Райский сад дьявола Вайнер Георгий

43. Москва. «Дивизион». Ордынцев

— Если нет Бога, то какой же я капитан? — патетически воскликнул Любчик.

Капитанство Любчика было его особым пунктиком — по сведениям Управления кадров, Юрка Любчик был самым молодым капитаном в российской милиции.

С трудом окончив школу — спас советский закон о всеобщем среднем образовании, потому что в каждом классе администрация мечтала выгнать лентяя и хулигана Любчика, — он все-таки просочился в Школу милиции. В девятнадцать получил погоны — это еще были звездочки лейтяги, даже не звездочки, а так — звездная пыль. И кинули его опером на «землю», где, к удивлению начальства, этот мумсик, молокосос, дал самый высокий процент раскрываемости в районе.

Через три года получил положенное — старлея. А тут грандиозное взятие в Бирюлеве новокузнецких душегубов Шкабары — Лабоцкого, и министр, у которого дело было на контроле, растрогался до слез и, не очень-то вникая в сроки чинопроизводства, молвил умиленно: «Поощрить по максимуму!»

Вот и носился Любчик, выскакивая из порток от гордости, и объяснял всем желающим, что звание капитана краеугольное в любой системе, в милиции или на корабле. Становой хребет офицерства! Мысль и мускул власти! Уже не сопливый молодой лейтяга, но и не замшелый усталый подполкан, — и ехидно косился на меня, засранец.

Гордон Марк Александрович усмехнулся:

— Если Любчика потянуло на достоевщину — не к добру… Что-то будет…

И я не смог удержаться, заверил:

— Бог есть! Поэтому ты капитан, и с твоими успехами «никогда ты не будешь майором»!

— Господи! — горестно завыл Любчик. — Ну разве от завидущих людишек услышишь доброе слово? А вам, командир Ордынцев, скажу прямо — в лоб, не таясь, по-солдатски, искренне, без излишних экивоков, затей и реверансов! Совершенно честно! Вы хоть, конечно, и гений, но меня оцениваете недостаточно. А вся ваша бранжа завидует моему уму, красоте и таланту. И от этого мне мучительно тяжело…

— Ладно, — остановил я его. — Чего ты хочешь?

— Во-первых, заслуженного признания, — поклонился Любчик. — А во-вторых, мы с Китом на пару дней должны исчезнуть из этого затхлого мирка.

— Зачем?

— Я надеюсь, что сегодня-завтра, может, послезавтра мы отловим Мамочку! — И обвел нас торжествующим взглядом.

— Докладывай, — осадил я его гарцовку.

Любчик подошел к лениво развалившемуся на стуле К.К.К. и, раздвинув пальцы, постучал его ладонями по голове — раздался сухой треск.

— Слышите? — испуганно спросил Любчик. — Удивляюсь сам, как в этой утлой голове рождаются такие замечательные мысли…

К.К.К. отодвинул его от себя, скомандовал, как шкодливому щенку:

— На место!

Любчик вернулся к моему столу и серьезно сказал:

— Этот невзрачный субъект, рядящийся под мента-криминалиста, сотворил на своих компьютерах чудо. Воссоздал из воздуха, из слов, портрет бандита Мамочки. Про который подруга Тойоточка оргаистически крикнула: «Как живой!»

— Замечательно, — согласился я. — Что дальше?

— Знаешь, командир Ордынцев, как девку на тусовке переклеивают? Вот я ее у Мамочки переклеил…

— Удалось?

— Думаю, вполне, — самодовольно хмыкнул Любчик. — Понимаешь, у нее мозговая деятельность вообще отсутствует. Она живет гормональными реакциями. Заставить думать невозможно — только чувственные ассоциации… Необходим эмоциональный резонанс…

Я спросил Гордона:

— Марк Александрович, может, ему успокаивающий укол сделать?

— Отойдет сам, — пообещал Гордон.

К.К.К. подтвердил:

— Пункт пятый памятки по научной организации труда: «Доверяй подчиненным, это повышает их сознательность и чувство ответственности за дело»…

— Тогда, Любчик, перестань трепаться и говори по делу, — попросил я мягко и посмотрел на него так, что дальше капитан доложил дробью:

— Тойоточка, замечательная девушка-патриотка, навела нас на зону обитания Мамочки. Вспомнила, сучара, как однажды с Мамочкой подъезжала к дому, — его Нарик посреди ночи за наркотой погнал. В квартиру не входила, дожидалась в машине. Показать этот дом она не может, поскольку дело было ночью, а она была кирная и затраханная. Но твердо опознает квадрат переулков около Колхозной, напротив института Склифосовского. Тут я его процежу обязательно…

— Пока звучит не шибко обнадеживающе, — уныло подвел я итог его победным реляциям.

— Командир Ордынцев! Да побойтесь Бога! От этой помеси китайца с черт знает чем добиться большего вообще невозможно! Это же растение! — Любчик задумчиво помолчал, мечтательно добавил: — Если бы не дисциплинарные условности — с удовольствием передернул на ней затвор…

К.К.К. сочувствующе посмотрел на меня:

— В инструкции написано: «Имей чувство юмора, цени его у подчиненных»…

— Там в твоих инструкциях нет прямых указаний для Любчика? — поинтересовался я.

— Конечно! Пункт «шестой-б»: «Офицер оперативных служб должен четко выполнять функциональные обязанности».

Любчик сочувствующе скривил физиономию:

— Видишь, командир Ордынцев, этот стон у них наукой зовется! И организацией труда! Вот захребетники! Стыдись, схоласт! — И сообщил нам, как нечто таинственное: — Мы с Китом завтра эти переулочки пропатрулируем, как первач на фильтре…

— Пешком? На «джопе»? — уточнил я. Любчик, легкий, гибкий, разбежался по комнате и мягко вспрыгнул Киту на спину, выглянул из-за его плеча:

— На осляти, как Христос в земле Гефсиманской…

Кит слегка повел плечами и стряхнул тощего Любчика на пол, как былинку. Усмехался — ему нравилась бойкость другана и напарника. Любчик тяжело вздохнул:

— И вот с таким субъектом мне надо работать! При этом он всегда делает вид, будто он не со мной…

— Естественно… — трагически опустил усы Кит. — С тобой на людях появляться вместе боязно… Принимают за ненормального…

— Кит, ты что думаешь обо всем этом? — спросил я его. — Есть шансы?

Кит долго раздумчиво молчал, достал из кармана сухарь, пожевал, потом изрек:

— Трудно сказать… Я помню, со мной в одном классе учились два парня, у них папаня был из высланных немцев, учитель, чокнутый… Назвал пацанов Шекспир и Шиллер. Ну, мы их, конечно, звали Шека и Шило. Так вот… — Он замолчал.

— Ну! Ну! Рожай! — подогнал я его.

Любчик опять возник:

— Командир Ордынцев, не перебивайте его. Он не мастер экспромта, он работает на вечность…

Кит посмотрел на него, вздохнул:

— Да ну тебя, все равно не поймешь, что к чему… Думаю, командир Ордынцев, возьмем мы их. Нужно будет только, чтоб нас поддержал Костя, — кивнул он на К.К.К.

— Давайте, жду результатов. Подсуетитесь, ребята… Этот крысеныш нам сильно нужен…

Гордон почему-то спросил:

— Слушайте, Любчик, а чем вы занимались до милиции?

— Я? Я? — удивился Любчик и пожал плечами. — Я родился в милиции…

— Метафора? — иронически переспросил Марк Александрович. — Мечта? Образ?

— Какая, к хренам, метафора? — завопил Любчик и полез в карман за паспортом. — Буквально! Глядите — «Станция Раздольная, Линейный отдел милиции». Поезд застрял в заносах, а маманя некстати разродилась до срока… Если по справедливости, мне выслуга со дня рождения полагается…

— Надеюсь! — обрадовался за товарища Кит. — Через год-два тебя кинут на пенсию, и я от тебя вздохну наконец…

44. Вашингтон. Штаб-квартира ФБР. Стивен Полк

Вызов директора ФБР Ленарда Фрилэнда был для Полка совершенной неожиданностью. Он не сомневался, что его меморандум о русской преступности, так некстати отправленный накануне взрыва в Оклахоме, сейчас опустится на самое дно бюрократической бездны.

Закономерности полицейской активности неизменны и зависят от политического спроса сию секунду. Вообще-то деятельность ФБР осуществляется в двух направлениях — треть ресурсов направляется на внутриполитический сыск и контрразведывательную деятельность, а все остальные силы — против криминалитета в федеральном масштабе.

Но события в Оклахоме переключат сейчас все внимание начальства именно на контрразведывательные мероприятия, и Полк не рассчитывал услышать отклик на свой рапорт в ближайшие месяцы. Однако его разыскал дежурный по городскому управлению и велел срочно отзвонить секретарю шефа ФБР Дженингсу. Полк набрал прямой номер, и этот приторно-вежливый проныра попросил приехать завтра в штаб-квартиру в Вашингтоне к десяти часам вечера.

— Вам это будет не поздно? — любезно-издевательски спросил он.

Полк совершенно серьезно заверил:

— Да что вы, Дженингс, я в это время только просыпаюсь! Закончил сиесту, плавно поужинал и приступаю к наслаждению жизнью. Мне будет совершенно необременительно заскочить к вам в десять…

— Буду очень обязан, — сказал секретарь, дармоед этакий, и дал отбой.

Полку очень хотелось спросить, с чем связан вызов к шефу — расследование по Оклахоме или дела с русскими гангстерами? Но спрашивать не стал — эта лощеная собака Дженингс наверняка знает, но не скажет ни за что. Секретари — народ величаво-таинственный. Их холуйская работа оплачивается привилегией околоначальственных секретов.

В штаб-квартире ФБР царили суета, неразбериха, особая нервозность, которую создают люди, не причастные к делу, но страстно демонстрирующие свою незаменимость.

Полк приехал из аэропорта Далласа на такси, и впервые за годы службы его сопровождал охранник от самой внешней вахты до кабинета директора. По-видимому, это называлось повышением мер безопасности. В приемной тоже сидел наряд — здоровые ломовики, бессмысленно грозные силачи, которых оперативники называют «гуны».

— Мистер Полк? — осведомился Дженингс, как будто видел Полка впервые.

Секретарь изо всех сил строил загнанный, затравленный вид человека, надрывающегося на работе. Совершенно зримо бремя мира лежало на этих узких плечиках канцелярского рейнджера. Полк так же серьезно показал свое удостоверение.

— Старший специальный агент бюро Стивен Полк прибыл…

— Да-да, я знаю, — кивнул разочарованно Дженингс, словно ждал кого-то совсем другого. — Посидите минуту. Директор заканчивает разговор по телефону…

Полку доводилось несколько раз бывать в кабинете директора ФБР, обставленном старой, чуть кокетливой чиппендейловской мебелью. По молчаливому уговору всех обитавших здесь директоров в этой не очень просторной комнате ничего и никогда не менялось — как дань уважения и памяти Эдгару Гуверу, просидевшему здесь чуть меньше полувека. Рекорд, который никому из министров любой страны не удастся перекрыть никогда.

Гувер придумал, построил и запустил навсегда эту огромную и грозную машину — Федеральное бюро расследований. Мудрый и злой сатрап, он управлял этим загадочным механизмом жестко и эффективно, оставив после себя в памяти федов массу заповедей, которые за последние два десятилетия достаточно мало обесценились.

«Джи-мэна — агента ФБР — можно убить, но нельзя подкупить». Этот постулат Гувера передавался из поколения в поколение.

Он ненавидел женщин, со скрипом соглашался на их использование на вспомогательных технических должностях, злобно повторяя: «С оперативным сыском женщина может справиться только в постели».

Любители кофе предупреждались: «Если вы хотите пить кофе на работе, немедленно увольняйтесь, и я дам вам список мест, где вы получите хороший кофе».

«Сегодня ты куришь в кабинете, завтра здесь будет наркопритон», — стращал он подчиненных.

«Джи-мэн, который до двадцати лет ни с кем не дружил, — не имеет сердца, а джи-мэн, поддерживающий дружбу после двадцати, не имеет головы», — наставлял он штат.

«Я не собираюсь запрещать вам жениться и плодиться, — добро предупреждал Гувер. — Но тот, кто живет один — живет дольше».

«Автомат более послушен феду с чистыми выхоленными руками с маникюром, чем заскорузлой лапе с цыпками и грязными ногтями».

Принцип работы Гувера был прост — тотальный режим жесткой конспирации. Все телефонные номера сотрудников держались в секрете, в служебной переписке не указывались должности. Номера домашних телефонов не приводились в справочниках, доступных всем, автомобили регистрировались на вымышленные фамилии.

Сейчас этот злой идиотизм как бы ушел в прошлое. Но если бы Гувер восстал из гроба, он мог бы заметить всем нам: «За полвека моей тирании было убито в перестрелках сорок девять джи-мэнов — меньше, чем только за нынешний год».

Да, джи-мэнов стали больше убивать. И к сожалению, их стало возможным подкупать…

— Полк! Полк! — вывел его из задумчивости пронзительный голос Дженингса. — Проходите, вас ждут…

Директор еще держал трубку, прижимая ее к уху плечом, и ел пиццу, откусывая от здорового ломтя. На Полка не обращал ни малейшего внимания, но приход его заметил и куском пиццы показал на кресло перед своим столом.

— …Послушайте, Гарри, у нас нет другого выхода!.. Надо передать мексиканцам всю нашу информацию. Мне кажется, что их власти и сами хотели бы разобраться с наркотрафиком… У них просто нет людей и денег… Картель «Тихуана» уже зарабатывает больше миллиарда в год… Понимаешь, что это значит? Мы это терпеть не можем… Да, и их денежки тоже аукнулись в Оклахоме!.. Делай, что я тебе говорю. Информацию сплавляй порциями — надо проверить, готовы ли они к реальным делам… Все, жду вестей… Бай!..

За несколько лет директорства Фрилэнда Полк видел его всего несколько раз.

И впервые сидел напротив. Фрилэнд с удивлением посмотрел на корку пиццы в руке — как это попало сюда? Задумчиво смотрел на Полка — может быть, думал о том, кто такой Полк, и вспоминал, зачем его вообще вызвал. Расстегнутый воротничок рубашки слегка влажен — в кабинете было душновато.

Выглядел Фрилэнд молодцом. Все еще худощавый, похожий на давнего, молодого, небогатого, еще не вошедшего в славу, коротко стриженного Мэла Гибсона. Полк подумал о мистических свойствах чиппендейловского кресла, в котором сидел Фрилэнд. Каждый, кто хоть на полчасика присел в него, рассчитывает, по-видимому, просидеть в нем вечность — как Эдгар Гувер.

Беспочвенные мечтания — Фрилэнд держал в нем свою задницу уже четвертый год и считался весьма старым директором Бюро.

По-прежнему глядя сквозь Полка, директор медленно негромко сообщил:

— Я прочитал ваш меморандум… Мне он кажется достаточно своевременным…

Ага! Значит, все-таки вспомнил, кто такой Полк и чего он здесь отирается.

— В принципе в масштабах национальной безопасности я считаю, что их деятельность не является сегодня серьезной угрозой… — успокоил Полка опорный столп правопорядка. — Но я уверен, что со временем они разрастутся для нас в большую головную боль… Как я понимаю, вы хотите поехать в Москву, Полк? — неожиданно спросил он.

От внезапности вопроса Полк школярски забормотал:

— Да, господин директор! Конечно! Я уверен, что эта поездка многое позволит мне понять…

— Наверное… Пожалуй, это будет небесполезно, — кивнул Фрилэнд и неожиданно сказал: — Я тут подумал, что армия — это гениальная, чрезвычайно сложная машина, придуманная дураками. А сыск — крайне примитивный, глупый механизм, но играть на нем может только настоящий мастер…

Полк усмехнулся, решил перл федерального глубокомыслия принять на свой счет и учтиво поклонился.

— Не нахальничайте, Полк, — дернул головой Фрилэнд. — Ваши сыскные таланты мне сейчас не нужны. И не нужны многомудрые догадки наших аналитиков, которым я вообще не верю… Потребен мне сейчас взгляд профессионала…

— Слушаюсь, сэр. Я постараюсь.

— Постарайся.

Фрилэнд встал с кресла, подошел к Полку, уселся на свой прекрасный черешневый стол и положил ему руку на плечо:

— Когда ты приедешь в Москву, забудь, что ты старый опытный оперативник. Никогда не вспоминай, что ты старший специальный агент ФБР. Я направляю тебя в Россию с особой миссией — понять людей, с которыми мы должны работать. Найди какой-то приемлемый для нас национальный алгоритм. Ну, знаешь, как говорят наши грамотные кретины — мерную единицу менталитета…

— Я постараюсь, сэр… Я буду об этом думать…

— Думай! Разговаривай! Слушай! Оружие в руки не брать ни при каких обстоятельствах! — Директор помолчал, раздумчиво заметил: — Я уверен, что многие трудности для нас в том, что их полицейские мало отличаются от бандитов… Полюсы другие, а характер — одинаковый…

Полк не удержался:

— Сэр! Я думаю, что во всем мире полицейские должны быть похожи на бандитов… В той или иной мере… Иначе это игра на вылет…

Фрилэнд ехидно усмехнулся:

— Важно, в чем именно и в какой мере…

Полк подумал, что эту реплику ему неуместно комментировать. Они все ходят на грани и внутри тайн. Не надо совать мизинец начальнику в ноздрю, коли он сам тебя не спрашивает. Полк на своем достаточно скромном посту владеет бездной всякого рода опасной тайной информации. Предполагает, догадывается, знает — кто у кого «берет», сколько и за что, какая группа чем владеет или на что влияет, кто поставляет наркоту в школы и окружные тюрьмы, кто спекулирует на жилищном строительстве, берет взятки за подряды и вывоз мусора, кто контролирует дальние автоперевозки, кто раздает государственные льготы и гранты, кто вместе с предпринимателями облапошивает работяг и кто шустрит в муниципалитетах. К сожалению, демократия не жизнеспособна без обмана и жульничества.

Государственная честность — это сомнительная привилегия тоталитарных стран, да и там просто круг воров уже.

Полк это хорошо понимал.

Но сейчас он думал о том, какая же бездонная прорва информации, горы страшных фактов, океан секретов должны быть напиханы в сухую костистую черепушку этого человека, в которую сливают ежедневно тайны со всего мира.

— Да, друг мой, весьма важный вопрос — в какой мере? — очнулся от задумчивости Фрилэнд и тихо засмеялся. — Твой папаша, Честный Полк, любил повторять нам из «Дневника» Ренара: «Все в мире вопрос меры, которая суть количество искусства…»

— Мо-ой о-тец? Вам?!

Фрилэнд спокойно молвил:

— Да, твой отец, старый Кеннет Полк…

Вспышка. Ошеломление. Сшибка предположений, бешеный перебор известной информации. Фрилэнд учился в Гарварде, это известно. Но отец Полка ничего юристам читать не мог — он филолог, текстолог. Он — славист. Славист? Какие-то были разговоры об экстраполяции шифров. Давно.

Главное сейчас — сохранить лицо, не выглядеть двоечником на экзамене, испуганным мальчишкой. Оказывается, этот разговор — какая-то странная ловушка. Или экзамен?

Конечно, Фрилэнд знает всю подноготную Полка. Точнее, может знать — только зачем ему это нужно? Не такая важная птица Стивен Полк, и задание его не такого масштаба, чтобы его прошерстил по биографии директор ФБР Ленард Фрилэнд.

Надо только выдержать вертикаль, не быть маленьким.

Полк вспомнил, что по рождению он все-таки англичанин, пускай наполовину, и безразлично-любезно спросил:

— Мой отец Кеннет Полк имеет честь быть знакомым с вами, сэр?

Главное сейчас — сберечь неодушевленную светскость. Плавная мутация из фауны в минералы.

— Да, — кивнул Фрилэнд. — Мы с твоим отцом знакомы дольше, чем ты живешь на земле…

— Вот как интересно! — сдержанно прокомментировал Полк. — Мне не доводилось слышать от отца об этом…

Фрилэнд заметил, как о чем-то само собой разумеющемся:

— Неудивительно… Твоего отца зовут Кеннет Полк, и все, что он делал в жизни, было не похоже на других людей… Все! Все без исключений… Ты знаешь, например, как он женился на твоей матери?

— В общих чертах… Расплывчатые семейные предания, — развел руками Стивен.

— Настасью Стчербакову, твою мать, — Фрилэнд выговаривал не «Щ», а «Стч», — во время войны наци вывезли из Киева на каторгу. А через год после победы наши хилые союзники обделались от страха перед Сталиным и выдали ему всех перемешенных лиц — в концлагеря и на смерть. Английский майор Кеннет Полк был на вокзале, когда отправляли в СССР один из эшелонов с обреченными… Ты знаешь, что твой отец служил в английской армии?

— Да, знаю, — твердо сказал Полк, испытывая смешное облегчение от того, что он хоть что-то знает. — Отец был переводчиком…

— Правильно, — согласился директор. — Он увидел в колонне твою будущую мать… Ей было семнадцать… Потом говорил мне, что у нее на лице были только огромные зрачки — ничего не осталось, кроме мольбы, крика в глазах, обещания, вопля: «Спаси!» Честный Кен совершил поступок, который стоил ему карьеры. Он вытащил ее из толпы, отогнал конвойных, отвез не в комендатуру, а в магистрат и с пистолетом в руках заставил мэра их зарегистрировать… Красиво?

У Полка не шевельнулась в лице ни одна жилочка, бесстрастно спросил:

— А почему стоило карьеры?

— Потому что он был не просто переводчик, а серьезный служащий в МИ-5 — военной контрразведке. А власть такого своеволия паладинам не позволяет. Ты это запомни хорошенько…

— Любопытно, — хмыкнул Полк. — Мне всегда казалось, что он доволен своей карьерой ученого…

— Он был доволен своей судьбой — это важнее карьеры. И часто — совсем другое. Твоего отца вместе с беглой русской женой отправили в ссылку — сначала в Канаду, а потом к нам сюда. Кен служил в миссии связи английской разведки с ЦРУ… Кто возглавлял миссию — помнишь?

— Конечно… — кивнул Стивен. — Ким Филби, великий шпион…

— Но Кен Полк оказался крепче замесом великого шпиона, — с удовольствием засмеялся Фрилэнд. — Твой папаша, уделяя все время науке в Гарварде, все ж таки улучил минуточку — расколол, трахнул до исподнего Филби и всю его проклятую змеиную «пятерку»!

Они долго молчали, Фрилэнд тактично не подгонял Полка.

— Вы видитесь иногда? — спросил Стивен.

— Редко… Очень редко… Физически нет возможности… По телефону разговариваем… Сегодня я звонил ему…

— Зачем? — поинтересовался настороженно Полк.

— Я просил у него разрешения… Я должен был тебе все это рассказать… Особенно если ты не передумаешь ехать в Россию…

— Почему — вы? А не он? — ровно спросил Полк, и сердце его готово было треснуть на части. От жгучей обиды, от горького непонимания, от разрушенного чувства удивительной близости с отцом. Как это все могло получиться? — Почему отец не сказал мне этого сам?

Фрилэнд потер крепко руками лицо, будто сон отгонял, тряхнул головой, засмеялся:

— Я поймал себя на мысли, что я волнуюсь… А последние годы я волнуюсь в разговоре только с женой, моей святой кошмарной Пэтти, да и, пожалуй, с президентом США…

— Все остальное — рабочее возбуждение? — участливо переспросил Полк.

— Наверное… Но сейчас я взволнован, потому что есть риск, что ты можешь не понять мотивов такого необычного поведения старого Полка и обидеться на него… Это было бы несправедливо…

— Справедливее выставить меня перед вами недоумком? — холодно сказал Полк.

Фрилэнд покачал своей сухой острой головой — как у породистой борзой.

— Старик старался всю жизнь поступать по своим законам… Понимаешь, сынок, он, может быть, единственный человек, который живет с принципами… Сейчас это большая редкость — все живут по интересу. Все сообразили, что правильнее продать душу черту, чем отдать ее Богу…

— А в чем же принцип моего неведения?

— Он хотел, чтобы ты был свободен… Он хотел, чтобы ты выбрал себе призвание сам, а не двигался династической профессиональной стезей… Он надеялся, что ты станешь ученым, потому что курьез судьбы в том, что лучший аналитик и эксперт тайных операций в мире ненавидел свою шпионскую работу… Он не хотел, чтобы ты стал полицейским, но понимал, что это скорее всего и есть твое призвание… И не хотел тебя ни отвращать, ни соблазнять… Он хотел, чтобы ты выбрал сам…

— Занятно, — вздохнул Полк.

— Это знак его огромного уважения и доверия к тебе… Ты это понимаешь?

— Нет, не понимаю… Может быть, не пойму никогда…

Фрилэнд грустно улыбнулся:

— Поймешь!.. Обязательно поймешь… Позже… Он говаривал мне, что понимает тебя довольно хорошо… И не сомневался — если бы ты знал, что он может со своей кухни позвонить по прямому телефону любому руководителю спецслужб нашей страны, ты бы никогда не пошел в ФБР… Ты бы не захотел быть блатным выкормышем влиятельного и всеми уважаемого папаши…

— Нет, не захотел бы, — мотнул резко головой Полк. — И все, что я получил на службе, надеюсь, честно отработал…

— Отработал, отработал, — согласился Фрилэнд. — И уверен, что ты еще себя покажешь… Вообще, должен тебе сказать, очень бы мне хотелось лет через двадцать позвонить из дома вот на этот телефон, — он положил ладонь на белый аппарат с золотым орластым гербом, — и чтобы трубку снял ты…

Фрилэнд встал, давая понять — время истекло. Положив руку на плечо Стиву, он проводил его до дверей, говорил деловым голосом, и слова не проникали в сознание Полка:

— …Мы связаны сейчас с Россией очень тесными и порой неприятными узами… Я думаю, что они все придут сюда скоро — и их полицейские, и их бандиты, и бизнесмены… А шпионы никогда и не уходили… От тебя во многом может зависеть наше будущее взаимодействие с ними…

— Я постараюсь, сэр, — кивнул Полк.

— Постарайся, постарайся. — Директор крепко пожал ему руку, наклонился к Полку ближе и одними губами, будто прослушки опасался, шепнул: — Съезди к отцу… Поговори… Не дуйся… Ты давно не мальчик… Ты уже сам — Полк…

Охранник, провожавший Стивена к выходу, истомился одиночеством и развлекал его недисциплинарными несекретными разговорами:

— Я сейчас слышал по радио «Блумберг», что семьдесят два процента американцев принимают транквилизаторы…

— Очень может быть, — равнодушно согласился Полк. Его ответ охранника не устроил, он искал больших обобщений:

— Это наша плата за скачку впереди всех… Наверное, все-таки, это стоит… За все платим…

— Ага! Главное, не забывай платить в кабинках туалета, а то забудешь опустить квотер и застрянешь там навсегда…

Министр внутренних дел России Анатолий Куликов направил доклад Президенту Борису Ельцину «О состоянии и мерах по усилению борьбы с экономической преступностью и коррупцией в Российской Федерации». Выдержки из интервью министра:

— …Только в этом году было совершено 450 заказных убийств, в прошлом — 530. И практически во всех случаях почва для преступления — незаконный оборот денег.

— По вашим оценкам, какая доля национального дохода обращается сегодня в теневой сфере?

— От одной трети до сорока процентов. Только за рубежом за последние пять лет наши бизнесмены укрыли от 150 до 300 миллиардов долларов.

— Порядок цифр, которые вы привели, вызывает естественный трепет. Они невольно наводят на мысль, что теневой бизнес в России не только не преследуется государством, но даже поощряется.

— Да у нас в идеологию было возведено, что легализация преступного капитала — явление положительное! Гражданам сказали: все, что не запрещено законом, — разрешено. Вы разве забыли, что в качестве примера для подражания нам приводили Америку периода первичного накопления капитала? Вроде бы ничего плохого в этом нет, и мы тоже должны к этому прийти, только ускоренными темпами. Вот и пришли ускоренными темпами: воруют все и вся, кто, где и сколько может. И людей, поощряющих этот грабеж, к сожалению, предостаточно. Вот вам еще одна цифра: примерно треть доходов предприниматели тратят на подкуп госчиновников. Вдумайтесь в эту фантастическую цифру, и вам будет понятно, почему так мало желающих запустить механизм декларирования доходов…

45. Вена — Москва. Монька

От Вены до Москвы всего-то чуток на север, маленько на восток, пару часов лета, а к земле самолет уже пробивается через километровую толщу тяжелой осени. Машина проваливалась в облака, как тонущий корабль в океан. Серая летучая плесень залепила нарядные очешки иллюминаторов.

Монька сидел тихо в огромном мягком кресле первого класса и творил молитву. Не сильно верил, что однажды самолет все-таки вынырнет из этой мутной пакости в зримый твердый мир. Он не любил летать. Все разговоры о том, что при авиакатастрофах погибает гораздо меньше людей, чем при автомобильных авариях, его никаким образом не устраивали. Он не верил, что такой огромный металлический пиздрон может держаться за воздух. И с молитвой не очень получалось — Монька не мог вспомнить ни одной подходящей молитвы о благополучном приземлении рейса № 112 «Аустриан».

И неудивительно! Праотцы и пророки на этих грохочущих железяках по небесам не летали — люди были серьезные, о настоящем думали и Бога в молитвах своих тревожили по делу. Если Бог поможет, решил Монька, обойдется без молитвы, и так как-нибудь сядем, в воздухе не останемся.

Турбины успокаивающе рявкнули, под корпусом самолета что-то хрустнуло, чавкнуло, тяжело стукнуло — Монька догадался, что выпустили шасси. Уже приятно! Но хотелось бы знать точнее — они что, собираются нас сажать в такой темноте? И в этот момент «Эрбас» вынырнул на свет Божий. Монька осторожно открыл глаз, посмотрел за окошко и узнал корпуса Зеленограда — они были под самым крылом.