, сама Библия не дает детальных инструкций, как именно надо воздерживаться от работы. А те, которые она дает, относятся к фермерам и участникам реалити-шоу: нельзя разводить огонь, собирать хворост и убирать урожай.

Итак, мне надо понять это самому. Поскольку моя работа – писать, я, конечно, решаю от этого воздержаться. Также я отказываюсь от сбора материала, звонков коллегам и просмотра газет в поисках идей. Дело в том, что резкий отказ пугает меня. Я хочу войти в этот океан, осторожно пробуя воду, как пенсионер, переехавший во Флориду.

В первую неделю я сказал себе: не проверять электронную почту. Тогда я продержался целый час, а потом решил, что не буду открывать письма – только посмотрю темы, ведь это не считается работой. И открыл ящик. Хм. Письмо от мамы. Библия точно говорит, что надо уважать родителей. А может быть, это срочно. Кроме того, у меня будет еще пятьдесят один шаббат на исправление. Я щелкнул мышкой. Это оказался анекдот про пять блондинок и слепого в баре.

На следующую неделю я попытался снова. Я планировал не открывать ни одного письма с захода солнца в пятницу до захода солнца в субботу. Вечер пятницы я продержался, но сломался субботним утром – и снова глянул в почту одним глазком. Ну, сказал я себе, осталось еще пятьдесят шаббатов. К несчастью, ситуация не улучшилась в шаббаты с третьего по шестой.

На этой неделе я поклялся продержаться до конца. Я был полон оптимизма. В шесть часов вечера пятницы солнце официально зашло за нью-йоркский горизонт. Я захлопнул крышку компьютера, запихал все книги в угол, заглушил рингтон на телефоне – все равно собирался поменять звонок – и сделал победное движение кулаком, как Берковиц. Что-то щелкнуло в мозгу. Как будто начались летние каникулы. Я ощутил волну облегчения и освобождения. Как бы я ни хотел работать, мне нельзя. Выбора нет. Какое прекрасное чувство. И очень недолгое. Через час мозг опять переклинило, и я стал испытывать острую боль лишения всякий раз, проходя мимо выключенного ноутбука. Что за письма у меня в ящике? А вдруг редактор из New Yorker внезапно прислал мне предложение о работе? В полдень субботы я сорвался. Проверил почту. Никто ведь не узнает?

Мне было так стыдно, что я не смог признаться Джули. Ей очень нравится, что я пытаюсь нарушить семидневный рабочий цикл, и шаббат – ее любимая часть в моем эксперименте. Поэтому держу свой провал в секрете.

И еще хуже, что потом я использую шаббат как отговорку от домашней работы.

– Вынесешь эти бумаги в контейнер?

– Я правда не могу. Мне нельзя переносить вещи за пределами дома.

Джули понесла бумаги сама – и я услышал тяжелые шаги в вестибюле.

Пришельца не притесняй и не угнетай его…

Исход 22:21

День 46. Сегодня я пригласил свидетеля Иеговы домой. Понимаю, что один этот факт делает меня членом экстремального меньшинства.

Не думайте, что я просто лениво открыл дверь и впустил свидетеля Иеговы. Я настойчиво добивался встречи – позвонил в их штаб-квартиру и попросил, чтобы ко мне выслали представителя. После трех звонков и немалого замешательства с их стороны – запрос-то был необычный – мое желание наконец исполнилось.

Да, я в курсе, это звучит безумно. Все равно что добровольно вызваться в присяжные заседатели или купить билет на фильм с Вином Дизелем.

Ладно, хватит! Бедные свидетели Иеговы. Неуемное желание звонить людям в двери превратило их в любимый объект для американских анекдотов о религии. Поэтому обещаю: больше никаких глупых шуток об этих людях.

Но я правда хочу узнать о них больше и понять, во что они действительно верят. Возможно, это самая быстрорастущая группа библейских буквалистов в мире. Сегодня их более 6,6 миллиона, и каждый год в их ряды вступают около трехсот тысяч новообращенных. А еще они интересны мне, потому что, хотя обычно их считают христианами, как и амиши, они во многом полагаются на еврейские Писание.

Моего свидетеля Иеговы зовут Майкл, и он приходит ровнехонько в 19:30. На нем коричневый костюм, коричневые туфли и коричневый галстук, а в руках – коричневый портфель с Библией и буклетом. Он был бы немного похож на актера Гэри Бьюзи, если бы тот носил волосы на прямой пробор.

Майкл – приятный в общении человек. У него низкий голос – но скорее мягкий, а не зычный: не тренера по американскому футболу, а психотерапевта.

И он благодарен. Так благодарен, что почти хочется плакать. Он благодарит за то, что я его принял:

– У людей столько предубеждений против свидетелей Иеговы. Я рад, что вы говорите со мной и хотите узнать правду.

Он сидит на диване в гостиной, наклонившись вперед и разводя руки, словно показывает: «вот такая была рыба».

– Говорят, что у нас примитивное христианство, – а мы считаем это комплиментом.

Свидетели верят, что возвращаются к изначальному смыслу Библии. Буклет, который дает мне Майкл, называется «Чему на самом деле учит Библия?».

Майкл, компьютерщик из огромной штаб-квартиры свидетелей Иеговы в Бруклине, читает мне короткую вводную лекцию о своей вере. Вот некоторые основные моменты (конечно же, в упрощенном виде).

• Бога нужно звать Иеговой, потому что так зовет его Библия. «Можно назвать человека “мужчиной”, а можно обратиться к нему по имени – например Боб. У Бога есть имя – Иегова».

• Люди должны буквально воспринимать пацифистские слова Иисуса. «В Ираке не найдешь свидетелей Иеговы, – говорит Майкл. – Иисус сказал: “Все, взявшие меч, мечом погибнут…”»

• Они не верят в Троицу. Иисус не Бог, но первое творение Бога. (Из-за этого иногда считается, что они не относятся к христианам.)

• Армагеддон приближается – и верующие воскреснут, чтобы жить в раю. Но большинство добродетельных не вознесется в небеса. Почти все останутся в раю здесь, на Земле. Небеса же будут зарезервированы для 144 тысяч праведников, которые станут править вместе с Иеговой как божественные администраторы.

• Свидетели не празднуют Рождество и Пасху, поскольку эти праздники не упоминаются в Библии. Дни рождения тоже исключаются: в Библии присутствуют только два – египетского фараона и еврейского царя, симпатизирующего римлянам. Майкла не расстраивает этот запрет, особенно сейчас: «Чем старше я становлюсь, тем меньше мне нужны напоминания о дне рождения».

• Ада нет. Свидетели верят, что «ад» – неправильный перевод слова «геенна». Так называлась древняя свалка для мусора. Они говорят, что неверующие просто умрут во время Армагеддона, а не попадут в ад. «Как можно верить в доброго и любящего Бога, который поджаривает людей?» – спрашивает Майкл.

Меня удивляет теология свидетелей – особенно этот последний пункт. Я слышал, что секта грозит неверным адскими муками – но вот передо мной Майкл, и он говорит об отрицании ада. Возможно, по общепринятым стандартам это еретическое верование, но в нем есть что-то приятное.

Прошло тридцать минут, и Майкл начал посматривать на часы.

– Вы скажите, когда мне будет пора, – говорит он. – Я со Среднего Запада и не привык злоупотреблять гостеприимством.

– Нет, все в порядке.

Я и правда мог бы продолжать часами. Сомневаюсь, что Майкл обратит меня, но обсуждать Библию очень интересно. Не могу наговориться.

Спрашиваю, какой из постулатов его веры вызывает самые большие споры.

– Вопрос переливания крови, – отвечает он. – Нас считают психами. Но мы в полной мере пользуемся системой здравоохранения. (Интересно, это был тонкий намек на христианскую науку?[70]) Просто отказываемся от переливания крови.

Причина – в буквальном переводе нескольких стихов из Библии, среди которых Деяния 15:29, Бытие 9:4 и Левит 7:26. В последнем сказано: «И никакой крови не ешьте во всех жилищах ваших».

Здесь Свидетели приводят необычный аргумент. Они говорят, что слово «есть» надо переводить как «потреблять» и что переливание нужно считать потреблением.

Как утверждает Майкл, это весьма скандальная тема. Критики говорят, что запрет привел к многочисленным смертям, и на Свидетелей неоднократно подавали в суд. За последние годы руководство церкви смягчилось. Сейчас компоненты крови – например гемоглобин – уже допускаются. Однако запрет на переливание крови как таковой остается.

Для меня все сводится к такому вопросу: надо ли следовать библейским правилам, если они связаны с риском для жизни? Я посмотрел, что говорит сама Библия. Как и ожидалось, четкого «да» или «нет» там не нашлось.

С одной стороны, в Библии полно мучеников и почти мучеников за веру. В Книге Даниэля злой царь Навуходоносор приказывает троим евреям поклониться золотому идолу и обещает в противном случае бросить их в огонь. Те отказываются. Навуходоносор разжигает огонь в семь раз жарче – и бросает туда бунтовщиков. Но Бог защищает верных, и те выходят необожженными.

С другой стороны, есть множество примеров, когда жизнь оказывается важнее соблюдения правил. Иисус выговаривает фарисеям, которые критикуют его последователей за сбор зерен в шаббат. Точно так же в современном иудаизме жизнь перевешивает все. Даже самый кошерный раввин разрешит прихожанам пересадку сердечного клапана от свиньи, если это необходимо (а вот в сериале «Анатомия страсти»[71] все было наоборот).

Как вы, возможно, догадались, из меня бы вышел ужасный свидетель Иеговы. Даже во время библейского года, если бы мне понадобилось переливание крови, я бы закатал рукав до того, как доктор закончил предложение. Просто я недостаточно предан/смел/безрассуден, чтобы поступить иначе. Более того, Библия побудила меня относиться к жизни еще более благоговейно.

Наконец в десять тридцать – через три часа после прихода – Майкл вежливо говорит, что ему надо идти, потому что уже поздно и он не дает мне лечь спать. Я собираюсь сказать, что готов продолжать, но звонит его телефон. На проводе жена Майкла.

– Да, мы как раз здесь заканчиваем.

Майкл встает и жмет мне руку.

И тогда до меня доходит: я сумел сделать то, что мало кому удавалось. Я переплюнул свидетеля Иеговы в стремлении говорить о Библии.

Праздник кущей совершай у себя семь дней…

Второзаконие 16:13

День 47. В Библии подробно объяснено, как построить Ноев ковчег: 300 на 50 на 30 локтей, с крышей и тремя палубами из дерева гофер. А потом идет аж восемь страниц о том, как сделать скинию – шатер, в котором хранились Десять заповедей, – с подробностями вплоть до голубых и пурпуровых занавесей.

К счастью, я освобожден от участия в обоих этих проектах – они были одноразовыми.

Однако Библия все же велит мне построить кое-что другое – а именно шалаш. Раз в год следует построить шалаш и жить в нем неделю, чтобы вспомнить, как жили древние евреи, пока сорок лет бродили по пустыне. Это один из главных библейских праздников под названием Праздник кущей, или Суккот, и он до сих пор отмечается религиозными евреями. Начинается он сегодня. (Как выяснилось, октябрь очень богат библейскими праздниками. Также я отмечал Йом-Киппур и Рош ха-Шана – но об этом, с вашего разрешения, позже.)

Откровенно говоря, от идеи построить большую трехмерную конструкцию у меня ноет живот. Я совсем не мастер на все руки. Скажем так, когда мы с Джаспером смотрим «Боба-строителя», я всегда узнаю что-нибудь новое (так вот как выглядят стропила!).

Пытаюсь успокоить себя тем, что шалаш будет приятной переменой после запретов в духе «Не делай того-то и того-то». Здесь ясно сказано: «Делай то-то». Поэтому я с места в карьер приступаю к решению первого вопроса: где устроить шалаш? Крыша кажется логичным вариантом. Я звоню нашему управдому и объясняю план.

– Не могу этого разрешить. Материальная ответственность.

– А если во дворе?

– Пользоваться двором запрещено всем, кроме жильцов одной квартиры.

– А какой?

– Вам это не поможет. Строить шалаш во дворе нельзя.

И я возвращаюсь к запасному плану – соорудить шалаш в нашей гостиной. Это не идеально по двум причинам. Первая – в том, что это наша гостиная.

Вторая – подобный шалаш, который на иврите называется «сукка», не прошел бы проверку даже у самого вольнодумного раввина в Америке. Раввины говорят: шалаши надо строить на улице, заодно соблюдая десятки других правил. В это время года одобренные сукки вырастают повсюду на крышах Вестсайда.

– Не легче ли использовать сукку на крыше Еврейского культурного центра? – спрашивает Джули.

– Может быть, – говорю я.

Но чувствую, что это будет нечестно.

Объясняю Джули, что у меня сольный проект и задача лично докопаться до истинной сути Библии. Я одинокий искатель приключений. Я должен сам прокладывать дорогу.

– Хорошо, но, кажется, ты усложняешь себе дело.

Звучит разумно. День начинается с путешествия в магазин под названием «Столичные пиломатериалы». Мне нужны десяток брусьев, несколько бетонных блоков и холст. Дело налаживается. Покупка пиломатериалов дает некое удовлетворение. Я чувствую себя человеком, который сам может построить веранду и оборудовать игровую комнату, а еще использует слово «гипсокартон».

Потом я вешаю спортивную сумку на плечо и отправляюсь в поход в парк Риверсайд. Библия велит нам собирать «ветви красивых дерев, ветви пальмовые и ветви дерев широколиственных и верб речных». (В библейские времена все это, возможно, использовали для строительства шалашей, но евреи уже давно завели традицию махать ими в воздухе.)

Гуляя на нью-йоркской разновидности природы, я набиваю сумку ветвями деревьев. Покупаю пальму размером с волейбольный мяч и ближневосточный фрукт, похожий на лимон, который на иврите называется «этрог» (традиционно считается, что им плодоносят упомянутые красивые деревья). Приятно. Я добиваюсь результатов. Я вспотел.

В одиннадцать утра я возвращаюсь в квартиру и начинаю сколачивать перекладины, держа гвозди во рту. Еще больше потею. Через три часа благодаря простейшему чертежу, скачанному из интернета, я действительно получаю скелет добротного шалаша. Который валится, как в фильме Бастера Китона, и с грохотом рушится, столкнувшись со стеной.

– О боже, – говорит Джули, переступая через порог.

Я спрашиваю, не раздражает ли ее моя конструкция.

– Немного. Но больше поражает, что ты сам построил такую махину.

Джули изучает мой шалаш. Он состоит из четырех деревянных столбов, перекрытых большим куском белого холста, который почти касается потолка квартиры. Интерьер скудный, но украшен ветвями дерев широколиственных и верб речных. Она протискивается между шалашом и батареей отопления, чтобы посмотреть с другой стороны. Проверяет, не поцарапают ли пол бетонные блоки.

Библия велит жить в шалаше, и я планирую не мелочиться – есть там, читать книги, спать. Приглашаю Джули присоединиться, но она говорит: «Пусть это будет самостоятельный полет».

Итак, вечерм, в одиннадцать тридцать, я расстилаю три одеяла на деревянном полу. Ложусь, кладу руки за голову, устремляю взор на драпированный холст, вдыхаю запах цитруса и ивовых листьев (пахнет как субстанция, которую втирают во время массажа в спа-салоне) и пытаюсь разобраться в ощущениях.

Во-первых, я понимаю, что до сих пор в эйфории от постройки шалаша. Я соорудил его собственными руками. Бертран Рассел – философ, известный своим агностицизмом, – сказал, что в этом мире два вида работы: менять расположение материи на земле и приказывать другим менять расположение материи на земле. Мне нравится заниматься первым. Я рад, что разрушил стереотип о физически ущербном еврее – хотя бы на день.

Однако восторг омрачен чувством вины. Эта сукка слишком уж комфортабельна. Она должна напоминать о древних шалашах в пустыне, но я-то в кондиционированной квартире – ни песка, ни ветра, ни недостатка в пище. Не надо беспокоиться ни о страшно холодных ночах, ни о невыносимо жарких днях, ни о чуме, от которой погибло сорок тысяч из шестисот тысяч древних евреев.

Однако это чувство, в свою очередь, смягчается благодаря вот какому озарению: праздник посвящен библейской жизни. Бог, если Он существует, приказывает всем – а не только тем, у кого есть договор на книгу, – отправиться в прошлое и попробовать пожить в мире древнего Ближнего Востока. Бог создал «журналистику погружения», как называет ее мой друг. Может быть, в конечном итоге Он одобряет мой проект.

У терпеливого человека много разума, а раздражительный выказывает глупость.

Притчи: 14:29

День 50. Я заметил, что жизнь по Библии связана с постоянными напоминаниями. Именно для этого нужны кисточки, которые я прикрепил булавками к рубашке, – Библия говорит, что они должны напоминать о десяти заповедях, как библейский вариант крестика на руке.

Соблюдая традицию, я приклеил к зеркалу в ванной список самых частых нарушений. Посмотрим, поможет ли он. Попробовать стоит. В список вошли следующие классические пункты:

• Ложь. Вот последний случай: сказал другу, что скоро верну ему книгу о молитве, а на самом деле потерял ее.

• Тщеславие. Каждый день проверяю, не выпадают ли волосы на висках.

• Сплетни. Мы с Джули обсуждали, что ее брат Даг до сих пор носит пестрые свитера кричащих цветов, как будто позаимствованные из «Шоу Косби»[72].

• Желание запретного. Несколько дней назад я подписывал книги на книжной ярмарке, а за соседним столом сидел Энтони Бурден, звезда кулинарии и известный писатель. К моему столу подошли следующие посетители: моя мать, мой отец, моя жена, мой сын. А очередь перед столом Бурдена напоминала о премьере первой части «Звездных войн», разве костюмов Дарта Мола было поменьше.

• Прикосновение к нечистым предметам. Несмотря на трость-сиденье, этого слишком трудно избежать.

• Гнев. Я «послал» банкомат.

Ну, он взял с меня доллар и семьдесят пять центов за снятие наличных. Доллар семьдесят пять? Безумие какое-то. И я показал дисплею средний палец. Джули говорит: те, кто показывает неприличные жесты неодушевленным предметам, плохо справляются с собственным гневом.

В гневе я не кричу, и вена не раздувается у меня на лбу. Как мой папа, я редко повышаю голос (повторюсь – люблю, чтобы эмоции всегда были под контролем). Мои проблемы с гневом можно описать как застарелое недовольство. Я часто замечаю или выдумываю, что мной пренебрегают по мелочам, – и в итоге появляется куча поводов для злости.

Обязательно было так злиться на жонглера на уличной ярмарке, который прервал выступление, чтобы ответить на звонок? И потом говорил по сотовому, наверное, минут пятнадцать, а Джаспер все смотрел на него с надеждой и нетерпением? Да, неприятно. Но бывало и хуже.

Или вот мужик в Starbucks, который монополизировал туалет на сорок пять минут. (В свое оправдание скажу, что на нем был черный берет – и дело происходило на Манхэттене в 2006 году, а не в Париже на левом берегу в 1948[73].) Я вскипел.

А случай в столовой?

Я был волонтером в столовой для бездомных «Святые апостолы» в Челси. Это потрясающее место, самое большое подобное заведение в Нью-Йорке и второе по размеру в стране. Они раздают нуждающимся более тысячи ста порций в день. А командует там суровый харизматичный лидер – его легко представить во главе восстания против римских центурионов.

Обычно от работы в столовой для бездомных я испытываю телячий восторг. Это, говорю я себе, жизнь по Библии в ее лучших проявлениях. Я следую вдохновляющим словам Второзакония 15:7: «Если же будет у тебя нищий кто-либо из братьев твоих… то не ожесточи сердца твоего и не сожми руки твоей пред нищим братом твоим».

И все же… даже здесь я нахожу повод обидеться.

В самый последний раз меня поставили работать на кухне – и тут же понизили. Сказали, что из-за бороды. Я понимаю. Никто не хочет найти в плове неприятный сюрприз. Я не расстраиваюсь – пока не замечаю другого добровольца, работающего на кухне, несмотря на густую и длинную бороду.

Почему такое неравноправие?

– Ой, я ее завтра сбрею, – объясняет соперник.

Но я не вижу в этом смысла. Разве сила тяжести перестает действовать за день до того, как вы побреетесь?

Меня ставят на мусор. Я беру использованные пластиковые подносы и, убрав приборы, с силой бью ими о край мусорного бака – чтобы стряхнуть остатки картофельного пюре и зеленой фасоли. Кажется, у меня неплохо получается – руководитель мусорной команды, парень в футболке с группой Jets, говорит: «Молодец». Я чувствую прилив бодрости и работоспособности.

Но спустя полтора часа я становлюсь жертвой столовских интриг. Мужчина постарше по имени Макс – с обвисшей кожей на лице и сердитым взглядом – подходит ко мне, настойчиво сует в руки стакан чая со льдом и говорит:

– Пей. И уходи.

Я не хочу чая со льдом и не хочу уходить. Стою и смотрю на него в упор.

– Пей. И уходи, – повторяет он, злобно глядя на меня.

Насколько я понимаю, он никак не выше меня в волонтерской пищевой цепочке – но по неизвестным причинам хочет занять мое место на мусоре.

Библия велит уважать старших и не спорить с ними. Поэтому я ухожу. Но кипячусь по этому поводу добрых два дня. Пей. И уходи. Вот гад.

Я боролся со вспышками гнева с самого начала проекта. И действительно хочу избавиться от негодования. Знаю, что без него лучше и полезнее для здоровья. Но как это сделать, если в столовой для бездомных на тебя нападает агрессор? Самый подходящий библейский ответ я нашел в Книге Ионы. Небольшая справка для тех, кто (как я три месяца назад) в курсе только про кита.

Бог призывает Иону проповедовать в грешном городе Ниневии (на территории современного Ирака). Иона отказывается. Он пытается убежать от Бога, сев на корабль. Ничего не получается: Бог вызывает сильную бурю, и напуганные моряки выбрасывают Иону за борт. Затем Бог посылает кита, который проглатывает Иону (на самом деле в Библии говорится про «большую рыбу», а не про кита) и невредимым выплевывает его на берег.

Вразумленный Иона соглашается пойти в Ниневию. Он проповедует там и добивается успеха. Более ста двадцати тысяч мужчин, женщин и детей каются. Господь их прощает.

Можно подумать, Ионе стоило бы обрадоваться Божьему прощению, однако он в гневе. Он хотел, чтобы грешники были наказаны. Он хотел карающего пламени. Иона так сильно злится на Бога, что не хочет больше жить. Бог спрашивает: «Неужели это огорчило тебя так сильно?»

Иона не отвечает, но идет на окраину Ниневии, чтобы там горевать. И Бог решает преподать ему урок: он выращивает растение, которое защищает голову пророка от безжалостного солнца пустыни. Иона чрезвычайно рад. Но уже на следующий день Бог делает так, чтобы червь подточил растение. Пророк снова оказывается под безжалостным солнцем и сильно злится. И снова Бог спрашивает: «Неужели так сильно огорчился ты за растение?»

Затем Бог объясняет свою мысль: Иона огорчился из-за растения, «над которым не трудился» и которое прожило всего день. «Мне ли не пожалеть Ниневии, города великого, в котором более ста двадцати тысяч человек, не умеющих отличить правой руки от левой, и множество скота?» Другими словами – взгляни на проблему шире.

Именно это я и пытаюсь сделать. Задаю себе вопрос, который Бог задал Ионе: «Неужели ты так сильно огорчился?» Нет, отвечаю я себе. Ну да, в столовой для бездомных меня в странном соревновательном порыве ущемил волонтер. Это не конец света. И стоило бы вспомнить о современной Ниневии, где тысячи жизней подвергаются опасности, – например о толпе бездомных у дверей церкви Святых Апостолов; или, тем более, о любом месте в Восточной Африке.

Библейски приемлемый гнев существует – это праведное негодование. Моисей гневается на древних евреев за поклонение фальшивому идолу. Иисус гневается на менял за осквернение Храма. Нужно пылать праведным гневом и подавлять мелкое недовольство. Я был бы счастлив, если бы удалось достичь баланса.

Давид скакал из всей силы пред Господом…

2 Царств 6:14

День 55. Сейчас вечер 25 октября, и я присутствую на самой громкой, разбитной и пьяной вечеринке в моей жизни. Я и несколько сотен хасидов.

Я пришел потанцевать. В Библии есть эпизод, где царь Давид празднует прибытие Ковчега Завета в Иерусалим. Он был уже не молод – действие происходило спустя годы после убийства Голиафа камнем из пращи. Давид поразил своего учителя Саула, который с годами все сильнее страдал паранойей, и стал царем Израиля. Он вернул домой ковчег – священный ящик с Десятью заповедями – и отпраздновал это танцами. Ох, как же он танцевал. С таким воодушевлением, с такой радостью, что не заметил, как его одежды взлетели вверх и молодые рабыни увидели его наготу.

Его чопорная жена Мелхола пришла в ужас. И совершила ошибку, устроив царю нагоняй. За это она была проклята бесплодием.

Несчастливый конец кажется незаслуженно суровым. Но мне очень нравится образ царя, танцующего священную джигу. Радость религии – вот что переживал Давид. А я недооценивал или, скорее, игнорировал ее в моей светской жизни. Я хочу почувствовать то же, что и Давид, поэтому приехал на метро в район Краун-Хайтс в Бруклине во вторник вечером.

Повод – еврейский праздник под названием Симхат Тора, который отмечают в последний вечер перед тем, как разобрать сукки. Он отсутствует в самой Библии, но имеет к ней отношение: так отмечают конец ежегодного чтения Моисеева Пятикнижия. Я решил – праздник слишком интересен, чтобы его пропустить.

Мой проводник Гершон – приятель приятеля. Это добрый новобрачный хасид в очках, у которого на автоответчике записано: «Ваше следующее действие может изменить мир, так что постарайтесь!»

Теперь я вижу ортодоксальных евреев с новой стороны. В метро они обычно суровы и сосредоточенны. Но сейчас, пьяные в стельку, они шатаясь идут по улице – кто-то несет в руках бутылку дорогого виски Crown Royal, кто-то громко поет на иврите.

В нынешний праздник не только допускается выпивать – это даже обязательно. Мы с Гершоном идем в дом его родителей и выпиваем водки в сукке, построенной в палисаднике. Идет дождь, капли падают сквозь дыры в крыше и плюхаются в наши рюмки.

Перед тем как выпить, Гершон читает молитвы на иврите, а я украдкой смотрю на него. Глаза полуприкрыты, веки трепещут, глазные яблоки закатились. Смогу ли я когда-нибудь испытать похожее религиозное чувство? Получу ли такое желанное просветление? Боюсь, что этого не произойдет.

Выпив водки, мы направляемся на место действия – в огромное здание под названием «Номер 770 по Истерн-Парквей», мозговой центр этой ветви хасидизма. (Они называются любавичскими хасидами и менее других склонны к изоляции – напротив, настойчиво вовлекают неопределившихся евреев в свой круг.)

На мне черные брюки и черный свитер – традиционная «униформа» хасидов. Я забыл взять абсолютно необходимую ермолку, но Гершон одалживает одну из своих.

– Мы отдаем должное нашей животной стороне, – говорит Гершон, перешагивая через лужи. – Тора предназначена для обоих сторон нашей натуры. Чтение – для божественной, а танцы – для животной. Ты когда-нибудь прыгал с тарзанки?

– Нет.

– А я прыгал. Инструкторы говорят: просто прыгай, не надо думать. И здесь точно так же.

Я понимаю, что он имеет в виду. Просто войти в зал – уже экстремальное развлечение. У дверей толпятся десятки кутил в черных пиджаках – сплошь мужчины, ни одной женщины (хасидизм не особо приветствует общение полов). Приходится протискиваться, расталкивая других локтями.

Толстый рыжебородый мужчина подходит к Гершону, заключает его в объятия и пускается в пьяную тираду из серии «люблю тебя, мужик, ты самый лучший» на добрые две минуты.

Наконец Гершон вырывается из объятий.

– Кто это был? – спрашиваю я.

– Первый раз его вижу.

Мы протискиваемся внутрь. Перед нами волнующийся океан черных шляп. Их сотни, а может тысячи – в помещении размером с большой спортивный зал. Шумно, как на рок-концертах. Но вместо барабанов и гитары небольшая толпа мужчин поет «Ай-йи-йи-йи».

Обстановка, как на танцполе в Сиэттле в 1992 году. Все пихаются, толкаются, натыкаются друг на друга. Один танцор так сильно врезается в меня, что я почти падаю с ног. «Эй, бородатый!» – кричит он. Все оглядываются. Он зычно смеется.

Мы образуем большой, медленно движущийся круг – нечто вроде священного роллер-дерби. Если поднять глаза, видишь, как какой-нибудь хасид подпрыгивает в воздух, словно на пружине. Если на полу образуется свободное место – а это происходит нечасто, – какой-нибудь гуляка делает сальто. Двое постоянно обмениваются черными шляпами, словно разыгрывая сценку Лорела и Харди[74].

Поверьте, я никогда не наблюдал такой незамутненной радости. Это сильное, заразительное чувство – словно кто-то выпустил в зал канистру веселящего газа. Вот мы, сотни танцующих царей Давидов. Даже фанатик контроля вроде меня не может остаться в стороне. Ты словно оглушен. И либо сольешься с потными, прыгающими, кричащими, поющими «эй-йи-йи» ордами, либо будешь затоптан.

Эмоции сменяют друг друга: страх быть раздавленным, восторг от того, что люди могут вести себя так, паранойя – вдруг они что-нибудь сделают с незваным гостем (в голове смесь «Избавления» и «Йентл»[75]). Но бывают моменты, когда меня охватывает сумасшедшее счастье. Не знаю, Бога ли я чувствую. И это счастье не так сильно, как мои детские озарения. Но пару раз за вечер я ощущаю нечто трансцендентное, благодаря которому будущее, прошлое, дедлайны и долги по кредитке исчезают и я целиком и полностью принадлежу настоящему. И, по крайней мере на несколько секунд, между мной и библейским альтер эго Яковом нет никакой разницы.

Спустя три часа – в час ночи – я говорю Гершону, что мне пора (хотя самые упертые танцоры остаются до шести). Он провожает меня на улицу.

– Помни, – говорит он, когда мы обмениваемся рукопожатиями на углу, – иногда нужно смотреть на вещи шире и не замечать странностей. Это как Храм в древнем Иерусалиме. Если бы ты вошел туда, то увидел бы, как убивают быков и все такое. Но чтобы понять истинный смысл происходящего, надо смотреть на вещи шире.

Наконец я дома. В ушах по-прежнему звенит «ай-йи-йи-йи». Я пытаюсь понять, какой же смысл кроется за странностями. И вот что я решил: может, во мне есть скрытая склонность к мистицизму. Может, снаружи я рациональный пресвитерианец, а внутри – эмоциональный баптист. Думаю, при определенных обстоятельствах им стал бы каждый, даже Генри Киссинджер[76].

На следующее утро я рассказываю Джули о диких танцах с хасидами и о том, как вкусил чистую радость.

– А где в это время были женщины?

– Ну как где, смотрели. Там есть окна для наблюдения.

– Окна для наблюдения? – Джули явно раздражена.

Это странно. Конечно, я заметил разделение полов – но той ночью было столько необычных и поразительных вещей, что именно на этой детали я не фокусировался. Я впал в забытье, слившись с большинством.

– Да, – говорю я. – Ну, я старался не судить категорично.

– А они, кажется, категорично судят о женщинах.

Я чувствую, у Джули все больше скепсиса по отношению к религии – или, во всяком случае, к ее крайним проявлениям.

Перед началом проекта жена был умеренной защитницей религии в нашей семье. Она верила в некоего Бога или, по крайней мере, во Вселенную, не лишенную этики. «Ничего не происходит просто так», – всегда говорила она, когда я жаловался на какие-нибудь проблемы в работе. Джули обожает ритуалы Хануки и Песаха. И уже начала предлагать темы для бар-мицвы Джаспера (футбол! церемония вручения «Оскара»!).

Но сейчас я чувствую, как она отдаляется от религии – в то время как я сам потихоньку проникаюсь некоторыми вещами. Все дело в разнице между жизнью по Библии и жизнью с тем, кто живет по Библии.

…Он так и сделал: ходил нагой и босой.

– Исаия 20:2

День 61. Печатаю эти строки сразу после полуночи. Псалмы требуют вставать в полночь и возносить хвалу Богу, что я и делал в течение недели. Джули я обещал, что это продлится не дольше, потому что приходится заводить будильник на 23:58 и прерывать цикл ее сна через два часа.

Второй месяц эксперимента подошел к концу, и вот что я чувствую: восторг, смятение, ошеломление, недостаток знаний, очарование и страх. И еще смущение.

Мое библейское альтер эго Яков выглядит чудаковато. С одежды свисают кисти. Я повсюду ношу с собой трость-сиденье, гарантирующее чистоту. Борода стала не просто кудлатой. Теперь она свисает с подбородка на добрые пять сантиметров, начала завиваться и торчит в разные стороны. (Джули хочет, чтобы на Хэллоуин я был Томом Хэнксом из «Изгоя», а она – волейбольным мячом, но я не могу отмечать языческий праздник[77].)