Рапсодия ветреного острова Уайт Карен

Karen White

On Folly Beach

Copyright © Harley House Books, LCC, 2010

All rights reserved including the right of reproduction in whole or in part in any form. This edition published by arrangement with NAL Signet, a member of Penguin Group (USA) LLC, a Penguin Random House Company

Copyright © Photograph by Claudio Marinesco.

© Савельев К., перевод на русский язык, 2016

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2016

Благодарность автора

Мне хотелось бы поблагодарить щедрых и великодушных жителей Фолли-Бич (Южная Каролина), как тех, кто жил там давно, так и тех, кто живет в этом месте сейчас, – особенно Мэри Родс, Билла Брайана, Рут Рейли и Бет Ламм, – за помощь в моих исследованиях для написания этой книги.

Я также выражаю огромную благодарность неутомимой Марлене Эстридж, служащей городской мэрии Фолли-Бич, за любезно потраченное на меня время, информацию и огромное терпение ко всем моим расспросам. Теперь я знаю, почему о ней написали песню.

Большое спасибо за информацию о маяке, предоставленную Карлом Хичкоком из организации «Сохраним Свет» – учреждения, занимающегося восстановлением и сохранением исторического маяка на острове Моррис для будущих поколений.

За дополнительной информацией и сведениями о помощи, которую вы можете оказать, обращайтесь по адресу www.savethelight.org.

Выражаю огромную благодарность моим читателям, особенно Сандре Попэм и Мэри Келли, чей интерес к моим книгам не только льстит мне, но и служит источником вдохновения.

Спасибо за добрые слова – не знаю, как бы я обходилась без вас!

Как всегда, я благодарна моей подруге и коллеге по перу Венди Уокс и членам моей семьи – Тиму, Меган и Коннору – за выдержку, которую они проявляют, когда мне нужно срочно сдавать рукопись в издательство, и относительно благополучное завершение моих трудов. В конечном счете, мои книги читают благодаря вам!

Пролог

Беспросветной зимней ночью Эмми проснулась от завываний ветра в бутылочном дереве и поняла, что Бен покинул ее; поняла с той же неизбежностью, с какой луна вызывает морские приливы. Она с рождения была наделена даром, который ее мать называла знанием, и до этой ночи Эмми не боялась его. Но теперь жалобный свист ветра пронизывал ее до костей и проносился перед закрытыми глазами, словно лента новостей, освещая заголовок, который она совсем не хотела видеть.

Лежа в темноте, Эмми растворилась в своем горе, уже тоскуя о рокочущем смехе Бена, о его теплой ладони на ее бедре, когда он спал.

Это началось однажды вечером, несколько лет назад, когда Бен впервые поцеловал ее, склонив к ней свое лицо, как цветок подсолнуха поворачивается к солнцу. Когда их губы соприкоснулись, она подумала, что этот поцелуй только сейчас первый, один-единственный раз, и сейчас она часто вспоминала об этом. Эмми надеялась, что вся ее жизнь с Беном будет литанией из «первых разов», и по большей части так оно и было… но не тогда, когда они прощались. С того первого вечера они превратили свои встречи в тайную игру, пообещав никогда не говорить друг другу «прощай». По словам Бена, даже если они расстанутся, не прощаясь, то они обязательно встретятся вновь.

Эмми медленно встала с кровати и вышла из своей детской спальни, куда она переехала после того, как Бен расстался с ней и отправился во вторую служебную командировку. Потом она миновала гостиную и вышла через кухонную дверь на задний двор, не обращая внимания на снег под босыми ногами и ветер, проникавший под фланелевую рубашку Бена. Рубашка служила плохой заменой его объятиям, и привычка носить ее в отсутствие Бена, по словам матери Эмми, напоминала плавание в резиновом плаще. Но это была единственная вещь, за которую она теперь могла держаться.

Словно призрак, она перепорхнула от спящего материнского огорода к дощатому забору, где над снежной порошей раскинулось бутылочное дерево, глухим свистом выражавшее свое недовольство суровым климатом. Дерево было единственным растением, которое мать Эмми привезла из своего дома в Южной Каролине, как будто привезти что-то означало сделать свой исход окончательным. Хотя на самом деле так оно и было. Если не считать поездок на похороны родителей, мать Эмми никогда не возвращалась обратно.

Дерево представляло собой металлическую скульптуру со стволом и многочисленными ветвями, на которые были насажены стеклянные бутылки всевозможных оттенков. Традицию выставлять бутылочные деревья перед входом в дом привезли с собой на юг Америки рабы из Конго; бутылки должны были ловить злых духов, которые селились внутри.

Бутылочное дерево стояло на заднем дворе с самого рождения Эмми, и она лишь однажды спросила, почему после нескольких выкидышей мать по-прежнему верила в способность этого дерева отваживать злых духов и не избавилась от него. Очевидный ответ – потому что потом родилась ты – так и не слетел с губ ее матери, и Эмми перестала спрашивать.

Тем не менее дерево стало для нее своеобразным убежищем – ниточкой к тому месту, о котором Эмми знала только по старым фотографиям матери, где она была юной девушкой; к месту, где цветовая палитра совершенно отличалась от плоских индейских равнин ее родного дома. Эмми никогда не видела океана, но в детстве ей нравилось думать, что в бутылках сохранились звуки океанских волн, и если она когда-нибудь наберется храбрости снять с ветки одну из бутылок, то наконец узнает, почему мать так сильно скучает по родным краям.

Молодая луна накрыла замерзший двор пеленой голубоватого света, Эмми закрыла глаза и попыталась отвлечься от завываний ветра и горестной правды, стучавшей ей в виски. Бена больше нет. Она зажмурилась еще сильнее, стараясь снова ощутить его руки, увидеть его таким, как в тот последний раз в аэропорту, когда он носил армейскую рабочую униформу с надписью «Гамильтон» на нагрудном кармане и говорил все, что угодно, кроме слова «прощай». Но даже дар Эмми подвел ее, окутав колючим холодом и кромешной тьмой.

Дверь с проволочной сеткой захлопнулась, словно кто-то вскрикнул в темноте, но Эмми не обернулась.

– Мама?

– Это Бен? – Голос ее матери был похож на всхлип.

Эмми повернулась как раз вовремя: ноги ее матери начали подгибаться. Ее мать, Пейдж, хорошо знала, что такое горе. Она не позволяла птицам скорби кружить над ней, но приглашала их свить гнездо в ее душе.

Эмми успела подхватить мать, прежде чем Пейдж упала на снег, и снова оказалась в роли спасительницы взрослого человека. Ей нравилась эта роль. Если силы изменят Пейдж, то Эмми не придется думать о собственной утрате и о том, что ей недавно исполнилось тридцать лет, а она уже стала вдовой. Или о том, что ей придется найти способ сказать своему мужу «прощай» в первый и последний раз.

Глава 1

Гул бомбардировщика «Б-24», приближавшегося к Сентер-стрит, сначала напоминал писк москита, но вскоре превратился в рев, наполнивший уши Мэгги, так что она не слышала ничего другого. Она выбежала на крыльцо, когда Джек Макдонахью промчался над родным городом во время одного из регулярных полетов. Она помахала, не уверенная в том, мог ли он увидеть ее, потом побежала обратно в дом и поднялась по лестнице в спальню своей младшей сестры, недавно предоставленную их овдовевшей кузине Кэтрин.

– Черт побери этого Джека! – донесся женский голос из спальни. Мэгги без стука открыла дверь и укоризненно посмотрела на родственницу.

– Следи за языком, Кэт. В доме дети.

Кэтрин стояла на табурете, пока Лулу, девятилетняя сестра Мэгги, с помощью карандаша для подводки глаз пыталась провести ровную линию на длинной загорелой ноге Кэт. Лулу встревоженно посмотрела на старшую сестру. Она не любила принимать чью-либо сторону, но обычно оказывалась на стороне Кэтрин, хотелось ли ей того, или нет. Любому человеку, кем бы он ни был, трудно было в чем-либо отказать Кэт.

Кэтрин взмахнула левой рукой, и золотое кольцо на безымянном пальце блеснуло на солнце.

– Я уже не ребенок и могу говорить все, что хочу. Смотри, Лулу сбилась из-за него, и теперь придется начинать все сначала, – она вытерла лоб тыльной стороной ладони. – Проклятье, здесь слишком жарко для января. Нужно сейчас же открыть окно.

Кэт спустилась с табурета и пристроилась на широком подоконнике створчатого окна. Присев на корточки, она подняла задвижку и толкнула бедром оконную раму.

Мэгги закусила губу, но вскоре ее терпение лопнуло.

– Ты разобьешься, Кэт, если выпадешь из окна. Почему бы не подождать, пока я не позову кого-нибудь подправить щеколду?

– Да я умру от теплового удара. Спасибо, но лучше не надо. Кроме того, я долго упражнялась и теперь знаю, как это делается.

Даже оконные щеколды не могли спорить с ней, окно поддалось в тот самый момент, когда Кэтрин отшатнулась назад, чтобы не вывалиться с третьего этажа.

– Видишь? – с улыбкой спросила она, вновь водрузившись на табурет.

Мэгги уселась перед открытым окном на краю кровати, застеленной белой шенилью, и стала стягивать свитер.

– На улице всего лишь шестьдесят градусов, Кэт[1], – сказала она. – Это вряд ли можно назвать жарой, и ради свежего воздуха точно не стоит рисковать жизнью.

Прохладный океанский бриз закружил в комнате кружевные занавески, словно подчеркивая ее слова. Она впервые обратила внимание на плотно облегающую белую блузку и красную юбку своей кузины.

– Ты куда-то собираешься?

– Погулять. Мне все равно куда, лишь бы выйти на улицу. Солдаты все время приезжают и устраивают танцы на причале, хотя до лета еще далеко. Я слышу музыку и не понимаю, почему мне нельзя повеселиться вместе с другими девушками.

Кэт насупилась, глядя на Мэгги, и стала выглядеть более коварной. Ее мать до самой смерти надеялась, что какой-нибудь продюсер из Голливуда раскроет таланты Кэтрин и сделает ее кинозвездой. Из-за пышных светлых волос, зеленых глаз и безупречной фигуры с изгибами во всех нужных местах ее иногда принимали за Лану Тернер, и она очень гордилась своим сходством с популярной актрисой.

Мэгги закусила губу, не желая очередной ссоры. Но она дала обещание матери Кэт, когда та умирала, что будет стараться удерживать Кэтрин в рамках приличия. Она глубоко вздохнула.

– Еще слишком рано, Кэт. Что скажут люди? Мы только что похоронили Джима, нужно чтить память о нем. Ты же вдова.

Кэт оставалась неподвижной, словно золотистая статуя, и хранила зловещее молчание. Лулу, ощутившая растущее напряжение, шмыгнула в угол и прижала колени к груди.

– Джим умер, Мэгги, – произнесла Кэт странным низким голосом, не похожим на ее собственный. – Но я-то жива. Бога ради, мне всего лишь девятнадцать лет! Передо мной целая жизнь, и я слишком молода, чтобы похоронить себя рядом с мужчиной, за которым была замужем только три месяца!

Лулу тихо заскулила, словно щенок. Она любила Джима, как может любить только девятилетняя девочка. Именно благодаря ей Джим вошел в их жизнь. Она упала, когда каталась на роликовых коньках, и вывихнула ногу, а Джим принес ее домой на руках, словно рыцарь в сияющих доспехах. Мэгги тоже так подумала, согретая его добродушной улыбкой и ровным взглядом серых глаз. Она была тронута рассказами Джима о его собственной младшей сестре, оставшейся в Луизиане. Он дважды водил ее на танцы и однажды даже поцеловал. Но потом он познакомился с Кэт, и больше не было никаких танцев и поцелуев.

Теперь, когда Мэгги смотрела на свою кузину, старое обещание досаждало ей так же, как новые, еще не разношенные туфли. Они выросли вместе; их матери были сестрами, а отец Кэт ушел из семьи задолго до ее рождения. Возможно, только Мэгги умела разглядеть отчаяние Кэт, душевный голод и одиночество, побуждавшие ее к действиям, когда она охотилась за любовью. Но Кэт была бы сильно уязвлена, если бы узнала, что Мэгги очень часто жалела свою прекрасную кузину.

– Это неправда, Кэт. Я знаю, ты говоришь не всерьез.

Кэт выглянула в окно.

– Я хочу жить. Я хочу танцевать.

Она повернулась, и в ее глазах блеснула надежда.

– Пойдем со мной, Мэгги. Ты будешь моей дуэньей, хотя все должно быть наоборот, потому что ты одинокая девушка, а я вдова. Но нам будет весело, как в старые времена.

Мэгги посмотрела на свое недавно выкрашенное черное платье, неровно подстриженные ногти и бледные ноги без чулок. Ей никогда не нравилось ходить на танцы вместе с Кэт. Мэгги втягивалась в орбиту притяжения солнца по имени Кэт и укрывалась в тени, отбрасываемой ее светом. Иногда ей казалось, что Кэт хотела доказать ей, что, несмотря на то, что отец рано бросил ее, а мать умерла, ее красота и привлекательность не мешают ей наслаждаться жизнью и иметь массу поклонников.

Кэт слезла с табуретки и сняла туфли на высоком каблуке, которые она уговорила Джима купить ей вместо платы за арендное жилье. Она встала перед Мэгги; ее зеленые глаза умоляюще воззрились на сестру.

– Давай же, Мэгги. Я не могу пойти одна… что скажут соседи?

Мэгги отвернулась и покачала головой, недовольная тем, как Кэтрин воспользовалась ее собственным аргументом.

– Ты совсем недавно овдовела, Кэт. Это накладывает на тебя определенные обязательства: тебе не следует ходить на танцы и находиться в обществе других мужчин.

Сердце Мэгги немного сжалось, как это бывало всегда, когда она думала о Джиме: о морщинках в уголках его глаз, когда он улыбался, или о том, как он смотрел на собеседника во время разговора, словно в мире не было ничего более важного, чем то, что он слышит.

Кэт слегка повернулась, чтобы видеть свой профиль в зеркале, установленном на подвижной раме в углу, и пригладила блузку и юбку, чтобы подчеркнуть фигуру.

– Если ты еще не заметила, Мэгги, идет война. Правила изменились. То, что раньше считалось неприемлемым, теперь вполне нормально.

Она приподняла левую бровь в манере Вивьен Ли, которую совершенствовала после того, как посмотрела фильм «Унесенные ветром»[2].

– Можешь взять мое голубое платье – то самое, с белым воротником, – и брошь моей матери. А я займусь твоим макияжем. Я могу сделать тебя похожей на Бетт Дэвис в том фильме, который ты так любишь. Знаешь, ты совсем не хуже ее, нужно лишь приложить немного усилий. Разве ты не хочешь выйти замуж? Сейчас вокруг много мужчин, и мы должны хотя бы немного утешить их, прежде чем они отправятся выполнять свой долг.

– Иезавель[3], – пробормотала Мэгги название своего любимого фильма, которое Кэт никак не могла запомнить, как и название любимого мороженого Мэгги и тот факт, что она всегда стеснялась в мужском обществе – по крайней мере, до того, как она познакомилась с Джимом.

– Что? – рассеянно спросила Кэт, все еще изучавшая свое отражение. – Ах да, кино. Так или иначе, я могу сделать тебя совершенно похожей на эту актрису, если ты позволишь.

Она схватила Мэгги за руки и сжала их, заглянув ей в глаза, и Мэгги поняла, что она собирается сказать еще до того, как слова слетели с губ сестры:

– За тобой должок, помнишь?

Разумеется, она помнила. Кэт напоминала ей об этом с тех пор, как Мэгги исполнилось восемь лет, и она на спор бросилась головой вперед прямо в волну, набегавшую на песчаный пляж. Тогда обеим девочкам и в голову не пришло, что она не умеет плавать. Мэгги начала тонуть, но Кэт несколькими сильными гребками подплыла к ней и вытащила на песок, как выброшенного на берег кита. И хотя Кэт часто напоминала кузине о том, кто ее спас, она ни разу не упомянула о том, что сама подбила Мэгги нырнуть в воду.

– Хорошо, – сказала Мэгги, покорившись неизбежности, но страстно желая остаться дома вместе с Лулу и книгами и ускользать в иные миры, где она была такой же уверенной и красивой, как Кэт, а мужчины были такими же храбрыми и надежными, как Джим.

– Отлично, – Кэт лучезарно улыбнулась. – Ты не пожалеешь об этом.

Мэгги слабо улыбнулась в ответ, понимая, что она уже жалеет о своем решении. Она увидела, как Лулу отвернулась и снова тихо заплакала.

Фолли-Бич издавна считался более диким местом по сравнению с соседними барьерными островами[4]. Коттеджи с характерной выцветшей краской и шаткими крылечками, грунтовые дороги и общая атмосфера беззаботности и упадка делали крошечную полоску острова в бухте Чарльстон надежной гаванью для тех, кто любил его, и объектом презрения и насмешек для прочих.

Мэгги любила это место, где воспоминания о ее матери жили в каждой раковине, поднятой с песка, в каждом закате, который она наблюдала над камышами болотистой дельты Фолли-Ривер. Их дом на Секонд-стрит, с широким крыльцом и облупившейся желтой краской, был домом ее отца, юриста из Чарльстона, построенным для летнего отдыха от городской жары и сутолоки сразу же после женитьбы на ее матери. Все в доме напоминало о матери, начиная от кружевных занавесок в двух спальнях и большого окна в гостиной, выходившего на улицу, до корзинок с «песчаными долларами»[5] и коллекции морских стеклышек, разложенной на подоконниках.

Возможность каждый день видеть эти вещи и прикасаться к ним как будто возвращала ее мать к жизни, и Мэгги чувствовала себя не такой несчастной и одинокой. Именно поэтому после смерти отца она переехала сюда вместе с Лулу и стала дожидаться перемен, которые стали бы началом следующего этапа ее жизни.

Мэгги нашла Лулу на заднем дворе, она пряталась за простынями, развешанными на бельевой веревке. Предполагалось, что Кэт снимет постельное белье и отнесет его в дом, пока оно не отсырело в вечерней прохладе, но сестра явно и думать об этом забыла. Мэгги внутренне вздохнула, когда вышла на улицу.

Воздух был теплым не по сезону, и простыни хлопали на ветру, то скрывая, то открывая фигурку Лулу; эта картина напоминала кадры из старого немого кино. Ветер растрепал волосы Мэгги, уничтожив локоны, которые Кэт накручивала на горячие бигуди в течение целого часа. Она заткнула за ухо выбившуюся прядку и решительно двинулась к сестре, собираясь отчитать Лулу за то, что та от нее пряталась.

Внезапно Мэгги остановилась у края белой хлопковой простыни, нитка которой, использованная для штопки дыры, метнулась к ней от дуновения ветра, словно шаловливый котенок. Заглянув на другую сторону, она увидела Лулу, стоявшую на коленях среди чахлой травы и песка: она воткнула в землю ветку с корой, потемневшей и скользкой от долгого пребывания под водой. Девочка подняла бутылку из-под кока-колы, перевернула ее и насадила на конец ветки; потом откинулась назад и полюбовалась своей работой.

Ветер поднимал песок, жаливший голые ноги Мэгги и смазывавший черные линии фальшивых чулочных швов, которые она нарисовала на ногах по настоянию Кэт. Но Мэгги не двигалась, зачарованная пением ветра в бутылке, глубоким, каким-то неземным причитанием. Казалось, этот звук обращается к сокровенной части ее души, которую она никогда не показывала другим людям. Кроме одного человека.

– Лулу?

Сестра резко повернулась и сбила ветку на землю.

Мэгги подняла простыню и прошла под ней, а потом опустилась на колени на песок перед Лулу. Темно-карие глаза девочки расширились от удивления и чего-то еще, что показалось Мэгги тревожным предчувствием.

– Ты это слышала, Мэг?

Мэгги кивнула.

– Да, слышала, – она машинально поправила прядь светло-каштановых волос за ухом Лулу. – Для чего это?

– Это бутылочное дерево. Джим рассказывал мне о них. Он говорил, что африканские рабы помещали бутылки на деревья перед своими жилищами, чтобы отгонять злых духов.

Мэгги взяла сырую ветку и выпрямила ее, а другой рукой сгребла кучку песка и утрамбовала его у основания.

– Не знала, что Джим был суеверен.

Она старалась не смотреть на Лулу, опасаясь увидеть в глазах девочки такое же желание поговорить о Джиме, какое испытывала она сама.

– Нет, на самом деле он не был таким. Он говорил, что всю свою жизнь слушал бутылочные деревья, потому что их делали люди, работавшие на ферме у его родителей. Еще он говорил, что не важно, веришь ты в духов или нет; важно иметь частицу чего-то такого, что напоминает о месте или о человеке, которого ты любишь.

Лулу поджала губы, как она обычно делала, когда сомневалась, стоит ли продолжать. Мэгги благоразумно сохраняла молчание.

– Как ты думаешь, отгонять злых духов просто так, на всякий случай – это ведь доброе дело? – наконец спросила Лулу.

Мэгги заглянула ей в глаза.

– На самом деле ты не веришь в злых духов, правда? Если бы я подумала, что ты говоришь серьезно, то завтра мне пришлось бы отвести тебя к отцу Дойлу на исповедь.

Лулу опустила голову, но, когда она снова посмотрела на Мэгги, ее глаза потемнели.

– Если Кэт собирается и дальше жить с нами, то нам понадобится бутылочное дерево.

Мэгги открыла рот, чтобы одернуть сестру, но обнаружила, что не может сказать ничего, не солгав либо ей, либо самой себе. Вместо этого она встала и протянула сестре руку. Они смотрели друг на друга, пока стряхивали песок с коленей. Не сказав больше ни слова, Мэгги взяла сестру за руку и потянула за собой.

– Пошли. Сегодня ты переночуешь у Эми, потому что мы собираемся идти на причал. Я хочу, чтобы ты помогла Эми и ее матери позаботиться об их маленьких братьях, хорошо? Им приходится трудно после отъезда отца. Но обещай мне, что ты не будешь говорить о войне, как было в прошлый раз. Это очень расстроит миссис Бейли.

Лулу шла с опущенной головой.

– Но ты всегда советовала мне говорить правду; я так и поступала. Солдаты умирают каждый день. Джим погиб. Может быть, мистер Бейли тоже погибнет.

Сердце Мэгги гулко стучало в груди, когда она думала о том, чем вызвано подавленное состояние Лулу: смертью родителей или суровым ветром войны, который занес песком их былую жизнь. Она крепко сжала руку девочки.

– Да, Лулу, солдаты гибнут каждый день. Но люди не хотят думать об этом. Они хотят думать о хорошем, они ждут возвращения своих родных. Мы будем молиться за мистера Бейли вечером, хорошо?

Лулу остановилась и посмотрела на Мэгги.

– Кэт никогда не молилась за Джима, ведь так? Может быть, поэтому он и погиб.

– О нет, солнышко, не поэтому…

Но Лулу не слушала ее.

– Я собираюсь сделать бутылочное дерево и подарить им. Может быть, это сохранит жизнь мистеру Бейли.

Они дошли до черного хода и остановились, когда увидели Кэт, стоявшую в дверном проеме; раздраженное лицо ничуть не умаляло ее красоту. Она держала туфли в руке, не желая надевать их на грязной улице, и пританцовывала от нетерпения.

– Пошли скорее, я уже слышу музыку. Лучших парней разберут, пока мы туда доберемся.

Лулу нахмурилась и проскользнула мимо нее.

– Я сама могу дойти до Эми, – заявила она.

Мэгги наблюдала за ее уходом, хорошо понимая, что ее тревога за младшую сестру будет незначительной по сравнению с трениями между Кэт и Лулу, если они пойдут все вместе.

– Спокойной ночи, Лулу! – крикнула она вслед. – Утром я сразу же зайду за тобой. И не забудь о нашем разговоре.

Лулу на ходу пожала плечами – только это свидетельствовало о том, что она расслышала слова Мэгги. Кэт тоже нахмурилась, глядя ей вслед.

– Что с ней стряслось?

Мэгги не ответила, но вышла через парадную дверь, не забыв ее запереть. Еще месяц назад они и не думали о танцах, но тогда военная верфь и база ВВС Чарльстон не были переполнены приезжающими мужчинами.

Они прошли по Секонд-стрит к Вест-Эшли, где большие старые дома постоянных жителей острова сменялись лачугами и побеленными коттеджами летних жильцов. От Вест-Эшли они побрели по песчаному пляжу с туфлями в руках, стараясь не промочить ноги в холодной воде Атлантики.

Возле причала они миновали разъезд недавно сформированного конного патруля Фолли-Бич. Мэгги не понимала, что они могут здесь искать, поскольку японцы не приближались к западному побережью, а немцы находились в трех тысячах миль, на другой стороне океана. Но она полагала, что эти люди каким-то образом вносят свой вклад в общее дело. Она знала, что после каждого объезда они отправлялись в бар Макнелли выпить пива и оставляли свои полуавтоматические винтовки в шкафу, прежде чем сесть за стол. Оставалось лишь гадать, одной ли ей кажется, что местным жителям стоит больше опасаться пьяных людей с винтовками, чем воображаемых немцев.

По мере приближения к причалу они встречали все больше людей, пеших и в автомобилях, направлявшихся к пристани и павильонам для танцев, катания на роликах и других развлечений, доступных в зимнее время. Обычно январь был сонным месяцем на Фолли-Бич, но с приездом большого количества военных местные жители старались обеспечить гостей всем необходимым для отдыха.

Длинный причал, сложенный из бревен карликовой пальмы, далеко выдавался в бухту; его крыша была выкрашена в темно-зеленый цвет с красной эмблемой кока-колы с одной стороны. Это был символ Южной Каролины, по единодушному мнению пятнадцати тысяч человек, приехавших сюда на празднование Дня независимости пять лет назад. Тогда Кэтрин было лишь четырнадцать, но ей разрешили пойти на праздник, и она танцевала со всеми, пока Мэгги держала туфли своей кузины и весь вечер носила ей воду.

Люди начинали парковать автомобили на пляже рядом с причалом, воспользовавшись отливом. Глядя на свет и веселье, было трудно представить что-либо более серьезное, чем поиски партнера для танцев или холодного пива; только мужчины в мундирах, которых с каждой неделей становилось все больше, напоминали о том, что Америка находится в состоянии войны.

Несмотря на увещевания Кэт, Мэгги так и осталась в своем черном платье, и когда она видела летчиков или моряков в форме, глазевших на ее сестру, то начинала жалеть о том, что не переоделась. Не то чтобы она не привыкла, что на нее не обращают внимания, когда она находится рядом с Кэт; она даже не пыталась изменить это положение вещей. Джим однажды сказал Мэгги, что у нее замечательная улыбка и она не должна прятать ее от мира. Оставшись в невзрачном платье, она чувствовала себя так, как будто оскорбляла память о нем. Подул сильный ветер, Мэгги встала и плотнее запахнула пальто.

Кэт остановилась, прежде чем они подошли к дощатому настилу, соединявшему Сентер-стрит с причалом, и повернулась спиной к толпе. Мэгги тоже остановилась и увидела, как кузина открывает сумочку и достает тюбик красной губной помады. Она ждала, пока Кэт опытными движениями красила чувственные губы, а потом позволила и ей немного подкраситься. Мэгги знала, что она не похожа на Бетт Дэвис, но она подумала о Джиме и о том, что он сказал о ее улыбке, и заставила себя нанести макияж. Потом Кэт потащила Мэгги к причалу, где уже играли музыканты.

– Пошли, Мэг. Давай покажем им, как это делается.

Множество людей и большие керогазы, расположенные по периметру, согревали воздух, поэтому Кэт и Мэгги сняли пальто. Недавняя бравада Мэгги мгновенно испарилась, когда она увидела девушек в ярких цветных платьях и туфлях на высоком каблуке, с большими серьгами и чулочными швами, мастерски прорисованными на голых ногах; внезапно она почувствовала себя белой вороной. Военные и гражданские стояли группами, потягивая пиво «Пабст», и наблюдали за дамами. С потолка свисал огромный хрустальный шар.

– Я заплачу, – объявила Кэт. Она снова открыла сумочку и заплатила за вход.

Волны мерно катились под причалом, разбиваясь о песок, и на площадке стали появляться первые пары. Бородатый испанский мох, развешанный на перилах, создавал ощущение зимней фантазии. Мэгги видела головы, поворачивавшиеся к Кэтрин, высокой и гибкой, как пантера, когда она подошла к столику и села, оправив юбку на скрещенных ногах, прежде чем достать сигарету и зажигалку.

Мэгги опустилась рядом с ней и взяла ее за руку.

– Не надо, Кэт. Так ты выглядишь дешевкой.

Кэт раздраженно посмотрела на нее.

– Так я выгляжу старше и опытнее. Этот молодняк меня не беспокоит. Я ищу офицера.

А как же Джим? Слова замерли на губах у Мэгги, когда она откинулась на спинку стула. Подошел официант, и они заказали два пива, хотя Мэгги предпочла бы кока-колу.

– Расслабься, Мэг. Мы здесь для того, чтобы повеселиться: забыть о работе, о войне и обо всем, что мы не в силах изменить.

Кэт глубоко затянулась и выпятила губы, выпустив длинную, извилистую струйку дыма.

Смирившись, Мэгги попыталась расслабиться, но до пива так и не дотронулась. Она начала вести мысленный подсчет, чтобы точно узнать, сколько пройдет времени, пока первый мужчина подойдет к их столику. Она успела досчитать до двадцати пяти, когда широколицый юноша с сияющими глазами, носивший новенький синий мундир ВМФ, повернул третий стул и оседлал его задом наперед, чтобы оказаться лицом к Мэгги и Кэт.

– Матрос Уильям Финли из Саммита, Нью-Джерси. Теперь, когда мы покончили с формальностями, могу я пригласить на танец одну из дам?

Хотя он обращался к обеим, но не сводил глаз с Кэт. Она посмотрела на него через облачко сигаретного дыма.

– Я не танцую с мужчинами моложе меня.

– На следующей неделе мне исполнится восемнадцать. Насколько мне известно, для танцев не нужно иметь водительские права.

Мэгги заметила, что он покачивается на стуле, и подумала о том, сколько пива он уже выпил. Она уже собиралась спросить его об этом, когда на его плечо опустилась большая рука. Мэгги подняла голову и увидела одетого в хаки офицера, чьи темно-каштановые волосы были аккуратно причесаны, несмотря на порывы ветра. Глаза мужчины были серыми и жесткими. Но она не стала слишком пристально рассматривать офицера, зная о том, что Кэт уже заявила на него свои права.

– Думаю, пора пожелать дамам спокойной ночи, моряк.

Матрос Финли хотел было возразить, но остановился, когда понял, что перед ним офицер. Он неохотно встал, пошатнулся и мог бы зацепиться за стул, если бы офицер не удержал его, прежде чем подтолкнуть в направлении казарм.

– Прошу прощения, дамы. Надеюсь, он не причинил вам беспокойства.

Кэт наградила его сияющей улыбкой.

– Вовсе нет. Но я бы сказала, он собирался это сделать, так что благодарю за помощь.

Она указала на стул рядом с собой, и офицер точно опустился на место, что показалось Мэгги немалым достижением, поскольку в это время он не сводил глаз с Кэтрин.

Он представился, но Мэгги ничего толком не расслышала из-за громкой музыки и потому, что он обращался исключительно к Кэт. Она уловила только, что его зовут Роберт, что он второй лейтенант[6] из Саванны и расквартирован на новой базе ВМФ в Чарльстоне. Потом она решила, что достаточно узнала о новом кавалере Кэт, и перестала слушать. Они обе представились офицеру, но его взгляд лишь скользнул по лицу Мэгги при упоминании ее имени и тут же повернулся к Кэтрин.

Он заказал еще пива, и они поболтали о разных мелочах, пока Мэгги старалась быть такой же незаметной, как пятое колесо в телеге. Роберт сделал большой глоток пива и повернулся к Кэт.

– Я искал кого-нибудь из местных, кто бы мог объяснить мне, что за музыка здесь играет. Никогда не слышал ничего подобного.

Длинные накрашенные ногти Кэт, нетерпеливо постукивавшие по столу, несмотря на непринужденный тон, явно подтверждали ее желание потанцевать.

– Я не знаю официального названия, но мы называем это пляжной музыкой. Что-то вроде сочетания свинга и карибских мелодий. Так и тянет потанцевать, не так ли?

Мэгги вспыхнула. Кэтрин произнесла слово «потанцевать» с таким подтекстом, который явно намекал не только на танцевальные па. Судя по выражению лица лейтенанта, он тоже думал о том, чем можно заняться с женщиной.

– Может быть, вы покажете мне, как танцуют под эту музыку?

– С удовольствием, – ответила Кэт знойным голосом, подходящим для голливудской мелодрамы. – Просто следуйте за мной.

Офицер встал и отодвинул стул Кэт.

– Нужно потренироваться, но я уверен, что у меня получится.

Не глядя на Мэгги, они направились к танцплощадке; рука лейтенанта уже обвивала талию Кэт. Мэгги сидела за опустевшим столом и смотрела на свои нетронутые бутылки с пивом, пока ее внимание не вернулось к танцплощадке. Ритм музыки изменился, и она узнала одну из своих любимых танцевальных мелодий: «В настроении» Гленна Миллера. Ей не было досадно оттого, что Роберт не обратил на нее ни малейшего внимания. Она оставалась бесстрастной, когда они покинули ее и отправились танцевать. Но теперь, когда играла ее любимая музыка, она почему-то чувствовала себя обманутой и оплакивала человека, который даже не был ее мужем. Сейчас ей очень сильно хотелось с кем-нибудь потанцевать.

Звяканье бутылок, подскочивших на столе, заставило ее повернуть голову. Она подняла взгляд и увидела высокого светловолосого мужчину, стоявшего рядом со столиком и пристально смотревшего на нее. Он был штатским и был одет в темно-коричневый шерстяной костюм с безупречно сложенным носовым платком в нагрудном кармане.

Впоследствии Мэгги вспоминала, что на первый взгляд он показался ей не особенно красивым, но и не безобразным. Его лицо было узким и вытянутым, с короткими волосами пшеничного цвета. Резкие скулы и сильная челюсть делали его похожим на скульптуру древнегреческого воина. Лишь глаза немного смягчали суровое выражение. Они были янтарного цвета, как у кошки, и окаймлены черными ресницами, что делало его взгляд почти гипнотическим.

Он улыбнулся, показав ровные белые зубы, но даже тогда Мэгги не могла избавиться от первого слова, пришедшего ей на ум. Опасный.

– Вы не пьете пиво, и я подумал, что вам может понравиться кока-кола, – мужчина опустился на пустой стул Кэт. – Не возражаете, если я немного посижу рядом с вами?

Мэгги возражала, но решила промолчать. Он смотрел на нее так, как будто знал о ее печалях и видел ее внутреннюю красоту.

Он протянул руку.

– Я Питер Новак. Друзья зовут меня Питом.

Мэгги не могла представить себе человека, который называл бы его Питом, и знала, что если проведет в его обществе больше пяти минут, то он навсегда останется для нее Питером. Мужчина говорил с почти неуловимым акцентом, который она не могла определить, но вопрос замер у нее на губах, когда его пальцы прикоснулись к ее руке для рукопожатия. Они были длинными, как у поэта или музыканта, и слишком горячими на ощупь. Она хотела отстраниться, но он удержал ее руку.

– А ваше имя должно быть королевским, вроде Анны или Елизаветы.

Мэгги наконец убрала руку, опаленную прикосновением горячей мужской ладони. Она начала говорить и с удивлением обнаружила, что ей понадобилось две попытки, чтобы обрести голос.

– Я Маргарет О’Ши, но все зовут меня Мэгги.

Он сосредоточенно нахмурился.

– Думаю, я буду называть вас Маргарет. Это имя вам лучше подходит. Называть Мэгги такую женщину, как вы, мне кажется оскорбительным.

Его лесть прозвучала не слишком фальшиво. Мэгги хотелось уйти, но не потому, что она находила его общество неприятным. Скорее, в присутствии этого мужчины у нее начинали путаться мысли, а кожа покрывалась мурашками. Она не шевелилась, пытаясь не потерять голос вновь.

– Вы не местный, не так ли? – поинтересовалась Мэгги.

Питер наклонил голову; его глаза блеснули.

– Почему вы так думаете?

Мэгги неохотно улыбнулась.

– Полагаю, из-за вашего акцента. Но в основном потому, что я сама местная и знаю всех, кто здесь живет. Я держу магазин «Находки Фолли» на Сентер-стрит. Мы продаем книги и другие вещи, вроде газет и журналов, а также сладости, кое-какие лекарства и туалетные принадлежности. Ко мне почти все заходят, даже приезжие, поэтому я и говорю, что знакома со всеми.

– Кроме меня. – Питер откинулся на стуле и элегантным движением забросил ногу на ногу, а потом достал золотой портсигар. Он предложил ей сигарету, выбрал одну для себя и закурил. – Я только что приехал из Айовы, где живу с пятнадцати лет. А вообще-то моя семья из Варшавы.

– Польша? – Мэгги подалась вперед.

– Да, – он приподнял бровь в ответ на невысказанный вопрос. – Мы эмигрировали в США около одиннадцати лет назад. Мой отец христианин, а мать еврейка. Они решили, что для нас с братом здесь будет безопаснее и мы получим больше возможностей.

Мэгги заинтересованно кивнула. Ей не приходилось выезжать за пределы Южной Каролины, но ее любимым занятием было изучение атласов, которые она продавала в своем магазине. Она мечтала, что когда-нибудь сможет посетить места с экзотическими и непроизносимыми названиями, нанесенные на карты, раскрашенные в яркие цвета.

– Почему вы приехали на Фолли-Бич? Вы не носите военную форму.

Мэгги искала причину для неприязни к нему – такую, которая позволила бы ей встать и уйти, чтобы избавиться от тревожного присутствия этого мужчины.

– У меня ужасная астма, – он сокрушенно улыбнулся и указал на сигарету. – Я знаю, что это вредно, но не могу остановиться.

Он снова затянулся, как будто в доказательство своих слов.

– Я с детства часто болел и не смог пройти армейский тест по физподготовке. Но я делаю, что могу.

Настала ее очередь вопросительно поднять бровь.

– Мой отец владеет заводом по производству кожаных изделий в Айове. Мы изготавливаем ботинки, ремни, туфли и прочие вещи. Теперь мы переоборудовали завод для снабжения армии. Моя задача – посещать разные военные базы по всей стране и определять, устраивает ли их наше качество и есть ли у них другие потребности, которые мы можем удовлетворить. Кроме того, я ищу новые рынки сбыта для наших товаров.

Питер улыбнулся, но его улыбка не согрела Мэгги. Она чувствовала себя так, словно стоит посреди прибоя и песок уходит у нее из-под ног.

– А вы, Маргарет? – с кривой улыбкой спросил он, погасив сигарету в стеклянной пепельнице. – Что вы делаете для национальной обороны, кроме того, что обходитесь без нейлоновых чулок и собираете фольгу?[7]

Он откинулся на спинку стула, скрестил на груди руки с длинными пальцами и добавил:

– Ну и, конечно, танцуете с солдатами. Красивая женщина должна считать это своим долгом, не так ли?

Эти банальности рассердили Мэгги, и она уже собиралась проститься с ним, когда он назвал ее красивой. Она ненавидела себя за то, что поддалась на лесть, особенно потому, что считала ее лживой. Она была в лучшем случае миловидной, но уж никак не красивой. Годы жизни в обществе Кэт приучили ее к этой мысли. Но сейчас этот элегантно одетый мужчина смотрел на нее, а не на Кэт, и называл ее красивой. Мэгги справилась со своими чувствами и сделала глоток из бутылки кока-колы.

– Ну, я же говорила вам, что управляю магазином. Я хотела работать на базе ВМФ в Чарльстоне, но у меня на попечении находится младшая сестра, Лулу. Кроме меня, о ней некому позаботиться.

– У вас больше нет никого из родных?